- Что будет, если в военкомат принести повестку с моргающим глазом вместо фамилии?
- Всеобщая мобилизация.
- Ты знаешь, где поблизости военкомат?
- В Лесном Абагуре.
- Пойдём.
- С глазом в повестке?
- С глазом в повестке.
- С моргающим глазом в повестке?
- С моргающим глазом в повестке.
- Пошли. Почему же всё-таки так хочется потрогать пальцем моргающий глаз?
Иван с Карлом поднялись из травы, и вышли на дорогу. У каждого по одному башмаку, как и прежде. У одного башмак на одной ноге, у другого башмак на другой ноге. Поддерживая друг друга, они идут в Абагур Лесной. К слову сказать, Абагур совсем в другой стороне. Иногда они идут в сторону Абагура. Иногда, думая, что идут в сторону Абагура, продвигаются в другую сторону. Бывает, пытаясь отвернуть от направления Абагура, на самом деле к нему поворачивают. Практически они всегда направлены на Абагур, когда грудью, когда спиной, когда лицом, когда затылком, когда бёдрами, когда ягодицами, когда носками, когда пятками. Всегда направлены в нужную сторону, только всегда разными частями тела. Бруновское движение. Абагур стал ближе на одну дыру в заборе. Или дальше. На одну дыру в заборе стал дальше Адробаш. Или ближе. Кто знает? На одну дыру. На одну дыру ближе. Так им казалось. Так казалось двум путешественникам по бескрайним просторам здравого смысла. Честно говоря, никому не известно, что им казалось или чудилось. Можно только предположить. Или опровергнуть. Предположить можно всё, что угодно, как и опровергнуть. Предположение – мать опровержения, опровержение – дитя предположения. Каждая мать оберегает своё дитя, а каждое дитя заботится о своей матери. Порождая опровержение, предположение предполагает, что её славное дитя опровержение со временем возмужает, окрепнет, приободрится и породит новое предположение, которое, в свою очередь, вызовет к жизни следующее опровержение. В то же время, опровержение, опровергая породившее его предположение, способно перечеркнуть крест на крест все планы, замыслы, намерения и породить нечто иное, ни на что уже не похожее или даже, что более вероятно, совсем ничего не породить, а, наоборот, уничтожить, умертвить остатки имеющегося. Так дитя разбивает свою куклу. Так щенок разгрызает башмаки хозяина. Или внук, кусающий палец деда. Ах, ты негодный шалунишка, мелкий опроверженец. Или дед, уже другой и совсем старый, давно переставший ходить и прыгать, другой дед, чувствующий боль первого деда. Что всё это значит? Либо предположение, либо опровержение предположения, либо опровержение опровержения. Одно из двух. Другого не дано.
- Я придумал, куда ещё можно пойти с моргающим глазом.
- К психиатру.
- В театр. Пойти в театр с моргающим глазом в билете.
- Трилогия. Нос, рот и глаз. Нос уже был. В твоём билете будет моргающий глаз, в моём – говорящий рот. Говорящий рот в театральном билете. На такое стоит посмотреть. Мы непременно сорвём все аплодисменты. Все, какие там есть, и даже больше. Большие театральные аплодисменты. Слушай, зачем далеко ходить? Давай тут театр устроим.
- На дороге?
- На дороге.
- Тебе нужна поголовная мобилизация? Сорвём аплодисменты в театре, потом устроим всеобщую мобилизацию. На дороге. Мобилизация получится, пальчики оближешь.
- Билетов нет в театр. У тебя есть билеты?
- Вот чудак. Порвём телефонную квитанцию пополам, представим, что это два билета. Забыл про телефонную квитанцию?
- Как я могу забыть про телефонную квитанцию. Всегда про неё помню. И светлым днём и тёмной ночью. Нет, не могу забыть. Ты меня знаешь. Квитанция? Что за квитанция?
- Всё та же самая.
- Смотри, женщина сидит на обочине.
- Это наш зритель.
- Будем ей представление давать.
- Рви квитанцию.
- Ты – глаз, я – рот.
- Готов?
- Готов, почти.
- Чего ты копаешься. Я уже моргаю.
- Сейчас, бумага к языку прилипает.
- Я моргаю.
- Дорогие зрители, наша пьеса глубоко нравственная и драматическая.
- Со скрытым смыслом. Не забудь сказать про скрытый смысл.
- С двумя скрытыми смыслами. Один в другом, и в нём ещё не то смысл, не то почти смысл. Отголосок смысла. Отзвук душевной песни.
- Я моргаю.
- Опять язык прилипает. Моргаешь?
- Не моргать?
- Антракт.
- Как думаешь, понравилось?
- Дорогие зрители, наша пьеса глубоко нравственная и драматическая.
- Антракт кончился или ещё нет?
- Моргай. Моргай лучше. Это было. Да. В одном замечательном месте жили два друга и одна подруга другого друга. Я читаю текст автора. Так вот.
- Можно ты ещё и поморгаешь. Мне надо отойти в одно место?
- Начинается. А раньше ты не мог. Столько готовились.
- Я быстро, туда и обратно.
- Делай здесь, у меня за спиной. И продолжай моргать. Раздался звонок телефона. Подходит старая женщина и берёт трубку в левую руку. Слушаю. Можно Марину. Какую? Марину Ивановну. Зачем? По важному делу. Здесь нет Марины. Почему? Откуда мне знать. Ты уже сделал?
- Ещё нет. Продолжай.
- Марина Ивановна самый дорогой для меня человек. Правда? Точно. И знаете, как бы вам сказать, со временем, этот человек становится мне всё дороже и дороже и дороже. Плачет. Не плачьте. Плачет. Не плачьте.
- У нас нет вешалки. К театру прилагается вешалка.
- Всё у нас есть. И рот есть, и глаз есть, и вешалка. Ты закончил?
- Где вешалка?
- Закончил?
- Не закончу, пока не будет вешалки.
- Вот навязался на мою голову. Ты понимаешь, что идёт спектакль?
- Сказал, нет. И всё. Как отрезал.
- Моргай. Не плачьте. Плачет. Не плачьте. Кладёт телефонную трубку. Потом поднимает. Вы ещё здесь? Где же мне быть? Извините. Кладёт телефонную трубку. Потом поднимает. Вы ещё здесь? Где же мне быть? Извините. Кладёт телефонную трубку. Потом поднимает. Вы ещё здесь? Его здесь нет. Молчание. Я должна записать. Это очень важно. Сегодня спросили Марину Ивановну. Или Маргариту? Нет. Он сказал, где же мне быть? Где же ему быть? Дайте подумать. Где же быть? Или не быть. Где-то быть, а где-то не быть. Кажется, я забыл текст. Подскажи. О чём там было дальше? Совсем ничего не помню. Подсказывай.
- Я занят.
- Не затягивай паузу.
- Я занят.
- Время идёт.
- Я занят.
- Что же нам делать?
- Она не хлопает. Женщина, которая сидит на обочине дороги, наш зритель, не хлопает. И не моргает. Наш единственный зритель не моргает. Делай же что-нибудь.
- Всё ты, со своими закидонами.
- Я моргал.
- Ладно. Что бы ты без меня делал. Продолжу представление декламацией Бэкона.
- Кого?
- Сэра Френсиса Бэкона. У меня есть листок из книги «Великое восстановление наук».
- Пусть попробует теперь не захлопать.
- Френсис Бэкон. Великое восстановление наук. «Глава I.
Разделение всего человеческого знания на историю, поэзию и философию в
соответствии с тремя интеллектуальными способностями: памятью, воображением,
рассудком; это же разделение относится и к теологии.
Наиболее правильным разделением человеческого знания является то,
которое исходит из трех способностей разумной души, сосредоточивающей в себе
знание. История соответствует памяти, поэзия -- воображению, философия --
рассудку. Под поэзией мы понимаем здесь своего рода вымышленную историю, или
вымыслы, ибо стихотворная форма является в сущности элементом стиля и
относится тем самым к искусству речи, о чем мы будем говорить в другом
месте. История, собственно говоря, имеет дело с индивидуумами, которые
рассматриваются в определенных условиях места и времени. Ибо, хотя
естественная история на первый взгляд занимается видами, это происходит лишь
благодаря существующему во многих отношениях сходству между всеми
предметами, входящими в один вид, так что если известен один, то известны и
все. Если же где-нибудь встречаются предметы, являющиеся единственными в
своем роде, например солнце и луна, или значительно отклоняющиеся от вида,
например чудовища (монстры), то мы имеем такое же право рассказывать о них в
естественной истории, с каким мы повествуем в гражданской истории о
выдающихся личностях. Все это имеет отношение к памяти.
Поэзия -- в том смысле, как было сказано выше -- тоже говорит об
единичных предметах, но созданных с помощью воображения, похожих на те,
которые являются предметами подлинной истории; однако при этом довольно
часто возможны преувеличение и произвольное изображение того, что никогда бы
не могло произойти в действительности. Точно так же обстоит дело и в
живописи. Ибо все это дело воображения.
Философия имеет дело не с индивидуумами и не с чувственными
впечатлениями от предметов, но с абстрактными понятиями, выведенными из них,
соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой
действительности занимается эта наука. Это полностью относится к области
рассудка.
Что это именно так, можно легко убедиться, обращаясь к источникам
мыслительного процесса. Ощущение, служащее как бы воротами интеллекта,
возникает от воздействия только единичного. Образы или впечатления от
единичных предметов, воспринятые органами чувств, закрепляются в памяти, при
этом первоначально они запечатлеваются в ней как бы нетронутыми, в том самом
виде, в каком они явились чувственному восприятию. И только потом
человеческая душа перерабатывает и пережевывает их, а затем либо
пересматривает, либо воспроизводит их в своеобразной игре, либо, соединяя и
разделяя их, приводит в порядок. Таким образом, совершенно ясно, что
история, поэзия и философия вытекают из этих трех источников -- памяти,
воображения и рассудка -- и что не может быть ни каких-либо иных, ни
большего числа форм деления науки. Дело в том, что историю и опытное знание
(experientia) мы рассматриваем как единое понятие, точно так же как
философию и науку.
Мы считаем, что и теология не нуждается в каком-то ином типе деления.
Конечно, существует различие между информацией, получаемой через откровение,
и информацией, идущей от чувственных восприятий, как по самому существу, так
и по способу ее передачи, но дух человеческий един и его способности и части
одни и те же. Это похоже на то, как разные жидкости разными путями вливаются
в один и тот же сосуд. Поэтому и теология складывается из священной истории,
из притч (парабол), являющихся своего рода религиозной поэзией, и из
поучений и догматов -- некоей вечной философии. Что же касается той части
теологии, которая остается и после такого деления (я имею в виду
пророчества), то это по существу род истории, ибо божественная история имеет
то преимущество перед человеческой, что сообщение о каких-то событиях в
равной мере может как следовать за ними, так и предшествовать им.
Глава II.
Разделение истории на естественную и гражданскую, включая в последнюю
историю церковную и историю научную. Разделение естественной истории на
историю явлений обычных, явлений исключительных и искусств
История делится на естественную и гражданскую. В естественной истории
рассматриваются явления и факты природы, в гражданской -- деятельность
людей. Божественное начало, вне всякого сомнения, проявляется и в той, и в
другой, но главным образом это относится к гражданской истории; более того,
оно образует свой собственный вид истории, который мы обычно называем
священной, или церковной, историей. В свою очередь роль наук и искусств
представляется нам столь значительной, что мы считаем необходимым выделить
их в особый вид истории, которая, подобно церковной истории, должна, по
нашему мнению, входить в состав истории гражданской. Разделение естественной
истории на три вида мы будем проводить, исходя из состояния и условий самой
природы, которая выступает перед нами в трех видах и развивается как бы по
трем направлениям. Ведь природа или является свободной и развивается своим
обычным, естественным путем, как это имеет место по отношению к небесным
явлениям, животным, растениям и вообще ко всем природным явлениям, или же
под влиянием искажений и косности непокорной материи, под действием мощных
препятствий утрачивает свое естественное состояние (как в случае чудовищ),
или же, наконец, уступает труду и искусству человека, подчиняется его воле и
как бы рождается вновь, как это происходит во всех созданиях рук
человеческих. Поэтому мы и будем делить естественную историю на историю
обычных явлений (generationes), историю исключительных явлений
(praeter-generationes) и историю искусств, которую мы обычно называем также
механической и экспериментальной историей. Первая из этих дисциплин
исследует природу в ее естественном, свободном проявлении, вторая --
отклонения от естественного состояния, третья -- взаимоотношения природы и
человека. Мы с особенным удовольствием рассматриваем историю искусств как
вид естественной истории, потому что глубоко укоренилось ошибочное мнение,
считающее искусство и природу, естественное и искусственное чем-то
совершенно различным, а это убеждение приводит к тому, что исследователи
считают свою задачу полностью выполненной, если они изложили историю
животных, растений и минералов, даже не упомянув об экспериментах в области
механических искусств. Результатом этого ошибочного противопоставления
явилась пагубная идея, согласно которой искусство лишь некий придаток
природы, годный только на то, чтобы довести до конца дело, начатое самой
природой, или исправить какие-то возникающие недостатки, или устранить те
или иные препятствия, мешающие ее свободному развитию, но совершенно
неспособный глубоко изменить ее, преобразовать или потрясти до основания.
Такое убеждение заставляет человека слишком поспешно отчаиваться в своих
способностях. В действительности же люди должны проникнуться глубоким
убеждением в том, что искусственное отличается от естественного не формой
или сущностью, а только действующей причиной: ведь вся власть человека над
природой ограничивается властью над движением, т. е. способностью соединять
и разъединять природные тела. Поэтому если имеется возможность сближения или
удаления природных тел, то, соединяя, как говорят, активное с пассивным,
человек может все, если же такой возможности нет, он ничего не может. И если
вещи располагаются в определенном для данного результата порядке, то не
имеет никакого значения, произойдет ли это с участием человека или без его
участия. Иногда золото плавят на огне, иногда же его находят в чистом виде в
золотоносном песке, и здесь его создает сама природа. Точно так же радуга
образуется в небе благодаря прохождению света через влагу облаков, но она же
может возникнуть и здесь, на земле, при прохождении света через рассеянные
водяные пары. Таким образом, всем управляет природа, ей же подчиняются
указанные выше три направления: развитие самой природы, отклонения от ее
естественного развития и искусство (ars), т. е. человек в его отношении к
природе. Поэтому есть все основания включить в естественную историю все эти
три направления, что в значительной мере сделал еще Гай Плиний,
единственный, кто рассматривал естественную историю так, как этого требовало
ее истинное значение; но, включив в нее все эти направления, он излагал их
совсем не так, как следовало, более того, совершенно неправильно.
Из этих трех областей первая более или менее разработана, остальные две
исследованы столь слабо и неудовлетворительно, что их следует отнести к
разряду требующих разработки (desiderata). Ведь не существует ни одного
достаточно аргументированного и полного описания таких явлений природы,
которые бы отклонялись от обычного хода ее развития, будь то какие-то
исключительные создания определенных стран и местностей, или необычные по
времени явления, или же, как говорит Плиний, игра случая (casuum ingenia),
или проявления каких-то неизвестных свойств, или явления, уникальные
(monadica) в своем роде. Я, пожалуй, не стану отрицать, что можно найти
слишком много книг, наполненных всякими баснословными сообщениями,
фантастическими тайнами, беззастенчивым обманом и написанных лишь для
развлечения и удовлетворения пустого любопытства, но серьезной и строгой
систематизации всех чудесных явлений природы, тщательно проверенной и
подробно изложенной, у нас нет, а тем более нет должных попыток отбросить и,
так сказать, публично подвергнуть остракизму получившие распространение
всевозможные лживые измышления и басни. Ведь, судя по тому, как обстоят
сейчас дела, если ложные и фантастические представления относительно явлений
природы закрепятся и -- потому ли, что так велико уважение к древности,
потому .ли, что не хочется вновь исследовать эти явления, потому ли, что
подобные вещи представляются замечательными украшениями речи благодаря тем
сравнениям и аналогиям, которые из них можно извлечь, -- получат
распространение, то потом их уже никогда не искоренить и не исправить.
Целью сочинения такого типа (а этот тип сочинений освещен примером
самого Аристотеля) менее всего будет удовлетворение пустого любопытства, к
чему стремятся чудотворцы и фокусники. Наоборот, такое произведение поставит
перед собой прежде всего две важные и серьезные задачи: первая из них --
исправить ошибочность некоторых аксиом, которые в большинстве своем
основываются на избитых и широко известных примерах; вторая -- найти более
удобный и легкий переход от чудес природы к чудесам искусства. Самое важное
в этом деле -- зорко следить за природой, когда она внезапно отклоняется от
естественного хода своего развития, чтобы в результате таких наблюдений
можно было в любой момент восстановить по своей воле упомянутый ход развития
и заставить природу подчиниться. И я не собираюсь советовать полностью
исключить из этой истории чудесных явлений все суеверные рассказы о
колдовстве, ворожбе, чарах, сновидениях, предсказаниях и тому подобном, если
совершенно точно известно, что соответствующее событие действительно
произошло. Ведь еще неизвестно, в каких случаях и до какой степени то, что
приписывается суеверию, может быть объяснено естественными причинами. И
поэтому мы хотя и считаем, что занятия такого рода деятельностью,
безусловно, заслуживают осуждения, однако уверены, что в результате
внимательного наблюдения и тщательного изучения этих вещей получим отнюдь не
бесполезные знания о них, и не только для того, чтобы должным образом
разобраться в преступлениях людей, обвиняемых в подобного рода деятельности,
но и для того, чтобы глубже проникнуть в тайны самой природы. Следовательно,
нужно без колебания вступать и проникать во все такого рода тайники и
пещеры, если только перед нами стоит одна цель -- исследование истины. Вы,
Ваше Величество, подтвердили правильность этого собственным примером, ибо
обоими прекраснейшими и ясновидящими глазами, глазом религии и глазом
естественной философии, столь мудро и прозорливо проникли в кромешный мрак и
доказали, что нет никого более похожего на солнце, которое, освещая даже
клоаки, остается незапятнанным. Однако я хотел бы напомнить о том, что эти
рассказы вместе со всеми суевериями следует излагать отдельно и не смешивать
с рассказом о подлинных и ясных явлениях природы. Что же касается
религиозных рассказов о знамениях и чудесах, то они либо не во всем истинны,
либо вообще не имеют никакого отношения к явлениям природы, а потому не
должны рассматриваться в естественной истории.
Остановимся теперь на истории покоренной и преобразованной природы,
которую мы называем обычно историей искусств. Здесь мне, правда, известны
некоторые работы о земледелии и даже о многих механических искусствах, но
что в этой области самое плохое -- это то, что постоянно остаются без
внимания и игнорируются наиболее известные и распространенные опыты в тех
или иных практических дисциплинах, хотя они дают для познания природы
столько же, если не больше, чем вещи менее распространенные. Ведь считается,
что наука будет чуть ли не осквернена и унижена, если ученые обратятся к
наблюдениям и исследованиям вопросов, относящихся к механике, если только
это не какие-то тайны искусства или же вещи, слывущие весьма редкими и
утонченными. Над этой пустой и высокомерной заносчивостью с полным
основанием смеялся Платон, выведя хвастливого софиста Гиппия, беседующего с
Сократом, честным и глубоким исследователем истины. Когда разговор зашел о
красоте, Сократ в соответствии со своим непринужденным и свободным методом
рассуждения воспользовался примером сначала прекрасной девушки, затем
прекрасной лошади, наконец, прекрасной и великолепно выполненной глиняной
вазы. Возмущенный этим последним примером, Гиппий сказал: "Я бы, конечно, с
негодованием отказался спорить с любым, кто приводит столь низкие и грязные
примеры, если бы меня не удерживали правила вежливости". На что Сократ с
иронией заметил: "Ну конечно, как же ты можешь вынести их, если ты одет в
такое великолепное платье и прекрасные сандалии". Во всяком случае можно,
пожалуй, утверждать наверняка, что великие примеры дают нам не самое лучшее
и не самое надежное знание. Именно об этом не без остроумия говорится в
известном рассказе о философе, который, созерцая звезды на небе, упал в
воду; ведь если бы он посмотрел под ноги, то смог бы увидеть звезды в воде,
но, глядя на небо, он не мог увидеть воды в звездах. Точно так же часто
случается, что вещи мелкие и незначительные дают нам больше для познания
великих вещей, чем великие -- для познания малых. Поэтому очень хорошо
заметил Аристотель: "Природа любой вещи лучше всего обнаруживается в ее
мельчайших частях" ". Поэтому природу государства он ищет прежде всего в
семье и в простейших формах социальных связей (мужа и жены, родителей и
детей, господина и раба), которые встречаются в любой хижине. Совершенно
аналогично природу этого великого государства (т. е. Вселенной) и управление
им следует искать как в любом первичном соединении, так и в мельчайших
частях вещей. Пример этого мы видим в том, что известная тайна природы
(считавшаяся величайший) -- способность железа под влиянием магнита
направляться к полюсам -- раскрылась не в больших железных брусках, а всего
лишь в иголках.
Для меня же, если только мое мнение имеет какой-то вес, совершенно
ясно, что история искусств имеет для естественной философии в высшей степени
важное и основополагающее значение. Я имею в виду такую естественную
философию, которая не стремится погрузиться в туман утонченных и возвышенных
спекуляций, но действенно помогает людям в преодолении трудностей и невзгод
их жизни. И она принесет не только непосредственную пользу в данный момент,
соединяя наблюдения разных наук и используя наблюдения одной науки в
интересах других и тем самым получая новые результаты, что неизбежно
происходит тогда, когда наблюдения и выводы различных наук становятся
предметом размышления и исследования одного человека, но и зажжет такой
яркий факел, освещающий путь к дальнейшему исследованию причин сущего и
открытию научных истин, какой еще никогда и нигде не загорался. Ведь подобно
тому как характер какого-нибудь человека познается лучше всего лишь тогда,
когда он приходит в раздражение, и Протей принимает обычно различные обличья
лишь тогда, когда его крепко свяжут, так и природа, если ее раздражить и
потревожить с помощью искусства, раскрывается яснее, чем когда ее
предоставляют самой себе.
Прежде чем покончить с этой частью естественной истории, которую мы
называем механической и экспериментальной историей, необходимо добавить
следующее: нужно включить в изложение этой истории не только собственно
механические, но и практическую часть свободных наук, а также и
многообразные формы практической деятельности, чтобы ничто не было пропущено
из того, что служит развитию человеческого разума. Таково первое разделение
естественной истории.
Глава III.
Второе разделение естественной истории в зависимости от ее применения и
цели -- на повествовательную и индуктивную. Важнейшая цель естественной
истории состоит в том, чтобы служить философии и давать материал для ее
формирования; это и является предметом индуктивной истории. Разделение
истории природных явлений на историю небесных явлений, историю метеоров,
историю земного шара и моря, историю масс, или больших собраний, и историю
видов, или меньших собраний
Естественная история по своему объекту делится, как мы уже сказали, на
три вида, по практическому же применению -- на два. Ибо она используется
либо для познания самих вещей, являющихся предметом истории, либо -- как
первоначальный материал для философии. И этот первый вид истории, который
либо доставляет удовольствие занимательностью изложения, либо приносит
пользу своими экспериментами и который получил распространение именно
благодаря такого рода удовольствию и пользе, должен быть признан значительно
менее важным по сравнению с тем, который служит основой и материалом
истинной и подлинной индукции и является первой кормилицей философии.
Поэтому мы установим еще одно деление естественной истории -- на историю
повествовательную и индуктивную. А эту последнюю отнесем к тем областям
науки, которые требуют разработки. И пусть ни величие авторитета древних, ни
огромные фолианты современных ученых не мешают никому острым умом проникать
в неизведанное. Мы достаточно хорошо знаем, что естественная история весьма
обширна по своему объему, занимательна благодаря разнообразию своего
материала и нередко является результатом большого и тщательного труда. Но
если исключить из нее небылицы, свидетельства древних, ссылки на авторов,
пустые споры, наконец, словесные украшения и прикрасы -- все то, что годится
скорее для застольных бесед и ночных пирушек ученых, чем для формирования
философии, то она потеряет почти все свое значение. Конечно же, в таком виде
она весьма далека от той истории, о которой мы мечтаем. Ведь прежде всего
остаются неразработанными те две части естественной истории, о которых мы
только что говорили, т. е. история исключительных явлений природы и история
искусств, которым мы придаем очень большое значение. Далее, в остающейся
третьей части нашего основного деления, т. е. в истории естественных
явлений, достаточно удовлетворительно разработана лишь одна из пяти частей,
со составляющих. Дело в том, что история естественных явлений складывается
из пяти взаимосвязанных частей. Первая из них -- это история небесных
явлений, которая охватывает только сами эти явления, как таковые, и
совершенно не связана с теорией. Вторая часть -- это история метеоров
(включая кометы) и того, что называют атмосферой, однако пока невозможно
найти сколько-нибудь серьезное и ценное исследование природы комет, огненных
метеоров, ветров, дождей, бурь и т. п. Третья часть -- это история земли и
моря (насколько они являются едиными частями Вселенной), гор, рек, приливов
и отливов, песков, лесов, островов, наконец, самих очертаний континентов и
их протяженности; но во всех этих явлениях важно прежде всего наблюдать и
исследовать их природу, а не ограничиваться их простым описанием. Четвертая
часть посвящена истории общих масс материи (massae materiae communes),
которые мы называем большими собраниями (collegia maiora) и которые обычно
именуют элементами: ведь не существует описаний огня, воздуха, воды, земли,
их природы, характера движения, действия, влияния на окружающее, которые бы
могли составить их подлинную историю. Пятая и последняя часть посвящена
истории особенных собраний материи (collectiones materiae exquisitae),
которые мы называем меньшими собраниями (collegia minora) и которые обычно
именуют видами (species). Только в этой последней части проявилась
достаточно полно деятельность ученых, однако результатом ее было скорее
изобилие ненужных сведений (например, всевозможные описания внешнего вида
животных или растений), а не обогащение науки основательными и тщательными
наблюдениями, которые одни только и должны составлять содержание
естественной истории. Короче говоря, вся естественная история, которой мы
располагаем в настоящее время, как по состоянию исследовательской работы,
так и по тому материалу, который в ней имеется, ни в коей мере не
соответствует той цели, которую мы перед ней поставили, -- служить основой
для развития философии. Поэтому мы заявляем, что индуктивная история еще
ждет своей разработки. Итак, об естественной истории сказано достаточно».
- Не хлопает и не моргает.
- Мёртвая? Пойди, посмотри.
- Почему я?
- А кто?
- Можно бросить в неё башмак и посмотреть, что будет.
- Потеряем. Лучше камень.
- Ты видел мертвяков?
- Нет.
- Такая жуть.
- Ты видел?
- Нет.
- Вот камень лежит. Бросай.
Иван бросает.
- Не добросил. Бросай ещё.
Иван бросает.
- Нет, не добросил. Вот другой камень. Бросай.
Иван бросает.
- Добросил. Вот ещё камень. Бросай.
Иван бросает.
- Не добросил. Вот ещё камень. Бросай.
Иван бросает.
- Добросил. Вот ещё камень. Бросай.
Иван бросает.
- Добросил. Вот ещё камень. Бросай.
Иван бросает.
- Добросил. Вот ещё камень. Я брошу.
Карл бросает камень.
- Не добросил. Вот ещё камень. Я брошу.
Иван бросает камень.
- Добросил. Вот ещё камень. Я брошу.
Карл бросает камень. Иван бросает камень. Карл бросает камень. Иван бросает камень. Карл бросает камень. Иван бросает камень.
- Это не женщина на обочине. Это мешок мусора на обочине.
- Вот незадача, ты декламировал Френсиса Бэкона мешку с мусором. Теперь понятно, почему он не моргал, наш единственный зритель.
- А кто сказал, что это женщина на обочине?
- Похоже было на женщину.
- Битый час декламировать Бэкона мешку с мусором. Битый час. Так низко я ещё никогда не падал.
- Очень похоже было на женщину. Плечи как у женщины, грудь как у женщины, живот как у женщины, талия как у женщины. Посмотри под этим углом. Похоже?
- Под этим похоже, а под этим – нет.
- Посади женщину на обочину дороги, будет то же самое. Ещё не известно, что лучше.
- Со спины совсем не похоже.
- Подумаешь, какая важность, спина. У зрителя есть кое-что и поважнее спины. Глаза. Лоб.
- Глаз-то как раз и нет.
- Глазами не хлопает? Для этого большого ума не надо. Зато молчит, не перебивает, не встаёт, не бегает, не ругается и не дерётся. Самый замечательный зритель. Попробовал бы ты продекламировать три главы из книги Бэкона в каком-нибудь театре. Уже после первой получил бы по заслугам. Вот, что я тебе скажу. Самый лучший зритель, это мешок с мусором. Ты декламировал своему самому лучшему зрителю – мешку с мусором. Когда ещё выпадет на нашу долю такая удача? И знаешь, что.
- Что?
- Продекламируй-ка ты нам третью главу.
- Нам?
- Там есть несколько потрясающе глубоких мест.
- Френсис Бэкон. Великое восстановление наук. «Глава III.
Второе разделение естественной истории в зависимости от ее применения и
цели -- на повествовательную и индуктивную. Важнейшая цель естественной
истории состоит в том, чтобы служить философии и давать материал для ее
формирования; это и является предметом индуктивной истории. Разделение
истории природных явлений на историю небесных явлений, историю метеоров,
историю земного шара и моря, историю масс, или больших собраний, и историю
видов, или меньших собраний
Естественная история по своему объекту делится, как мы уже сказали, на
три вида, по практическому же применению -- на два. Ибо она используется
либо для познания самих вещей, являющихся предметом истории, либо -- как
первоначальный материал для философии. И этот первый вид истории, который
либо доставляет удовольствие занимательностью изложения, либо приносит
пользу своими экспериментами и который получил распространение именно
благодаря такого рода удовольствию и пользе, должен быть признан значительно
менее важным по сравнению с тем, который служит основой и материалом
истинной и подлинной индукции и является первой кормилицей философии.
Поэтому мы установим еще одно деление естественной истории -- на историю
повествовательную и индуктивную. А эту последнюю отнесем к тем областям
науки, которые требуют разработки. И пусть ни величие авторитета древних, ни
огромные фолианты современных ученых не мешают никому острым умом проникать
в неизведанное. Мы достаточно хорошо знаем, что естественная история весьма
обширна по своему объему, занимательна благодаря разнообразию своего
материала и нередко является результатом большого и тщательного труда. Но
если исключить из нее небылицы, свидетельства древних, ссылки на авторов,
пустые споры, наконец, словесные украшения и прикрасы -- все то, что годится
скорее для застольных бесед и ночных пирушек ученых, чем для формирования
философии, то она потеряет почти все свое значение. Конечно же, в таком виде
она весьма далека от той истории, о которой мы мечтаем. Ведь прежде всего
остаются неразработанными те две части естественной истории, о которых мы
только что говорили, т. е. история исключительных явлений природы и история
искусств, которым мы придаем очень большое значение. Далее, в остающейся
третьей части нашего основного деления, т. е. в истории естественных
явлений, достаточно удовлетворительно разработана лишь одна из пяти частей,
со составляющих. Дело в том, что история естественных явлений складывается
из пяти взаимосвязанных частей. Первая из них -- это история небесных
явлений, которая охватывает только сами эти явления, как таковые, и
совершенно не связана с теорией. Вторая часть -- это история метеоров
(включая кометы) и того, что называют атмосферой, однако пока невозможно
найти сколько-нибудь серьезное и ценное исследование природы комет, огненных
метеоров, ветров, дождей, бурь и т. п. Третья часть -- это история земли и
моря (насколько они являются едиными частями Вселенной), гор, рек, приливов
и отливов, песков, лесов, островов, наконец, самих очертаний континентов и
их протяженности; но во всех этих явлениях важно прежде всего наблюдать и
исследовать их природу, а не ограничиваться их простым описанием. Четвертая
часть посвящена истории общих масс материи (massae materiae communes),
которые мы называем большими собраниями (collegia maiora) и которые обычно
именуют элементами: ведь не существует описаний огня, воздуха, воды, земли,
их природы, характера движения, действия, влияния на окружающее, которые бы
могли составить их подлинную историю. Пятая и последняя часть посвящена
истории особенных собраний материи (collectiones materiae exquisitae),
которые мы называем меньшими собраниями (collegia minora) и которые обычно
именуют видами (species). Только в этой последней части проявилась
достаточно полно деятельность ученых, однако результатом ее было скорее
изобилие ненужных сведений (например, всевозможные описания внешнего вида
животных или растений), а не обогащение науки основательными и тщательными
наблюдениями, которые одни только и должны составлять содержание
естественной истории. Короче говоря, вся естественная история, которой мы
располагаем в настоящее время, как по состоянию исследовательской работы,
так и по тому материалу, который в ней имеется, ни в коей мере не
соответствует той цели, которую мы перед ней поставили, -- служить основой
для развития философии. Поэтому мы заявляем, что индуктивная история еще
ждет своей разработки. Итак, об естественной истории сказано достаточно».
- Замечательно. Пусть ни величие авторитета древних, ни огромные фолианты современных ученых не мешают никому острым умом проникать в неизведанное. Мы тут посовещались и пришли к выводу.
- Посовещались? С кем?
- С ним, с мешком. Мы теперь почти как друзья такие.
- И что? Каков результат.
- А, ничего. Сложно всё.
- Сложно не то слово. Сложнее сложного. Вот лежит камень. Он твёрдый и мёртвый. Вот растёт травинка. Она мягкая и живая. Но камень может стать живым и мягким, а травинка твёрдой и мёртвой. И чем тогда будет камень, а чем травинка? Камень станет травинкой, а травинка камнем? И зачем всё это? Зачем камень, становящийся травинкой, зачем травинка, становящаяся камнем? Не иллюзорна ли и расплывчата разность между твёрдым и мягким, живым и мёртвым, камнем и травинкой? Вот мешок с мусором на обочине дороги. Он не живой, но он и не мёртвый. Как узнать, какой он, умерший живой, или оживший мёртвый? У кого спросить? И не будет ли тот, у кого спросить мёртвым, кажущимся живым или живым, кажущимся мёртвым? Не будет ли он твёрдым, кажущимся мягким? Или мягким, кажущимся твёрдым? И почему? А, главное, зачем всё это? Для кого? Надолго ли?
- Мы теперь с мешком почти как друзья такие.
- С собой его возьмёшь?
- Одному тяжело нести.
- Можно по очереди.
- Лучше разбить груз на две равные части. И легче нести, и глазу приятнее.
- Какому глазу?
- Если из кустов кто увидит. Пусть думает, что мы идём в гости.
- Два деда мороза с подарками идут в гости.
- Давай на перегонки.
- Давай. Только ты не во всю силу беги.
- Кто первый добежит, будет лупить другого мешком с подарками.
- Потом наоборот.
- Потом наоборот наобороту.
- На счёт ти.
- Приготовились.
- Ащь, ба, ти.
Иван бежит. Карл не бежит.
- Чего не бежишь?
- Подумал. Какие из нас с тобой деды морозы? Никакие. Деды морозы с мусорными подарками, вот мы кто. Приходит к тебе дед мороз и вываливает под ёлку кучу мусора. Под красивую нарядную ёлку кучу безобразного, гадкого мусора. Что ты сделаешь?
- Накостыляю по первое января.
- Правильно. Сейчас этот позорный мешок у меня получит. Вот тебе. Вот тебе, мусор. На, получи по первое января.
Карл бьёт мешок с мусором.
- Вот тебе, мусор.
Иван бьёт мешок с мусором.
- Ногами, ногами его.
- Получи по первое января.
Карл бьёт мешок. Иван бьёт мешок. Карл бьёт мешок. Иван бьёт мешок. Карл бьёт мешок. Иван бьёт мешок. Карл бьёт мешок. Иван бьёт мешок.
- Лупи мусор.
- Топчи мусор.
Карл бьёт мешок. Иван бьёт мешок. Карл бьёт мешок. Иван бьёт мешок. Карл бьёт мешок. Иван бьёт мешок. Карл бьёт мешок. Иван бьёт мешок.
- Я чувствую себя как червяк на асфальте.
- Да?
- Да, Иван. Как мокрый, голый червяк на мокром, голом асфальте.
- И я.
- Мы два мокрых червяка на асфальте.
- Поползли дальше, брат червяк?
- Поползли, брат червяк.
Иван с Карлом легли на дорогу и поползли. Как два мокрых червяка. Поползли, оставляя за собой разорванный мешок, разбросанный мусор и цитаты из Бэкона.
- Природа или является свободной и развивается своим обычным, естественным путем, как это имеет место по отношению к небесным явлениям, животным, растениям, или же под влиянием искажений и косности непокорной материи, под действием мощных препятствий утрачивает свое естественное состояние как в случае чудовищ.
- Если где-нибудь встречаются предметы, являющиеся единственными в своем роде, например солнце и луна, или значительно отклоняющиеся от вида, например чудовища (монстры), то мы имеем такое же право рассказывать о них в естественной истории, с каким мы повествуем в гражданской истории о выдающихся личностях.
- Божественная история имеет то преимущество перед человеческой, что сообщение о каких-то событиях в равной мере может как следовать за ними, так и предшествовать им.
- Гай Плиний, единственный, кто рассматривал естественную историю так, как этого требовало её истинное значение; но он излагал её совсем не так, как следовало, более того, совершенно неправильно.
- Под поэзией мы понимаем здесь своего рода вымышленную историю, или вымыслы, ибо стихотворная форма является в сущности элементом стиля и относится тем самым к искусству речи.
- Философия имеет дело не с индивидуумами и не с чувственными впечатлениями от предметов, но с абстрактными понятиями, выведенными из них, соединением и разделением которых на основе законов природы и фактов самой действительности занимается эта наука.
- Всё это дело воображения.
- Всё это имеет отношение к памяти.
- Это полностью относится к области рассудка.
- Совершенно ясно, что история, поэзия и философия вытекают из трех источников - памяти, воображения и рассудка - и что не может быть ни каких-либо иных, ни большего числа форм деления науки.
Иван с Карлом ползут по дороге. Как два мокрых червяка.
- Иногда золото плавят на огне, иногда же его находят в чистом виде в золотоносном песке.
- Радуга образуется в небе благодаря прохождению света через влагу облаков.
- Всем управляет природа.
- Наоборот.
- Можно найти слишком много книг, наполненных всякими баснословными сообщениями, фантастическими тайнами, беззастенчивым обманом.
- Чудотворцы и фокусники стремятся к удовлетворению пустого любопытства.
Иван с Карлом ползут по дороге. Как два мокрых червяка.
- Еще неизвестно, в каких случаях и до какой степени то, что приписывается суеверию, может быть объяснено естественными причинами.
- Солнце, освещая даже клоаки, остается незапятнанным.
- Вещи мелкие и незначительные дают нам больше для познания великих вещей, чем великие - для познания малых.
- Характер человека познается лучше всего тогда, когда он приходит в раздражение.
Иван с Карлом ползут по дороге. Как два мокрых червяка.
- Похожи мы на червяков?
- Нет.
- А на кого похожи?
- Солнце освещает клоаки.
- Я устал ползти.
Карл перевернулся на спину, раскинул руки и закрыл глаза.
Иван перевернулся на спину, раскинул руки и закрыл глаза.
- Можно плыть на спине. Я умею плавать на спине. И тебя научу.
- Я сам умею плавать на спине. Учитель нашёлся.
Карл открыл глаза.
- Звёзды.
Иван открыл глаза.
- Звёзды.
Карл закрыл глаза. Иван закрыл глаза. Карл открыл глаза. Иван открыл глаза. Карл закрыл глаза. Иван закрыл глаза.
- Философ, созерцая звезды на небе, упал в воду; если бы он посмотрел под ноги, то смог бы увидеть звезды в воде, но, глядя на небо, он не мог увидеть воды в звездах.
- Мы упали в воду, Карл?
- Мы упали в воду, Иван.
- Мы упали в воду.
- Мы упали в воду.
- Мы упали.
- Здорово философ придумал.
- Что?
- Смотреть на воду в звёздах из воды.
Они смотрели на воду в далёких звёздах. Вода в далёких звёздах смотрела на них. Вода с интересом смотрела на двух людей, лежащих на дороге.
- Хорошо бы узнать, сколько на земле несчастных и обездоленных.
- Зачем тебе?
- Чтобы всем помочь.
- Их столько же, сколько звёзд на небе. Даже больше. Мы не сможем всем помочь.
- Не сможем?
- Нет.
- Даже если их будет на десять человек меньше?
- Нет.
- А если на двадцать?
- Нет.
- На двадцать двадцать?
- Нет.
- На двадцать двадцать двадцать?
- Нет.
- На двадцать двадцать двадцать двадцать?
- На двадцать двадцать двадцать двадцать? Не знаю. Если бы нас было на двадцать двадцать двадцать двадцать меньше, чем звёзд на небе, мы могли бы помочь всем несчастным и обездоленным, если бы их было на двадцать двадцать двадцать двадцать меньше, чем звёзд на небе.
- Мы можем нас неправильно посчитать и получить, что нас на двадцать двадцать двадцать двадцать меньше, чем звёзд на небе. Потом мы можем неправильно посчитать звёзды и получить, что их на двадцать двадцать двадцать двадцать меньше. Можем?
- Можем. К чему ты клонишь?
- Давай неправильно нас посчитаем. Тогда, если несчастных и обездоленных на, двадцать двадцать двадцать двадцать меньше, чем звёзд, мы сможем им помочь.
- Я умею считать только ащь, ба, ти. Насколько мне известно, ты тоже.
- Тем легче нам будет считать неправильно.
Карл повернулся на бок, лицом к Ивану. Иван повернулся на бок, лицом к Карлу.
- Я буду считать нас, а ты считай звёзды. Ащь, ба, ти.
Карл оттопырил три пальца.
- Ащь, ба, ти.
Иван оттопырил три пальца.
- Сколько у тебя получилось?
- Ащь, ба, ти.
- У меня столько же.
- Поровну.
Их пальцы упёрлись друг в друга.
- Поровну твоих и моих.
- Твои пальцы толще.
- Что это значит?
- Не знаю. Тут ещё что-то есть.
- Что?
- Ещё по два пальца.
- Дай посмотреть.
- По два лишних пальца.
- Ну и дела. Откуда они взялись?
- Попробовать руки поменять?
Они поменяли руки и упёрлись пальцами.
- Что-нибудь поменялось?
- Как будто нет. На первый взгляд. Надо привыкнуть.
- Хорошо, что башмаки не одевают на руки, сразу видно, сколько у кого пальцев.
- Я раньше одевал, когда маленький был.
Иван надел башмаки на руки.
- Зачем?
- С мальчиками спорил на гайку.
- Проспорил?
- Нет. Но гайку потом потерял.
- Надо было её носить на верёвочке.
- Я носил. Потерял, когда в речке купался.
- Недалеко от Абагура есть речка. Замечательная речушка.
- Там поищем?
- Никуда она от нас не денется. Подумаешь, гайка в речке.
- Пошли?
- Потопали.
- В какую сторону?
- У нас есть выбор?
- Маловероятно.
- Тогда снимай башмаки с рук.
- Хочешь ещё посмотреть мои пальцы?
- Нет. Хочу надеть свой башмак. А ты одевай свой.
- Пальцы будем в дороге смотреть. У тебя толстые пальцы. Да. А у меня тонкие пальцы. Толстые и тонкие. Вот было бы здорово, если бы поменять их местами. Толстые вместо тонких, тонкие вместо толстых. Наоборот. Да?
- Несомненно. Это было бы весьма и весьма.