И-и-бах, натужно заскрипела, открываясь, дверь. Пахнуло холодом. Тоня бессильно сжалась в комочек на холодном лежаке приемного отделения. Мимо нее санитары пронесли на носилках женщину. Во дворе мороз, а на ней ничего кроме мокрой ночной рубашки. Женщину уложили за ширмой, она тихо застонала. Санитары ушли, опять никого. Одна Тоня наедине с болью. И эта за ширмой стонет не переставая. И боль, господи, какая боль – каждая клеточка дрожит. Кажется, что сейчас она лопнет, не выдержит.
И-и-бах, помогите! Да помогите же кто-нибудь! Мимо, всем некогда. А про ту, что за ширмой, самоубийца, говорят. Принесли, бросили. Все равно, говорят, умереть хотела. А у нее рубашка мокрая и холодно тут.
«Господи, как страшно себя чувствовать пленницей своего же тела. Выскочить бы из него, избавиться хоть на минуту от боли. Дикое желание вспрыгнуть на потолок, пробежаться по нему, мухи же бегают. Что это? Бред какой-то. Белые халаты, это за мной. А как же та за ширмой? Ей уже ничего не надо, замолчала.
Какой длинный коридор, не дойду. Избавьте, избавьте меня от этого.
О-оо, сколько же здесь студентов. Стыдобища: перед ними заголяться. А, все равно. Ну, чего они капаются. Кресло какое высокое, как в гинекологии, ноги выше головы и колени по сторонам – неприятно. У доктора лицо усталое и белки глаз красные, не спал видно…
Вот уже и полегчало. Крепенько меня, однако, скрутило. У Надюшки – крановщицы какое испуганное лицо было, когда она меня в здравпункт вела».
Почувствовав облегчение, Тоне вдруг стало стыдно. Она словно очнулась от кошмарного сна, осознав, что находится в явно неприличной позе выставив на обозрение интимную часть тела совсем молодым мужчинам. Тоня смотрела со стыдом на свои грязные пятки, торчащие выше головы, стараясь не встречаться глазами с врачом, который стоя у нее между колен, ловко орудовал каким-то прибором с трубочками. Ей хотелось оправдаться, что она же прямо с работы из грязного цеха, где пол залит эмульсией…»
«Ну, вот и все, промыли мы твои мочеточники, можешь отдыхать, – врач отошел к раковине, снимая резиновые перчатки, и лишь устало улыбнулся в ответ на горячие слова ее благодарности.
Потом, стараясь уснуть, Тоня плотнее прижималась к теплым ребрам батареи, у которой стояла ее кровать. Если кто-нибудь раньше сказал бы ей, что она может не спать четверо суток: – она бы не поверила. Но четверо суток уже прошли. Это была ее пятая ночь без сна. Надоедливой цикадой сверлил ее голову не умолкающий звон, и сердце так сильно било в грудную клетку, что ей казалось, что удары его слышны на всю палату; оно напоминало ей насмерть перепуганного человека, который рвется в закрытую дверь, умоляя выпустить его на волю.
В красном свете ночника проступали из темноты очертания стоящих у стен кроватей. Слышно было дыхание спящих женщин. Из угла доносилось похрапывание. Там спала Роза – немолодая уже женщина, потерявшая в послевоенный голод все зубы, и ходившая со вставной челюстью, сделанной так искусно, что никто не замечал подделки.
Тоня случайно видела, как в туалете Роза мыла что-то ярко-розовое, как целлулоидная игрушка. В зеркале она увидела ее сконфуженное лицо со странно провалившимися губами. Увидев Тоню, Роза ловко сунула протезы в рот, и Тоня ясно услышала, как лязгнули, ударившись, друг о друга, челюсти. Тоня сделала вид, что ничего не заметила, и потом в течение дня ловила на себе пытливый взгляд Розы. Вечером Роза сама подошла к ней: «Пойдем, покурим, – приятельски предложила она, словно они были давно знакомы».
«Тоня, – донесся от двери тихий, как шелест, стон. Тоня бесшумно соскользнула с кровати и подошла к койке у двери. «Что? – наклонилась она над тяжело дышащей женщиной; на нее пахнуло стойким запахом лекарств и изболевшегося тела. «Пить, –попросила Ольга Сергеевна». Тоня слегка подняла ее голову и поднесла к ее губам стакан с минеральной водой. Ольга Сергеевна сделала несколько крошечных глотков и на секунду прикрыла глаза, провожая внутрь живительную влагу. Она облегчено вздохнула и горячей потной рукой благодарно сжала Тонино запястье. По голым ногам от двери тянуло холодом. Тоня вернулась в свою постель, кровать под ней заскрипела.
«Господи, когда это кончится? – донесся до нее из темноты сердитый шепот». Это проснулась Серафима Львовна – маленькая грузная женщина с утиной походкой. Про себя она говорила, что у нее зеркальная болезнь. Действительно, из-за большого живота свои ноги она видела только в зеркале.
«Когда? Да уж лучше об этом не знать – подумала Тоня». Все женщины в палате, кроме самой Ольги Сергеевны, знали, что она скоро умрет. Тоня, впервые в жизни столкнувшись так близко со смертью, ничего не могла с собой поделать. Рождавшаяся где-то внутри ее будоражащая дрожь, не отпускала ее пятые сутки. Она невольно стерегла каждый стон Ольги Сергеевны.
Тоня стала тихо покачиваться, представляя, что она маленькая, и ее укачивает мама.
Из-за тучи вышла полная луна; ее багрово-желтый диск мертво застыл в темном небе еще больше поднимая волну нервного возбуждения, захлестнувшего Тоню. Встать и задернуть тяжелую штору – у нее не было сил. «Тоня, - опять, словно током поднял ее возглас от двери. Она так и уловила, когда, в какую секунду настиг ее спасительный сон. Помнила, как лежала с закрытыми глазами, считала огненные точки, наплывающие откуда-то из тьмы, как громко всхрапывала в своем углу Роза, и опять луна заглядывала назойливо ей в глаза; помнила все, кроме того, как уснула.
Проснулась она от тихого голоса медсестры. Тоня взглянула на часы: шесть. Значит, спала она часа четыре. Внезапно сердце ее так встрепенулось, что ей показалось, что какая-то неведомая сила подбросила ее на кровати. «Не уснуть» – поняла она и, поплотнее закутавшись в одеяло, стала прислушиваться к тому, что творилось в палате.
Журчала вода – это Роза, пока все спали, промывала свои вставные челюсти. Обостренным слухом Тоня услышала даже пощелкивание, с каким она водворила их на место. Звякнула бутылка: Серафима Львовна налила в стакан минеральную воду. «Ей-то что не спиться» – удивилась Тоня.
«Роза, слышь, – сердито зашептала Серафима Львовна, - надо сказать, наконец, Андрею Дмитриевичу, чтобы Ольгу Сергеевну убрали от нас.
Тоня поднялась на кровати и, прижав к губам палец, сделала умоляющее лицо; она боялась, что это услышит Ольга Сергеевна.
«Да ладно тебе, Антонина, святую из себя корчить, – нарочито громко сказала Роза, - скачешь по ночам то в кровать, то из кровати, а мы не железные. Я тоже всю ночь не спала, и Ольга Сергеевна понимать это должна. Ей нужна отдельная палата. Сказав это, и считая вопрос решенным, Роза деловито почмокала языком, проверяя плотно ли протез присосался к небу. Вместо ответа Ольга Сергеевна застонала.
«Надо позвать медсестру, - сердито сказала Роза.
Тоня выглянула в коридор. На столе медсестры стыли живые гвоздики, холодно поблескивало прозрачное настольное стекло, сквозь которое белело расписание. «Сестры на пятиминутке, наверное» – огорченно сказала Люба. Худенькая, с нежным, словно нарисованным акварелью лицом и густыми пепельными волосами. Тревога неизвестности тенью лежала на ее лице. У нее, единственной в палате, не был установлен диагноз, и она мучилась в догадках.
Ольга Сергеевна опять тихо застонала. Тоня подошла к ней, чувствуя на себе брезгливые взгляды женщин, нагнулась за уткой. Ночью она вот так же не один раз подходила к Ольге Сергеевне, но теперь у нее появилось тягостное чувство собственной неполноценности. Тоня понимала, что за эти несколько суток она слилась в сознании женщин с Ольгой Сергеевной, и что они невзлюбили их обоих; Ольгу Сергеевну, за то, что она не дает никому покоя, а ее за то, что в ее поведении они видели укор себе.
В коридоре загремело ведро, в дверь палаты морщинистая рука просунула швабру. Придерживая ногой закрывающуюся дверь, уборщица - тетя Шура - доругивалась с кем-то в коридоре: «Ишь, что вздумали, чтобы я одна два участка мыла. Да мой коридор десяти стоит. Утром начну мыть, вечером закончу. Мне возни, слава богу, фатает!» (Х и в она произносила, как ф). Я и так вся заробленная»
«Не так заробленная, как зарубленная, делая ударение на слоге руб, продолжал ее укорять тот же голос». «Дурак, что ли, я еще живая, засмеялась неожиданному каламбуру уборщица, и вероятно только потом, поняв смысл сказанного, обозлилась: «А ты в мой карман не заглядывай, свой заимей! А то, как получка кончается, к тете Шуре бежишь! Ну, подойдешь теперь ко мне, - грозила тетя Шура». «Да, ты чего, тетя Шура, - сконфузился ее собеседник, - мне велено передать, я и передал».
Тетя Шура сердито поддала ногой дверь и поставила у стенки ведро со шваброй. На худом испитом ее лице в мелких пергаментных морщинах ярко блестели глубоко сидящие глазки, и длинный нос напоминал формой кривую турецкую саблю. «Все лежите, никуда не сбежите», - мрачно пошутила она и вышла. «Не опохмелилась, - определила Роза, взяла с тумбочки апельсин, и стала его чистить; по палате поплыл запах свежести.
После завтрака Люба длинной палкой с крюком на конце открыла верхнюю фрамугу окна, что находилась почти под потолком. И сразу в палату ворвался шум улицы: чирикали, купаясь в подтаявших лужицах, воробьи. Откуда-то слышалась музыка, с шоссе доносился шум машин, и казалось, что вместе с запахом весенней свежести в палату ворвалась другая жизнь.
Тоня вышла в коридор и встала у окна. Больница находилась в переулке, отделенная от домов высоким чугунным забором, окруженная со всех сторон фруктовым садом с ровными линиями декоративного кустарника и кривыми яблоньками. По аллее медленно шла женщина, толкая перед собой детскую коляску; рядом, ухватившись за полу пальто, семенил другой малыш.
Первые жаркие лучи солнца сквозь запыленные за зиму стекла ласково грели Тонино лицо. Она смотрела на тополя с позеленевшей от тепла корой, земля под ними была усеяна сброшенной с почек шелухой. На черной, вскопанной грядке, за непроходимой стеной декоративного кустарника синели яркие бутоны крокусов. Сверху они казались маленькими синими огоньками. Тоня вздохнула: сейчас одеться бы потеплее, и туда – в весеннюю прохладу улиц. Она с огорчением посмотрела на свои тапочки; сапоги остались в кладовой приемного отделения, и пальто было там же. Может поэтому, находясь здесь, она все время испытывала тоскливое чувство арестанта.
«Идите в палату, сейчас обход будет, - мимо, постукивая каблуками, пробежала медсестра Алина. Тоня вернулась в палату, женщины уже все снова легли и ждали обход.
В палату заглянула тетя Шура. Кривая сабля ее носа ярко алела, словно после расправы над противником, обагренная вражьей кровью. Похоже, было, что тетя Шура уже успела приложиться и теперь, в приступе пьяного благородства, искала, кого бы осчастливить. Глаза ее утратили воинственный блеск и источали приторный елей. «Как вы тут, мои хорошие? - пропела она медовым голосом. «Тетя Шура, забери посуду». Люба выставила из тумбочки бутылки.
Тоня давно заметила, что почему-то уборщиц и дворников не называют по имени, отчеству, а ходят они до старости в тетях и дядях, как бы признаваемы близкой родней всем, кто к ним обращается. «Умница, моя!» Тетя Шура достала из кармана оранжевую сумку из парашютного шелка, ловко составила в нее бутылки, и, пересчитывая их на ходу, заторопилась к двери. У порога она споткнулась об упавшую швабру и остолбенела от изумления: «Вы че, девки, еще пол не помыли? - спросила она, с возмущением рассматривая сухую тряпку. А, ну, давайте мигом, вместо зарядки, сейчас обход будет! Ой, мне еще мыло получить надо», - вспомнила она, и сгинула в один миг, словно ее и не было. «Нечистая», - перекрестилась Серафима Львовна. «Нахалка» – подумала Тоня. Слезла с кровати и принялась энергично шуровать шваброй, понимая, что на данный момент, она здесь самая здоровая. Вскоре от быстрых движений ей стало жарко, на обычно бледном ее лице проступил румянец.
Еще не успел просохнуть пол, как в палату вошел врач, долгожданный Андрей Дмитриевич. Невысокого роста с круглым румяным лицом в белоснежном халате и такой же шапочке надвинутой низко на лоб. Он выглядел моложе своих лет и видимо, зная об этом, при разговоре с больными никогда не улыбался. Суровое выражение его лица совсем не шло к его толстым щекам.
Андрей Дмитриевич делал обход по строго заведенному порядку; он обходил палату слева направо. Первой на его пути была тихая маленькая старушка Капитолина Ильинична. У нее болело сердце, но, когда ее привезли в кардиологическое отделение, что было этажом выше, там не было мест. И ее положили в отделение урологии. Капитолина Ильинична была такой маленькой и худенькой, что ее почти не было видно на кровати. «Доктор, нога болит где-то там – внутри и сердце жжет. Нельзя ли мне таблеток каких-нибудь? Меня так быстро увезли на «скорой», что я даже не захватила лекарства», - слабым старческим голосом пожаловалась она.
«Запишите Лина, - указующий перст Андрея Дмитриевича уперся в листок назначений, и глаза непослушно убежали вверх в потолок, словно там он надеялся найти недостающее местечко в кардиологии для Капитолины Ильиничны. «Как фамилия? - на секунду отвлекшись от изучения потолка, строго спросил он. «Шебалина, - тихо прошептала старушка. «Так, пациентку Шебалину перевести в кардиологическое отделение, - деловито заключил он, и сразу потеряв интерес к Капитолине Ильиничне, повернулся к соседней койке. «Но доктор, старушка панически зашарила рукой по одеялу, ища опору, чтобы приподняться на кровати. Доктор, а сейчас, кто мне поможет? У меня же болит сердце!» На лице у Капитолины Ильиничны отразился испуг. Она так долго молча терпеливо страдала, что теперь не могла смириться, что ожидание ее оказалось напрасным.
«У нас отделение урологии, сердечных лекарств нет, - обернувшись к Капитолине Ильиничне, строго - словно выговаривая неразумному дидяте, объяснил Андрей Дмитриевич. Звоните родственникам, просите, чтобы принесли. И давая понять, что разговор окончен, он отвернулся к Розе.
«Ну, как вы себя чувствуете? – ласково спросил он. И Тоня удивилась, заметив, как изменился тембр его голоса. Из административно-сухого, он стал ласковым, почти родственным. «Опять не спала всю ночь, - пожаловалась Роза. «А храпел за нее дух святой» – насмешливо шепнула Тоне Люба. «Ольга Сергеевна кричит, а нянечек нет, медсестры не подходят!» «Подавать утки не входит в наши обязанности, - обижено поджала губы Лина. «Входит, не входит, мы больные, мы этого не знаем, нам покой нужен, а мы не спим уже которые сутки, - сердито поддержала Розу Серафима Львовна.
«Безобразие! – Тоня вздрогнула от звонкого голоса Любы. Ты чего Антонина молчишь?! Вы посмотрите на нее, доктор. Она же не спит которую ночь. И все из-за Ольги Сергеевны! Когда вы ее переведете в отдельную палату?!
«Женщины, слабый голос Ольги Сергеевны походил на шипение спущенной шины. Я же там с ума сойду от страха. Я тут с вашей помощью, никого не могу дозваться, а там я погибну. Плечи Ольги Сергеевны затряслись от беззвучного плача. У Тони от жалости на глазах тоже выступили слезы. Ольга Сергеевна всхлипнула и судорожно закусила зубами ворот ночной рубашки. Даже сейчас она по привычке старалась не шуметь. «Ну, зачем вы так, - укоризненно сказал Андрей Дмитриевич, и было непонятно, осуждает ли он раскричавшихся женщин или успокаивает Ольгу Сергеевну.
«А что это у вас? – спросил Андрей Дмитриевич Серафиму Львовну. Во время перепалки он как-то незаметно перешел к ее кровати. «Морс из клюквы – хорошо. Вам сейчас надо побольше пить и, желательно, кисленького, - удовлетворенно отметил он». И сразу в палате наступила мертвая тишина. Только что накануне во время вечернего обхода дежурный врач строго выговорил Серафиме Львовне за этот морс. Он объяснил, что морс влияет на кислотные реакции в организме, и посоветовал Серафиме Львовне пить «Ессентуки».
«Не повезло нам с палатным, - сказала Тоня, когда за Андреем Дмитриевичем закрылась дверь. «Молодой еще», - зевнула Роза, показав свои великолепные тридцать два вставных зуба. «При чем здесь молодость, а Сереженька, что, старик? – проворчала Серафима Львовна. При этом на круглом в мелких морщинках ее лице показались ямочки, и мелкие кудерьки шестимесячной завивки затряслись от утробного смеха. Вслед за ней засмеялись все женщины; улыбнулась даже Ольга Сергеевна.
Когда после операции Серафиму Львовну перевели из реанимации в палату: она заскучала. Целый вечер пролежала пластом и вечером пожаловалась дежурному врачу, что плохо себя чувствует. Обход делал Сергей Иванович. Был он так юн, что за глаза больные называли его Сереженькой. Ему она и пожаловалась, впрочем, не особенно надеясь на помощь. «Послеоперационная, - встревожился Сереженька. Сейчас обойду палаты, и после займусь вами». Через полчаса он вернулся, придвинул стул к кровати Серафимы Львовны и сказал: «Снимите рубашечку, давайте я вас послушаю». Серафима Львовна покраснела, но все же молча стащила ночную рубашку, выставив на всеобщее обозрение молочно-розовые телеса. «Поднимите это, - Сереженька прижал стетоскоп к ее телу и припал к нему ухом. Его голова почти исчезла под могучей грудью Серафимы Львовны. Роза хихикнула, но Сереженька, весь, превратившись в слух, не обратил на это никакого внимания. «Повернитесь, - сказал он строго, и Серафима Львовна стала тяжело разворачиваться в кровати, панцирная сетка жалобно скрипела под могучей тяжестью ее тела. Выслушав ее, Сереженька успокаивающе улыбнулся: «Ничего страшного, хрипов нет, но на всякий случай все же поставим горчичники, чтобы не было воспаления легких…»
Раздался стук. В палату вошел муж Ольги Сергеевны. Он всегда приходил в это время. Приносил в термосе бульон, отварную курицу и сам кормил Ольгу Сергеевну. При нем она становилась раздражительной и капризной, отталкивала его руку, когда он подносил ей стакан с минеральной водой. «Опять забыл вытереть горлышко? - спрашивала она его сердитым шепотом». «Да вытер я, вытер, Олюшка, пей, - так же шепотом отвечал он, осторожно оглядываясь на женщин в палате. Иногда Ольга Сергеевна просила позвать нянечку. «Господи, Ольга, да зачем нянечку, я сам». Муж Ольги Сергеевны нагибался и шарил рукой под кроватью. Обширная лысина его наливалась кровью, спина напрягалась. Казалось, этой спиной он старается закрыть свою жену от посторонних взглядов. Если Ольге Сергеевне становилось лучше, она начинала беспокоиться: как дома. «Хорошо, все хорошо, - успокаивал ее муж, - ты поспи, поспи». Он брал ее руку в свою, и Ольга Сергеевна засыпала.
«Смотри, спит, а ночью опять кричать будет, - возмущено шептала Серафима Львовна.
Словно услыхав ее, за дверью раздалось легкое пощелкивание, и медсестра внесла капельницу. Когда она искала иголкой вену, хлопая по отечной руке Ольги Сергеевны, Капитолина Ильинична встала, и тихонько побрела к двери.
«Куда вы? – Тоня догнала Капитолину Ильиничну и подхватила ее под руку. «На третий этаж, там кардиология, может, дадут лекарство. Вдвоем они дошли до лифта и хотели подняться на третий этаж, но в лифте сидела сердитая лифтерша, и не пустила их. «Она упадет и умрет в моем лифте, а мне отвечай», - опасливо сказала она, захлопнула двери лифта и уехала.
Тоня посмотрела на Капитолину Ильиничну и испугалась. Лицо у нее стало белое, белое, все в мелких бисеринках пота. Она быстро принесла из коридора стул и усадила на него старушку. Капитолина Ильинична сидела и улыбалась растерянной улыбкой. «Эх, был бы жив мой комиссар, он бы меня на ноги поставил». «Комиссар, это что-то от Гражданской войны, - удивилась Тоня». Старушка кивнула белой головой. «И на Гражданской, и на Отечественной, месяц как схоронила». Вот сердце и сдало. В войну на себе раненных таскала, надорвалась - оттого-то и детей нет, совсем одна осталась, - бессвязно говорила Капитолина Ильинична, все больше опадая на стуле. Тоня сбегала за медсестрой, и вдвоем они отвели Капитолину Ильиничну в палату. «Карвалол, вот и все что у нас есть, - с сожалением сказала молоденькая медсестра, - бедная у нас больница.
После обеда Ольгу Сергеевну перевели в отдельную палату. Когда ее перенесли на каталку, она обвела печальным взглядом притихших женщин. «Не забывайте меня, заходите, мне одной скучно будет, - сказала она».
После капельницы ей ненадолго стало лучше, глаза прояснились, и Тоня подумала, что Ольга Сергеевна обязательно выздоровеет. На душе у нее стало легче.
После обеда она впервые за последние сутки уснула, и проснулась от громкого голоса Розы. «Моему охламону грех на меня жаловаться, кусок я ему выделила, когда он женился, и на книжке у меня кусок для него припасен. Если со мной что случится, он в обиде не будет». «А что ж, ты ему куски, а он и не навестил тебя ни разу? – уличающе сказала Серафима Львовна, которую навещали то сын, то дочь. «А он у меня сейчас за границей, оттуда не наездишься» - сказала Роза. «Большой спец? – заинтересовалась Рита – молоденькая женщина с капризным выражением первой красавицы на лице; она не срывала, что хочет выйти замуж за иностранца и уехать куда-нибудь за границу, только не в Германию. Там жила ее родственница. Рита рассказывала, как побывала у нее в гостях: все чисто, культурно, но голодно; едят по расписанию и порции дают маленькие». «Ну, вот, а ты за границу рвешься, а сама же говоришь, что там голодно» – проворчала Серафима Львовна. «Зато не поправлюсь, - отмахнулась беспечно Рита и с тряпками проблем не будет». «Кто жить умеет, у того нигде проблем не будет, - убежденно сказала Роза. Тоня заметила, что она говорит громче и больше всех в палате.
В разговоре принимали участие все, кроме Капитолины Ильиничны, казалось раз и навсегда запуганной чем-то.
«Так уж и не будет, рассказывай сказки, а закон для чего? Эх, язык у меня плохо подвешен, мне легче смену отработать, чем с вами тут языком трепать, - огорчилась Серафима Львовна. Хоть бы ты, Капитолина, муж у тебя комиссаром был, объяснила им, что к чему. Серафима Львовна приподнялась на локте, чтобы лучше видеть Капитолину Ильиничну. Та лежала на высоко взбитых подушках и поглаживала ноющее сердце.
«Что вам сказать, задумчиво ответила она, - я может, потому и уцелела, что много слушала, да мало говорила. Сколько их, горячих голов, ушло в свое время по этапу. Многого я, конечно, объяснить не могу, но одно знаю твердо; – насмотрелась! Человек властью проверяется. Не зря же есть пословица, хочешь узнать человека, сделай его начальником. А уж, как выше всех залез, так страх одолевать начинает, – как бы не скинули. Если слабый человек, то в замы себе бесталанных наберет. Так безопаснее – не подсидят. А те бесталанные, себе в замы тоже бесталанных набрали. Так и пошло по цепочке. У нас все с ног на голову встало. Уважают не тех, кто хорошо работает, а того, кто умеет жить, таких как наша Роза. Сейчас народ веру потерял. Наше поколение верило в мировую революцию. Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, - грустно продекламировала она. Раздуть не раздули, а начадили, будь здоров, до сих пор не продышать. Мы ведь привыкли к нашему бесправию. Даже врача себе выбрать не можем. Живешь на такой-то улице, вот тебе участковый врач. Э, да что говорить, теперь каждый о себе думает».
«А Антонина тоже для себя ночи не спала, – возмутилась Люба, пытаясь сбить Капитолину Ильиничну с минорной ноты. «Может и для себя, совесть свою успокаивала, а до конца-то, никто ей из нас не помог. Все знают, что нет там постоянного медицинского поста, а разве кто-нибудь сказал врачу об этом». « А он, что, сам об этом не знает, от него, что ли зависит штатное расписание, - сказала Люба. «У нее муж есть, вот он пусть и добивается, ему это ничем не грозит, - сказала Роза, - а мы от врача зависим, и нам глупо портить с ним отношения».
В это время в дверь постучали. «Можно, - в палату со смущенным видом заглянул муж Ольги Сергеевны. «Вот, легок на помине, - обрадовалась Серафима Львовна. Скажите, голубчик, а ночью с кем Ольга Сергеевна останется?» «Пока ни с кем, - ответил он. Я, собственно, за этим к вам и пришел; мне деньги нужны, чтобы заплатить ночной сиделке, а как сказать Ольге, чтобы она доверенность подписала на свою зарплату – не знаю. Может, вы мне поможете, женщины?»
За его спиной Рита на цыпочках вышла из палаты. Она так боялась за свое здоровье, что избегала всяких волнений. Серафима Львовна громко вздохнула и натянула одеяло до подбородка; она после операции все еще себя скверно чувствовала.
Роза в ярком атласном халате с немыслимым драконом на спине, Люба в своем нежно-сиреневом халатике и Тоня в теплой спортивной форме (в больнице все ходили в домашнем) пошли вместе с ним.
Увидев их, Ольга Сергеевна обрадовалась, сделала рукой знак: проходите, и даже попыталась сесть, но муж ласково уложил ее.
Тоня огляделась: в узкой, как пенал, комнате у окна стояла койка. Рядом с кроватью, как печальная цапля, возвышалась капельница. В углу было что-то наподобие металлической этажерки, только полки ее были пустые. У самого входа белела раковина умывальника. В комнате стоял резкий запах хлорки.
Не зная как начать разговор, муж Ольги Сергеевны в растерянности топтался у постели. «Ты что же Ольга, такого заботливого мужа огорчаешь, - ляпнула вдруг Роза. Доверенность не подписываешь, в магазинах все дорого, а тебе питание нужно хорошее». Ольга Сергеевна молчала, соображая. Она еще больше отекла, и на руках у нее появились перевязочки, как у младенца. «Совсем почки отказывают» – поняла Тоня.
«Он не просил меня ни о чем», - сказала она, тяжело отдуваясь. «Да, я боялся, что ты меня как-нибудь не так поймешь», - быстро сказал муж, и положил на грудь Ольге Сергеевны листок с текстом доверенности. Она взяла листок, отодвинула его в сторону и стала внимательно рассматривать, похоже, не понимая, что с ним надо делать. Муж дал ей ручку: подпиши. Она, почти не глядя, поставила внизу закорючку и откинулась бессильно на подушки.
«Ну, мы пошли, поправляйся, Ольга Сергеевна, - посчитав свою миссию исполненной, Роза величавой походкой поплыла к двери. Дракон на ее спине от движения плеч слегка шевелил крыльями. Люба с Тоней подались вслед за ней. В дверях Тоня оглянулась; она ненавидела себя за эту привычку – оглядываться; всегда увидишь что-нибудь такое, что не хочешь видеть. Ольга Сергеевна плакала. Муж гладил ее по плечу. «Ну, что ты, они же рядом, будут заходить, - успокаивающе говорил он. «Зайдем обязательно, а вы как будете уходить, скажите нам, чтобы мы знали, что Ольга Сергеевна одна, - горячо поддержала его Тоня.
В палате у постели Розы стоял высокий парень. Лицо его было испорчено угрями. Увидев Розу, он улыбнулся, показав изъеденные чернотой зубы. «Зубами-то в мамашу пошел», - подумала Тоня. «Здравствуй, мать, - сказал парень. «Как, тебя уже нарколог отпустил? – вскрикнула Роза и зажала рот рукой, сообразив, что проболталась. «Не насовсем, отпросился, тебя навестить! – довольный, произведенным эффектом, ответил он. «Пойдем в коридор, поговорим, - Роза сердито потащила его к выходу.
«Вот какая, значит, у них заграница. Все схвачено, за все уплачено, - передразнила она Розу. Такому никаких кусков не напасешься, - подвела она итог. «Ее, как мать, пожалеть надо, - страдальчески сморщилась Капитолина Ильинична.
В последнее время она жаловалась, что у нее к боли в сердце прибавилась боль в пояснице. Зато нога прошла, - посмеивалась она над собой, и, думая, что простыла, обматывала поясницу пуховым платком.
Роза пропадала где-то до вечера. Вернувшись, она молча легла и накрылась с головой. «Переживает, - подмигнула Тоне Серафима Львовна. Собираясь на ужин, Тоня легонько потрясла спящую Розу за плечо. «А, что? – испуганно встрепенулась та на кровати, вытаращив опухшие от сна глаза. На Тоню пахнуло тяжелым запахом перегара. «Ее, как мать, пожалеть надо, - вспомнились ей слова Капитолины Ильиничны.
Под утро Тоня проснулась, как от толчка. В палате было темно. Не горел даже ночник. Теперь в нем не было надобности: Ольгу Сергеевну перевели. «Как она там? Пойти, что ли проведать, - подумала Тоня. За целый день она так и не выбрала время заглянуть к ней.
Когда Тоня подошла к двери, сзади раздался скрип кровати. Это поднялась Капитолина Ильинична. Тоня удивилась; подумав, что раньше она даже днем не вставала. «Куда вы?» – спросила она. «Душно мне, - Капитолина Ильинична легонько постучала в грудь, пытаясь помочь себе сделать вдох. В коридоре хоть у форточки подышу».
Тоня подхватила ее под руку, и они вышли в коридор. Там не было стульев, зато рядом был красный уголок, куда больные почти не заходили, – телевизор был сломан, а больше там делать было нечего.
Она усадила Капитолину Ильиничну у окна и заколебалась, может попозже пойти к Ольге Сергеевне. «Иди, иди, - замахала руками Капитолина Ильинична. Она там одна, а я здесь отдышусь маленько; поясница вроде прошла, теперь чуть выше ноет, вот здесь, она показала рукой на грудь.
Темным коридором тихо прошла Тоня в бокс к Ольге Сергеевне. Красная лампочка освещала одноместную палату багровым светом. «Пить, попросила больная. Тоня протерла горлышко салфеткой, вспомнив, как ругала Ольга Сергеевна мужа и подала ей стакан с водой. «Не уходи, посиди со мной, так страшно, разные мысли в голову лезут. Умру я, наверно, скоро, - прошептала Ольга Сергеевна. Тоня в замешательстве молчала, не зная, что сказать. Потом они разговаривали шепотом, словно боялись спугнуть несуществующего третьего. Из коридора до них доносились шорохи, потом заскрипела каталка. «Кого это они ночью возят? – подумала Тоня и выглянула в коридор. В самом его конце белел халат медсестры. Она толкала каталку. Зачем это – изумилась Тоня, увидев, что медсестра, разворачивается к красному уголку, и почувствовала неладное, вспомнив, что оставила там Капитолину Ильиничну. По коридору звонко захлопали шлепанцы бегущей медсестры. Сестра быстро захлопнула лифт. «За дежурным врачом поехала» – догадалась Тоня.
Она побежала в красный уголок; каталка была пустой. На сдвинутых попарно стульях лежала Капитолина Ильинична. На фоне белых, обычно гладко зачесанных, а теперь растрепавшихся волос, лицо ее казалось совсем черным от прилившей к нему крови. Из-за полу прикрытых век поблескивали белки закатившихся глаз. Руки, как у мертвой, были сложены на груди.
Тоне показалось, что она сходит с ума, или ей снится страшный сон. Она тряхнула головой, словно пытаясь проснуться, и обвела взглядом красный уголок. Прямо на нее в упор впалыми глазницами смотрел бюст гипсового Ленина, стоявший на подставке прикрепленной к стене. «Вперед по Ленинскому пути» – звали белые буквы на выцветшем полотне транспаранта. В углу комнаты, на высоком древке, стояло красное знамя, с отвалившимся металлическим наконечником. На запыленном бархате виднелась часть герба.
Мертвая жена комиссара, рядом с символами умершего государства. «Все когда-нибудь кончается, но такого нарочно не придумаешь, - грустно подумала Тоня.
Услышав в коридоре шаги, она испугалась, словно ее застали на месте преступления. В палате Тоня долго не могла прийти в себя; белеющая в темноте откинутой простыней пустая кровать Капитолины Ильиничны, пугала ее.
В коридоре опять заскрипела каталка, раздался густой бас дежурного врача. Тоня узнала его по голосу. Это тот, что принимал ее в первый день.
«Тромб в сердце, мгновенная смерть, надо давно ее было перевести в кардиологию. Впрочем, и там ее вряд ли бы спасли, - спокойно констатировал врач».
Утром женщины деликатно делали вид, что ничего не случилось, и только перешептывались по углам, а Тоня, накрывшись с головой, тихо плакала. К вечеру она успокоилась. Она поняла, что если делать вид, что ничего не случилось, то сначала трудно, а потом привыкнешь к этой мысли и начнет казаться, что действительно ничего не произошло. В конце концов, она то, что может изменить?
Екатерина БЕРГЕН