Над заснувшей Москвой ветер тучи несёт,
Завывает, листвою бросается.
За кремлёвской стеной князя совесть грызёт,
Он в делах и в себе сомневается.
Ослеплён князь врагом из своей же родни,
Чья присяга на крест была дадена.
И теперь вечно ночь, хоть и в светлые дни.
В человека доверье украдено.
Жар валит от печи, слышен треск угольков.
Сердце князя от страха сжимается –
Вспомнил жуткий подвал, смех/издёвки врагов –
Потом тело слепца обливается.
Видит князь месть свою: «Перережу родню!
Пусть смола в глотку им заливается!
Целованьем креста их в Москву заманю,
Хватит ждать, что кто-либо раскается!»
Дьяк бежит на призыв. Побледнел, страшен князь.
Исказилось лицо у незрячего.
Под киотом течёт ложью ласковой вязь
Слов смиренных, призыва горячего.
День пришёл. Весел князь. Слышен пиршества гул.
Яства разные, мёд наливается.
Взмах рукой. Жуткий крик: «Обманул! Обманул!»
В очи спицы с жаровни впиваются.
Гость мычит на полу – в горло льётся смола,
И визжит на столе четвертуемый.
Крест целованный крови струя залила,
Безразличны иконы к пытуемым.
Князь сидит, пьёт вино: «Всё придумал не зря…
Русь надолго теперь успокоится!»
Над Москвою-рекой закипает заря…
Только к вечеру все упокоятся.