Я родом из пятидесятых (повесть)
Глава 1. Детство
Глава 2. Школа
Глава 3. Мартышкино
Глава 4. Блокада
Глава 5. Дом
Глава 6. Другая школа
Глава 7. Поколение пятидесятых
Рассказы
Скульптура мореплавателю Лазареву
Мимолетные встречи:
Григорий Явлинский
Лия Ахеджакова
Борис Гребенщиков
Давид Голощекин
Виктор Салтыков
Михаил Швыдкой
Екатерина Жданова
Джон Тодд
События одного дня
Нью-Йоркское метро
Патайя (Таиланд)
Аддис-Абеба (Эфиопия) – Анадырь (Россия)
Необычные памятники
Бассейн
Петербург-Сантьяго
Случай в Михайловском замке
Вода и кофе
Сильвия Верниоли
Звонок другу
Ночное ориентирование
Рубашка
На озере Севан
Я РОДОМ ИЗ ПЯТИДЕСЯТЫХ
Моим родителям посвящается
Одно поколение уходит и другое приходит… и ничто не ново под солнцем
Экклезиаст, Глава 1, стих 9
Ночью из дома я поспешу
В кассе вокзала билет попрошу
Может впервые за тысячу лет
Дайте до детства плацкартный билет
Тихо кассирша ответит: "Билетов нет"
Билетов нет.
Р. Рождественский
Глава 1. Детство
Я родился осенью 1956 года. Прошло уже одиннадцать с половиной лет после окончания войны, три года после смерти Сталина, остался еще год до запуска первого спутника, пять лет до полета в космос Юрия Гагарина и сорок пять - до наступления нового тысячелетия. Чем был этот год примечателен в мировой истории и в истории страны? Никита Сергеевич Хрущев уже выступил со своим шокирующим докладом «О культе личности и его последствиях» на XX съезде КПСС. Фидель Кастро со своими сторонниками высадился на Кубе. Советские войска уже были введены в Венгрию для подавления восстания, и именно в день моего рождения Генеральная Ассамблея ООН осудила действия Советского Союза в Венгрии. В Антарктиде в феврале 1956 года была открыта первая Советская станция Мирный, которую мне посчастливилось посетить спустя ровно 50 лет. До наступления шестидесятых, в которых прошло мое детство, осталось всего четыре года.
История моего детства во многом повторяет истории тысяч моих сверстников и не представляет собой ничего необычного или особенного. Мне просто хотелось постараться отобразить через мое восприятие тот временной пласт, в котором оно прошло.
Родных братьев и сестер у меня не было. Меня воспитывали родители и улица, точнее – родители воспитывали, а улица вносила в мое воспитание свои коррективы и дополнения.
Мои родители познакомились в пригороде Ленинграда, городе Ломоносове (который до 1948 года назывался Ораниенбаум), за год до моего рождения. Мама прожила там почти всю жизнь, пережила блокаду вместе с моей бабушкой, младшей сестрой и младшим братом. Сейчас родители на пенсии, и живут в Петербурге, напротив Московского вокзала, и на лето уезжают на дачу в Пери.
Отец, родом с юга Красноярского края, служил срочную службу на плавбазе подводных лодок – на Северном флоте. Среди прочего, в августе 1954 года их корабль дежурил в дальнем оцеплении при испытаниях (первых в СССР) в районе Новой Земли двух атомных бомб подводного действия. Испытания проходили в бухте, где было размещено много старых, списанных кораблей, в том числе и американских торпедных катеров. На кораблях были подопытные животные, а по берегам в бетонных сооружениях были установлены приборы, фиксирующие взрыв.
Отец видел это все с близкого расстояния, так как на его корабле находилось большое штабное начальство: генералы, адмиралы и, в том числе, ряд ученых, по указанию которых корабль подходил перед взрывом вплотную к бухте. Во время объявленной боевой и химической тревоги, отец находился на верхней палубе, так как по боевому расписанию он был дозиметристом, поэтому он видел все своими глазами. Корабль находился от места взрыва в 12 км, и зрелище произвело на него неизгладимое впечатление.
А службу свою отец начинал на Балтийском флоте – в городе Кронштадте, где учился в электромеханической школе на электрика флота.
Во время одного из своих увольнений отец пошел в Ломоносове в базовый матросский клуб на танцы. Там они с мамой впервые и встретились. Мама была высокого роста, с длинной густой косой, поэтому была достаточно заметной девушкой на танцах. Она рассказала, что как-то ее пригласил на танец совсем уж маленький матрос. Эдакий коротышка в бескозырке. Мама отказала ему, неудачно пошутив, что может во время танца укусить его за макушку, и он в отместку хотел к ней подкрасться и отрезать ее большую косу, о чем и поведал своим друзьям. А отец услышал и помешал этому злодейству. Он на флоте занимался боксом, поэтому заступиться за девушку мог без проблем. Так они с мамой и познакомились. Перед демобилизацией он отправил на ее домашний адрес несколько посылок с книгами, красками и холстами, которые не мог увезти в чемодане. Позднее мама помогла ему с пропиской. В те годы в Ленинграде и его пригородах прописаться было практически невозможно. Но ей удалось устроить его на работу в Доме ребенка на должность электрика. Позднее они поженились и им дали комнату в общежитии там же, при доме ребенка. Год они жили в малюсенькой комнате два на три метра. А поскольку очередь на жилье была растянута на семь -восемь лет, они взяли участок под индивидуальное строительство: шесть соток на окраине Ломоносова – Мартышкино, у самого леса, где и начали строить там свой дом. Официально это была часть города Ломоносова, а Мартышкино – это было название железнодорожной платформы. Практически одновременно с ними начали осваивать свои участки и наши соседи.
Место для строительства дома было болотистое и сначала родителям долго пришлось корчевать там пни, кусты и деревья, и вдобавок без конца подсыпать на участок землю и песок, чтобы весной его не затопило водой. Во время постройки дома я и родился. Назвать меня вначале собирались Михаилом, поскольку я родился в Михайлов день, но потом почему то назвали Владимиром. Они до сих пор не могут выяснить, кому из них пришла в голову эта идея? Родители рассказывают, когда они строили дом, меня, совсем еще крохотного, завернутого в одеяло, за неимением коляски приходилось укладывать где придется: на досках, на бревнах или просто на траве. Один раз мама выбрав сухой клочок земли под березой, положила меня, туда, не заметив, что рядом был муравейник. Через какое то время я начал сильно и истошно кричать, и когда они подбежали, то увидели, что я уже весь облеплен этими насекомыми. Вот так в раннем детстве меня чуть не сожрали муравьи.
Дом они построили сами, без посторонней помощи и наша семья прожила в нем долгую жизнь, длиною в почти сорок лет, время от времени меняя внутри планировку, что-то достраивая, перестраивая, улучшая и ремонтируя. Cо временем кладовка стала кухней, затем кухня стала прихожей. Спустя годы был вырыт погреб, в доме достроена ванная с небольшой сауной. Дом был сравнительно небольшой, шесть на восемь метров, без всяких веранд и террас, это все пристроили позже. Под крышу прямо из дома вела крутая лестница и там, на чердаке, хранилась куча нужного и ненужного хлама. Еще мама сушила там белье на растянутых веревках.
После окончания Университета, я уехал работать на Камчатку, но непременно два – три раза в год навещал родителей и приезжал не к ним гости, а в свой дом. И всегда скучал по нему. Сейчас дом продан и в нем живут другие люди.
Когда я был совсем маленький и еще сосал соску, и меня не с кем было оставить, за мной присматривал мой дядя Миша (мамин младший брат). Рассказывают, что однажды в очередной раз, оставшись присматривать за мной, он, чтобы я не плакал, макал соску в сахарный песок и давал мне. Это меня ненадолго успокаивало, а потом все повторялось. Когда родители вернулись, то с ужасом обнаружили, что он за вечер скормил мне, таким образом, чуть ли не пол килограмма сахарного песку. С тех пор я люблю сладкое.
Воспоминания раннего дошкольного детства всплывают в памяти в виде отдельных коротких, но ярких фрагментов. Помню, как совсем маленьким ушел из дома, прошел по дороге почти километр, причем шел прямо по проезжей части, а редкие машины сигналили и аккуратно объезжали меня. За четыре автобусные остановки от дома, в районе моей будущей школы, меня перехватили какие то молодые парни (до сих пор помню, что один из них был в очках), когда я садился в автобус, чтобы поехать, как я им сказал, к маме на работу. Они знали моих родителей и вернули меня домой. Бабушка не уследила. Мне тогда было года четыре. Еще помню, как лежал в больнице, а родители на улице в темноте стояли под окнами, и отец жег спички, чтобы я их видел. Разговаривать черед закрытое наглухо на зиму окно мы не могли. Еще помню, как на самолете ЛИ-2 мы летели то ли из Киева в Кировоград, то ли, наоборот. Была жуткая болтанка, и всех вокруг непрерывно тошнило, а я радостно смотрел в квадратный иллюминатор самолета, еще не осознавая того, что это мой первый полет в жизни, еще не догадываясь, что в дальнейшей жизни у меня, их будет очень много.
В Кировограде мы гостили у родственников отца, там я впервые познакомился со своими двоюродными братьями Вовой и Сашей, оба старше меня на несколько лет. Первый, закончив ЛИТМиК (Ленинградский институт театра музыки и кинематографии), впоследствии станет известным на Украине художником, а второй, после окончания Ульяновского вертолетного училища – вертолетчиком. Братья, играя во дворе в футбол, часто специально забивали его через забор в соседний двор, где жил священник или поп, как мы тогда его называли. Пока лазали через забор за мячом, заодно общипывали абрикосы с дерева, растущего у священника во дворе. Тогда же я узнал, что если собаку накормить мясом, предварительно намазанным кусочком мыла, гавкать она не сможет, а будет только икать. Это могло пригодиться, в случае если в чужом саду могла находиться собака на привязи, но к счастью в жизни этого не понадобилось, и когда я подрос, мы лазали в сады за яблоками туда, где не было собак.
Бабушка рассказывала, что первый раз в жизни я классно соврал года в четыре. Я описался во сне, а бабушке утром заявил, что просто вспотел, чем очень ее умилил. Примерно тогда же меня крестили в церкви, но этого я тоже не помню. Еще мама рассказывала, что однажды, будучи еще дошкольником, я играл дома с солдатиками, решил их покормить и развел небольшой костер прямо на полу. К счастью это вовремя заметили. Пластмассовые солдатики были в детстве моей любимой игрой, я устраивал на полу целые сражения и играл в них до самой школы и даже еще в начальных классах.
Ходить я научился рано, когда мне еще не исполнился год. Я честно отходил сначала в ясли, потом в детский садик. От посещения яслей не осталось никаких воспоминаний, кроме горшков, на которые нас также приучали ходить, точнее – сидеть. Нас периодически всех вместе отводили в отдельную комнату с горшками, и мы там долго сидели на них, не понимая зачем? А потом возвращались в общий зал и так же все вместе дружно «дули» в штаны. Когда я уже начал ходить в школу – ясли сгорели.
Детсадовские фотографии сейчас вызывают улыбку. На общей фотографии мальчишки, одетые в короткие штанишки на лямках, из-под которых вылезали резинки, держащие чулки. Такие же шерстяные чулки были и на девчонках. Слова колготки тогда еще никто не знал Руки на фотографии у всех как один, сложены на коленях, рты приоткрыты. И у всех на лицах внимательное ожидание необычного, наверное нам пообещали, что из фотоаппарата вылетит птичка, и все эту птичку боялись пропустить. Поскольку детский сад и школа находились недалеко друг от друга, их разделял только овраг, где мы зимой катались на лыжах, многие мои детсадовские одногруппники впоследствии пошли в единственную в Мартышкино восьмилетнюю школу №2. Так что можно сказать, что мы дружили уже с трехлетнего возраста, поскольку не расставались с детского сада до окончания школы.
В детском саду, а позднее и в школе я дружил с Мишкой Малафеевым. Наши родители тоже хорошо знали друг друга, и мы даже часто оставались друг у друга ночевать. Впоследствии Миша закончил в Петергофе Кировское училище бронетанковых войск и артиллерии, дослужился до звания генерала и погиб в Грозном во время второй чеченской кампании. Он был первый генерал со времен Великой Отечественной войны, погибший при боевых действиях. На его похороны в Петербург приезжал президент Путин. Второй мой детсадовский и школьный приятель Толик Опекунов сейчас работает заместителем директора во ВНИИ «Океангеология» и мы снова с ним случайно встретились через тридцать с лишним лет.
Спустя многие годы я понял, что детская и часто школьная дружба с годами нивелируется и пропадает, особенно, если ты десятилетиями не встречался со своими друзьями детства. Очень мало сохраняется совместных воспоминаний, да и сами воспоминания детские и сейчас со временем уже становятся неинтересными. А пересказывать при встрече с друзьями детства всю свою прожитую жизнь и выслушивать такую же длинную историю про чужую жизнь, уже не имеет смысла, да иногда уже и не очень интересно.
Возвращаясь с работы и забирая меня из детского сада, отец, проходя мимо пивного ларька, как правило, останавливался, чтобы выпить кружку пива и немного поболтать со знакомыми. У меня знакомых там еще не было, и я тянул его домой. Чтобы меня чем-то отвлечь отец пару раз давал и мне сделать один глоток. Вот так уже с детсадовского возраста меня приучали к пиву, хотя до Университета я практически его не пил. Зато потом, обучаясь в Университете, за пять лет выпил пива не меньше железнодорожной цистерны, половина из которой пришлась на пивной бар «Медведь».
Оба мои дедушки погибли на войне и оба под Ленинградом: дедушка по материнской линии погиб под Лугой, а по отцовской – под Мгой. Примерно тогда же под Старой Руссой погиб и старший брат отца – Иван.
Бабушка Таня (папина мать) одно время жила у нас (от нее я маленьким и убежал к маме на работу), но климатические капризы погоды плохо отражались не ее здоровье и она переехала жить в город Красноярск к своей дочери и там умерла в 1981 году. В годы войны она жила с детьми в Сибири, в колхозе, куда переехала их семья на второй день войны из города Артемовска. У нее было восемь детей. Четыре сына погибли на фронте, а три брата (в том числе мой отец) и сестра выжили. Из уцелевших братьев, старший, дядя Вася, тоже воевал на фронте и имеет награды, среди которых орден Славы. Он рассказывал, что когда их забрасывали на парашютах в тыл врага, у него во время рывка при открытии парашюта слетели с ног сапоги, и приземлялся он уже без них. Это все, что я запомнил в раннем детстве из его военных рассказов.
Во время войны бабушка Таня, чтобы прокормить семью в Сибири, мыла лотком золото прямо в огороде, сдавала его государству, и на эти деньги они и жили. Отец родился в деревне Грязнуха, на юге Красноярского края. Сейчас эта деревня находится на дне Красноярского водохранилища, ее затопило, после того, как построили Красноярскую ГЭС. Отец рассказывал, что первый класс он закончил в городе Артемовске, второй уже во время войны в деревне, в третьем из-за войны вообще не учился, а после войны пошел в четвертый класс. Поэтому в восьмом классе он уже ухаживал за учительницей и провожал ее домой. А его друга после четвертого класса забрали в армию. Хулиганили они в детстве не меньше нашего. Например, во время соревнований на городском стадионе, залезали под трибуны и в щель между досками снизу тыкали сидящих там зрителей заточенной проволочкой в задницу, предварительно поспорив, чей тыкнутый выше подпрыгнет от неожиданности. А потом удирали от милиционера, который ловил их на выходе из-под трибун. Или вместе со старшим братом Василием, они незаметно привязывали самому младшему брату, который гулял по двору в длинной рубахе и без штанов, кусочек хлеба на ниточке. Куры видели хлеб, бежали за братом, догоняли и клевали его в попу, а тот плакал и убегал от кур, не понимая в чем дело.
От деревни, где жил отец до районного центра было около 15 км. И когда ему пришло время получать паспорт, он пешком добрался до районного центра, причем по его словам, большую часть дороги бежал бегом. Добравшись до места, он прочитал, что выдачи паспортов сегодня не будет и приходить нужно завтра, после чего пошел, а точнее - побежал обратно домой. А наутро повторил тридцатикилометровый маршрут еще раз. Еще мне запомнился его рассказ о том, как ему дали в библиотеке всего на один вечер том стихов Пушкина. Его мать не разрешила ему сидеть допоздна в доме и жечь лучину, поэтому он ушел в поле, залез в стог сена и начал читать при свете луны. И незаметно уснул. И очень расстроился, когда наутро непрочитанную книгу нужно было возвращать обратно.
Вторая бабушка, по матери (бабушка Акулина) воспитала троих детей. Она рассказывала, что ее старшая сестра, которая, прожила 102 года, во время войны жила в селе Долгое Вейделевского района Белгородской области и формально находилась в оккупации. Но за всю войну они ни разу не увидели в селе ни одного немца. Фашисты, наступая в 1941 году, просто проскочили село, которое находилось в широкой балке в стороне от главной дороги. Больше всего сельчане боялись партизан, которые могли с собой «на хвосте» привести за собой немцев.
Дед бабушки Акулины, мой прапрадед, был купцом в Нижегородской губернии. Он был необычайно силен, мог разогнуть подкову или согнуть пятак. На спор без помощи рук в зубах заносил мешок муки на мельницу. Во время деревенских драк, он мог ударом кулака нечаянно убить человека, поэтому, когда кричали: - Лифонтов пришел (Лифонтов - была его фамилия), драки обычно прекращались. Однажды, где-то в сорокалетнем возрасте, будучи в самом расцвете сил, он возвращался в свое село из города и остановился выпить воды у родника. День был очень жаркий, а в городе он еще наелся селедки и поэтому очень хотел пить. Очевидцы рассказывали, что он выпил несколько солдатских котелков ледяной воды и тут же скончался прямо у родника, наверное, от кровоизлияния в голову или как тогда говорили - удара. Бабушка умерла весной 2005 года в возрасте 92 лет. От нее остался на память альбом старых фотографий. На некоторых чернилами вписаны даты: 1898 год, 1900 год, 1905 год. На фотографиях изображены родственники и знакомые, ее матери, которых бабушка уже и не помнила.
Летом бабушка увозила меня в деревню к своим родственникам. Деревня Флоревицы находилась километрах в сорока к югу от Ломоносова. Там я впервые увидел, как в поле колосится рожь, как во ржи голубыми огоньками растут необычайно красивые цветы - васильки, как гроздьями свисают с орешника лесные орехи. В деревне я, наконец, то близко увидел лошадей, катался на телеге, немного научился доить корову, пор крайней мере знал, с какой стороны к ней надо подходить. С местными ребятишками мы делали рогатки. Из веток орешника мы делали луки и стрелы, примотав на конец стрелы расплющенный гвоздь, пытались охотиться на птиц. Там же впервые в жизни я увидел гадюку. Ее случайно завезли во двор вместе с сеном. Гадюку мы сначала долго рассматривали, она была какая то сонная и вялая и никуда не собиралась уползать. Затем мы до смерти закидали ее камнями, преодолевая страх, отрезали ей голову и, зажав ее торчащий позвоночник между проволочками, сняли с нее шкуру, вывернув ее наизнанку, как снимают с ноги чулок. Затем бросили гадюку в муравейник. Через день от нее там остался один скелет. Я тогда сразу подумал, что если бы родители вовремя не спасли меня от муравьев на нашем участке, когда я еще не умел говорить, а только плакал, то от меня, наверное, осталось бы то же самое.
Вода в ручье была очень холодной, поэтому в жаркий день мы бегали на запруду, где собиралась чистая вода для фермы, на которой разводили норок. Купаться там было запрещено, и мы делали это тайком от взрослых. Запруда была небольшая, бетонный короб, но глубокая, метров пять глубиной и до дна донырнуть не мог никто. Плавать я тогда еще умел плохо, поэтому сам донырнуть до дна даже не пытался.
За водой в деревне все ходили в соседний овраг на родник и чтобы зачерпнуть воду, вставали на какой то приступок, торчащий из земли у самой воды. Спустя много лет выяснилось, что приступком была неразорвавшаяся со времен войны противотанковая мина, вся покрытая грязью и потому неотличимая от камня. К счастью она выдерживала вес человека и поэтому не взорвалась. Потом ее куда-то с большой осторожностью увезли саперы.
Любимым моим занятием в свободное время всегда оставался футбол. В него я мог играть в любое время и в любом месте. В третьем классе школы я уже играл за сборную пятиклассников, в шестом – за сборную школы. Играть в футбол, по- моему, начал сразу же, как научился ходить. Каждые выходные летом в Мартышкино мы играли в футбол на большой поляне (сейчас она вся застроена дачными садоводствами) с прекрасной травой и нами же сделанными воротами. Играли дотемна, до одури, пока судорогой не сводило ноги и с таким азартом, что если бы таковой присутствовал у нашей нынешней сборной по футболу, они бы уже давно стали чемпионами Европы. Бутсы с шипами мы видели только по телевизору, ни у кого их не было. Играли на скользкой от росы траве в резиновых тапках или кедах. Щитков на ногах тоже ни у кого не было, да они были и не нужны, играли не грубо, все же свои. Играли, как правило, улица на улицу, причем две трети игроков были намного старше меня, поэтому они меня и научили довольно неплохо играть в футбол, поскольку приходилось дотягиваться до их уровня, чтобы не выгнали из команды. В футбол я играю и до сих пор, правда, все чаще в зале. На большом поле бегать возраст уже не тот. Хотя изредка выбираюсь и на большое. С годами я сделал для себя очень важное наблюдение. Как человек ведет себя на футбольном поле – такой он часто и в жизни. Если он кричит на всех, ругается, спорит из-за каждой ерунды – он и в жизни такой шумный крикливый и беспокойный. Если от малейшего прикосновения падает на землю, как будто его сильно ударили или, сыграв рукой, упорно не признается в этом – то и в жизни ему верить нельзя, он тебя когда-нибудь или обманет или сильно подведет. Если же норовит тебя украдкой ударить по ногам, толкнуть локтем или придержать руками, так, чтобы никто не заметил – держись и в жизни от него подальше. Это неискренний и возможно даже подлый человек. Если же он в меру азартен, играет с улыбкой, получая огромное удовольствие от самого факта игры, специально по ногам не бьет, исподтишка руками не цепляет, а сам процесс игры для него важнее чем счет – то это я.
Завершая тему футбола, не могу не вспомнить фразу, сказанную одной моей давней знакомой Светой Литасовой, которая далека от футбола и, по ее словам, хорошо знает понаслышке лишь одного итальянского футболиста по фамилии Пенальти. - Все время про него упоминают, сказала она мне как-то. - То забил пенальти, то пенальти не забил.
Еще мы играли в разновидность волейбола под названием «картошка». Это когда все игроки стоят в кружок и перекидывают мяч друг другу. Промазавший или не отбивший мяч, а только его задевший, садился в центр круга и по сидящему игроку можно было, принимая мяч, этим самым мячом и бить. Постепенно количество сидящих игроков в центре круга увеличивалось, а количество стоящих вокруг них - соответственно уменьшалось. Если кто-то из сидящих ловил мяч или удар мячом приходился мимо, все вставали снова в круг, а тот, кто промазал, садился из круга на их место. И все начиналось сначала. Очень увлекательная была игра.
В начале января 2007 года, будучи в городе Кишиневе, я случайно наткнулся на улице на стайку мальчишек лет 10-12. Они громко обсуждали вопрос, что пора пойти и всем вместе поиграть. Мне стало интересно, как они собираются играть, и я пошел за ними. Они привели меня в Интернет кафе, которое я как раз и сам искал, сели там за столы и начали дружно играть в очередную «стрелялку», громко комментируя свои успехи. А я сидел и думал, что теперь поиграть вместе означает у детей поиграть в общую компьютерную игру, а вовсе не то, во что играли мы, когда были маленькими.
Друзья тогда заводились сами. Это сейчас друзья чаще заводятся по общим интересам, а тогда - по совместному времяпрепровождению. Достаточно, чтобы твой сосед по двору был твоим ровесником и также любил проводить время на улице. Хотите вы того или нет, вы проводите вместе много свободного времени. Пускаете с ним щепки и спички по весеннему ручью на спор, чья приплывет к намеченной точке первая, делаете на ручье запруды, вместе бегаете купаться, катаетесь зимой на лыжах и ходите за грибами. Родителям это тоже удобно, если вы и убегаете в гости поиграть, то в соседний двор или дом и все равно остаетесь у них на виду и под рукой. Проходит небольшое время – и вы уже друзья. Хотя отношения эти правильней назвать скорее приятельскими, чем дружескими, тем более что иногда все заканчивалось какой-нибудь глупой ссорой, и дружба прерывалась, правда обычно ненадолго. Позвать приятеля погулять было очень просто. Телефонов же в домах не было. Достаточно было зайти во двор и постучать в дверь и затем произнести в открытую дверь стандартную фразу его матери: -Тёть Надь, а Саша пойдет гулять?
Мой соседский приятель Саша Рублев с раннего детства интересовался всякой живностью. Он таскал в дом пойманных ежей, ящериц, птиц. Однажды он поймал в лесу гадюку и привез ее домой в бумажном пакете на переполненном рейсовом автобусе, благо никто из пассажиров не догадался, что именно он везет. В доме у него жили еж, черепаха, белые мыши, а также был аквариум с рыбками, над которым висела клетка с попугаем. Однажды когда никого не было дома, попугай каким то образом выбрался из клетки и умудрился утонуть в аквариуме, причем рыбки от этого, почему-то, позднее тоже сдохли. Вот такая произошла экологическая катастрофа домашнего масштаба. Саша приучил меня не бояться змей, часто наматывая мне на шею пойманного в лесу ужа, и много разного рассказывал мне о повадках животных и птиц, за что я ему до сих пор благодарен. Весной он водил меня в лес на большую просеку, которая почему-то называлась Профессорская аллея, и показывал одному ему известные места, где гнездятся птицы. Бывало, мы с ним в течение месяца регулярно бегали туда и, заглядывая в гнезда, наблюдали, как из яиц вылуплялись птенцы, как их кормили родители всякими жучками и червячками, мы даже безуспешно пытались кормить птенцов сами.
Мой опыт разведения аквариумных рыбок был коротким и плачевным. Однажды осенним днем я решил, что рыбкам в аквариуме не хватает простора, и выпустил их поплавать в огромное корыто с водой, стоящее во дворе. Выпустить – выпустил, а забрать обратно в аквариум на ночь забыл. А ночью был заморозок и все мои гуппи и меченосцы вмерзли в лед. После этого родители держать мне рыбок в доме больше не разрешали.
Насмотревшись в кинотеатре фильмов про рыцарей и крестоносцев, а на первом месте стоял фильм Александр Невский, мы, мальчишки, сами начали устраивать сражения на мечах. Сражались улица на улицу. Из большой банки из под селедки вырезалась жесть, из которой потом делался шлем. Мечи и щиты у всех были деревянные. У некоторых даже были сделаны кольчуги из кроватных сеток. Собирались мы на поляне в лесу, человек по 15 - 20 с каждой стороны, и начиналось сражение. Дрались по определенным правилам: три раза коснулся мечом (ранил) – считается, как убил, попал в корпус – убил, задел руку или ногу – ранил. По голове, шее и спине бить нельзя. Как мы не перекалечили друг друга – до сих пор не пойму, все ограничивалось синяками и шишками.
Другим летним увлечением стал велосипед. Кататься на нем я научился у бабушкиных родственников в деревне. Велосипед был большой или как его тогда называли - взрослый, и приходилось просовывать ногу под раму, чтобы доставать педали. Этот метод катания так и назывался – кататься под рамой. Это было неудобно, так как если велосипед вдруг заваливался набок, то ты падал вместе с ним, поскольку ногу вытащить из рамы уже не успевал. Когда я стал доставать ногами до педалей, родители купили мне шикарный по тем временам гоночный велосипед «Спутник», у которого было три или четыре скорости. Велосипеды были у всех ребят, и любимым нашим занятием, кроме поездок на карьер купаться, была игра в пятнашки на велосипеде в лесу. Недалеко от нашей улицы в лесу был небольшой участок соснового леса без кустов, с множеством тропинок, который у нас назывался Пятачок. Вот по этим тропинкам мы и гоняли, стараясь коснуться передним колесом своего велосипеда, заднего колеса другого. За годы катания по этим тропинкам я настолько их выучил, что даже сейчас, как мне кажется смог бы проехать по ним с закрытыми глазами.
Любопытно, что одно время на велосипед нужно было получать специальные велосипедные водительские права, без которых тебя могли остановить на дороге гаишники, как и автомобилиста. По автомобильной дороге на велосипеде без этих прав ездить не разрешалось. Для их получения сдавалась только теория, в основном список правил для велосипедиста. Например, нельзя ехать ночью без включенной фары, светоотражатели должны быть в порядке. Необходимо было иметь с собой в поездке насос и гаечные ключи. Также проверялось знание знаков дорожного движения. После сдачи экзамена выдавалась картонная книжечка - права с твоей фамилией и фотографией. Хорошо хоть не догадались еще номера на велосипеды заставить нацепить. Потом необходимость получения этих прав как-то незаметно сама по себе канула в небытие, продержавшись, если мне не изменяет память, всего года два.
Затем пришло время мопедов. Они стали незаметно вытеснять велосипеды. Особенно ценились двухскоростные «Рига-4» и «Верховина». В разговорный обиход вместо слов спицы, цепь, рама, вошли новые слова – карбюратор, бензобак, сцепление. Кататься на велосипеде сразу стало не модно. Правда, мне мопед так и не купили и я катался на чужих.
Летом наступала пора грибов. У каждого было свое заветное место, где всегда можно было насобирать корзинку подберезовиков и подосиновиков. Места эти тщательно скрывались от остальных. Однажды, когда мы с приятелем пошли в лес, и уже набрав грибов, возвращались домой, нас окружили подростки цыгане с огромной овчаркой и все наши грибы отобрали. Было обидно до слез.
Несколько раз подберезовики вырастали прямо у нас во дворе под большой березой, и я каждый день бегал смотреть, как они растут. Любимым грибным местом был березняк – поросль молодого березового леса на территории авторемонтного завода. Чтобы туда попасть, нужно было перелезть через бетонный забор и не попасться на глаза сторожам. Впрочем, сторожей я так ни разу и не встретил, и, осмелев, на развалинах старых кирпичных заводских корпусов мы устраивали игры в войну и в прятки.
Прямо за нашими домами было небольшое, но топкое болото, на котором росла клюква, но обычно за клюквой ходили далеко, на весь день, на дальнее болото
Любимым занятием было также найти большой муравейник в лесу и засунуть туда очищенную от коры ольховую палочку. Затем, подождав немного, вытащить ее и стряхнув муравьев, слизывать накопившуюся на ней муравьиную кислоту. А часто мы просто ловили большого муравья и высасывали эту кислоту прямо из его попки. Это тогда так у нас и называлось – пососать муравьиные попки. Тогда нам это заменяло Чупа Чупс.
Ближе к осени в садах созревали яблоки, вишни и сливы, и мы, мальчишки, по темноте лазали их воровать. Собирались вечером, когда уже стемнеет на одной из улиц человек шесть - семь, выбирали чей-нибудь сад, где нет собаки, и лезли туда, причем непременно через забор. Через калитку было неинтересно, да и более опасно. Самое смешное, что точно такие же яблоки росли у каждого во дворе и иногда, когда по каким то причинам залезть незаметно в сад не удавалось, кто-нибудь из присутствующих говорил: - Ладно, полезли сегодня ко мне. И мы также лезли через забор к нему, хотя могли спокойно зайти через калитку. Весь смысл заключался в том, чтобы нас не увидели взрослые. Вишни и сливы ели прямо с веток, а яблоки запихивали за ворот рубашки. Кроме яблок во дворе ничего не трогали, веток не ломали и вели себя очень прилично, если вообще это слово подходит к тому, что мы делали. Сейчас по прошествии многих лет это все кажется неимоверной глупостью, а тогда заняться вечером было нечем. У нас не было компьютерных игр, как, впрочем, и самих компьютеров. Персональный компьютер был изобретен лишь в 1976 году. А у нас в стране появился и того позже. Телевизор смотреть было скучно, из музыки была только советская эстрада на пластинках, выбор интересных книг для чтения был ограничен. Этим объясняется то, что большую часть свободного времени мы проводили на улице, сами себе, придумывая коллективные игры и развлечения. Сейчас такого уже не стало, неотвратимый технический прогресс в виде компьютеров и мобильных телефонов, разобщил детей и сделал их общение скорее виртуальным, чем реальным.
Зимой мы играли в хоккей. Иногда на замерзших прудах, иногда в военной части неподалеку, где был каток, а чаще всего сами заливали каток в лесу, протянув туда из той же части пожарный шланг с водой. Щитков ни у кого не было, поэтому все ноги были в синяках от ударов клюшкой и шайбой. Клюшек с загнутым крюком тогда в продаже не было, но иногда мы пытались сами загнуть крюк, распарив перо клюшки в кипятке.
Кататься на коньках я научился рано, в начальных классах школы. Несколько вечеров подряд, как только стемнеет, я приходил с коньками на ледяную детскую горку, где уже никого не было, и, переобувшись в коньки, съезжал с горки вниз. Горка заканчивалась длинной пологой ледяной дорожкой и я, разогнавшись при спуске, старался на этой дорожке удержаться. Съезжал, падал, снова съезжал и уже дня через три стал достаточно уверенно стоять на коньках. Первые коньки у меня были беговые, и смешно было пытаться играть в хоккей на таких коньках. Чтобы затормозить или повернуть, приходилось, перебирая ногами, делать огромный разворот, поэтому шайба у меня долго не задерживалась. Посмотрев немного на мои мучения, родители купили мне хорошие по тем временам «канадки», которые сохранились до сих пор.
Зима – была еще и временем лыж. Лыжи были на почти каждом уроке физкультуры в школе. Кроме того, все выходные, когда не играли в хоккей, мы катались на лыжах. Проводили на лыжах целый день без воды и еды. Когда очень хотелось пить – просто ели снег, не забывая при этом о первом правиле лыжника: «желтый снег есть нельзя». Просто бегать по лыжне было скучно, да и на школьной физкультуре этой лыжной беготни хватало, поэтому в основном катались с горок в парке бывшей усадьбы герцога Лейхтенбергского, а теперь – территории Биологического института. Место это очень красивое и, пожалуй, мое самое любимое в пригородах Петербурга. Площадь парка достигает более 100 гектаров. Посередине парка высится дворец с видом на Финский залив – имение герцога под названием Сергиево. Дворец и парк были созданы в конце первой половины XIX века. Там же находится полуразрушенная церковь Святой Троицы в подвалы которой ведет настоящий подземный ход. Внутри церкви на стене под самым потолком сохранилась со времен войны нацарапанная надпись на белой штукатурке «через час меня расстреляют. Серебряков». Сейчас церковь начали реставрировать и там уже идут службы.
Весь парк пересечен длинными и довольно глубокими оврагами, по дну которых летом бегут ручьи. Несмотря на то, что рельеф был холмистый, мы съезжали практически со всех, даже очень крутых и опасных горок, играя на лыжах в пятнашки. Самым сложным было съехать так, чтобы на полной скорости попасть между двумя деревьями внизу, расстояние между которыми было не более метра. Добираться до парка от дома было более километра в один конец, поэтому прежде чем покататься приходилось туда сначала добежать. Поэтому кататься на лыжах я научился довольно хорошо. Про коньковый ход тогда никто не знал, все бегали, как сейчас говорят, «классикой». Пластиковых лыж тоже не было, были обычные деревянные с жесткими или полужесткими креплениями и бамбуковыми палками. Лыжи натирались обычной свечкой, чтобы к ним не прилипал снег. Лыжные мази появились в продаже позднее.
Много лет спустя, на соревнованиях по лыжам на первенство Университета, нашей команде в последний момент дали какую-то «супер» мазь, которой якобы пользуется сборная СССР по лыжам. Мы все срочно перед стартом перемазали лыжи это жидковатой, похожей на деготь массой. А когда я побежал, то к моим лыжам прилип не только весь снег, но и флажки, упавшие на лыжню. Так я все десять километров и шагал едва переставляя ноги с налипшим на лыжи снегом и прилипшими флажками, поскольку ни о каком скольжении не было и речи. Топал, поднимая лыжи, как полный идиот, и вспоминал, как мы в детстве натирали лыжи парафином, и не было никаких проблем. Наша команда заняла тогда последнее место.
Несколько раз зимой мы ходили с отцом в лес на лыжах и ставили проволочные петли на зайцев, на тропинках из заячьих следов. Но ни разу ни одного зайца так и не поймали. Наверное, зайцы каждый раз бегали по новым тропинкам. Еще мы с отцом ходили под Новый год в лес за елкой. Елок разного размера в лесу росло много, поэтому выбор был огромный. Днем мы обычно шли в лес и выбирали себе елку при свете дня, а поздним вечером, чтобы не привлекать внимания, с топором шли на то место и рубили там выбранную ранее елку. Иногда, когда возвращались с елкой домой, по дороге видели другую елку, лучше, чем наша. Свою елку втыкали в снег и срубали новую. А иногда мы находили елки, так же воткнутые кем-то до нас и просто как бы менялись елками.
Весной в лесу появлялись подснежники, первые посланцы весны. Они вырастали из земли покрытой прошлогодними листьями и пятнами еще не растаявшего снега. В какой-то момент, совершено неожиданно, вся эта грязно серая еще сырая земля вдруг оказывается усыпанной белыми пятнышками цветов. И ты смотришь на них и понимаешь, что зима уже не вернется в этом году. Букеты из подснежников получаются плохие: во-первых, у цветов очень тонкие стебли и вдобавок они очень быстро вянут. Поэтому лучше любоваться подснежниками в лесу, не срывая их
Чуть позднее, когда на деревьях начинали набухать почки, наступало короткое время сбора березового сока. Мы ставили в лесу банки и бутылки под надрезанные ветки и стволы берез, и периодически посещая замаскированную в лесу посуду, приносили домой несколько литров сока в день. А часто, не дожидаясь, пока наполнится бутылка, к месту надреза подставлялась тоненькая соломинка из сухой травинки, и накопившийся сок высасывался через нее. Собранный сок закатывался в банки и летом на нем настаивался квас. Когда случайно в лесу натыкались на чужие бутылки, сок из них немедленно выпивался. Такое было негласное правило.
Во дворе у нас росло несколько крупных берез, и я как то по малолетнему недоумству надрубил их все топором, чтобы собрать сок можно сказать, не выходя со двора. За это мне сильно попало от родителей, но березы к счастью не засохли. Видно я их не очень сильно надрубил.
Глава 2. Школа
В школу я пошел, когда мне еще не исполнилось семи лет. Это была осень 1963 года. Вся страна знала, кто такие Фидель Кастро, Валентина Терешкова и Валерий Брумель, прошла денежная реформа и произошло много других значимых и незначимых событий. Я этого ничего не помню, хотя у меня дома сохранился альбом с наклеенными газетными вырезками и фотографиями про полет Гагарина. Про Гагарина не помню, а про полеты в космос собак Белка и Стрелка, Уголек и Ветерок – помню. Наверное, тогда собаки интересовали меня больше, чем Гагарин.
Любопытно, что именно в октябре 1963 года в нашей стране в воздух впервые поднимается вертолет МИ-8. На этих вертолетах мне позднее придется летать долгие годы на Камчатке, где он до сих пор является основным видом транспорта.
В школу ранним утром в одно и то же время меня будила мама. Когда ей это, в конце концов, удавалось, первое что я слышал - это фразу из включенного радио: «Доброе утро ребята, в эфире Пионерская зорька». Как я тогда ненавидел эту дикторшу с ее бодреньким детским голоском.
Читать по слогам к тому времени я уже умел, меня этому научили в садике, писать учили в школе. Школа была восьмилетняя и находилась примерно в километре от нашего дома. Автобусы тогда ходили хоть и по расписанию, но редко, да и билет на автобус стоил целых четыре копейки, а мне ежедневно на школьный буфет давали тридцать копеек, на которые в переменку можно было купить кофе и пончики. И то половину этих денег время от времени отбирали старшеклассники. Поэтому до школы я обычно добирался пешком, чаще всего в компании своих одноклассников, которые жили по дороге в школу. Учился я хорошо, до пятого класса был отличником. Шариковых ручек тогда еще в помине не было, поэтому вначале учились писать карандашом, а затем – перьевой ручкой, которую обмакивали в чернильницы непроливайки. Чуть позднее появились поршневые чернильные ручки.
Родители работали допоздна: мама бухгалтером в Интернате для детей погранвойск, а отец электриком на танковом заводе под Стрельной, куда каждое утро уезжал на электричке. И чтобы я не оставался один дома после уроков, меня записали в группу продленного дня. То есть после школы мы, школьники, оставались как бы в школьном филиале, в здании неподалеку от школы, где под присмотром воспитателей готовили уроки, обедали, играли, одним словом - находились там до вечера. Помню, что мы там часто играли в футбол, а однажды я залез в саду на большое дерево, стволы которого раздваивались, и застрял коленкой в этой самой развилке, причем так, что вызывали то ли пожарных, то ли еще кого-то, и собирались это дерево пилить, чтобы меня вызволить.
Домой возвращались обычно тоже компанией. Как-то зимой, когда уже стемнело, и шел сильный снегопад, я возвращался из школы один, и увидел сидящую на краю дороги огромную собаку. Я долго не решался идти дальше и все стоял и ждал, когда же она, наконец убежит. Стоял я наверное минут десять, а когда все же решился к ней приблизиться, то увидел, что это просто пень, который я раньше почему-то не замечал.
Когда мороз на улице был 30 градусов – занятия в школе отменяли, и все ребятишки высыпали на улицу гулять. Это было так здорово, не ходить в школу. Жаль только, что морозы обычно долго не стояли.
В летние каникулы я часто ездил с мамой на работу и целыми днями шарахался по опустевшему Интернату. Правда, неподалеку был кинотеатр «Смена» и я каждый день ходил туда в кино. Смотрел все подряд, а поскольку фильм шел в кинотеатре несколько дней, то почти все фильмы я смотрел там не один раз. Поэтому некоторые фильмы того времени: «Я следователь», скучный фильм-балет «Ель - королева ужей» и все серии «Фантомаса» помню практически наизусть. Сейчас этого интерната уже нет, он сначала был закрыт, а позднее и вовсе сгорел.
После первого класса мы с родителями поехали навестить старшего брата отца или как я его называю всегда - дядю Васю. Мой дядя, Кирьянов Василий Григорьевич, закончил в Ленинграде Академию художеств, отделение скульпторов монументалистов. Он и сейчас живет и работает в Новосибирске. До пенсии он делал огромные мозаичные панно на стенах домов, а сейчас преподает живопись в местной Академии Художеств. Кто бывал в Институте экспериментальной медицины на окраине города Новосибирска, наверняка видел огромные мозаичные изображения на стенах корпусов. Вот их мой дядюшка и ваял. Однажды он прислал нам фотографии этих самых мозаик и написал в письме, что поскольку ему пришлось изображать людей на этих панно, то он просто взял наши семейные фотографии и лица людей изобразил по ним. Поэтому мои родители и наши ближайшие родственники изображены на стенах зданий, кто со скальпелем, кто с мастерком, в зависимости от профиля лаборатории Института.
Когда мы приехали в гости, дядюшка как раз отвечал за прием какой то немецкой делегации, и я помню, как пол дня ездил в автобусе вместе с ними по городу. Это были первые иностранцы, которых я увидел в своей жизни. До этого немцев я видел только в кино и то это были фашисты. Отрывочные детские воспоминания сохранили лишь отдельные эпизоды из моей Новосибирской поездки. Помню купание в Оби, около моста, когда рядом с нами зашел в воду здоровый пьяный мужик с татуировками, растерся водой, черпая ее пригоршнями на себя, и поплыл. А через десять минут на берег вытащили утопленника – этого самого мужика. Причем когда вытащили, он, похоже, был еще живой. Но добровольцы - энтузиасты так интенсивно стали делать искусственное дыхание, неумело надавливая ему то на грудь, то на живот, что окончательно его умертвили, и так его и оставили лежать на песке, до приезда Скорой. А мы, мальчишки, с любопытством украдкой подходили к нему и, преодолевая свой страх, дотрагивались до него пальцем, чтобы проверить, теплый он еще или нет.
Еще помню, во дворе, где я играл с мальчишками, был один пацан, у которого было шесть пальцев на правой руке. Посередине большого пальца рос еще один, маленький, как мизинец, но с ногтем и фалангами. И мы все просили его этим пальцем пошевелить. Много лет спустя я прочитал, что оказывается и у голливудской кинозвезды Мерилин Монро на одной ноге тоже было шесть пальцев, и она делала операцию по удалению лишнего.
К сожалению, в Новосибирске с тех пор я бывал только проездом, в аэропорту Толмачево, по дороге на Камчатку и обратно.
Где-то в начальных классах меня отдали на музыку. Покупать пианино родителям было дорого, да и ставить в доме его было негде, поэтому мне предложили на выбор скрипку или баян. Я выбрал баян и честно отходил в музыкальную школу три с половиной года. При поступлении меня прослушивала приемная комиссия: меня заставили отвернуться, нажали какую то клавишу на пианино, затем попросили меня нажимать клавиши и, слушая, как они звучат, найти ту самую, нажатую. Я не сразу, но нашел. Недавно я прочитал забавный анекдот на эту тему, когда при поступлении в музыкальную школу то же самое попросили сделать одного грузина. Он отвернулся, кто-то из присутствующих членов комиссии нажимает клавишу, и ему говорят, а теперь повернитесь и угадайте. Грузин оборачивается, долго и внимательно смотрит на всех, затем указывает пальцем на одного из членов комиссии и говорит: - Слю-ю-шай, ти нажал, да?
Затем я спел приемной комиссии заранее разученную жалостливую песню «Журавленок» (которую помню наизусть до сих пор, вот как ее тогда выучил) и меня приняли, справедливо посчитав, что слух у меня есть. За три с половиной года музыкального обучения я научился бегло играть три с половиной песни, научился читать ноты и рисовать скрипичный ключ, а также на всю оставшуюся жизнь получить отвращение к баяну. Зато меня научили петь сольфеджио и писать нотные диктанты. Это когда тебе играют что-то, а ты услышанную мелодию записываешь нотами на память. Диктанты эти я часто списывал у соседа. Иногда списывал неправильно и вписывал ноты не туда. Наша преподавательница, однажды проверив мой диктант, в назидание всем сыграла то, что я написал. Вместо плавной и знакомой всем мелодии получилась немыслимая какофония достаточно неожиданных звуков. Но мне она очень понравилась. Так я с детства полюбил джаз.
Приходя на занятия и уже приближаясь к Дому культуры, где должен был быть очередной урок, я мечтал, чтобы мой преподаватель в этот день заболел, и занятия отменили. А когда подходил к своему классу и слышал звуки баяна предыдущего ученика, у меня от неотвратимости урока начинали ныть зубы. Сыграв довольно бодро на выпускном экзамене после третьего года обучения «Песню о тревожной молодости» и получив от комиссии четверку, я еще по инерции походил на баян несколько месяцев, после чего заявил родителям, что больше на музыку не пойду. Всю остальную жизнь баян пролежал в доме на шкафу, и за все это время у меня не возникло ни малейшего желания снова взять его в руки.
В третьем или четвертом классе я впервые побывал на спектакле в Театре Юных Зрителей (ТЮЗе). Меня это так потрясло, что я вернувшись домой, тут же написал восторженное письмо артистам со своими впечатлениями от увиденного и даже что-то нарисовал. Помню, письмо начиналось словами: - Дорогие участники тюза!
В третьем классе я пригласил на свой День рождения кроме своих друзей еще и нашу учительницу, скорее всего так, для приличия. А она взяла и пришла к нам домой, подарила мне книжку о Ленине, немного посидела и незаметно ушла, чтобы нас не смущать. Я потом долго ходил гордый: не к каждому на День рождения его учительницы приходят.
На переменках мы играли в фантики. Плотные фантики от дорогих шоколадных конфет «Белочка», «Мишка на севере», «Красная шапочка» были настоящим сокровищем. Фантики, свернутые конвертиком по очереди выбивались на подоконник из открытой ладони, которой стукали по краю подоконника, до тех пор, пока чей-то фантик не накрывал чужой. Победитель забирал все фантики, накопившееся к этому времени на подоконнике. Фантиками обменивались, хвастались, выпрашивали и выменивали их друг у друга. Достать фантик огромной конфеты Гулливер, считалось немыслимой удачей, ибо обертка от нее даже свернутая в фантик, была такая огромная, что почти наверняка накрывала чей-нибудь чужой фантик и обеспечивала победу. Самой конфеты я так ни разу в жизни и не видел, только обертку от нее.
А какие названия у конфет тогда были: Петушок, Коровка, Белочка, Му-Му (это наверное были любимые конфеты Герасима), ирис Кис-Кис. А чего только стоит название конфет «Радий». Думаю, что сейчас конфеты с таким названием никто бы покупать не стал бы. Дорогие шоколадные конфеты «Красная шапочка» и «Мишка на Севере» стоили очень дорого и родители мне их не покупали.
В четвертом классе я наивно спросил у родителей, что означает слово «проститутка», которое случайно услышал в разговоре старших ребят. Смущенный отец промямлил в ответ что-то невнятное про продажную любовь, чем еще больше меня запутал. С этого времени обстоятельные ответы на подобные вопросы я стал получать от друзей на улице. Когда я уже стал взрослым, моя маленькая пятилетняя дочка, вернувшись домой из детского садика, спросила у нас с мамой: - А что такое трахаться? – чем ввела нас обоих в состояние ступора. А когда я спросил, где она это слово услышала, она наивно, как я когда-то, когда был маленьким, ответила: - А Лена с Сашей из нашей группы, сказали, что они сегодня трахались в туалете. Разумеется, все это дети услышали по телевизору, а что-то и увидели, и попытались как попугаи это «что-то» изобразить, не понимая даже в свои пять лет, о чем идет речь. Но сам факт того, что я спросил нечто подобное, будучи уже в четвертом классе, а моя дочка – уже в пять лет, о многом говорит. Жизнь развивается стремительными темпами, граница между детством и юностью неуклонно смещается вниз, в сторону детства. Нам не разрешали носить на уроках часы, а моя дочь ходит в начальные классы с мобильным телефоном, в котором разбирается лучше меня. В четыре года дочка уже умела набирать буквы на компьютере и составлять из них слова. А иногда кричала из комнаты мне на кухню: - Папа, компьютер завис, что надо нажать, чтобы его перезагрузить?
В начальных классах мне запомнились уроки пения. Пение у нас вел здоровенный красномордый мужик с аккордеоном наперевес. Что именно мы пели, я уже не помню, но прекрасно помню, что если кто нибудь не пел хором, а баловался на уроке или сильно фальшивил, мужик этот подходил и давал в лоб такого щелбана, что лоб болел потом еще два – три следующих урока. Через пару таких занятий в классе запели все.
В пятом классе нас принимали в пионеры. Принимали в филиале музея Ленина в Ленинграде. Я должен был там прочитать вслух стихотворение про пионера героя Марата Казея. Тогда в каждой школе был стенд с пионерами, героями Великой отечественной войны и все знали наизусть фамилии Леня Голиков, Петя Клыпа, Володя Дубинин, Марат Казей. Я уже не помню, кто из них, что именно сделал плохого фашистам, но погибли они все как герои. Марат Казей, в частности, пускал под откос вражеские эшелоны и поджигал фашистские склады. Он взорвал себя гранатой, вместе с окружившими его фашистами, чтобы не сдаваться в плен. Вот про это я и должен был наизусть прочитать стихами в музее Ленина. Но на середине стихотворения я запнулся и не смог вспомнить, что говорить дальше. Забуксовал на фразе «был пионерской клятве верен Марат Казей» и дальше ни с места. Расстроился и решил, что меня в пионеры не примут. Чуть не заплакал. Но приняли.
Наша пионерская дружина носила звание пионера-героя времен Отечественной войны героя Жоры Антоненко. Что он совершил героического я уже не помню, но одна из улиц в Мартышкино названа его именем.
Другая школа в Ломоносове носила имя более известного Героя Советского Союза летчика Костылева, который в годы войны сбил на своем истребителе большое количество фашистских самолетов. Сам он, по рассказам очевидцев, после войны оказался вдруг сразу никому не нужен, нищенствовал и сильно на этой почве пил, рассказывая в кругу собутыльников о своих военных подвигах. После его смерти, его именем назвали одну из улиц в Ломоносове. Страна помнит своих героев. Жаль только, что, как правило, посмертно.
После окончания пятого класса родители подарили мне луноход. Игрушечный разумеется. Стоил он тогда немыслимые деньги – ровно десять рублей. Это была самая дорогая игрушка в магазине. Гусеничная конструкция с плексиглазовым прозрачным колпаком, под которым в креслах сидели четыре космонавта. Управлялся он дистанционно, с помощью пульта на длинном проводе. Питание было от двух батареек. Таких дорогих игрушек у меня еще не было. Месяца два я играл с ним в полном упоении, наезжая на всякие препятствия или умело объезжая их. Да, там под колпаком, когда он ехал, крутился пластмассовый локатор и еще у лунохода был задний ход. В конце - концов луноход заинтересовал и моего отца, который решил посмотреть повнимательнее как там у него внутри все устроено. Отец разобрал луноход до винтиков, а собрать уже не смог. Точнее собрать то смог, но луноход больше не ездил. Мама ругала его за это года два, припоминая луноход при любом случае, когда речь заходила о моих игрушках или когда отец ремонтировал в доме какой-нибудь электроприбор.
В шестом классе я прочитал всего Джека Лондона из городской библиотеки. Купить его, как впрочем, и любые более-менее интересные книги, не представлялось тогда возможным. Времена обмена книг на макулатуру еще не наступили. Мне так понравилась повесть «Белый клык», что я от отчаяния, что не могу обладать такой замечательной книгой, попытался осуществить безумную идею – переписать всю повесть себе в тетрадки от руки. Хватило меня только на первую главу. Дома до сих пор хранится полностью исписанная корявым детским почерком ученическая тетрадка, заканчивающаяся последними словами первой главы: «Так Бэк впервые увидел снег».
Дома у нас стояли на полках собрания сочинений Лескова и Короленко, их подарили отцу на работе в день рождения. Я несколько раз пытался их читать, но в прочитанном совершенно ничего не понимал. Особенно скучным и тягомотным мне казался Короленко. Впрочем, он мне и сейчас таким кажется. Зато толстенную книгу Соловьева «Похождения Ходжи Насреддина» я зачитал буквально до дыр. Перечитал ее полностью раз двадцать. Среди любимых книг были также «Маленькие дикари» Сетона Томпсона и сборник лесных повестей рассказов Виталия Бианки. Еще в доме было много книг, которые привез отец после службы в армии. Он в последний год службы работал на корабле в библиотеке, и его заставляли возить на берег книги, в которых есть хоть какое-то упоминание о Сталине и, как в средние века, сжигать их на костре. Кроме того уничтожались и другие книги идеологически вредных авторов: Зощенко, Ахматовой Пастернака. Все более-менее ценное он не сжег, а как-то сохранил. В результате у нас дома были, например, «Они сражались за родину» Шолохова, стихи Джамбула, песенник Соловьева-Седого и многое другое, что подлежало варварскому уничтожению по приказу какого то недалекого военного начальства.
Тогда же в шестом классе я попытался написать книгу сам. Мне очень нравились книги Льва Кассиля, особенно «Кондуит и Швамбрания», и я придумал собственный остров посередине Атлантического океана, создал на нем несколько государств, которые населил жителями. Государства без конца воевали между собой. Исписал текстом и изрисовал несколько тетрадей, правда сохранилась только одна. Текст в основном состоял из литературных штампов под впечатлением где-то ранее прочитанного. Например: «...стрела попала ему прямо в горло, матрос захрипел и упал навзничь».
Однажды в школе был устроен конкурс зримой песни. Это когда какая-то известная песня всеми учениками класса исполняется как спектакль в соответствии с ее содержанием. Причем при этом ее все еще и поют. Нашему классу учительница выбрала песню про прощальный дружеский костер в пионерском лагере Артек. По тексту песни мы все изображали сидящих у костра (куча веток и алые ленты, которые развевал спрятанный под ними вентилятор) детей из разных государств. Поскольку пелось об Артеке, у костра нужны были иностранцы. Поэтому мой школьный приятель изображал негра, а я какого то желтого неопределенной национальности, больше похожего ан больного желтухой. Для этого меня и моего приятеля наша «классная» намазала то ли мазью, то ли краской, которую мы после окончания конкурса не смогли отмыть. Так и ходили с ним целый день, он как негр, а я как гепатито-желтушный, под хохот всей школы.
Одно время отец пытался научить меня делать детекторные радиоприемники. Для этого нужно было намотать определенное количество проволоки на катушку, припаять транзистор и еще что-то, подсоединить наушник, и можно было слушать радио. Но меня это как-то не сильно вдохновило, и к радиоделу я остался равнодушен. Отец же наоборот увлекался этим долго и серьезно. Однажды он подсоединил самодельный микрофон из другой комнаты к радиоприемнику, и когда я вернулся домой из школы, то он сымитировал радиопередачу, якобы идущую по приемнику. Я прислушался – речь шла о нашей школе. Дальше заговорили про лучших учеников нашей школы и упомянули мое имя. А далее вообще стали говорить только про меня, какой я хороший и прилежный ученик. Я так обрадовался, что про меня говорят по радио, что пустился в пляс. А потом вышел из другой комнаты веселый отец и я понял, что меня так жестоко разыграли. Обидно было до слез.
После шестого класса наступило время посещения спортивных секций. Я попробовал себя в волейболе, баскетболе и футболе, причем в футболе у меня получалось хорошо, но почему-то секция закрылась через какое то время. Наконец я остановился на легкой атлетике. Легкой атлетикой я серьезно занимался года три, практически до девятого класса. Серьезно – это значит четырехразовые тренировки в неделю, спортивные лагеря, областные сборы, отборочные соревнования на первенство РСФСР (в те годы были очень популярны Республиканские первенства) и тому подобное. Мне очень повезло с тренером. Лилия Платоновна, так звали нашего тренера, привила нам истинную любовь к этому виду спорта, которую я сохранил до сих пор, правда уже в телевизионном варианте. Я перепробовал все: бег на различные дистанции, в том числе и с барьерами, толкание ядра, метание диска и копья, прыжки в длину и высоту. У прыгунов в высоту тогда только входил в моду прыжок Фосбери Флоп – спиной вперед. Сейчас все только так и прыгают высоту, а не как прыгал рекордсмен мира Валерий Брумель – перекидным. Мы изучали этот, придуманный американцем Фосбери, прыжок, сначала по кинограммам, сериям последовательных картинок со всеми элементами прыжка, а потом начали разучивать его сами. В школе «ножницами» я брал 135 см. В секции мой личный рекорд остановился на отметке 165 см. На следующей высоте я неудачно сбил планку и приземлился спиной прямо на нее. Сильно ушиб позвоночник, стал бояться планки и решил с прыжками в высоту «завязать». Еще на сборах нас учили прыгать с шестом. До сих пор, спустя многие годы, я прекрасно помню технику каждого из этих видов, поскольку все отрабатывалось до автоматизма, и могу правильно метнуть диск, кинуть копье или толкнуть ядро. Другое дело, что ни то ни другое у меня далеко не улетят.
В результате этих экспериментов тренеры решили, что мне лучше всего удается бег на средние дистанции (800 м) и бег с барьерами на 400 м. Не то что бы я был такой талантливый или перспективный на этих дистанциях, просто все остальное получалось у меня еще хуже. В забеге на 400 м с барьерами я как-то не вписался в поворот и пропахал всем своим телом гаревую дорожку, после чего врачиха долго выковыривала из меня кусочки шлака. Но какие то призовые места на соревнованиях я все же занимал, грамоты где-то дома лежат до сих пор.
Во многом благодаря легкой атлетике я ни разу в жизни так и не побывал в пионерлагере, даже толком не представляю, что это такое и как там проводят время. Зато прекрасно знаю, что такое спортивный лагерь, где в семь утра подъем и десятикилометровая пробежка перед завтраком. А потом, в течение дня, еще две тренировки. Благодаря занятиям спортом я не курил, вплоть до самого Университета, даже не знал вкуса сигарет.
Первый раз в жизни я неожиданно для себя и достаточно случайно напился почти до потери сознания классе в седьмом. Я был в гостях у своего друга одноклассника Коли. Его родителей не было дома, и мы с ним случайно нашли спрятанную в доме самогонку. Решили попробовать (я вообще до этого самогонку не пробовал) и незаметно допробовались в усмерть. Помню только, как непрерывно и беспричинно смеясь, мы садились на надутые воздушные шарики, чтобы они лопались под нами. Очнулся уже дома, куда меня отнесли родители, лежа на кровати лицом в таз, стоящий на полу и меня беспрерывно тошнило. После этого не брал в рот алкоголь года два. Пил только квас, соки и газировку.
Автоматы газированной воды стояли тогда повсюду. Стакан воды с сиропом стоил три копейки, без сиропа – одну. Разменяв десять копеек, мы делали себе вкуснейший напиток. Опускаешь в автомат трояк, ждешь, пока вначале нальется сироп, а когда затем начинает течь газированная несладкая вода, стакан вынимаешь, и вода льется мимо стакана. Так повторяешь еще дважды и за три трояка получаешь пол стакана сиропа. Затем бросаешь в автомат оставшуюся копейку и доливаешь его до краев простой газировкой. Получается вкусный и по настоящему сладкий напиток. Сиропы были разные: грушевый, лимонный, апельсиновый. Любители поэкспериментировать смешивали их в различной пропорции, используя стоящие в ряд автоматы, поскольку в каждом автомате был свой сироп. Любопытно, что в автоматах стояли граненые стаканы, и их никто не воровал, разве что алкаши иногда, когда им не во что было разлить купленную бутылку.
Сейчас такой, причем бесплатно работающий, автомат газированной воды можно увидеть в Петербурге при входе в музей Водоканала «Мир воды», который расположен в старой водонапорной башне недалеко от Таврического сада.
Когда денег на газировку не хватало, некоторые несознательные мальчишки «заряжали» телефонные автоматы. Позвонить по телефону стоило две копейки. В верхнюю часть гнезда возврата монет засовывался кусок ваты, так чтобы ее не было видно и невозможно было почувствовать рукой. Чтобы позвонить, надо было бросить монету в щель и только потом набирать номер, а не вставлять монету в гнездо, как сейчас, когда она на виду. Если звонивший не дозванивался, по какой то причине, он клал трубку на рычаг и нажимал кнопку возврата монет. Но монета падала на вату и до конца просто не долетала. Засунув в гнездо два пальца, а больше туда не влезало, звонивший не обнаруживал там монету и в сердцах стукнув пару раз по телефонному аппарату уходил ни с чем. Раз в день вата вынималась, и все накопившиеся на ней двухкопеечные монеты перекочевывали в карман «заряжальщика». Иногда там даже попадались десятикопеечные монеты, поскольку они совпадали по размеру с двушками, которой у звонившего могло в данный момент и не оказаться под рукой.
Зимой в нашей школе устраивали военно-патриотическую игру «Зарница». На большой поляне в лесу строилась снежная крепость, классы делились на команды синих и зеленых. Одни обороняли крепость, а другие должны были взять ее штурмом. Чтобы отличить «своих» от неприятеля, на плечи пришивались разноцветные погоны. Если их срывали, ты выбывал из дальнейшей игры. Некоторые пытались пришить погоны так, чтобы не то что оторвать, но и ухватиться за них невозможно было. Ничего, отрывали и такие, вместе с материалом куртки. Было достаточно весело, хотя в пылу штурма не обходилось и без синяков. Эта игра внешне очень напоминала мне картину художника Сурикова «Взятие снежного городка», только тогда она наверняка не называлась военно-патриотической.
Каждой весной наступало время сбора металлолома. Ото всюду в школьный двор стаскивалось все железное и складывалось кучами, у каждого класса - своя. Это опять было соревнование, чей класс больше наберет. Все как муравьи тащили со всего Мартышкино к школе любую мало мальскую железяку. Большой удачей было найти радиатор отопления, они были чугунные и тяжелые или груду дырявых бочек – они создавали объем общей кучи. Какой-то класс даже приволок корпус от «Запорожца». Чудом никому в голову не пришло разобрать и притащить рельсы, по которым ходили электрички. После металлолома начинали собирать макулатуру. Дефицитных книжек в обмен на нее тогда еще не давали, и собирать ее было неинтересно, поскольку, собирая металлолом, мы проводили время на улице и находили его сами, а тут приходилось клянчить по домам ненужную хозяевам бумагу.
В 1968 году мы всей семьей поехали на Международную выставку «ИНРЫБПРОМ» в Ленэкспо. Народу было полно, причем к рыбной промышленности большинство посетителей не имели никакого отношения. На выставке раздавалось много рекламных буклетов в больших и ярких полиэтиленовых пакетах. Народ в основном интересовался самими пакетами, выстаивая огромные очереди к стендам, где их бесплатно раздавали. Содержимое пакетов потом незаметно выбрасывалось в ближайшую урну. Это было время, когда использованные полиэтиленовые пакеты стирали и на прищепках сушили на веревках, как белье. И еще на выставке раздавали круглые металлические значки с американским флагом и надписью Исследования и разработки в США. Такой значок я недавно увидел в антикварном магазине на Невском.
В восьмом классе я по собственной неосторожности опять попал в музыкальную школу, но уже на струнный народный инструмент – домру. История произошла весьма забавная. В Доме культуры появилось объявление о наборе на класс гитары. Мы, все те мальчишки, кто разучивал аккорды, обучаясь друг у друга, и знал, таким образом, семь - восемь аккордов, которых впрочем, вполне хватало, чтобы петь любые песни – дружно бросились на обучение игре на гитаре. Преподаватель сказал, что для того чтобы выучить аккорды и привыкнуть к струнам, мы начнем с русских народных инструментов – балалайки и домры. Все поверили. Мы честно отходили на занятия месяца четыре и уже лихо исполняли русские народные песни, как выяснилось, что нас просто обманули. Если бы производился набор на русские народные инструменты – никто бы не пошел, поэтому нас обманом завлекли гитарой, в надежде, что мы втянемся и уже не бросим то, что начали. Бросили все как один. На следующее занятие больше никто не пришел. Единственно, что мне очень понравилось – это то, что домра очень маленькая, и ее удобно возить с собой в автобусе на занятия. Это вам не громоздкий баян.
Спустя много лет, я сидел в квартире у своего двоюродного брата Сергея, который как раз начал ходить на класс гитары и только учился брать аккорды. Его отец, как сейчас помню, тогда сказал, указывая на меня: – Передай ему гитару и посмотри, как надо играть. Я сыграл и даже что-то спел, используя те самые несколько аккордов, которые помнил еще с детства. В результате мой брат окончил музыкальную школу по классу гитары и сейчас прекрасно играет в группе «Сказы леса».
О них пишут: «Питерская группа СКАЗЫ ЛЕСА - это завораживающий «лесной шансон» с прокуренным голосом и раздольным аккордеоном, волынками, флейтами, фидлом (народной скрипкой), контрабасом и шаман-барабаном». О них говорят: «Группа вызывает сокрушительный эффект присутствия потустороннего, чем оказывает необратимое влияние на психику и подсознание при прослушивании». На самом деле СКАЗЫ ЛЕСА - коллектив, который играет неофолк. Коллектив весьма профессиональный, не смотря на жанр, который они выбрали. СКАЗЫ ЛЕСА звучат не просто полифонично, но симфонично профессионально.
В группе "Сказы леса", где мой брат играет, его сценическое имя "Коротышка". А как еще прозвать человека за два метра ростом? Хотя в школе его без изысков все звали "Длинный". А для близких друзей он всегда был "Киря". Потому как фамилия у него Кирьянов.
Концерт из группы даже по телевизору показывали, сейчас они играют в престижных ночных клубах Москвы и Петербурга и уже выпустили три или четыре компакт диска. А я так и остался жить со своими восемью блатными аккордами.
После седьмого класса мы начали ходить на танцы в Манеж. Там играла группа «Кочевники», которая позднее стала называться «Савояры». Послушать ее в Ломоносов приезжали даже из Ленинграда. Чужих не любили и часто после танцев гнали петергофских, гатчинских и прочих не наших их по всей железнодорожной платформе. Когда же Ломоносовские приезжали на танцы, к примеру, в Гатчину, то там уже гоняли их. Сейчас песни «Кочевников» кажутся мне слишком примитивными, но тогда мы знали их наизусть, тем более что они исполняли свои песни. «Оттепель», «Белый крест» и другие их песни по десять раз переписывались друг у друга на магнитофонах до тех пор, пока слова уже было невозможно разобрать.
Мне на танцах не очень нравилось, и я ходил туда нечасто и больше за компанию. Во-первых, я стеснялся девчонок, возможно потому, что в отличие от большинства присутствующих там, был трезвый. Во вторых, плохо танцевал. Однажды танцую медленный танец, с какой то незнакомой девчонкой, перетаптываясь с места на место, а она мне говорит: - Да не стучи ты так нога об ногу.
Знакомых девчонок, с которыми я встречался после уроков или часто проводил бы свободное время, у меня не было. Во-первых, я их всегда стеснялся, тем более в нашем юношеском возрасте девчонки взрослели быстрее и их интересовали ребята постарше, а не их ровесники. Во вторых, мне всегда, почему-то нравились девчонки из параллельных классов. В третьих, я был достаточно незаметным и не лез, а, скорее всего, просто не годился на роль лидера в классе, а тем более в школе. Девчонкам же нравились лидеры. И вообще, школу я не любил. Вернее вначале мне в ней нравилось, потому что было интересно и необычно, но с годами нравиться стало все меньше и меньше. К десятому классу я школу уже просто ненавидел. Вспоминается анекдот, когда первоклассник возвращается домой после первого дня проведенного в школе и заявляет родителям: - Все, больше я в школу не пойду. Мало того, что я не умею читать и писать, так там еще и разговаривать не разрешают.
Не знаю как сейчас, но, на мой взгляд, школа моего времени убивала личность и индивидуальность. Школьные программы - пытаясь равняться по слабым и средним ученикам, воспитывают из более способных лодырей, – преуспевающую посредственность и не помогают развить свои таланты интеллектуальной элите. Учителям нужно, чтобы все были послушным, незаметными, тихими и желательно одного среднего умственного уровня. Ведь гораздо легче обучать, когда все одновременно и одинаково усваивают материал, а не когда кто-то схватывает на лету, а кто-то не понимает и с третьего раза. Например, мой одноклассник Сергей Савельев хорошо знал и любил физику, но терпеть не мог биологию и историю. Я же наоборот, историю и литературу любил больше, чем физику или математику. Но посвятить больше времени изучению любимого предмета в ущерб остальным не разрешается. Ведь и Пушкин был никудышным математиком и, если бы не чуткие лицейские педагоги и гибкая администрация, не окончить бы ему лицей.
В американских школах, например, к нескольким обязательным дисциплинам остальные можно взять при желании, как факультативные. А нашей школе не нужны личности, ей нужны всесторонне обученные посредственности. Это хорошо показано в фильме «Стена» группы «Пинк Флойд», где все без исключения дети, правда, английской школы, падают в мясорубку, олицетворяющую образование, из которой вылезает однообразный мясной фарш.
В восьмом классе я первый раз по настоящему влюбился в свою одноклассницу. Ее звали Наташа Козлова, она занималась спортивной гимнастикой и сидела за партой впереди меня. Она тоже, по-моему, относилась ко мне с симпатией. Отношения у нас с ней были весьма специфические, мы все время щипались на уроке, ссорились и снова мирились, дрались учебниками и давали друг другу списывать. Короче, оказывали друг другу определенные знаки внимания. Домой ее после уроков не провожал, стеснялся, к тому же мы жили в противоположных районах. То есть до серьезных ухаживаний у нас дело не доходило. Я даже не представлял, как выглядит ее дом, как и она не выдела моего. Однажды на переменке я ради баловства связал Наташу и ее соседку по парте Ленку Дербасову их косичками. Прозвенел звонок, а я так и не смог косички развязать и получил жуткий нагоняй от учительницы, поскольку развязать их не могли пол урока. На выпускном вечере в восьмом классе (школа была восьмилетняя) я пригласил ее на танец и, наконец, то признался в любви. Но вместо того, чтобы быть вместе с ней в тот вечер, тем более она восприняла мое признание более чем благосклонно, зачем-то потащился с другими одноклассниками гулять всю ночь по шоссе. От этой прогулки я не получил никакого удовольствия, но зато жутко натер себе ноги новыми, купленными специально для выпускного вечера и еще не разношенными ботинками. Потом были летние каникулы, которые я провел вначале в спортивном лагере, а потом в доме у тетушки в поселке Овсяное на Нахимовском озере, под Рощино. Кстати, соседом по участку в Овсяном был Никита Толстой. Я как раз читал тогда летом на даче книжку Алексея Толстого «Детство Никиты», украдкой поглядывая через забор на уже повзрослевшего героя книги. В девятый класс я пошел в школу в Петродворце, Наташа – в Ломоносове, и больше мы никогда не встретились. Вот такая школьная «лавстори», ни разу даже не поцеловались. Но ощущение этой первой влюбленности сохранилось у меня на всю жизнь. Потом будет и вторая влюбленность, уже в Университете, затем третья и так далее, но эта была первой.
Тогда же, в восьмом классе, у меня появился любимый предмет - география. Во многом под впечатлением прочитанных книг «Водители фрегатов» и «Дети капитана Гранта». Эта любовь к географии и определила в дальнейшем весь мой образ жизни. Начиная от поступления на Географический факультет университета и заканчивая работой вулканологом на Камчатке более двадцати лет. Даже вернувшись с Камчатки в Петербург, я решил, ну, наконец-то все, отъездился, хватит. А сейчас набираю это строчки, находясь в Антарктиде, за 15 000 км от дома. Хотя следует признать, что такие скитания и перемещения с места не место не являются уделом всех и многих даже пугают. Помню, как в поселке Козыревск на Камчатке мы, вулканологи, ждали у дороги нашу машину, чтобы поехать в аэропорт. Мы были в прожженных (от костра, не от лавы) штормовых куртках, стоптанных от бесконечного хождения по камням ботинках, небритые, с рюкзаками и геологическими молотками у ног. А по улице шла женщина и вела за руку маленькую девочку, школьницу младших классов. Поравнявшись с нами, она показала девочке пальцем на нас и сказала: - Вот если будешь плохо учиться, вырастешь и будешь такая же, как эти. А среди сидящих у дороги «этих» были среди прочих кандидаты и доктора наук.
Географию в школе у нас вела замечательная учительница. Эта высокая, сухощавая женщина, эдакий Паганель в юбке получила у нас кличку «паяльник» из-за своего прямого и длинного носа. По географии у меня всегда были одни пятерки. Географию я любил и даже ездил выступать за школу на городские краеведческие олимпиады. Однажды перед началом очередного урока по географии, кто-то пустил слух, что учительница заболела. Поскольку урок был последний, то все начали собираться домой, а я залез с ногами на учительский стол и, размахивая руками, громко скандировал: - Паяльник заболел, паяльник заболел. И не заметил, как учительница, которая по видимому передумала болеть в этот день, вошла в класс. Она тут же вызвала меня к доске, что-то спросила, и, не дослушав до конца, посадила на место, поставив мне в классном журнале кол. Такая же единица красовалась в моем дневнике, причем занимала пол страницы, а чтобы я не дай Бог, не переправил ее для родителей на четверку, в скобках рядом было приписано – единица. Вот так она меня наказала за мою грубость в ее адрес.
Кроме географии мне нравилась литература. Один наш одноклассник, сам начинающий поэт, поэтому немного рассеянный, на выпускном экзамене по литературе читал отрывок из поэмы Твардовского «Василий Теркин». «Переправа» - объявил он экзаменационной комиссии и, закатив глаза, как настоящий поэт, начал читать:
Переправа, переправа,
Берег левый, берег правый
Пушки с пристани палят
Кораблю пристать велят.
Иногда знание большого количества стихов вредит, но членов комиссии он тогда слиянием строчек Пушкина и Твардовского повеселил изрядно.
На родительские собрания в школу ходила мама. Отец как-то раз сходил, перепутал классы, просидел молча все собрание в чужом классе, так, естественно, и не услышав моей фамилии, и вернулся домой со словами: - А про нашего вообще ничего не говорили. Больше мама его на собрания не отправляла.
В восьмом классе в школе придумали проводить смотр песни и строя, как это тогда называлось. Все классы должны были маршировать по спортивному залу, как солдаты на параде и при этом исполнять песню. Между классами было устроено соревнование, и мы, как дураки, на уроке пения или даже иногда после уроков без конца репетировали это хождение строем, исполняя при этом песню «Путь далек у нас с тобою, веселей солдат иди…». До сих пор вспоминаю это как кошмарный сон.
Я терпеть не мог школьные линейки, когда всех выстраивали в зале и под звуки горна и барабана с пафосом выносили знамя школы. Не любил переобувать обувь, из-за которой приходилось кроме портфеля отдельно таскать с собой ненавистный мешок с тапками. Меня раздражала мышиного цвета школьная форма, которую нас заставляли носить чуть ли не до восьмого класса. Я боялся и лютой ненавистью ненавидел директора с угрожающей фамилией Швач, самодовольную и сумасбродную женщину, внешне и внутренне очень напоминающую няню малыша в мультфильме про Малыша и Карлссона. Она запрещала носить в школу наручные часы, чтобы ученики не отвлекались на уроках, и придумывала всякие другие нелепые запреты. Похоже, она просто не любила детей, а мы все в ответ дружно боялись и втайне ненавидели ее. Зато у нас была прекрасный завуч школы Вера Ивановна, которую любили все и которая жила в квартире прямо в здании школы.
Глава 3. Мартышкино
Мартышкино, где я родился и вырос, является восточной окраиной города Ломоносова, который в свою очередь является пригородом Санкт-Петербурга. До 1948 года Ломоносов назывался Ораниенбаум. Именем Ломоносова, как сказано в исторической справке, город стал называться в память о том, что поблизости находилось имение Усть-Рудицы, принадлежавшее ученому, где он устроил экспериментальные смальтоварочные мастерские, которые, в частности, снабжали смальтой и строившийся Ораниенбаум.
Историческая справка XIX века. Ораниенбаум (в просторечии Рамбов) — заштатный город С.-Петербургской губернии, Петергофского уезда, против Кронштадта, на берегу Финского залива, при реке Каросте, на возвышенной террасе (15 саж. над уровнем моря). При завоевании Петром I Ингерманландии часть ее пожалована была князю А. Д. Меньшикову. В состав этой части входила небольшая финская деревушка, около которой Меньшиков, в 1714 г., заложил загородный дом, развел большой сад, с фонтанами, водопроводами, оранжереями, зверинцем, и назвал усадьбу Ораниенбаум. Местность, где стоит Ораниенбаум., была обитаема или посещаема еще за тысячу лет до настоящего времени: об этом свидетельствует найденный в 1846 г. близ Ораниенбаума клад из монет англо-саксонских и халифских, относящихся к IX и Х столетиям. В 1728 г., после ссылки Меньшикова, Ораниенбаум отобран в казну, в 1737 г. здесь устроен морской госпиталь. Императрица Елизавета Петровна пожаловала Ораниенбаум великому князю Петру Федоровичу, который подолгу живал в нем. В это время здесь сооружена крепость Петерштадт, остатки которой сохранились и до сих пор. Императрица Екатерина II велела отводить иностранцам, для поселения, земли в Ораниенбауме и в его окрестностях и в 1780 г. сделала его уездным городом. В 1796 г. он обращен в заштатный, с 1802 по 1848 г. был снова уездным городом. Жителей в 1896 г. - 4786 (2968 мужчин и 1818 женщин): Церквей православных 4, протестантская церковь, городское 3-классное училище, женское 2-классное училище с рукодельным классом, несколько начальных школ (Пыляев, "Забытое прошлое окрестностей Петербурга").
А что означает первоначальное название города? В переводе «Ораниенбаум» означает «Померанцевое дерево» (изображено на гербе города). Дело в том, по-видимому, что на широких террасах дворца летом выставляли в кадках растения, которые выращивались в здешних оранжереях. Однако вопреки существующей легенде о существовавших здесь в петровские времена оранжереях, этимология, возможно, восходит к имени кумира Петра I английского короля Вильгельма III Оранского. Светлейший князь Меньшиков, как известно, при постройке дворца не вложился в первоначальную смету по причине воровства, или как сейчас говорят – коррупции, и был сослан в ссылку.
В культурном развитии за счет фольклора Ломоносов шагнул намного далее других пригородов Петербурга:
"Ломоносов город маленький, но дурако-о-о-ов в нем!",
или
"Фима, а ви знаете, шо Ломоносов был еврей?
- Шо ви говорите?
- Таки-да! Его девичья фамилия была Ораниенбаум!".
Несмотря на переименование города, в честь Ломоносова название железнодорожной станции так и осталось неизменным - «Ораниенбаум». Это часто давало повод разыгрывать приезжих гостей. Например, проходя мимо памятника Ломоносову на Менделеевской линии, около здания университета можно было указать гостям, что вот сидит простой холмогорский парень Мишка Ораниенбаум, и тут же пояснить, что Ораниенбаум это была настоящая фамилия Ломоносова, а поменять ее ему пришлось поскольку уже тогда у евреев были проблемы при поступлении в университет. В качестве доказательства приводился пример: город называется Ломоносов, а железнодорожная станция в городе – Ораниенбаум.
Сразу за Ломоносовым начинаются деревни с веселыми названиями - Дубочки, Илики, Пеники. В последнее название так тянет после второго слога вставить слог "си". Одним из таких веселых названий является и Мартышкино.
Откуда же взялось такое странное для этих широт название: Мартышкино и что оно может означать? Существует много легенд о его происхождении. По одной – будто в основе “Мартышкино” лежит слово “мартын” – общее название водяных птиц, в том числе и чаек, которых было много на здешнем побережье. Дальше, вдоль побережья залива, водились лебеди, поэтому соседнее местечко называется Лебяжье. Также говорят, что когда светлейший князь А.Д. Меньшиков строил в Ораниенбауме свой дворец, у его повара сбежала мартышка, которую поймали именно в этом месте. Историкам ближе другая версия. Будто появилось это поселение с началом строительства Кронштадта в начале XVIII века рядом со старинной финской деревушкой Тюррэ. Поселили сюда на место жительства артели лодочников, которые перевозили кирпич на строительство, развернувшееся на острове Котлине. Изготавливали кирпич рядом со слободой в полевых печах, а именовались эти перевозчики, как и кое-где на Волге, мартышами. Художник А.Н. Бенуа считал, что, возможно, название произошло от какого-нибудь Мартына, имевшего здесь земли.
Основным занятием жителей деревни Мартышкино была работа на мелких предприятиях, огородничество, сдача домов в аренду и обслуживание дачников. Содержание дач и обслуживание дачников было доходным делом. По-разному использовали свои земельные угодья их владельцы. До сих пор сохранился красивый парк с дубовыми аллеями, созданный Н. Мордвиновым. Растут здесь по-прежнему могучие мордвиновские дубы, некогда привлекшие внимание художника-пейзажиста И. Шишкина, который передал эту красоту в своей картине “Мордвиновские дубы”. Это полотно сейчас находится в Русском музее.
По соседству с Мартышкино, в парке усадьбы Сергиево, рядом с железнодорожной платформой «Университет» есть еще одна достопримечательность – каменный валун размерами 2 х 2,2 х 1,8 метра, который называется «Старик» или «Голова Самсона». Валуну в XVIII веке неизвестный скульптор придал форму человеческой головы с лицом старого угрюмого человека. Сейчас голова почти полностью ушла в землю. Существует предположение, что голова стала прообразом знаменитой “пушкинской” головы из поэмы “Руслан и Людмила”. Мы между собой называли ее «русланолюдмиловская говорящая голова».
Самое старое кладбище в районе Мартышкино, о котором можно найти упоминание в исторических документах, находилось к северу от Копорской дороги (ныне ул. Морская) на песчаной дюне вблизи побережья Финского залива. Оно образовалось приблизительно в первой половине XVII века. Первоначально на нем проводились захоронения местных жителей из небольших селений, известных под названием “Морские у моря”.
За прибрежные земли, издавна принадлежащие России, велись частые войны. По Столбовскому мирному договору, заключенному в феврале 1617 года между Россией и Швецией, все земли между Нарвой и Волховом были уступлены Швеции и приобрели новое название – Ингерманландия. Тяжелые повинности и подати, национальный и религиозный гнет вынуждали русское население покидать оставшиеся под властью шведов родные места. С целью заселения опустевшего края шведское правительство стало переселять в Ингерманландию финских крестьян из северо-западной Финляндии. В этот период в 1642 году неподалеку от кладбища была построена деревянная кирха Святого Иоанна. С этого момента на кладбище у Копорской дороги стали хоронить людей лютеранской веры. Кладбище было закрыто в середине XVIII века, когда кирха была перенесена примерно на место нынешних домов № 5 – 7 по Тупиковому переулку.
Строительство новой кирхи было завершено в 1749 году, и сразу же рядом с ней начало формироваться новое кладбище. А. Н. Бенуа назвал это кладбище “редкой для петербургских окраин диковинкой”. Благодаря его воспоминаниям мы узнаем о существовании здесь двух загадочных склепов, лишенных надписей. Один из них был из красного кирпича с высоким барочным фронтоном, черной, окованной железом дверью и двумя круглыми окошками на фасаде. Архивные документы свидетельствуют о поставках в мае-июне 1758 года кирпича, железа и черепицы “к делу в Мартышкино склепа”. А в начале июня того же года по приказу великого князя Петра Федоровича в Мартышкино из Петербурга было перевезено тело некоего Броуна, для которого, по-видимому, и предназначалось сооружение.
Вскоре после революции склеп был вскрыт с целью ограбления. Лишь в 1926 году склеп обследовала экспедиция Русского музея. Под обломками было обнаружено тело в одежде пастора, гроб с останками военного в форме XVIII столетия и две женские мумии. Имен погребенных установить не удалось. Самое удивительное, что обе мумии не были бальзамированы и к ним не применялись никакие особые условия хранения. Сейчас женские мумии находятся в музее санитарии и гигиены, а мумия военного перевезена в Киево-Печерскую лавру, где выставлена в качестве нетленных мощей
Этот склеп, который находился рядом с железнодорожной платформой, помню еще сам. Мы в детстве туда неоднократно заглядывали, но ничего внутри него уже не находили. Сейчас и его самого уже нет.
Второй таинственный склеп был расположен в глубине кладбища и был выполнен из тесаного камня в форме пирамиды, опиравшейся на погрузившиеся в землю колонны дорического ордена. По углам стояли четыре вазы с ниспадающими драпировками. А. Н. Бенуа вспоминает об эпитафии, находившейся на черной доске склепа. На ней сохранилось лишь написанное по латыни слово “мученики”, что уже, по словам Бенуа, должно было “обострить любопытство до крайности”. Он предполагал, что в склепе могли быть похоронены голштинские офицеры, погибшие в дни переворота 1862 года. Предполагается, что проект этого мавзолея был подписан А. Н. Воронихиным. Однако для кого он предназначался, остается загадкой. Этому склепу А. Н. Бенуа посвятил несколько акварелей и карандашных зарисовок. Ему же посвящена большая картина “Кладбище”.
В 1921 году в связи с ограниченностью площади кладбище закрыли. После Великой Отечественной войны его территорию застроили индивидуальными жилыми домами, в фундаменты которых легли надгробные плиты. До сих пор живущие тут люди, вскапывая огороды, находят детали могильных оград.
Также в Мартышкино было два православных и одно немецкое кладбище. На немецком производили захоронения немцев-колонистов из Петергофской, Ораниенбаумской и Кронштадтской колоний. Селения немцев-колонистов появились в начале XIX века по указу Сената, подписанному Александром I. Так возникла Кронштадтская колония, или как ее сейчас называют – Кронколония, где немецкие землевладельцы должны были организовать показательное хозяйство. Подобные колонии разместились между Мартышкино и Старым Петергофом, рядом со Стрельной.
Еще Мартышкино знаменито тем, что на берегу Финского залива лежит огромный ледниковый валун «Морской» - первоначальный кандидат на постамент Медному всаднику
Местной достопримечательностью Мартышкино является огромный глиняный карьер в котором летом купаются и ловят рыбу. Вода там чистая, небесно голубого цвета из-за кембрийской глины, которую там добывали для кирпичного завода, расположенного неподалеку, до тех пор, пока карьер внезапно не заполнился водой. Летом мы с приятелями проводили там целые дни: купались и ловили рыбу – небольших окуней. В соседних прудах водилось много карасей. Изредка мы ходили рыбачить и на залив, но без особого успеха, поскольку лодки у нас не было, а там везде очень мелко и много камышей.
По утрам пастух гнал по главной улице стадо коров. Он проходил мимо домов ранним утром, громко щелкая кнутом, и хозяйки выводили к нему своих буренок. Мы, ребятишки, их немного побаивались, кроме того, на дороге оставались в огромном количестве коровьи лепешки, в которые кто-нибудь из нас непременно умудрялся вляпаться. Днем хозяйки ходили на дневную дойку, и мы часто бегали туда на большую поляну в лесу, посмотреть, как доят коров. Иногда хозяйки там же на месте угощали нас парным молоком. Вечером все повторялось в обратном порядке: коровы расходились по домам, причем каждая сама подходила к нужной калитке своего дома, а на дороге появлялись новые коровьи лепешки. Куда они потом девались – не знаю, наверное, их все разбирали по дворам на огороды для удобрения. Постепенно к коровам мы привыкли, и с тех пор коров я не боюсь. Со временем коров становилось все меньше и меньше, и постепенно они как-то сами собой исчезли. На все Мартышкино осталось три-четыре коровы. Последним исчез пастух.
На Мореходной улице, от которой сейчас уже почти ничего не осталось, кроме названия, стояли типовые дома, в которых жили геологи со своими семьями. Во дворах там всегда валялось много разных камней, которые они привозили из экспедиций, а потом за ненадобностью выбрасывали. Спустя много лет, когда всех оттуда уже переселили, а дома разрушили, над этим местом пролетал вертолет. Он закончил делать радиометрическую съемку в районе атомной электростанции в Сосновом Бору и возвращался на базу. А прибор, который измерял радиацию, оставался у него по какой то причине включенным. Так вот когда вертолет пролетал над Мореходной улицей, прибор зафиксировал ураганный уровень радиации. Прибывшие туда специалисты с дозиметрами обнаружили в траве огромный камень, который эту радиацию и излучал. Его тут же увезли вместе с грунтом, на котором он лежал. А я, узнав об этом, сразу подумал о тех людях, которые много лет жили рядом с этим камнем и возможно даже на нем сидели. В этих домах жили и мои одноклассники и я очень надеюсь, что они и сейчас живы и здоровы.
Когда я заканчивал восьмилетнюю школу сгорел единственный в Мартышкино продовольственный магазин, с которым у меня связано много воспоминаний, и площадь перед которым традиционно была местом встреч местных жителей. Рядом с магазином был пивной ларек и павильон по продаже соков и мороженого. Мимо магазина одна дорога вела на железнодорожную платформу, другая – на карьер, где все купались. Поэтому мимо магазина было просто никак не пройти. Поскольку в магазин приходилось ходить очень часто, то я до сих пор помню, какие отделы и где там располагались, Продавцами магазина были матери моих одноклассников, поэтому всякую мелочь мы часто покупали без очереди.
Где-то в восьмидесятых годах в Мартышкино построили ТЭЦ и протянули теплоцентраль до Университета. Трубы для ТЭЦ строила какая-то эстонская строительная фирма. Эти высоченные две трубы можно увидеть из любой точки Мартышкино. Строили с гарантией на двадцать лет. И ровно через двадцать лет одна труба упала. Просто рухнула во двор ТЭЦ, чудом никого не задев и ничего не разрушив. Но грохот был как при взрыве бомбы.
От платформы Университет в сторону Мартышкино отходит двухкилометровая ветка железной дороги, по которой в военную часть-нефтехранилище периодически ходят товарные составы с нефтяными цистернами или с гравием, который привозили для соседнего асфальтобетонного завода. В детстве мы подкладывали на рельсы длинные гвозди. Колеса поезда сплющивали их, превращая в узкие лезвия, которые использовали для изготовления ножей. Став постарше, мы стали подкладывать на рельсы капсюли от найденных оставшихся с войны патронов. А затем, спрятавшись в кустах, слушали канонаду выстрелов из под колес поезда. Став еще старше, мы стали кататься на этих поездах, прицепившись к последней цистерне, благо поезд шел медленно, поскольку дорога была старая и никогда не ремонтировалась. Главное, чтобы машинист не увидел. Однажды мы увидели тепловоз, лежащий на боку, он сошел с рельсов. Видно кто-то положил на рельсы слишком большой гвоздь, а может это просто рельсы сами от времени разошлись.
В нашем классе учился Витя Ларионов, сын лесника. Их дом стоял в лесу, и ему в школу ходить приходилось дольше всех. Почти километр от нашего дома идти по лесной дороге. Сейчас я думаю, и как ему одному не страшно было там ходить, особенно осенью, когда рано темнеет? Мы часто навещали его в выходные, ходили вместе за грибами, играли в войну и купались в длинной и глубокой траншее за его домом. Отец Вити, как я уже говорил, работал лесником и у него был мотоцикл с коляской, предмет наших вожделений. Изредка нас на нем катали. Вся дорога за их домом заросла кустами черемухи, которую мы безжалостно ломали в период цветения и тащили домой. Еще недалеко от их дома у нас было укромное место, где в земле лежал неразорвавшийся с войны снаряд, и засунув руку под корень дерева, можно было потрогать рукой холодную сталь этого снаряда. Теперь на этом месте построили Университет. А неразорвавшийся снаряд все там же и лежит до сих пор, теперь уже под Университетом.
Когда часть факультетов Ленинградского Государственного университета перевели в Старый Петергоф, хотя в действительности они расположены ближе к Мартышкино, какие то остроумные студенты предложили переименовать ЛГУ в МГУ (Мартышкинский Государственный университет).
Через Мартышкино, в районе железнодорожной платформы в сторону залива течет небольшая речка, точнее грязный и вонючий ручей. Правда, рассказывают, что когда-то там водились раки, а сейчас водятся старые аккумуляторы и покрышки. А рядом с платформой находился пионерлагерь для детей железнодорожников. Я до сих пор не могу понять, как кому-то пришло в голову построить пионерлагерь в 20 метрах от железной дороги, по которой днем через каждые 15 минут ходили шумные электрички, а ночью грохотали тяжелые товарные составы? Хотя как знать, возможно, таким образом, из своих детей их родители готовили будущих железнодорожников...
Так уже говорилось, Мартышкино – это традиционно дачное место. В Мартышкино в течение четырех лет проживали Н. Некрасов, А. Панаева, И. Панаев, А. Толстой, Д. Григорович, Н. Добролюбов. Бывали у Некрасова И. Тургенев и великий француз-романист А. Дюма. Надо сказать, что эти места очень любили писатели и художники, и многие улицы носят имена известных людей. Правда, мы жили на Ивановской улице, а параллельно проходил Павловский проспект. Говорят, что два брата Иван и Павел были первыми, кто прорубил здесь просеки и положил начало заселению Мартышкино.
Каждое лето в Мартышкино приезжают дачники. Еще ранней весной они начинают ходить по домам прицениваться к дачам, торговаться, договариваться с хозяевами. Дачникам сдают, как правило, или комнату в доме или веранду, либо отдельно стоящую во дворе времянку. Хорошо помню, как летом улицы заполнялись праздным народом, катающимися на велосипедах, детьми, играющими в бадминтон или просто в мяч. С нами обычно дачные мальчишки и девчонки не дружили, они держались все разобщено, поскольку сами друг друга не знали. Лишь те, кто снимал дачу в Мартышкино неоднократно, в течение многих лет, постепенно становились своими и принимали участие в наших играх. Мы дачников немного недолюбливали. Во-первых, существовала какая то необъяснимая ревность, что по нашей территории вольготно разгуливают чужаки. Во-вторых, дачники создавали очередь в магазине, а поскольку он был всего один, то приходилось выстаивать по пол часа из-за буханки хлеба.
Мы тоже долгое время сдавали одну комнату в доме дачникам, причем одни и те же семьи приезжали к нам постоянно по три-четыре года подряд и потом долгие годы мы дружили семьями и ездили друг к другу в гости.
Город Ломоносов, неофициальным пригородом которого является Мартышкино, уже после войны несколько раз звучал на всю страну. Точнее не столько город, сколько его знаменитые жители. Одним из них был гражданин, который покушался на Брежнева в Москве, где, переодевшись в милицейскую форму своего брата, попал в милицейское оцепление, откуда неудачно стрелял по эскорту машин, где ехали космонавты и сам Леонид Ильич. Другим, но его помнит, наверное, уже только старшее поколение, был один из четверки моряков, которых во время шторма на Дальнем Востоке оторвало на самоходной барже от берега и они провели без еды в Тихом океана около 40 дней. За это время они успели съесть всю свою обувь, пока их случайно не обнаружили и не подобрали американцы. Фамилии героев: Зиганшин, Крючковский, Поплавский и Старшинов гремели в начале шестидесятых на всю страну и один из этой четверки - Зиганшин, был уроженец Ломоносова. Весь героизм их заключался в том, что они выжили, и это справедливо. Но, почему-то никто не выяснял, а по чьей собственно вине оторвало баржу? И почему на ней не было спасательных средств, радиостанции и продуктов? Как справедливо заметил Михаил Жванецкий: «подвиг одного - это преступление другого».
Еще одной достопримечательностью Мартышкино была высокая, метров десять, деревянная триангуляционная вышка. Она была уже вся прогнившая, брус, из которого она была сколочена, скрипел и часто ломался. Но мы все равно залезали на самый верх, чтобы оттуда посмотреть салют в Ленинграде. Самым смелым поступком было залезть на самую верхнюю точку вышки и усесться на деревянный кружок диаметром сантиметров 40, когда держаться руками было уже не за что. Потом вышка куда-то исчезла, я даже не помню когда и как, просто в один прекрасный день ее не стало.
В девятом классе я нарисовал карандашом на большом листе ватмана первую карту Мартышкино. Рисовал по памяти, соблюдая пропорции и длину улиц на глазок. С третьего или с четвертого раза карта получилась более-менее ничего, и я с гордостью показывал ее приятелям.
В художественной литературе Мартышкино неоднократно упоминается в романе Виктории Платовой «Победный ветер, ясный день» Детская книга В. Роньшина с совсем не детским названием: «Кошмары станции Мартышкино» никакого отношения к реальному Мартышкино не имеет.
Глава 4. Блокада
Я родился после войны, и к счастью блокаду пережить мне не пришлось, но ее пережили мои мама и бабушка.
В годы Великой Отечественной войны Мартышкино оказалось у передовой линии фронта. В сентябре 1941 года город Ораниенбаум был окружен фашистами и в течение двух с половиной лет отрезан от Ленинграда и блокирован с суши. Так называемый Ораниенбаумский пятачок, как и Ленинград, пережил блокаду, будучи с трех сторон, окружен немцами. Четвертой стороной являлся Финский залив, где худо-бедно, под непрерывным обстрелом и бомбежками поддерживалась связь с Кронштадтом.
Тем не менее, легендарный Ораниенбаумский "пятачок" стал важнейшим стратегическим плацдармом наступления советских войск. 20 января 1943 кольцо блокады было разорвано. В нашей мартышкинской школе до сих пор существует традиция – в памятные даты Великой Отечественной войны в школу приезжают ветераны 48-й стрелковой дивизии, воевавшей именно в Мартышкино.
Парк в Ломоносове – единственный парк из всех парковых пригородов Ленинграда, где в целости и сохранности сохранились деревья, посаженные задолго до войны. Потому что немцев здесь, в отличие от других пригородов, никогда не было.
Линия фронта проходила как раз за нашим домом. В Мартышкино были наши войска, а в соседнем Старом Петергофе и на единственной в округе возвышенности – Троицкой горе, уже стояли немцы. Весь лес за нашим домом изрыт окопами, оставшимися со времен войны. В детстве мы там основательно рылись и находили много оружия, касок, пороха, даже гранаты и мины. У одного парня с нашей улицы, когда он украл что-то на авторемонтном заводе, и его поймали, после обыска в доме нашли целый арсенал мин, гранат и оружия времен войны. Поэтому к статье за воровство добавили еще и за хранение оружия. Выйдя из тюрьмы, он по-прежнему ходил в лес, одному ему знакомые места и приносил оттуда снаряды, гранаты, немецкие автоматы, которые непременно нам демонстрировал. Он был старше моих сверстников лет на десять и научил нас делать самопалы, благо пороха было полно (мы даже знали, куда надо пойти, чтобы его накопать) и немного обучил всех окрестных мальчишек основам подрывного дела. Мины и гранаты были немецкие, хорошо сохранившиеся и мы, точнее он в нашем присутствии, взрывал их в лесу.
Бабушка рассказывала, что во время войны на нейтральной полосе было картофельное поле и местные жители, обезумев от голода, ходили туда копать неубранную из-за войны картошку. Немцы все это прекрасно видели, но не стреляли. Но когда на это же поле совались за картошкой наши голодные солдаты – с немецкой стороны начиналась пальба. Поэтому население Мартышкино, когда шло на поле, молилось, чтобы наши солдаты не пошли вслед за ними туда же. Однажды бабушка пробралась на передовую и привезла на санках кусок только что убитой лошади. Лошадей тогда использовали на передовой как тягловую силу и транспортное средство. Привезла, а хранить этот кусок конины было негде, уже весна, холодильников тогда не было. Поэтому она его целиком сварила в баке для стирки белья и дети два дня ели мясо. Мама рассказала, что это было одним из ее самых счастливых воспоминаний за всю блокаду.
В районе Малой Ижоры осталось неубранное из-за начала войны картофельное поле. Весной 1942 года бабушка с детьми ходи туда и выковыривали из земли гнилую картошку. Я представляю, что такое гнилая картошка. Это когда весной сажаешь новую картошку, а в земле натыкаешься на кусок вонючей жижи, которая была картофелиной, случайно не убранной в прошлый год. Так вот они именно такую картошку собирали и пекли из нее оладьи. И по уверениям мамы, более вкусной еды в то время у них не было.
Бабушка с детьми жили до войны в двухэтажном бараке. Мама помнит, что когда объявили о том, что началась война, она, еще маленькая девочка, не понимала, почему люди плакали. На следующий день из командировки срочно вернулся мамин отец, мой дед Павел. Он в это время прокладывал высоковольтную линию Ленинград – Нарва. Вернувшись домой, уже на следующий день он ушел на фронт танкистом и погиб в боях за Ленинград.
Уже на следующий день вокруг дома начали рыть окопы, чтобы прятаться там во время бомбежек. Во время очередной бомбежки в дом попала фугасная бомба, и дом сгорел. Бабушка успела только забежать в горящий дом и выбросить на улицу швейную машинку. Из окопа, где они пережидали бомбежку, вся семья перебралась в блиндаж к военным. На блиндаже стояли зенитки, и когда они стреляли, потолок блиндажа ходил ходуном. В Мартышкино до сих пор сохранилось два ДЗОТа со времен войны.
Солдат кормили из полевой кухни и бабушка с детьми часто ходили туда, чтобы подобрать выброшенные картофельные очистки. Кормить из солдатской полевой кухни гражданских, было строжайше запрещено, поскольку у солдат паек был и так более чем скудным. Но подбирать шелуху от лука и очистки было можно. Хотя, как рассказывает мама, часто и этого им не доставалось, когда кто-то из местных жителей приходил туда раньше них.
Однажды в ДЗОТ забежала женщина с истошным криком : - Наступил конец Света, горят вода земля и небо. А просто в этот день, 23 сентября 1941 года, немцы очередной раз бомбили линкор «Марат», и у него от прямого попадания бомбы взорвалась и оторвалась вся носовая часть, мазут горел прямо на воде, гарь и дым ветром несло на Мартышкино. А в небе над «Маратом» шел воздушный бой. Все вместе это действительно создавало картину наступившего Апокалипсиса. Больше 360 человек, включая командира корабля, погибли. В интернете я нашел описание этого случая Ю.А. Пантелеевым в своих военных мемуарах «Морской фронт»: «Юнкерсы» налетали группами, одна бомбила Морской завод и госпиталь, другая - корабли на Большом рейде, а третья, самая большая группа, висела над Военной гаванью, образовав замкнутый круг, который наши летчики прозвали «чертовой каруселью». Самолеты по очереди вываливались из круга, пикировали и бомбили корабли. Несколько десятков самолетов, кружащихся среди массы белых облачков зенитных разрывов, по одному начинают пикировать на линкор «Марат». Взрывы один за другим... Пламя вырвалось из носовой части корабля. Опять взрывы, и опять огромные клубы огня. Отчетливо вижу, как громадная фок-мачта с трапами, рубками, мостиками и площадками, сплошь усеянными фигурами в белых матросских робах, медленно отделяется от корабля, не очень быстро валится в сторону, а затем разделяется на части и с грохотом обрушивается в воду... Чуть ниже мачты так же медленно поднялась и орудийная башня, ее три 12-дюймовых орудия разламываются и тоже летят в воду. Бухта кажется кипящей от массы брошенной в нее раскаленной стали... Исчезла носовая часть линкора, не видно его первой трубы. Сотни голов плавают в воде, над ними висит облако дыма. И как бы яростно ни били зенитки, отчетливо слышу нарастающий гул человеческих голосов. Страшно! Балтийские истребители беспрерывно атаковали фашистов, но что могли сделать шесть наших асов против целой армады пикировщиков?! Несколько самолетов они сбили. Остальные ушли... Словно исполинским ножом, отсекло всю носовую часть линкора до второй башни. Корабль сел на грунт. Три другие его башни остались в строю. Удивляешься мощи и прочности этих кораблей старинной русской постройки. Когда я поднялся на линкор, палуба была уже прибрана, все лежало и стояло на своем месте. И, только подойдя ко второй башне, я очутился на краю пропасти — здесь обрывалась палуба... Дальше корабля просто не было. Я стоял над вертикальной стеной. Казалось, что видишь корабль в разрезе. А впереди — море... Забегая вперед, скажу, что через несколько дней, орудия второй, третьей и четвертой башен «Марата» вновь громили врага, а матросы мелом писали на снарядах: «За раны нашего корабля!» (конец цитаты).
Формально «Марат» был в списках, как действующая единица, до сентября 1951 года, когда его перевели в разряд "несамоходных учебных судов".
Недалеко от Ломоносовского вокзала на причальной стенке Финского залива установлен знак в память о том, что здесь в войну стоял легендарный крейсер "Аврора" Крейсер к 1941 году считался флагманским кораблем бригады подлодок, но был практически плавбазой. Как упоминает в своей интернет публикации Владимир Викторов, весной 1941 года к нему была пришвартована подводная лодка "Правда", а на борту корабля вместе с экипажем в полной секретности базировалась команда подводников-разведчиков (прообраз подводных диверсионных пловцов). Легендарного орудия, стрелявшего по Зимнему, на "Авроре" уже не было, его еще в Гражданскую передали на бронепоезд. С началом войны из 400 человек экипажа на крейсере осталось 17, они обслуживали два орудия и зенитный пулемет. С таким вооружением корабль как мог, защищался от самолетов, оборонял Ораниенбаум. Уже к концу сентября неподвижный корабль был настолько продырявлен обстрелами с воздуха и земли, что накренился. Чтобы он не завалился на бок, команда открыла кингстоны и посадила "Аврору" на грунт вертикально. К 1944 году крейсер изрядно проржавел и имел около 1500 пробоин. Как вспоминают Ломоносовские жители, весну и половину лета 1944-го его латали, вырезали автогеном искореженные места и концу июля корабль смог передвигаться.
На железнодорожной платформе Мартышкино установлена мемориальная доска в честь бронепоезда, который курсировал в этом районе в годы войны и обстреливал вражеские позиции. Бронепоезд, периодически меняя позицию, обстреливал немцев в районе Старого Петергофа, а те долго не могли понять откуда по ним стреляют. Бронепоезд был замаскирован под лес, к нему даже были привязаны целые деревья, а, отстрелявшись, он тут же переезжал на новое место.
Во время блокады бабушка работала в военном госпитале, принимала раненых, и получала военный паек, 400 г хлеба. На детей выдавалось по 200 г. Всего на четверых получался килограмм хлеба в день. Это и помогло ей спасти от голодной смерти всю семью.
Отоваривать хлебные карточки обычно ходила моя мама. Она была старшей из детей в семье, в ее то восемь лет. Кроме того, ее пропускали через КПП, который в годы войны был установлен на месте нынешнего переезда через железную дорогу. Взрослым пройти без специального пропуска было трудно, а детей, как правило, пропускали. Мама рассказывает, что, протягивая продавцу хлебные карточки, часто ей приходилось из-за своего детского роста, вставать на умерших людей, которые лежали тут же, так и не успев получить свои блокадные хлебные граммы. А однажды, когда она забирала у продавца карточки, какой-то подросток выхватил их у нее из рук и попытался сбежать. Потеря карточек на всю семью означала голодную смерть. И мама, тогда еще маленькая девчонка, вцепилась в него мертвой хваткой и истерично закричала так, что он, волоком протащив ее какое то расстояние, отдал ей карточки и убежал.
Хлеб она несла домой, борясь с искушением откусить хоть кусочек по дороге, но никогда не делала этого. А младшая сестра, которой было тогда еще всего четыре года, несколько раз находила хлеб в доме и съедала всю их дневную норму. Бабушка даже подвешивала хлеб высоко над потолком, чтобы было не достать, так, сестра сбивала его оттуда палкой. Осуждать ее за это было нельзя, поскольку в четыре года, какой спрос с голодного крохотного ребенка?
Глава 5. Дом
Большинство домов в Мартышкино - деревянные, кирпичных домов было очень мало. Наш дом был шлакоблочный. В деревянную опалубку засыпался шлак и заливался раствором. Это было быстрее, а главное - дешевле строить, чем деревянный дом. В комнатах стояли две круглые печки и большая плита на кухне. Все это топилась дровами. Дрова заготавливались на целый год, и уже в детстве я научился их колоть. Позднее отец сделал паровое отопление и у нас стоял котел, который топили углем, а горячая вода нагревала батареи в доме. Неудобством оставалось то, что уголь хранился во дворе, и зимой приходилось периодически с ведрами идти к угольной куче и долбить смерзшийся уголь ломом. А поскольку уголь сразу не загорался, дрова, хоть и не в таком количестве, все равно были нужны для растопки котла. Ну а в девяностых годах наконец-то к нам провели в дом природный газ. Но угольный котел в доме остался, так, на всякий случай.
Участок был маленький, всего шесть соток, Тем не менее, на этом пятачке отец умудрился построить большую остекленную теплицу, баню, два сарая, колодец и еще оставалось место под картошку, яблони и облепиху, кусты смородины, черноплодной рябины, малины и разной морковно-луково-чесночной зелени. Часть участка занимал пруд, большая часть которого находилась на соседском участке. Забор, разделявший участки, проходил прямо по пруду и нам достался лишь маленький кусочек воды. Пруд образовался на месте воронки от бомбы и, несмотря на то, что диаметр его был всего метров 15, я с завистью смотрел через забор, как соседи проверяют в нем свою лодку. В нашем секторе пруда можно было только помыть сапоги или зачерпнуть ведро воды. Правда позднее пруд зарыли, поскольку чистить его никто не хотел, и он стал зарастать и дурно пахнуть.
За водой приходилось ходить на ближайшую колонку, метров за сто. Летом с ведрами, зимой с большим пятидесятилитровым молочным бидоном, или как сейчас чаще говорят – флягой, на детских санках. Флягу с водой мне одному было не поднять, поэтому я подставлял ее под кран колонки прямо на санках. А когда со временем под колонкой намерзал большой сталагмит изо льда, санки туда уже не пролезали, и приходилось брать с собой ведро и уже из него переливать воду во флягу.
Туалет был на улице. Обыкновенный не отапливаемый «скворечник». Поздно вечером, особенно зимой, когда становилось темно, ходить туда мне, тогда еще маленькому, было страшновато. Один раз я пошел на улицу в туалет и обул отцовские галоши, которые мне были велики и торчали сзади манящей пустотой. В туалете, пока я сидел на корточках, галоши соединились позади меня, и я, вернувшись домой, принес в них все то, зачем собственно туда и ходил. Водопровод и туалет в доме появились, опять же благодаря умению отца, когда я уже заканчивал школу. Как только у нас появился водопровод, отец сразу построил в углу двора небольшую, но хорошую и теплую баню, париться в которую ходили все наши соседи. Позднее небольшая сауна была построена прямо в доме.
За то время, пока мы жили в нашем доме, мы разводили много всякой живности. Кроме непременной кошки и собаки, у нас в разное время были куры, утки, поросята, кролики, пчелы, причем никогда не было все сразу, а одно сменяло другое. Кроликов разводили по сотне штук, по всему периметру двора. Отец тогда работал водителем на самосвале ЗИЛ и возил под кузовом машины косу, чтобы после работы накосить травы и привезти ее в кузове домой для кроликов.
Мне приходилось помогать опаливать свинью паяльной лампой потрошить ее и делать из ее кишок колбасу, мешками заготавливать траву кроликам, обкуривать пчел дымокуром и гнать мед из медогонки. Меня научили косой косить траву, и даже пару-тройку раз в жизни мне это впоследствии пригодилось. Бабушка научила меня рубить курам головы, говоря, что если я хочу стать мужчиной, то и это надо уметь делать. Правда первая же обезглавленная мною курица вырвалась из рук и улетела в другой конец двора. От бабушки я узнал, что если живую курицу перевернуть на спину и скрестить ей лапы, она замирает как под гипнозом и не шевелится, и с ней можно делать что угодно в таком положении. Неоднократно это проверял, так оно и есть. Собаку звали Мухтар, что было навеяно популярным в те годы фильмом с участием Юрия Никулина «Ко мне, Мухтар». Она была обыкновенная дворняга, жила во дворе в будке и кур любила. В смысле любила не есть, а охранять. Еще наша собака терпеливо дожидалась, пока курица снесет яйцо, потом подходила аккуратно брала его зубами, чтобы не раздавить, и несла в огород зарывать. Весной, вскапывая огород, я то и дело натыкался лопатой на зарытые собакой «на черный день» куриные яйца. Чужих кур, когда они залезали к нам во двор, собака безжалостно гоняла, причем не душила их насмерть, а просто с удовольствием бегала за ними по двору и вырывала перья из куриного зада.
Как то раз к нам во двор зашла городская учительница, которая поселилась в Мартышкино недавно, и попросила у нас в долго на ночь петуха для ее недавно заведенных кур. На вопрос мамы, а почему именно на ночь, она незатейливо ответила: - А разве петухи с курами «это» не по ночам делают? Этим вопросом она привела мою маму в неописуемый восторг. Как однажды сказал один мальчик, впервые приехавший из города в деревню и увидевший живую лошадь, запряженную в телегу: - Дедушка, а лошадь никуда не поедет. Из нее только что весь бензин вытек.
Кошка наша прожила более двадцати лет. Это очень удивительно для кошек. Значит, в доме ей было хорошо и комфортно. Сама кошка была стройная и черная, как пантера Багира из мультфильма «Маугли». Кошке однажды оставили ее рыжего котенка, которого я назвал Харрисон, он чем-то мне напоминал музыканта из «Битлз». Родители, впрочем, звали его просто «Рыжий». Котенок сосал кошку больше года, даже когда ее намного перерос. Он просто ловил ее, когда она проходила мимо, заваливал одной лапой и присасывался к ней, как маленький. Вырос он крупным и довольно ленивым, любил лежать на кресле или на теплой батарее отопления и цеплять всех проходящих мимо него своей когтистой лапой.
На сорокалетие мама подарила отцу от нас обоих катушечный магнитофон «Дайна». Это было в 1972 году. Магнитофоном сразу завладел я, отец ни разу и не нажал на нем ни одной клавиши, так и не узнав, как он включается. Подключив магнитофон к нашему огромному ламповому приемнику «Донец», я начал записывать музыкальные программы. В основном ловил «Радио Швеции» на русском языке или «Голос Америки» на украинском, поскольку их тогда меньше глушили, чем тот же «Голос Америки» на русском. До сих пор помню, как, дождавшись, пока диктор объявит: - «А сейчас гарни хлопцы из Ливерпуля спивают нам дивну писню «Нехай так и будэ», включал магнитофон и записывал песню “Beatles” Let it be. А песню “She is woman” на украинском языке объявляли не иначе как: «Во це баба». По воскресеньям я с нетерпением ждал наступления полудня и целиком записывал на магнитофон по «Маяку» передачу Виктора Татарского «Запишите на ваши магнитофоны». Позднее она стала называться «На всех широтах». Бархатный и спокойный голос ведущего передачи до сих пор стоит у меня в ушах. Хорошая была передача.
Интересно, что этот магнитофон у нас до сих пор хранится на даче и исправно работает. За двадцать пять лет со дня его покупки я только однажды поменял в нем порвавшийся резиновый пассик. Там же на даче лежат коробки с бобинами, на которых сохранились практически все записи. И иногда, будучи на даче, я заправляю пленку в магнитофон и слушаю забытые сейчас группы «Добры молодцы», «Пламя», «Лейся песня». Какие умницы прибалты, такой надежный магнитофон сумели сделать в советских условиях. За четверть века с момента его выпуска мир плавно перешел от катушечных магнитофонов на кассетные, затем с кассетных на CD плейеры, далее появились MP-3 проигрыватели, а мой магнитофон, механизм которого я последний раз смазывал двадцать лет назад, все играет и играет. И магнитофонная пленка Шосткинского завода на лавсановой основе до сих пор не осыпается и не размагничивается.
Самыми модным среди ребят тогда считался переносной магнитофон «Романтик», громоздкая и тяжелая по нынешним временам конструкция, с трудом умещавшаяся на плече. Но зато он питался от батареек, и с этим работающим магнитофоном можно было небрежно пройтись по улице, привлекая внимание окружающих. Обладатели таких магнитофонов пользовались успехом среди девчонок, как позднее обладатели шестисотых Мерседесов.
Еще у нас дома сохранился с послевоенных времен настоящий патефон с запасными иголками и несколькими толстыми пластинками. Раскрутив ручку патефона и взведя пружину, можно и сейчас поставить пластинку и услышать на исцарапанной пластинке песни далеких пятидесятых.
Из своих двоюродных братьев, которых у меня целых восемь, больше всего времени я проводил со Славой (Святославом), сыном маминой младшей сестры, тети Маши, которая жила и сейчас живет в Ломоносове. Славка был на год младше меня и часто подолгу жил у нас, поскольку от нас было намного ближе ходить в школу.
Зимой по воскресеньям мы со Славкой, растапливали в доме две круглые печки. По утрам было очень холодно. Дом за ночь сильно выстуживался. Родители, чтобы самим хотя бы в воскресенье первыми не вылезать из-под теплого одеяла, устраивали нам соревнование, кто быстрее растопит свою печь. У Славки обычно получалось быстрее. У него хватало ума нащипать ножом лучинок, чтобы от них загорелись дрова. А я безуспешно пытался, натолкав в печку больших поленьев, поджечь их с помощью старых газет. Но вообще навык растапливать дровами печку здорово мне пригодился много позднее, когда я, работая на Камчатке в экспедициях, разводил костры.
Однажды, когда родителей не было дома, мы с братом поспорили: можно ли точно попасть брошенным сырым куриным яйцом в цель? Славке кто-то сказал, что это невозможно, поскольку в летящем сыром яйце все время смещается центр тяжести. Я ему не поверил, и мы, недолго думая, набрали из холодильника сырых яиц и стали их кидать через всю комнату, стараясь попасть в выключатель на стене. Сначала хотели кинуть всего пару штук, но так увлеклись, что перекидали все яйца, которые были в доме. Ни разу не попали. Зато попало нам, когда вернулись родители, хоть мы и пытались все стереть тряпкой с обоев. Нас обоих отхлестали ремнем. Ремня мы получали часто и до тех пор, пока не выросли и не стали этот ремень вырывать из рук родителей. Много лет спустя, когда я недолгое время жил на Аляске в Анкоридже, одна русская знакомая, живущая там с семьей уже постоянно, рассказала случай, как однажды слегка отстегала дома ремнем провинившегося сына. А он взял и рассказал об этом учительнице в школе. В тот же вечер к ним в дом приехала полиция и сказала, что если ребенка хоть раз еще тронут пальцем – родителей посадят в тюрьму. - Ну и что же ты сделала после этого? – поинтересовался я. – Отстегала сына еще раз, но уж как следует, чтобы больше неповадно было жаловаться, - ответила она.
Учился Слава плохо, и мы не раз вместе с ним хлоркой вытравливали ему двойки в дневнике. Дневника у него было два – один для учителей, который он, возвращаясь из школы домой, прятал под крыльцом, а второй, с хорошими отметками - для родителей. Спустя некоторое время дневник под крыльцом был обнаружен, и мы оба получили очередную хорошую взбучку.
Слава отслужил в армии, женился, жена родила ему двух дочек. Сразу после армии он устроился на работу в гараж в Ленинграде и там, на работе трагически нелепо погиб. Как-то вечером уже собираясь уходить с работы домой, он заметил, что у его «Татры» (грузовой самосвал Чешского производства) смещена одна пластина рессоры над задним колесом. Он взял кувалду и нагнулся под кузов, чтобы забить ее на место. Стукнул пару раз. Все рессоры рассыпались и выскочили, кузов упал и раздавил ему голову об колесо. Смерть была мгновенной. На память о нем у меня остались лишь несколько детских фотографий и любительский фильм на 8 мм пленке, где мы с ним купаемся в карьере.
Отец мой работал, как я уже говорил, электриком на танковом заводе под Стрельной, затем водителем самосвала, а много лет спустя стал работать в реставрационных мастерских Петродворца, поскольку в свое время закончил художественную студию и прекрасно рисует и чеканит. Их мастерская, кроме всего прочего, делала и подсвечники для восстанавливаемой в то время янтарной комнаты и один из крестов, который установлен на Храме Спаса на Крови на канале Грибоедова. Под крестом реставраторы замуровали капсулу с обращением к потомкам. Отец всегда хорошо рисовал, это у них было видно семейное, поскольку оба его брата тоже рисуют. В доме у нас всегда висело много картин, как написанных им копий картин из Русского музея, так и его собственных. Дом наш тоже был расписан снаружи пейзажами, и часто к нашему дому приходили незнакомые люди полюбоваться росписью на его стенах. Отец рассказывал, что когда во время службы на флоте был в увольнении в Ленинграде, то с утра бежал в Русский музей и проводил там целый день, до его закрытия. Я же рисовать не умею. Когда я нарисовал своей маленькой дочке Маше лошадь, то она честно спросила: - Папа, а что это такое? И я понял, что я не художник. Хотя, глядя на любой графический рисунок, я могу его скопировать в любом масштабе. Благодаря этому я даже как-то пару лет был художником-оформителем в стенгазете Института вулканологии на Камчатке.
А вот дочка Маша уже с четырех лет стала прекрасно рисовать и лепить. Она окончила детскую художественную школу, а затем и лицей при ювелирной фабрике «Русские самоцветы». Видно природа часто передает талант через поколение, и на мне она как раз решила отдохнуть.
Дома у нас хранилось огромное количество литературы по живописи, бесчисленное количество альбомов с репродукциями. Все это с детских лет было мною неоднократно прочитано, пролистано и просмотрено. Особенно меня, начиная с определенного возраста, интересовали репродукции с картин, где были изображены обнаженные женщины. Репродукцию картины Гюстава Курбе «Женщина с попугаем» я мог тайком от родителей разглядывать часами. Эта картина в отличие от обнаженных женщин на картинах Рубенса, Боттичелли или Рембрандта, скорее напоминала порнографическую фотографию, чем картину. Много лет спустя в Нью-Йоркском музее «Метрополитен» я наконец-то увидел оригинал этой картины, и на меня сразу нахлынули воспоминания детства.
Поэтому хоть и сам я не рисую, но в живописи разбираюсь, как мне кажется, довольно неплохо. Хотя в отличие от отца, который любит художников-передвижников и вообще всякие пейзажи, мне больше нравятся импрессионизм и сюрреализм. В связи с этим уместно вспомнить один исторический случай. Отец художника сюрреалиста Макса Эрнста, рисовал только одни пейзажи. Однажды он нарисовал небольшой пейзаж: а именно - свой сад прямо из окна дома, но одна из маленьких яблонек на картине не понравилась, и он ее замазал. А потом, чтобы все соответствовало действительности, пошел в сад и вырвал с корнем ту самую яблоньку. - После этого, сказал Макс Эрнст, я возненавидел реализм и стал сюрреалистом.
Телевизор появился в нашем доме в 1964 году. Первые телевизоры «КВН» вначале появились у соседей, и мы, заблаговременно напрашиваясь в гости, ходили всей семьей к ним смотреть все подряд, что показывали. Сам процесс просмотра был важнее того, что там по нему шло. Первые телевизоры - это огромные ящики с малюсеньким экраном, который можно было полностью закрыть двумя ладонями. Часто перед экраном телевизора устанавливалась на подставке огромная полая линза, в которую заливалась вода. Если смотреть через нее – то экран становился раза в два-три больше. Линзы эти продавались в тех же магазинах, где и телевизоры.
Мы купили себе уже более «продвинутый» телевизор «Заря». Он был в два раза меньше, а экран у него был в два раза больше, чем у КВН. Разумеется, все телевизоры тогда были черно-белые. Позднее в магазинах стали продаваться цветные прозрачные пленки для телевизоров. Верх пленки был голубым, середина коричневатой, а низ – зеленым. Наклеив эту пленку на экран, можно было создать слабую иллюзию цветного изображения, да и то только в том случае, когда на экране показывали природу. Тем не менее, отцу удалось разыграть нашего соседа, уверив его, что это и есть настоящее цветное изображение и что это новая экспериментальная модель телевизора, только что поступившая в продажу. Вообще мой отец при случае любил кого-нибудь разыграть. Однажды я привез ему из Исландии пластмассовую муху, импортного производства, которая предназначалась для ловли рыбы. Муха была как настоящая, даже волоски на лапках были. Мой отец после обеда, беседуя через забор с соседом, как бы нечаянно достал ее изо рта, сделав вид, что она нечаянно попала в рот во время еды. Затем, недолго поглядев на муху, опять засунул в рот и сделал вид, что ее разжевал и проглотил. Соседа чуть не вытошнило от увиденного. На следующий день сосед, уже знавший, что его разыграли, попросил у отца эту муху на время, чтобы так же разыграть своих дачников. Вместо этой мухи отец в шутку протянул ему не домытую пустую майонезную банку, стоявшую у летнего водопровода в которой плавала настоящая навозная муха, точно такого же облика. К его удивлению сосед взял банку и на глазах у дачников, со словами, смотрите, как я могу, выпил эту воду вместе с плавающей мухой. Узнав, что его опять разыграли, соседа стошнило уже по настоящему, и он с отцом потом месяц не разговаривал.
Глава 6. Другая школа
Поскольку школа в Мартышкино была восьмилетняя, то продолжать учебу мне предстояло на выбор или в Ломоносове или в Петродворце. Часть наших одноклассников после восьмого класса пошли в техникумы и ПТУ – профессионально технические училища осваивать профессии крановщиков, бульдозеристов, экскаваторщиков, каменщиков, столяров и плотников. Кто-то из ребят поступил в Петергофское Кировское военное училище бронетанковых войск, кто-то - в Мореходное училище. Остальные, в том числе и я, решили учиться в школе дальше и закончить десять классов. Школа для меня была выбрана в Петродворце. О ней очень хорошо отзывались, и она находилась рядом с платформой электрички. Нас, Мартышкинских, набралось там всего пол класса, остальные выпускники нашей восьмилетки продолжили учебу в Ломоносовских школах.
Школа № 412 располагалась сначала прямо у платформы Новый Петергоф. На следующий год она переехала в новое здание, вглубь Петродворца, рядом с баней, где находится и по сей день. В соседней, 423-й школе, преподавателем физкультуры был известный бард Юрий Кукин, но нас тогда это мало волновало. Мы повально интересовались рок музыкой.
В летние каникулы мы с приятелями тайно, по пожарной лестнице залезли на крышу нашей новой, еще не открытой школы, где нас поймал дежуривший сторож, поэтому уже в первой четверти нового учебного года все пойманные получили двойку за поведение.
Школа располагалась рядом с Петродворцовым парком с его знаменитыми фонтанами и в выходные, а иногда и в учебные дни, мы с приятелями, засунув портфели в камеру хранения на Петергофском вокзале, вместо школы бежали в парк. Парк окружен высокой металлической оградой, но мы знали место, где, забравшись на дерево, которое росло у самой ограды за пределами парка, можно было, перебравшись по ветке, спрыгнуть вниз уже внутри парка, поэтому входных билетов никогда не покупали. В парк нас гнала одна конкретная цель – фарцовка. Мы никогда ничего не выпрашивали у иностранцев, а всегда предлагали им что-то взамен. Для этого заранее закупали в киосках октябрятские звездочки с изображением кудрявого Володи Ульянова, пионерские значки и галстуки, открытки с видами Ленинграда и все это обменивали в парке у многочисленных иностранцев, преимущественно финнов, на жвачку и шариковые авторучки. К слову сказать, шариковые авторучки известной на весь мир марки БИК были изобретены в США еще в 1952 году. Но у нас их не продавали. Немецкие туристы чаще всего давали сигареты. Прижимистые французы обычно ничего не давали. Обращаться следовало, как правило, к молодым женщинам или пожилым парам, тогда было больше шансов на успех. Пожилые пары обычно хотели вместе сфотографироваться на фоне очередного фонтана, и было желательно, как бы невзначай оказаться в это время около них и предложить снять их обоих на их фотоаппарат, а уже потом, возвращая фотоаппарат, можно было заводить разговор о жвачке. И вообще удобнее было работать с индивидуалами, чем с группами. К организованным группам с экскурсоводом подходить вообще не стоило, поскольку экскурсоводы нас всегда от туристов отгоняли.
Постепенно выработалась система, что лучше предлагать на обмен и в какой момент. Сигареты я отдавал приятелям, поскольку сам не курил, а все остальное забирал себе. Возвращаясь домой в электричке, мы хвастались друг перед другом выменянным и тут же производили уже внутренние обмены среди нас. Жевательной резинки в стране в то время не было и в помине. Неоднократные эксперименты сделать жвачку самим из лыжной мази и фруктового сиропа, которые отваривались в горячей воде, успеха не принесли. Жевалась она неплохо, хоть и прилипала к зубам, и цвет был красивый, но вкус у нее все равно оставался лыжной мази. Лишь несколько лет спустя в продаже появилась первая жвачка из Прибалтики, которая имела приятный вкус, но очень быстро скатывалась рассыпчатыми комками во рту, наверное, ее тоже делали из лыжной мази. Финские фразы: «По-ру-куми-ё» (есть ли у вас жевательная резинка?) и «кон сори э тютто» (какая красивая девушка), я помню до сих пор. Так же как счет по-фински до двух: «юкси» - один, «какси» - два. Больше двух пачек жвачки обычно не давали. Кроме банальной жвачки нам очень хотелось хоть немного пообщаться с иностранцами, которые по своему поведению и манере одеваться казались нам гостями с другой планеты. Более старшее поколение молодежи относилось, в отличие от нас, к этому процессу уже как к ремеслу и фарцовало по крупному, выменивая у иностранцев джинсы и болоньевые плащи на нашу водку и болгарские сигареты с фильтром. Водка тогда стоила очень дешево – 2 руб. 87 коп. за пол-литровую бутылку. Выражение «скинуться по рублю» или «скинуться на троих» пришло с тех времен, когда ровно на три рубля можно было купить бутылку водки и плавленый сырок за тринадцать копеек, который легко разламывался ни три части и служил закуской. Так что водка была выгодным товаром для обмена иностранцам, поскольку в Финляндии в то время был сухой закон. Нормальных джинсов и плащей у нас в продаже тогда тоже не было, а имеющиеся и считавшиеся дефицитом советские пародии на джинсы «Космос» и индийские «Милтонс» восторга не вызывали. Помню, целый месяц всю школу будоражил рассказ одного мальчишки, который был свидетелем того, как в парке одни финн слегка порвав свой болоньевый плащ о колючий куст шиповника, просто снял его и, скомкав, выбросил в ближайшую урну. В эту историю просто невозможно было поверить, и мы заставляли его в деталях пересказывать этот рассказ несколько раз. Думаю, плащ тогда недолго пролежал в урне.
В парке постоянно дежурили милиционеры в штатском, мы все знали их в лицо, стараясь с ними не пересекаться. Некоторые из нас, правда, попадались. Их без лишнего шума, чтобы не привлекать внимание интуристов, отводили в отделение милиции, которое не имело вывески, но располагалось там же в парке и отобрав там все честно обменянное, поскольку это, повторяю, было не попрошайничество, выгоняли обратно, дав напоследок хорошего пинка под зад.
Благодаря этим визитам я выучил парк, как свои пять пальцев и теперь, когда кто-нибудь из знакомых предлагает мне поехать посмотреть на фонтаны, я делаю это с большой неохотой, поскольку два года подряд только на эти фонтаны и любовался.
Школа наша была с явным уклоном в физику. Если заболевал, к примеру, учитель физкультуры или математики, то вместо этих предметов неизменно была физика. Учительница по физике считалась лучшей в городе. Часть уроков она проводила на Физическом факультете ЛГУ, который тогда только переехал в Старый Петергоф. К концу 10 класса от физики меня уже начало тошнить. В аттестате зрелости у меня была всего одна тройка – по физике, но эта тройка дорогого стоила. На первом курсе Университета я вообще не ходил на физику, поскольку там читали то, что я уже проходил в школе, и что уже было законспектировано в моих школьных тетрадках.
Классным руководителем у нас был учитель литературы Владлен Александрович Виноградов. Он был очень импозантен, красив и напоминал знаменитого французского киноактера Жана Марэ. Каждую неделю на одном из своих уроков по литературе он запирал дверь на ключ и читал нам вслух распечатанные на пишущей машинке произведения Зощенко, Мандельштама, Гумилева. Литература эта считалась тогда неофициально запрещенной, и в школьной программе, а тем более в магазинах ее естественно не было. Долго наш классный руководитель не продержался, и из школы его через год уволили, наверное, кто-то на него «настучал».
Еще наша школа была одной из лучших в Ленинграде по хоккею и баскетболу. На первом месте был баскетбол. В него играли на каждом уроке физкультуры. Наш 9–г класс (а девятых классов у нас было целых пять, от «а» до «д»), был не очень спортивным, по сравнению с остальными, но в нашей классной команде я был безусловным лидером по баскетболу, во многом благодаря своему росту. Вся команда играла на меня, а я успевал, и командовать всеми и закидывать мячи в кольцо. Меня постоянно привлекали в сборную школы и вот там то, среди более сильных новых партнеров по команде мое лидерство таяло, как дым. Я просто был незаметен на площадке, потому что специально на меня никто не играл, а играть выше своего уровня я, увы, просто не мог. Я боялся промазать и вместо броска часто делал лишний и ненужный пас, а когда все же решался бросить, то так боялся не попасть, что непременно мазал мимо кольца. Тренер не мог понять, что со мной происходит, и почему я так зажат, и, в конце концов, сажал меня в запас. А когда спустя некоторое время я снова играл за свой класс, то опять у меня все получалось, и я был лидером команды, поскольку брал всю игру на себя. Сейчас, спустя многие годы я стал думать, что и наша сборная страны по футболу набирает в свой состав таких же игроков, которые ярко выделяются и блещут в своих среднего уровня командах, но совершенно безынициативны, оказавшись в сборной команде, где они равные среди равных. Они все время находятся под страхом допустить ошибку и вместо того, чтобы рискнуть, отдают лишний и совершенно ненужный пас, перекладывая ответственность за завершение игрового момента на другого.
В девятом классе вместо занятий по труду ввели занятия по радиоэлектронике. За этим красивым названием скрывалось обучение азбуке Морзе и умению стучать на телеграфном ключе, а позднее – пользоваться манипулятором. За год нас довольно быстро научили стучать морзянкой, и мы даже отправляли по разным адресам карточки с позывным нашей коллективной радиостанции, которые называются кю-эс-эльки (QSL) и получали в ответ по почте карточки от других, с кем нам удалось связаться. Азбуку Морзе я помню наизусть до сих пор, так грамотно нам ее вдолбили в головы. Все запоминание основано там не на зазубривании последовательности и количества точек и тире, а на запоминании фразы-мелодии, которую создают эти самые тире и точки для каждой буквы. Например, тире и три точки (буква «б») запоминались как фраза «дай закурить». Буква «о», состоящая из трех тире – это фраза «хо-ро-шо» и так далее. Наш коллективный позывной UK1AAN запоминался скороговоркой: «ухожу (У) - как дела (К) - идет пехота (1) – ага (А)– ага (А) – носик (Н)».
На зимних каникулах в девятом классе я заработал свои первые деньги. Вернее первые деньги я заработал еще в третьем классе, когда научился фокусу «втирать деньги в руку» и, демонстрируя его одноклассникам «втер» карманную мелочь у всего класса. Дома про это узнали, отругали и заставили все вернуть одноклассникам на следующий день. Так что этот нечестный заработок не считается. В девятом классе я узнал, что лесничество принимает от населения собранные еловые шишки для семян. А у нас в лесу как раз прокладывали высоковольтную линию и свалили огромное количество елей, увешанных шишками. Все зимние каникулы и потом еще долгое время после уроков я исправно ходил на эту просеку, и каждый раз привозил оттуда на санках домой мешок шишек, которые сдавал знакомому леснику. Заработал рублей сорок, тогда это равнялось студенческой стипендии, и для меня это были большие деньги. Несколько раз я встречал в лесу лосей, но мы всегда расходились мирно, хотя находится одному в лесу, в окружении лосей было немного страшно.
Школьные каникулы запомнились еще тем, что в это время по телевизору показывали многосерийные фильмы: польский «Четыре танкиста и собака» и венгерский «Капитан Тэнкеш». Это были первые прообразы теперешних сериалов и шли они, как правило, в дни школьных каникул.
После окончания девятого класса всю нашу школу отправили на месяц в деревню под Гатчину, помогать им заготавливать сено и корма на зиму. Наш класс попал на АВМ (агрегат витаминной муки). Это было строение, в котором стояла грохочущая штука, перемалывающая сено буквально в порошок – витаминную муку. Наша задача была непрерывно засовывать сверху в агрегат сено и успевать подставлять и менять мешки снизу, куда зеленой струйкой сыпалась эта самая мука. Работа была шумная, пыльная, тупая и очень утомительная. Будучи людьми уже достаточно образованными, мы время от времени вместе с сеном запускали в агрегат какую-нибудь железяку или на худой конец – гвоздь. Агрегат выходил из строя как минимум на пол дня, и мы на это время получали незаслуженный отдых.
На выпускном вечере, который проходил на большой площади Петродворца перед входом в парк, мы с друзьями скинулись на бутылку вина. Мы собирались с друзьями распить ее, пока нам с трибуны читали бесконечные напутствия в большую жизнь. У меня в пиджаке был самый глубокий внутренний карман, поэтому хранить бутылку было поручено мне. Но ее углядел и со словами: - Не ожидал такого от тебя, - отобрал у меня наш директор школы, который читал нам географию, добрый армянин с грустными глазами по фамилии Аветисян. Причем отобрал ровно за пять минут до того, как мы собирались ее опустошить в ближайших кустах. Это, пожалуй, и все, что запомнилось с того выпускного вечера. Правда потом еще были «Алые паруса» - праздник выпускников в Ленинграде, но он как-то мне тоже не запомнился, разве что толпами пьяных подростков на улицах, горланящих песни и обилием милиции, которая к всеобщему изумлению никого не трогала, а лишь следила за порядком. Наша компания встретила этот праздник весьма скромно. Мы выпили несколько бутылок дешевого вина на Марсовом поле, после чего часть народу, опоздав на последнюю электричку, осталась спать в ближайших кустах, а я ближе к утру сумел «на автопилоте» дойти до Литейного проспекта, где и переночевал в квартире у своей бабушки.
После школы и выпускных экзаменов, где мне особо удалось сочинение, про которое даже упомянули в местной газете, я, несмотря на приличный конкурс: семь человек на одно место, успешно сдал вступительные экзамены и поступил на Географический факультет Ленинградского Государственного университета. Того самого, который строили-строили, да так и не достроили недалеко от моего дома. Детство окончательно и бесповоротно кончилось. Я стал студентом. Студенческие годы, пожалуй, были самыми лучшими и запоминающимися годами в моей жизни. Но это уже совсем другая история.
Глава 7. Поколение пятидесятых
Мы – поколение пятидесятых.
У нас не было киви, авокадо, манго и ананасов. Мы даже не очень представляли, как они выглядят. У нас были яблоки, груши и сливы, малина, смородина и крыжовник, которые мы ели прямо с куста. Мы знали наизусть как минимум пять сортов яблок, и всего два сорта колбасы: докторскую за два двадцать и любительскую за два сорок. Зато почти в каждом доме была книга «О здоровой и вкусной пище».
У нас не было фруктового чая в пакетиках. Мы вообще не догадывались, что чай может быть в пакетиках. Мы знали, что есть грузинский чай (плохой), цейлонский и индийский со слоном на обертке, причем тот, на пачке которого хобот слона торчал вверх, был вкуснее, чем у слона с хоботом, опущенным вниз.
Слов «спрайт», «фанта», «кока - и пепси-кола», «айс-ти» не было даже в английском словаре. Поэтому мы и слов то таких не знали. Мы пили сырую воду из-под крана, лимонад Буратино или Колокольчик, квас из железной бочки на колесах (маленькая кружка стоила три копейки) и таинственный кисловатый напиток, который родители старательно выращивали в накрытой марлей трехлитровой банке под кружком плесени и называли все это «гриб».
У нас не было жевательной резинки. Мы лущили семечки и иногда кедровые орешки, которые нам привозили знакомые из Сибири.
У нас не было игры Тетрис или Монополия. Мы двигали фишки наперегонки по нарисованным на бумаге в журнале «Мурзилка» лабиринтам, по очереди кидая кубик и отсчитывая ходы.
У нас не было конструкторов «Лего» и ядовитых китайских игрушек. Мы играли в фантики, солдатиков и делали из бумаги самолетики, и бумажные бомбочки, которые наполнялись водой и тайком сбрасывались из окон третьего этажа школы на прохожих, а иногда на своих же учителей.
У нас не было мобильных телефонов. У нас и простых то телефонов практически ни у кого не было. Мы просто приходили домой к друзьям, стучали в дверь или кричали под окнами и звали их погулять, поиграть в футбол или покататься на лыжах.
У нас не было дистанционных пультов управления телевизором. У нас стояли на полу рядом с телевизором стабилизаторы или трансформаторы напряжения. Мы выбирали, что посмотреть всего из двух имеющихся программ, но зато в этих программах не было никакой рекламы.
У нас не было журналов на прекрасной глянцевой бумаге «ОМ», «Лиза», «ГЕО», «Собака Ру», «Досуг», «Компьютерный мир». Мы читали «Костер», «Пионер», пытались что-то смастерить, прочитав «Юный техник», узнавали о современных направлениях в молодежной музыки из журнала «Ровесник», и вырывали вклеенные гибкие голубые пластинки из журнала «Кругозор», увлеченно читали «Технику молодежи» и разглядывали сатирические картинки в «Крокодиле». «Крокодил» с его юморесками и анекдотами вообще был тогда одним из самых популярных журналов
У нас не было музыкальных стерео центров. Мы слушали гибкие пластинки на примитивном проигрывателе, вырывая их из журнала «Кругозор».
У нас не было плееров. Мы из мотка проволоки и пустой банки собирали детекторные приемники.
Имя Мак Доналдс нам тогда ничего не говорило. Мы не знали таких слов как гамбургер, чипсы, биг-мак и йогурт. У нас были пирожковые. Мы лакомились, пирожками, запивая их чаем, кофе или газировкой. Пирожки были с мясом, с повидлом, с луком и яйцом и самые дешевые - с картошкой. Еще были пончики, присыпанные сверху сахарной пудрой.
Еще не пришло время сникерсов, баунти и батончиков «Марс». Мы ели шоколад «Аленка», а, если повезет, покупали прибалтийские фруктовые эссенции и мармелад в тюбиках
У нас не было витаминных добавок и антиоксидантов. Мы с отвращением пили из ложки рыбий жир и с удовольствием сосали желтые горошины витамина «С».
Кроссовки тогда не носил никто, хотя кроссы на физкультуре исправно бегали. У нас были кеды и резиновые тапки. Шиком было достать мягкие китайские кеды.
Тогда еще не было диско и рэпа. Мы слушали «Песняров», «Самоцветы», «Веселых Ребят», «Поющие гитары» и слышали про существование «Beatles» и «Rolling Stones». Американскую группу «Credence Clearwater Revival» мы, не зная английского, произносили как «Кризис Клервота Грибами» Пластинки с песнями Высоцкого не выпускались, а то, что удавалось достать, было подпольно записано на рентгеновских снимках. Их тогда еще называли «музыка на костях». Но мы помнили все песни Высоцкого наизусть.
Мы не знали имен голливудских кинозвезд, но мы знали Никулина, Вицина и Моргунова, а также помнили имена пионеров - героев.
У нас не было иллюстрированных детских энциклопедий. Мы читали истории про Незнайку и его друзей.
В то время не было игровых автоматов на улице и игровых приставок дома. Дома мы играли в «Чапаева», сшибая друг у друга щелчками шашки на доске, а на улице обливали друг друга из клизмы, наполненной водой, и играли в войну, с криками та-та-та-та, условно стреляя друг в друга из игрушечных пистолетов и автоматов, причем одни всегда были немцами, а другие – русскими. Это заменяло нам пэйнтбол.
У нас не было серфинга, горных лыж, сноубордов и «ватрушек». У нас были простые деревянные лыжи с бамбуковыми палками и фанерки или картонки под зад, чтобы съехать на них с ледяной горки.
У нас не было навороченных аттракционов. Мы катались на качелях и каруселях.
У нас не было роликовых коньков. У нас были самодельные самокаты с подшипником вместо колеса – летом и буеры на коньках - зимой.
Мы не играли в боулинг и большой теннис. У нас была уже напрочь забытая сейчас игра в мяч с непонятым названием «штандр-штандр», пятнашки мячом, городки и волейбол «в картошку».
У нас не было Андропова, Черненко, Горбачева, Ельцина и Путина. У нас более двадцати лет были только Хрущев и Брежнев.
Мы знали наизусть фамилии всех космонавтов.
У нас не было чередования множества разноцветных бумажных денег. У нас все время были одни и те же деньги: один рубль, три, пять и десять рублей.
Проезд в метро всегда стоил пять копеек, на автобусе - четыре, а на трамвае - три.
Мы становились взрослее и у тех из нас, кто уже курил, не было сигарет Мальборо, Кэмел и Винстон. Курили болгарские «Опал», «Стюардессу», «Ту-134», «Родопи» за 30 копеек. Сигареты «БТ» в твердой пачке за 40 копеек, считались уже роскошью.
У нас не было виски, мартини, абсента и джина с тоником, как, впрочем, не было и самого тоника. Мы пили, Яблочное, Южное крепкое, Лидию, 33 и 72 портвейны и Солнцедар, про который тогда шутили, что им можно красить заборы, что говорит о сомнительном качестве напитка.
У нас много чего не было. У нас было все.
Невероятно, но мы всегда радовались жизни, и детство закалило нас. Мы переболели всеми детскими болезнями от свинки до кори и коклюша, но мы выжили. Мы обдирали в кровь руки и коленки, прикладывая к ссадинам пыльный подорожник, совершенно не задумываясь о столбняке. Мы грызли зеленые недозревшие ягоды, яблоки и груши и наши желудки легко переваривали все это и просили еще. Мы с раннего детства стали независимыми, упрямыми, настойчивыми, самостоятельными, научились достаточно быстро принимать решения, ценить дружбу, хранить тайны и искренне радоваться тому, что у нас было.
Наши дети, несомненно, будут лучше нас, потому что новое поколение всегда должно быть лучше и умнее предыдущего, иначе в природе будет развития и начнется деградация. Они вырастут и будут более цепкими, решительными, смелыми и еще более независимыми и самостоятельными, чем мы, ибо этого требует жизнь и необходимость выживания в этом все более сложном и противоречивом мире. Но наши дети, сами того не ведая, возьмут что-то хорошее, полезное и доброе и от нас, как мы взяли это от своих родителей и этого чего-то хватит не только им, но достанется немножко еще и их детям - нашим внукам. Потому что у нас остался и генетически закрепился достаточно большой запас прочности, приобретенный еще в раннем детстве. У нас – поколения пятидесятых.
РАССКАЗЫ
Скульптура мореплавателю Лазареву
Сижу я на работе, и звонит мне наш директор, Алексей Турчин, мол, быстро собирайся, поедем в Академию Художеств, там мой знакомый студент дипломник хочет показать нам свою дипломную работу – скульптуру первооткрывателю Антарктиды мореплавателю Лазареву. Возможно, мы ее у него потом купим и отвезем в Антарктиду, чтобы установить ее на станции Новолазаревская. Сказано – сделано, собрались и поехали. Приезжаем, студент нас встречает на вахте, проводит в мастерскую и демонстрирует скульптуру. Меня она поразила, прежде всего, своими размерами. Я не ожидал, что дипломная работа будет метра четыре высотой и почти полтонны весом. Лазарев мне понравился, он как бы с усилием делал шаг в своих ботфортах вперед, закрывая часть лица обшлагом сюртука от встречного ветра. И все это среди бушующих застывших волн. Походили мы вокруг, поглядели, поцокали понимающе языками и стали думать, как это отвезти в Антарктиду, чем грузить-разгружать и где там установить? И тут я случайно вижу на стене репродукцию портрета Витуса Беринга. А поскольку сам неоднократно бывал на Командорах, где Беринг и похоронен, то видел в поселке Никольское памятник Берингу, а также неоднократно читал, что портреты Беринга, восстановленные по его черепу, не соответствуют портретам, созданным по устным описаниям его современников. И он был вовсе не круглолицый, как его часто изображают, а очень даже наоборот, поджарый и аскетичный. Я и говорю студенту, что Беринга часто изображали неправильно, а как он на самом деле выглядел, никто толком не знает. Студент соглашается и говорит, что вот поэтому он Беринга на этой скульптуре так и изобразил. Я с ужасом понимаю, что все это время мы рассматривали вовсе не Лазарева, а Беринга, подхожу к Алексею и цежу сквозь зубы: - Это не Лазарев, это Беринг. – Я уже все понял, - так же тихо отвечает Алексей, - И чего же мы Беринга повезем в Антарктиду, он же там никогда не был? Вот будет картина: памятник Витусу Берингу в Антарктиде.
Стали судорожно соображать, как выйти из этой дурацкой ситуации, и тут Алексея осенило, что Институт Арктики и Антарктики, где находится и наш офис, расположен на улице Беринга, и скульптуру будет уместно установить именно там.
У студента оказалась еще уменьшенная копия этой скульптуры, ее то мы и взяли с собой и сейчас она стоит в кабинете директора, причем все посетители уверены, что это именно Лазарев, потому что лица мореплавателя Лазарева тоже никто толком не помнит.
Мимолетные встречи.
Григорий Явлинский
С Григорием Явлинским я встречался дважды, оба раза на Камчатке. Сам я долгое время симпатизировал партии «Яблоко», одно время даже хотел вступить в нее, о чем радостно сообщил своему знакомому Михаилу Амосову, который тогда возглавлял Петербургское отделение «Яблочников», а сейчас бессменно работает в Законодательном собрании Петербурга. Правда, с моим вступлением так все и заглохло, поскольку встречались мы с Михаилом редко, в основном на футболе по выходным (гоняли мяч в Лисьем Носу), а позднее я как-то к «Яблоку» охладел и вопрос отпал сам собой.
По поводу членства в партии хочу привести остроумное высказывание бывшего заместитель руководителя аппарата правительства Алексея Волина: «Узнав о том, что «Партия жизни» собирается защитить выхухоль, я подумал, а смогу ли я защитить хоть одну выхухоль? Понял, что не смогу. И уволился».
На Камчатке «Яблоком» руководила Любовь Яровая, очень энергичная и инициативная женщина. Во многом благодаря ей за «Яблоко» на Камчатке всегда голосовало очень много избирателей, Партия «Яблоко» тогда шла на выборах где-то на одном уровне с Москвой и Петербургом в процентном отношении. Поэтому неудивительно, что Явлинский ездить к нам любил. В один из таких приездов знакомые журналисты пригласили меня на его встречу с местной прессой в помещении Областной библиотеки. Встреча была довольно интересной, я даже пару раз у него что-то спросил умное, а он мне обстоятельно ответил. На том и расстались. Проходит год и Явлинский приезжает к нам на Камчатку снова. А мой хороший знакомый, вулканолог Юрий Дубик, тогда был в группе его сопровождения. И вот отвожу я в аэропорт группу иностранных туристов и случайно встречаю там Дубика, который как раз провожает на самолет Явлинского. И решил Дубик меня с Явлинским познакомить. Подвел к нему прямо в здании аэровокзала. А Явлинский весь из себя такой крупный, высокий, выше меня, хотя я и сам не маленький и голова у него такая большая. Одним словом я, оказавшись рядом с ним, просто заробел. Нас знакомят, мы пожимаем друг другу руки и вдруг он и говорит: - А я Вас кажется где-то уже видел. Наверное, вспомнил прошлогоднюю беседу с журналистами. На что я совершенно растерявшись от волнения, отвечаю: - И я Вас кажется где-то видел.
Народ из его свиты ухохатывается от такого наглого ответа. Явлинский обижается, думая, что я так нарочно его «прикалываю» и со мной больше не общается. Вот такое короткое получилось знакомство.
Лия Ахеджакова
С Лией Ахеджаковой я познакомился в самолете, когда она возвращалась с гастролей с Камчатки, а я летел в отпуск через Москву. Наши места оказались рядом, мы познакомились, я подарил ей вырезку из местной газеты, с рецензиями на ее выступления, и все вроде бы начиналось тихо и мирно. Но дальше начались всякие проблемы, и я был уже не рад, что сижу рядом с ней. Сначала она за что-то отругала бортпроводниц: то ли не то ей принесли, то ли поздно принесли. Затем у кого-то из пассажиров вырвалась и стала бегать по проходу, тявкая на всех, маленькая противная собачка. А чем собачка меньше, тем нахальнее она себя ведет, в силу своей избалованности и комплекса от своих маленьких размеров. Как говорят, никто не знает имени слона из басни Крылова, но все помнят Моську.
Стюардессы сделали замечание хозяйке собачки, и тут Лия опять устроила скандал, что собачку нельзя обижать, пусть бегает и делает, что хочет. Хотя ее это собственно не касалось. Далее по телевизору в салоне начали показывать какой-то фильм, Ахеджакова вызвала стюардессу и заявила, что фильм мешает ей спать, и она просит немедленно выключить телевизор. То есть десятки человек в салоне начали уже смотреть фильм, а ей он мешал. Вот так пока летели, всю дорогу, какие то претензии. Разочаровала она меня сильно после этого, как вижу ее на экране, так сразу вспоминаю этот перелет. Хотя возможно она тогда была или просто не в духе или уставшей после гастролей. Тяжело быть известным и узнаваемым, хотя бы потому, что ты всегда на виду.
Любопытно, что меня в моей жизни дважды принимали за артиста и просили автограф.
Первый раз это произошло в самолете, когда я пошел в туалет, а два сидящих рядом мужика зашептали: - Смотри, смотри, вон актер Феклистов пошел. И когда я возвращался обратно на свое место, они попросили у меня автограф. Я, чтобы долго не заморачиваться с объяснениями, просто написал в их записной книжке фамилию Феклистова в виде небрежной росписи. Второй случай произошел летом в Петербурге, когда я пил пиво под навесом у Гостиного двора на углу Садовой и Невского. Какой то слегка подвыпивший мужчина, который представился столяром из Александрийского театра, что расположен неподалеку, принял меня за какого-то актера и долго приставал с расспросами про мои роли, последние работы и уверял что я ему очень нравлюсь как актер. Я вначале думал, что он шутит или на пиво таким образом просит, и все отшучивался, что, мол, и актерам нужно попить пива и отдохнуть, чтобы отвлечься от своей тяжелой профессии, поэтому на эти профессиональные темы я ним сейчас говорить не собираюсь. Но оказалось, что он на пиво и не думал просить, а обознался по настоящему. А поскольку фамилию актера он так и не назвал, а я сам ее спросить, разумеется, уже не мог, то когда он попросил автограф, я стал мучительно думать, какую фамилию ему написать? В результате нацарапал на салфетке, что-то невразумительное. Он с этой салфеткой подбежал с сидящим впереди молодым девицам, видимо его знакомым, и стал им ее показывать, после чего они обернулись и начали с интересом меня разглядывать. Вот так я дважды в жизни примазался к чужой актерской славе.
Борис Гребенщиков
К Борису Гребенщикову я испытываю большое уважение, а к его творчеству – неподдельный интерес. Очень люблю его музыку, мне нравится практически все, что он исполняет и нравится то, как он это делает. Поэтому я до сих пор читаю все доступные публикации о нем и через них с любопытством слежу за его жизнью и творчеством. Его песня «Рок-н-ролл мертв» до сих пор остается одной из моих самых любимых песен.
Периодически, хотя он меня не помнит и не знает, наши пути неведомым образом пересекались. Поэтому наше знакомство можно назвать «рикошетным». Да это собственно и знакомством не назовешь. Пересеклись дорожки и опять разошлись на неопределенное время, а может и навсегда.
Впервые я узнал о БГ будучи студентом Географического факультета. Он в то время учился на факультете Прикладной математики и процессов управления (ПМПУ), поступив в Университет в 1971 году, на два года раньше меня, а в 1972 году создал «Аквариум». Наши два факультета находились в одном здании, на улице Смольного д. 9, рядом с собором Растрелли. БГ вел там КЛМ - Клуб Любителей Музыки. Благодаря выпускаемой им стенгазете, все мы много чего узнавали нового из мира музыки и черпали информацию о певцах и группах, которые слушали, но ничего про них толком не знали. Кэта Стивенса, Дэвида Боуи, группы Эмерсон, Лэйк и Палмер, Прокл Харум я до сих пор люблю слушать благодаря --нему. Кроме того, «Аквариум» создавался можно сказать на наших глазах, и мы неоднократно слушали его в помещении столовой под главной лестницей. Там же они, начиная с 1973 года, и репетировали.
Хорошо помню, как на каком то вечере в помещении факультетской столовой они исполняли песни «Beatles» на английском, а мы под эти песни танцевали. Трудно представить сейчас танцы под «Аквариум». В том же году состоялся первый сценический дебют БГ в Юкках, где он под акустическую гитару исполнял песни Кэта Стивенса. К этому времени БГ уже как год писал песни на русском языке и в 1973 году уже был записан первый альбом «Искушение Святого Аквариума». Хотя свою первую песню на русском языке он написал еще, когда учился в школе. Сам БГ оценивает период своего творчества с 1972 по 1976 годы, как годы ученичества. А про 1973 год он в одном из интервью сказал так: …- Все это время «Аквариум» почти не выступает, а сидит преимущественно на юге, пьет портвейн и поет песни (свои и Битлз) или же репетирует на факультете ПМПУ. Аппаратура стоит в подсобке и ее вполне хватает, чтобы изредка играть на свадьбах».
В 1976 году БГ окончил Университет и стал работать в НИИ Комплексных Исследований, откуда его уволили после нашумевшего выступления Аквариума в Тбилиси в 1980 году.
Сейчас в здании, где мы учились, располагаются бесчисленные Комитеты и организации правительства Ленинградской области, внутри все перепланировали и я, будучи там по делам несколько раз, с трудом узнал место, где мы учились целых пять лет.
Одно время я коллекционировал афоризмы и фразы, связанные с БГ, например: Бориса Годунова тоже звали БГ или: есть такой музыкант БГ, одни называют его просто Б, другие просто Г. Виктор Ерофеев в своей книге «Мужчины» назвал Гребенщикова всадником без головы.
Сергей Гурьев в 1991 году в своей публикации, посвященной памяти Янки Дягилевой охарактеризовал творчество БГ как метафизические ананасы в шампанском, а, говоря о рокерах, сказал, что лучезарный рокер в полной гармонии с миром масляно лжив. И уточнил – как Борис Гребенщиков. Жестко сказано, я бы даже сказал - неоправданно жестоко.
Прошло время. Я уехал работать на Камчатку. И как- то, будучи в командировке в Ленинграде, привез туда очередную пачку фотографий от камчатского журналиста Игоря Мальцева, которую он поручил мне лично передать БГ. Сам Борис на Камчатке, насколько мне известно, так ни разу и не выступал, но Игорь сделал много фотографий «Аквариума» в Москве, а напечатать и передать их не успел и попросил это сделать меня. Перед самым Новым годом, я не помню уже как, пересекся с БГ прямо у подъезда его дома на ул. Софьи Перовской. Телефона у него в квартире не было, поэтому, как мы договорились о встрече уже и не помню. Он вышел из подъезда с маленьким переносным телевизором в руках, который вез в ремонт, переживая, что Новый год на носу, а телевизор так некстати сломался. Мы познакомились, он поблагодарил за фотографии, позвонил куда-то из телефона автомата напротив, после чего предложил подбросить меня на такси, куда мне надо. Мне никуда не было надо, я поблагодарил, вежливо отказался, и мы расстались.
Прошел год, и в 1984 году снова оказался в Ленинграде с новой пачкой фотографий для БГ. Игорь Мальцев к этому времени напечатал о БГ статью «Город спокойного солнца» в «Камчатском комсомольце» Поскольку самого БГ в это время в городе не было, то передать их я был должен его бабушке, которая жила на ул. Марата, прямо у метро Маяковская. Про свою бабушку БГ как-то сказал: - Гитару в 1968 году нашел на помойке, а бабушка научила на ней играть.
Помню, на улице идет сильный снегопад, я весь покрытый мокрым снегом звоню в дверь квартиры его бабушки. Она открывает, я сообщаю, что приехал с Камчатки и привез фотографии для Бориса. Она приглашает зайти и произносит фразу, которую я запомнил на всю жизнь: - Заходите, обогрейтесь хоть и чаю выпейте, а то с самой Камчатки приехали, вон аж весь в снегу. И я сразу представил себе, как, меняя лошадей на постоялых дворах, мчусь с Камчатки мимо Байкала, через Уральские горы с пачкой фотографий для БГ. Здорово она сказала тогда! Зря я постеснялся остаться чаю попить.
Прошло еще несколько лет и я, проживая недолгое время в Америке, смотрю, а точнее слушаю по телевидению большое интервью БГ, который в это же время жил там, только на другом конце Штатов и где уже продавался его альбом “Radio Silence”. К слову сказать, альбом мне не понравился, точнее музыка понравилась, а слова - нет, хотя БГ в совершенстве владеет английским. Так же не очень понравилось его интервью, которое я смотрел по телевидению, где он заявил, что у него в Америке семья и в Россию он возвращаться не собирается. По крайней мере, я так понял его английский.
В 1981 году Артем Троицкий, который и устроил Аквариуму поездку в Тбилиси на фестиваль и который там же, будучи пьяным, нечаянно сломал БГ гитару, написал об «Аквариуме» в статье «Ребята ловят свой кайф» следующее:
«На мой взгляд, «Аквариум» – это человеческое существо, своенравное, часто глупое, но симпатичное. Его составные части – абсолютно безвольный лидер Борис Гребенщиков; болтливый, но таинственный и темный Дюша; просветленный князь Мышкин – Сева Гаккель и Файнштейн – прямой, самый нормальный в общем, завернутом контексте группы, воспринимающийся со своей прямотой вдвойне гротесково. «Аквариум» очень легко поддается влиянию с любой стороны и блюдет себя со строгостью пьяной шлюхи. Вместе с тем он абсолютно неуправляем, ибо органически не приемлет никаких стратегий, концепций, за исключением той, что вынесена в заголовок».
В том же году, благодаря усилиям Тропилло, начинается широкое распространение песен Аквариума на кассетах (кассета с записью стоила 7 рублей, а чистая – 4 рубля). Аквариум начинает звучать с динамиков магнитофонов по всей стране. В 1982 году в ФРГ выходит пиратская пластинка «Аквариума».
Спустя долгие годы, я возвращаюсь с Камчатки в Петербург, два года живу вместе с милой женщиной по имени Вера, которая работает стоматологом высшей категории в частной клинике и к которой непостижимым образом БГ попадает на прием. После этого мы с Верой периодически начинаем получать от него приглашения на его концерты, причем забирать билеты ездит Вера, а по телефону с его женой Ириной общаюсь я, правда говорим мы только об этих самых билетах, как и когда их лучше подъехать к ним забрать. К тому времени они уже переехали на Невский, ближе к метро Маяковская. Борис периодически общается с Верой, как-то, раз даже пьет кофе у нас, (точнее – у нее) дома, восхищаясь обилием живой зелени в ее квартире. И однажды даже подвозит Веру на своем джипе в Университет, чтобы она забрала там мои полевые американские ботинки, которые мои знакомые с оказией передали с Камчатки.
Последний раз я слушал БГ на его юбилейном концерте в концертном зале «Октябрьский», когда Валентина Ивановна Матвиенко под аплодисменты и неприличный свист и улюканье (причем по видимому первое предназначалось БГ, а второе – В.И.), вручила ему орден «За заслуги перед Отечеством» четвертой степени. А ведь когда все начиналось, в 1980 году на всесоюзном рок-фестивале «Весенние ритмы–80» в Тбилиси, «Аквариуму» даже программу до конца доиграть не удалось - в зале включили свет, а жюри в знак протеста против скорее увиденного, чем услышанного, покинуло помещение. Аморальное поведение молодых музыкантов "заклеймили" в своих публикациях сразу несколько центральных газет. Говорят, это были происки руководителей провалившихся на фестивале ансамблей «XX–век» и «Кронверк». Кстати, именно выступление «Аквариума» в помещении Тбилисского цирка (на следующий день после фестиваля) записало шведское и финское телевидение
После этого скандального выступления Гребенщикова, уволили с работы, выгнали из комсомола и лишили репетиционной точки...
На посвященный его пятидесятилетию юбилейный концерт в «Октябрьский» мы, точнее Вера и я с ней заодно, также были приглашены. Причем билетов он нам дал неимоверное количество и на отличные места, и мы смогли пригласить на его концерт еще много своих знакомых.
Теперь я с интересом и нетерпением жду: где, когда и как мы снова возможно пересечемся. Вот так устроен мир.
Давид Голощекин
Давид Голощекин приезжал вместе с Эльвирой Трафовой на Камчатку при мне один раз, где-то в начале восьмидесятых. Они прекрасно выступили, а позже, уже вечером, была традиционная встреча с журналистами в «Пресс клубе», кафе, где приезжие знаменитости под чай, кофе и коньяк традиционно встречались с местными журналистами. Коньяк там пили всегда, даже во время Андроповских запретов на алкоголь, просто тогда коньяк наливался вместо чая в чайные чашки из заварных чайников. Я в «Пресс клубе» бывал регулярно благодаря своему приятелю журналисту Игорю Мальцеву. Поэтому мне посчастливилось пообщаться с бывавшими там, в разное время «Лицедеями», «ДДТ», группой «Телевизор» Федором Чистяковым с его группой «Ноль» и многими - многими другими.
Посиделки явно удались, Голощекин растрогался от теплого приема да еще после коньячка и приглашал всех присутствующих к себе в гости в Ленинград (тогда он еще так назывался), даже подписал мне свою фотографию, точнее не мне, а всем камчатским вулканологам. Проходит какое то время, я лечу в Ленинград в командировку и Игорь Мальцев просит меня передать Голощекину кучу фотографий, которые он, Игорь, сделал во время выступлений последнего. Сам я жил тогда в Ломоносове, пригороде Ленинграда, и приехав в командировку, в один из первых дней забежал в книжный и музыкальный магазины, рядом с железнодорожным вокзалом. И среди уцененных до неприличия пластинок, обнаружил целую кипу одинаковых пластинок Голощекина «Осенний ветер с Балтики». Или «Весенний ветер…», не помню сейчас, но точно, что с Балтики.
Через пару дней я, предварительно созвонившись с Голощекиным, с фотографиями в руках сначала долго еду из Ломоносова, где я жил, на электричке в Ленинград, далее на метро добираюсь до Невского и наконец иду по указанному мне адресу и на набережной Мойки, почти рядом с Дворцовой площадью, и не без труда нахожу его квартиру. И предвкушаю, как побываю в квартире у такого известного музыканта, и как, возможно, хоть и недолго, но пообщаюсь с ним. Ведь я помню, как он звал всех к себе в гости, будучи на Камчатке. А тут я еще и не просто так, а везу ему его же фотографии. Правда я тогда на Камчатке как-то не обратил внимания, что когда Голощекин в гости звал, адреса то своего никому собственно и не дал. Прямо как в анекдоте:
– Будете в Москве – непременно заходите в гости.
- А адрес?
- Да зачем вам адрес? Так заходите.
А я тем временем нахожу нужную дверь, причем меня поразило, что дверь снаружи вся какая то обгоревшая, явно ее кто-то поджигал. Может быть, это сделали какие-то противники джаза? Звоню в дверь. Открывает сам маэстро. Меня не пускает даже на порог, даже в прихожую не приглашает. А просто протягивает руку за фотографиями, после чего дверь перед моим носом захлопывается. Я, выходит, пол дня потратил, чтобы пять секунд на него посмотреть. У меня сразу возникает понимание, почему ему подпалили дверь. Я иду в ближайший телефон автомат, набираю номер квартиры Голощекина и, представившись, что это звонит тот, кто только что к нему заходил с фотографиями, сообщаю, что недавно видел в продаже его первый альбом (…ветер с Балтики). Голощекин страшно воодушевляется, говорит, что давно его ищет, и уже не надеялся купить, что это такой дефицит сейчас, как никак – первый его альбом и интересуется, где же его можно приобрести.
- В Ломоносове, - отвечаю, - В отделе вторично уцененных пластинок, их там целая куча лежит, по 20 копеек за пластинку и никто их не берет даже за эту цену.
После чего с чувством злорадного удовлетворения вешаю трубку.
Виктор Салтыков и группа «Форум»
С Виктором Салтыковым и группой «Форум» (позднее она стала называться «Электроклуб» и у них начала петь Аллегрова) я познакомился на репетиции перед их выступлениями на Камчатке. И опять же благодаря Игорю Мальцеву. Спустя пол года в Ленинграде мы встретились с Виктором в вестибюле станции метро Пионерская. Он пришел в огромной лохматой меховой шапке, каких я тогда еще и не видел, я передал ему очередные фотографии от Игоря. Одна из фотографий была очень удачная. Виктор залез во время репетиции на музыкальные колонки, спрыгнул оттуда и в этом полете, Игорь его и сфотографировал. Мы поболтали минут десять, он, оказывается, закончил «Корабелку» - Кораблестроительный институт. Виктор произвел на меня самое приятное впечатление. Он тогда был очень популярен, но на нем это совершенно не отражалось в разговоре. Как два старых приятеля побеседовали. Подарил мне контрамарку на их ближайший концерт в ДК «Первой пятилетки», и мы расстались. На концерте во время антракта мы вновь встретились за кулисами, и он познакомил меня со всеми музыкантами и композитором Юрием Морозовым, который тогда с ними работал. Бас гитаристу их группы, Юрию Назарову, я передал две чистые кассеты от Игоря Мальцева с просьбой от него записать на них что-нибудь из их последних выступлений. Обменялись телефонами и больше ни Назарова, ни кассет я не видел. По телефону его дома было практически не застать, а я тоже тогда был в Ленинграде недолго.
Михаил Швыдкой
Для многих в нашей стране Михаил Швыдкой стал известным после того, как его назначили Министром культуры. Сейчас он является главой Федерального Агентства по культуре и кинематографии (ФАКК). Кстати интересно как эту аббревиатуру воспринимают на слух англоязычные деятели культуры и кинематографии? Швыдкой в настоящее время также гость или ведущий многих телевизионных программ и теперь его уже знает вся страна. А я вспоминаю свою первую, и, скорее всего - последнюю встречу с ним, случившуюся много лет назад.
Сидели мы как-то в Москве в гостях у моего приятеля Максима Москалевского. Мы - это геологи и географы, которые вместе проходили студенческую производственную практику на Северной Земле в 1976 г. И вот, спустя несколько лет, снова встретились. Разговоры были в основном геологические, поскольку это собственно нас и свело вместе в свое время. В разгар наших посиделок под водочку, приехала родная сестра хозяина квартиры (актриса одного из Московских театров) с мужем, который представился как Михаил Швыдкой. Тогда нам это имя ничего не говорило. Он присоединился к нашей мужской компании и довольно долго и терпеливо слушал малопонятные ему разговоры с всякими геологическими терминами – геосинклиналь, морена, сброс, аллювий. В конце концов, Швыдкой откровенно в нашей подвыпившей компании заскучал, но как человек в высшей степени интеллигентный виду не подавал. Сразу отмечу, что слушатель он был отменный, ни кого не перебивал, сам в наши разговоры сильно не лез, если спрашивали – вежливо отвечал. Выпивка у нас к тому времени закончилась, а нам требовалось еще. Короче послали мы его за водкой, что он с радостью и сделал. По крайней мере, ему это наверняка было интересней, чем пытаться вникнуть в наши пьяные геологические разговоры.
Теперь, когда я вижу его по телевизору, то сразу улыбаюсь и думаю: Надо же, Министр культуры, а мы его за водкой гоняли. До сих пор жалею, что мало тогда с ним пообщался.
Екатерина Жданова
Екатерина Жданова, дочка Светланы Аллилуевой и соответственно внучка Сталина работает на Камчатке давно, она приехала туда раньше меня. Живет она в поселке Ключи, который позднее стал городом. Работает на Ключевской вулканостанции и занимается в основном вулканами Безымянный и Ключевской. По специальности она геофизик и мы с ней как-то по роду работы близко не пересекались, хотя, будучи в Ключах я несколько раз с ней встречался. С 1993 года она стала работать в группе КВЕРТ, которой я тогда руководил. Задача нашей группы была осуществлять мониторинг Камчатских вулканов для обеспечения безопасного полета авиации над Камчаткой и мимо нее. Общались мы с ней по телефону или по электронной почте в течение нескольких лет практически ежедневно, и работать с ней мне очень нравилось. Очень обязательная и ответственная. Тему ее дедушки Иосифа Сталина и ее матери я с ней никогда не обсуждал, поскольку, как мне показалось, ей не очень то хотелось на эти темы разговаривать. То, что фамилия Жданова у нее от отца, мужа Светланы Аллилуевой я знал и так. Поэтому все наши отношения были сугубо деловыми.
Как-то раз, когда я был в США, ко мне обратился знакомый американский вулканолог и сообщил, что Светлана Аллилуева, а она тогда проживала, кажется в США (а может в Англии, не помню), ищет оказию на Камчатку чтобы передать дочке письмо и какой то сувенир. И не мог бы я выполнить эту просьбу. Я с удовольствием согласился и привез для Кати из США небольшой пакет с коробочкой и письмом. Так повторялось несколько раз, в свой каждый приезд в США я уезжал оттуда с передачей для Кати от ее мамы, причем мама уже обращалась с просьбой прямо ко мне. Мне никогда бы не поверилось, что я в студенчестве слушавший вечерами по «Голосу Америки» «Двадцать писем другу» Светланы Аллилуевой, с трудом разбирая текст через помехи и глушилки (сейчас эта книга свободно продается), вдруг как-то с дочерью Иосифа Сталина соприкоснусь, пусть даже таким необычным образом. Уехав с Камчатки, я часто с теплом вспоминаю Катю, жалею, что у меня нет ни одной ее фотографии, и на память о ней у меня сохранилась только книжка, которую я купил в московском аэропорту Домодедово «Семья Иосифа Сталина», где Катя изображена на фотографии четырехлетней девочкой.
Джон Тодд
С Джоном Тоддом (John Todd) я познакомился в канадском городе Ванкувер в конце девяностых годов. Дело происходило на международном совещании по безопасности от природных факторов (цунами, землетрясения, извержения вулканов) в Тихоокеанском регионе. Кто нас познакомил, уже не помню, да это и неважно. Главное, что я познакомился с человеком, который сумел реализовать несбывшуюся мечту моей жизни. Джон Тодд вошел в книгу рекордов Гиннеса, как первый человек на Земле, посетивший все страны мира. Все 329 стран, включая бывшие Советские республики, а теперь независимые государства, малюсенькие островные государства, разбросанные по океанам и даже Южный полюс.
Американец ирландского происхождения, Джон много лет работал корреспондентом ВВС и передачи «Доброе утро Америка» в Шотландии, затем стал туроператором в США.
Джон налетал более 2 миллионов миль, совершив 2576 полетов на 513 авиалиниях. Он рассказывал, как летал вместе с бывшим личным пилотом президента США Джимми Картера на забытый Богом Тихоокеанский атолл, как попал под перестрелку в североирландском Белфасте, как был свидетелем взрыва бомбы баскских сепаратистов в Мадриде, и очевидцем тайфуна в Японии и видел, испытал или пережил многое-многое другое. Но лучше всего об этом прочитать в изданной им в 1994 году книге «Race for the World».
В настоящее время Джон Тодд вместе со своей американской женой проживают в окрестностях Оксфорда (Великобритания).
События одного дня.
Бывают дни, когда в течение дня происходит столько разных событий, что их можно было бы растянуть на неделю. Но все случается именно в один день.
Еду я в Анкоридже (Аляска) утром на работу в Аляскинскую вулканологическую обсерваторию на рейсовом автобусе. Доезжаю до конечной остановки и до места работы мне нужно прийти еще метров 600 по расчищенной от снега велосипедной дорожке. А дело было в феврале. Дорожка с утра расчищена и исполняет роль тротуара, поскольку на велосипеде зимой мало кто по ней ездит, хотя я встречал парочку зимних фанатов, на велосипеде с шипованными шинами. Иду по дорожке среди леса и вдруг вижу прямо перед собой огромного лося. А лосей в Анкоридже, как собак, везде там бродят по городу. Один раз лось подошел прямо к окну моего рабочего кабинета, уперся своим задом в стекло и стал ощипывать яблоньку, росшую напротив. У меня до сих пор дома хранится фотография огромной лосиной задницы во все окно. Поэтому лось меня своим присутствием не удивил. Вопрос был, как пройти дальше? Он загородил собой весь проход, по краям дорожки горы отваленного с нее снега, выше моего роста. Возвращаться назад и идти по проезжей части дороги уже не хотелось. Я покричал, посвистел, помахал руками – лось не реагировал. Смотрел на меня, как на скачущего перед ним дурака и ни с места. Тогда я начал лепить снежки и кидать в него. Я так развлекался иногда в лесу под Ломоносовым, где зимой, катаясь на лыжах по лесу, часто встречал лосей. Один раз даже на нас с приятелем, (мы тогда классе в пятом учились), лосиха, которая она была с маленьким лосенком, бросилась. Видно слишком близко к ним подошли, пересекли критическое расстояние. Мы с приятелем стали разворачиваться, чтобы убежать, запутались в лыжах, упали и, выставив лыжные палки перед собой, с ужасом смотрели, как она к нам приближается скачками по глубокому снегу. К счастью, она хотела нас только напугать и метрах в пятнадцати от нас остановилась, вернулась к лосенку и оба ушли. А нас с приятелем потом пол часа еще трясло от страха.
Возвращаюсь к Анкориджскому лосю. Кидал я в него снежки минут десять, пока не попал лосю прямо в лоб между рогов. И что удивительно, на него это сразу положительно подействовало, и он ушел с тропы.
Вечером того же дня возвращаюсь на автобусе домой. Мимо проносятся пожарные машины. Они как-то неловко подрезают наш автобус, и он заезжает в кювет, из которого ему уже самому не выехать. Водитель связывается с кем-то по телефону и объявляет пассажирам, что через пять-десять минут нас заберет другой автобус, а потом начинает ходить по салону и раздавать всем пассажирам какие то карточки. Оказывается, у водителей есть такие стандартные карточки свидетелей дорожно-транспортных происшествий, где каждому пассажиру предлагается вписать туда свой адрес, телефон и имя. После чего снова сдать водителю. Ему это может пригодиться, когда будет рассматриваться его случай с автобусом и необходимо будет подтвердить его невиновность. Впрочем, многие из пассажиров тут же эти карточки, не заполняя ни строчки, засовывали себе в карман и водителю не возвращали. То есть это дело оказалось сугубо добровольное. Я же свою карточку терпеливо заполнил и отдал водителю. Мне просто интересно стало, чем дальше все кончится. Но меня давать свидетельские показания так никуда и не вызвали.
Буквально через десять минут приходит другой автобус, нас пересаживают и везут дальше. И тут новый интересный случай. Заходит в автобус (а заходят в него через переднюю дверь и сразу расплачиваются с водителем или показывают ему проездной) прилично одетый студент. Начинает рыться по карманам и не находит своего бумажника, видно в Университете потерял или забыл где-то. Продолжает искать, уже минуты три ищет, все молчат и терпеливо ждут. Водитель тоже молча ждет и дверь не закрывает. Проезд стоит всего один доллар, автобус полупустой, на улице минус 30. Казалось бы, водитель должен был махнуть рукой и сказать: - А ладно езжай так, в следующий раз заплатишь. Или наоборот закричать: - Ну, долго ты еще? Из-за тебя стоим. И пассажиры должны были бы начать роптать, мол, когда мы поедем, сколько можно ждать? По крайней мере, в России было бы именно так. Нет, водитель по-прежнему не закрывает дверь и терпеливо ждет, пока парень найдет доллар за проезд. Парень не находит денег и начинает выходить из автобуса. И тут пассажиры автобуса в один голос начинают кричать, что парень, постой, куда ты на мороз, и предлагают заплатить за него. Парень отказывается, водитель не вмешивается и когда парень выходит, закрывает за ним дверь и едет дальше. А студент остается на остановке (причем без шапки на таком морозе). Ну, про водителя мне еще понятно, он на работе и на него могут «настучать» те же пассажиры, что он возит бесплатно. Но то, что все пассажиры проявили участие и предлагали заплатить за проезд незнакомого им человека – меня тронуло. Не ожидал я такого от американцев.
Едем мы дальше и, подъезжая к своей остановке, я вижу, что пожарные машины, которые нас подрезали, торопились не зря. Горел мой дом. Мой – в смысле, что в этом восьмиэтажном доме была квартира, которую я снимал. Все в дыму, жильцы на улице, на морозе стоят. Я сразу начинаю вспоминать, а курил я утром или нет в квартире? Дело в том, что курение в квартирах запрещено. Об этом тебя предупреждают, когда ты вселяешься. Мои русские друзья эмигранты, когда в первый раз пришли ко мне в гости, и увидели, как я иногда бегаю курить на кухню, включив вытяжку над плитой и чуть ли не засунув туда голову, быстро вопрос с курением решили в мою пользу, поскольку сами курят. Они просто сняли крышку с детектора дыма, висящего на потолке, вынули из него батарейку, после чего он перестал работать, и защелкнули крышку на место. А мне отдали батарейку со словами – не забудь вставить обратно, когда будешь выселяться. Наши нигде не пропадут, я в этом всю жизнь убеждаюсь.
К счастью причиной пожара оказался не я, горело что-то в подвале дома, но дым тянуло наверх по всем этажам, поэтому всех и выгнали на лютый мороз, пока тушили.
Вот так за один день произошло столько всего интересного и познавательного для меня.
Нью-Йоркское метро
Метро в Нью-Йорке мне не понравилось. Мне приходилось ездить на метро в Японии, Мексике, Швеции, Франции, Англии, Армении и на Украине, ну и конечно в Москве и Петербурге, поэтому есть, с чем сравнить. Не зря говорят, что наше метро – лучшее в мире. Я бы еще добавил, что и самое глубокое, особенно в Петербурге.
Хотя шведское - тоже ничего. Чистенькое и очень бесшумное, поскольку там, у вагонов резиновые колеса. Английское метро прилично выглядит и в нем очень легко ориентироваться. В Японии (в Токио) все надписи на схемах метро написаны японскими иероглифами, станций очень много и линии метро так переплетены, что уже не понимаешь, где ты находишься, как только входишь в вестибюль метро. Да и в час пик там не протолкнуться, на станциях дежурят специальные служащие, которые помогают затолкать людей в вагон. В Париже станции метро очень некрасивые, и мало чем отличаются от самих тоннелей, но зато станций очень много и в этом их главное преимущество. Весь Париж можно объехать на метро.
Схема линий метро в Сантьяго напоминает букву П: одна длинная горизонтальная ветка и от нее вертикально отходят вниз две «ножки». Это наверное самое простое метро в мире после Еревана и возможно, Киева.
«В американском метро, точнее в Сабвее, как они его называют в Америке, очень грязно, между рельсами бегают крысы, валяются пакеты, газеты и прочий мусор. Выглядит все, как на помойке. Метро ходит с большими интервалами, почти как у нас электричка. Это не Петербург, где поезд приходит через каждые 2-4 минуты! Правда, метро в Нью-Йорке работает круглосуточно, но ночью ждать поезда придется час. Почему так редко ходит метро? Очень маленькая плотность населения. Все кто ездит на метро, в основном живут на окраинах или в пригородах. В центре, особенно поздним вечером народу мало. И так вагоны полупустые. Билет на метро достаточно дорогой - 1,5 доллара в один конец. В метро нет элементарных схем, и непонятно, куда едешь. Магнитофонных записей с названиями станций нет, да и по радио объявляют станции очень невнятно. Метро идет очень медленно. Остановок много, они расположены слишком близко. Кроме того, исследователи из Columbia University обнаружили, что уровень шума в нью-йоркском метрополитене может вызвать глухоту. Уровень шума в транзитной системе метрополитена города Нью-Йорка превышает нормы, установленные Всемирной Организацией Здравоохранения. Ежедневная 30-ти минутная поездка в метро Нью-Йорка может привести к потере слуха у пассажиров. Наивысший показатель, зафиксированный на платформах станций метро, составил 106 децибел. Согласно международным стандартам, такому сильному шуму можно подвергаться без вреда для своего здоровья не более 30 секунд. Для сравнения, уровень шума при обычном разговоре составляет 45-60 децибел, использовании бензопилы - 100 децибел, выстреле из огнестрельного оружия - 140 децибел.
Так вот на Нью-йоркской подземке мне как раз нужно было ехать на метро из аэропорта Кеннеди в северный Манхеттен, где в испано-язычном квартале уж несколько лет жили мои друзья, эмигранты из Ленинграда, которые позвонили мне поздно вечером в отель и пригласили к себе в гости с ночевкой. Я вначале отказывался, ссылаясь, что по дороге заблужусь и никогда к ним не доеду. Кроме того, я слышал, что вечером ездить в метро небезопасно. Они меня успокоили тем, что в третьем вагоне всегда едет полицейский, что пересадок мне делать не надо и предупредили, чтобы я наготове имел в кармане 20 долларов на случай, если меня начнут грабить. Короче успокоили так, что вообще ехать расхотелось. Но очень уж хотелось их увидеть, и я поехал. Добирался я к ним часа полтора. В третий вагон я не попал, поскольку не рассчитал место, где он остановится. Пассажиров в вагоне практически не было. Я ехал с зажатой в кулаке двадцаткой, готовый расстаться с ней в любую секунду, и все ждал, когда же меня начнут грабить? В ожидании неизбежного, я сидел с такой зверской рожей, что все входящие в вагон, едва взглянув на меня сами старались отсесть куда-нибудь подальше.
Интересно наблюдать за публикой в метро, которая меняется в зависимости того, в каком районе Нью-Йорка ты едешь. В центральном Бродвее, где расположено большинство театров, публика садится прилично одетая, элегантные мужчины с дамами. Следует отметить, что в центре Манхеттена практически невозможно припарковаться на своей машине, тем более остановки почти везде запрещены. Мы с моей знакомой (это была уже другая поездка в Нью-Йорк) как-то почти час кружились, прежде чем нашли место, где поставить машину. Поэтому все там ездят в центре Манхеттена или на такси или на метро. Когда проезжал Гарлем – в вагоне были практически одни афроамериканцы. Их то я больше всего и боялся, но ничего, обошлось. Они меня, похоже, тоже испугались. Дальше к северу в вагоне появляется все больше латиноамериканцев. Детей в метро в такой поздний час я вообще не встретил.
Наконец я добрался до своей станции. Вышел, оглянулся, а вокруг уже никого. Вроде бы вышло из всех вагонов человек двадцать, но все куда-то подевались. Походил по платформе, поискал эскалатор, а там не только эскалатора, там вообще нет выхода на поверхность. Стены глухие с двух сторон и все. Замуровали, демоны – вспомнил я тогда фразу из известного фильма. Наконец человек в униформе, случайно оказавшийся на платформе, понял, в чем моя проблема, подвел меня к стене, нажал кнопку и ко мне спустился огромный лифт. Оказывается, все пассажиры на этой станции на лифте поднимаются на поверхность. В жизни бы не догадался. Вышел на улицу, разжал кулак, а там моя двадцатка сохраненная. А тут уже и мои друзья по улице гуляют, меня дожидаются. Вот так я прокатился ночью на Нью-Йоркском метро.
Патайя (Таиланд)
В Таиланде я как-то встречал Новый год. Это был второй раз в жизни, когда я встречал Новый год за рубежом. Первый был в Анкоридже на Аляске. Там, правда, все бурно встречают Рождество. На Новый Год у них уже не остается сил, и американцы его практически не отмечают.
Довольно непривычно встречать Новый год на юге. Пальмы, тепло, море рядом плещется, арбузы на столе и все под музыку группы «Иванушки Интернэшнл» исполнявшей хит того сезона «А на небе тучи ….». Кстати, до сих пор не пойму, что в этой группе делает рыжий Аполлонов-Григорьев? Он, по-моему, и петь то не умеет, по причине отсутствия голоса, а только речитативом слова вставляет во время очередной песни, хотя бегает и крутится на сцене, как основной исполнитель и привлекает к себе все внимание. Впрочем, это мое личное мнение, и речь пойдет не о нем.
Любопытно было наблюдать, когда в Патайю под Новый Год приехала отдыхать группа бандюганов из Новосибирска.
Мне как-то доводилось отдыхать в Греции вместе с похожими ребятами из Череповца. Мы совершенно случайно оказались в одной туристической группе. Со мной в номере даже жил один из них, который все свободное время спал, поскольку по его словам прилетел в Грецию, наконец-то спокойно отоспаться. А вечерами он обстоятельно рассказывал мне об отлаженной и весьма надежной системе угона автомобилей из Германии, чем собственно все они и занимались.
Эти новосибирские видно только что приехали в Таиланд, поскольку были еще все незагорелые, завалились в ресторан среди бела дня. Все как один в массивных золотых цепочках, в окружении длинноногих девиц. Громко крикнули на родном русском проходящему мимо местному официанту: - Эй, голытьба, тащи сюда ананас. Что удивительно, официант понял и тут же притащил. Затем громко произнесли тост: - За Новосибирскую мафию! Все посторонние русские посетители, сидящие за другими столиками в ресторане, на всякий случай тоже выпили, у кого что было. Затем одна из девушек в этой компании попросила своего друга принести ей коктейль и орешки. Один из этих бандюков пошел к стойке бара, но по дороге вспомнил, что не знает по-английски слово орешки. Оборачивается и спрашивает у своих: - Эй, пацаны, а типа как эти орешки не по-русски сказать? - Пинатс, - подсказывает ему один из самых продвинутых в их группе. Парень идет дальше, но, подойдя к стойке, видно опять напрочь забывает это слово, а может, просто не расслышал подсказку. Дальше все сидящие в зале становятся свидетелями следующего диалога:
Братан девушке за стойкой: - Уан коктейль и уан пенис.
Публика в зале тихонько в кулак: - Гы-ы-ы.
Девушка в полном изумлении: - What? (не понимает, одним словом)
Публика в ресторане вполголоса: Гы – гы-ы…
Братан уже громче: - Уан коктейль и уан пенис.
А чтобы девушке за стойкой было понятнее, открывает свой рот и тычет туда своим указательным пальцем. Публика в зале от удовольствия просто сползает под столы, давясь от смеха, хотя по прежнему громко смеяться никто не решается.
Девушка в смущении убегает и возвращается с огромным негром, который возможно понимает русский язык и должен ей помочь в этой щекотливой ситуации. Друзья братана за своими столиками дружно и громко ржут и кричат: - Ну вот, допросился.
Парень, наконец-то соображает, что сказанул что-то не то и пальцем тычет уже не к себе в пасть, а на орешки на прилавке, что собственно мог и сделать в самом начале. Ситуация благополучно разрешается.
А еще через день я наблюдал картину, как одна из их девушек, врезалась на своем водном мотоцикле на полном ходу в такой же водный мотоцикл какого то отдыхающего корейца и сломала себе ногу. И вот ей на берегу вызванная скорая оказывает первую помощь, накладывая шину, рядом сидит на корточках и извиняется убитый горем кореец, а над ним склоняется один из этих новосибирских братков и орет на него по-русски на весь пляж: - Урою, падла, ты щас попал на такие бабки…
А девушку жалко, я ее потом часто видел в шезлонге на берегу моря с загипсованной ногой, приехала отдохнуть и покупаться и вот на тебе….
Кстати о наших девушках. Познакомился я на пляже с одним бизнесменом из Мурманска. Он один отдыхал и я один, и как-то в беседе мы друг другу приглянулись. А я заметил, что две-три минуты общения с незнакомым человеком сразу показывают, интересно тебе с ним будет дальше общаться или нет. С ним было интересно, а поскольку вдвоем веселее время коротать, хоть поболтать можно, стали мы с ним вместе, как сейчас принято говорить – тусоваться. Вечерами вместе ездили в центр города на дискотеки, шоу Гоу-Гоу (это когда вокруг шестов в тесном салоне под музыку довольно однообразно дергаются голые Тайки со скучающими лицами, а вокруг одни мужики, выпучив глаза и пуская слюни, на это смотрят). А еще через день мы с ним познакомились с представителями Коломенской колбасной фабрики. В соседней гостинице проживало человек двадцать с этой фабрики, они все приехали на корпоративный отдых, причем три четверти состава были женщины. Мы быстро влились в их компанию, и уже вечером выпивали со всеми в одном из их номеров, причем закуска у них была классная: они привезли с собой килограмм сто колбасы разного сорта со своей фабрики, которую спасали от жары и микробов в холодильниках своих номеров. А у нас было много выпивки. И вот в один из вечеров, мы, с моим новым приятелем приняв с коломенскими очередную дозу спиртного и закусив их продукцией, решили поехать в город поболтаться. И прицепилась в последний момент с нами ехать одна из этих Коломенских женщин, которую нам никакими силами было не отцепить. Поскольку ехали мы с определенной целью – поглазеть на танцующих местных женщин, на шестах, то наша нам была совершенно ни к чему, тем более женщины в такие заведения, как правило, и не заходили. Но женщина оказалась настойчивой и упрямой, и все равно поехала с нами, несмотря на все уговоры остаться дома. Приехали. Уже в дороге начинаем с приятелем думать, как от нее избавиться. А пока заходим все вместе в первый попавшийся стрип – бар. Вокруг одни мужики, глазеющие на сцену и потягивающие пиво, а среди них выделяется одиноким подвыпившим цветком наша пьяная, но еще симпатичная «коломенская колбаска». Тут подходит к нам один американец и спрашивает, с нами ли эта девушка, показывая на нашу попутчицу? Мы говорим, что с вообще то с нами, но мы могли бы ее ему уступить. И тут американец совершенно неожиданно для нас спрашивает – Сколько просите за нее? А девушка наша к счастью по-английски ни бум-бум, стоит рядом, нам и американцу глазки строит и пьяно так улыбается. И мы решаем ее ему продать, раз он сам предлагает. Тем более он на вид трезвый, тихий и спокойный, видно, что не хулиган или маньяк какой то. Хотя маньяки, наверное, внешне тоже тихие и спокойные. Но тогда мы об этом не думали и за 50 американских рублей, со словами: - Только не обижай ее, - подтолкнули нашу девушку в его объятия. Он ее обнимает, она ему улыбается, толком ничего не поняв, а мы уходим на второй план и незаметно сваливаем в другой бар. А поскольку русских там, среди отдыхающих в сто раз больше чем американцев, и, по-моему, даже больше, чем местных тайцев, мы не сомневаемся, что она от него избавится в любую минуту, стоит ей лишь только пикнуть о помощи по-русски.
Наутро девушка находит нас на пляже, хоть мы и место поменяли, и устраивает достаточно громкий скандал, по поводу того, что мы ее бросили, и к ней пол - вечера приставал и куда то ее звал с собой этот самый противный американец. Но, по ее словам, она дала ему такой отпор, что он сам от нее убегал. Знай коломенских! К счастью мы достаточно быстро помирились, ибо жара и море не располагают к ругани, купили на честно заработанные на ней деньги местной выпивки и все вместе пошли доедать коломенскую колбасу.
Аддис-Абеба (Эфиопия) – Анадырь (Россия)
Названия двух отдаленных друг от друга городов в названии этого рассказа выбраны не случайно. Просто оба случая, которые произошли в разное время, чем-то похожи между собой.
В Эфиопии я оказался случайно, провел там часа четыре не выходя из самолета и благополучно оттуда улетел. Впрочем, я там был не один, нас было человек двадцать. А дело было вот как. Летели мы осенью 2004 года на арендованном самолете ИЛ-76 из Петербурга в Антарктиду. Точнее, сначала летели в Кейптаун и должны были сесть в Найроби (Кения) на дозаправку. Но дул сильный встречный ветер и топлива до Найроби не хватило. Поэтому командир корабля принял решение срочно садиться в Аддис–Абебе, других вариантов просто не было. Но поскольку нас в Эфиопии сильно не ждали, то когда мы приземлились, самолет сразу окружили военные с автоматами. А я когда африканца с автоматом вижу, мне сразу становится не по себе. Почему-то кажется, что он в любой момент без всякой причины начнет из него палить. Может, боевиков по видику насмотрелся, а может просто у них вид всегда такой непредсказуемый, да еще с автоматами в руках.
Сидим мы в самолете, человек двадцать, рейс чартерный, все друг друга знаем. Ждем, что дальше будет. Первые минут двадцать мы вообще думали, что мы в Найроби. Я еще поразился, а чего это так холодно, Африка же, как никак. А просто Аддис-Абеба расположена гораздо выше, чем столица Кении Найроби, на высокогорье.
На землю нам выйти из самолета не дают. Иллюминаторов в нем нет, я к двери открытой подошел, трап стоит, а чуть подальше автоматчик эфиопский. Подумал я немного и решил не спускаться, чего там у этого эфиопа на уме? Так, сфотографировал окрестности прямо из самолета.
Наши флайт-менеджеры тем временем вместе с командиром корабля проблему заправки пытаются решить. А проблема заключалась в том, что в Найроби мы планировали купить топливо по одной цене, а здесь нам предложили по другой – более дорогой и таких денег у нас с собой просто с собой не было. Оплатить топливо по кредитной карточке или просто снять с кредитки деньги не представлялось возможным, по причине отсутствия работающих в выходные банкоматов в аэропорту и в Аддис-Абебе, да и далеко город от аэропорта. И начали мы с шапкой ходить по самолету и собирать валюту у пассажиров, благо все свои, кто сколько мог, столько и давал. А у самолета заправщик эфиопский стоит с цистерной полной топлива и ждет, когда деньги заплатят. Потом все же эта проблема как-то решилась, нас заправили и выпустили лететь дальше. И деньги всем обратно вернули, не понадобились. Но ситуация все равно была забавная, особенно когда с шапкой по самолету ходили деньги собирать.
А несколькими годами раньше я летел на самолете «Аляска Эрлайнз» из Анкориджа на Камчатку. Причем летел с международного рабочего совещания, на котором обсуждалось взаимодействие между гражданскими и военными ведомствами при использовании американскими гражданскими самолетами аэродромов двойного назначения на территории Российского Дальнего Востока. То есть тех наших аэродромов, где базируются и гражданские и военные самолеты. С Российской стороны присутствовало много военных чинов из Москвы, и все вопросы на совещании решили быстро и к взаимному удовольствию.
И вот летим мы с Аляски, сильный встречный ветер, и самолет меняет курс, так как до Петропавловска Камчатского ему не хватает топлива и идет в сторону Анадыря, чтобы сесть там на дозаправку. Гражданские службы аэропорта дают добро на посадку. Но когда самолет садится, его тут же блокируют с двух сторон прямо на полосе военные грузовики. В салон самолета поднимается наш военный и сообщает, что самолет арестован за незаконную посадку. Оказывается, гражданские не согласовали вопрос о посадки с военными, а поскольку между ними, по-видимому, существовали какие то трения, то военные решили показать, кто здесь хозяин. Экипаж самолета связывается со своим головным офисом в Сиэтле, и пока эту проблему решают, мы все сидим в душном самолете. Американские пассажиры в панике, мой сосед американец спрашивает, когда нас выпустят? А в это время как раз выборы в Государственную думу происходили. Я ему и отвечаю в шутку, что вот когда новый состав думы утвердят, она соберется и будет на заседаниях в нескольких чтениях решать нашу проблему. Думаю, за неделю разберутся.
Через три часа в самолете кончается вся питьевая вода, маленькие дети начинают плакать, командир корабля по радио периодически объявляет, что вопрос, наверное, скоро решится и призывает всех к спокойствию и терпению. Еще через полчаса грузовики уезжают с полосы, причем никому ничего не объявляется со стороны наших военных. Никто даже не поднялся в самолет, чтобы извиниться за причиненные неудобства или хотя бы объяснить ситуацию. Пилот говорит, что военные ему тоже ничего не сообщили, и он попытается взлететь, раз полоса свободна. Мы взлетаем, и я с ужасом жду, а не запустят ли нам вслед какую-нибудь ракету? Может взлетать и нельзя было вовсе?
Возникает вопрос: и кому было нужно это международное совещание, после которого ничего практически не изменилось? Такое ощущение, что наши военные чины туда просто присутствовать летали.
Завершая эту тему вынужденных посадок, хочу вспомнить еще один рассказанный мне случай, когда во время вьетнамской войны, наши истребители заставили сесть на Курильских островах американский военно-транспортный самолет, который нарушил наше воздушное пространство. В самолете находилось почти сотня американских десантников, которых везли во Вьетнам. А на острове, где их посадили, находилась всего лишь одна наша погранзастава, на которой было менее двадцати пограничников. В результате наши бойцы, вместо границы, охраняли еще и эту сотню коммандос. А ведь их же и кормить чем-то надо. И пока вопрос в Москве решался несколько дней, эти американские десантники сожрали месячный запас продовольствия, предназначенного для заставы. Как сказал один прапорщик: если наше государство думает, что оно нас кормит, то пусть оно думает, что мы его защищаем.
В конце концов, в Москве ничего лучше не придумали, как отпустить их с миром и они улетели дальше, воевать против нас же, только во Вьетнаме, а пограничники так и не поняли, зачем самолет тогда вообще сажали к ним?
Необычные памятники.
Интересные в разных городах мира установлены памятники. Я все пытаюсь найти некий мировой каталог или фотоальбом с перечислением и фотографиями необычных памятников, но, по-видимому, такового еще не существует.
В каждом городе есть какой-то свой необычный памятник. В Брюсселе вам обязательно покажут памятник писающему мальчику, в Стокгольме просто памятник малюсенькому мальчику, самый маленький памятник в мире. В Копенгагене – памятник русалке, а в Петербурге – Чижику–Пыжику. Кстати, памятник Чижику-Пыжику установленный на набережной реки Фонтанки у Пантелеймоновского моста, находится там не случайно. В 19 веке рядом (Фонтанка, 6) находилось Императорское училище правоведения, студенты которого носили желтую форму и шапки, напоминающие оперение чижика. Студенты любили посещать трактиры, тогда и родилась известная песенка.
Иногда, разглядывая свои и чужие фотографии, сделанные в разных уголках мира я поражаюсь фантазии авторов.
В Филадельфии, в центе города я видел памятник прищепке. Обыкновенная бельевая прищепка высотой метров пять на высоком пьедестале. В Сан-Франциско мне попался на глаза бронзовый памятник двигающемуся человеку, у которого несколько ног, рук, голов, как на смазанной фотографии, сделанной во время движения. В Петербурге есть памятник гоголевскому носу, в смысле не носу Гоголя, а герою его произведения - носу, сбежавшему от майора Ковалева. В Петрозаводске на набережной стоит металлическое дерево желаний с ухом и в это ухо желания и можно нашептать. В Бремене есть памятник Бременским музыкантам. В Вятке установлен памятник бомжу - человек с палочкой, чтобы ворошить мусор в одной руке и с авоськой пустых бутылок в другой. В Кейптауне я видел скульптуру, изображавшую огромный револьвер, ствол у которого был завязан узлом. Памятник плавленому сырку "Дружба" установлен в Москве в 2005 году во время фестиваля сыра. Памятный знак водопроводному крану-заглушке установлен в Петрозаводске на набережной Варкауса в память 70-летия Петрозаводского водоканала, а в Потсдаме (Германия) – памятник огромному водопроводному крану, который торчит прямо из стены дома. В Минске установлен памятник кошельку, а в Новосибирске – первому светофору.
В Ульяновске установлен памятник лени (не путать с Лениным). Поскольку Ульяновск – родина писателя Гончарова, то памятник установлен в честь его романа Обломов и представляет собой металлический диван, правда немного тесноватый для Обломова. В Екатеринбурге есть оригинальный памятник человеку невидимке: постамент с отпечатками босых ног. В Львове есть памятник улыбке, в г. Мышкине – валенку, в Димитровограде – памятник рублю.
В Австралии увековечена моль, в Урюпинске – коза, в Бостоне – воробей, в Праге – лягушка. Памятник зайцу, спасшемуся от наводнения, установлен в Петербурге в 2003 году у Кронверкского пролива, омывающий Заячий остров, на котором расположена Петропавловская крепость. Памятников кошкам, коровам и собакам просто не перечесть.
В городе Гартц (Германия) установлен памятник картошке, а в Канаде есть памятник галушке, наколотой на вилку. В Калининграде собираются открыть памятник шпротам в масле.
В нашей стране до сих пор больше всего сохранилось памятников Ленину, но их пока еще нельзя отнести к категории необычных.
Бассейн
Небольшой американский городок Санта-Фэ, расположенный в центре огромной пустыни Невада, знаменит тем, что является столицей штата Нью-Мексико и еще там неподалеку находится знаменитая ядерная Ливермонская лаборатория, это одно из самых засекреченных мест в США. В этом городе в 1991 году проходил международный Вулканологический конгресс. И вот мы с Сергеем Жариновым, будучи на этом конгрессе, поехали в гости к нашим американским коллегам, которые жили в другой гостинице. Посидели с ними, поболтали, а вечером перед отъездом напоследок решили искупаться в бассейне их гостиницы, поскольку в нашей бассейна не было. Единственным неудобством было то, что мы не взяли с собой плавок. И еще немного смущала табличка с напоминанием, что в это позднее время купаться уже нельзя. Видимо, чтобы не мешать спать постояльцам отеля. Еще одна табличка говорила о том, что купаться можно только проживающим в этом отеле. Но поскольку время уже было позднее, у бассейна, расположенного во внутреннем дворике отеля под открытым небом, никого не было, мы решили все правила нарушить и вдобавок, решили купаться голыми. Разделись, залезли в бассейн, плаваем. А тут как назло служитель бассейна, мексиканец по виду, приходит, и с одной стороны вроде бы нас и не гонит, хотя мог бы это и сделать, но и сам не уходит. Сел на стул на краю бассейна и сидит, как немой укор. Ну, а мы плаваем и все ждем, когда он уйдет. Мало того, что мы здесь посторонние, так еще как-то непривычно голыми перед ним выходить. А тут к нему вообще все семейство привалило: жена с маленькими детьми. И как назло все сидят как раз на пути к нашей одежде. Я Сергею говорю: - Слушай, они вообще отсюда не уйдут, они ждут, когда мы вылезем, и возможно еще будут бассейн чистить. Так что давай выходить голыми, делая вид, что ничего особенного не случилось. Ну и выходим и идем прямо на них. Как они все растерялись, видно не ожидали увидеть такого. Жена детей спиной к нам разворачивает, и глаза им ладошкой закрывает, мексиканец тоже отворачивается. Они, наверное, нас за каких то извращенцев приняли или за голубых. Через секунду их как ветром их сдуло. Впрочем, и нас тоже. Американцы потом нам рассказали, что всю эту сцену наблюдали в окно, и она их страшно позабавила. Они даже ставки начали делать между собой, кто из нас первым осмелится вылезти из воды.
А спустя несколько лет примерно аналогичный случай произошел на Камчатке с участием сотрудницы Института вулканологии Юлии Добрецовой. К нам в Институт приехал в командировку то ли профессор то ли академик по фамилии Ракитянский, и поселили его в курортной зоне Паратунка, где множество бассейнов с природной термальной водой. За профессором, чтобы привезти его в Институт поехал наш сотрудник Игорь. А Юлька увидела, что он отъезжает от Института и кричит: Игорь, ты куда? Думала вдруг подбросит ее по дороге. Он ей: - За Ракитянским. Она ему: - Тогда купи и мне две бутылки. Думала, он за вином поехал с таким названием.
А вскоре Юлька уже познакомилась с профессором, и как-то, нагрянув к нему в гости, узнала от обслуживающего персонала, что он в данный момент купается в бассейне (а там, где он жил, был во дворе небольшой индивидуальный бассейн). Юлька не растерялась. Сидеть и ждать, когда он выйдет, ей было лень. Она переоделась в купальник и плюхнулась к нему в бассейн. Но Юля не ведала, что он, не ожидая гостей, купается там голым. И вот сидят они вечером в горячей воде беседуют на всякие умные темы, а профессору уже жарковато, немолодой он, и сидеть очень долго в горячей воде не то что бы полезно, а очень даже вредно. Вылезать ему первому из бассейна понятное дело неудобно, а сказать, что он в неглиже - стесняется. В результате профессор не выдерживает и говорит Юльке, спасибо за интересную беседу, но мне пора уходить. И наивно думает, что раз Юлька у него в гостях, то первой должна вылезти из бассейна именно она. А она ему: - Хорошо идите, а я еще немного поплаваю. Посидел он в воде еще минут пять и уже в открытую ей отчаянным голосом: - Ну не могу я выйти, я голый. Вот так Юлька чуть не уморила в горячей воде заслуженного профессора.
Петербург - Сантьяго
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Летим мы осенью 2005 года на самолете «Люфтганзы» из Санкт Петербурга в Сантьяго (Чили). Нас пятеро и цель нашей поездки – через немецкий Франкфурт, бразильский Сан Пауло и чилийский Сантьяго добраться до городка Пунта Аренас на юге Чили. Оттуда на небольшом самолете «Баслер», который нас там должен был ждать, мы должны были перелететь на Антарктическую станцию Беллинсгаузен. Далее, следуя через английскую станцию Халлей Бэй, нам предстояло добраться до конечного пункта нашего путешествия - станции «Новолазаревская». Сразу оговорюсь, вместо четырех запланированных дней эта дорога заняла у нас девять. В основном из-за нелетной погоды в Антарктиде. Три дня мы добирались до Пунта Аренаса, еще три дня провели там и три последних дня добирались до места уже внутри Антарктиды.
В аэропорту Пулково в «дьюти-фри» я купил нам в дорогу литр «Столичной». Во время пересадки во Франкфурте мы ее в зале ожидания, встав в кружок и загородившись от всех, благополучно перелили в бутылку из-под минеральной воды, чтобы не смущать стюардесс в самолете, когда будем эту «Столичную» распивать на пятерых. Но места в самолете у нас оказались разные, я сидел далеко от наших, а бутылка осталась у меня. Следующая посадка в Сан-Паулу (Бразилия). Лететь предстояло очень долго, поэтому в какой-то момент я подозвал стюардессу, попросил у нее апельсинового сока и сделал себе «Отвертку», разбавляя сок водкой, причем со стороны это выглядело, как будто я разбавляю сок минералкой. Наконец, когда цвет сока в стакане почти перестал отличаться от цвета водки, я помахал рукой Юре Гаврилову, чтобы он забрал бутылку и они с Лешей Николаевым (а они сидели рядом) тоже выпили. Юра забрал бутылку, но не успел я даже задремать, как он прибежал обратно и сообщил, что водку отобрали стюардессы. А дело было так. Они с Лешей тоже сообразили, что водку надо чем-то запивать или разводить, вызвали стюардессу, но заказали почему-то вместо сока бутылку минеральной воды. Далее стюардесса наблюдала такую картину: два мужика наливают в стакан «минералки» из своей бутылки, доливают туда принесенной минералки и, морщась и крякая, все это выпивают. Ее это естественно насторожило, она подошла и попросила понюхать содержимое нашей бутылки. Понюхала, ахнула и тут же ее конфисковала, пообещав вернуть, когда прилетим. И правда вернула, когда приземлились в Сан-Паулу, причем водки в бутылке, как мне показалось, стало меньше. Может быть, они ее сами в полете попробовали немножко?
В Сан-Паулу экипаж самолета менялся, нас кто летел дальше до Сантьяго, из самолета не выпускали и мы под шумок, собрались наконец-то все вместе и быстро эту бутылку в самолете допили. Так мы встретили
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Мои знания о Чили, несмотря на географическое образование, были и остаются до сих пор всегда весьма скудными. Страна, вытянутая узкой соплей через половину Тихоокеанского побережья Южноамериканского континента. Ключевые имена ассоциирующиеся с Чили и сохранившиеся в памяти – хороший президент Сальвадор Альенде, плохой диктатор Аугусто Пиночет, коммунист Луис Корвалан, воспетый в лозунгах по всей стране «Свободу Луису Корвалану», а также в частушечных четверостишьях («просыпаюсь утром рано – нет Луиса Корвалана, вот она, вот она – хунта поработала»), певец Виктор Хара, замученный хунтой и поэтому ставший в СССР национальным героем, чилийский футболист с русским именем Иван Саморано, с успехом игравший в Европе, кажется в мадридском «Реале». Дополнительные слова, связанные с Чили – это жгучий перец с таким же названием, дворец Ла Монеда в котором безуспешно отстреливался из автомата окруженный хунтой президент Альенде, стадион, на котором Виктора Хару пытали и затем расстреляли во время переворота, что позднее было воспето Александром Градским в рок опере «Стадион». Знания о Чили дополнялись фразой: «есть лисицы и медведи, есть запасы красной меди, есть вино, всех вин отменней, гуано для удобрений» из популярной в свое время рок оперы Алексея Рыбникова «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». Еще я знал, что существует сборная Чили по футболу, с которой в 1973 году мы отказались играть отборочный матч чемпионата мира, в знак протеста против переворота и в результате не попали на чемпионат. Помнил, что в Чили есть вулканы, в том числе самый высокий в мире действующий вулкан в непроизносимым названием Лльялюлалько, и что время от времени в Чили происходят землетрясения. Вот, собственно и все. Чили – это страна, которая до сих пор редко упоминается в нашей прессе, по радио или телевидению. Гораздо реже, чем, скажем, Бразилия или Аргентина. Чилийских композиторов, художников, писателей и поэтов я вообще не знаю. Из песен помню только «Полет Кондора» Саймона и Гарфанкела, и популярную в 70-е годы революционную песню «Венсеремос», сейчас уже успешно всеми забытую. Догадывался, что говорят там на испанском, как впрочем, и во всей Южной Америке, за исключением португало-говорящей Бразилии. Знал про знаменитый остров Пасхи с его непонятного происхождения каменными изваяниями, который принадлежит Чили.
Проведя всего пол дня в Сантьяго, я узнал ненамного больше: оказалось, что Сальвадору Альенде установлен памятник прямо у президентского дворца, где его застрелили во время переворота. Выяснилось, что Сальвадору Альенде во время штурма дворца было предложено сдаться с обещанием неприкосновенности и предоставлением возможности вылететь в любую страну, причем самолет этот сразу после взлета должен был быть сбит по приказу Пиночета. Памятника диктатору Аугусто Пиночету, поднявшему на ноги Чилийскую экономику, и которым в свое время пугали маленьких детей и больших взрослых, не обнаружил, возможно, потому, что он еще жив.
Президентский дворец оказался ниже, чем я представлял, а вход во внутренний двор дворца – бесплатный, правда на входе стоит металлодетектор и охрана. В городе есть еще и ипподром, который не менее популярен, чем стадион, а стадион действительно существует. Город Сантьяго огромный и в нем много зелени. Перед входом на рыбный рынок почему-то написано большими буквами – Луис Корвалан.
Красивая архитектура, чисто, много музеев и памятников, цивилизованные водители. С горы в центре города открывается прекрасная панорама города, и я пожалел, что такой горы нет в нашем Санкт-Петербурге, ее роль там выполняет колоннада Исаакиевского собора. Все школьницы начальных классов ходят в одинаковой темно-синей униформе, которая очень им не идет, особенно тяжелые черные ботинки и гольфы.
В столицу Чили Сантьяго мы прилетели рано утром, хоть и смертельно уставшие, но еще вполне задорные. При получении багажа случился первый конфуз. По ленте выдачи багажа бегала полицейская собака, которая обнюхивала чемоданы на предмет наркотиков, а может и взрывчатки. Обнаружив что-то запрещенное, она, по-видимому, должна была начать лаять. Когда мы сняли и поставили на тележку один из наших рюкзаков, она подбежала, понюхала, после чего села рядом и не просто залаяла, а, закатив глаза, завыла. Откуда-то сразу набежала толпа полицейских радостно потиравших руки, и нас заставили открыть рюкзак. А Леша Николаев вез в нем пятьдесят пачек папирос Беломорканал по просьбе одного зимовщика из Антарктиды, который курил только Беломор. Вот собака от него видимо и ошалела, в смысле не от Леши, хотя кто знает, а от Беломора. Хотя Леша уверял, что она так отреагировала на шоколадки в этом же рюкзаке. Папиросы с интересом осмотрели, вдобавок видят, что мы не трясемся от страха перед ними, а громко ржем на весь аэропорт. Отпустили нас с миром и увели собаку, совершенно обалдевшую от такого количества унюханного. Наверное, в тот день она больше уже не работала.
Времени до нашего вылета в Пунта-Аренас у нас оставалось часов восемь, и мы решили провести их с пользой. Прежде всего, зарегистрировались на наш рейс и сдали багаж, оставшись только с сумками, в которых лежало самое ценное: ноутбуки, фотоаппараты и прочие недешевые вещи. Поменяли доллары и евро на их песо и стали думать, как нам удобнее выбраться в город. Вариант с рейсовым автобусом отпал по причине того, что автобус куда-то нас привезет, а где там дальше ходить по жаре в поисках интересного, мы не знали. В такси нам впятером было не поместиться. Тут к нам подбежал какой то местный мужик, представившийся представителем турфирмы, которая может нам организовать пятичасовую экскурсию по городу на микроавтобусе. Посмотрев до этого в буклетах в аэропорту, сколько может стоить такая экскурсия, мы немного поторговались, сбили цену до 90 долларов (на всех) и через пять минут уже грузились с ручной кладью в микрик.
Водитель говорил только по-испански, я сидел рядом с ним и как мог, переводил то, что понимал, на русский для остальных «наших». Вначале мы почему-то поехали на пустой ипподром, затем в Президентский дворец. Около Дворца остановки не было и водитель, остановившись на секунду, высадил нас, пообещав, что будет ждать на соседней улице. Мы обещали подойти минут через двадцать, но задержались во Дворце и вышли к этой улице минут через сорок. Прошли ее всю, нашего автобуса на ней не было. В автобусе остались все наши сумки, а мы не запомнили даже его номер, не взяли ни телефона, ни визитки водителя или представителя турфирмы из аэропорта. Прошлись по всей улице туда-сюда, никаких следов нашей машины. Что делать? Ситуация совершенно идиотская, нам скоро улетать и похоже мы остались без личных вещей. Я предлагаю всем вернуться на то место, где он нас высадил и ждать водителя там. Если он нас тоже случайно потерял, то, в конце концов, сообразит, где можно нас найти. И когда мы почти доходим до Дворца, видим нашу машину у тротуара с включенными аварийными сигналами. Оказывается водитель не смог найти место для парковки на указанной им же улице, а поскольку движение там одностороннее, то он просто все это время, пока мы были во Дворце, ездил по кругу, периодически возвращаясь на нашу улицу, и остановился только тогда, когда увидел нас. Представить не можете, как мы все рады были снова видеть его, его машину и особенно наши вещи в ней. Я тут же попросил у него визитную карточку с телефонами, но к счастью в течение остальной экскурсии такая ситуация у нас больше не повторялась. Мы благополучно пообедали в центре города и добрались до аэропорта, откуда вечером вылетели в Пунта Аренас на самом юге страны и когда мы туда добрались на небольшом самолетике местной авиакомпании, наступил
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Прожив три дня на юге Чили, в гостинице «Савой» в городке Пунта Аренас на берегу пролива Магеллана, я добавил к своим знаниям о стране наличие в ней страусов и пингвинов. А также вкус жареного мяса из этих страусов в ресторане. На улице увидели наши «Жигули» первой модели («копейку») на ходу и в хорошем состоянии. Я убедился также, что на юге страны дождливая осень, что Чилийские вина ни в чем не уступают по вкусу австралийским и южноафриканским и вина этих стран входят в тройку моих самых любимых вин. Убедился, что английского языка в городке практически никто не знает и приходится объясняться на ломаном испанском. В ресторане мы полчаса пытались объяснить официантке, что хотим, что-нибудь к чаю, типа тортика или печенья, но поскольку слов этих по-испански никто не помнил, то нам ничего и не принесли. Женя Лясковский правда вспомнил, что, кажется, видел слово, похожее на тортик, написанное на заборе, но мы все дружно его отговорили, убедив, что на заборах обычно пишут совсем другие слова и к чаю лучше на всякий случай этого не просить.
Случай в Михайловском замке
Эту историю рассказала мне Света Литасова, с которой мы долгие годы работали вместе на Камчатке и которая сейчас работает в Русском музее в Петербурге.
Во время одной экскурсии по Михайловскому замку, где как вы помните, был злодейски убит заговорщиками император Павел I, один из посетителей вел себя немного странно. Он практически не слушал экскурсовода, а когда экскурсия закончилась, этот мужчина подошел к экскурсоводу и спросил, почему на вчерашней экскурсии всех подводили к спальне, в которой был убит Павел, а во время этой – нет? Экскурсовод сослалась на нехватку времени, но согласилась с тем, что это ее оплошность и чтобы исправить ситуацию, тем более что посетитель второй раз пришел на ту же самую экскурсию, предложила провести его туда индивидуально. Они вдвоем подошли к двери спальни, где посетитель вынул из кармана кусок штукатурки, положил ее рядом с дверью, и громко сказав: - Я положил это на место, - быстро удалился. Экскурсовода это все страшно заинтересовало, она его догнала, и после долгих уговоров он рассказал ей следующее.
За день до этого он был на экскурсии в этом же дворце, и когда вся группа уже отходила от дверей спальни (внутрь никого не пускали, там был ремонт), он увидел на полу упавший с потолка кусок штукатурки, незаметно подобрал его и сунул в карман на память.
Ночью ему приснился сон. Император Павел погрозил ему пальцем и строгим голосом сказал: - Немедленно верни на место, то, что взял. Проснувшись в холодном поту, мужчина едва дождался открытия музея и снова записался на экскурсию в надежде незаметно вернуть штукатурку на место. Остальное, вы знаете.
Вода и кофе
В Антарктиде на нашей базе некоторое время жили японцы. В кают компании, которая была и нашей столовой, в углу стоял стандартный питьевой нагреватель, какие часто встречаются в офисах: перевернутая бутыль с водой на постаменте внутри которого был нагреватель и два крана для горячей и холодной воды. В течение дня и после ужина японцы обычно подходили к нему и набирали себе в бутылочки холодную воду, на случай, если захочется попить ночью. Воду мы добывали из ледника, на котором и стоял наш лагерь. Вытаивали нагревателем прорубь, закачивали насосом оттуда чистейшую ледниковую воду в пластиковые 20-ти литровые пластиковые канистры и отвозили их в кают-компанию.
В бутыль питьевого нагревателя вода наливалась именно из этих канистр, правда японцы этого не знали. Когда мы вначале предложили брать им воду прямо из канистр, они вежливо отказались и предпочли пользоваться нагревателем, думая, что там другая вода, привезенная из Кейптауна вместе с бутылками минеральной воды. Так мы и жили: поздно вечером, пока японцы не видят, заливали в нагреватель воду из канистр, а потом ее оттуда наливали себе японцы. И все были довольны.
Мы в Антарктиде, в отличие от японцев, предпочитали пить квас. Наш повар Дима делал классный квас из хлебных корочек, который настаивался также в 20-ти литровой канистре. Однажды я налил себе полную пластиковую бутылку этого кваса и поставил у кровати на ночь, если вдруг приспичит среди ночи попить. Приспичило. Я в полной темноте нащупал рукой на полу бутылку, поднес ее к лицу и открутил пробку. Но квас еще видно не настоялся, потому что мне в лицо тут же ударила сильная пенная струя. Бутылка почти полностью опустошилась. Я нащупал в темноте висящее над головой полотенце и вытерся, пить как-то сразу расхотелось, и я лег досыпать дальше. Называется, попил среди ночи кваску.
Вообще японцы, с их продвинутостью в технике и электронике, часто теряются в самых простых на мой взгляд, ситуациях. Помню на Камчатке, когда я работал с японцами, в полевом лагере вдалеке от воды (за водой ездили на машине к роднику), мы повесили на дерево обыкновенный рукомойник, в который сверху наливалась вода и чтобы она потекла, нужно было только снизу ладонями приподнять металлический стержень. Однажды я с большим интересом довольно долго наблюдал, как японец пытался помыть под ним руки. Он подошел к рукомойнику, подставил к нему снизу свои ладони и стал ждать, когда на них польется вода. Вода не лилась, для этого нужно было приподнять стержень, что японцу не приходило в голову, поскольку он давно привык ко всяким фотоэлементам и сенсорным штучкам. Подождав немного, он приподнял крышку рукомойника, убедился, что он полон воды и снова поднес к нему снизу свои ладони. Вода опять не текла. Так повторялось несколько раз, пока кто-то не подошел и ему не показал, как все просто делается. Я бы и сам к нему подошел, но мне очень хотелось узнать, догадается он сам, в конце концов, или нет? С другой стороны следует признать, что я не меньше его растерялся, когда в Японии зайдя в туалет, увидел там унитаз, напоминающий небольшой компьютерный центр. На подлокотниках с двух сторон было бесчисленное количество разных кнопок и лампочек, с помощью которых можно было тут же сделать экспресс анализ того, что еще недавно находилось в тебе, не говоря о разных подогревах сиденья, встроенного радио и т.п. Я во всем этом разобраться не смог, тем более что все пояснения были написаны иероглифами, и со стороны наверняка бы выглядел как наш японец перед рукомойником.
Там же на Камчатке я работал в составе шведской экспедиции. Отряд у нас был большой, около 20 человек. Ели мы обычно все вместе за одним длинным столом. Среди прочего, на столе стояли стеклянные банки с растворимым кофе, причем одна из них была с де кафе, то есть кофе без кофеина. Больше у нас таких банок с собой не было. После ужина все шведы насыпали себе кофе только из этой банки, и она очень быстро опустела.
Наши поварихи пересыпали в нее обычный кофе из банки и ради интереса снова поставили на стол перед ужином. Шведы, думая, что это де кафе, во время ужина все без исключения насыпали себе в кружки кофе опять только из этой банки, не подозревая об обмане. Все банки с обычным кофе остались нетронутые. И что интересно, утром никто не пожаловался на бессонницу, я специально спросил каждого, как спалось? Вот что значит самовнушение. Раз эксперимент удался, то мы их весь месяц их и поили на ночь так называемым де кафе из одной и той же банки, незаметно время от времени подсыпая туда обычный кофе.
То, что иностранцы весьма наивны в своей честности, поскольку привыкли жить в цивилизованных условиях и в отличие от нашей страны, по давно установившимся законам, я убедился в Германии, когда две недели жил в г. Майнц, участвуя в работе вулканологического совещания. Для ежедневных поездок на автобусе я купил проездной билет на 10 дней, где в билете авторучкой были вписаны даты со сроком его действия. За все время поездок я ни разу не доставал его, поскольку контролеров в автобусе не было. И вот когда срок действия его уже закончился, а я об этом просто забыл, в автобусе появился контролер. Я приготовил свой проездной и, взглянув на него, обомлел. Срок действия билета закончился 17-го числа, а было уже 19-е. И пока контролер приближался ко мне, проверяя билеты у других пассажиров, я взял свою авторучку и просто исправил в билете цифру 17 на 27. Хорошо хоть, что впопыхах не исправил на 47, что было проще, ведь такого числа в месяце и нет вовсе. Контролер взглянул мельком на мой проездной и прошел дальше. Ему просто в голову не пришло, что здесь возможен такой обман. В тот же день я купил себе новый проездной.
Сильвия Верниоли
Сильвия – молодая и симпатичная девушка - вулканолог из Франции, работает в Париже в Институте физики Земли. Внешне она похожа на французскую певицу Патрицию Касс. Впервые мы познакомились на вулканологическом совещании в Японии, где волею случая наши стендовые доклады располагались рядом.
Вулканология довольно редкая профессия. Поэтому не удивительно, что вулканологи из разных стран без конца встречаются друг с другом на многочисленных семинарах и совещаниях по вулканологии. Кроме того, это достаточно уважаемая профессия. Помню, мы работали в Северокурильске, где оценивали степень вулканической опасности от извергающегося неподалеку от города вулкана Эбеко. Город небольшой, и скоро нас все жители стали узнавать в лицо. И вот однажды, когда мы ужинали в единственном городском ресторане, там началась жуткая драка. По какому поводу дралась местная публика, не знаю. Наш стол стоял как раз в центре зала, и вся драка происходила вокруг нас. Периодически то один, то другой из драчунов кричал на весь ресторан: - Вулканологов не заденьте. Так мы и просидели всю драку, как в оазисе, за единственным не опрокинутым столом и никто нас даже пальцем не тронул.
Позднее мы встречались с Сильвией на совещаниях в Германии, Канаде, США и постепенно подружились. Прощаясь в очередной раз до следующего совещания, мы уже целовали друг друга в щечку. Впрочем, я обратил внимание, что французы делают это, встречаясь и расставаясь по сто раз на дню, не опасаясь обвинений в сексуальных домогательствах, так популярных сейчас в США. В Вашингтоне, на Геологическом конгрессе, мы с ней, прочитав свои доклады, просто незаметно сбежали с заседаний и целый день гуляли. Посетили Вашингтонскую Национальную галерею, где выяснилось, что оба любим импрессионистов, сходили на экскурсию в Белый дом, причем именно в тот момент, когда там приземлился президентский вертолет с Бушем - Старшим, и нам удалось увидеть президента США, правда, издалека. Побывали на экскурсии в Капитолии, одним словом хорошо провели время.
Спустя год мне на Камчатку неожиданно пришла от Сильвии большая посылка с записанными музыкальными кассетами. И в тот же год я, будучи летом в отпуске в Петербурге, пригласил ее к себе в гости.
Время в начале девяностых было голодное и неуверенное, в стране была полная бесколбасица. Талоны на продукты еще не ввели и все продукты с прилавков магазинов в одночасье куда то подевались. В огромном безлюдном гастрономе, куда я Сильвию как-то завел, кроме молока, картошки и хлеба ничего не продавалось, а на месте кассира на стуле спала кошка. Сильвия была в шоке от увиденного. Кроме того, ее поразило, что дома у нас в холодильнике еды полно. Слово «достать», которое было очень модным в то время, мне перевести ей на английский было невозможно, а уж объяснить и тем более.
Общались мы с ней на английском, поскольку она не знала русского, а я в свою очередь – французского. Все дни мы проводили в музеях: в Петродворце, в Эрмитаже, в Русском, вечерами ходили на какие то концерты или просто гуляли по городу. Однажды вечером, чтобы Сильвия не забыла за это время свой родной язык, я затащил ее в гости к своему приятелю Николаю Филиппову, жена которого прекрасно говорит на французском. Сидя за накрытым столом, уставленным всякой снедью, которой опять же нет в свободной продаже в магазинах (очередной шок для Сильвии), мы мило беседовали. Причем Сильвия и жена Коли – Раиса, непрерывно щебетали на французском о чем-то своем, девичьем. А мы с Николаем под каждую налитую очередную рюмку водки, непременно вставляли невпопад в их разговор какое-нибудь знакомое нам обоим французское слово. Например «де жа вю», «силь ву пле», «пардон мадам» и так далее. Оказалось, что мы с ним знаем довольно много французских слов, потому что наших словарных знаний хватило на целых две бутылки.
Там же за столом после третьей бутылки родилась идея свозить Сильвию в Москву. Сказано – сделано и на следующий вечер мы уже сидели с ней в поезде в СВ купе, отправляющимся в столицу. Проводница, которая раздавала после отхода поезда, отобранные при посадке в вагон билеты, услышав, что Сильвия говорит не по-русски, устроила жуткий крик. Оказывается иностранцам на поезд билеты надо покупать по другой, более высокой цене, о чем я не догадывался, справедливо полагая, что иностранцы – такие же люди, которые пользуются теми же услугами в поезде, как и мы: спят на таком же сыром постельном белье и ходят в тот же самый засранный туалет. Все время пока мы ругались с проводницей (по-русски, разумеется), Сильвия, не понимая ни слова, чувствовала по интонациям, что что-то здесь не так. И когда проводница ушла ни с чем, пригрозив с помощью ОМОНа высадить нас на первой же станции, поскольку денег я ей уже из принципа не дал, я объяснил Сильвии в чем дело, мы чем-то привязали покрепче на ночь дверь купе, чтобы обезопасить себя от воров, ОМОНа и проводницы и спокойно доехали до Москвы.
День в Москве пролетел незаметно. Экскурсия по городу на автобусе, Пушкинский музей, Красная площадь (в мавзолей я ее не повел), Ленинские горы и прочая культурная дребедень. Поздно вечером мы уже снова готовились сесть в поезд, который отвезет нас обратно в Петербург. Поскольку обратных билетов в спальный вагон не было, я еще в Питере купил два места в купе и перед посадкой в поезд строго настрого приказал Сильвии молчать и не открывать свой говорливый рот до тех пор, пока проводница не закончит свой обход по вагону. Дальше было прикольно. В купе вместе с нами ехал военный, которому с первой же минуты страшно захотелось с Сильвией пообщаться, и он без конца пытался с ней заговорить. А она, помня мое напутствие и к тому же не понимая по-русски ни слова, только улыбалась ему в ответ. На его вопрос, обращенный уже ко мне, почему ваша девушка такая неразговорчивая, я сказал военному, что она глухонемая от рождения.
Для Сильвии молчать больше пяти минут - была страшная пытка. Обычно, она вообще не замолкает ни на минуту. Поэтому, в какой то момент она поманила меня пальцем в коридор и там зашептала мне на ухо: - Я уже больше терпеть не могу, сейчас не выдержу и заговорю. А тут, наконец-то и проводница прошмыгнула мимо нас в свое купе, завершив свой обход, после чего я торжественно объявил Сильвии, что обет молчания с нее снят. Когда мы вернулись в купе, Сильвия тут же что-то радостно защебетала военному сначала на английском, а потом на французском, не подумав о том, что наши военные не все говорят на иностранном языке. Военный вначале оторопел, услышав такое разноязычное многословие от бывшей глухонемой, затем впал в уныние оттого, что ничего из сказанного не понимает, и вдобавок обиделся на меня за шутку про Сильвию. Он залез на свою верхнюю полку и больше всю дорогу общаться с нами не пытался.
Все наши похождения с Сильвией я снимал на видео камеру, у меня тогда была хорошая, правда большая и не очень удобная для транспортировки профессиональная камера «Betacam». В день отъезда я подарил Сильвии на память записанную за все эти дни видеокассету. При посадке в самолет в Пулково эту кассету у нее сперли из багажа и в Париж она прилетела уже без нее. А я, дурак, не догадался сделать себе копию. До сих пор жалею, что ничего теперь не посмотреть.
Звонок другу
Наверняка все помнят телевизионную игру «Как стать миллионером», которую ведет Максим Галкин, а до этого вел Дибров, причем Дибров в этой программе мне нравился больше. У Галкина, на мой взгляд, очень заметно выражена симпатия или антипатия к людям, с которыми он играет, поэтому он явно помогает тем, кто ему симпатичен. А Дибров был более нейтрален к игрокам. В этой игре, где надо правильно отвечать на вопросы, и поэтапно двигаться к выигрышу миллиона рублей. Кстати на Западе, откуда пришла эта игра, точнее, откуда ее купили для нашего телевидения, разыгрывается миллион долларов. В игре есть несколько подсказок, одна из которых называется «звонок другу». Вот один раз я и оказался этим самым другом, которому позвонили из телестудии во время записи этой передачи.
А дело было так. Один мой знакомый Игорь Амосов, прошел по телефону все собеседования, ответил правильно на какие то вопросы и был приглашен на игру в Москву. Перед поездкой он приехал к нам в гости, и мы с ним договорились, что он мне позвонит лишь в том случае, если вопросы будут касаться футбола, географии или живописи, то есть там, где я мог бы ему возможно помочь. Еще мы договорились, что если я скажу фразу «не уверен», то это значит, что ответ мой может быть и неверным, и я в нем сам сомневаюсь.
Игорь со своей женой уехали в Москву, и в назначенный день я сидел дома и ждал его звонка. Где- то после обеда раздался звонок и девушка, уточнила, есть ли и у меня такой знакомый Игорь и, уточнив мое имя, сообщила, что Игорь только что выиграл отборочный тур и сейчас пойдет на словесную дуэль с Галкиным. Она попросила меня не отходить от телефона и по возможности не занимать его в течение часа. Начались минуты мучительного ожидания. Я, обложившись энциклопедическими словарями, и понимая что это меня не спасет за одну минуту, уже с ужасом ждал звонка. Хотя в душе немного надеялся, что может подсказка ему не понадобится, или он позвонит кому-нибудь другому.
Наконец раздался звонок. Звонил ведущий передачи Максим Галкин, который после обмена приветствиями сообщил, что Игорю требуется подсказка, и поинтересовался, какая у меня профессия. Я ответил, что вулканолог, на что Максим радостным голосом произнес: – Боюсь, что это для этого вопроса ваши знания вулканологии не помогут, - после чего передал трубку Игорю. С этого момента пошла отведенные тридцать секунд на его вопрос и мой ответ. Игорь зачитал вопрос и варианты ответа:
- Сколько звезд образуют созвездие Большой Медведицы? И варианты ответов: пять, шесть, семь или восемь?
Вообще то в экспедициях я часто смотрел ночами на звездное небо и на Большую Медведицу в частности, поэтому мой первый ответ был довольно быстрым – семь. Но тут вдруг я вспомнил, что читал в книжке Сетона Томпсона «Маленькие дикари» о том, что индейцы проверяли свое зрение, пытаясь разглядеть еще одну маленькую звезду в ручке ковша. И мы сами неоднократно так же проверяли наших студентов-практикантов в экспедиции. Таким образом, звезд уже становилось восемь, обо всем этом я скороговоркой и сообщил Игорю, полагая, что в этом и кроется вся изюминка вопроса. Минута подходила к концу, и Игорь уточнил: - Так семь или восемь? – Семь, - ответил я и тут же добавил: - Или восемь. Ты уверен? спросил Игорь? – Нет, - ответил я, и связь прервалась. Больше мне никто не перезванивал и я тут же полез во всякие астрономические справочники и другие источники информации. В одном справочнике было написано, что созвездие Большой Медведицы образуют семь звезд, но в ручке ковша есть еще одна маленькая и не всегда заметная восьмая звезда. В Энциклопедическом словаре было сказано, что созвездие вообще состоит из 20 звезд, часть из которых видима вооруженным глазом. На карте звездного неба созвездие Большой Медведицы образовывали семь звезд. Я окончательно запутался, и только тут до меня дошло, что вопрос был задан исключительно корректно: «сколько звезд образуют созвездие?» Не сколько там всего звезд, а именно, сколько звезд создают сам рисунок созвездия? Семь, и никакая восьмая, почти невидимая глазу звезда тут не при чем. Но когда у тебя всего пол минуты и ты получаешь неожиданный вопрос по телефону, о котором даже заранее не догадываешься, то легко растеряться и запутаться.
Чуть позднее нам домой позвонила жена Игоря, Карина, и сообщила, что Игорь в результате ответил правильно, что звезд семь и выиграл этот тур (он мне позднее сообщил, что вообще сначала думал, что звезд в созвездии всего шесть). Он прошел в следующий тур и неплохо закончил игру, выиграв 32 тысячи рублей. Деньги обещали выплатить после выхода передачи в эфир.
Сама передача записывалась на студии где-то в сентябре, а показали ее по телевидению только в конце февраля следующего года, когда я уж про нее и забыл. Этим поздним выходом записанных в эфире передач и объясняется тот непонятный мне ранее факт, что как это на улице мороз, а люди в студии и сам ведущий сидят все загорелые и в летней одежде, чуть ли не в одних футболках.
Вернувшись, Игорь рассказал, что следующий вопрос ему был задан как раз про футбол, чего я собственно и хотел получить и ответ на него знал точно. Игорь даже сказал Галкину, что вот этот бы вопрос задать вулканологу, он бы точно ответил. К счастью Игорь ответил на него правильно сам.
Через несколько месяцев, сразу после выхода передачи в эфир, мне тут же начались бесконечные звонки от моих знакомых по всей стране, от Камчатки до Москвы, причем буквально все меня упрекали в том, что я не подсказал правильного ответа. На это я им тут же отвечал встречным вопросом – А сколько звезд в созвездии Малой Медведицы? - и часто, не дождавшись ответа, выждав пол минуты, сообщал, что время для ответа прошло, а ответа так и нет, поэтому вот видите, не так это просто суметь быстро сориентироваться и правильно ответить на неожиданный вопрос?
Прошло уже пол года после показа передачи по телевизору. Я возвращался в метро с работы и случайно встретил в вагоне давнюю знакомую, с которой не виделся лет десять. Мы с ней проехали вместе несколько остановок и все это время вместо того, чтобы рассказать о себе или поинтересоваться как я жил все эти годы, она накинулась на меня с той же самой фразой: - Как же ты не знал, сколько в созвездии звезд? И всю остальную дорогу, пока мы были вместе, я перед ней оправдывался и с нетерпением ждал, когда же будет моя остановка, чтобы выйти. Поговорили, называется. У меня сложилось впечатление, что именно эту передачу смотрели по телевизору все без исключения мои знакомые и друзья. Вот таким было мое скромное и достаточно бесполезное участие в этой увлекательной телевизионной игре
Ночное ориентирование
Соревнования по ночному ориентированию – незабываемое зрелище. Каждый раз они проводятся в новом месте и вид сотен палаток, костров в районе старта и сотен людей, молчаливо бегающих по темному лесу с фонариками, картами и компасами в руках – это надо видеть. Соревнования начинаются обычно ближе к полуночи, когда совсем стемнеет. Место для соревнований выбирается каждый раз новое. Время года, как правило, октябрь месяц.
Первый раз я попал на них довольно случайно, когда учился в Университете. Наш Географический факультет участвовал в соревнованиях памяти Окинчица. Окинчиц – это очень известный в туристических кругах человек, которого как-то вечером зарезали пьяные хулиганы у дверей своего дома. Эти ежегодные соревнования, стали уже традиционными. К настоящему времени они проводились уже более 30 лет, а тогда были вторые или третьи по счету.
На нашем факультете была срочно организована команда, в которую я вошел только потому, что хорошо бегал, и мы поехали на ночь в Корабельную рощу под Ленинградом на соревнования. Бежали командой из пяти человек. Компания была хорошо знакомая и дружная. На старте нам выдали карту со схемой маршрута и пунктами, которые надо пройти и отметить. Выпивать мы начали еще перед стартом, поскольку было холодно и кроме того мы были ведомыми, поскольку в нашей команде был единственный трезвый лидер – Юра Кавокин, который уже участвовал в подобных соревнованиях раньше и знал как это делать с помощью компаса и карты. Позднее Юра стал серьезно заниматься велосипедным спортом и на пятом курсе трагически погиб на шоссейных велосипедных гонках, когда проезжал мимо стоящей на обочине машине, а там неожиданно открыли дверь, в которую он и влетел на полном ходу.
До финиша мы в тот раз так и не добежали, поскольку взяли с собой слишком много вина в дорогу. В какой то момент мы все допили, бегать нам надоело, мы замерзли, все перемазались в грязи, поскольку попали в какое то болото, поэтому решили вернуться. Забрались в свою палатку, переоделись в сухое, допили вино и только решили немного поспать до утра, как по лагерю объявляют, что команда из Баку вообще не пришла к финишу и, скорее всего, заблудилась в непроходимых Ленинградских лесах. Всех участников разбили на группы, и мы пошли их искать. К обеду одна из поисковых групп случайно обнаружила их в деревне, совсем в стороне от трассы соревнований. Они действительно заблудились, вышли за рамку карты, полностью потеряли ориентировку и вышли к какой то деревне. Поисковая группа обнаружила их сидящих в деревенском доме на окраине, где они с хозяином пили самогон и хором пели русские и азербайджанские песни.
На следующий год мы снова поехали на эти соревнования уже в другое место и честно прошли все пункты, хотя пришли на финиш одними из последних.
Вновь я оказался на этих соревнованиях спустя ровно 30 лет, благодаря своему другу Жене Козлову, который решил научить этому своих детей – студентов и за компанию пригласил и меня. Теперь, когда у меня появилась JPC, возможность заблудится - просто исключена, лишь бы в ней не сели батарейки. Просто перед стартом делаешь засечку финиша и всегда знаешь, что можешь в любой момент туда вернуться. Во время последних соревнований к нам в лесу подбежали заплаканные девчонки с мятой картой в руках и сказали, что они заблудились и уже вообще не представляют, где они находятся и где находится финиш. Включив GPS-ку, мы их быстро поставили лицом в направлении финиша, сказали, как далеко до него бежать и дальше они уже по компасу, надеюсь, вышли сами. Компасы стали теперь тоже не то, что раньше – жидкостные, когда стрелка в них не прыгает, как сумасшедшая, когда бежишь.
На тех же соревнованиях мы, пробегая ночью мимо очередных кустов, увидели там лежащую женщину. На наш вопрос, а что она тут делает в такой поздний час, она сказала, что подвернула ногу, а ее группа не заметила этого и убежала дальше. Я немного покрутил ее ногу, перелома не было точно, вывиха похоже – тоже, просто подвернула, ступив на кочку. Я в шутку, но строгим голосом предложил ей раздеться, чтобы осмотреть ногу внимательнее. Она тут же с ужасом вскочила и уковыляла, куда то в темноту. Вот так добрым словом можно вылечить без всяких лекарств.
А годом раньше на таких же соревнованиях, мы наткнулись на палатку, на берегу озера и приняли ее за контрольный пункт, который был на самом деле хоть и неподалеку, но в другом месте. На наш вопрос к обитателям палатки, не контрольный ли это пункт, оттуда вылезли разъяренные мужики и сообщили, что их всю ночь каждые пять минут достают этим вопросом. А они, как оказалось, просто решили на выходные отдохнуть у озера, вдали от людей. Когда мы, извинившись, удалялись от них, к их палатке уже приближалась другая группа и наверняка с тем же вопросом. Похоже, спать им, бедным, в ту ночь так и не дали.
Следует добавить, что Женины дети очень быстро освоили все премудрости ночного ориентирования и, по-моему, оценили незабываемую прелесть участия в них. Очень рекомендую всем хоть раз хотя бы побывать на этих соревнованиях, впечатлений и воспоминаний наберется на целый год.
Рубашка
Женя Козлов, которого я упоминал в предыдущем рассказе, является героем еще одной истории. Когда он работал в Институте вулканологии на Камчатке, то однажды пошел в рейс на институтском научном судне «Вулканолог». А пошли они тогда изучать подводные вулканы в районе Новой Зеландии. Рейсы по изучению подводных вулканов вдали от дома все тогда любили, поскольку по дороге судно заходило в Сингапур, где все отоваривались всякой дешевой и дефицитной в то время у нас электроникой. Да и платили на международных рейсах гораздо больше, чем на внутренних (каботажных). Поэтому подводные вулканы в районе Новой Зеландии и Австралии изучены нами лучше, чем в районе Камчатки. Судно небольшое, переделанное под научное из малого рыболовного сейнера или траулера. Его когда в море замечают с другого судна, то кричат: – Эй, на шлюпке, - на что наши ученые вулканологи сильно обижаются.
И вот идет судно в район Новой Зеландии и проходит острова в районе Индонезии. А островов там больших и маленьких просто не меряно. По моему, до сих пор никто точно не знает, сколько их там. Погода стоит отличная, и на судне решают пристать к одному маленькому острову, чтобы искупаться и немного побыть на необитаемом берегу. Купаются, загорают на песке, валяются в тени пальм, и спустя какое то время судно идет дальше.
Проходит год, и судно повторно через непременный Сингапур идет в Новозеландские края, чтобы продолжить изучение тамошних подводных вулканов. Жени в этом рейсе уже на борту нет, он остался в Институте. Опять судно проходит мимо бесчисленных островов и островков в тех же краях, и народ на судне снова решает бросить якорь, чтобы высадиться на один из островов, для купания. Высаживаются они на остров, отдыхают, загорают и вдруг видят - на пальме рубашка висит. Остров вроде бы необитаемый, а рубашка висит. Снимают наши вулканологи с пальмы эту рубашку и в ее кармане находят телеграмму, в которой жена Жени – Света спрашивает у мужа как его дела? Представляете, рубашка провисела на пальме целый год под ливнями, ураганами, штормами и палящим солнцем и ей хоть бы что. И надо же было нашему судну повторно пристать именно к этому островку и высадиться на тот же самый пляж. Рубашку захватили с собой и вернули хозяину к его полному изумлению. Очевидное – невероятное.
На озере Севан
В Армению наш небольшой полевой отряд вулканологов прилетел с Камчатки в 1980 году по приглашению Ереванского Геологического института. На Гегамском нагорье сохранилось много относительно молодых вулканических построек, которые мы и собирались изучать.
Армяне - народ крайне гостеприимный. В этом мы убедились, когда несколько дней пытались выехать на озеро Севан, а вместо этого нас возили на экскурсии, причем каждая заканчивалась застольем с обильным угощением. В первую очередь нас повезли на перевал, по которому везли из Персии гроб с Грибоедовым, и где с этой процессией встретился Пушкин. Мы тут же окрестили перевал Гробогрибоедовским.
В Институте нам с большими предосторожностями достали из сейфа и показали череп самого древнего человека на Земле. Его нашли в осыпи под крутым обрывом реки. Как он в осыпь попал, никто не знал, но ученые дружно решили, что он выпал из обрыва над осыпью. А поскольку возраст пород, слагающих обрыв, был известен, череп автоматически стал таким же древним. Небольшая дырочка в черепе, похожая на пулевое отверстие никого не смутила, и этот череп, который, скорее всего, остался после турецкой резни в начале века, был с большой помпой продемонстрирован спустя год на Международном конгрессе ИНКВА в Москве.
Наконец, спустя почти неделю, мы все же выбрались на озеро и поселились в домике заповедника, окруженного облепиховыми деревьями. А ночью выпал снег, которого не было в это время года уже много лет. Мы едва передвигались по колено в рыхлом снегу, сожгли за два дня весь запас бензина в наших примусах и чтобы окончательно не замерзнуть, пошли на главную дорогу просить бензин у водителей. Такого затора из буксовавших в снегу машин я давно не видел. О зимней резине естественно никто из водителей заранее не позаботился, и пол дня мы помогали выталкивать машины из сугробов, заработав на этом для себя достаточное количество бензина.
Работы свои мы успешно закончили раньше срока и попросили, чтобы нас срочно вывезли обратно в Ереван. Сидеть в снегу и мерзнуть в летнем домике нам уже порядком надоело. Вывезли нас оттуда поздним вечером, а поскольку гостиница заранее не была забронирована, нам предложили переночевать в спальных мешках прямо в конференц-зале Института. Устраивались на ночь мы долго. Поскольку кто-то из наших сказал, что ночью тут могут бегать крысы, спать на полу никто не решился, и все постарались устроиться на креслах с откидными сиденьями, как в кинотеатре, ровными рядами, стоявшими в зале. Растащить кресла было невозможно, поэтому пришлось, опустив несколько сидений, протискиваться под ручки кресел. Я так долго спать не смог и найдя в углу зала брезентовые носилки, которые по видимому использовались для занятий по Гражданской обороне, водрузил их на установленный на сцене большой стол для президиума и раздевшись, лег спать в спальнике прямо в эти носилки.
А рано утром в конференц-зале было намечено какое-то собрание сотрудников, причем о нашем присутствии в спящем виде, по всей видимости, предупредить просто забыли. И вот представьте себе в конференц-зал входят ученые, видят каких то людей лежащих на креслах в спальниках, а на сцене на столе, где обычно сидит президиум, в носилках лежит укутанное с головой в спальник тело. Причем вылезти из спальника практически раздетым мне уже было при всех неудобно. Одежда лежала в носилках подо мной. Поэтому я попросил присутствующих отнести носилки вместе со мной в подсобную комнату, где и оделся. Когда вышел в зал – раздался дружный смех, поскольку я весь с головы до ног был в перьях от пухового спального мешка. Вот так, благодаря нам, собрание задержали почти на час. И что самое смешное, оно было посвящено как раз обсуждению наших работ на Севане.