«МНЕ В ДЕТСТВО НЕ НУЖЕН ОБРАТНЫЙ БИЛЕТ»
Календари стремительно роняют свои листки. Вот уже отгремели торжества, посвященные шестидесятилетнему юбилею великой Победы над коричневой чумой человечества – фашизмом. Даже дети, ровесники той Победы, сегодня стали мудрыми, убеленными сединами, ветеранами труда. Их детство не было сахарным: игрушки–самоделки, вырезанные из березовых чурок, да картофельные драники, как великое лакомство, да многоголосый гул городских коммуналок .. Однако все это не идет ни в какое сравнение с теми старшими братьями и сестрами, кто родился на пяток-десяток лет раньше.
Дети войны... Сегодня трудно даже представить, какие тяжелые испытания довелось выдержать этим крохам , какие вынести тяготы и лишения, особенно тем, кто волею обстоятельств остались на временно оккупированных территориях.
Зинаида Петровна Флейтлих, в девичестве Цвейбан, как раз из этого племени. Глядя на эту, невысокого роста, интеллигентную женщину с легкой грустинкой в глазах, нельзя не восторгаться ее жизнелюбием, верой в добро и состраданием к людям.
Маленькая Зина встретила первые залпы войны восьмилетним ребенком в большом черноморском городе - обласканной солнцем Одессе. Вскоре после прихода в город немцев она вместе с родителями, старшей сестрой и близкими родственниками оказалась за высоким забором в одном из пригородных еврейских гетто.
О том , что довелось пережить ребенку в те годы, о кровавых ужасах и человеческом беспределе оккупантов, Зинаида Петровна сегодня, спустя долгие шестьдесят пять лет, делится с Вами ,читатель, раскрывая тревожные и голодные , наполненные страхом, страницы детской памяти.
С бывшей узницей гетто беседует публицист Борис БЕМ:
Расскажите, Зинаида Петровна, какими Вам запомнились первые дни и недели войны, особенно, когда в городе появились немцы?
Вначале было легкое замешательство. Отец мой никак не мог поверить в вероломство Гитлера. Я воспитывалась в простой еврейской семье, где добытчиком был мой папа. Он работал простым рабочим на заводе, а мама управлялась с домашним хозяйством. Жили мы вчетвером в густонаселенной коммунальной квартире и занимали лишь одну комнату. Быт наш не отличался ничем от уклада жизни других семей. В основном, мы жили дружно, я с удовольствием играла с соседскими ребятишками. С приходом войны многоголосая Одесса превратилась в тихий угрюмый город. С полок магазинов были сметены все продукты, а молодежь,некогда гудевшая по вечерам на площадях города, разбрелась по квартирам. Многие жильцы города стали покидать насиженные места и с нехитрыми пожитками уезжали вглубь страны. Мой отец уезжать наотрез отказался. У него были живы старые родители, да и родственниками близкими Бог не обидел. По маминой линии у нас тоже была родня, и мы решили все вместе попытаться воспротивиться горю и сообща выстоять, помогая друг другу во всем, очевидно, недооценивая сложившуюся обстановку.
Я очень хорошо запомнила то утро, когда в город вошли немцы. Война уже вовсю бушевала, и по радио передавали далеко не утешительные сводки, в которых я тогда мало что понимала. С каждым днем враг стремительно двигался к Москве.
С приходом немцев, мою маму стала больше заботить моя старшая сестра. Ей уже исполнилось восемнадцать лет, и она училась в пищевом техникуме. Мама неспроста боялась за ее жизнь. Вошедшие в город румынские части были бесцеремонны с населением. Мне было запрещено выходить на улицу. При любом шорохе за дверью, мама прятала меня то в шкаф, то за креслом, в углу комнаты. Во дворе нашего дома стали часто появляться румынские солдаты. Они вылавливали наших девушек, уводили их в катакомбы и там зверски насиловали. Через раскрытые окна доносились их отчаянные вопли и стоны. С приходом немцев наша семья ощутила глубокий страх, однако убегать уже было поздно, все пути оказались отрезаны…
Были ли на Вашей памяти случаи, когда местное население способствовало немцам в выявлении евреев, комсомольцев, коммунистов и других активистов в своей среде?
К глубокому сожалению, такие случаи имели место. В нашем доме жил известный своими антисемитскими взглядами профессор Часовников. После того, как многие еврейские семьи покинули свои квартиры и уехали из города, другие евреи пытались временно въехать в пустующее жилье. Господин Часовников тогда громогласно заявил , что ни один жид больше не осквернит своим присутствием этого дома или переступит порог любой квартиры только через его, Часовникова, труп.
В городе часто проходили облавы, в которых принимали участие полицаи с белыми нарукавными повязками, местные жители–антисемиты, с хлебом и солью встречавшие фашистов, как носителей свободы от ненавистного им большевизма.
Наша семья жила очень скромно и не имела открытых врагов. Отец мой был рубахой-парнем , очень добрым по натуре. Никому ни в чем не отказывал. Он был мастером на все руки, умел починить велосипед , запаять самовар, разбирался он и в электрике. Мы тоже боялись облав, однако, пока мы жили в нашем дворе, нас, к счастью, никто не сдал. Хорошо, что отец не успел примкнуть к коммунистам, а сестра не вступила в комсомол. Может быть, и по этой причине беда обошла тогда их стороной…
Как восприняло оккупацию еврейское население и когда началось его массовое преследование?
Первое время нас никто не трогал, и мы продолжали жить в своих квартирах. Уже глубокой осенью было объявлено о том, чтобы мы с наиболее ценными вещами собрались на улице для отправки в Германию. Всю толпу, в которой находилась и наша многочисленная семья, погнали под дулами автоматов и лай свирепых собак к вагонам –теплушкам. Загрузившись в один из грязных вагонов, из которого еще не выветрился запах лошадиного навоза, мы стали нервно ожидать своей участи. Кто-то из взрослых высказал предположение, что состав обольют бензином и нас сожгут заживо. Слава Богу, этого не случилось. Продержали нас в неведении долгих три-четыре часа, а потом двери товарняка распахнулись, и красномордый комендант нам объявил, что немецкое командование дарует нам жизнь и мы остаемся здесь, на Украине, только придется переселиться в места компактного проживания, то есть в гетто.
Путь наш был очень долгим. Мне казалось , что мы шли к деревне Доманевке целых две недели. В одном из населенных пунктов выбилась из толпы обессилевшая бабушка. Конвоиры ее тут же прибили, а толпа побрела вперед. Бедная моя мама.!..Она шла впереди с отцом, сестрой и тетей, которая несла на руках годовалого ребенка и горько плакала, а я держалась за ее подол и дрожала от страха. На следующий день мы проходили через базарную площадь какого-то маленького городка, и тетя умудрилась незаметно от конвоиров положить своего закутанного младенца на железный прилавок в надежде, что мир не без добрых людей и ребенку не дадут погибнуть.
Тетя еще не успела осмыслить мудрости принятого решения, как через несколько километров пути сама обессилено рухнула на грунтовку. Ее тут же постигла бабушкина участь. Дальше, до самой Доманевки, мы добирались уже вчетвером: мама с отцом и я со старшей сестрой…
Когда этап пригнали в деревню, где Вас разместили, как был обустроен быт людей?
Я не знаю, сколько людей было в колонне, некоторые, как моя тетя и бабушка, погибли на дороге, однако длинный барак, в котором раньше размещался коровник, вместил в себя очень много народа. Кто-то даже специально подсчитал: было не меньше четырехсот человек. Условия содержания были просто нечеловеческие. Никаких тебе нар, никаких одеял и подушек. На земляном полу только солома. И все. Та одежда, которая была на людях, служила каждому как могла. Кто был одет потеплей, тот и мерз меньше. Среди некоторых евреев оказывались предприимчивые, которым удавалось за золотое колечко или несколько серебряных монеток добыть себе лишний кусок хлеба или теплую подстилку. На дворе уже было белым-бело. Ночью в бараке становилось холодно – мороз щипал щеки, а руки и ноги постоянно деревенели. Мама приноровилась греть на костре старые кирпичи и прикладывать их к моим ногам.
Кормежка была тоже очень скудной. Ели жидкую баланду, из выдаваемого каждому узнику мизерного стограммового пайка кукурузной муки варили мамалыгу. Если кому-то удавалось в редкие минуты общения с местным населением , что- либо поменять на съестные продукты, это считалось большой удачей…
Куда водили взрослое население гетто на принудительные работы?
Комендантом гетто был у нас один немногословный немец средних лет. Он мало принимал участия в жизни гетто, все свои распоряжения он отдавал через местных полицаев, которые были наделены огромными правами. Каждый день рано утром по чьему-либо доносу или по другой причине, полицаи уводили мужчин из лагеря. Некоторые возвращались поздно вечером избитые, еле волоча ноги. Вместо лиц у них были сплошные синяки. В один из таких дней подобная участь постигла и моего папу.
Утром его увезли, а когда к вечеру привезли, мама с сестрой поняли, что это конец. У него были отбиты почки и легкие, изо рта шла пузырями кровавая пена. Наутро отец затих, и его труп был брошен вместе с другими во дворе. Только через несколько дней приехала машина и увезла мертвецов в неизвестном направлении.
Так до сих пор мы не знаем, где нашел свое последнее убежище наш отец.
Извините, я немного отвлеклась. Я сейчас плохо припоминаю, куда сгоняли на работы зимой, зато у меня хорошо сохранилась в памяти такая картина.
Наступила весна. Каждое утро все взрослое население барака отправлялось на реку косить камыш. Стояли по пояс в холодной воде, без болотных сапог, а в своей обычной обувке.Люди возвращались домой с многочисленными пиявками на ногах. Они настолько присасывались к коже, что оторвать кровожадных тварей было очень трудно. Я несколько раз пыталась оторвать от ног сестры и мамы этих червяков, и признаюсь, у меня не всегда хватало на это сил. Мне было больно смотреть, как ранним утром мои близкие уходили на каторжный труд , и я тихо, уткнувшись носом в расстеленную на соломе плотную тряпку, хныкала, размазывая по щекам горючие слезы. Я страдала от своей беспомощности. Утешением же было приготовление каши. Мы знали примерное время, когда взрослые возвращаются с работы и к их приходу варили из кукурузной муки мамалыгу, чтобы своим вниманием поддержать их. Не знаю, как кому, а мне доставляло удовольствие наблюдать за сестрой и мамой, как они после напряженного трудового дня жуют кашу и одобрительно глядят в мою сторону. В глазах близких можно было прочитать, что помощница у них растет, что надо…
Опасаясь за вашу жизнь, мама не пыталась передать Вас, хоть на время, в какую-нибудь семью из местного населения?
Похожая ситуация была. Только инициатором моего спасения выступил, как это ни странно, наш начальник лагеря, тот самый угрюмый немец, который управлял гетто исключительно силами своих помощников, а они творили в лагере произвол. Любовницей у этого немца была некто Ева. Она однажды подошла к маме и высказала пожелание коменданта о том, что он, якобы, облюбовал ее дочь, и хочет ее удочерить. Во всяком случае, у девочки может появиться хороший шанс выжить. Ева говорила так убедительно, а тон голоса был настолько доброжелательным, что мама замешкалась. В этом предложении присутствовало рациональное зерно.
На следующий день Ева вновь пришла в барак и забрала меня. Немец распорядился поместить меня в одну русскую семью, жившую неподалеку. Меня окружили заботой и вниманием, помыли, избавили от вшей приодели во все приличное и чистое, и я стала жить в этом доме. И маме, и сестре, было категорически запрещено интересоваться моей жизнью, а мне было строго наказано не появляться вблизи барака в нерабочее время. Не могу сказать, что я была обделена вниманием этих посторонних мне людей, однако постоянно точил червь сомнения, правильно ли сделала мама, отдав меня в чужие руки. Я часто по вечерам выходила в хозяйский дворик и долго глядела в сторону маминого барака, посылая ей и сестренке воздушные поцелуи…
Что же произошло дальше? Ведь комендант лагеря в любое время мог получить новое назначение и увезти Вас собой?
Я и сама об этом долго и мучительно думала. Прошло уже несколько месяцев, как я жила в этой русской семье. Обо мне заботились и, конечно, время для меня бежало значительно быстрей, чем для узников гетто. В небе чаще стали появляться советские самолеты с красными звездочками на крыльях. Однажды вечером, я только успела поужинать, в дом прибежала запыхавшаяся Ева. Она о чем-то пошепталась с хозяйкой дома, забрала меня и к большому удивлению отвела меня к маме. Оказалось, что советские войска, пробив вражеское кольцо,быстрыми темпами продвигаются по Украине и находятся уже примерно в ста километрах от Одессы. Коменданту лагеря было о чем беспокоиться. Возвращая девочку матери, участливый немец подумал, что в данный момент ребенку лучше держаться около своих близких. Кто знает, как оно все повернется?!... Расчет коменданта, по сути, был правильным. Как он мог взвалить на свои плечи судьбу приглянувшейся ему девочки, когда его собственная жизнь была на краю пропасти. Ему бы спасти собственную шкуру.... Коменданту было о чем нервничать. Ведь пусть не прямо, больше косвенно, но он был виновен в сотнях загубленных человеческих жизней.
Мама не сразу узнала в выхоленном ребенке свое чадо. Она долго тискала меня, целовала в щечки, приговаривая:
- Неужели это ты, моя красавица? А разодета – то как, хоть под венец идти...
И действительно, немец не поскупился. Он велел той русской женщине хорошо приодеть меня. Было куплено теплое зимнее пальтишко, меховая шапочка, сапожки и даже муфточка для рук. Появились у меня тогда платьица и курточки.
С возвращением к маме я потеряла определенный комфорт, но зато вновь обрела ее нежность и любовь. Материнское сердце – вещун. Все время, что я прожила под крылом той доброй русской женщины, я ни на минуту не забывала о маме с сестрой. И они за меня ежедневно молились, так что связь между нами осуществлялась посредством господа Бога…
Как же развивались события потом?
Через несколько дней мы заметили , что немец с любовницей куда-то исчезли, однако трудовая повинность отменена не была. Людей продолжали гонять на работу
Однажды, в один из выходных дней, мы с мамой и сестрой на свой страх и риск ушли из гетто в ближайшую деревню просить у местных жителей милостыню. Когда шли обратно, мимо нас проехала повозка с полицаями. Мы прыгнули в придорожную канаву, и мама накрыла меня собой. С выкриком: «Ух.,вонючие жиды!" старший полицай сильно стеганул нагайкой по маминой спине, повозка полетела дальше, а мы, немного отдышавшись в канаве, вылезли из нее и побрели обратно в гетто. Хорошо еще обошлось, а встреть полицаи нас на базаре, могли и просто пристрелить, как собак.
В лагере по вечерам взрослые стали больше шушукаться о приближении Красной армии. В первых числах апреля сорок четвертого года узников перестали водить на работу, а все полицаи разбежались, кто куда. Есть было нечего и население гетто, а осталось нас не больше тридцати человек, разбрелись по селам в поисках пропитания. Надо отдать должное населению. Никто не был равнодушен к нашим страданиям. Почти в каждом доме находился лишний кусочек хлеба и стакан молока.
И когда же наступило долгожданное освобождение?
Весь день десятого апреля над нашим небом барражировала советская авиация, а на следующий день маршевым порядком прошла колонна танков, а за ней вереница грузовиков с пехотинцами. Мы с мамой и сестрой стояли на дороге и широко улыбались. По щекам стекали слезы радости. В эти минуты был забыт и пережитый холод, и разодранные, кишащие вшами тела, и вечно урчащие до болевого спазма пустые желудки. На попутных машинах, а порой и пешком, шли мы по пыльным дорогам, пока не вернулись в разоренную Одессу. Наша квартира оказалась занятой другими жильцами и нам предложили въехать в маленькую квартирку в подвальном помещении, которой мы были несказанно рады. Как-никак, у нас снова появился свой дом.
Как сложилась Ваша судьба после войны?
Впервые школьный порог я переступила ослабленным ребенком в одиннадцатилетнем возрасте, однако переростком себя не ощущала. Некоторые ребята -семилетки были значительно выше меня ростом и подготовлены к школе они тоже были лучше. Мне же пришлось начинать с самих азов. Училась я хорошо. Как с первого класса взяла для себя высокую планку, так и держала ее вплоть до получения аттестата зрелости.
А в пятьдесят пятом году пришла любовь. Я уже была студенткой уральского медицинского института. Моим избранником оказался выпускник одесского военного пехотного училища, замечательный, романтичный молодой человек по имени Борис. Замужество изменило все мои жизненные планы и я, как жена декабриста, помчалась со своей второй половиной к месту его нового назначения. Через год у нас родился сынишка, и продолжение образования пришлось отложить на некоторое время. К глубокому сожалению, вуз мне так окончить не удалось. Несколько позже я получила другой диплом, окончив курсы медсестер.
В 1960 году по знаменитому хрущевскому указу мой муж попал под большое сокращение и перешел на гражданскую службу. Много лет он возглавлял на одном из крупных одесских заводов лабораторию по КИП и автоматике, а я трудилась в медицинском учреждении рентген - лаборантом
Сводила ли вас в дальнейшем судьба с теми мальчишками и девчонками, с которыми Вы делили нелегкое лагерное детство?.
Я уже говорила раньше, что в Доманевском гетто нас в конце сорок первого года содержалось больше четырех сотен человек, а в Одессу вернулось всего семнадцать, в числе которых было несколько малолетних детей. Так уж получилось, что жизнь раскидала нас повсюду. Уже не осталось в живых никого из взрослых узников того лагеря смерти. Моя сестра умерла от рака груди, сказались незаживающие раны от вшей и инфекций. В послевоенное время развилась опухоль, и сестра ушла из жизни в цветущем пятидесятилетнем возрасте. Нет давно и горячо любимой мамы. О том страшном периоде моей жизни мне напоминают лишь рубцы на ногах – это следы кожных расчесов, вызванных вшивостью, о мыле нам тогда приходилось лишь мечтать Не сохранились и фотографии той поры, а может их и не было вовсе. По крайней мере, этот эпизод из моей памяти стерся, прошло уже больше шестидесяти лет…
Признаюсь, у меня нет большого желания лишний раз даже мысленно, возвращаться в свое, украденное войной детство. Мороз пробегает по коже после этих грустных раздумий.
Зинаида Петровна, Вы прожили большую и яркую жизнь, воспитали хорошего сына. В настоящее время Вы живете в благополучной Германии и окружены заботой государства. С вершины прожитых лет , что бы Вы пожелали молодому поколению мира, в том числе юношам и девушкам из стран бывшего СССР, чья самостоятельная жизнь только начинается?
Веры в себя и терпимости друг к другу. Нужно помнить, что создание материальных и духовных ценностей происходит веками, а разрушить все это можно в один миг. Человечество устало от потрясений, поэтому я желаю молодежи мира, счастья и добра. А еще любви. Она очищает и призывает к ответственности.
Сегодняшняя моя встреча с журналистом – вторая. Восемь лет назад я уже беседовала с американским корреспондентом и отвечала на похожие вопросы. Сегодня видеокассета с записью беседы хранится в музее Холокоста в Вашингтоне. И пусть она лишний раз напомнит миру, что всем нам нужно жить в любви и согласии. Я очень верю и надеюсь на юное поколение. Оно должно быть мудрее, добрее и дальновиднее нас. А если есть надежда, придет и единое понимание, а с ним и всеобщий мир. Человеческий разум обязательно возьмет верх…
2005 год.