ЗАКРЫТАЯ КОМНАТА
Он опять очень устал. Эта усталость его злила, мешала, отнимала силы для дела. Он привык так говорить, словно весь день перед тем считал ворон, а не вкалывал в конторе. Видимо, делом он считал что-то совсем другое…
- Тяжелый денёк? – участливо улыбнулась Анна. – Я сварила вкусный суп.
- Да как обычно, работы много, начальство озверелое. Ладно, всё ерунда. Я сегодня до полвторого в той комнате, к телефону не зови, меня нет.
- Ты же не спишь совсем, любимый. И суп вот, вермишелевый…
У Анны всегда в такие минуты жалкий вид. Она и любила его, и жалела, и злилась – на шефа конторы, на себя, на их странную семейную жизнь – вроде вместе, а видятся лишь пять минут перед сном, да утром за завтраком, и ещё иногда на выходных. Ладно просто работа, так вот ещё эта комната… Зачем так себя изводить? Что вообще там происходит?
Сначала он уединялся ненадолго, по 5-10 минут в день. Анна вспомнила, как полгода назад её мужчина ворвался в дом – посреди дня, разгорячённый, человек-ураган, не снимая пальто и ботинок, устремился прямиком туда. Лязгнул ключ в замке. Просидел в комнате целых два часа и вышел какой-то… смущённый, опустошённый…
У её подруг с мужьями тоже проблемы, многие пьют, на футбол ходят, в гараже пропадают вечерами. Но там всё понятно, а что понятно – то можно менять, брать под контроль и женское влияние. Закрытая комната была словно из иной сферы бытия. Даже самых близких он не посвятил в эти свои дела. Сашка, лучший друг, и тот ничего не знает. Или знает?..
Анна вспоминала дальше… Их «романтический период». Как дарил орхидеи, как гуляли по узким улочкам, целовались, пили кофе в маленьких кофейнях с невероятными названиями. Тогда он впервые показал свой дом: «Мы будем тут жить. Вдвоём жить – ты и я». Она ждала другого. Предложения, свадьбы, знакомства с семьёй. Как у всех. Вышло иначе – буднично, но и необычайно, вообще всё прекрасно вышло. Будничная необычайность, это его отличало.
И этот дом, ах, что это был за дом! Внутри множество комнат, Анна честно старалась сосчитать, и всякий раз сбивалась – а он лишь загадочно улыбался: «заходи в любую кроме последней». Так говорил царевич из сказки. Что там, темница Синей бороды, секретная лаборатория, логово маньяка? Но она любила, она поверила сразу – тут нет зла. Если милый не хочет ей сказать, значит так надо. Быть может, скажет потом.
Анна привыкла, даже полюбила такую жизнь. Её возлюбленный ходил на работу, потом Анна кормила его супом, котлетами, в выходные вместе ехали в какой-нибудь музей, или к друзьям, или гуляли в парке, смеялись. Комната маячила где-то на заднем плане, на краешке сознания, скромный семейный скелет в шкафу, такие есть у всех. Но женское любопытство червяком точило сердце, и тогда Анна совершила ошибку. Они гуляли по лесу, всё было так хорошо, покойно, сосны шумели. «Миленький! Можно мне одним глазком? Ну расскажи, пожалуйста! Пусть не всё, хоть часть, один намёк».
Он не разговаривал с Анной три дня. А потом завёл эту идиотскую привычку, ежедневно после работы, едва проглотив ужин, прятаться в своей берлоге. Она завлекала по-детски, по-женски, как умела.
- Я старалась, милый, поешь тефтелей, неужели не вкусно?
- Спасибо, всё хорошо, потом… я спешу, мне надо туда, в комнату, до полвторого или до двух пробуду, спи, не жди меня, завтра рано вставать.
А потом снова стало как прежде, даже ещё лучше. Они целовались в киношке, в темноте последнего ряда, а на экране герои уныло признавались в любви, говорили о любви, выспрашивали жалко «Ты меня ещё любишь»? А вот они таких слов не знали! Лосось не знает слова «плыть», солнце не знает слова «свет». Мужчина и женщина, забыв обо всём, как дети носились по лужам наперегонки, стояли на мосту канала, бросая камешки в воду. Мимо громыхали трамваи, вагоновожатый орал басом: «Сойдите с путей, сумасшедшие!». Это был их праздник.
Это случилось вчера. Он пришёл раньше обычного, хмурый, много курил, прямо с порога – в ту самую комнату… закрыл за собой дверь и не выходит. Анна плакала и не знала что делать. Она стучала, умоляла, звала, голос охрип от плача и мольбы. Ни шороха. Ничего! Она ругала себя:
- Почему я ждала, почему ничего не делала? Надо было спрашивать ещё, на коленях вымолить объяснения, ведь всё это время комната – была, она никуда не делась, и вход в неё был закрыт. Куда теперь идти, у кого просить помощи? Родителей его я не знаю. Сашка в командировке в Штатах, и вообще, он тут ни при чём. А больше и друзей-то нет. (Вообще, он словно планомерно рвал ниточки с миром, одну за одной – друзья, знакомые, сослуживцы…)
Наконец женщина рванула дверь, с решимостью отчаяния – пусть нельзя, пусть не простит, ну и чёрт с ним, может быть, сейчас ему плохо, может, он там умирает?! Дверь отворилась со скрипом… Странно, было не заперто, ключ торчал в замке с той стороны.
Тусклая лампочка у самого потолка освещала комнату. Неуютно здесь. Запах пыли, запах старого жилья, паутина в углу. В углу табуретка, большой деревянный стол, покрытый сверху пластиком, на полу шариковая ручка с обгрызенным колпачком. На столе стопка исписанных листов. И всё. Ни другой мебели, ни вещей. Не было даже окна. В задумчивости женщина подошла к столу и стала перебирать страницы, исписанные сверху донизу убористым, таким родным почерком. Смахнула слезинку. Вскоре чтение захватило её.
"Хотел бы я знать, зачем все вокруг едят зелёные шарики? Люди на улицах, девочки, мужчины в галстуках, мужчины без галстуков, мамочки с колясками и старые седые старухи. Я сам видел, видел это множество раз. Достают из сумочек, глотают, сидя в кафе за столиком, запивают сладким лимонадом.
Сначала я думал, это лекарство. Какое-нибудь модное патентованное средство. Как бы ни так! Мой сосед Толик, спортсмен-разрядник, здоровый как бык, ест шарики при каждой нашей встрече. Достаёт кулёчек из нагрудного кармана, всыпает в рот сразу несколько штук и, воровато оглядевшись по сторонам, глотает. А зачем оглядываться? Разве в этом есть что-то постыдное? Или правда есть…
А может, всё предельно просто – обычные леденцы, сосед сластёна, стесняется своей маленькой страсти. Толик стесняется? Ну нет, в это действительно трудно поверить.
Наверное, вкуснятина невероятная эти чёртовы шарики, весь город помешался, народ только и делает, что глотает их. Где только достают – ни рекламы, ни названия, ничего нет, очень странно.
Один раз маленькая девочка достала из ранца зелёные шарики, но не удержала кулёчек в руках, и они упали, рассыпались по мостовой. Девочка расплакалась. Я, точно вор, поднял один шарик и скорее сунул в рот.
Ничего. То есть я не почувствовал абсолютно ничего…"
Анна отошла от стола и отодвинула шторы. Значит, окно в комнате всё-таки было, странно… тусклый осенний полдень пробивался сквозь тюль, с той стороны было серо и пасмурно (почему так? ведь в городе сейчас поздний вечер, почти ночь, и звёзды, мы любили считать звёзды, стоя на мосту… не думать про мост! забыть про трамваи!). Вдалеке залаяла собака. Велосипедист в серой кепке катил мимо, из-под колёс летела пыль. Анна с силой потянула щеколду, сломав ноготь, отворила створку окна. Женщина застыла на мгновенье, потом легко спрыгнула на тротуар, пошла вперёд.
На углу стояла маленькая девочка и пригоршнями ела маленькие зелёные шарики, держа упаковку в чумазой ладошке. Девочка посмотрела ей в глаза лишенным выражением взглядом и протянула ей кулёк. Анна взяла несколько штук и проглотила.
Шарики были несладкие, вообще никакие – словно ешь пыль.
Соседская собака всё брехала и брехала, никак не могла остановиться. Анна осмотрелась вокруг. Это был её город, за спиной остался дом, где она жила. А закрытая комната в конце коридора – просто пыльный чулан, давным-давно закрытый на ключ. Туда и не заходит никто. Женщина вдруг отчётливо поняла, что обратно «на ту сторону» ей уже не попасть. Ведь «эта» сторона теперь была – здесь, в пыльном полдне городских улиц.
Анна твёрдым шагом шла по обочине, она больше не оборачивалась. Вот тумба с афишей фильма про любовь, дальше знакомый перекрёсток, ворота в городской парк. Он сидел на скамейке, закинув ногу за ногу, и читал «Вестник». Вот так просто – мужчина и женщина в парке, случайная встреча… Когда-то, возможно, были знакомы, даже близки. А сейчас Анна идёт по своим делам или просто гуляет, никого не касается, а он сидит на скамейке, курит и читает газету.
Двое обменялись прохладными взглядами, им нечего было сказать друг другу. Женщина пошла дальше, хрустя зелёными шариками. Она не чувствовала ничего, абсолютно ничего не чувствовала.
Москва, февраль - май 2009