30 августа 1966 года
ГОРОДОК В ИСПАЧКАННОЙ ОДЕЖДЕ
Боготол встретил меня полудеревенским бытом. Кривые улочки, скособоченные бревенчатые дома, дороги вымощены крупными булыжниками, заборы, выкрашенные разной краской с небрежными подтеками, обычный захолустный пейзаж. Правда, если отойти от городского вокзала немного в сторону, можно встретить и каменные двухэтажки, а поодаль и относительно приличные кирпичные постройки. Когдая я ехал сюда в пригородном поезде, то представлял вполне современный город с красивыми проспектами и площадями. Моя неуемная фантазия била фонтаном. Редакция, по моим понятиям, находилась в отдельном флигеле, и не в пример Бирилюссам, где все помещались в одной горнице, каждый сотрудник или почти каждый должен сидеть в своей рабочей комнате и иметь свой персональный номер телефона и пишущую машинку. Четырехполоска все-таки. И выходит ни много, ни мало, а три раза в неделю. Если в «Новом пути» было пять сотрудников, то здесь должно быть, как минимум больше вдвое... Редакцию долго искать не пришлось. Она находилась тоже на привокзальной площади и, вопреки моим ожиданиям, ютилась в помещении технической службы железной дороги. Занимала редакция три небольшие комнатки, в одной из которых сидели литсотрудники и ответственный секретарь, другой кабинетик делили машинистка с бухалтером, а в третьей каморке, где с трудом умещались два письменных стола, была вотчина редактора газеты «Знамя Ленина». Шеф сидел, обложенный бумагами, пребывая в тихой задумчивости. Я скрипнул дверью, вошел в кабинет и, положив на стул рюкзачок, представился.
– Мы вас ждали!
Юрий Николаевич Угольков улыбнулся, протер фланелькой запотевшие очки и протянул мне руку.
– У нас как раз освободилась вакансия заведующего отделом промышленности. Журналистский опыт, пусть и небольшой у вас есть. Да и с производством вы знакомы не по картинкам.
Угольков для формы пролистал мою трудовую книжку и предложил написать заявление.
– Население у нас – железнодорожники. Что ни чумазый, значит с «железки».
Угольков пронзил меня проницательным взглядом и заключил:
– А на одном месте и камень мхом обрастает.
ЗНАКОМСТВО НАЧИНАЕТСЯ С ЧП
В тесной комнатенке, как и в Бирилюссах, было понатыкано пяток однотумбовых письменных столов. Почти все сотрудники были в местных разъездах, лишь за одним из них сидел весь зарывшись в бумаги, кудрявый парень, на вид лет двадцати пяти, с воспаленными глазами и небритыми щеками. Молодой человек сидел в стареньком кресле, подперев кулаком подбородок, и, перекидывая взгляд с одной бумаги на другую, откровенно зевал. Это был ответственный секретарь редакции Анатолий Видякин. Увидев в комнате меня, журналист поднялся и первым подал руку.
– Введи нового сотрудника в курс, – приказал на бегу спешивший на совещание в райком редактор и хлопнул дверью.
– В курс, так в курс!
Видякин оценивающе оглядел меня с головы до пят и удовлетворенно улыбнулся:
– А вещички твои где? – спросил секретарь.
Засмеявшись, я показал свой тощий рюкзачок.
– Не густо, паря, но ничего. Сейчас пойдешь со мной, я познакомлю тебя со своей квартирной хозяйкой, думаю, что уговорю ее взять тебя на постой. Клавдия Петровна женщина сговорчивая. Номер очередной только что подписан в печать, так что сегодня сам Бог велел расслабиться. Кстати, ты как насчет пива?
Видякин поднес ладонь к кадыку и демонстративно щелкнул по нему.
– Горят трубы, горят, родные. Вчера с фотокором здорово нагрузились, а сегодня нужна, ой как нужна полировочка. В «курсы» я тебя поставлю по ходу. Значит так, Борис. Вначале определяемся на проживание, а потом сделаем знакомство с городом...
Рабочая улица, на которой жила тетя Клава, квартирная хозяйка моего нового знакомца, находилась рядом с вокзалом, в пяти минутах ходьбы от редакции. Бабуля, на счастье, оказалась дома, и Толя быстрехонько ее уговорил. За сороковник в месяц с полным пансионом и стиркой. Довольный, я тут же «отстегнул» хозяйке аванс, в кошельке еще оставалось рублей семьдесят – это было воспоминание о полугодовой работе в Бирилюсской глубинке. Тамошняя бухгалтерша, она же машинистка, дня два не могла дать мне расчет, ссылаясь, что в кассе нет денег. Трудовая книжка у меня была уже на руках, однако машинистка разводила руками, мол, в банк она собиралась идти только завтра. Наутро сам редактор пошел в банк, и я смог получить расчет, не ахти какой, что-то около ста тридцати рублей.
Кошелек наполовину растаял, а до аванса в новой редакции было еще очень далеко. Видимо, придется кричать СОС и просить деньги у отца. Воспоминание об отце прибавило духу. Сейчас же пойду на почту и отобью телеграмму. Пока Анатолий брился, я метеором смотался на почту и вернулся в хату, держа в руках три бутылки жигулевского пива.
– За оперативность хвалю, – похлопал меня по плечу ответственный секретарь. – Только сухая ложка рот дерет, надо бы смочить.
– Вот пиво для этого дела самое то, – воскликнул я и стал торопливо наполнять стаканы.
– И то, и не то, – скривил рот Видякин. – Душа музыки требует. А какая музыка наполняет тело теплом? Правильно меркуешь, водочка...
Ответственный секретарь переоделся в спортивный костюм. Выбритый и надушенный одеколоном, он больше не походил на усталого, затюканного бумагами чинушу. Улица, кривенькая улица, на которой жил рабочий люд Боготола, встретила нас благоуханием хризантем, эти приятные запахи доносились из огороженных старым штакетником городских огородов.
Родом Анатолий оказался из Назарова. Там проживала его семья – жена, мать и ребенок. Странно, почему он оказался в Боготоле? Видякин быстро перехватил мой взгляд и, как бы предвидя вопрос, парировал:
– У нас, старик, произошел семейный конфликт. Вот я здесь, в Боготоле и осмысливаю свою будущую жизнь. Дадут квартиру – вызову жену с ребенком сюда, не дадут, посмотрю, как будут развиваться события двальше. А пока мне и вольной птицей живется неплохо. Ты очень мудро поступил, чтол не остался в Назарово. Юра Моисеев очень нервный мужик. Чуть что не по нему, – сразу, безо всякой дипломатии указывает на дверь. Угольков – шеф более гибкий и демократичный. Жаль мужиков мало, а с бабьем, сам понимаешь, каши не сваришь. Я тебя с фотокорреспондентом нашим познакомлю, Мишаней Ранневым, вот такой мужик....
Видякин вдохновенно поднял вверх большой палец.
– Жаль, что он сегодня на совхозных съемках, а то бы поквасили вместе.
Часа полтора мы с Толей послонялись по запыленному городу, а потом зашли в магазин, я купил бутылку Московской водки и мы, перемигнувшись, решили, что в самый раз пришла пора закрепить знакомство в какой-нибудь столовке.
О, как здорово начинался этот первый августовский полдень в Боготоле. Настроение было и веселое, и волнительное. И кто бы знал, чем окончится этот вечер?
Посидев в столовке и опрокинув «пузырь» водки, причем большую часть содержимого бутылки Видякин взял на себя, он осмелел, и даже начал проявлять некоторую наглость: стал грубить официантке. Конфликтовать не хотелось, и я, проявив достаточно дипломатии, вытащил нового друга на воздух и потянул его в зеленый сквер, там, утопая в кустах, окопалась скамеечка.
– Ты понимаешь, старина, мне здесь в городе очень трудно, ни одной родственной души, а ведь я журналист Божьей искрой. В Назаровской газете я слыл неплохим литсотрудником. Вот, смотри!
Видякин вынул из кармана куртки красное удостоверение члена Союза Журналистов СССР.
– Гляди и завидуй. Такую ксиву заработать не каждому дано. Вот у тебя ее нет. Верно? Ну, не валяй дурочку, нет же?
Смущаясь, я покрутил головой.
– Вот видишь, нет. А почему? Просто ты еще салага, и все у тебя будет еще впереди... И вуз добьешь. Я вот уже перемахнул на четвертый курс. Еще чуть-чуть и диплом будет в кармане
Видякин полез в карман тренировочных штанов и торжественно извлек два мятых рубля.
– Гуляем, коллега, дальше?
Подышав свежим воздухом, мы заглянули в привокзальный буфет в надежде распить купленный Видякиным маленький пузырек водки, в народе прозванный «мальком». Разлили водку по стаканам, выпили, закусили теплыми бифштексами. Поговорили о жизни. И тут я с ужасом заметил, что язык у ответственного секретаря стал заплетаться, и из уст посыпалась площадная брань. Толя стал задевать клиентов буфета и напрашивался на кулак. Я не знал, что делать. На мое предложение уйти из этой питейной точки, Толик ответил грубым отказом и даже схватил меня в порыве зла за ворот рубахи, мне еле удалось отбиться. В прокуренное, слабо освещенное помещение зашел молоденький сержант из вокзального пикета милиции и увидел такую картину:
Разгоряченный Толик доказывал мужику, стоявшему рядом, свою правоту. Видякин жестикулировал руками, орал, а мужик, весь съежившись, не знал, куда ему деваться. Видякин же раздухарился не на шутку. Он поднял над головой свою красную корку и прокричал:
– Видишь, я журналист, должностное лицо, а ты кто? – быдло!
Милиционер не дал разыграться драке и предложил моему новому коллеге покинуть помещение. Увидев красные погоны, Толик присмирел. Уже на улице, я попросил у блюстителя порядка прощения и пообещал, что отведу буяна домой. Слава Богу, что кроме словесной перепалки, не произошло ничего более существенного. Мордобоя не было, разбитой посуды тоже. Мент смилостиловился и взял под козырек:
– Если не угомонишь своего приятеля и не отправишь его домой, никакая ксива не поможет, и вместо кровати будет спать он на нарах. Проваливайте!
Милиционер медленными шагами повернул к пикету, а я, обрадованный удачным исходом, схватил Анатолия под руку и повел его от греха подальше в сторону дома. Приятель для вида начал выкаблучиваться, а затем смирился. Штормящей походкой мы шли по уже ночному Боготолу и смотрели под ноги, чтобы не оступиться. Уличные фонари здесь светили через один.
Как здорово, что мир не без добрых людей, вспоминал я этого молоденького милиционера, открывая скрипучую калитку усадьбы тети Клавы.
ТИХОНЯ-РЕДАКТОР
Я уже говорил о том, что газета наша делалась в суперстесненных условиях. Редактор и зам делили одну маленькую комнатку на двоих. Утро в редакции, как правило, всегда начиналось с суматохи. Ответсекретарь редакции сумбурно и нервно искал на своем рабочем столе папку с макетом завтрашнего номера, а молодые литсотрудницы неторопливо красили губки и подводили тушью ресницы, лишь заместитель шефа Иван Екимов был всегда подчеркнуто деловит. Зам. редактора, похоже, исполнял роль Александра Матросова, но не в боевых условиях, а в обычных трудовых буднях. Шеф редакции очень редко находился на месте. Его постоянно разрывали на части: то в райком вызовут, то в исполком на совещание.
Был Юрий Николаевич Угольков коренным сибиряком, однако назначение в Боготол получил тоже недавно. После окончания Высшей партийной школы его вызвали в отдел печати Красноярского краевого комитета партии и сказали:
– В Боготоле сложилась такая ситуация – редакция осталась без руководства. Город сам по себе маленький, коллектив редакции хоть и небольшой, но тоже недоукомплектован. Нужно сделать газету конфеткой, примером для края.
Приказзы выслушивать всегда легко, а вот как претворить намеченное в жизнь?
Юрий Николаевич прекрасно понимал, что без нового помещения редакция просто не выживет, а райком партии, чем он может помочь? Надавить на строительные организации, выступить ходатаем перед краевыми распределительными органами о выделении фондов на кирпич и бетон? Конечно же, такие обещания были получены, и первый секретарь Боготольского райкома Абрамов твердо дал слово подключить местную ПМК к этой стройке. Недели две бегал редактор по чиновничьим кабинетам, и, наконец, в редакции раздался долгожданный звонок из соседнего совхоза:
– Даем вам экскаватор для рытья фундамента под здание новой редакции.
Помню, было это в конце сентября, накрапывал мелкий дождик. Всем коллективом редакции пришли мы на место стройки. Уже разрытые траншеи были укреплены деревянной опалубкой, из которой торчала скрепляющая арматурная сетка.
– Скоро у вас у каждого будет по кабинету, – хитро прищуривая глаза, сообщил Угольков. – Из Боготольского леспромхоза ранней весной придет кругляк, и к следующей осени мы справим, наконец, новоселье.
Я окинул взглядом неприглядный, с надолбами земли периметр стройки, закрыл глаза и представил новое двухэтажное деревянное здание, обитое снаружи свежекрашенной вагонкой. Мысленно поднялся по широкой лестнице на второй этаж и заглянул в свой виртуальный кабинет с красивым двухтумбовым столом, в углу стоит книжный шкаф, наполненный книгами, а с левой стороны стола на приставной тумбочке красуется новенькая пишущая машинка «Олимпия» с электрическим приводом. Что еще нужно человеку для комфортной работы?
Мечтания мои развеял зычный голос Ивана Николаевича Екимова:
– Громодяне! – обратился к нам зам в своем неизменном обличье Шерлока Холмса, в широкополой шляпе. – Наступил ответственный исторический момент. Мы присутствуем при закладке нашего детища, будущего дома. Так, давайте же, не поскупимся и бросим в фундамент звонкие пятачки.
Екимов, порывшись в кошельке, нагнулся и бросил в траншею пригоршню медных монет. Его примеру последовали и остальные сотрудники. У меня, к несчастью, не оказалось в кармане мелких денег. Стрельнув у фотокорра Миши Раннева немного серебряных монет, и я торжественно бросил их в арматурное гнездо. Траншеи стали постепенно наполняться бетоном, а воздух наполнило жужжание вибратора – это рабочие уплотняли вязкую массу. На наших глазах рождалась реальная стройка, никакая не плановая. Ни в каких отчетах она не числилась. Материалы – за счет шефов, а рабочая сила и техника – посильная помощь самих предприятий.
Вот тебе и редактор! Не идеологический шеф, а мощный и пробивной шахтерский щит, пробивающий скальные туннели. Внешне такой спокойный, даже инфантильный, а развернулся же. Вот что значит быть упертым и несгибаемым. И надо же так умело скрывать эти качества...
Я продолжал стоять на куче грунта, глядя на своих новых коллег. Все они уже давно знали друг друга, и я был единственным новичком в коллективе, однако это психологическое состояние меня нисколько не угнетало.
ЗЕМЛЯ НЕ ТАК УЖ ВЕЛИКА
Акклиматизация в новой редакции прошла более или менее безболезненно. Через три дня я принес первую статью на темы морали, а в конце недели на второй полосе был напечатан очерк о шофере с местного элеватора. И предложение съездить в командировку в местный леспромхоз я воспринял тоже как дело привычное. В Бирилюсском районе я очень близко познакомился с лесозаготовителями и лично убедился в том, как труден их хлеб. Сюрприз меня ожидал уже в приемной директора Боготольского лесопромышленного комплекса. Распахнулась дверь и в ее проеме засверкала знакомая лысина хозяина кабинета. Я узнал в директоре хозяйства бывшего главного инженера леспромхоза в поселке «Рассвет» Алексеева. Вернее, он узнал меня первым. Пристально всмотревшись в меня, он отер лысину носовым платком и удовлетворенно цокнул языком:
– Привет, корреспондент! И здесь меня нашел. Никуда не деться от вашей братии. Ну, раз пришел, проходи...
Секретарша принесла нам чаю с печеньем, и мы на целые полчаса втянулись в воспоминания. И чего там было вспоминать, когда с той таежной командировки и прошло–то всего месяца четыре.
– Вот вы уже и в директорском кресле, – порадовался я за бывшего главного инженера.
– Да и ты, наверное, сделал рывок.
Я сообщил директору, что приехал в Боготол тоже с повышением и теперь тяну лямку заведующего отделом промышленности. Положив перед собой блокнот, я поведал Алексееву, что нуждаюсь в сногсшибательном положительном материале, на что хозяин кабинета тут же ответствовал:
– На правах старого друга и хозяйство тебе покажу, и с передовым людом познакомлю. Устроим мы с тобой корреспондентский час. А сейчас, давай-ка махнем с тобой по капельке коньячку за нашу случайную встречу. Мне уже рваться вперед некуда, от пенсии никуда не уйдешь, а у тебя вся жизнь впереди. Вишь, как оно в жизни бывает. И все потому, что земля, она круглая.
ПРОВАЛ НА ЛЕТУЧКЕ
Материал о моей командировке в Боготольский леспромхоз был помещен на красную доску под рубрикой «Читателю понравилось». Вторая рубрика была противоположного свойства и называлась она: «Хуже не напишешь». Придумал эту доску старый газетный волк, похожий на Шерлока Холмса, вечно в широкополой фетровой шляпе и с неизменной трубкой во рту Иван Николавевич Екимов – наш зам, точнее заместитель нашего редактора Уголькова. Острослов и выдумщик, Екимов слыл в редакции «бульдозером» и практически на нем, да на заведующей сельхозотделом Валентине Майоровой и держалась основная творческая активность. Лидеры, они есть лидеры, остальные журналисты были вроде как на подхвате. В новом коллективе я стал бояться первого дня недели, и не потому, что это был понедельник. Именно в этот день в редакции проводилось творческое совещание – «летучка». В Бирилюссах редактор Трубицин такие мероприятия не практиковал, формат газеты был маленьким, и шеф считал это занятие пустым времяпровождением. Что касается Юрия Николаевича Уголькова, то он придерживался другой тактики и рассматривал в первую очередь редакционную летучку, как у летчиков – разбор полетов. Три недели я уже трудился в новом коллективе и всегда боялся понедельника, однако меня словно не замечали. И тут я накаркал сам себе беду. Придя в редакцию после воскресного отдыха, как мне казалось раньше всех, я застал там озабоченного шефа. Бросив на меня взгляд, Юрий Николаевич неожиданно попросил:
– Дружище, мы тебя еще ни разу не слушали в роли дежурного обозревателя на летучке.
Редактор откашлялся и, откинув шевелюру назад, продолжил:
– Сделай любезность, выступи с обзором за прошедшую неделю. Подшивка у тебя есть. Летучка состоится в 10 утра, так что времени достаточно. Сработаешь?
Юрий Николаевич ободряюще поморгал мне глазами, а я озабоченно поплелся к себе, готовиться к непонятному для себя докладу. Перечитав ключевые материалы за прошедшую неделю, я отобрал наиболее актуальные, какие, я полагал, должны были войти в обзор, и стал копаться в тех публикациях, которые, на мой взгляд, случайно попали на страницы, по причине попустительства секретариата. Следует отметить, что редакционный портфель далеко не изобиловал лишними проблемными, да и текущими материалами. Ответственный секретарь Видякин постоянно нервничал и занудливо напоминал коллегам об имеющихся на полосах зарезервированных местах.
Ровно в назначенное время, редактор открыл летучку и предоставил мне слово.
Используя свое красноречие, я остановил внимание коллег на тех публикациях, которые следовало бы поставить на красную доску. Говорил я в основном без запинки, но сердце-вещун подсказывало, что несет меня совсем не туда. Спокойные лица сотрудников не выдавали никакой тревоги. Говорил я уже минут сорок, когда тихий и вкрадчивый голос редактора остановил мое «цицеронство».
– Докладчик к летучке подготовился плохо, – резюмировал шеф.
– Иван Николаевич, – обратился он к своему заместителю, – сделайте, пожалуйста, оргвыводы по обзору.
Я был очень взволнован и красен, как вареный рак. После летучки мы все вышли во двор и деликатный Екимов, попыхивая трубкой, положил мне руку на плечо:
– Это на бесперспективных газетчиков можно махнуть рукой, потому что толку от них, действительно, как от козла молока. Что касается тебя, то, очевидно, не было у тебя еще такой публичной практики, вот и занесло малехо в сторону. Не тушуйся, брат. Опыт – дело поправимое. И я в тебя верю. Пойдем–ка, дружок, ко мне, попьем чайку. У меня знаешь, какой чаек? – цейлонский. Заварочка – просто заглядение. Да и прянички есть медовые. Не дрейфь, коллега!
ТАБУ НА ЛЮБОВЬ
Говорят, что работать в коллективе, где преобладают женщины, сущий ад. Как правило, кроме промывания костей, от них можно ожидать и коварных интриг. Так уж вышло, что в комнате, где я имел свой письменный стол, со мной соседствовали три особы средней привлекательности. Две из них были совсем молоденькими девчушками, не более двадцати лет, а третья – на вид хрупкая и худенькая дама, приятного телосложения, примерно лет тридцати-тридцати двух. Первые две пришли в редакцию не так давно. Пришли, чтобы на личном опыте прочувствовать, что такое журналистская кухня. Эти девушки имели среднее образование и готовились к поступлению в университет. Надо сказать, что в редакции они особо не засиживались и предпочитали осмысливать свои впечатления не в прокуренных редакционных кабинетах, а за домашним столом. В конце концов, какая разница, где заниматься творчеством, главное – результат. Эти девочки, Лариса и Нонна ничем в работе не выделялись. Их небольшие корреспонденции, размером не больше ста строк, появлялись на полосах районки не так часто, хорошо, если раза четыре в месяц, зато заведующая отделом сельского хозяйства Валентина Майорова заслуженно ходила в лидерах. Я уже об этом упоминал выше. Человек устремленный и всегда сосредоточенный, Валентина не просиживала сиднем в редакции, она постоянно была в разбеге и появлялась в кабинете лишь для того, чтобы еще раз вычитать свой материал, который напечатала машинистка и отдать его в секретариат погрязшему в суете Анатолию Видякину. Я всегда удивлялся ее высокой работоспоспособности. В нашей редакции существовала норма литературной отработки на одного сотрудника – 2500 строк. Сюда входили и обработанные материалы нештатных авторов газеты, и собственные публикации. Я трудился здесь уже почти два месяца, вошел в привычный рабочий ритм и легко выполнял и даже перевыполнял этот, не знаю кем установленный норматив. На редакционных летучках меня постоянно подкалывал наш ответсек Видякин, зло подкалывал. Он вставал со своего кресла и, пряча за спину руки, вещал во весь голос:
– Нет никакой нужды скрывать, что в нашем коллективе образовался творческий тандем в лице Ивана Николаевича Екимова и Валентины Майоровой, но в последнее время в лидерскую гонку включился и наш новый сотрудник, шустрый пострел Борис. Он буквально наступает им на пятки. Останови коней, коллега!
Видякин нервно посмотрел в мою сторону и продолжил.
– Материалы наших лидеров всегда актуальные и вызывают живой интерес у читательской аудитории, а вот у строчкогона Бориса на красной доске висит мало статей, зато на черную только за последние три недели попали аж целых два материала.
Видякин снял прикрепленную на стенке указку и ткнул ею в доску.
– И мы еще говорим о качестве.
Анатолий продолжал выдувать из себя начальственные ноты, однако его мало кто слушал, больше хихикали в кулак, а когда зычный голос Екимова, обращенный к ответственному секретарю, прозвучал с некоторой издевкой:
– А сам-то ты когда перо в руки брал? – в комнате наступило несколько секунд молчания, а затем взрыв смеха. Посрамленный Видякин уселся в кресло и молчал до конца летучки.
Не знаю, чем я заслужил недоброжелательность со стороны Анатолия, скорее всего это было определено завистью к моей успешности и творческой активности. Я уходил на работу в половине девятого утра и возвращался из редакции уже затемно, примерно в девять часов вечера. Ларчик здесь открывался просто. Моя мечта купить себе персональную пишущую машинку до сих пор еще оставалась нереализованной. Писать от руки я не любил, поэтому считал для себя благом с утра набивать блокнот фактами, а вечером, когда машинистка, уходя с работы, не зачехляла свой «Континенталь», спешил занять ее место. Я очень любил такие вечера. Никто не мешает, и легко было настроиться на творческую волну. В противовес Анатолию, Валентина отнеслась к моей старательности с пониманием. Еще в первую неделю моей работы, когда я сдал в секретариат статью на темы морали, она подошла ко мне и, дружелюбно положив ладонь на плечо, бархатным голосом выговорила:
– Начало статьи очень даже хорошее. А вот здесь, – Валентина показала мне пару абзацев, которые по ее мнению следовало переделать, – подумай еще. Нужно сохранить логическую ткань. И кстати. Концовку сделай не такой пафосной, мы же с тобой не на собрании. Мягче и теплее надо. Вот очерк о шофере у тебя получился славный, там и штампов почти нет. Значит, можешь, если захочешь?
Получив ц.у. от старшего товарища, я тут же взял лист бумаги и непривычно стал выводить буквы. Работал я долго, больше часа. Валентина сидела рядом и бросала на меня косые взгляды, от которых мне было не по себе. Конечно же, я волновался. Это была моя вторая работа. Как же я прошляпил то, что узрела Майорова. Вот что значит журналист с лупой во лбу. Наверное, читать чужие материалы легче, глаз не так замыливается. Исписав три странички, я обвел стрелками зачеркнутые абзацы в машинописном варианте и пошел в машбюро. Машинистка Галя была на месте, я быстренько надиктовал ей текст новой редакции.
– Вот это уже совсем другое дело! – воскликнула Валентина. На лице ее заиграл розовый румянец. Майорова пронзила меня кинжальным взглядом и как бы в шутку, а может и всерьез, предложила:
– А не пойти ли нам, юный коллега, в кино? Сегодня в клубе железнодорожников идет фильм «А если это любовь?» Сколько можно стулья на работе просиживать? Медаль все равно не дадут.
Внутренне меня охватил ужас. Я вспомнил Ачинский детский дом, случайную влюбчивую воспитательницу, перед глазами пробежала картина Бирилюсского гостиничного номера... Черт побери, мне только двадцать лет. Ну, почему на меня обращают внимание великовозрастные тетки? Почему в мире такая несправедливость. Если тебе понравилась девушка, это совсем не обязательно, что ты получишь взаимность. А может, так и должно быть? Ты еще молодой, должен поднабраться жизненного опыта, в том числе и сексуального. Пройдет время, исполнится тебе тридцать, или даже сорок лет. Вот тогда-то появятся и у тебя молоденькие двадцатилетние красотки. Сиди и жди. Просто не пришло еще твое время.
Валентина ждала ответа. Я машинально кивнул головой, и коллега восприняла мой жест как согласие.
– Я минут через пятнадцать закончу свои дела, а ты покури пока на улице.
Она снова уселась за письменный стол и стала надписывать почтовые конверты.
Выйдя на улицу, я оказался в сложном положении. Пойти в кино не представляло никакой трудности и не накладывало никаких обязательств. Было бы, конечно, здорово, если бы мы не были с ней коллегами. Хотя, как сказать. Опять все упирается в возраст и никуда от него не деться. Проворачивая в мозгу возможные варианты, я не заметил, как меня окликнула редакционный корректор Лида. Я обернулся, и мы вступили с девушкой в непринужденный разговор. Говорили обо всем: о погоде, о предстоящих гастролях из Москвы эстрадного оркестра под управлением легендарного Дмитрия Покрасса, просто о газете. Как вышла из дверей Валентина, я не заметил. Она встала в сторонке, наблюдая за нашим задушевным разговором. Наконец, я ее заметил, и наскоро простившись с Лидией, сделал несколько шагов назад.
– Никуда я с тобой не пойду, – зло выплеснула мне преображенная Валентина. Ее лицо было перекошено гримасой. – Тоже мне, герой-любовник, на молодую запал? Теперь я погляжу, как ты у меня запоешь. Я тебе такой уют в редакции создам, закачаешься...
Приподняв ворот плаща, Майорова зацокала каблучками в сторону привокзальной площади, а я, недоумевающий, а больше удивленный, все никак не мог попасть спичкой о коробок, они почему-то ломались.
РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
У многих людей есть разносторонние интересы. Кто-то собирает почтовые марки, другие интересуются литературой и комплектуют собственные библиотеки. У меня же единственным увлечением жизни в Боготоле стала работа. Человек я был очень даже коммуникабельный, и ко мне тянулись люди, однако идти на широкие контакты, по большому счету, не было времени. Я сам загружал себя работой, и если ее бывало мало, сам себе ее придумывал. Я уже говорил, что любил задерживаться в редакции по вечерам. Находясь один на один с собой, легко думалось, да и работа шла весьма споро. В выходные дни меня тоже тянуло на работу. Оставаться в хибаре и давить постель я считал занятием скучным. Друзей близких я завести не успел, а в лице своего коллеги по редакции Анатолия, практичесаки нажил себе врага. После так называемого неудачного контакта на личную тему с коллегой Валентиной, я замкнулся в себе, в рабочее время старался бывать в разъездах, а при встрече с сотрудниками был общительным и доброжелательным. С нашим редактором Угольковым доводилось встречаться только на редакционных летучках, в остальное время шеф мало находился в кабинете, все больше был в бегах. Несколько раз Юрий Николаевич заставал меня в редакции ранним утром. Дома мне не сиделось, и даже по утрам я торопился на работу как на праздник. Вот уж, действительно, правду народная истина глаголет, что если человек с огромным удовольствием идет на службу, а вечером с неменьшим желанием торопится домой, он может смело называть себя счастливым человеком. Всегда, когда шеф заставал меня одного, я испытывал какую-то неловкость. Мне было стыдно признаться, что это скорее называется не служебным рвением, а просто отсутствием средств на покупку инструмента, да, я не ошибся, именно инструмента. Ведь разве можно представить себе токаря без штангенциркуля или каменщика без мастерка и отвеса. Журналист – тоже ремесленник, и несение слова в массы – тоже ремесло, а раз ремесло, то и инструмент нужен. Таким помощником, единственным и эффективным, всегда была пишущая машинка. Имел бы я такую вещь в личном пользовании, разве пропадал бы лишний час в редакции, хрена с два. Сидел бы в теплой горнице у тети Клавы и, прихлебывая горячий чаек, все стучал бы и стучал, отбивая дробь на клавишах.
Шеф тихой сапой заглядывал в кабинет и, заставая меня весьма сосредоточенным, старался не мешать, обозначая приветствие лишь кивком головы.
Однажды, в одно из воскресений, я привычно сидел в редакции и строчил очерк на судебную тему об одном подростке-правонарушителе. Материал давался трудно. Я уже работал над третьей страницей, как внезапно вынул из каретки заправленный лист, и заново перечитав все до конца, нервно порвал все, и отправил разорванные клочья бумаги в корзину. Начались новые муки творчества. Схватившись, как мне показалось, за удачную нить, я связал таки толковый клубок. Было уже восемь часов вечера, я только что поставил в тексте последнюю точку и, крякая от удовольствия, перечитывал готовый материал. В коридоре послышались приглушенные шаги. В комнату вошел редактор и застал меня за чтением родившегося очерка.
– Не пойму я тебя, Борис! – выдохнул редактор, снимая перчатки. От него веяло свежим морозцем. Я уже трудился здесь третий месяц. На дворе стоял ноябрь, и погода не очень-то жаловала. Столбик термометра был на отметке 18 градусов ниже нуля. – Других коллег сюда и медом не заманишь, а ты постоянно здесь. Скажи честно, тебя что, из дому хозяйка выгнала?
В ответ я лишь добродушно рассмеялся и поведал шефу о том, что очень увлечен своим делом, а поэтому, есть ли смысл считаться со временем?
Прочитав мой свежеиспеченый «опус», Юрий Николаевич встрепенулся:
– Молодец, мальчиш, хороший материал, и написан бойким пером. Вот, думаю на 49 годовщину Советской власти порадовать тебя благодарностью в приказе. Понимаю, конечно, что рублем лучше, но и ты пойми, мы же находимся на госбюджете.
– Спасибо, Юрий Николаевич! Мне и вашего доброго слова вполне достаточно.
Я стал надевать пальто, до дома мне было рукой подать, и мы вместе с шефом вышли на мороз.
– Не будешь возражать, – уставил в меня свои линзы Угольков, – если я тебя приглашу в гости к своему другу, ты его наверняка знаешь, это директор типографии Александр Борисович Пименов. Кстати, очень хороший человек и хлебосольный товарищ.
Пименова я знал плохо. Он иногда приходил в редакцию, в наш кабинет не заходил, а общался в основном с редактором или с его замом. Сталкивался я с ним только на улице, да и то второпях. Это был дядька уже в годах, хорошо за полтинник, с изрезанным морщинами лицом, но очень добрым и приветливым взглядом. Изысканно одеваться он не любил и постоянно ходил в одном и том же старомодном галстуке.
Похлопав себя по карманам, я признался Уголькову, что пуст, как барабан. И хотя со дня получки прошло лишь пять дней, мне неудобно было объяснять, что почти все деньги мне пришлось отдать квартирной хозяйке за постой. Совсем был невелик журналистский аванс.
Юрий Николаевич мастерски разрядил обстановку.
– Я уже давно присматриваюсь к тебе, парень. Нравишься ты мне. Не суетлив, не шумлив как некоторые. Дело свое туго знаешь, и любишь его. Все вынашивал мысль поговорить с тобой по душам, а сегодня сам Бог велит это сделать. Так что, не откажешь шефу? А что касается горючего, так оно здесь, я припасливый.
Угольков зубами стянул с себя перчатку и открыл пузатый портфельчик. Там поблескивали зеленым стеклом две водочные политровки.
Александр Борисович жил в частном большом доме. Когда мы пришли, то обнаружили в горнице полно народу. Угольков представил меня гостям, и началось «разгуляево». Надо признаться, что супруга хозяина дома по имени Гутя оказалась замечательной стряпухой. Чего только не было на столе: и тушеный кролик, и холодец, и слоеные пирожки с капустой. В углу хаты тихо играла радиола, а гости, как я понял, хорошо знакомые между собой, непринужденно общались, звякая гранеными стопками. Немного нагрузившись, Юрий Николаевич подошел ко мне, и мы разговорились о жизни, о моих дальнейших планах на учебу, затронули и Ленинград.
– Хороший город, с доброй историей. Наверное, приятно ощущать себя питерцем?
От гордости я весь покрылся багрянцем. Мы чокнулись.
– Ты не думай, молодой, что я малоразговорчивый, я очень наблюдательный человек. И возможно скоро, очень скоро тебе станет тесно в нашей редакции. Широкая перспектива в тебе просматривается, парень. Только не потеряйся в этом океане людских страстей. Давай, по этому поводу еще махнем? И Юрий Николаевич потянулся к графинчику, где на донышке для вкуса бултыхались порезанные лимонные корочки.
ТРИ МИКРОНА ... И ШУБЕРТ!
Листая приходящие по обмену, номера районок, я все больше и больше приходил к выводу, что наша газета заметно выделялась среди четырехполосок края. Именно в «Знамени Ленина» одними из первых ввели в практику брусково-рамочную верстку. И второй замечательный плюс состоял в том, что редактор усилил службу фотохудожников еще одним сотрудником. Именно с приходом Леши Кириченко в редакции, с легкой руки Уголькова, стали практиковаться публикации фотографий крупным планом на титульной полосе. Смутно, но помню такой случай. В длиннющем коридоре, где ютилась газета, располагались многочисленные службы железнодорожного департамента. В одной из таких служб – диспетчерского контроля трудился молодой инженер-приборист, если мне память не изменяет, звали его Владимиром. Парень просто обожал классическую музыку. На столе у него стоял потрепанный радиоприемник «Спидола», из которого постоянно рвались плавные звуки музыки. Звучал Чайковский, Брамс, Иоганн Штраус. Однако больше всего молодой инженер обожал творчество Шуберта. Именно под эту музыку парню очень хорошо думалось. Он сидел с микрометром в руке и, делая те или иные замеры, тихо напевал себе под нос любимые мелодии. В один из таких дней мимо двери инженера случайно проходил фотокорреспондент Алексей Кириченко. В открытой двери фотограф увидел замечательное открытое лицо молодого парня, который держал в руках мелкую приборную деталь. Алексей не удержался и навел видоискатель. Снимок получился просто экстраклассным. Его поместили на первой полосе крупным планом, сделав при этом определенную анонсную привязку. После выхода в свет этого номера в редакцию посыпались звонки от коллег. Всем понравилось такое новое фотооформление. Этот крутой поворот в фотодизайне не остался незамеченным. Уже весной юбилейного года Советской власти, пришло известие из Союза журналистов СССР о присуждении группе журналистов сибирского региона почетных грамот и денежных премий. Среди лауреатов оказались Леша Кириченко, Иван Екимов, и кто–то еще. Жаль, что я этого светлого лня не дождался и уехал в Ленинград, а то бы порадовался успехам со всем коллективом. Опять, в который раз, моя торопливость аукнулась осечкой, и московская слава вежливо обошла стороной.
ЧП МЕСТНОГО МАСШТАБА
Очередное редакционное утро началось в привычном режиме. В этот день выходил свежий номер, и все сотрудники были озабочены следующим выпуском. Никакой суеты. Все сидели за столами и что-то строчили, а ответственный секретарь Толя Видякин, как всегда, развалившись вальяжно в кресле, набрасывал макет новых полос. Сегодняшний номер был вычитан, проверен и отправлен в печать, благо типография находилась неподалеку, всего в двухстах метрах от редакции.
Печатник Федор Молчанов получил указание от зама Екимова включить машину и тираж пошел. Было это около двенадцати дня. Печатный станок трудился во всю свою кипучую прыть, когда спустя примерно два часа в типографию случайно зашла журналистка Валентина Майорова. Взяв в руки свежий, пахнувший типографской краской, номер, она неожиданно впилась глазами в разворот. Там, под фотографией, где был помещен ее материал, она обнаружила совсем другой краткий комментарий. Налицо была грубейшая ошибка секретариата. Валентина бросила взгляд на другую страницу и обнаружила свой короткий текст, но уже под фотографией, которая соответствовала материалу другого автора. Раскрасневшаяся от гнева Майорова вместо того, чтобы остановить печатный станок, ракетой помчалась в редакцию. Ее сообщение вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Тут же по телефону тираж был приостановлен. Усердный Федор успел уже выдать «на гора» больше трех тысяч экземпляров, а ведь это было ни много ни мало – треть всего тиража.
Вечно надутый от недовольства, с растрепанными волосами, ответсекретарь Видякин выглядел провинившимся щенком. Он сидел с поникшей физиономией в своем обшарпанном кресле и нервно грыз ногти. Нервничать было от чего. Редакция постоянно испытывала дефицит газетной бумаги. Все фонды на текущий год были уже выбраны, и типография продолжала выпуск издания за счет дополнительных резервов, которые милостиво выделил краевой Комитет по печати. Наконец, Видякин взял себя в руки, отыскал перепутанные снимки с подписями и помчался в типографию. Минут через сорок тираж возобновился. Бедный Иван Николаевич Екимов. Внешне спокойный, он сидел в кабинете и, нервно стуча пальцами по столу, курил свою неизменную трубку. И только повеселевший голос печатника Молчанова привел его в нормальное расположение духа. Молодец все-таки Майорова. Если бы не она, урон, нанесенный браком, мог быть значительно выше.
На следующее утро обычно спокойный и выдержанный Юрий Николаевич Угольков эмоционально размахивал руками. Анатолий Видякин виновато молчал и даже не пытался оправдываться. Он прекрасно понимал, что пусть и случайная, неумышленная подмена снимков есть грубейшая халатность секретариата. Начавшаяся редакционная летучка стала превращаться в товарищеский суд. Так уж вышло, что отношения между мной и Анатолием не задались сразу, однако на службе я был с ним подчеркнуто вежлив, а дома наши взгляды уже давно не встречались. Однажды Анатолий пришел домой на хорошем взводе, наговорил квартирной хозяйке кучу дерзостей и той ничего не оставалось делать, как указать дебоширу на дверь.
Я ерзал на своем стуле, как будто из него торчали гвозди. Мне стало жалко смотреть на Видякина. Был он весь какой-то красный, под глазами желтели круги, а по лбу тек струйками пот.
Раздосадованный редактор предложил сместить Анатолия, а на его место поставить Валентину Майорову. Как у нее озорно засветились сразу глаза. Валентина просто сияла от счастья. Наши глаза случайно встретились, и я прочитал в них предостережение: «Тебе дорогой друг лучше свалить в другой коллектив. Здесь я тебе продыху не дам. Все твои материалы полетят в корзину...»
Прямо скажу, я тогда ужаснулся от такой близкой и горькой перспективы, и мне ничего не оставалось делать, как огрызнуться, пусть, может быть, и в последний раз. Воцарение на секретарском троне Майоровой для меня действительно означало конец, и я решительно поднялся, как это ни странно, на защиту Видякина. Я бросал оправдательные слова в его адрес, но аудитория меня мало слушала, по сути дела приговор уже был вынесен, и нужно было лишь дождаться, когда он вступит в законную силу. После летучки Юрий Николаевич пригласил меня подышать на свежий воздух. Мохнатые снежинки медленно кружились в морозном воздухе и плавно ложились молоком на землю. Редактор виновато взял меня за рукав и философски изрек:
– Из двух зол выбирают меньшее. Я прекрасно знаю характер Майоровой. Да, она остра на язык, но и честолюбия ей не занимать...
Юрий Николаевич снял запотевшие очки и продолжил:
– Видякина я бы, конечно, убрал совсем с редакционной поляны, но он не подает заявления, чертяка. Я вообще не понимаю, как он живет. Семья обретается в Назарово, а глава дома спивается в Боготоле. Это не дело, и здесь время – лучший доктор. У меня есть к тебе предложение, Борис! Пока суть да дело, не уехать ли тебе собкором в Тюхтетский район. Ставку твою в Красноярске я выбью. Там чудесная природа, а какая охота – закачаешься. Тамошний охотовед Борзецов будет очень доволен. И жить будешь у него, изба у мужика здоровенная. А буря утихнет, мы тебя с триумфом вернем.
Юрий Николаевич с любопытством ждал от меня ответа, а я тем временем ловил снежинки в кулак и в раздумье молчал, пытаясь разрубить этот гордиев узел, а решение, правильное решение в голове пока не складывалось. В любом случае предложение редактора пахло ссылкой, а именно это обстоятельство было мне совсем не по душе.
ОРИЕНТИР ВЫВЕРЕН
Итак, похоже, скоро я окажусь за бортом. Ротация кадров поставит все на места. Майорова на днях займет секретарское место, Видякин подвинет меня с кресла, вернее стула заведующего отделом промышленности. Что же делать тебе теперь остается, господин хороший? Видимо, самый подходящий вариант: возвращаться в родной Ленинград. Вечером, когда в редакционных коридорах нависла абсолютная тишина, я сидел за своим рабочим столом и курил. Настроение было совсем никудышное. Ехать в ссылку в Тюхтет не хотелось. Я вспомнил, как трудно привыкал к Бирилюссам, все было в диковинку, и вначале – в радость, а потом я, признаться, заскучал. Не от работы – больше от безделья. Нет, глухомань я уже пережил, мне другие просторы подавай, а может быть податься в Красноярск? Там наверняка нужны литсотрудники, в краевую газету «Красноярский комсомолец», например? А если опять мимо? Не приглянусь коллективу или вообще окажусь не ко двору?
Покопавшись в карманах, я обнаружил засаленную трешку, и воспрял духом. Вот приду к барину, он меня и рассудит. Барином мы за глаза называли нашего директора типографии Александра Борисовича Пименова. С легкой руки редактора я вошел в его дом и стал довольно часто бывать у гостеприимного хозяина на философских посиделках, где всегда было много народу, стол ломился от еды, и я чувствоввал себя здесь на равных, хотя и был по возрасту моложе всех. Заглянув в ближайшую винную лавку, я сунул в глубокий карман пальто бутылку «Московской» и направился прямиком к старшему наставнику.
Встретил меня Александр Борисович несколько настороженно. Я всегда появлялся в его доме вместе с редактором, а тут заявился в одиночку.
– Что, зеленый, загорюнился?
Пименов хлопотал возле калитки, расчищая лопатой тропинку к дому. Прозвище – «зеленый» типографский начальник мне приклеил за то, что я выгодно отличался от остальных обитателей дома своей густой шевелюрой и легким пушком на подбородке.
Александр Борисович елозил лопатой по податливому снегу, а я рассказывал ему о событиях последних дней, не умолчал и о странном предложении редактора на время скрыться в тайге.
– Ну, ты, малец, даешь! Впрочем, про историю с вашим Видякиным я не только наслышан, все происходило на моих глазах. Из-за него, стервеца, столько бумаги газетной угробили, школьникам на радость – у них, видишь ли, план по сбору макулатуры. Однако, не вешай носа, пойдем-ка, хлопец, в дом. Гутя моя и котлет уже успела нажарить, вон, какой дух по кухне плывет.
Мы вымыли руки и прошли в горницу. Александр Борисович наполнил две небольшие стопки водкой и напутствовал меня:
– Хватит, малой, болтаться как щепка в океане. Возвращайся-ка домой, к отцу. Не надоело еще бегать по лесам партизанскими тропами? Учиться тебе парень надо. Эх, и повезло тебе в Питере родиться. Кабы мне улыбнулось такое счастье, может и я в больших начальниках ходил бы. Но дело не во мне. Парень ты смышленный и, замечу, не завистливый. Этим бяковым качеством сейчас многие страдают. Вот и в редакции идет мышиная возня. Ты, что думаешь, Угольков этого не понимает? Еще как понимает. Он, парень, мужик головастый. Вишь, и ты попал в эту мельницу. Видякин, хоть и шаромыжник, но третий человек в редакции по иерархии. Его подвинули, деваться некуда, он решил тебя подвинуть. Каждый борется за свое место под солнцем, такова диалектика. Давай-ка, хлопец, за это и выпьем, за твое возвращение в родные пенаты. Сам потом будешь меня благодарить. Пименов крякнул от удовольствия и опустил пустую стопку на скатерть.
– Дай-ка я тебя сынку, расцелую.
Александр Борисович обтер рот салфеткой и прильнул губами к моей щеке.
– Прикипел я к тебе, как к сыну. Нравится мне в тебе это настырное упорство. Не растеряй его. Думается, выйдет из тебя в будущем толковый, многообещающий газетчик... И язык держать за зубами ты научился, словом, угольковская школа...
Как мне стало хорошо в этот момент. Душа успокоилась, внутренняя пружина отпустила, и я почувствовал себя необычайно легко. Хорошим психотерапевтом оказался шеф типографии Пименов. Мы болтали о разном, пили под горячую картошку с котлетами морозную водку, одновременно каждый думая о своем сокровенном. Мне вспомнился родной город, знакомая до боли Петропавловская крепость, красавец Кировский мост. В виски стала стучать навязчивая мысль: «Быстрее домой, в Ленинград».
НА ПРОВОДЕ ... ТАНЧУК
Декабрь только вступил в свои права, еще немножко, еще чуть-чуть, и календарь по новой поменяет свои цифры, и в законные права вступит год шестьдесят седьмой. Настрой был у меня уже чемоданный. Билет на поезд куплен на пятое число, а редактор посулил мне трудовую книжку с датой увольнения недели на две позже, а это значит, что с трудоустройством в Ленинграде можно будет не особенно торопиться – времени уйма, аж до самого Старого Нового года. Впереди у меня еще были два полных дня и даже одна ночь. Поезд на Москву отходил в районе полудня.
Я пришел в редакцию как всегда пораньше и стал приводить в порядок свои бумаги. Отобрал для себя подшивку нашей районки. Папка оказалась довольно увесистой. Пригодится для Ленинграда, может быть придется показывать материалы в тамошних редакциях. Собеседование собеседованием, а живые статьи лучше любой характеристики. Ровно в 9 часов утра на столе раздалась телефонная трель. Я весь обомлел от неожиданности. Это звонил мой ачинский дружок Валерка Танчук. В первую очередь он мне сообщил, что стал студентом журфака и дал понять, что его зовут на работу в Иркутск, кстати, и университет тоже в этом городе. В газете «Советская молодежь» освободилась вакансия, и он сейчас прикидывает, стоит ли игра свеч. Мы болтали с коллегой целых полчаса, я сообщил, что готовлюсь к отъезду в Питер и настолько углубился в разговор, что не заметил, как в комнату вошел редактор. Наши взгляды с Угольковым прекрестились и я понял, что треп с Танчуком надо заканчивать. Я уже приготовил другу закругляющие слова, как он «под занавес» сообщил мне новость:
– Завтра, старик, к вам в город приедет композитор Дмитрий Покрасс. Помнишь песню «По долинам и по взгорьям». Это он написал. Советую тебе обязательно сходить и написать последний материал. Покрасс – это целая советская эпоха.
В трубке уже раздались короткие гудки, а мои мысли продолжали крутиться в одном направлении: «Надо обязательно посетить этот интересный концерт».
ИНТЕРВЬЮ С МАЭСТРО
В тот вечер, когда в Боготольском дворце культуры железнодорожников, проходил концерт под управлением легендарного композитора, зал был забит до отказа, как говорится, яблоку было негде упасть. Все первое отделение на сцене звучали лирические и военные песни композитора в исполнении разных солистов. Когда начался антракт, я набрался смелости и заглянул за кулисы. Так уж получилось, что сам маэстро, сидевший в кресле, едва завидев постороннее лицо, поднялся мне навстречу. Я представился композитору и попросил дать интервью для нашей районки. Чай, не каждый день, и даже не каждый месяц сибирское захолустье посещают музыканты из Первопрестольной.
Покрасс открыто улыбнулся, обтер лицо носовым платком и вежливо спросил:
– Минут за пятнадцать управимся, дружок?
Признаться, я заметно нервничал. В моем распоряжении были практически одни сутки перед отъездом. Порывшись в центральной районной библиотеке, я нашел очень скудные материалы о композиторе, в энциклопедии обнаружил небольшую статейку, посвященную его творчеству. Багаж был, конечно, небольшой, однако мысленно я уже прикинул несколько вопросов. Остальные я решил выстроить по ходу беседы. Безусловно, это была с моей стороны невежественная авантюра. Лезть в воду, не зная броду было похоже на отчаянную глупость, однако мои мысли бежали впереди паровоза, а в груди бился азарт: очень хотелось сделать интересный материал, ведь фактура была налицо. Надо сказать, что композитор оказался, к счастью, благожелательным, мастер сам помогал мне своими монологами, благодаря которым в голове сумбурно рождались репортерские зацепки. Прозвенел последний звонок. Я выбежал из-за кулис вполне удовлетворенный. В моем небольшом разлинованном блокноте маэстро написал свой адрес и номер телефона. На прощание он так по-простому и сказал:
– Будешь в Москве, рад видеть в молодую сибирскую поросль. Да и газетку с интервью не забудь переслать, все как-никак память...
Второе отделение концерта подходило к концу, а я не столько слушал исполнителей, сколько выстраивал в мозгу литературную канву этой задушевной беседы. Так уж было определено Всевышним: за год моей репортерской деятельности это было первое профессиональное печатное интервью. После концерта я поспешил в редакцию и засел за машинку, а наутро на столе у редактора уже лежал готовый материал и даже с фотографиями на выбор. Это постарался наш фотокор Леша Кириченко.Этой публикации я, к сожалению, так и не увидел. И обещания своего выслать материал маэстро тоже не выполнил. Правда,переслать пакет в Москву поручил тому же Леше.
Следующий номер газеты должен был выйти в пятницу, а в четверг пассажирский поезд, набирая километры,мчал меня в город моего беспокойного детства-в Ленинград...