Часть вторая.
1
Пришёл декабрь. В горах выпал снег, по ночам температура опускалась в минус.
В начале декабря уехала очередная большая группа дембелей. Среди них и Коля. День отправки Лёшкина группа проводила на выходе, и с Колей он попрощался заранее. Только сейчас, с отъездом Коли, Алексей понял, что он расстался, может быть, с единственным настоящим другом. С добрым, отзывчивым, ненавязчивым парнем, с которым можно было поговорить на любую тему и поделиться любым секретом. Вроде бы они сдружились и с Толей Марковым, но, однако же, образовавшуюся после демобилизации Коли душевную пустоту пока нечем было заполнить.
На место Марченко до сего времени никого не прислали, и Алексею приходилось выполнять обязанности командира группы. Забот значительно прибавилось. Нужно было самому проводить занятия, решать различные вопросы обеспечения…
Миновал январь. Новый год встречали скромно. Стало окончательно ясно – 1988 год будет последним годом войны в Афгане.
До дембельского приказа оставалось чуть больше месяца. Мать почти в каждом письме спрашивала, почему его не отправляют в отпуск, если он так хорошо служит. Она по-прежнему наивно верила, будто он служит в Подмосковье.
Ленины письма прожигали любовью. И чем ближе, казалось бы, их встреча, тем страстнее, тем душевнее они были. Она раз за разом писала о том, что если вдруг с ним что-то случится, она не выдержит и умрёт, она не сможет жить без него.
Алексею после прочтения каждого письма становилось немного не по себе от того, как Лена самозабвенно, пронзительно его любит. Ему казалось, его любовь к Лене мельче, прозаичнее, проще, и его любовный порыв не так страстен и напряжён, как у неё.
Уже несколько недель выводили войска из Афганистана. Летом батальон тоже должен был перебазироваться в Чирчик. Велась постепенная подготовка к передислокации. Боевые выходы несколько изменили свою направленность. Теперь их целью было уничтожение засад, препятствующих выводу войск.
2
Это был самый обычный боевой выход. По оперативной информации душманы, несколько сот человек, напали на выходившую колонну мотопехотного полка. Усиленная рота батальона при поддержке вертолётов разгромила бандформирование, рассеяла и загнала остатки в горы.
Лёшкина группа уходила на выход с целью перекрыть проходное ущелье, не дать душманам соединиться и снова выйти к трассе.
…Они ехали на броне по виляющей горной дороге. Чуть ниже, в нескольких метрах струилась, перебирая камни, речушка. Кустарник, местами проросший на изгибах её, зеленел свежей листвой.
Колонна приблизилась к месту нападения. Из-за поворота потянуло горящей резиной и копотью. Душманы серьёзно потрепали мотополк. Недалеко от поворота дымил танк Т-72, с неуклюже повёрнутой в сторону гор башней и задранным стволом. Сбитая гусеница, несколько пробоин в борту говорили за то, что танк расстреливали с близкого расстояния из безоткатки и гранатомётов. Ближе к повороту под обрывом лежал перевёрнутый кверху днищем бронетранспортёр. Вместо колёс полуобгоревшие оси со спёкшейся резиной, продолжающей чадить копотью. А дальше, за танком, тоже под обрывом, несколько догоравших тягачей и разных машин. Глядя на развороченную шоссейку, можно было предположить – подбитую технику просто спихивали вниз, для расчистки дороги.
Зрелище представлялось унылым. Лёшка подумал, кому-то из ребят совсем уж не повезло, всего чуть-чуть не добрались до Родины. И сейчас, в эти минуты, где-то в военкоматах строчат печатные машинки – печатают извещения о смерти. А пройдет несколько часов или дней, и они найдут адресатов, и чья-то мать в истерике будет рвать волосы и голосить по убитому сыночку…
Часа через полтора они добрались до ущелья. Осмотрев местность, отпустив технику, организовав секреты и опорные точки, Алексей доложил в батальон об обстановке. Комбат, принимавший доклад, предупредил, остатки банды сосредотачиваются поблизости от места их засады, призвал к максимальной бдительности и под конец связи, пожелав спокойного рейда, обещал смену через трое суток.
…Двое суток прошли обыденно. Алексей по несколько раз обходил секреты, утром высылал дальнюю, на два-три километра, разведку. Ничего подозрительного не наблюдалось. Спал урывками, преимущественно днём, и держался в тонусе. Однако постоянно что-то тяготило его, не было на душе спокойствия. Последний раз и сон, вот, дурацкий приснился: будто стоит над ним душман с обнажённой саблей, ухмыляется в бороду и показывает, мол, сейчас голову срубит, а он, Алексей, как и парализован - ни рукой, ни ногой шевельнуть нет возможности.
Никому и ничего не сказал он о сне, только в последнюю ночь ещё больше бдительность усилил. До полуночи обошёл все посты и секреты. Вроде бы всё тихо, всё нормально. Одно только не понравилось, когда к Дёминову секрету подползал, поздновато его напарник встрепенулся, словно сам слегка подкемаривал, пока Дёма спал. И подумалось на миг, надо будет с молодым на досуге разъяснилу провести – не до конца парень понимает специфику разведки.
Сразу после полуночи по второму кругу пошёл. Решил – бережёного Бог бережёт. Обстоятельно шёл. На каждом бугорке подолгу в прибор ночного видения окрестности осматривал, в каждом секрете еле слышным шёпотом напоминал о повышенной бдительности.
Перед последними двумя точками залёг на пригорке, долго смотрел вокруг. Ничего вроде приметного. Всё спокойно. А сердце жмёт. Вдруг показалось, словно две зелёно-серые тени мелькнули в оптике, вот опять что-то шевельнулось.
«Эх, на переходе прихватили, - мелькнула мысль, - ну да ничего, Марков - опытный парень, сразу поймёт». Алексей почти машинально выстрелил из ракетницы, подвесив над холмами осветительную ракету-парашют. Он успел заметить дернувшиеся и замершие тени в бледном свете догорающей ракеты, и тут же дал две тревожных красных. С разных секретов тоже поставили осветительные. Окрестности озарились бледным матовым светом, но было тихо.
До Маркова предполагалось около трёхсот метров, до ближайшего секрета метров сто. Он двинулся назад, понимая необходимость возглавить костяк группы.
После первых осветителей наступила кромешная тьма. Он короткими перебежками пересекал холм в направлении центра группы. В ночную оптику заметил, как на перерез ему метнулось несколько теней, и он навскидку резанул по ближней из автомата.
Тень, вскрикнув, упала, остальные залегли. Снова повесили осветители. От пулемётов пошли трассёры, веером расходясь по холму. Он рискнул по светлому пробежать до гряды камней, отдышаться за ними, и дальше.
Подбегая к валунам, он заметил метнувшиеся навстречу тени. Одного Алексей сбил с налёту, другого ударил кулаком в лицо, тот охнул и отвалился, третий взмахнул кинжалом, Алексей увернулся, подставив автомат. Сталь скрежетнула о сталь, высекая искры. Он ударом ноги подсёк духа и тот рухнул…
3
Он очнулся от нестерпимой боли в затылке и виске. Тело его было перекинуто поперёк коня. Внизу, в метре, расплываясь, как в тумане, двигалась каменистая тропинка, покачиваясь в такт с шагами лошади.
Было светло. Он попытался шевельнуться, но от боли снова потерял сознание.
В следующий раз Алексей очнулся на привале. Его связанное тело лежало возле большого камня. Была ночь, ярко светил ущербный лик луны. Немного дальше, около костра сидело с десяток бородатых душманов, в чалмах и халатах. Кто-то подходил к костру, кто-то отходил, доносилась гортанная речь, слышалось, как недалеко похрапывают лошади, жуя и позвякивая уздечкой.
К утру стало подмораживать. Связанные руки и ноги затекли, и он их совсем не чувствовал. Один из духов подошёл к нему, проверил узлы. Заметив, что он очнулся, моджахед вернулся к костру, зачерпнул из котелка кружкой жидкости и, вернувшись, стал вливать её в рот Алексею. Жидкость немного горчила, как чай, но чувствовался и привкус какой-то травы.
Через некоторое время боль ушла. Алексей вновь потерял сознание, как будто заснул. Ему привиделись укоризненные глаза Лены. Они как бы спрашивали и отвечали сразу: «Как же так получилось? Ведь ты же обещал вернуться! Ты обещал! Ты обещал! Потом привиделось лицо того бородатого душмана из сна. Он всё так же улыбался и многозначительно помахивал обнажённой саблей перед лицом…
Очнулся Алексей в яме. Он лежал на полу лицом вверх. Через небольшое оконце в потолке, закрытое решёткой из металлических прутьев, тоскливо смотрела луна. Он попробовал пошевелиться. Руки и ноги были свободны, но от того что долго оставались связанными, занемели и не слушались. Боль в виске и затылке пульсировала с каждым ударом сердца.
Утром, когда через оконце пробился скудный свет, он оглядел яму. Почти куб, два на два и на два, сверху закрытый настилом с оконцем, с камнями, торчащими из стен, с едким запахом мочи, с остатками засохшего кала в углу, с ошмётками пожухлой соломы по противоположной стене и кучей лохмотьев – таким он увидел свой каземат.
Днём решётка приоткрылась, и ему сбросили кусок лепёшки и пластиковую бутылку с водой.
Голода почти не ощущалось, но болела голова, и шумело в ушах. Однако же он через силу заставил себя съесть лепёшку и запить тухловатой водой.
Прошло несколько дней. Однообразных, тягучих, как крахмальный кисель, наполненных лишь тяжкими размышлениями о будущем.
Мысли тупо кружились вокруг одной темы – что ж таки ждёт его дальше? Малюсеньким лучиком надежды светилось понимание, раз не убили сразу, значит, он им зачем-то нужен. Но зачем?
Надеяться на размен с каким-нибудь пленным моджахедом было смешно. Старших-то офицеров не всегда разменивали, а тут какой-то старший сержант. Нет, с разменом явно не прокатывало.
Тогда что? Будут пробовать вербовать? Тоже слабый резон. Он не оперативник, не из штаба. Круг его специфических знаний узок, и эти знания, скорее всего, будут мало интересны специалистам.
Главное, Алексей был жив. Силы понемногу возвращались, и боль не так сильно сжимала голову в тиски. Мысль о побеге с первых мгновений возвращения в сознание не покидала его. Правда, предпосылок к побегу не наблюдалось. О чём могла идти речь, если он даже не знал, в каком месте он находится, на какой территории.
Мало вероятно предполагалась Иранская территория – слишком далеко была она от Газнийской дороги, неподалёку от которой они находились в засаде. Правдоподобнее было оказаться в провинции Пактия. Мятежная Пактия уже несколько месяцев не контролировалась нашими. Но мог быть и Пакистан. Это обстоятельство казалось гораздо худшим. Шансы на побег в этом случае становились мизерными.
Лёшка внимательно осмотрел стены своей тюрьмы. На одной по тёмному базальту светлым камнем были нацарапаны надписи: Саня Лёвшин 1986 г 56 ОДШБР Гардез, Алексей Козак Газни 191 ОМСП. Ниже дописано: Ильдар Хайрулин 1987 там же. Было и несколько других надписей – на арабской замысловатой вязи.
По географии выходило всё же где-то в районе Пактии. Это обстоятельство, конечно, не сильно радовало. Впрочем, радоваться или огорчаться, находясь в яме, представлялось преждевременным.
… Под запекшимися коростами на виске и затылке ощущался зуд – верный признак процесса заживления. Он оторвал внутренний карман у песочки, смачивал тряпицу собственной мочёй и протирал раны.
По ночам было холодно. Бушлат от холода защищал слабо, и он скрючивался в позу эмбриона, зарываясь в лохмотья, лежавшие в углу.
Наконец Лёшку вытащили из ямы, связали сзади руки и повели к раскинутой неподалёку шатровой палатке.
Внутри за круглым столиком с бутылками спиртного, открытыми банками консервов и вазой с фруктами сидел русоватый европейского вида парень в тёплой фланелевой рубашке и джинсах.
Он привстал, приветливо приглашая рукой присесть за столик, но, уловив запах, исходивший от Алексея, слегка искривил лицо в гримасе.. Справа подошёл местный в чалме и халате. Европеец спросил по-английски, но Алексей плохо разобрал, чего тот хочет, но тут подключился переводчик:
-Это представитель Красный крест, он узноваит, не хочишь ли ты ехат Америка жит? – На русском с азиатским акцентом зачастил он. - Если хочишь, он готов уладит, если нет, то тибя просто убит, морит голод.
Перехватив голодный Лёшкин взгляд, брошенный на стол, американец добродушно улыбнулся, и одобряющим жестом руки пригласил к еде. Переводчик протараторил в дополнение к жесту:
-Покюшай пока, подюмай.
Руки ему развязали. От голода свело скулы, и он, подойдя к столику, торопливо схватил банку мясных консервов, и прямо рукой, не стесняясь, принялся доставать из желе куски мяса и, плохо прожёвывая, проглатывал их. Он почти мгновенно одолел банку. «Всё, больше нельзя, - подсказало ему сознание, - если съем больше, будет заворот кишок, и тогда всё».
Он с сожалением отбросил банку, вытер руку о рукав бушлата и, обращаясь к переводчику, спросил:
-А я могу подумать над вашим предложением? Ну, хотя бы дня три-четыре?
Переводчик быстро перевёл на английский. Американец радушно закивал и ответил скороговоркой. Алексей из ответа понял только фри…, то есть три дня. Но переводчик перевёл – ему на размышление дают всего два дня.
-Хорошо. – Ответил Алексей. – Пусть будет два дня. Только у меня тогда просьба, пускай мне дадут с собой этой еды, чтобы легче далось решение об измене Родине.
Переводчик быстро перевёл, и американец, уловив смысл, довольно заулыбался.
-Йес, йес, - кивнул он и одним жестом смахнул еду со стола в большой бумажный пакет.
Обратно его вели трое духов, но рук не связывали. Алексей незаметно огляделся по сторонам, присматриваясь к окрестностям. Лагерь душманов казался большим, он разглядел много палаток, костров, возле которых кучками собирались моджахеды греть руки.
Он сам спрыгнул в темноту ямы. Сверху щёлкнул замок на решётке. Что ж, впереди было два дня, двое суток, чтобы восстановить силы. Первым делом осмотрел содержимое пакета. Еды оказалось много, а, самое главное, были две металлические банки с консервами.
Лёшка откупорил одну, захватив за металлическое кольцо и отрывая по перфорации. Неторопливо, основательно прожёвывая, он опустошил полбанки и принялся внимательно изучать кольцо. Оно было плоское - то, что нужно.
Алексей оторвал его от крышки, зачеканил булыжником выступающий край и принялся затачивать кольцо на камне.
По всему выходило – судьба собиралась предоставить ему шанс. И шанс этот, каким бы ничтожным он не представлялся, нужно было использовать на все сто процентов, нет, даже на двести процентов.
Двое суток он тщательно готовился к побегу. От другой консервной банки оторвал такое же кольцо и сделал еще один запасной режущий инструмент. Из жестянки камнями отбил тонкую полоску, заточил её. Надрезал подкладку бушлата внизу в нескольких местах и спрятал в ватине. Из лепёшек насушил корочек и вместе с горсточками изюма распихал их по дыркам.
…Когда за ним пришли, он засунул одно из колец в дырку на рукаве, а второе спрятал в рот. Алексей поднялся из ямы по опущенной лестнице, зажмурился от яркого весеннего солнца и протянул руки, чтобы их связали. Духи перетянули руки верёвкой, но не сзади, а спереди, и он порадовался, так как освобождать связанные сзади руки было бы сложнее.
Его подвели к знакомой уже палатке, из которой вышел американец. Алексей, не дожидаясь, начал сам:
-Я, в общем-то, подумал и решил принять ваше предложение.
Переводчик перевёл. Американец радостно закивал.
-Карашо, карашо!
Потом он обратился к переводчику и зачастил по-английски. Переводчик, слушая, кивал, по окончании на ломаном русском произнёс:
-Слюшай, шурави! Тибя везут машина – Пакистан. Не беги! А то стрилят! Понял?
-Да, да! Всё понял! – Закивал в ответ Лёшка. – Буду вести себя спокойно.
Собирались долго. Солнце притулилось к зениту, когда Алексея подтащили к потрёпанному джипу с открытым верхом, открыли заднюю дверь и подтолкнули в спину. Он уселся на заднее сиденье, с двух сторон устроились охранники, за руль, справа, сел переводчик, рядом с ним, слева, разместился американец.
Машина тронулась и, подпрыгивая на рытвинах и камнях, покатила к выезду из лагеря.
4
Несколько часов машина двигалась по серпантину. Обычная горная дорога, местами скорее напоминавшая тропу, не позволяла ехать быстрее двадцати – тридцати километров в час. На встречу раза два попадали бурбухайки, что-то вроде наших грузовых машин, переделанных под автобусы, непривычно ярко раскрашенные и залепленные рекламой.
Лёшка внимательно рассматривал окрестности, пытаясь ориентироваться по солнцу. Судя по тому, что охрана не прятала оружия, можно было предположить – едут они по территории Пакистана.
От долгой езды и тряски охранников разморило, и они время от времени прикемаривали. Лёшка незаметно выплюнул колечко изо рта и начал тихонько перерезать верёвки.
Наконец верёвки ослабли, и он некоторое время ехал, потихоньку шевеля пальцами, возвращая в них кровь, чувствительность и подвижность.
Безлюдная дорога тянулась вдоль речки. Слева возвышались холмы, справа, под пологим спуском, в зарослях зелёнки шумел поток. Лучшего момента для побега могло и не представиться.
Расслабившись на несколько секунд, Алексей резко выбросил обе руки в стороны и вышиб с сидений сначала одного потом другого душманов, ударил сверху кулаком по голове, оглянувшегося водителя и через его голову крутанул руль к потоку. Тойота слетела с дороги и, подпрыгивая на камнях, проминая кустарник, устремилась к воде. Перепрыгивая через бортик скачущей машины, он на долю секунды увидел искажённое страхом и недоумением лицо американца, сгруппировался и врезался в колючие ветви цветущего шиповника.
Удар оказался сильным. Алексей секунд пять приходил в себя. Он выбрался из зарослей, поднялся на дорогу. Один из охранников лежал без чувств, второй пытался доползти до валявшегося позади в пяти метрах автомата.
Алексей рванулся к душману, навалился на него сверху. Прижимая к земле, подвернувшимся булыжником стал колотить по голове. Из-под шапки-нуристанки ручейком прокатилась кровь, моджахед обмяк. Подхватив слабеющее тело, он оттащил его к краю дороги и спихнул вниз.
Потом он подошёл к другому душману, наклонился. Тот не подавал признаков жизни. Наскоро обыскав его, Алексей забрал узелок с едой, боеприпасы, подобрал валявшийся рядом «калаш». Проверил оружие, передёрнув затвор, дослал патрон в патронник и поставил на предохранитель. Затем подтащил тело к краю дороги и тоже сбросил вниз, в зелёнку.
Машина, упав в поток, не взорвалась, и отсюда, сверху, с дороги, кроме пролома в кустах ничего не было видно.
Неожиданно в ущелье прорвались звуки восточной музыки. Похоже, навстречу ехала очередная бурбухайка. И вот-вот должна была показаться из-за поворота.
Наскоро заретушировав следы протекторов, ведущие к обрывистому краю, Алексей стал взбираться по каменистому склону вверх. Поднявшись от дороги метров на сорок-пятьдесят, затаился среди камней, приготовив на всякий случай автомат.
Из-за поворота показалась бурбухайка, следом другая. На небольшой скорости они проехали мимо места падения джипа и не остановились. Громкая музыка минут пять звучала в ущелье, неоднократно отражаясь эхом от окружающих скал.
Подождав несколько минут, Лёшка закинул за спину автомат, подобрал котомку душмана и начал восхождение в горы. Главной задачей пока наметил, как можно дальше отойти от дороги и затеряться в скалах.
Гора была не очень высокой, и часа через два он добрался до пологой вершины.
Солнце клонилось к вечеру. Осмотревшись, Алексей приуныл. На севере, километрах в пятнадцати-двадцати, возвышался горный кряж с голубоватыми шапками ледников. Он лежал нескончаемой цепью с запада на восток. На западе, километрах в сорока, с юга к нему подступал такой же кряж.
Смутно припоминая общую карту Афганистана, и зная, что они ехали в Аравали, он предположил, что находится на Пакистанской территории, которая мыском с востока вдавливается в Афганистан.
Расстроиться было от чего. До Бараки, где дислоцировался батальон, напрямую было, наверное, сотни полторы километров. А по горам раза в два-три больше. На севере до Джелалабада предполагалось по прямой километров пятьдесят-восемьдесят. Но горный кряж неприступной крепостью вырастал на пути. На востоке – Пакистан, а на юге и юго-западе, где и горы были пониже, и горизонт поровнее находилась Афганская провинция Пактия с мятежным городом Хоштом, туда дорога была и вовсе заказана.
Запад, юг, восток отпадали сразу. Север вроде бы сулил какую-то надежду. Но вот горы? Как идти по ледникам без специального снаряжения, тёплой одежды, одному, без продуктов и без карты? Но другого выхода не виделось. Если и оставался шанс – добраться до своих, то его представлялось возможным использовать только на северном направлении.
Солнце закатывалось за кряж на северо-западе, окрашивая в розовые тона ледники. Почему-то вспомнились репродукции с гималайских картин Рериха – действительность являлась выпуклее и сочнее. Воздух казался чист и прозрачен, а полное безлюдье дополняло идиллическую картину мира.
Выбора не оставалось. Алексей приступил к спуску с горы в северном направлении.
На юге темнота наступает быстро. Через полчаса сгустились сумерки. Через час совсем стемнело.
Лёшка успел сойти вниз. На высоте даже в пару километров ночью, пусть и в начале мая, было совсем не жарко, а потрёпанный бушлат отнюдь не предоставлял надёжной защиты от холода. Зато внизу, в расщелине, среди камней, по-прежнему сохранялось тепло. Скалы отдавали накопленную за день тепловую энергию.
Он осмотрел расщелину, выбрал среди валунов место для сна, проглотил горсть варёного риса и кусок лепёшки. Хотелось пить, а воды вокруг не наблюдалось.
Устроившись на расстеленном бушлате, положив под голову котомку, а рядом снятый с предохранителя автомат, через несколько минут он уже спал…
5
Он проснулся от утренней прохлады. Знобило. На востоке лишь розовело небо.
Осмотревшись, Лёша заметил справа в лощине белое облако тумана – верный признак воды. Быстро собравшись, он бодро пошагал в ту сторону.
Среди тумана обнаружился ручеёк, текущий с северного кряжа на юг. Вода холоднющая, аж зубы ломило, но пить её доставляло огромное удовольствие. Она чуточку отдавала талым снегом.
…Он весь день шёл по руслу ручья на север, огибая часто попадающиеся строения разбросанных кишлаков и постепенно набирая высоту. Далеко после полудня пересёк оживлённую дорогу. С полчаса, наверное, пришлось ждать среди скал, пока местные жители перегонят табун овец. А сразу за ним двигался караван, нагруженных ящиками лошадей и ослов, охраняемый несколькими духами. По всем прикидкам выходило – это дорога между Пакистанским Парачинаром и кишлаками, расположенными по южному склону пограничного горного кряжа.
До темноты Алексей успел одолеть километров пять. Дальше начинался резкий подъём в горы. Он снова подкрепился горстью риса и куском лепёшки. Осмотрел свои скудные запасы: риса осталось на две небольшие горсти, а лепёшки – меньше половины.
Лёшка устроился на ночь рядом с ручьём, на отсыпке из песка и мелкой гальки. Над ним развернулось чёрное южное небо с яркими незнакомыми звёздами. Серп луны едва подсвечивал окрестности.
Уставшее тело ныло, но он чувствовал – силы ещё есть. Силы были нужны на завтра, послезавтра. Он не мог пока представить, сколько потребуется времени, чтобы перевалить через горный кряж, и настраивал себя на долгий беспрерывный переход.
Утром он умылся, перекусил, собрал вещи и с первыми лучами солнца начал восхождение вверх.
К полудню он добрёл до ледников. Остановившись на привал, попил в последний раз воды из ручейка, тот уходил под ледник, поел, отсоединил штык-нож от автомата и засунул его в боковой карман бушлата.
Подъём был теперь более пологим, а вот идти стало хуже. Рыхлый подтопленный жарким солнцем снег немного проваливался, внося в каждый шаг дополнительную усталость.
Алексей выбрал направление на ложбину между двух скал и тяжело ступал по мягкому снегу.
Он с трудом представлял, сколько прошло времени. Солнце, светившее в спину, располагалось теперь слева и висело невысоко над горизонтом. Оно отражалось тысячами искорок света от снега и нестерпимо резало глаза. Кроме того, началось кислородное голодание. Организм не был адаптирован к высоте, а ходьба требовала большого количества кислорода в крови, и он стал задыхаться. Воздух с хрипом входил и выходил из него, и всё равно его не хватало.
Сначала он делал остановки для отдыха через каждые пятьсот шагов, потом через двести. Потом через сто. Потом через пятьдесят и через двадцать. Но даже это число замутнённый усталостью разум отказывался удерживать в памяти. Он множество раз сбивался со счёта, начинал считать снова и снова сбивался. На остановках валился на колени и жадно глотал рыхлый снег, прикладывал горстями к набухшим векам, пытаясь хоть немного уменьшить резь в глазах. Тело сделалось ватным и плохо слушалось. Его мотыляло из стороны в сторону, как пьяного. Хотелось упасть в снег и лежать, лежать, лежать…
Солнце зацепилось за западный отрог гор, когда он миновал ложбину между двух скал. Он присел на выступавший из-под снега кусок горной породы в тени скалы и долго сидел в оцепенении.
Надвигались сумерки. Алексей отдышался и немного пришёл в себя. Он вдруг сообразил, как ему повезло. Он сейчас находился на верхней точке перевала и впереди открывался пологий снежный склон, который на севере, вдали, переходил в невысокие горы, холмы, уже не покрытые снегом. А дальше, в прозрачном вечернем воздухе угадывался очередной горный массив; он был значительно круче и недоступней, и его снеговые шапки ледников прятались в облаках. Он отчетливо рисовался в лучах заходящего солнца, но до него было, наверное, сто, а может быть и все двести километров.
В темнеющем небе засияли звёзды. Узенький серп луны вновь подсвечивал склоны. Алексей попробовал перекусить. С огромным трудом смог проглотить маленькую горсточку риса. Сухую, чёрствую лепёшку не смог разжевать – не было слюны - а горло опухло, не давая делать глотательных движений.
И всё-таки стало легче. Он в этой длительной передышке набрался сил, а снег тем временем подморозился и перестал быть рыхлым.
Алексей поднялся и двинулся по уходящему вдаль склону. Идти показалось малость полегче, хоть и пологий, но это был спуск. И даже одышка мучила меньше, чем днём.
Крупнозернистый фирн поскрипывал под ногами. Становилось заметно прохладней, изо рта белой струйкой вырывался пар, оседая крупинками льда на отросшей редкой бородке и усах.
Он шёл и шёл, один в белом пространстве ледника, подгоняемый радостной мыслью – перевал позади, и дальше будет легче, и надо самую малость потерпеть. Делая передышку через двести-триста шагов, он каждый раз отыскивал в небе глазами непривычно низко стоящую Полярную звезду, Большую и Малую медведиц, и радостно сознавал – он ещё, пусть на чуточку, стал к ним ближе – ближе к дому.
… Засветлелось на востоке, а он по-прежнему брёл по насту. Перекинутый наискосок через спину автомат больно бил по спине. Практически ничего не весившая котомка словно налилась пудовой тяжестью. Ужасно хотелось пить, но грызть снег и глотать льдинки не позволяло опухшее горло. Он не давал себе падать на снег, остатками сознания понимая, если упадет, не сможет больше подняться.
На востоке из-за отрогов вставало солнце, заливая розовым сиропом нежную белизну снега. И прохлада витала вокруг, и дышалось легче, а вот сил оставалось меньше и меньше.
К полудню снег опять превратился в рыхлый. Зато чаще и чаще попадались проталины, обнажённые скальные породы. Заметно потеплело.
Наконец, силы иссякли. Алексей в изнеможении упал в проталине на разогретые солнцем камни. Он заснул мгновенно и проснулся только к вечеру, когда солнце в очередной раз было готово пасть за горизонт.
Он перевернулся на спину и долго глядел в ярко-синее небо. В вышине, прямо над ним, парил орёл. Орёл обозначился первым признаком жизни за пару последних дней. Лёшка внутренне улыбнулся. «Не по мою ли душу он кружит»? – мелькнула мысль.
Он приподнялся, прислонился спиной к большому валуну, пошарил в котомке и вытащил свёрток с остатками риса. Бережно собирая языком крупинки риса с тряпки, он судорожно их проглатывал, превозмогая боль в горле. Чувства голода не ощущалось, но понимание необходимости хотя бы немного поесть, заставляло преодолевать боль.
Снова стемнело. И снова он шёл по насту, мало что понимая и лишь самым краешком сознания улавливая нужное направление. К утру он добрёл до ущелья, к дну которого вниз уходил ледник. Там, на дне его, из-под многометровой толщи льда вырывался на свободу мощный поток воды и, виляя руслом, устремлялся на север.
Плохо соображая, Лёшка перекинул автомат на грудь, лёг на котомку спиной и вперёд ногами заскользил вниз. Спускаясь так по насту, он основательно разогнался и, когда ледник кончился, пролетев пару-тройку метров, свалился на гальку на дне ущелья. От сильного удара потерял сознание.
Некоторое время спустя он очнулся и, собрав последние силы, подполз к ручью. Торопясь и захлёбываясь, жадно и долго пил холодную ледниковую воду. Тут же, на краю ручья, впал в бездумное забытьё долгого сна и очнулся только к вечеру…
Ему опять повезло. Котомка разорвалась в клочья, местами были порваны брюки и бушлат, но, самое главное, при падении, в сильнейшем ударе он не сломал ни рук, ни ног, ни рёбер. Отросшие в плену ногти оказались сорваны, ободранные кисти рук запеклись коростами крови, и больше видимых повреждений не наблюдалось.
Алексей размочил остатки лепёшки в ручье, долго пережёвывая каждый кусочек, глотал маленькими порциями. Подкрепившись, он отполз от ручья в сторону, за камни, и снова провалился в сон.
Проснулся он на следующий день. Солнце стояло высоко и, пробиваясь меж камнями, било в глаза. Рядом рычал и шумел поток. Лёшка собрался с силами, встал. Отдохнувшее тело слушалось. Странное ощущение овладело им, будто вовсе и не его было это тело. Чувства лёгкости и слабости одновременно сделали тело непривычно чужим, плохо послушным.
Алексей снял бушлат, повытаскивал заначки с едой, сделанные в яме, в лагере душманов. Набралось две ладони из раздавленных, вперемешку, сухарей, кураги, изюма, орехов.
Он разложил собранное богатство по шести горсточкам, завернув каждую в отдельную тряпицу, и уложил по карманам бушлата, кроме одной, которую не спеша начал жевать, запивая водой из ручья.
Затем осмотрел автомат, проверил патроны в магазине. Прикрепил на место штык-нож и прилёг полежать в тени.
К полудню, спрятав под камнями лохмотья котомки, собрав нехитрый свой скарб, проверив в очередной раз оружие, Алексей был готов к продолжению пути. Он оглянулся в последний раз на ледник, по которому съехал, осмотрелся по сторонам и медленно пошёл вдоль ручья.
6
Прошло два дня. После перевала ему показалось, основные трудности позади, и нужно пройти пятьдесят, ну, пусть, семьдесят километров, и он или выйдет к своим, или дойдёт до трассы Джелалабад – Кабул. Но пока ни на первое, ни на второе не было и намёка.
Поток, пусть и виляя, тем не менее устремлялся на север. Скалы и горы остались позади. Теперь вместо них лежали небольшие пологие холмы высотой, может быть, с полкилометра, поросшие чахлым кустарником и не успевшей пока выгореть травой.
Утром он самую малость не налетел на селение. Кишлак разложился на склоне холма примерно в километре от речки. Пробираясь вдоль неё, он вдруг услышал гортанную афганскую речь и детский смех. Осторожно поднялся на холм и увидел, как женщины с кувшинами спускались за водой, а детишки, опередившие их, уже брызгались внизу.
Пришлось по большой дуге, со всеми мерами предосторожности, обходить кишлак справа, убив на это почти целый день.
Днём идти становилось нестерпимо жарко. Дневные переходы приходилось разбивать на два этапа – утренний и вечерний.
На четвёртый день закончились скудные запасы еды. Но, самое главное, речка впадала в другую реку, текущую с северо-запада на восток. Ниже места впадения раскинулся под горой другой большой кишлак. Чтобы его обогнуть, нужно было принимать много южнее или уходить на запад.
На восток, в долину реки идти не имело смысла. Долина, несомненно, была плотно заселена. А если брать направление на северо-запад, он снова утыкался в горы. За первыми, не очень высокими, холмами на отдалении угадывались очертания более высоких, наверное, километровых, гор.
От реки уходить не хотелось – в любой момент имелась возможность утолить жажду. А с собой воду взять было не в чем. Но, вот, наткнуться на очередной кишлак около реки вероятность резко повышалась. Естественно, повышалась вероятность наткнуться на людей – места пошли обжитые.
Лёшка целый день провёл в раздумьях, отлёживался в тени кустов. Сколько он прошёл за эти дни, после того, как спустился с ледника? Восемьдесят – сто километров? Значит, дорога должна проходить где-то рядом, возможно до неё двадцать-тридцать километров. Если же пойти на восток, то можно и пятьдесят, и сто километров не пересечься с трассой.
К вечеру решился. Когда спала жара, он переправился через бурный поток реки, напился в последний раз досыта воды и принял западнее, огибая кишлак. В темноте поднимался на холм. Справа едва заметно мигали огоньки - костров? - доносился лай собак. Пройдя километра три, устал. Нашёл место для ночлега в маленькой пещерке, быстро уложился и уснул.
Он проснулся с первыми проблесками рассвета, собрался и пошагал в горы. Даже медленно поднимаясь вверх, он основательно вымотался. Его снова стало мотылять из стороны в сторону. К полудню сил больше не осталось. Алексей теперь даже не брёл, а полз, плохо чего соображая.
Он дополз до пологой вершины, спрятался от немилосердного, безжалостно палящего солнца в тени скалы и впал в забытьё. Алексей лежал и смотрел в голубое небо, и вдруг белый туман словно молоком стал заливать его сознание. Ему показалось, будто бы он отделился, словно выпорхнул, из своего тела и полетел ввысь, навстречу солнцу. Будто бы и крылья выросли за спиной, и он поднимался всё выше и выше. Он достиг орлов, в паре парящих в вышине, и с этой высоты тело его, лежащее под скалой, казалось едва различимой чёрточкой. Он поднимался ещё выше, и теперь орлы превратились в едва различимые точки. А гора и вовсе не была горой, а так, еле различимый холмик. Севернее его плохо заметной извилистой ниткой пролегала дорога. Он хотел взлететь ещё выше, что-то словно магнитом тянуло его наверх, как вдруг среди молочного тумана различил плачущее лицо матери. Дрожащие губы ее причитали: «Ох, Лёшка, Лёшка! На кого ты меня оставил»? А дальше из тумана выступали глаза Лены. Одни глаза. Они не плакали, они просто смотрели немым укором, как бы говоря: «Ведь ты же обещал – ты обещал вернуться».
Он очнулся неожиданно от нарастающего гула и рокота. С трудом повернув голову, разглядел идущие в паре боевые вертолеты поддержки. Идущие почти на бреющем. Из последних сил Алексей подтянул автомат, снял предохранитель и дал очередь вверх и вслед промчавшимся МИ-24.
Вертолёты развернулись, наклонили хищные морды и ринулись на него в атаку. Поливая из пулемётов гребень скалы, они дали залп НУРСами и улетели. Взрывной волной его тело отбросило на несколько метров, и сознание окончательно угасло.
7
Алексей пришёл в себя только к концу следующего дня. Голова разламывалась болью, из ушей и носа спускались ручейки запёкшейся крови, но тело слушалось. Мотая головой, он с трудом сообразил, что произошло. Приподняв туловище, сел и огляделся по сторонам. Два орла, прохаживавшихся неподалёку, недовольно засеменили к гребню скалы. Автомат валялся рядом и, похоже, не пострадал.
Алексей подтянул оружие к себе, клацнул затвором – птицы отскочили и того дальше. Увидев птиц, он вспомнил, как с высоты видел дорогу, и она должна быть совсем рядом, у северного подножья горы.
Он собрал силы, надел автомат за спину и пополз в сторону предполагаемой дороги. Закатывалось солнце, и наползали тени, когда он подполз к северному склону. Внизу в нескольких сотнях метров действительно вилась дорога. Широкая дорога, с намёком на твёрдое покрытие.
От поворота донеслось рычание моторов. Показался БТР с пехотой, за ним – колонна грузовиков. Когда БТР проходил под ним, Алексей дал очередь из автомата – привлечь внимание. БТР остановился, развернул башню и секанул очередью в сторону горы. Пули просвистели выше. Алексей, укрывшись за камнями, дал новую очередь, в небо. С БТРа спрыгнули несколько человек и осторожно, цепочкой, начали подъём в гору. Он приподнял автомат и в очередной раз выстрелил в небо.
Внизу по вспышке его заметили, и с нескольких сторон ударили очередями по камням, за которыми Лёшка скрывался. Пули засвистели, зацокали вокруг, высекая мелкие осколки и пыль. Постепенно стрельба стала затихать.
Лёшка, отбросив автомат в сторону, не высовывался, понимая – свои же в любой момент могут сдуру убить.
Мотопехота поднималась медленно, обходя камни наверняка, с нескольких сторон. Наконец, в двух местах метрах в двадцати из-за камней показались головы в касках. Минуту, другую они, вероятно, приглядывались, потом один из них крикнул:
-Слышь, Пятак?! Похоже, я его того, грохнул! Вон и автомат в стороне валяется. Ты смотри в оба, страхуй! А я пойду, гляну. Непонятно что-то! Псих он што ли? Один на колонну полез!
Он выбрался из-за камней и осторожно, с автоматом на вскидку, приблизился к Алексею. Подойдя в плотную, пнул ногой по Лёшкиному берцу и крикнул:
-Пятак! Иди сюда! Чё-то ни хера не пойму – дух какой-то странный: в берцах, камуфляжке, бушлат наш, правда, потрёпан уж больно, а автомат - китайский.
Подошедший Пятак наклонился над Лёшкой, ощупал карманы, проверил пульс.
-Слушай, Тёма! Да он – живой! – Удивился он. – Только худой сильно, как из концлагеря! Да и морда не афганская – европейский тип лица.
Алексей всю эту возню вокруг себя уже не воспринимал. Последнее усилие воли закончилось, и он отключился.
Появился сержант. Выслушав Тёмин доклад, приказал духа и автомат стащить вниз…
8
Очнулся Лёшка в передвижном госпитале в Джелалабаде. В госпитальной серой палатке, несмотря на открытый полог и окна, было нестерпимо жарко. Он приоткрыл глаза, над ним висела капельница с прозрачной жидкостью. Что-то ползало по щеке, он дёрнул губой, зелёная муха нехотя взлетела и с жужжанием забилась о брезент палатки. Голова вроде бы не болела, но жужжание мухи диким скрежетом отдавалось в ушах.
Он снова потерял сознание и очнулся теперь к вечеру. Медсестра, женщина лет сорока, случайно заметила, как он открыл глаза, подсела к нему на кровать и тихо спросила:
-Кто ты, сынок? Скажи, хоть как зовут-то?
Алексей попробовал ответить, но огромный шершавый язык совершенно не желал слушаться. Он напрягся в попытке сказать – «Пить», получилось лишь шевеление губами.
Медсестра верно поняла движение его губ, ринулась из палатки и секунды спустя внесла эмалированную кружку с тёплой водой. Жидкость попала в рот, омыла сухое нёбо и стала просачиваться в горло.
…Прошло три дня. Боль в ушах ослабла. Он шёпотом мог сказать несколько фраз, и уже хватало сил самому пить из кружки.
Алексей уже вчера назвал фамилию, имя, звание и номер воинской части.
Капитан медицинской службы, осматривавший его, не поверил тому, что он из Баракийского отряда специального назначения, настолько невероятным, фантастическим показалось ему перемещение Лёшки во времени и пространстве Афганистана.
К вечеру третьего дня приехал особист из Джелалабадского отряда. Худой, усталый капитан в пропыленной, с тёмными разводами пота подмышками, песочке присел рядом с кроватью на табуретку и, задавая вопросы, подробно записывал ответы в толстый блокнот ежегодник, вынутый из планшетной сумки. Капитан, в отличие от медиков, ничуть не удивлялся услышанному. Закончив записывать, он сказал:
-Ладно, парень! Выздоравливай, набирайся сил, впереди нас ждёт долгая и напряжённая работа.
Недели две Алексея не трогали. Ему больше не ставили капельниц, кололи только витамины и кормили. Головокружение и боль в ушах прошли, рана на ноге (шальная пуля таки чиркнула по бедру) подживала. Он потихоньку вставал с кровати и, держась за табуретку, передвигался по палатке.
В палатке кроме его кровати стояла и другая кровать. Обычно к вечеру приходил сверчок – сверхсрочнослужащий – проходивший срочную службу после медучилища в госпитале медбратом. Он ни о чём не расспрашивал Лёшку, скорее какая-то отчужденность просматривалась со стороны медработника к нему.
Врачи, проявлявшие в первые дни к нему повышенный интерес, теперь, кроме лечащего, тоже перестали им интересоваться. Лишь медсестра иногда садилась рядом и гладила его руку, впрочем, тоже ни о чём не спрашивая.
Спустя неделю, Алексей чувствовал себя вполне сносно, мог самостоятельно передвигаться, но выходить из палатки ему однако же не разрешали.
Он написал матери короткое письмо, с ним, мол, всё в порядке, лежит в госпитале с травмой ноги, скоро выпишут, а там и дембель.
В субботу утром, после завтрака, за ним приехал тот же самый особист с двумя ребятами из охранно-штурмового батальона. Его посадили в открытый УАЗик и отвезли на гауптвахту десантно-штурмовой бригады, стоявшей в прикрытии Джелалабадского отряда спецназа.
В одиночной камере с откидным топчаном, пристёгнутым замком к стенке, с привинченными к полу квадратным столом и табуретом в углу, с маленьким зарешечённым окошечком наверху, было душно.
Усталый капитан принёс стопку бумаги, шариковую ручку, отдельно положил листок с вопросами.
-Ну, вот что, парень! – Проскрипел он сипловатым голосом. – Подробно изложишь на бумаге, где родился, учился, служил? При каких обстоятельствах попал в плен? С кем там имел контакты, и как потом попал в госпиталь? Потом ещё раз подробно напишешь ответы на вопросы, которые на листочке. И давай без лирики и Швейковских похождений, кратко, чётко, но – подробно. Всё понял, Ярослав Гашек? – Он рассмеялся собственной шутке.
-Понял, - буркнул Алексей.
-Ну вот и складненько. – Довольно улыбнулся особист. – А я к обеду зайду, заберу листочки, которые успеешь…
Дверь с лязгом захлопнулась. Алексей сел на пол, опершись спиной на стену, уткнул локти в колени, а лицо в кулаки, и задумался.
Состояние шока, вызванное арестом, постепенно проходило.
«Почему же не верят»? – Сверлила мысль.
«А почему должны верить? – Возникала в голове другая. - Ведь ты же вышел совсем в другом районе! Кто тебя тут знает?»
«Ну так пусть сделают запрос в наш отряд и обо всём узнают»! – Возмущалась первая.
«И сделают запрос, но ты-то здесь», - резонно замечала вторая.
Лёшка взял себя в руки, подобрался внутренне, присел за стол и приступил к биографии. Несколько раз открывался глазок в двери, и он чувствовал напряжённый взгляд, но упорно продолжал писать.
В обед заглянул особист, забрал написанное.
-Сделайте запрос в наш отряд, - попросил Алексей, - комбат даст непредвзятую характеристику.
-Надо будет, сделаем, - уклончиво ответил капитан, - а ты пока излагай. Пообедаешь и пиши дальше. Выводной! – Крикнул он. – Принеси арестованному обед.
-И за что меня арестовали!? – Возмутился Лёшка. –Я, что, предатель? Перебежчик?!
-Да не кипятись ты, Ковалёв! – Осёк растерянно капитан. – Ну, оговорился я. Ты пока временно задержанный. До выяснения всех обстоятельств.
После обеда Алексей подробно писал ответы на вопросы.
Принесли ужин. Потом пришёл капитан, уселся в противоположном углу на принесённый с собой табурет, и снова стал задавать те же самые вопросы.
Он внимательно слушал ответы, изредка просил по подробнее, иногда молча кивал, будто бы с чем-то соглашаясь.
-Ладно, Ковалёв! Утомил ты меня. Всё складно у тебя получается. – Устало выговорил особист. – Хватит на сегодня. Завтра продолжим…
Так продолжалось несколько дней.
С утра он снова и снова отвечал на вопросы письменно, а вечером на те же вопросы устно.
«Пытаются поймать на мелочах. - Неоднократно ловил себя на мысли Лёшка. - И чего им неймётся-то? Раз такое сложное дело, вызвали бы комбата. Мне не верят, так, может быть, ему бы поверили»!
9
В пятницу текущей недели особиста вызвал вышестоящий начальник.
-Доложите, капитан Богатиков, как проходит разработка по Ковалёву?
-Товарищ майор! Ничего нового! Упирается парень! Чётко гнёт одну линию, зацепиться невозможно. Разрешите применить допрос второй или третьей степени?
- Ты чего, с дубу рухнул, капитан!? - Как-то даже обиженно спросил начальник. – И какие у тебя для этого основания? Я читал ответы на запросы. Там одни положительные характеристики. Его к Герою хотели представить посмертно, до этого рекомендовали к поступлению в Рязанское военно-десантное училище.
-Не верю! Не верю я, товарищ майор! – Загорячился особист. – Слишком уж у него всё складно выходит! Вы сами на карту посмотрите. Он вот здесь канул, а вынырнул тут!
-Ну и что? – Возразил майор. – Он же не скрывает, что был в лагере в Пакистане, и его пробовали вербовать, и сколько-то километров провезли на машине.
-То-то и оно, товарищ майор! Я почти уверен, что его не только вербовали, но и успешно завербовали. Ну не мог обычный человек, да ещё после плена, ослабленный, без горной подготовки, без специального снаряжения, без пищи перевалить через горную гряду! Там высоты за четыре тысячи, ледники! Просто сказка какая-то! А я в чудеса не верю!
-Ну и не верь! – Раздражённо бросил майор. – Ты мне факты дай, а не голые предположения! А то, верю – не верю! Как дитя малое. Как институтка какая на цветочке гадаешь.
-Вот я и прошу, товарищ майор! Разрешите спецсредства попробовать, если не улики добудем, так хоть будем знать, с чего колоть!
-Эх, Богатиков, поздно ты родился! Лет пятьдесят назад ты бы дел накрутил-л!
Ты же шпиономанией болеешь! В общем, так! На спецсредства я тебе официального разрешения не даю, хочешь на свой страх и риск – попробуй. Сдаётся мне – пустышку тянешь! А не дать тебе попробовать, так ведь через голову настучишь – зажимают, мол, растущие кадры…
10
В субботу с утра в камеру вместе с особистом вошёл знакомый медбрат. Подойдя к Алексею, он поочерёдно оттянул кожу под глазами вниз и, повернувшись к особисту, отметил:
-Так точно, товарищ капитан! Вы очень своевременно заметили, очень похоже на гепатит. Белки глаз желтеют.
- Вот и сделай что-нибудь. – Ухмыльнулся особист. – Кровь возьми на анализ,
прививку сделай.
Медбрат ловко раскрыл чемоданчик, подготовил руку Алексея, затем одноразовым шприцом взял кровь из вены, потом заправил другой шприц из ампулы и ввёл его содержимое в вену.
Через пять-семь минут Лёшкино сознание помутилось, и он впал в беспамятство.
Сквозь бледный желтоватый туман к мозгу пробивались вопросы особиста:
-Ты завербован?
-Нет, - отвечал он.
-Ты сам шёл через перевал?
-Сам.
-Кто тебя вербовал?
-Никто.
-Почему ты предал Родину?
-Я не предо…
Он очнулся поздним вечером, лёжа на топчане. В окне темнело. Слабо светившаяся у потолка лампочка притягивала к себе вьющихся мошек. На столе стоял котелок с ужином, но голова продолжала кружиться, и мысли о еде вызывали тошноту.
Алексей отвернулся к стене и принялся с горечью размышлять, что будет с ним дальше. Со всей очевидностью получалось – ему не верят – и было страшно от мысли – он ничего доказать не может…
Утром за ним пришёл начальник караула и лично повёл к особисту в кабинет. Алексей присел на указанный стул, начкар вышел, а капитан прохаживался за столом вдоль стены туда и обратно.
-Ну вот, Ковалёв! – Зачастил он бодрым голосом, с чуть кривоватой усмешкой на губах. – Все проверки ты преодолел. Извини, пришлось с тобой плотно поработать, слишком уж необычным было твоё спасение. Мы рады – ты оказался достойным сыном своей страны! Дальше возвращаешься в госпиталь, оттуда отправят в Ташкент, подлечишься месяцок, есть подозрение на гепатит, а оттуда на дембель.
-Награды мне вернут? – Пробурчал Алексей.
-О чём речь, парень? Приедешь домой, получишь в военкомате!
-А в свою часть можно вернуться? – Спросил Лёшка.
-Какая часть? Ты что! Ты своё отвоевал! Так что лечись, и к маме, к девушке, домой.
Капитан остановился, как бы давая понять – аудиенция закончена.
Алексей тоже встал и хотел, было, выходить, но капитан будто бы мимоходом заметил:
-Подожди, распишись-ка вот тут. Это бумажка о неразглашении, о допросах, одним словом. Что здесь происходило – постарайся забыть. А об ответственности помни. – Усмехнувшись, добавил он. – Да, ещё чуть не забыл, зайди в соседний кабинет, там разведчики сидят, тоже хотят тебя послушать.
…Дальше события развивались, как в кино с быстрой сменой кадров. Почти до конца дня он рассказывал разведчикам подробности пленения, как сидел в яме, как вербовали, и куда, примерно, везли. Показывал по карте предполагаемое место лагеря. Диктовал на магнитную плёнку данные о вербовщике и вербовке. Одним словом, в который уже раз рассказал о своих мытарствах и пережитых лишениях.
Разведчики тоже многое переспрашивали, в чём-то сверялись, но в их отношении к Алексею не сквозило холодным презрением, а, наоборот, улавливалась дружелюбная заинтересованность. Наконец, когда все вопросы прояснились, они помогли определиться на прямой борт до Ташкента.
В госпитале Алексей провёл всего две недели. Заканчивался июнь, и он всеми силами стремился побыстрее уехать домой. Никаких документов, ни личных вещей он получить конечно же не смог, и на дембель уезжал в плохо подогнанной форме вторичного срока, полученной на складе госпиталя, без крутых дембельских эполет и нашивок, без значков и медалей, без всего того внешнего лоска и показушности, чем обычно сопровождается увольнение в запас.
Ему выдали медсправку, отпускной билет, проездные документы, предписание, явиться в райвоенкомат по месту призыва, и немного денег.
И в Москве, и в Кирове, пока он добирался домой, его останавливали патрули, долго изучали бывшие в наличии документы и никак не могли взять в толк, почему он едет в поношенной форме, без регалий, без военного билета.
11
Он пришёл домой под вечер. Мать, возившаяся на кухне, от неожиданности уронила на пол кастрюлю с водой и, обхватив голову руками, заплакала, запричитала:
-Лёшка, Лёшка! Сынок, что ж ты со мной делаешь? Ведь мы уж не чаяли тебя в живых видеть! Только от тебя письмо пришло, что в госпитале лежишь, скоро домой приедешь, и на следующий день извещение из военкомата, что пропал без вести! Ну, скажи, и чего тут думать?
Он обнял мать. И её тело припало к нему, её руки обхватили за шею и крепко сжались, словно боясь отпустить, боясь, что он исчезнет опять; её голова, повязанная чёрным траурным платком, с выбившейся из-под него седой, белёсой прядью волос, тряслась и вздрагивала от рыданий у него на плече.
-Лёшенька, чего уж и случилось-то, поясни? – Сквозь всхлипывания простонала она и, не ожидая ответа, продолжала. – Ведь я уж и в военкомат-то съездила, вот, говорю, и письмо от сына, он в госпитале лежит, скоро домой приедет, а мне там отвечают – извещение из Афганистана пришло, пропал без вести в бою. А я им – какой такой Афганистан – сын под Москвой служит. Тут капитан ихней вышел, начал успокаивать. Вот, говорит, и документы твои есть, и награды боевые. Вот уж я тут и снова плакать! Еле успокоилась. Потом уж к Евдотьихе сходила – нагадать на тебя. Та говорит, живой вроде, думой только мается. Ну и чо тут, Лёша, думать? Одна сердешная тоска. Потом и Лену твою встретила. Спрашивает, тетя Тоня, что-то Лёша ничего не пишет, волнуюсь, говорит, я. А мне что ей ответить? Так и говорю – пришло на тебя извещение из военкомата – пропал без вести в Афганистане. Лицо у неё покривилось, заревела. Как же, говорит, так быть может, он же под Москвой служит. Я же тоже так думала, отвечаю, да в военкомате всё и объяснили, и документы твои присланные, говорю, видела…
-Мам, ты успокойся. – Поглаживая материнское вздрагивающее плечо, тихо ответил Алексей. - Много чего со мной было, всего так сразу и не расскажешь, да и стоит ли? Главное, вот вернулся домой – живой, здоровый…
На пороге появился Серёга. Лицо его выражало недоумение, глаза удивлённо хлопали. Лёшка подошёл, обнял брата и просто сказал:
-Вот я и вернулся. Домой…
Они сидели допоздна. Мать накрыла стол, подошли соседи. Алексей несколько раз рассказывал о своих мытарствах. Многие недоверчиво слушали. Мужики, захмелев, то и дело одобрительно восклицали:
-Молодец, Лёха! Показал им, чего вятские парни стоят!
12
На следующий день (была пятница) Алексей отправился к Лене. Во дворе он присел на скамейку в тени деревьев, не решаясь подняться в подъезд, чтобы не напугать девушку.
К Лениному подъезду подкатил свадебный кортеж: четвёрка новых «Волг», празднично украшенных разноцветными шарами и лентами. Из первой вышли двое молодых людей: жених в тёмном костюме с большим букетом белых роз и свидетель в стального цвета костюме с алой лентой через плечо. Они неспешно вошли в темноту подъезда.
Их не было довольно долго. Но вот из глубины подъезда показались первые гости и стали рассаживаться по машинам, потом вышли свидетель со свидетельницей и жених с невестой, а за ними Ленины родители…
Алексей как-то даже не сразу узнал в невесте Лену. Среди радостного праздничного шума и суеты её лицо, оттенённое свадебной шляпкой с вуалью, не выражало общей радости, и дежурная улыбка на нём говорила лишь о том, что впереди ещё одно испытание, и его надо с честью вынести.
Садясь в машину, Лена окинула прощальным взглядом двор и, может быть, на какое-то мгновение, как показалось Лёше, задержалась на нём взглядом.
Поочередно захлопали закрываемые дверцы автомобилей, и кортеж тронулся, унося Лёшкину любимую в новую жизнь…
Странные чувства овладели им. Будто что-то вынули из души, или, скорее, наоборот, чем-то надавили. Вроде бы и нет ничего в душе – пусто, а сердце придавлено.
Мозг отчаялся принимать происшедшее. Алексей заранее настолько свыкся с мыслью, что Лена, всегда принадлежавшая ему, принадлежит и будет принадлежать только ему и порой, может быть, излишне самоуверенно относившийся к этому вопросу, сейчас вдруг осознал – теперь в жизни будет совсем не так, как мечталось, как предполагалось ранее…
Он долго сидел во дворе Лениного дома и силился понять, что же произошло, и понимал – произошло ужасное. И это злое решение судьбы, разыгравшее над ним пресквернейшую шутку, есть дальнейшее продолжение того зла, которое творилось над ним.
…Вечером, когда мать вернулась с работы, уже с порога она спросила:
-Сынок! Случилось ли чо? Посмотри, на тебе и лица нет. Почему грустный такой?
-Понимаешь, мам, к полудню пошёл Лену повидать, а она замуж вышла. Прямо при мне за ней жених приехал, и в ЗАГС поехали. – Немного путаясь, ответил Алексей.
-Ох, да чо ж это делаатся-то?! – Заохала, запричитала мать, проходя по комнате и хлопая себя по бёдрам. - Как же, как же так она могла?! Ведь и мне говорила, мол, только за тебя замуж выйдет! - Потом вдруг остановилась, словно что-то вспомнила, и, рыдая, бросилась к нему. – Прости, Лёшенька! Прости, сынок! Это я – дура старая – я во всём виновата!! Это я, когда давеча встретились, и сказала ей, что ты в Афганистане-то сгинул! Я ж тогда совсем не своя была, даже про твоё письмо-то и не спомнила…
Губы её тряслись, бледное лицо перекосилось гримасой страдания. Голосом севшим и хрипловатым от этого, она всё же нашла в себе силы сказать:
-Прости, Лёша! Прости, сынок! Не со зла я всё это… по стечению… обстоятельств…
Позднее, когда уже и Серёга вернулся из института домой и прослушал рассказ о случившемся днём, да и сами страсти и переживания улеглись малость и сместились как бы на второй план, мать, обращаясь к Алексею, произнесла:
-Послушай меня сынок! Послушай пожившую немало женщину. Может, и к лучшему всё, раз так вышло. Всё ж не ровня мы им. Они же – все начальники! – И, видя нахмурившееся снова Лёшкино лицо, она самую малость сбилась, но продолжила. – Ты только не сердись, дослушай. Конечно, любовь – дело великое! Но прошло бы какое-то время, и уели бы они тебя. Ну не ровня мы им! И каково бы тебе, мужику, потом всю жизнь кому-то себя обязанным чувствовать. Может, Бог-то, рассудив всё здраво, всё-то сразу по местам и расставил?