Беги...
«…беги, беги. Не оборачивайся, не смотри вниз. Подумаешь бревно. Ну скользкое, ну тонкое, ну высоко, а что делать?! В любом случае подыхать. Струсишь – сдохнешь немедленно, а повезет перебраться на тот берег, еще поживем! Еще покажем этим животным где «Борькина мать» живет-здравствует. Страшно, то как, господи, у меня же ноги, не приспособленные к таким кренделям, что же делать?! Высоко, а внизу вода так и бурлит, холодная!! Ну ладно бы еще грязь! Тепленькая, приятная сам бы сиганул, не задумываясь хоть с обрыва, а тут, вы только посмотрите, не утонешь так пока выплывешь о каменюку, какую-нибудь пятаком долбанешся, век будешь с воробьями по утрам перехрюкиватся. Свинку полюбовницу родненькую не узнаешь, да так и помрешь идиотом бездетным, позор то какой! Батюшки! А может ну его к лешему, бревно это! Вот он я! Нате, оглоеды проклятые, жрите!»
Бах! Бах!
- Ви-и-и-и-и!
- Петруха! Стреляй! Уйдет же, гад!
- Не уйдет. Бревно тонкое, не рискнет. Ща поближе подойдем да с двух стволов.
Ба-бах!
- Ви-и-и-и-и!
Истошный визг заглушил последующие выстрелы и неистовый шум горного ручья. Охотники ринулись сквозь непролазный кустарник к обрывистому берегу, потирая руки, вынимая из ножен холодные стальные ножи, предвкушая кровавый ритуал свежевания.
- Во! А куда же он делся?
- Не знаю, не мог же он по бревну, в жизни ни чего подобного не слыхал.
- Да уж, как в кино: «жить захочешь, не так раскорячишься». Ладно, пошли, скоро стемнеет.
- Ты что спятил?! По этой хворостинке?! Да там высоты метров восемь, не меньше. Не знаю как ты, а я из-за кабана шею сворачивать, не намерен!
- Уж если копытный проскакал, то мы точно перейдем – охотник, одетый в камуфлированный костюм армейского образца, подошел к бревну и не уверенно встал на него правой ногой, проверяя переправу на прочность, - И в правду хлипенькая, ну да не бросать же подранка. Не хорошее это дело, не по-человечески, надо добить!
- А я тебе говорил, бери двустволку! От твоего карабина одни подранки. Пробил навылет, а зверю хоть бы что. И гоняйся потом по всему лесу. Ладно, пошли, только башку я себе возьму, на стенку приколочу, будет что вспомнить.
- Договорились.
«Кто ж это так визжал? Не ужели еще кто из наших?! Уходите!! Прячьтесь!!»
- Ви-и-и-и-и!!
«Никого. А кто визжал то? А-а-а-а-а-а-а!! Это же я! Пресвятая Свинородица! До чего ж довели изуверы! Да чтобы мужчину благородных кровей да до такого позора! А бревно то я лихо перескочил. Только вот нога задняя что-то побаливает, толи царапнул да не заметил, толи… громыхалка! по заднице приложила. Да-а, помница бабуля что-то такое говаривала, берегися мол палок громыхающих не то крови не оберешься. А кровушки то вытекло, дай бог, того и гляди, еще и волки унюхают да плотью молодецкой и не побрезгуют. Бежать надо».
Бежать пришлось не долго. На тело навалилась не знакомая тяжесть, ноги заплетались, нюх и слух поочередно отказывали.
Обрывки неба, виднеющиеся сквозь густые кроны деревьев, медленно наливались багрянцем. Дождь закончился совсем недавно, и вся листва мерцала каплями влаги, весело отражающей лучи кровавого заката. Шаги давались с трудом, благо прохладные капли, сбиваемые с листвы, падали на горячий пятак, освежая и слегка приводя в чувства. Пробираться сквозь сплошные заросли становилось все труднее. Чтобы ускориться пришлось отыскать оленью тропу и продолжить бегство с большим риском но значительно быстрее не оставляя двуногим преследователям шансов украсить свое жилище трофеем.
Вдали, послышался вой.
«А вот и здрасте! Ваше высокоблагородие господин Серый. Да только не дождетесь! Уж с вами-то я позабавлюсь, напоследок. От вас-то громыхалками не воняет, хребты буду ломать, покуда из шкуры не выпрыгну! Нет, не время бахвалиться, в таком состоянии они скорее мне хребет выгрызут, ох и угораздило же на свет народиться, со всех сторон не сожрут, так громыхнут, мало не покажется! Прятаться надо. За ручьем. Перебегу по мелкому, след собью хоть серые не учуют. А там и стемнеет, ужо отдышусь под кустиком, пятачок в земле остужу».
Мысли оборвались как сладенький корешок молочая. Прямо перед мордой стояла молоденькая …собака! Отрезав путь к мелководью.
«Что ж ты, зараза, заранее то не тявкнула! Что ж тебе пегая, от меня надобно, сил моих на вас нет! Сгинь от греха! Зашибу почем зря, я ж желудями да корениями питаюсь. Мне же от тебя ничего не надо».
Собака помахивала хвостом и подпрыгивала на передних лапах, изучая противника.
«Только теперь не тявкай. Я тебя умоляю, у тебя же вон и хвостик колечком как у меня, неужто мы целый берег на двоих, да и не поделим некогда мне с тобой родненькая бодаться».
«А я и не собиралась с тобой бодаться, нашел дуру! У меня другие задачи!»- лайка подала шею назад, видимо набирая, побольше, воздуха в легкие, и залилась таким лаем, что даже у деревьев приключился приступ мигрени.
За спиной послышались крики и хруст ломающегося сухостоя.
Вепрь стоял на берегу горного ручья, засыпанного опавшей листвой и мелкими ветками. Обуреваемый тоской, ощущением угнетающей безысходности и бессмысленности происходящего.
Слепая ярость наполняла каждую клетку изможденного организма. По правому заднему бедру текла алая струйка, едва заметное облачко пара поднималось из-под копыта, наполняя предзакатный воздух едким запахом крови. В то время как голоса за спиной становились все громче и радостнее.
- Петруха! Сюда! Альма его догнала.
«Ну, все! Я предупреждал!»
Копыта врезались в грунт, пропитанная кровью земля взлетела в воздух и массивная туша вепря бросилась на мохнатого, лающего предателя рода звериного. Лайка, не ожидавшая от измученной дичи такого резвого броска, слишком увлеклась лаем, и не успела среагировать на опасность. Белый клык врезался в её шею. Бездыханное тело собаки ударилось о стылую землю в трех метрах от своего убийцы, а вепрь по инерции врезался в прозрачную воду. Ледяные брызги поднялись в воздух стеной. Лучи закатного солнца отразились в водяном веере, окружив зверя кровавой аурой, словно стараясь сделать видимой его неудержимую ярость.
Вепрь, слабым зрением уловил движение в прибрежном кустарнике. Не чувствуя ни усталости, ни боли он развернулся на месте, и бросился в сторону обидчика:
«Хрюкал я на твою громыхалку, сволочь! Прости, свиноматерь, душу грешную! Прощай свиночка моя, полюбовница, не видать мне поросяточек как сваво хвоста! Да не за ради лиходейства, а лишь за правду!»
Из кустов выбежал запыхавшийся охотник, готовый к погоне за убегающим от гибели зверем. Но единственное что он успел сделать, так это вскинуть свое оружие и дать залп из обоих стволов, потому, что зверь не собирался ретироваться, вместо этого он стремительно перешел к контрмерам. Одним молниеносным броском он оказался у ног охотника. Разряженное ружье взметнулось к ветвям и упало на землю вместе с хозяином. Прохладный воздух в мгновение ока, раскалился от ужаса, боли и праведной ярости, а в хрусте ломающихся ветвей растворился хруст сломанной кости.
Человек вопил не своим голосом, в то время как смертельно раненный вепрь, стоял спиной к воде, в ожидании последнего броска.
Из-за дерева медленно вышел охотник в камуфляже и, прижав приклад к плечу, прицелился могучему зверю в лоб.
Безмятежное журчание ручья перерастало в бурлящий гул, а все прочие звуки природы смолкли, словно, в ожидании предстоящей трагедии. Черно бурая шерсть лоснилась в лучах заката. Передние копыта поочередно подбрасывали комья сырой земли, пасть наполнялась красной пеной, а черные глаза яростью и отчаянием.
Охотник и жертва смотрели друг на друга глаза в глаза.
Сердца бились так неистово, что, казалось, оба слышали их, истерически, нарастающий стук. Палец на спусковом крючке неумолимо сгибался все сильнее, сильнее, еще сильнее:
Щелк! … щелк! Щелк!
Вепрь глубоко вздохнул, и «злорадно улыбнулся»:
«Что? Выдохлась твоя громыхалка?! Ну в таком разе, пришел мой черед. Беги…»