Электрик Ермолаев страдал с похмелья. К обеду ему малость полегчало, и чувство голода начало вытеснять похмельный синдром. И всё бы ничего – сходи в заводскую столовую, пообедай и жизнь наладится!
Как бы не так. У алкаша Ермолаева как всегда не было денег. Постоянное желание выпить, да ещё шестеро детей (его погуливающая супруга, с которой он вечно разводился, перед самым разводом всегда сообщала, что в очередной раз беременна. Короче, каждая беременность была методом примирения. Отсюда и такой «приплод») – эти два обстоятельства в очередной раз грозили оставить его без обеда.
Ермолаев поплёлся в столовую, которая хоть и не была образцом кулинарных изысков, но, тем не менее, здесь можно было наполнить собственный желудок без особого риска для здоровья… Всякое, конечно, здесь случалось, но об этом как-нибудь в другой раз…
Вдоль «раздачи» образовалась длинная очередь. Очередь двигалась не то чтобы быстро, не то чтобы медленно, но Ермолаев не встал в «хвост» очереди по двум причинам:
- полному отсутствию «золотого запаса»;
- нежеланию обрекать себя на долгое ожидание вожделенного обеда.
Электрик скользнул близоруким взором ( носил он очки в дешёвой оправе из материала неизвестного происхождения, что отнюдь не придавало его сине-лошадиной морде интеллигентности) вдоль очереди, в надежде увидеть «своих», то есть работников его родного цеха. Он увидел цехового художника Худоярова, как всегда, с самодельным планшетом в руках. К планшету был пришпилен лист полуватмана (времена тотального дефицита!), на который художник нацелил острозаточенный карандаш.
Ермолаев несказанно обрадовался, увидев Худоярова, в надежде убить двух зайцев:
- занять милый (до сих пор для многих, кстати!) желтенький, надёжный советский «рубчик» у цехового богомаза;
- избавить себя от долгого ожидания в длиннющей очереди.
По странному капризу заводского дизайнера, а также к стремлению Советской власти поставить Страну Советов не только раком, но и в очередь, и не только за Всемирным Коммунизмом, а и за всеми предметами пресловутой «первой» необходимости (и не только первой), «раздача» была отделена от обеденного зала крепкой металлической решёткой, с претензией на ажурность и высокий художественный вкус.
Основное назначение решётки состояло в том, чтобы малосознательные работяги не лезли без очереди, чтобы было всё чинно-благородно, без суеты и почти строем…
Ермолаев подошел к Худоярову со стороны обеденного зала, и только собрался раскрыть рот, дабы обратиться к художнику с нижайшей просьбой, как Худояров оторвал творческий взгляд от куска полуватмана.
- Э-э-э…- промямлил электрик, готовя зажигательно-убедительную речь ( по крайней мере, ему так казалось) во избежание отказа.
- Значит так, Ермолай, - весомо отчеканил Худояров. – Поступим следующим образом: ты мне будешь позировать, прямо здесь, в столовой, а я напишу твой портрет, а я, если ты будешь вести себя хорошо, не задавая дурацких вопросов и не подглядывать, дам тебе за это ещё и рупь… Как, идёт?
У электрика от такой удачи перехватило дыхание, и участился пульс. Кроме перечисленных симптомов, от него просто попёрли флюиды благодарности.
Очередь понемногу продвигалась, вместе с ней и Ермолаев. За всё это время, как заметил наш электрик, Худояров ни разу не взглянул на него.
« Ну, это и понятно, - рассуждал Ермолаев. Моя рожа перед его глазами уже лет пятнадцать, не меньше. И нахрена ему на меня смотреть?»
А тут Худояров и вовсе отвернулся от Ермолаева. Любопытство взяло верх над обязательством. Ермолаев заглянул через плечо художника. Удивлению его не было предела! Электрик ожидал увидеть портрет, ну, в крайнем случае, эскиз, набросок…
А вместо этого он увидел… одну-единственную строчку, написанную каллиграфическим почерком Худоярова:
БАБА МАША ВЫТИРАЛА ЖОПУ МАХРОВЫМ ПОЛОТЕНЦЕМ.
Вот так…