11. День рождения
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза,
В флибустьерском дальнем море
Бригантина поднимает паруса.
Капитан, обветренный, как скалы,
Вышел в море, не дождавшись нас,
На прощанье поднимай бокалы
Золотого терпкого вина.
Пьём за яростных, за непокорных,
За презревших грошевый уют,
Вьётся по ветру Весёлый Роджер,
Люди Флинта песенку поют.
Так прощаемся мы с серебристой,
Самою заветною мечтой,
Флибустьеры и авантюристы
По крови упругой и густой.
И в беде, и в радости, и в горе
Только чуточку прищурь глаза,
В флибустьерском, в дальнем море
Бригантина поднимает паруса.
Вьётся по ветру Весёлый Роджер,
Люди Флинта песенки поют,
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.
Надоело говорить и спорить,
И любить усталые глаза,
В флибустьерском дальнем море
Бригантина поднимает паруса.
П. Коган
После обеда весь Прайд попарно съехался ко мне на дачу. Мармеладка, шалея от важности, изображает из себя хозяйку салона мадам Шерер. Все слегка удивляются при входе, но с порога включаются в предложенную игру. Бомонд поголовно изображает кто Наташ Ростовых, а кто Элен на балу, джентльмены – светских львов.
- Милочка, Вам совершенно не обязательно столь откровенно виснуть на своём мсье Коте, - воркует в метре от меня Кнопка, обращаясь к Белке. - Этот уважаемый джентльмен столь ленив, что всё равно не станет утруждать себя заигрываниями с другими дамами, пока имеет всё без трудов в Вашем лице.
Белка краснеет от натуги, но сдерживается и отвечает с той же змеиной любезностью:
- Ну, что Вы, душечка! Мсье Кот настолько неистов в трудах на ином поприще, что у него просто не остаётся сил обращать своё милостивое внимание на безынициативных прелестниц, довольствующихся остатками с пиршественного стола нашей несравненной Натки.
Теперь едва не захлёбывается в негодовании Кнопка. Намёк более чем прозрачен – Натка с небрежной лёгкостью увела у неё Лешего в самом начале, а брошенный Наткой Витамин «достался» Кнопке. И Кнопка переключается на другую «цель»:
- Наша несравненная, как Вы изволили выразиться, Натка, несомненно, приобрела себе великолепное сокровище – ленивого любовника, но абсолютно незрячего поклонника, неспособного различить даже африканского слона в собственной спальне, если Вы понимаете, что я имею в виду.
- Совершенно с Вами согласна, любезная Кнопка, - подхватывает подошедшая Янга, услышав последнюю фразу, - наша неоценимая красавица Натка, полагаю, находит нашего бедняжку Лешего очень удобной ширмой для прикрытия своих бесконечных скитаний по чужим постелям. Но если она попытается присовокупить к своим бесчисленным охотничьим трофеям скальп мсье Гусара, я первая составлю против неё решительный комплот.
- Ой, что Вы, драгоценная Янга, - язвит Белка, - я далеко не уверена, что милейшую Натку в мсье Гусаре заинтересует именно скальп. Или, во всяком случае, думаю, этот скальп будет, явно, не с головы мсье Гусара, хотя, возможно, именно это нескромное Вы и имели в виду. Но в комплот я войду сразу же после Вас, будьте уверены.
Я громко хмыкаю, вспугнув увлёкшихся дам, и перехожу к другой группе.
- … и в одних чёрных лакированных туфельках, - ухватываю конец фразы Лешего.
- Видимо, это было незабываемым зрелищем, раз Вы, уважаемый сэр, с таким увлечением вспоминаете о нём уже целых три дня, - усмехается Чех.
- Да, и не только зрелищем, уверяю Вас, сэр. Страстность этой дамы превзошла самые смелые мои ожидания настолько, что я совершенно забыл о бедной неутешной Натке. И ощущаю свою глубочайшую вину перед ней. Но раскаяться в этом всё же воздержусь.
Я опять хмыкаю, сражённый словом «неутешной»:
- Ну, я вижу, у вас всё, как и должно быть! Кто о чём, а гусары - о лошадях!
- Кстати, Гусара никто не видел? – вспоминает Рубль. – Он ведь так и не рассказал нам о той светленькой пампушечке, с которой мы с Котом видели его пару дней назад возле институтского корпуса Н. Да, и кто эта симпатичная блондиночка, выходившая из Вашей квартиры вчера днём, уважаемый Чех? Вот только, я Вас умоляю, не уверяйте нас, что это таки была Ваша кузина из Житомира!
- Из Житомира? Блондиночка? – теряется Чех. – А, эта… ну… она… да, ладно… а сами-то не такие же? Вот как, к примеру, Вашу позавчерашнюю самарскую-то звали, Бульдозер?
- Марина, - брякаю я машинально, не успев разглядеть подвох.
- Quod erat demonstrandum; ! – восклицает довольный Чех.
Я дежурно улыбаюсь и гашу в себе неведомо откуда подкативший гнев. Уж не ревную ли я Шармань к Чеху? Вроде бы, нет… Шармань мне безумно нравится, но я рад, что она - не монашка, а очень даже наша девчонка.
- И что она из себя, та Марина? – заинтересовывается Витамин.
- Рыжий океан сладострастия, - отшучиваюсь я, отхожу в сторону и ищу глазами Мармеладку.
Мармеладка, Шармань и Натка скромно сидят в уголочке и оживлённо спорят. Мармеладка и Шармань азартно размахивают руками, что-то доказывая Натке. Та невозмутимо что-то отвечает. Она замечает мой взгляд и кивает на меня. Мармеладка и Шармань поворачивают головы и синхронно усмехаются. Хм! Кажется, речь у них там идёт именно обо мне. Ладно, не буду мешать, сплетничайте. Или чем вы там занимаетесь? Промываете мне косточки?
Замечаю умоляющий взгляд Сюиты, откровенно скучающей в обществе Гусара и Кота. Ну, что ж, попробую выручить. Подхожу и небрежно интересуюсь:
- Чем так развеселили даму, джентльмены, что её счастливый радостный смех звучит так заразительно и звонко?
Джентльмены недоверчиво смотрят на Сюиту. Увы, счастливой и радостной она не выглядит.
- Мы тут стихи читали, - поясняет Гусар. – О любви.
Хм, ладно, включимся с другой стороны:
- Я наслаждался однажды игрою любви с Гермионой.
Пояс из разных цветов был, о, Киприда, на ней,
И золотая была на нём надпись: «Люби меня вволю,
Но не тужи, если мной будет другой обладать».
Сюита заметно оживляется:
- Твоё? Ты редко читаешь свои стихи, а зря.
- Увы, нет. Асклепиад. Или вот его же:
Ранен я наглой Филенией. Раны хотя и не видно,
Но пробирают меня муки до самых ногтей.
Гибну, Эроты, пропал я вконец: на гетеру с похмелья
Как-то набрёл и теперь – словно в Аид угодил.
Сюита смеётся:
- С похмелья, да ещё и на гетеру? Не повезло бедолаге!
- Чары Дидимы пленили меня, и теперь я, несчастный,
Таю, как воск от огня, видя её красоту.
Если черна она, что за беда? Ведь и уголья тоже,
Стоит их только нагреть, рдеют, как чашечки роз.
- Тоже Асклепиад?
- Он самый, бедолага.
- Насчёт «бедолаги», беру свои слова обратно! Гермиона, Филения, Дидима… Ой, не скучал Асклепиад и не терялся! И об угольях красиво! Дай я тебя, Бульдозер, поцелую, развеселил ты меня.
- Потом поцелуешь. А то Мармеладку удар хватит. Да и Рубля не нервируй.
- Потом будет куда больше, чем поцелуй, - заверяет Сюита, не стесняясь Кота и Гусара, - когда это мы с тобой, дорогой мой, поцелуями ограничивались? Если, конечно, ты не имеешь в виду совсем другие поцелуи, куда менее невинные и скромные и куда как более интимные и приятные, но и ими, не сойти мне с этого места, слава Богу, не ограничивались ни разу, чтоб мне так жить и ей, жизни, радоваться. Но если не хочешь сейчас…
Кот и Гусар как по команде строят скучающие лица, показывая, что всё самое заслуживающее внимания они пропустили мимо ушей и Рублю ничего не скажут, но не выдерживают и косятся на Сюиту с обновлённым интересом. Интересно, а что вы ожидали от лучшей Наткиной подруги? Впрочем, боюсь, что все мы в Прайде одинаковы.
Отхожу, присаживаюсь в сторонку и размышляю. Мармеладка пока мной, вроде бы, увлечена. Или, скорее, её заводит моя некоторая холодность к ней. Но не уверен, что в моё отсутствие она не использовала и не использует подвернувшийся случай. Уж слишком она живая. Белка так демонстративно виснет на Коте, что выглядит это показухой. И, боюсь, Кот не одинок в её постели. И некоторые обрывочные слухи на эту тему до меня уже доходили. С Сюитой и Наткой всё ясно. Янга, похоже, тянется за ними и в этом. Кнопка – самая спокойная из наших поголовно холерических женщин. Она – сангвиник. Но, тип характера здесь, кажется, ни при чём? Пока она довольствуется Витамином, но заметно, что только «довольствуется». И её задевает, что Витамин достался ей после того, как стал не нужен Натке. Шармань? Её страстный темперамент лично для меня очевиден. Как очевидна и их с Чехом взаимная холодность. Чех даже в её присутствии смотрит куда угодно, но не на неё. Шармани интересно с нами. Она, как сказала бы Натка, - наша девчонка. И Чех для неё, похоже, - входной абонемент, плата за Прайд.
О повесах мужского рода мне размышлять нет резона. Да-да, не спорю, себя я тоже отношу к этой шальной когорте. И почему-то каяться в этом пока не тороплюсь.
За окном дачного домика 1980 год. Телевидение, радио, газеты и журналы – все дружным хором славят ЦК КПСС и лично дорогого Леонида Ильича. А нам скучно и брезгливо от этой осанны до небес. Почти у всех отцы – номенклатура. В том числе, и мой отец. И мы знаем истинную цену этому лицедейству изнутри. Видим номенклатурный «загончик» для «избранных» и видим утверждённую «свыше» фальшь «радетелей за народ». И входным билетом к нам служит только одно – умение ДУМАТЬ самостоятельно. И не пресмыкаться перед «авторитетом» кукловодов и марионеток.
Я и Рубль готовимся к научной карьере. Витамин, Леший и Чех готовятся к карьере партийной. Ни у кого из нас это не вызывает протеста. Хотите вляпаться во власть? Желание понятно. Это - такая же работа, как и любая другая, только сулящая преимущества и льготы. Но лозунги и красивые тезисы оставляйте за границами Прайда! Здесь у нас к ним – стойкий иммунитет.
И мы кричим вместе со всеми «Ура!», но только для того, чтобы нас оставили в покое. Мы – не бунтари. Мы – в стороне. У вас – своя жизнь во лжи, а мы пробуем начать свою. Отношения между мужчинами и женщинами и у нас пропитались ложью. Но мы не только мужчины и женщины, мы ещё – друзья и единомышленники. И пытаемся говорить друг другу правду! И учимся правду видеть сквозь ложь.
12. Королева Сусканских озёр
Без Вас хочу сказать Вам много,
При Вас я слушать Вас хочу;
Но молча Вы глядите строго,
И я в смущении молчу.
Что ж делать?.. Речью неискусной
Занять Ваш ум мне не дано…
Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно…
М.Ю. Лермонтов
Мы опять уезжаем на Сусканские озёра. На уже облюбованное и обжитое нами место. Мы уже даже не прикапываем в конце пикника костёр, рассудив, что разжигать его каждый раз на новом месте неразумно. Кострище обросло небольшим земляным валом и стало капищем. Капищем Природе и Жизни.
У нас неслыханная новость. Шармань, оказывается, с детства водит автомобиль. Её, как и меня, учили отец и дед! И в эту поездку мы отправляемся на четырёх машинах. Шармань – за рулём отцовского «Жигуля» с разрешения (!) её отца.
Первым едет Рубль как самый неопытный из водителей. Следом Шармань. Я прикрываю и страхую её сзади. Замыкает караван Витамин. Выходим на трассу, включаем (днём) дальний свет и идём очень плотной колонной. Рубль едет достаточно медленно, чтобы колонна не распадалась и не растягивалась, но достаточно быстро, чтобы нас не разбивали обгоняющие нас. Обгоняем, как правило, мы сами. Обгоняя грузовики, замечаю удивлённый, но уважительный взгляд их водителей. Идём мы с равномерной скоростью 100-110 км/ч и с плотным равномерным интервалом 5,5-6 м. Очень красиво и внушительно идём. Как военная техника на параде. Без репетиций, кстати!
На озере выстраиваем машины по-новому в идеальный ряд. Выгружаемся, и по устоявшемуся ритуалу: мужчинам – костёр, женщинам – продукты. Шармань на секунду замешкалась, но я беру её под ручку и веду к ещё не готовому костру:
- Ты сейчас на правах водителя. Продукты разложат без тебя. И костёр есть кому развести. А тебе – самое почётное место во главе костра. И сегодня ты – наша Королева! Есть желающие поспорить?! – повышаю я голос.
Женщины кидают на меня разной степени озлобленности взгляды, но молчат. Джентльмены остаются джентльменами, и что-то одобрительно восклицают вразнобой.
Первой в озеро влетает как всегда Натка. Птицы уже привычно снимаются с места, даже не протестуя обычными криками. Наша куча-мала перемешивает воду в озере как ложечка сахар в стакане кофе. Населяющая его живность если и возмущается нашим бесцеремонным поведением, то молча и подальше отсюда.
Мокрая Мармеладка ложится на песок рядом со мной и негромко ворчит:
- Королеву он нам избрал! Вот недаром ты по отцу из дворян. И замашки из тебя монархические так и прут! А к еврейкам тебя в последнее время как магнитом по маме тянет? Ох, послала бы я тебя по маме, да не по твоей, а по народной. Это ж надо, какая гремучая смесь замешалась – дворянин евреистый! И эти паразитки сионские вчетвером его так и обхаживают – наш ты, говорят, и баста! И что у вас за нация такая – самих два человека на миллион, а в каждой бочке – винтовая затычка с хлястиком! Нас всего-то семь плюс семь, а четыре еврейки и два еврея, с тобой вместе – три! Уж лучше бы ты по отцу скандинавом оставался. Твои датские предки в Вальхалле Одину, поди, уже всю бороду повыдрали, за тебя милости прося, чтоб ветвь эту настырную вытравить. Нет, я, конечно, не антисемитка какая, ну, есть в тебе эта кровь – и Бог бы с ней, но мне-то что за напасть такая? Что я тебе, Господи, плохого сделала? Ну, разве что не верила немножко, так нас всех так учили. Или мне самой в еврейки записаться? Где тут у вас в очередь встать? И откуда ты такой на мою голову свалился?
- Из тех же ворот, что и весь народ, - огрызаюсь я вяло и лениво. – Сама же у меня отцовскую машину снесла. Или забыла?
- Забудешь такое! Шла себе тихо, мирно, не тревожа никого…
- Это ты-то? Тихо и мирно? А ты так умеешь?
- Умею, вроде. Не пробовала. А ты не перебивай! Дай выговориться, накипело уже. Выдохнусь – сама замолчу.
Выдохлась Мармеладка минут через 15. И целую минуту было тихо. Пока к нам не подсели разом все «три еврейские грации» - Янга, Сюита и Натка. Мармеладку аж передёрнуло:
- Так вот, я и говорю, Господи, – ну, затычки они и есть! Лежишь себе вот так, не думаешь ни о чём плохом, и вдруг на тебе! Оказываешься вдруг в дремучем меньшинстве совершеннейшим изгоем.
- Ты это о чём, Мармеладка? – интересуется Сюита. – Мы вам не помешали? Смотрим – лежите, скучаете. Народ веселится, а вы киснете. Непорядок это!
- Повеселить нас пришли? Шапито приехало, спасайся, кто может! Нет, ну, я не против, конечно, лишь бы я вам не помешала невзначай.
- Приступ меланхолии у неё на почве комплекса недосемитизма, - поясняю я сквозь полудрёму. – Хочет в еврейки вступить, но боится, что членские взносы большие.
- С тебя, Мармеладка, по минимуму возьмём, - смеётся Натка. – Натурой расплатишься. Алькиной. Переспим с ним каждая по разу и квиты.
- Шшш-шш… Уфф! Как там у вас? Шлемазл и ещё сто раз шлемазл? Шутки у вас, барышни!
- А ч’то? – поддерживает игру Янга. – Согласная я. Тольки таки по г’азу мало. Не пг’одешеф’иц’ь бы! Г’аз по пяц’ь – ф’ самый г’аз будет! А то тольки оно г’аспг’обуешь…
- Распробует она! – кипятится Мармеладка. – Налетели тут на дармовщинку!
- А скольки таки бег’ёшь? – тут же азартно подхватывает Сюита. - Скинемся, деф’ч’ата?
- На что варимся? – раздаётся над моей головой голос Шармани, подошедшей сзади, и я едва не подпрыгиваю от неожиданности.
- Ну, всё, полный комплект! Все четыре! – Мармеладку скручивает окончательно. – Альку у меня делят. Прямо при мне. Интересуются вот, почём нынче по пять раз каждой переспать с ним.
- Т’а? И поч’ём же? – подключается Шармань. – Т’аю ф’т’ф’оэ’ за пятнат’цац’ь, нет, луч’ше ф’тг’оэ’ за сог’ок и сг’азу. Ой, тольки таки не умиг’ай так ф’незапно, а то ч’то я скажу тф’оей маме? Ч’то уб’ила ц’еб’я низкой ценой? Это же - поф’от’ потог’гоф’ац’ься, но не поф’от’ ф’от так таки ф’зяц’ь и б’езогоф’ог’оч’но умег’э’ц’ь! Б’ульт’озэ’г’, у ц’еб’я ф’алит’ол есц’ь?
- А как же? В плавках его пошарь! – хихикает Янга. – Всегда при себе носит. Лучше всякого валидола!
- Проверяла? – уточняет Шармань.
- Нет ещё. С Мармеладкой никак не сторгуюсь. Уж больно дорого просит! - объясняет Янга и мастерит вселенскую скорбь на всё претерпевшем лице. – Тоф’аг’, гоф’ог’ит, т’ефицитный, не залёжиф’аец’ся. Спг’ос б’ольшой, а экземпляг’ штуч’ный.
- Ну, всё, девки, - не выдерживаю я. – Если не хотите, чтоб мы тут Мармеладку закопали и песочком присыпали, кыш отсюда, бесстыдницы.
- Эт он Ког’олеф’е так, им же ф’ыб’г’анной! – заламывает руки и страдальчески стонет Натка.
- Ког’олеф’а может остац’ься. На то она и Ког’олеф’а, - категорически возражаю я.
- Ой, нет, пойду я, ненаглядный мой, а то после Мармеладкиного гнева песочком меня присыпать придётся, - отшучивается Шармань, улыбаясь.
А в голосе её грустная нотка звучит настолько очевидно, что Натка вскидывает бровь и в упор пристально смотрит сначала на неё, а потом на меня. Я внимательно изучаю на своей ладони линию жизни и Наткин взгляд решительно не замечаю. Меня больше занимает, о чём грустит Шармань – о настоящем или о чём-то прошлом?
Восторженный вопль подгулявшего гамадрила, изданный Гусаром на пределе своих голосовых возможностей, раздавшийся с опушки леса, разряжает наэлектризованность момента. Все дружно отправляемся выяснить причину. Даже Мармеладка про обиды и гнев забыла.
Здесь уже все в сборе. Цветущий удовольствием Гусар показывает пальцем куда-то вверх:
- Гнездо! Дикие пчёлы. Или осы. У них же там мёда должно быть литра два!
- А с пчёлами (или осами) как договариваться будем? – сразу охлаждает его пыл рассудительный Рубль. – Ладно пчёлы. Или осы. А если шершни?
- Проверить бы как-то, - предлагает Белка.
- Вот тебя на дерево и пошлём, - усмехается Кнопка. – Потычешь пальчиком в гнёздышко и спросишь так ласково: «Кто там?». Всем роем они и ответят.
- Сейчас я палкой ткну, и выясним, - заявляет Кот.
- Вот-вот, тебе бы только палкой тыкать, - ужасается Натка. – Дай хоть отойти подальше! Меня-то за что кусать будут? Я их палкой не тыкала!
- Кусать тебя будут за то, что подвернётся, - радуется Янга, - но линять, действительно, пора! А то у Кота с палкой не ржавеет, - она уже откровенно хохочет. – Да, Белка?
Мы отходим подальше. Гусар и Кот ищут палку подлиннее. Глядя на их решительные приготовления, решаем отойти ещё дальше. Слова Рубля о шершнях настораживают. Что такое укус даже одного шершня знают все. С роем встречаться – желания нет ни у кого!
Нам уже не видно за деревьями, чем они там заняты. Зато через минуту слышно. Громко и с выражениями. Раздаются треск, хруст и топот. По направлению к озеру несутся два натуралиста-любителя, за ними тянется шлейфом что-то дымкообразное.
- Интересно, и кто это? – рассуждает Мармеладка. – Пчёлы? Осы? Шершни?
- Далековато, не разобрать, - отвечает Чех. – Сходи, разберись, потом нам расскажешь.
- Да что всё на меня-то сегодня?! – с пол-оборота заводится она. – То Бульдозера делят, меня не спросясь, то на верную смерть отправляют насекомых щупать – не шершни ли? А если шершни? Съедят ведь меня заживо, такую молодую и красивую, а настоящий мужчина Чех в кустах будет отсиживаться!
- Ну, могу я сходить, - обиженно, но неуверенно бормочет Чех. – Хотя, зачем бы это мне? Я не любопытный. Вот ты, Леший, пошёл бы?
- Рублю, Витамину и Бульдозеру идти нельзя – им ещё машины вести, – рассуждает Леший. – Женщин беречь надо. Получается, что только ты и остаёшься. Больше некому.
- А себя-то с чего забыл вдруг?! – свирепеет Чех.
- Ша, мальчики! – вклинивается Натка. – Здесь все посидим. Есть кому рассказать. Вон две пустые башки периодически выныривают. Пустое, оно не тонет.
Кот и Гусар с опухшими уже физиономиями вернулись только через полчаса. Это были осы. Сбить гнездо нашим любителям мёда не удалось, но разозлить его обитателей получилось вполне.
13. Уроки вождения
Я вас люблю, - хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам.....
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, - я зеваю;
При вас мне грустно, - я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь, - мне отрада;
Вы отвернетесь, - мне тоска;
За день мучения - награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, -
Я в умиленьи, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!......
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой в ненастье.
Вы собираетеся в даль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяно вечерком?......
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!........
Я сам обманываться рад!
А.С.Пушкин
Показываю на средней скорости ещё раз и разворачиваюсь, встав так, чтобы видеть всю «фигурку» прямо перед собой. У меня самый большой опыт, и я сейчас – инструктор, тренер, учитель.
Гусар едет медленно, дёргано и довольно неуклюже, пару раз затормозив и остановившись совсем. Но целых три флажка всё же роняет. Подъезжает и останавливается рядом. Показываю ему большой палец вниз. Гусар согласно кивает и наблюдает, как Кот и Чех ставят сбитые им флажки. Леший стоит в начале «змейки» и корректирует: чуть правее, чуть левее. Гусар только что получил права, и опыт вождения у него – никакой.
Вторым заходит Витамин. Он проходит серпантин с некоторыми ошибками, то поворачивая чуть раньше, то вылетая за флажки дальше, чем нужно. Но все флажки стоят. Он подъезжает к нам и встаёт рядом. На лице – блаженство. Машу ему кистью руки наподобие прощальных взмахов – средненько. Он кивает головой и разводит руками.
Рубль идёт по «змейке» агрессивно и довольно быстро. И слишком торопится. Один флажок падает. Отъезжает в сторонку с недовольной миной, махнув нам раздражённо. Кот бросается к сбитому флажку.
Шармань. Я напрягаюсь, пока она летит лихими зигзагами, взвизгивая шинами. И с трудом верю своим глазам. Флажки стоят. Все! Она подъезжает и встаёт поперёк моего капота. Показываю большой палец вверх и развожу ладонями в молитвенном жесте друида – я восхищён. Она улыбается и шлёт мне воздушный поцелуй.
Все остальные – на травке по другую сторону «фигурки» от нас. Они машут руками и что-то кричат, но мне не слышно что.
Шармань сдаёт назад, пропуская меня, и указывает головой в сторону «змейки». Киваю и срываюсь с места. Захожу в начало, останавливаюсь и несколько секунд оцениваю своё состояние. Поймал себя на избыточном возбуждении. Хочется свернуть горы, разбить на их месте пруд и напустить туда зеркальных карпов. В таком ажиотаже ехать нельзя! Сбрасываю все эмоции и настраиваюсь. Перед глазами – только флажки. Сливаюсь с автомобилем в одно целое. Несколько раз слегка газую и ощущаю дрожь своего «верного коня», готового ринуться «в бой». Вот теперь я готов. Весь мир перестал существовать, остались я-автомобиль и два десятка флажков.
Прохожу на пределе своих возможностей. С визгом разворачиваюсь и резко останавливаюсь. Мне можно не смотреть на линейку флажков, я чувствовал, как они пролетали мимо меня. Флажки стоят. А через площадку бежит Мармеладка. За ней, заметно отставая от неё, тянутся остальные. Что приключилось?
Выхожу из машины. И первой меня сносит Шармань! Она откуда-то сбоку налетает на меня, всем телом припечатывает к дверце машины, обнимает неожиданно сильно, так что едва не трещат рёбра, и целует в щёчку! Чуть отрывается от меня и издаёт целый каскад звуков. Ничего не разобрал.
- Обалденно!! – формулирует она, наконец, членораздельно. – Научишь? Я хочу посидеть с тобой рядом, когда ты так летишь! И каждой клеточкой ощутить то, что чувствуешь ты!
Мармеладка тормозит в метре от нас. В её глазах – вся желчь мира.
- Мне погулять в сторонке?! – обида плещется из неё через край. – Совсем уже всякое бесстыдство потеряли! Прямо на моих глазах! Даже не знаю, кого убивать первым, – кажется, слегка приходит она в себя. – Ме;сти жажду. Пепел Клааса стучит в моём сердце; !
Мы с Шарманью неожиданно для нас обоих замечаем, что всё ещё стоим тесно обнявшись! Оказывается, я тоже успел крепко прижать её к себе. Шармань смущается. Надо же, как мило она умеет смущаться! Мы размыкаем объятия и слегка отстраняемся друг от друга. Шармань переминается с ноги на ногу и отходит.
- Научу, – бурчу ей вслед и внимательно рассматриваю свои туфли.
Мармеладка опирается спиной на машину рядом со мной:
- У вас это – серьёзно?
- Ты о чём? Я её даже не целовал ни разу, – говорю шёпотом, чтобы слышала только она.
- При чём здесь это? – удивляется Мармеладка. – Я же о другом. Сравнил, тоже мне, Божий дар с яичницей!.. Ладно, поживём – увидим. А то обозначу то, что ты ещё сам не понял… – добавляет она совсем тихо.
Все толпятся где-то на границе моего сознания и о чём-то возбуждённо кричат. Кажется, им понравился мой «проход пешки в ферзи». А я думаю о Шармани. И пытаюсь понять – что же я чувствую?
Поднимаю глаза и вижу Шармань стоящей в сторонке. Её здесь нет. Она настолько глубоко ушла в свои мысли, что совершенно не замечает Чеха, что-то негромко говорящего ей. Чех досадливо машет рукой и отходит.
Ещё раз непонимающе обвожу всех глазами. Их слова бьются о мою голову, но отлетают от неё, внутрь не попадая.
Снова скашиваю глаза на Шармань. И встречаю бездонную пучину её взгляда. И захлёбываюсь в противоречивых ощущениях. Её или моих? Через несколько лет я выясню, что я – экстрасенс. И даже хороший экстрасенс. Но пока я об этом не подозреваю.
Я редко смотрю людям в глаза. Но не потому, что мне есть что скрывать. Просто глядя человеку в глаза, я отчётливо читаю его мысли и истинные чувства. Часто такое «прочтение» доставляет немало неприятных минут, да и представляет собой, на мой взгляд, что-то, очень напоминающее подглядывание в замочную скважину. Люди не ждут такого «подвоха» и не всегда готовы говорить только правду.
А пока я искренне уверен, что в этом нет ничего особенного, и так чувствуют все. И мы смотрим друг другу в глаза, не отрываясь. Долгие три-четыре секунды. Много позже выяснится, что Шармань обладает теми же способностями. Но выяснится это много позже.
14. Уроки вожделения
Сегодня вечером увижусь я с тобою,
Сегодня вечером решится жребий мой,
Сегодня получу желаемое мною –
Иль абшид на покой!
А завтра – чёрт возьми – как зюзя натянуся,
На тройке ухарской стрелою полечу;
Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,
И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!
Но если счастие назначено судьбою
Тому, кто целый век со счастьем не знаком,
Тогда… о, и тогда напьюсь свинья свиньёю
И с радости пропью погоны с кошельком!
Д.В. Давыдов
Сюита позвонила на следующий день рано утром, когда мои родители ещё собирались на работу. Мама разбудила меня, и я полусонный подошёл к телефону. На ощупь. Глаза открыть не было ни желания, ни сил.
- Какому кретину спозаранку приспичило получить по рогам? – «дружелюбно» интересуюсь я ровным, без интонаций, голосом сомнамбулы.
- Это я, Булька, – Сюита. Приспичило, не скрою. Только не по рогам, а пониже. Придумай что-нибудь, как отделаться на весь день от Мармеладки. Я хочу побыть с тобой. Еле до утра дотерпела. От Рубля я отмажусь.
- Ты что, с’ума с’шла? Что, прям щас? Скоко время? Я ещё не проснулся!
- Пол седьмого. Предки у тебя скоро свалят?
- Через полчаса-час.
- Пол девятого я буду у тебя.
Я открыл рот сказать что-нибудь «задушевное и ласковое», послушал короткие гудки и положил трубку, с третьего раза попав на рычажки. Доплёлся до кровати и уснул сном праведника.
Звонок в дверь раздался ровно в пол девятого. Чертыхаясь, прошлёпал в одних плавках через всю квартиру и распахнул дверь. Сюита буквально впихнула меня в квартиру и закрыла дверь сама.
- Ой, какой ты тёпленький и расслабленный со сна, – замурлыкала она, обняв и поцеловав меня на пороге. И рывком стаскивая с меня плавки: – А вот так ещё лучше!
От неожиданности я даже почти проснулся. Сюита отступила на шаг и принялась рассматривать меня, облизывая губки. Взгляд её, в основном, упирался в середину моего роста.
На ней – чёрные туфельки на высоком каблучке, чёрная футболка с дурацкой блестящей надписью «Олимпиада’80 – борьба за мир!» (при чём здесь одно и другое? и, вообще… fighting for peace is fucking for virginity; !), чёрная мини-юбка не по моде, но по фигурке.
- Кофе хочу, - заявила она, ногой отшвыривая в сторону мои плавки и волоча меня на кухню. – И сам выпей, глядишь, – проснёшься. И не вздумай меня стесняться! Я тебя уже во всех видах не в первый раз вижу. И балдею от того, что вижу.
Стесняться мне в голову не пришло, поэтому молча сажусь на табурет и с растущим интересом смотрю на её хлопоты с чайником.
- А сама раздеться не хочешь?
- Нет пока. Меня вдруг жутко возбудило, что ты голый, а я одета. Трусики только сниму – промокли.
Сюита так ловко освободилась от лишнего предмета туалета, что я даже ничего не успел рассмотреть. Короткая юбка опять всё скрыла. По прошлым встречам помню лишь, что выбрито там всё исключительно гладенько.
Чайник ещё не успел совсем остыть и вскипел быстро. Она разлила два бокала, помешала сахар и подошла вплотную, глядя на меня сверху вниз. Я положил ей руки на талию, оказавшуюся на уровне моих глаз, она упёрлась ладонями в мои плечи и медленно опустилась ко мне на колени… Юбка так ничего и не показала, но и не помешала…
…Отдышавшись, но не вставая, Сюита протянула мне мой кофе и взяла свой:
- Мне понравилось! Вот так, не раздеваясь. С тобой совсем голеньким. Выпей кофе, немного перекуси, и продолжим. Я уже ощущаю внутри себя твою растущую готовность, но посиди пока, не дёргаясь…
Она старалась не шевелить бёдрами. Снять с себя футболку и юбку не позволила. Накормила, напоила ещё одним бокалом кофе…
…Сюита облизнула пересохшие в страсти губы и тряхнула своей чёрной гривой:
- Звони Мармеладке. Сегодня ты на весь день – мой.
Телефон – на полочке над софой. Сразу позвонить не получилось…
…Лёжа рядом с запыхавшейся и уже голенькой Сюитой, набираю номер Мармеладки и лихорадочно придумываю, куда я срочно уезжаю, и почему меня не будет дома весь день. Мармеладка отвечает со сбившимся дыханием и слегка невпопад. И я вдруг слышу тихий голос Чеха, что-то подсказывающего ей. Внутренне усмехаюсь – хороша у нас парочка! Впрочем, парочка ли? Тепло прощаюсь и вешаю трубку.
Сюита томно изгибается с плавной кошачьей грацией и смотрит на меня заинтересованно:
- Чему ты так загадочно ухмыляешься?
- Да вот подумал – может, зря я Чеху привет не передал? Интересно, с кем сегодня будут Шармань и Рубль?
- Насчёт Шармани не знаю, думаю, не пропадёт, а Рубль – с Белкой. Это я знаю точно. А у Кота какая-то шатенка на стороне.
- Ты его не ревнуешь?
- Рубля? С чего бы? Пусть развлекается. Захочу – прибежит. Белка мне – не конкурентка. Вот тебя – да, ревную. Потому и еле дотерпела до утра… Но не к Мармеладке.
- К кому же?
- К королеве Марии Антуанетте, - внезапно свирепеет Сюита. – Забыли обо всех! Сегодня ты мой и баста! Как ты хочешь ещё?..
…Ближе к вечеру едем к Коту на дачу. Вместе с Сюитой. Сегодня здесь общий сбор. Здесь уже Леший с Наткой, Гусар с Янгой и Шармань. На нас смотрят с интересом, но вопросов не задают. Похоже, про нас с Сюитой уже все знают.
Через несколько минут приезжает Белка и тут же традиционно вешается Коту на шею. Следом – Мармеладка. Мы тоже приветствуем друг друга как всегда. Ничего не изменилось. Рубль и Чех приезжают почему-то вместе. Чех равнодушно чмокает Шармань в щёчку и удаляется на кухню помочь Сюите с бутербродами. Он уже давно почти открыто увивается вокруг неё. Без малейших шансов на успех. Кнопка с Витамином появляются последними.
- С кем ты был днём? – спрашивает вполголоса Мармеладка.
- С Сюитой, – не вру я. – Как тебе Чех?
Мармеладка тихо ойкает и испуганно смотрит на меня.
- Разве я что-то сказал? – удивляюсь я. – Ты мне – не жена.
- Я разозлилась, как ты вчера обнимался с Шарманью. И позвонила утром Чеху.
- Тоже пол седьмого?
- Нет, в девять. Сюита позвонила тебе в такую рань?! И ты её не прибил?
- Не дотянулся по телефону.
- Ты останешься со мной?
- А сейчас я с кем? Одного не пойму – что нас всё ещё держит всех вместе?
- Дружба, общность интересов, взглядов, воспитания, вкусов. И ещё вожделение. Безадресное, просто вожделение и всё… И здоровый инстинкт здесь ни при чём, потому что рожать мы никто не собираемся… Ты бы отказался от Белки, Янги, Кнопки, Натки, если бы они вот так же предложили бы себя?
- Не знаю… Нет, наверное… Ты всё ещё хочешь остаться со мной?
- Да. И сейчас как никогда. А ты заметил, что мы никто не говорим о любви?
- Заметил. И что?
- А то, что можно спать с одними и любить совсем других… Но мы пока никто не любим… Я не перечислила в общем списке Шармань, а ты даже не спросил про неё. Не слепая, вижу.
- У тебя интересное зрение. Ты видишь то, чего нет.
- Возможно… ПОКА нет.
15. Турбаза
В котелке уха остынет.
Станет холодно костру.
Волосинками твоими
Я укроюсь и усну.
И пускай мой сон не сладкий
И мурашки в голове –
Я не буду спать в палатке,
Буду прямо на траве.
А когда проснутся ветры,
Попрощаюсь я с тобой
И уйду… за сорок метров –
Вниз по склону за водой.
Ю.М. Устинов
Мы приобрели курсовки на турбазу и занимаем два больших домика. Один – на семь парней, другой – на семь девчонок. В каждом домике – большая общая зала и отдельные комнатки на одного! А также общий на домик туалет и две душевые кабины. О таком комфорте мы даже не мечтали!
Въезжаем шумно и буйно, устроив цирк с фанфарами на всю турбазу. И сразу привлекаем к себе всеобщее внимание. На нас косятся, о нас судачат, но признают в нас крайне самобытную и, главное, умную Компанию. Мы держимся с вызовом, задиристо и не чураемся откровенного эпатажа. Нас даже слегка побаиваются, но уважают за абсолютную независимость и тесную сплочённость. Один за всех, и все за одного! Это – Прайд! Временами наглый, циничный внутри себя, но достаточно тактичный к другим, единый и нерушимый. И абсолютно самодостаточный и не приемлющий в свои ряды чужих.
В первый же вечер домики из мужского и женского превратились в смешанные. Все разбрелись по традиционным парам. Кто-то из администрации уже ночью (по тем временам – обязательно) попытался поблюсти нравственность, но получил такой отпор, что больше к нам с этим уже никто не приставал. И вся администрация турбазы старательно в упор не замечает нас.
Мы повесили рисунки на дверях своих комнат. На моей нарисован оранжевый бульдозер, разгребающий какую-то кучу неведомо чего. Мармеладке я нарисовал вазочку с конфетами и лежащую перед ней розочку, Белке – натуральную белку, грызущую орех, Кнопке – огромную канцелярскую кнопку, украшенную ленточкой с бантиком, Коту – присевшего перед прыжком тигра с оскаленными клыками. Коту тигр настолько понравился, что позже он даже увёз его с собой домой.
Рубль нарисовал себе здоровенный юбилейный рубль с крейсером Аврора и шпилем Адмиралтейства. Сюите он изобразил шикарный чёрный концертный рояль с поднятой крышкой, Гусару – сомнительного происхождения крепкого мужика с закрученными усами на тощеньком коне (с гусарами он у меня почему-то никак не ассоциировался), Витамину – необъятный резиновый клистир и градусник (объяснив это медицинской тематикой), Лешему – что-то страшненькое, оборванное и жутко грязное, выглядывающее из густых кустов. По последнему рисунку мы даже слегка поспорили всей компанией, но потом всё же признали, что, наверное, настоящие, уважающие себя лешие именно так и должны выглядеть.
Чех нарисовал себе на редкость привлекательную явно холодную бутылку пива в капельках воды, Янге – маленькую девчушку в коротком платьице и сплошняком в обильных бантиках, Натке – блестящую корону как нашей Королеве. Больше всего затруднений вызвал вопрос – что нарисовать Шармани. Все сообща долго спорили на эту тему, пока сама Шармань, пока мы шумели и даже ругались, не изобразила гигантский вопросительный знак на весь листок. Его и решили ей оставить. Тем более, что других идей так ни у кого и не возникло.
Единственное неудобство – отсутствие замков или даже крючков на дверях комнат. Но договорились ни к кому не заходить без стука по косяку двери.
Я лежу рядом с безмятежно спящей Мармеладкой и слушаю чьи-то негромкие сладострастные стоны. Попытался определить кто это, но на десятой секунде бросил. Какая мне разница? Кому-то хорошо. Подумал о Шармани. Она сейчас с Чехом в соседнем домике. Надеюсь, что и ей хорошо тоже. Она мне ОЧЕНЬ нравится, но ревности почему-то нет. Пожалуй, даже наоборот, меня бы напрягло, если бы она была одна, а я в это время – с Мармеладкой, Сюитой, Мариной и ещё чёрт знает с кем из тех, кого уже не вспомнишь.
Представил себе Сюиту в объятиях Рубля, потом Мармеладку в объятиях Чеха. Покрутил эти мысленные картинки и так и этак. Никаких эмоций. Смачно от души плюнул на всё и заснул. Снилась Шармань. Со мной.
Рано утром всех будит истошный вопль Натки. Боевой клич суринамской мартышки рождается где-то между домиками, сметает с них шелушащуюся побелку и уносится зигзагами через всю турбазу в сторону леса. Просыпаются все. Лесная живность, бросив пожитки, сплочёнными неслыханным катаклизмом рядами улепётывает в соседний лес, птицы гроздьями сыплются с неба, с перепугу забыв махать крыльями. Где-то на погосте небольшой деревушки за лесом в трёх километрах от нас мёртвые встают из могил и недовольно щурятся на осторожно выглядывающее из-за горизонта одним удивлённым глазом солнце. Крохотные облачка затравленно жмутся друг к другу в маленькую дрожащую стайку в дальнем уголке небосвода… Я мог бы ещё продолжить, но Мармеладка спросонья крепко впечатывает мне острым локтем по рёбрам и моё воображение улетучивается.
Нет, ничего непоправимого не произошло. Это – побудка. На сегодня у нас намечен поход в Ягодинский лес.
По всему домику гуляет шорох спешно натягиваемой одежды под аккомпанемент сонных ворчливых мужских и женских голосов, живописующих Натку в таких подробностях, о которых не подозревали ни она сама, ни все её многострадальные предки до седьмого колена включительно. Матерных слов мы при женщинах не употребляем, но русский язык достаточно богат, остроумен и красочен и без них. И воображение ни у кого из нас не хромает.
Вываливаемся из обоих домиков нестройной толпой, потягиваясь и поругиваясь. Натка сияет, довольная произведённым эффектом. Из окон соседних домиков выглядывают сонные физиономии их обитателей, но от комментариев воздерживаются, здраво предпочтя с нашей шумной оравой не связываться.
Солнце застыло в нерешительности – выкатываться ему дальше или переждать за горизонтом, пока мы азартно и громко разбираемся, кому что нести. Наконец, разобрались. Солнце вздрогнуло и покатилось дальше, а мы змейкой потянулись в лес. Турбаза облегчённо вздохнула.
Разбиваем на обширной поляне палатки. Семь двухместных. Разжигаем костёр. Кипятим в котелке воду и, обжигаясь, пьём, кто чай, кто кофе. Кому что больше нравится. Женщины настругивают неизменные бутерброды. Завтрак проходит на удивление тихо. По стволу сосны сбегает белка и блестит на нас удивлёнными глазками. Белка бросает своей тёзке кусочек хлеба, но испуганный зверёк мгновенно прячется. На всех накатывает сытое умиротворение.
Проснувшись в своей палатке где-то ближе к обеду, обнаруживаю с двух сторон мирно спящих под боком Сюиту и Мармеладку. Все одеты и всё цивильно, но куда, будьте здрассьте, смотрит Рубль? Стараясь не разбудить дам справа и слева, выползаю наружу. Костёр исходит последней струйкой дыма. Солнце уже почти добралось до верхней точки. Где-то заунывно и занудливо стрекочет кузнечик. Живых человеческих душ в зоне видимости не наблюдается.
Подбираю брошенный в траву альбом для рисования, нахожу неподалёку набор цветных карандашей и усаживаюсь, привалившись к сосне, поудобнее. Наш живописный сонный табор сам просится на лист.
Откуда-то из леса выходят Рубль, Леший, Белка и Натка. Они замечают альбом на моих коленях и молча усаживаются рядом, заглядывая в рисунок. Из своей палатки выбирается сонный Чех, протирает глаза и тоже присоединяется к нам.
Звонкий хохот Шармани и Янги издалека оповещает об их приближении. Обе в купальниках и мокрые. Но рассказать, что их так развеселило и где они нашли воду, они не успевают. Из моей палатки доносятся шум и визги. Мне уже всё понятно. Мармеладка и Сюита проснулись в объятиях друг друга!
На звуки корриды собираются все. Разгорячённые всклокоченные дамы выскакивают из палатки и щурятся на солнце. Встречают их появление бурными аплодисментами. Обе кидают на меня обжигающие взгляды, но решают не устраивать публичных сцен. Приклеивают на лица очаровательные улыбки и делают вид, что ничего необычного не произошло. И, хотя не верит им никто, но все соглашаются с предложенной игрой.
Постепенно все опять разбредаются кто куда. Вспоминаю, что здесь водятся косули и решаю прогуляться по лесу наудачу. Рубль и Витамин увязываются за мной. Отделаться не удалось и объясняю, как ступать по лесу так, чтобы не производить лишнего шума. И непременное условие – не курить.
Первым заметил их Витамин. Леший и Белка настолько увлеклись, а шли мы настолько неслышно, что мы едва не наступаем на них. Оба так увлечены сим сладостным процессом, что даже если и заметили нас, то внимания не обращают. Рубль дёргается как-то это громко прокомментировать, но мы с Витамином с двух сторон зажимаем ему рот и как можно тише стараемся удалиться. Рубль кипит, но идёт за нами безропотно. Белка недавно грубовато отшила его, и его, похоже, гложет обида.
Возвращаемся к костру. Натка о чём-то спорит с Шарманью. Янга и Сюита сидят рядом со скучающим видом. Чех и Кот при судействе Мармеладки играют в шахматы.
Натка бросает на нас скользящий взгляд и внезапно о чём-то задумывается. Шармань, размахивая руками, что-то ещё горячо ей доказывает, но замечает, что её не слышат, и смолкает, недоумённо глядя на нас. Я за всех пожимаю плечами. Откуда я знаю, о чём так вдруг задумалась Натка?
Ночуем мы в лесу, а наутро возвращаемся на турбазу.
16. ТА ночь
Описать и отмолить, чтоб не болело,
Выплюнуть со струпьями души,
Как победу праздновало тело…
Нет, не телом, бо;льшим мы грешим!
Ладно, нагрешил, но понял свято –
Оргии от чувства далеки...
Тьфу! Швыряю с отвращением куда-то
Эти генитальные стихи!
Александр Андреянов
- Правду, правду, ничего кроме правды, святую истинную правду, абсолютно голую правду и первобытно-нагую истину в своём ничем не прикрытом натуральном ви…, – пафосно уверяю я Натку и запинаюсь на полуслове.
Азартно блестя зрачками в полутьме комнаты, она стремительно стаскивает с себя лёгкие муслиновые брючки вместе с трусиками и двумя нервными рывками скидывает блузку. И остаётся в виде той самой Истины. Фигурка у неё – что надо! Точёно-стройная, но не худая. Тугая высокая грудь, округлая попка, длинные ноги… Иссиня-чёрная густая грива мелко вьющихся длинных волос слегка вызывающе всклокочена, слегка вывернутые ноздри длинного прямого тонкого носика едва заметно трепещут, а в пронзительно-чёрных глазах, размахивая трезубцами, пляшут бесенята. Она стоит напротив меня, совершенно не стесняясь своей наготы и не пытаясь ложно-скромно прикрыться.
- Ну, а ты? – на меня выжидательно смотрят два пистолетных дула её глаз. – Сам сказал: Правда должна быть голой. Или ты собрался мне врать, Бульдозер?
Не дожидаясь ответа, она хватает меня за ремень и начинает его расстёгивать, мимоходом одним ловким движением расстёгивая молнию на джинсах. Идиотская ситуация. В общем зале домика шумит вечеринка, и нас с минуту на минуту хватятся. На двери нет даже крючка. Но её азарт увлекает и меня. Ладно, где наша не пропадала? И там не пропадала, и здесь не пропадёт! Грех отказывать женщине. Особенно, в её стремлении раздеть тебя. Или словами Брюсова: ты – женщина, и этим ты права.
Натка завела меня в комнату Гусара расспросить правду о Лешем. Откровенно говоря, я, действительно, приготовился нагло ей врать и выгораживать друга.
Интересно, от кого Натка узнала? Надеюсь, не от Рубля?
- Ну, так что? Было у них? – Натка обхватывает меня, уже обшелушенного, руками за шею, крепко прижимается ко мне, особенно напирая гладким низом живота, и разгорячёно шепчет прямо в ухо.
- Ссс-шшш-ффф, - изрекаю я «глубоко осмысленную» фразу, не представляя, что отвечать, и чувствуя, как она весьма задела меня за живое своей более чем смелой выходкой. И уже не только выходкой. Одна её рука осталась на моей шее, а другая…
Я достаточно спокойно отношусь к наготе. С глубокого детства я рос в семье, где искусство было таким же необходимым и неотъемлемым атрибутом жизни, как воздух, вода, еда. В доме всегда звучала классическая музыка, с увлечением обсуждались спектакли и игра актёров театра, кино, балета. Художественные альбомы во многом заменили мне детские книжки с картинками. И обнажённая натура воспринималась как что-то совершенное и абсолютно естественное.
Но и равнодушным меня женская нагота не в абстрактном, а весьма конкретном и близком виде, разумеется, не оставляет. А уж когда ко мне ТАК прижимаются… да ещё ТАК увлечённо гладят… да ещё там, где… да ещё… ещё… ещё… Прости, Мармеладка!
Натка слегка дёргается и издаёт довольный стон, и тут же прижимается ещё плотнее. И тут же увлекает меня на пол. Стоя, – это, наверное, экзотично, но достаточно неудобно. Обоим.
…Дверь, естественно, распахивается в самый «нужный» момент. Мармеладка и Леший оказываются в первых рядах зрителей. Нет, врать не буду, оваций не было. Были возгласы, было шипение, был чей-то смех… Вы думаете, мы прервались и затравленно забились в угол? А вот и не угадали! В конце концов, все уже и так увидели всё, что только можно и во всех подробностях. Не прекращать же начатое из-за этого? Да ещё в самом разгаре! Видимо, такие же мысли мелькают и в голове Натки. Она только обнимает меня покрепче и выгибается напряжённой тугой дугой, впуская меня ещё глубже. Нам обоим в этот момент наплевать на всё, на вся и на всех. Пусть реагируют, как хотят! Не будут же они разнимать нас силой? Мы, видите ли, оба – против!
…Мы, похоже, слишком увлеклись друг другом и совершенно отрешились от окружающей обстановки. До меня не сразу доходит, что в то время, как острые ноготки обеих Наткиных рук исступлённо до крови терзают мои ягодицы, по щеке меня гладит чья-то третья рука. Я поднимаю взгляд от Наткиного дивно искажённого в страсти лица (всем женщинам страсть к лицу) и нос к носу сталкиваюсь с лицом голой Янги. Её маленькие острые грудки чуть подрагивают в такт подёргиваниям тела. Глаза сияют лихорадочным возбуждением. Сзади неё различаю худощавую фигуру Гусара, справа сплелись в недвусмысленных объятиях Белка и Витамин, слева – Мармеладка и Рубль, дальше кто-то ещё. Пары перемешались все. Одежды на всех не больше, чем на нас, то есть никакой. Ни фига себе компот! И когда это они успели? Рассмотреть новые подробности Янга не даёт. Пока Натка, дрожа от возбуждения, по-прежнему яростно извивается подо мной, явно поставив целью дотерзать меня окончательно, Янга впивается мне в губы таким страстным затяжным поцелуем, что окружающее на какое-то время вновь перестаёт меня интересовать.
Это был вечер безумства животной страсти. Все были со всеми. Поочерёдно и с несколькими сразу, во всех комбинациях и позициях (во всяком случае, говорю за себя). Кама-сутра внезапно стала книгой для дошкольников. Когда Шармань, Янга, Сюита и Белка взялись за меня вчетвером, я даже несколько подустал. Рухнули запреты, и сорвало тормоза. Личные симпатии стёрлись и забылись. Торжество неприкрытой физиологии. Апофеоз плоти.
В нашем кругу друзей групповуха больше не повторилась ни разу. Против этого после ТОЙ ночи оказались настроены все, кроме Кнопки, но она осталась в одиночестве, и её никто не поддержал.
А последствия ТОЙ ночи оказались непредсказуемыми.
17. Ручей Ягодинского леса (День 1)
vivace
Всё плещет ручей Ягодинского леса
Хрустальными звуками в памяти лет,
Разъехалась труппа и сыграна пьеса,
И вянет на сцене забытый букет,
Но, – слышишь? – вдали зарождается Слово,
То Слово раскрасит в рубиновый цвет
Страсть нашей Любви, как водой родниковой
Омоет печали, низринет основы…
Любовь…
Божество…
Откровение…
Свет!
Александр Андреянов
Под утро она просто увела меня в лес к знакомому ей ручью и сказала незамысловато и просто:
- Давай смоем всю эту грязь. Было здо;рово, пока… А потом мерзко. И останься со мной. Пока воспоминания не испортят окончательно то, что могло бы быть, но чего уже не будет.
Уже светает. Вода в ручье холодноватая, но не ледяная. И купание (голышом, конечно – уж после всего то!) взбадривает и веселит нас. Мы с хохотом плещемся по колено в воде (глубже места не оказалось), брызгаясь друг на друга и растирая друг друга полотенцами и просто руками, чтобы не замёрзнуть. А в какой-то момент растирания приобретают совсем иной смысл. Мы выбираемся на берег, расстилаем одно одеяло на траве, накрываемся другим (одеяла и полотенца догадалась прихватить Шармань)…
- Удивительно, я думала, получу после этой ночи стойкое отвращение к сексу, - хрипит Шармань, с трудом восстанавливая дыхание.
- Тогда почему ты выбрала именно меня? Я в твоём представлении – наименьшая из потерь?
- Балда ты наибольшая. Потому и выбрала, что ты – самый нежный и чуткий из всех. Любая грубость меня сейчас добила бы окончательно. И ещё ты – самый решительный. И всегда доводишь дело до конца. Одно слово – Бульдозер. Но мне это нравится. Нравится, что тебе можно довериться, когда сама не знаешь, что делать. Ты всегда найдёшь выход. И за себя, и за других.
- А что НЕ нравится?
- Твой аналитический ум. Тебе обязательно всегда надо расставить все точки над «И». А иногда так приятно не думать ни о чём. И пусть всё плывёт, как плывёт. Или горит, как горит. Синим пламенем. Ещё то, что ты всегда очень долго колеблешься, слушаешь все дурацкие советы и мнения. И ещё то, что, решив что-то и за себя, и за других, ты перестаёшь интересоваться их мнением. Да, твои решения всегда удивительно правильны для всех оптом, но не для каждого в отдельности. Каждому в отдельности от них часто больно. Пока ты не принял решение, тебя ещё можно свернуть, а потом… Бульдозер!
- Да, эти недостатки я за собой знаю. Потерпишь?
- Постараюсь обратить их в достоинства. Это ведь как посмотреть. Тебе бы армиями командовать. Шарман бы генералиссимус получился. И чуткий, и волевой.
Солнце, оказывается, уже выкатилось из-за горизонта и пытается заглянуть к нам под одеяло. Укутываемся поуютнее и в обнимку дремлем. Шармань оплела меня руками и ногами, доверчиво уткнулась тонким носиком с ощутимой горбинкой в плечо и чуть слышно посапывает. Тонкие губки крохотного, словно вечно чем-то обиженного ротика подрагивают, словно она что-то хочет сказать мне во сне. Я каждой клеточкой ощущаю всё её упругое гибкое тело, крохотные соски маленьких, похожих на перевёрнутые блюдца грудок щекочут меня. Чувствую гладкое и всё ещё влажное под заброшенной на меня идеально-точёной ножкой. С маленькой, но с высоким подъёмом ступнёй и тонкой щиколоткой. Зрительно представляю врезавшиеся в память изящные икры, узкие, но гладкие коленки, фигурную ложбинку под коленкой, плавную линию бедра. Тугая высоко поднятая попка словно старается втянуть в себя низ живота и внутреннюю сторону бёдер, создавая непередаваемо напряжённые линии. Еле намеченный рельеф плоского животика резко перетекает в крутые изгибы удлинённого узкого таза и охватывает поистине осиную талию. Слегка выступающие лопатки оттеняют ложбинку спины. Хрупкие узкие плечики отчётливо прорисовывают линии ключиц. Грациозную длинную шейку ощутимо оттягивает назад собранный в толстенький растрёпанный хвостик непослушный водопад невыносимо-чёрных вьющихся волос до середины лопаток. Острые локотки, гибкие и подвижные тонкие кисти рук, узкие твёрдые сухие ладошки. Невысокая, почти маленькая, она кажется высокой и вытянутой в струну.
Её длинные невесомые нервно-чуткие пальчики неосознанно чуть шевелятся на моей спине. Запах её тела сводит меня с ума. Особый пряный запах удовлетворённой женщины. Я то проваливаюсь в дремоту, то приоткрываю глаза – нет ли чужаков вокруг? Я чувствую себя мужчиной, которому ЕГО женщина доверила всё, и свою охрану в первую очередь.
Осторожно убираю густой жёсткий локон, настырно старающийся попасть ко мне в рот. Локон пахнет чуть горьковатым знакомым ароматом, шершавым ароматом зрелого миндаля. Уснула она крепко. Спи, шальная, но умная девчонка, спи спокойно.
- Спят они тут, голубки;! – возмущённый вопль Чеха неожиданно раздаётся откуда-то сзади, со стороны затылка.
Осторожно выворачиваю голову, что, впрочем, уже не нужно. Они вываливаются на поляну всем скопом и окружают нас полукругом, возбуждённо крича и размахивая руками. Шармань проснулась и, жмурясь на солнце, непонимающе осматривает их вид – одеты все, как попало и явно наспех.
- На вахте сказали, что вы ушли в лес ещё затемно – поясняет Витамин, - вот мы и пустились в розыски. Часа два уже ищем. Сам же слышал, зэки бежали с зоны. Неспокойно в лесу.
Про зэков я, честно говоря, не вспомнил. Хотя, да, по всей турбазе несколько раз вчера громко объявляли об этом. Впрочем, какое мне до них дело? Столкуемся. А если нет… Постоять за себя и своих девчонок нас учить не надо. Хватило бы здоровья и жизни. Сил и воли хватит. Проверено.
Мы переглядываемся с Шарманью, синхронно усмехаемся, внезапно (и отныне уже навсегда) понимая друг друга без слов, и киваем головами. Одеяло рывком отлетает в сторону, мы, не спеша, встаём и, нарочито медленно и слегка рисуясь, идём к аккуратно сложенной метрах в трёх под кустиком одежде. Стесняться после ТАКОЙ ночи, пожалуй, – лишнее.
- Ого! Им ещё и не хватило! – возмущается громче всех Мармеладка. – Мы тут все ноги себе посшибали по всем буеракам, а им хорошо! Я в гневе! – резюмирует она и шипит уже совсем по-змеиному в адрес Шармани: – И в лллютой зззависти, Шшш-шшарррмаа-ань.
Мы одеваемся преувеличенно долго. Я помогаю ей завязать обе детали купальника – они держатся на узких тесёмках. Она картинно плавно изгибается под моими руками, помогая мне в этом начинании. Уже одетая Шармань обхватывает меня, застёгивающего последнюю значимую пуговицу, руками за шею. Поцелуй длится вечность. Отмечаю краем сознания как тихо на поляне. Журчит ручей, щебечут какие-то пичуги, еле слышно шелестит листва.
Отрываемся друг от друга в полуобморочном состоянии. Глаза Шармани закрыты, она обвисла на мне всем телом, и я придерживаю её, чтобы не упала. Тонкие губки чуть трогает ласковая улыбка.
Они все стоят здесь. В двух-трёх метрах от нас. Не шевелясь. И не сводя с нас глаз.
- Ну, вот и нет больше с нами Бульдозера и Шармани, – первой подаёт признаки жизни Натка. – Им теперь довольно друг друга.
В голосе звучит какая-то неизбывная тоска о чём-то своём. Взгляд упирается в невидимую точку в стороне от нас. Кто-то протяжно вздыхает, но никто не добавляет ни слова.
Я обхватываю Шармань за талию (до чего же она хрупкая!) и увожу от ручья в сторону турбазы. Никто не идёт за нами следом. Пройдя несколько метров, слышим отдаляющийся негромкий гул голосов сзади. Они все остались на поляне и что-то вполголоса обсуждают. Шармань поворачивается ко мне и улыбается:
- Это они о нас с тобой.
На турбазе прохожу мимо домиков и иду в другой конец лагеря. Шармань бросает на меня мимолётный удивлённый взгляд, но, не возражая, идёт рядом. Мне срочно понадобился кладовщик дядя Вася. Хромой, хронически небритый, безальтернативно вечно пьяный и, судя по виду, помнящий восстание декабристов на Сенатской площади. Но на редкость добрый и отзывчивый. Нахожу его в его «бендежке»:
- Дядя Вась, выручай. На тебя вся надежда. Щеколда, крючок, амбарный замок – что угодно, закрывающее дверь насмерть. Плачу; сколько скажешь, только выручи.
Дядя Вася окидывает нас заинтересованным взглядом, тепло и дружелюбно усмехается и скрывается за стеллажами. Выносит здоровенный засов, способный выдержать не одно нашествие гуннов:
- Надёжней нет. А денег не надо. Вы – ребята хорошие. Для вас не жалко. А нальёшь вечером стаканчик «чернил», до утра буду добром поминать. Сам был молодой. Помню ещё. Да, постой, гвозди дам. Чем прибивать-то будешь? Молоток у вас в домике свой должен быть. Поищи.
Засов я прибил на двери с жирным вопросительным знаком.
Когда они пришли, в дверь кто-то торкнулся только однажды. Комментариев по поводу закрытой (!) двери мы не услышали. Вышли мы только вечером, зверски проголодавшись.
Нас осмотрели с интересом. Но никаких вопросов никто не задал. Сюита заботливо налила обоим кофе, а Белка пододвинула поднос с пирожками. Глаза у нас слипались от усталости и поблагодарили мы, покивав головами и тихо устало улыбнувшись.
Да, и всё-таки зашли в буфет, а оттуда занесли дяде Васе бутылку креплёного красного.
18. Наш Домик (День 2)
Шёпот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица,
В дымных тучках пурпур розы,
Отблеск янтаря,
И лобзания, и слёзы,
И заря, заря!..
А.А. Фет
Проснулись мы поздно, попытались встать, но снова забылись друг в друге. Мир перестал существовать вне нас самих. Но открылся бесконечный Мир внутри. Внутри того таинственного целого, половинками которого мы себя внезапно ощутили у ручья Ягодинского леса.
- Алька, я так мечтала об этом, - журчит тихой речкой Шармань, - с того первого дня, когда увидела тебя небритым и в мятой стройотрядовской куртке. Я второй день была в вашей компании, а ты уехал. На следующий день. В Самару. А я так боялась, что Чех меня бросит. И я больше не смогу быть среди вас.
- Ты постоянно снилась мне в Самаре. Врать не буду, у меня там была Марина. А думал почему-то о тебе. И собирался пытать Чеха где он тебя встретил, выяснить адрес… Приехал, ты – с нами! И «окрестили» тебя так ласково – Шармань! Я обрадовался. Не знаю чему. Ты ведь была с Чехом.
- А думала о тебе. Чех быстро понял, что я не с ним. Мы говорили об этом. Я попросила его остаться со мной. Но дала ему вольную. Мне НАДО было быть среди вас. А Чех продолжил гулять, где вздумается. Да, мы часто спали вместе, но думали каждый о своём. Ты не ревнуешь?
- Удивительно, но нет. Я ведь тоже спал с Мармеладкой и с Сюитой. А, закрывая глаза, видел тебя. И с Наткой в ТУ ночь я был с тобой. Не понимаешь?
- Хм. Понимаю. Ты ведь рассказываешь обо мне. В тот день, когда ты приехал на дачу к Коту с Сюитой, я знала, что Чех с Мармеладкой. И поняла, что ты с другой. Я переспала с досады с прыщавым юнцом из соседнего подъезда. Он давно ко мне клеился. А представляла тебя. А когда открыла глаза, меня чуть не стошнило! Сама себе никак не прощу. Дура набитая!
- Оба хороши!
- Вот только ТУ ночь я забыть, пожалуй, не смогу. Мне стыдно… Никогда не думала, что я – ТАКАЯ!
- Мне тоже. За себя.
- Побудь со мной до сентября… Пожалуйста… 30 августа я уеду. В Казань. В университет. Я там учусь.
- Я хотел просить тебя о том же. Побудь со мной… пока сможешь…
- Это я тебе обещаю.
Мы вышли из НАШЕЙ комнаты и удивились тишине. Никого нет. Нашлись все в зале соседнего домика.
- Можете больше не запираться в СВОЕЙ комнате, - вместо приветствия говорит Натка, - мы все теперь живём здесь. Не забывайте только запирать СВОЙ домик. Беглых зэков всё ещё не отловили.
- Мы так сильно всем мешаем? – без эмоций спрашиваю я. – Шумим сильно?
- Ну, и шума, и стонов, и даже вскриков хватает. Как и от всех нас, только чуть больше. Нет, дело в другом. У вас совсем не то, что у всех. И мы не хотим мешать вам. Так решили все, – голос у Натки грустный. – Мы же не слепые.
Мармеладка встречает мой взгляд и отворачивается. Успеваю заметить слёзы. Сюита задумчиво рассматривает шляпки гвоздей на досках пола и глаз не поднимает. Чех вымученно улыбается и пожимает плечами.
Белка пододвигает к нам уже готовый горячий кофе и тарелку с бутербродами. Тарелка большая, бутербродов много, но ничего почему-то не остаётся. Голод исчезает, а жажда – нет. Выпиваем по три стакана кофе и, наконец, сыто откидываемся на жёсткой тахте.
- С кем ты сейчас? – спрашиваю у Мармеладки.
- Со мной, - отвечает за неё Чех. – Извинений не прошу. И ты у меня не проси. Мы – друзья?
- Ты сомневаешься? Да, друзья. У остальных всё так же?
- С изменениями, – отчитывается за всех Кнопка. – Я теперь с Гусаром, Янга с Лешим, а Натка опять с Витамином. Сутки с лишним, пока вас не было с нами – срок долгий. Вчера вечером вы ведь, к нам выходя, к нам не возвращались. Сюита по-прежнему с Рублём, а Белка с Котом. Так им удобнее.
- За меня не говори, - ворчит Сюита, - но, пожалуй, да, удобнее. Привычнее… Ты счастлив? – вскидывает она на меня глаза.
- Да.
- А ты? – Сюита смотрит на Шармань в упор.
- Да.
- А ты ослепла?! – злится вдруг Натка. – Зачем спрашивать об очевидном? Завидую я тебе, Шармань. По-хорошему завидую. И тебе, Булька.
Витамин уводит разговор на нейтральную тему. Немного поспорили о Хемингуэе. Но тема быстро выдохлась. Рубль рассказал пяток новых анекдотов. Откуда он их только берёт? Все дружно посмеялись, но общее грустное настроение неведомых поминок так и не улетучилось.
Шармань кладёт мне обе руки на плечо, прикладывает голову на свои ладони и тихо что-то мурлычет. Замираю, наклоняюсь к ней и негромко переспрашиваю.
- Я счастлива, - говорит она так же тихо, но отчётливо. – И мне всё равно, что о нас скажут, и что с нами будет завтра.
Замечаю, что глаза её слипаются, извиняюсь за обоих, и мы уходим.
Слышно как за нашей спиной жужжит муха.
Мы вздремнули после обильного завтрака в СВОЁМ домике. И до вечера проговорили обо всём. Она рассказала мне всю свою жизнь. А я – свою. И волна нежности вновь захлестнула нас.
Как к хрупкой фарфоровой вазе таинственной эпохи Мин едва прикасаюсь кончиками пальцев. Откидываю жёсткий упругий локон, падающей ей на глаза. И стремительно падаю в бесконечность двух чёрных сияющих бездн. Захватывает дух и закладывает уши. И звенят бубенчиками прыгающие влажные искорки её ласковых глаз. Затмевающих весь мир. Отменяющих весь мир. Стирающих весь мир. И Рождающих мир Другим.
…Уже темнеет. Мы сидим на крылечке своего домика и смотрим в небо. На нём… загораются… Звёзды! Пушистые, добрые, ласковые, колючие, отстранённые, злые, далёкие, близкие и бесконечно родные. Шармань описывает каждую как давнюю и близкую подругу. А волны моих воспоминаний плещутся тихим речным прибоем, омывая растущие утёсы ЕЁ миров. Я слегка поправляю её. И глаза её вспыхивают восторгом: «Да, так лучше, точнее!». Я молчу о том, что скрыто в глубинах моей памяти. И чувствую её молчание. Но я не хочу касаться этих глубин, пугаясь сделать ей больно. Это – слишком личное. И пусть оно останется в её душе. Потому что, пересекшись ЭТИМ, мы уже не сможем остаться СОБОЙ. Я заглядываю в её глаза и вдруг отчётливо ВИЖУ, что она чувствует так же. Рано. Мы не готовы стать ОДНИМ.
В домике напротив горит свет. Слышится смех. Звучит музыка. Но нас не тянет к людям. Все, кто нам нужен сейчас – рядом. Наши пальцы встречаются на полпути. И застывают, едва касаясь друг друга. Их кончики щекочут искорки, пробегающие между ними.
А бездонное звёздное небо умещается в зрачках визави.
19. Прыжок с последствиями (День 3)
Кляните нас: нам дорога свобода,
И буйствует не разум в нас, а кровь,
В нас вопиёт всесильная природа,
И прославлять мы будем век любовь.
В пример себе певцов весенних ставим:
Какай восторг – так говорить уметь!
Как мы живём, так мы поём и славим,
И так живём, что нам нельзя не петь!
А.А. Фет
Мы снова в Ягодинском лесу. На той же поляне. Тот же табор из семи двухместных палаток. И те же лица. Но изменилось ВСЁ!
По-другому шелестит листва, по-другому растёт трава, по-другому щебечут птицы. Пыльная зелень блестит огранёнными изумрудами, бриллианты тускнеют на фоне бликов ручья и прозрачная лазурь ясного неба отрывает ноги от земли.
Мир изменился. Мы изменили его вместе. И он уже никогда не станет прежним. Будут меняться люди, будет меняться время, будет меняться всё, но ЭТОТ МИР останется с нами. И тогда, когда мы будем вместе… и тогда, когда мы будем врозь.
Витамин что-то увлечённо рассказывает с заметным еврейским акцентом, всегда вылезающим, когда он волнуется. Когда волнуюсь я, ко мне из детства заходит «на огонёк» тот же акцент, но у меня он еле заметен внимательному слушателю. А таких в жизни немного.
Я пытаюсь сосредоточиться на разговоре, но слова порхают цветными бабочками вокруг меня и их периодически сносит ветер моих мыслей. Предмет моих мыслей сидит рядом с тем же отсутствующим видом. Шармань сейчас далеко. И Шармань сейчас во мне. Скашиваю глаза, невесомо глажу взглядом тонкий носик с горбинкой, тонкие губки, острый подбородок. Розовое маленькое ушко пугливым зверьком чуть выглядывает из-за гривы непослушных волос…
Шармань вздрагивает и поворачивается ко мне.
- Что, Аленький? – спрашивает она с такой бесконечной заботой в голосе, что в горле у меня мгновенно пересыхает.
Аленьким меня называла в детстве бабушка. Когда была в чём-то очень довольна мной. Я рассказывал Шармани об этом. Я улыбаюсь и пытаюсь согреть её своей улыбкой, окутать ею, опеленать и защитить. Не знаю от чего. От всего лишнего, злого, ненужного. Сколько его, всего ненужного встречается нам в жизненном пути!
Шармань расцветает ответной улыбкой, ласково жмурится и утыкается мне носиком в воротник. Я обнимаю её крепко, но бережно. И утопаю в её волосах. Её волосы отчётливо пахнут Счастьем.
- Бульдозер!! Шармань!! – крик Янги пробивается сквозь плотную вату, завязая и судорожно проталкиваясь вперёд.
Поворачиваем головы в недоумении. Я чуть раньше, Шармань, тряхнув кудрями, чуть позже.
- Докричалась, наконец, - устало вздыхает Янга и щёлкает у нас перед носом пальцами. – ;;;; ;;;; – ;;;;;; ;;;; ;. Охрипнуть можно. Мы все собрались к ручью. Вы с нами? Или кто-то должен будет остаться. Зэки так и бродят где-то, а вы постоянно в отключке. Не бросать же вас таких беспомощных! Вас сейчас даже мышь покусает.
Помогаю Шармани подняться. Она сдирает футболку, цепляется за меня и, прыгая на одной ноге, путается в штанине. Предлагаю сначала снять кроссовки. Джинсы узкие и снять их, не разувшись, сложновато. Она послушно разувается и остаётся, наконец, в купальнике. Тоже раздеваюсь до плавок, и наперегонки несёмся к ручью.
Шармань влетает в ручей, не тормозя, на середине замысловато подпрыгивает и, изгибаясь всем телом, обрушивается на воду спиной. Волной буквально сносит сразу троих – Натку, Сюиту и Белку. Счетверённый визг эхом уносится вдоль ручья в сторону моря. До моря километра четыре, но в том, что он долетит, не сомневается никто.
Никогда бы не подумал, что из ручья глубиной чуть выше колена можно поднять такое цунами! Забрызгивает, кажется, даже верхушки ближайших сосен. Но довольны все.
Белка захлёбывается хохотом и, держась за живот, показывает на что-то голубовато-синее, плывущее вниз по течению. Ещё не понимая, что это, догоняю этот предмет и поднимаю над головой. Шармань недоумённо себя осматривает, но не закрывается. Попытавшийся сбежать предмет оказался лифчиком её купальника. Того самого, на узких тесёмках. Удар о воду оборвал одну из них, и она болтается на уцелевшем узле.
А Натка срывает свой лифчик и швыряет его на берег:
- Какого чёрта мы цепляемся за эти тряпки? Уж мы-то все видели друг друга… Только, чур, без последствий! За последствиями расползайтесь кто куда, но подальше.
Она стаскивает трусики и отправляет их на берег следом:
- Вот так куда приятней! А то чувствуешь себя курицей в мокрых перьях! И пусть ничто не мешает никому!.. Но того, кто будет меня лапать, утоплю без сожаления!
Шармань следует её примеру первой. Я – следом. Насчёт приятнее Натка права и мы с Шарманью это знаем как никто. Помним по тому же ручью, но чуть выше по течению.
Минут через десять «последствия» всё же пересиливают и первыми нас покидают Белка и Кот…
…Мы сидим с Шарманью на пустынном берегу ручья, оглядываем живописно разбросанные разноцветные тряпочки и посмеиваемся. Мы уже сыты друг другом, искупались и просто отдыхаем. Шармань трясёт мокрыми кудрями и забрызгивает меня с ног до головы. И тут же тянется к полотенцу.
- Не надо, - говорю ей тихонько, - обсохну так. Пусть всё у нас будет общим. И вода, и воздух, и это небо.
Шармань, запрокинув голову, смотрит в небо. На секунду я даже пугаюсь – не переломилась бы шейка под тяжёлым грузом мокрых волос, кажущихся мокрыми ещё чернее (хотя, куда же ещё-то чернее?).
- Медведь плывёт, – показывает она на крохотное полупрозрачное облачко.
- А это – Натка ;;; ;;;;;;;; , - показываю на другое, похожее на тонкую женскую фигурку.
Рассыпаются колокольчики. Шармань смеётся. Звонко и заразительно. Пытаюсь сдержаться, но не выдерживаю и присоединяюсь.
- Долго жить будет, - показывает она на идущую к нам Натку.
Натка идёт по берегу размашистой походкой уверенной в себе красивой молодой женщины, чуть вызывающе покачивая бёдрами. Нагота её нисколько не смущает. Витамин идёт следом, слегка горбясь. Чувствуется, что некоторое стеснение его не покидает.
- Чему так весело смеётесь? – Натка опускается на песок напротив нас.
- Жизни, – улыбается Шармань. – Небу, солнцу, ручейку… И твоя затея нам нравится.
- Моя? – удивляется Натка. – Сама подсказала.
…Мы так и возвращаемся в палаточный лагерь все вместе. Гусар просто сгрёб в кучу все, ставшие вдруг ненужными, пляжные вещи, а в лагере бросил их возле чьей-то палатки. Палатки все похожи между собой, и мы давно перепутали, где чья. Каждая пара займёт потом любую свободную.
Мы разжигаем погасший костёр и садимся кружком.
И остатки стеснения покидают тех, у кого они ещё были. Нам просто хорошо под тихим ласковым ветерком, под пробивающимися сквозь листву солнечными лучами. И порочные мысли не посещают посвежевшие головы. Человек для человека – эталон красоты. Наверное, так же медведь восхищается медведицей, а слон – слонихой. Мы – люди. Каждому своё. И кучка возле палатки пролежала до утра.
Мы снова – всё тот же неугомонный Прайд. Мы спорим до хрипоты об устройстве мироздания, об искусстве Боттичелли и об апориях Зенона. И ещё я любуюсь Шарманью. Она горячится в спорах, её бурный темперамент брызжет фонтаном и никого не оставляет равнодушным. Впрочем, в холериков периодически превращаемся мы все.
…Кинув последний взор на чёрное звёздное небо, мы запахиваем полог палатки… Ой, стоп, сюда нельзя! Потерпите все до утра.
20. Чары ночи Самарской дачи (День 4)
Спишь ты, я вижу, мой нежный цветок, Зенофила. О если б
Мог на ресницы твои Сном я бескрылым сойти!
Чтобы к тебе даже тот, кто смыкает и Зевсовы очи,
Не подходил и тобой я обладал бы один.
Мелеагр Гадарский
Рано утром сворачиваем палатки, упаковываем рюкзаки и длинной извилистой змейкой тянемся к домикам. По пути обсуждаю с Шарманью идею, возникшую у нас ночью. Мы решили съездить в Самару. Дня три пусть турбаза отдохнёт от нас. Завтракаем все вместе в столовой, и здесь я объявляю о нашем решении. Нас провожают до трассы, мы ловим попутку и возвращаемся в город.
Заезжаем домой к Шармани, чтобы она смогла сменить гардероб. Я звоню с её телефона отцу на работу (он только что приехал, и мой ранний звонок его почти шокирует) и прошу разрешения взять машину на три дня. Отец удивлён, но не отказывает.
- Только, чтобы мать не узнала, – добавляет он в конце разговора, – волноваться будет, – и вешает трубку.
Мы ведём машину, сменяя друг друга. И длинная дорога оказывается вдруг короткой. Едем мы ОЧЕНЬ быстро, на пределе возможного, злостно нарушая правила скоростного режима, но доезжаем благополучно, я имею в виду – без штрафов. Бегло показываю город, а почти ночью останавливаемся возле Струковского садика.
- Это и есть Олений грот? – спрашивает Шармань.
- Да. Моё любимое с детства место.
- Я узнала его по твоему описанию. Я так и представляла себе его. Только я думала, что олень больше, а водопад меньше.
Мы сидим на скамейке парка и разговариваем о детстве. О её и о моём. Уже высыпали звёзды и мы, наконец, спохватываемся. Выходим из парка и вновь садимся в машину.
К деду на дачу мы приезжаем совсем поздно. Но уснуть, невзирая на усталость, сразу не можем. Напряжение дороги ещё не спало. Как и нервное возбуждение новыми впечатлениями Шармани.
Мы сидим на крылечке веранды и молчим. Ночь удивительно тиха и нежна. Ни ветерка. Сад таинственно мерцает густыми полутенями в зыбком солоноватом свете луны. Земля медленно остывает от дневного зноя. И мы слышим, как распрямляется придавленная жгучим солнцем трава. На пороге слышимости различаем лёгкое шуршание и видим маленького ужа, неторопливо ползущего к пруду.
- Графиня изменившимся лицом бежит пруду. Грузите апельсины бочками. Братья Карамазовы, – цитатой из Ильфа и Петрова шёпотом провожает его Шармань.
Вспоминаю о ласке, поселившейся под густым торном. Мы перемещаемся под грушу напротив торна и ждём. Неторопливо ползут минуты, но, наконец, наше терпение вознаграждено. Мелькает прыткая тень и замирает, матово отсвечивая бусинками глаз. Я ощущаю, как по телу Шармани пробегает дрожь. Глаза её блестят восторгом. Ласка развивает бурную деятельность, тёмной в ночи молнией внезапно появляясь то здесь, то там, и бесследно исчезая в мгновение ока.
Шармань касается пальчиками моей ладони, и я тону в потоках благодарности её взгляда. Мы уже давно понимаем друг друга без слов. Улыбаюсь глазами и получаю в ответ такую же улыбку. И поцелуй пламенеющим взором. Я и не подозревал, что такое возможно. Сколько ещё всего мне предстоит открыть для себя с НЕЙ! А ей со мной. Сезон открытий только начинается.
Над нами внезапно ухает неясыть, и мы вздрагиваем. Показываю Шармани кивком на толстую среднюю ветку соседней яблони. Неясыть по совиному обычаю вертит головой то вправо, то влево, и, хлопая огромными глазищами, рассматривает нас. Мы сидим неподвижно, и она успокаивается, но через несколько мгновений срывается с места и исчезает в ночи. У неё свои дела и проблемы.
Оглушительно квакают лягушки в пруду, закатывая самые невероятные рулады. Что-то плещется, словно кто-то полощет бельё. Скорее всего, это выдра, которая ловит мальков, вполголоса объясняю это Шармани, но увидеть её ночью на берегу пруда, укутанном непроглядными тенями, увы, нереально.
Ночь осторожно и медленно раскрывает перед нами свои волшебные тайны.
Тс-с! Не шевелись, человек! Оставь свою кипучую энергию до других времён. И увидишь то, что никогда не различишь на бегу.