Памяти Мишутки Боброва (19.11.04-19.03.09)
- Ты трахнутая шизофреничка! - сказал он.
Я безразлично пожала плечами, продолжая размазывать по животу указательным пальцем его остывающую сперму.
- Не-е-е, Серп, конечно, предупреждал, что ты, черт знает, что в постели вытворяешь... Но ты реально трахнутая. - продолжал он, широко улыбаясь. - Потому что я тебя только что трахнул!..
- А с чего ты взял, что это ты меня трахнул, а не наоборот?.. - мой собственный голос был преснее печенья для диабетиков. Тупоголовый Молот озадаченно сдвинул брови, усиленно напрягая свою единственную мозговую извилину.
- Ну, как бы, это же я тебя вздул? Я же тебе вставил, а не ты мне?.. - неуверенно пробубнил он и уставился на меня, выпятив свою массивную квадратную челюсть.
- Ты кончил... - устало протянула я и тяжело вздохнула. - Я довела тебя до оргазма. Ты мне все пузо обкончал. Видишь? - я подняла руку к его носу, растирая между подушечками указательного и большого пальцев беловатую, вязкую субстанцию, не так давно исторгнутую его организмом. - Я хорошо поработала. Я трахнула тебя. Ты стонал, как баба, когда кончал. Я? Я не кончила. Ты ничего не смог, оболтус. Только подергался во мне. И все. Все. Понял?
Молот насупился.
- Трахнутая шизофреничка. - наконец выдавил из себя он. - В голову трахнутая.
- Вот и здорово. И тебе спасибо за скучно проведенное время. Все. Одевайся и проваливай. Номер моего телефона можешь не просить. Чао.
* * *
Утро – сероликая мразь. Небо блевотного цвета. Эти розовые облачка, как кучные рюши на нижнем белье гламурной старшеклассницы. Блевотно. На это уродливое небо противно смотреть. Восторгаться восходом. Какое гавно! После очередной бессонной ночи стоять на прохладном линолеуме, уперевшись лбом в оконное стекло, прижавшись к его холодной поверхности кончиками пальцев и торчащими сосками обнаженной груди и сдерживать рвотные позывы, чтобы не заблевать рассвет. Еще один рассвет. Меня не согреют ни кофе, ни разбавленный спирт. Но все же я выпью пол стакана второго. Оденусь. И до полудня буду бесцельно тыняться из комнаты в комнату. Иногда (раз в пол часа) буду выходить на балкон и курить. Каждый день. В съемной квартире. Мерить углы нервными шагами. Как тигрица в клетке. Как тигрица, которую вот-вот вырвет этими приторно-розовыми солнечными лучами. Напиться и забыться, раз уж не получается уснуть.
Когда говорят, что сигарета успокаивает — бессовестно лгут. Я не знаю, зачем я курю, ну уж точно не для того, чтобы успокоиться. Табачный дым – мое второе дыхание. А ведь к вечеру мне нужно быть в форме! Хорошо выглядеть. Блистать. Широко улыбаться. Трясти сиськами. Позволять им вставлять купюры между моих ягодиц. Когда я училась в хореографической школе, разве знала, что стану стрипризершей? Стриптизершей-алкоголичкой… Стриптизершей с чахоточным кашлем заядлого курильщика. Любимицей жирночленной и толстосумой публики. Мои дрожащие тонкие пальцы цепляются за сигарету, как за спасительную соломинку. Только спасения нет. Нет, и уже не будет. Под черным вязаным кардиганом – кожа в «мурашках». Докурить. Захлопнуть дверь на балкон, чтобы по полу не тянулся плоскими языками холода едкий сквозняк. Пойти в ванную. Все же проблеваться и начинать собираться на работу.
Макияж – это ритуал. Скрыть круги под глазами, две длинные морщины между бровей, еще две – вдоль лба, еще по одной в скорбно опущенных уголках губ. Замазать конопушки. Слой корректора. Слой тонального крема. Слой рассыпчатой пудры. Затемнить челюсть, чтобы лицо казалось уже. Обозначить румянами скулы. Мое лицо, как и мое тело, должно быть рельефным. Белый перламутровый мусс – под брови. Угольного цвета тени вокруг глаз – смоки-айс. Я не должна выглядеть пошло, как резиновая кукла. Моя прооперированная грудь – по пять сантиметров подтяжки с каждой стороны – не должна теряться в тени накладных ресниц. Макияж – это целая наука. Всего сорок минут, и перед зрителем – шикарная, довольная собой барышня, в черных стрингах и с голливудской улыбкой на аккуратно напомаженных губах. По две капли «визина» в каждый глаз, и никто не догадается, что большегрудая танцовщица стриптиза страдает от бессонницы и блюет при виде розового цвета. Макияж – это маскировка души.
* * *
Клуб «Кокос».
Как же я их всех ненавижу! Эти пошлые, сальные глазки! Эти потные, похотливые ручки! Ручки, которые тянутся ко мне! Эти липкие пальчики, сующие доллары в ложбинку между моих грудей, пытаясь ущипнуть за сосок!
«Ублюдки…» - устало думаю я, стоя на коленях и выгибаясь так, чтобы мой зад был выше головы и выпирал гладкими ягодицами, моргающими во вспышках света, как огромные глаза анимешки. Моя улыбка сногсшибательна. Но их не волнует моя улыбка. Только разделенные между собой полоской стрингов депилированные бугорки, когда я раздвигаю ноги.
Я танцую для них три дня в неделю. В субботу – специальный танец. Для эстетов. Танец большегрудой школьницы. Мои черные волосы заплетены в косы. Члены дрожат от похоти, глотки орут и улюлюкают, губы складываются в трубочку для пронзительного свиста, когда я наклоняюсь, чтобы подтянуть гольфы, и зазывно верчу задом. Когда задираю свой белоснежный школьный передник, я знаю, что все они мечтают, позабыв о своих женах и детях, только об одном – вставить мне – маленькой девочке с большими сиськами.
Я лишилась невинности раньше, чем у меня случилась первая менструация. Ирония в том, что произошло это в школьном сортире, прямо во время уроков. Я снова школьница, и меня снова хотят – самыми извращенными способами. Хо-хо! И как жертва насилия стала стриптизершей?! Очень просто. Мне нужны деньги.
Могла ли я найти себе другую работу? Наверное, да. Но... Когда я смотрю в эти подпитые, животные лица, пожирающие глазами мое блестящее от пота и розового масла тело, когда я думаю о том, что им плевать на меня, что я для них – кусок мяса с парой теплых влажных дырок, я нахожу в себе силы радоваться тому, что Ее больше нет в живых… Никогда ни один урод не посмотрит на Нее «так»! Ни одна тварь не осквернит Ее чистоты, не причинит Ей боли! Ее нет уже три года. Но не прошло и дня, чтобы я не думала о Ней. Даже когда мне кончают в рот. Я радуюсь. Радуюсь тому, что Она умерла.
Когда меня приглашают на приватный танец, я знаю, что будут молить о минете; будут предлагать большие деньги за маленький трах в зад. «Кокос» - солидное заведение, здесь не занимаются проституцией. Я всегда могу отказать. Но никогда не отказываю. Потому что мне очень нужны деньги.
Боль после каждого полового акта говорит о наличии у меня живой плоти. Тогда почему я ничего не чувствую, когда меня бьют? Неужели во мне осталось ТАК МАЛО ЖИВОГО?!.
* * *
Значит, Молот оскорбился. Болван.
Он прижал меня лицом к кирпичной стене двухэтажного гаража для автомобилей жильцов дома, в котором я снимала квартиру последние пол года. Мне не привыкать к насилию. Да и не знал Молот, что будет посрамлен на глазах своего лучшего друга Серпа. «Придется квартиру менять…» - думала я, чувствуя, как Молот, одной рукой прижав мою голову к стене, а вторую просунув под мои плащ и юбку, пытается сорвать с меня трусики. Серп – он же Андрей Серпуховихин – стаял неподалеку и гаденько ухмылялся, пряча руки глубоко в карманах. Наверняка, именно он натаскал своего дружка Молота – Олега Молоткова - на то, чтобы проучить зарвавшуюся шлюху. Серп – скользковатый тип – завсегдатай «Кокоса»; он знал, за что платил деньги; простой секс его не интересовал. Только особые блюда, приправленные острыми специями из унижения и боли. Я была уверенна, что, глядя на своего друга детства, расстегнувшего ширинку и прижавшегося горячим членом к моему заду, Серп получал свое извращенное удовольствие. Не удивилась бы, узнав, что карманы штанов Серпа распороты, чтобы можно было незаметно так подрачивать прямо на улице. «Хорошо, что Ее нет… Такие ублюдки как Серп и Молот не притронутся к ней…» - думала я, расслабившись, позволяя Молоту вставить мне.
- Поняла, сука, кто кого трахает? – пропыхтел Молот мне в ухо. – Я тебя трахаю, сука! Я тебя трахаю!
Эти мышцы называются musculus bulbo spongiosus и musculus ischio cavernosus. Их природное назначение - удерживать плод в матке во время беременности и помогать малышу появляться на свет. Именно с помощью них тайские танцовщицы «курят» интимным местом. Если эти мышцы как следует натренировать, они могут работать мощным прессом, по силе не уступая хватке челюстей крупной собаки. Лишившись девственности помимо своей воли, я решила, что больше никогда и никому не позволю использовать мое тело без разрешения. И превратила свое влагалище в собачьи челюсти. «У тебя розовый член, Молот. А я ненавижу розовый цвет!» - думала я, резко сжав эти «челюсти».
Молот выл, прыгая позади меня, пытаясь высвободить член из плена моего детородного органа. Я силилась не засмеяться, чтобы ненароком не раздавить его писюн в кровавую лепешку. Хотя он это заслужил. Серп в сторонке откровенно ржал, высунув руки из карманов и хватаясь за живот. Молот выл, уперевшись руками мне в спину, пытаясь оттолкнуть от себя. А я благодарила Бога за то, что забрал Ее, оградив от всего этого срама…
* * *
Для начала - в душ... У меня есть целая ночь, чтобы избавиться от животного запаха мужчины. Очищению не подлежит? Хлам...
Кусок мыла скользит между пальцев, вылетает из рук, с грохотом бьется о ванну у моих ног и ломается на две половинки. А струи скользят по моему телу, от макушки до пяток, кто быстрее. Смывают с меня верхний слой кожи...
- Бр-р-р!!! Уф-ф...
Присниться же такая пакость! Устала. Это надо было умудриться - стоя в душе заснуть! А мыло и вправду разбилось...
Укутав мое тело, полотенце впитывает с поверхности его сырой налет. Мне легче. Почти хорошо. Оставляя за собой влажные следы, шлепаю на кухню.
По линолеуму важно шествуют тараканы, коих я не хочу изничтожать. Все твари имеют право на существование. Мало ли, кому они мешают? Может, и я кому-то мешаю. Например, дважды оскорбленному Молоту. Хи-хи! Но это же не значит, что меня следует вытравить!.. Пусть живут насекомые, пусть влачат свое жалкое существование, так же, как и я…
Четверть стакана спирта. Четверть – воды из-под крана.
Пью. И ведь в постели снова вместо сна меня ждет только беззвучное блеяние нескончаемой вереницы наголо выбритых, отвратительно розовеньких овец.
* * *
Сегодня я трачу большую часть заработанных на этой неделе денег. Ведь я стриптизерша, временами отсасывающая у самых нетерпеливых клиентов, только потому, что мне очень нужны деньги. Рубли и доллары, чтобы купить много интересных, красивых игрушек: плюшевые мишки и зайчики, собачки, покемоны, пластмассовые барби в чудесных платьицах, мягкие кубики, лото в мешочках, маленькие блюдечки и тарелочки, гоночные машинки и тяжелые самосвалы, дартс с присосками на кончиках дротиков, электронный тетрис, удочки с рыбками на магнитиках, фарфоровые куклы, пышногубые румяные пупсы, мячи, металлофоны, маленькие пианино и громкие барабаны, дудочки и снова много-много плюшевых зверят. Я заказываю такси к порогу магазина игрушек и сгружаю все эти детские сокровища в багажник и на заднее сидение. Раздвигать ноги и доводить их пошлое воображение до экстаза, чтобы на их грязные, потные деньги купить несколько десятков детских улыбок. Я ведь не все время стрипризерша. Раздеваясь на сцене, я не показываю того, что прячу под обнаженным телом. Меня можно раздеть тысячу раз, можно снять с меня кожу, лоскутами сорвать мышцы, но даже там - на окровавленном скелете – так и не увидеть мятый желто-синий клоунский костюм и приклеенную к оскаленному черепу маску с широкой алой улыбкой. На самом деле я не стриптизерша, на пол ставки подрабатывающая проституткой. На самом деле я – клоун.
Макияж – это ритуал. Сидя в спальне перед высоким зеркалом трельяжа, я должна загримировать свою боль так, чтобы она превратилась в звонкий смех. Белый грим. Белая пудра. Я буду много бегать и прыгать, развлекая малышей. Веселое клоунское лицо не должно потечь. Указательным пальцем вывожу две темно-синие дуги поверх бровей. Два черных круга вокруг глаз. Это не смоки-айз. Это большие открытые глаза веселого клоуна. Жирная красная помада – далеко за пределами губ. Невообразимо широкая улыбка. Заразительная улыбка. Чтобы от одного только взгляда на меня дети не могли сдержать смеха. Макияж – это целая наука. Пальцы перепачканы гримом. Перед тем, как напялить на голову огромных размеров рыжий парик и надеть на мягкий, поролоновый красный нос, нужно помыть руки. Макияж – это маскировка души. Даже если с меня смыть весь макияж, я останусь клоуном. Веселить их – маленьких мальчиков и девочек, которые когда-то станут стриптизершами и их клиентами, - веселить их, слышать их искренний, чистый, пока еще невинный смех – в этом смысл моей жизни.
- Позвольте представиться. Клоун Бо-Бо. К вашим услугам!
Это называется смехотерапия. За день клоун Бо-Бо должен дать веселые представления в отделениях детской хирургии, терапии, инфекционных заболеваний, в травматологии и онкологии, в реабилитационном центре для детей, ставших жертвами сексуального насилия.
Дети рады видеть клоуна. Бо-Бо тоже безумно счастлив видеть своих маленьких друзей. Кого-то клоун видит каждое воскресенье уже много месяцев подряд. Чьих-то лиц уже не видит и боится, дико боится спросить, где его маленькие друзья – выписаны из больницы или… или… На каждом представлении появляются новые лица. Все должны улыбаться. Клоун Бо-Бо всех до единого вовлечет в свои задорные игры. Бег наперегонки по коридору травматологии. Загипсованные ручки и ножки. И дети бегут на костылях. Но неуклюжий клоун Бо-Бо неловко скользит по паркету, падает, вызывая взрывы хохота у детворы, и никак не может догнать шустрых пациентов. Для тех, кто прикован к постели, Бо-Бо придумал забавную игру. Он раздает ребятне перевязанные сверкающими нитями «дождика» ватные шарики. Ну и пусть за окном ранняя весна! Ничто не может помешать детворе поиграть с клоуном в снежки!
Красные щечки и горящие лихорадочными огоньками глаза малышей, лежащих в инфекционке. Сюда Бо-Бо не впускают без респираторной маски. Не важно. Даже с высокой температурой дети остаются детьми. И они смеются нелепым клоунским кривляньям Бо-Бо. И он безудержно радуется каждой детской улыбке, каждой протянутой к нему ручонке с исколотыми тонкими венками.
Веселить детей, больных раком, Бо-Бо труднее всего. Клоун никак не может привыкнуть к невероятной, бездонной серьезности их глаз, к бледной суровости лиц, к сжатых кулачкам и напряженным челюстям. Он никак не может свыкнуться с мыслью, что эти малыши знают о боли так много, что одного только этого знания хватило бы, чтобы умереть. Бо-Бо трудно смотреть на их грустные, совсем недетские лица. Крохотные лобики, на которых стоит невидимая печать смерти. Клоун с трудом сдерживает слезы, но все равно веселит своих маленьких зрителей. И каждая, даже мимолетная улыбка, для него – дороже любых сокровищ мира.
В конце каждого представления мне очень хочется поблагодарить спонсоров клоуна Бо-Бо – этих ублюдков из клуба «Кокос», которые три вечера подряд глазели на обнаженные клоунские груди и совали дрожащими руками между них купюры.
* * *
Сегодня последнее представление клоуна Бо-Бо прошло в отделении хирургии. Все игрушки были розданы. В кабинете протезирования мне позволили привести себя в порядок: стереть с лица уже порядком смазанный грим и, сбросив костюм клоуна, снова стать грудастой, вульгарной шлюхой. Я переодевалась, и все не могла отвести взгляд от сваленных грудой в огромном металлическом контейнере детских протезиков: крохотные ручки и ножки, отлитые из пластика, деревянные, со стальными шарнирами, заменяющими суставы. Голова шла кругом от одной только мысли о том, что это не запчасти от каких-то сломанных игрушек… Буратино… Буратино… Эти ножки – не твои…
* * *
- Странная Вы какая-то… - задумчиво произнес он, перемешивая сахар в своей кружке кофе.
- Ну что Вы!.. – я небрежно отмахнулась рукой, упакованной в черную атласную перчатку. Два дня назад Молот говорил мне нечто подобное. Только более конкретными словами. «Трахнутая шизофреничка». Я улыбнулась этой мысли. И едва не засмеялась, вспомнив, как Молот прыгал сзади меня, будто кобель, у которого елда застряла в сучьей щели.
- Почему Вы не хотите назвать своего настоящего имени? – спросил он.
- Вам не нравится имя Бо-Бо?.. – я удивленно распахнула глаза.
- Ну, это же не настоящее имя…
«Какой задумчивый!» - умилилась я. Грустное вытянутое лицо. Небрежные, давно нестриженные темные волосы. Растянутый вязаный свитер. Я уже все для себя решила. Эта игра в интеллигенцию немного развлекала меня. Совсем немного. Но больше – утомляла.
- Ну, хорошо… Я назову свое настоящее имя. Но только при условии, что сразу после этого мы прейдем на «ты»! Хорошо?
Он несколько раз быстро кивнул. Миленький. Еще совсем молодой. Новый доктор. Только первую неделю работает в детской хирургии. Я плакала над грудой протезиков, когда он заглянул в кабинет и… увидел меня, в слезах и остатках грима. Кажется, он испугался. Да, ведь я прижимала к груди махонькую деревянную ножку с плоской ступней и жалким подобием детских пальчиков… Наверное, это выглядело страшно. Он решил, что я чья-то мама… Какого-то малыша, который лишился ноги… Черт! Он не сразу узнал во мне клоуна Бо-Бо!
И вот мы сидим в дешевом кофе, куда он пригласил меня, попросив дождаться, когда закончится его дежурство. Сероглазый. Какой-то такой слегка неуклюжий. Как щенок.
- Влада. – сказала я, протягивая через стол ему руку. – Меня зовут Влада.
Он осторожно пожал мою руку. Я уже знала, как зовут его. Олег.
Он явно не знал, о чем со мной говорить. Смущался. На безымянном пальце у него не было кольца. Для меня это не имело значения.
- Ты работаешь в цирке? – наконец неловко спросил он.
Я подперла руками подбородок. Вдоль кромки моих слежавшихся под париком волос виднелись белые разводы гримма. Я знала, что выгляжу не столь сногсшибательно, как на сцене «Кокоса». Выдержать небольшую театральную паузу. Слегка улыбнуться и сказать:
- Нет, что ты! Я не циркачка! На самом деле я стриптизерша. Работаю в одном ночном клубе. А Бо-Бо? Это типа хобби что-то. Бескорыстное волонтерство. Просто люблю детей. Люблю видеть, как они смеются. Когда дети болеют, они так редко смеются. Ты же врач, каждый день видишь страдающих от разных недугов малышей! Тебе их что, не жалко? Не хочется что-нибудь для них сделать?..
- Я итак делаю для них, что могу!.. – воскликнул он, казалось, пропустив мимо ушей слова о моем месте работы.
- То, что ты делаешь – это пытка… Конечно, ты лечишь детей. Но для них это пытка. Понимаешь? Уколы. Эти капельницы. Перевязки. Жуткие процедуры. Дети бояться. Дети плачут. В больницах дети всегда плачут. И всегда бояться. Врачей. Медсестер. Тебя боятся. А я хоть немного отвлекаю их от этого страха. Вот и все.
Олег пожал плечами. Было видно, что я его обидела. Но он не хотел портить наше первое свидание спором, не зная, что я уже все решила, и это будет наша последняя романтическая встреча.
- И зачем тебе это?.. – непонимающе протянул он и пригубил горячего кофе, потупив взор.
Излить душу. Почему я решила, что ему можно излить душу? Наверное, потому что он уже видел мои слезы. Тогда, в протезном кабинете, он осторожно разжал мои пальцы, забрал у меня деревянную ножку с болтающимися кожаными крепежными ремешками. Он осторожно обнял меня, позволив уткнуться лицом в его белый халат и плакать навзрыд, думая о чьей-то маленькой перебинтованной культе, об огромной боли крохотного тельца, о постоянной жалости окружающих, о страшных мозолях, набитых протезом, о невозможности бегать с друзьями, играть в футбол, о страхе впервые раздеться перед девушкой… Излить душу. Я ведь никому не рассказывала о Ней.
- У меня была дочь… - тихо сказала я. Олег изменился в лице. Он понял, что ступил в запретную зону, но дороги назад уже не было. Слово «была» отрезало любые пути к отступлению. – Ее звали Машенька. Она умерла три года назад. Умерла в больнице. Ей было всего два с половиной годика. Такая крохотуличка. Как куколка. Глазехи огромные, черные. Волосики в кудряшках. В гробике. Представляешь? Лежит моя куколка в гробике… В тот день, когда она умерла, на ней была розовая пижама. С тех пор не могу смотреть на розовый цвет. Сдохнуть хочется, когда вижу что-то розовое… - я замолчала.
Олег громко сглотнул. Кофе больше не лезло ему в глотку.
- Почему… она… умерла? – прерывисто спросил он, кажется, просто из вежливости.
- Врожденный порок сердца. – ответила я, все еще подпирая руками подбородок. - Мы с ней в больнице лежали. Мы раз в пол года с самого ее рождения обязательно должны были ложиться на обследование. А когда у нее случился приступ, дежурного врача не оказалось в отделении. Медсестра отказалась делать укол без разрешения врача. Всего-то нужно было укол сделать. Один укол. Помочь Машенькиному сердечку. А… А у меня, как на зло, денег с собой не было совсем! Если бы денег!.. Тогда бы и на отсутствие врача начхали бы… Я с ней на руках по коридору, умоляла помочь. А у нее уже губки синенькие сделались… А когда врача нашли, уже поздно было… Вы – медработники – безжалостные, черствые твари. Вам дольше трех лет работать нельзя. Панцирем равнодушия покрываетесь. Оно и понятно, защитная реакция на чужую боль. Но вот три года – и все – профнепригоден, ищи другую работу! Вот ты сколько лет уже практикующий врач?
Олег не ответил на мой вопрос.
* * *
Эти мышцы называются musculus bulbo spongiosus и musculus ischio cavernosus. Их природное назначение - удерживать плод в матке во время беременности и помогать малышу появляться на свет. В Индии, Шри-Ланке, на Таиланде до сих пор сохранились специальные школы, где девушек учат управлять сокращениями этих мышц во время полового акта, создавая эффект «нежного кулака» для мужского достоинства. Я не была ни в Индии, ни в Шри-Ланке, но трахаюсь не хуже восточных проституток. Олег лежит на спине, выгнув шею и оскалившись в потолок. Он сдавленно стонет. Вздувшиеся на его шее вены. Мне хочется укусить его. Прокусить сонную артерию. Он неплохой человек. Я бы могла влюбиться в него. Наверное. Даже не смотря на то, что он детский врач и может быть не только спасителем едва начавшихся жизней, но и виновником… Я прыгаю на нем сверху, сжимая и расслабляя станки влагалища. Я стараюсь ни о чем не думать. Сосредоточится на его твердом члене внутри меня. Он вот-вот кончит. Самое время сделать ему сюрприз. Я соскакиваю с него, опускаюсь между его ног на колени и зажимаю его горячий и скользкий дрын между своих больших упругих грудей. Я драчу ему сиськами, сжав свои буфера двумя руками. Недолго. Просто потому что в порно-фильмах это выглядит прикольно.. Олег не смотрит не меня. Его глаза плотно закрыты. Возможно, он думает, что нашел женщину своей мечты. А я наклоняюсь ниже и беру его член в рот, ощущая исходящий от него запах собственной вагины. Он – медик. Он понимает, что я делаю, когда засовываю палец ему в зад. Чуть солоноватая головка трется о мое небо. Олег стонет так громко, как заправская шлюха, он хватает меня за волосы и вжимает мое лицо в свой пах, яростно кончая терпким и кислым мне в рот. Вот и все. Я снова ничего не почувствовала. Ничего.
* * *
Они ждут чего-то новенького. Грудастая школьница приелась им. И я выхожу на сцену. Я становлюсь к шесту и обхватываю его ногами. На мне клоунский костюм. Клоун Бо-Бо танцует стриптиз.
Что бы я ни делала – ничего не имеет значения. Все эти доллары в моих трусах – пошлый самообман. Все эти детские улыбки в больницах – ничто. Потому что даже они не способны вернуть мне дочь.
27.04.09