Жаль, что уже ничего не вернуть. Всё давно прошло. Остались только воспоминания. Но я не изменила своим привычкам и по-прежнему люблю иногда вырваться из своей провинции
в большой, каменный, суетливый город, чтобы посидеть на маленькой, тесной, прокуренной кухне, поболтать за чашкой чая или кофе с его удивительной женой о всякой необходимо-важной ерунде. Теперь это – счастье моё, и ради него отдать можно многое.
… Вёсла лодки уверенно погружались в светлую, прозрачную воду озера. Настолько прозрачную, что можно было спокойно рассматривать дно. Мне страшно захотелось попробовать эту светлость на ощупь. Она оказалась холодной. В душе моей давно уже не было так светло и радостно. Эта тихая, светлая радость осталось после концерта, который только что был там, на берегу, в уютном велюровом зале. На сцене перед притихшими зрителями стоял высокий, красивый человек с гитарой. Тёмные волосы, чуть тронутые на висках сединой, приятный тембр хорошо поставленного голоса, пальцы, перебирающие струны… И реальное ощущение тепла и света, исходивших от него. Что он пел? Всего теперь и не вспомню. Но в душу запали, остались там навсегда слова одной из песен: «Уходя, оставить свет – это больше, чем остаться…» и его незабываемый, чарующий голос…
Спокойную гладь озера вряд ли сильно беспокоили плески наших вёсел. Она лениво расступалась под натиском острого киля лодки, нежно журчала по крашеным доскам дна. Волны быстро сходили «на нет», стекленели в покое. Нас в лодке трое, все мы молоды и, каждый по-своему, счастливы. А плывём мы туда, куда, дразня сквозь золотисто-коричневые стволы сосен, призывно манят красные языки огня. Там нас уже ждёт наш «лесной человек»- Димка.
Конечно, он и сам превосходно справился бы с приготовлением нехитрой, почти походной снеди. Но, словно мотыльки на зов огня, на именитого гостя слетелось столько женщин… И, конечно, они сразу же взяли власть в свои руки. Но разве не жестоко было бы лишать их этого? Ведь только для того, чтобы в этой своей власти утвердиться, они и ворчат иногда, что надоели им стряпня и постирушки.
Впрочем, тогда я ещё не умела так думать… Да и можно ли вообще думать, когда ты так весело и безнадёжно счастлива? О, как опасно такое вот полное счастье! Оно застилает глаза, полностью парализует волю, подчиняя любимому человеку, лишая даже малейшего желания думать, делая абсолютною, просто полною дурой. Только ведь и мудрее этого состояния быть не может уже ничего, но мудрость эта совсем не житейская, а какая-то иная.
И вот уже начищена ровными кругляшками картошка, и мы моем её в озере, присев перед ним на корточки. И рыжие лисички прекрасны на белом, размятом картофеле. И вовсе не напрасным оказалось захваченное нами сливочное масло.
И тут появился он, сразу и всецело завладев общим вниманием. Устроившись уютно на бревне, что-то рассказывал. Да нет, не рассказывал. Играл, словно всё ещё стоял там, в круге света на деревянном помосте. И так удивительно, восторженно был красив в своём бежево-серо-белом пуловере с длинным блестящим ворсом. Пламя костра отражалось, плясало в его глазах, пряча от всех их глубокую грусть и усталость. Простите, что я разглядела их. Наверное, слишком близко сидела…
Мне не хватило ложки, и он, как маленького ребёнка, кормил меня со своей. У него это получалось весьма ловко. Я же своё смущение пыталась спрятать за смехом. Получалось довольно глупо.
А потом он начал петь. Ласково и просто выговаривая каждым звуком всю красоту и мудрость опыта, оплаченного серебром на висках.
Его голос, звук гитары, все ночные лесные шумы переплавило и смешало с золой золотое пламя костра, выстрелив искрами звёзд в чёрный бархат ночного неба.
Расходились все шумно, весело и далеко за полночь. Он шёл впереди, окружённый со всех сторон многочисленными поклонницами. По устланным коврами и обставленным роскошной мебелью холлам, я проводила дорогого гостя до предназначенного ему номера. По пути он попробовал на ощупь качество кожи на диванах и креслах и, кажется, одобрил его.
Оставшуюся часть ночи я металась на роскошной импортной кровати в своей комнате, проклиная жаркие, липкие простыни и уснула только под утро, свернувшись по-детски, калачиком. И снились мне сосны, костёр, озеро, его голос и звуки гитары.
Утром мы его шумно и весело провожали. В мыслях своих он был уже где-то совсем далеко и оттуда, из своего далека, дотянулся губами до моей щеки. Дверца машины захлопнулась, а когда она скрылась за соснами, все провожавшие разошлись, грустно шурша гравием, которым были отсыпаны дорожки. Только что оставленная гостем комната ещё хранила следы его пребывания: мокрый пол в душе, смятая постель. Было тихо и грустно. Я сидела и вдыхала воздух, который был полон воспоминаний о нём.