Болело сердце, и в глазах была привычная, но от того не ставшая менее противной тяжесть. И когда зашуршала поставленная твоей рукой пластинка, я просто закрыла их, чтобы раздражение от боли не мешало слушать музыку.
Поначалу темнота вокруг была обыкновенная, серая, но со звуками органа она сгустилась до кофейно-чёрной, бархатной и мягкой, как когда-то в детстве лист бумаги из набора для ручного труда. Что-то ударило в грудь, туда, где было сердце. Может быть, волна густых, низких звуков?
Из темноты внезапно возникла рука. Она светилась молочно-матовым, белым светом. От этого темнота вокруг стала ещё гуще. Я почувствовала прохладу лёгкого, едва ощутимого прикосновения к сердцу. И боль в нём затихла, ушла. А когда она совершенно исчезла, что-то наверху распахнулось, темнота растворилась, и был свет.
Сначала в сияющем потоке разобраться было трудно, к тому же тянуло вверх. Там уже ждала женщина. Ветер овевал её, играя складками одежды.
Спутница моя протянула узкую бледную руку, и под щемящие, пронзительно-нежные звуки мы вместе поплыли. Я видела внизу островки зелени, голубые ленточки рек и пятна озёр. Иногда там было нечто, напоминавшее разбросанные детали от детского конструктора.
Появившаяся на горизонте тёмная точка, разрастаясь, превратилась в весёлого толстого человечка, который обнимал виолончель и с беззащитной по-детски улыбкой водил смычком по её струнам. Потом проплыл, крутясь и раскинув все четыре лапы и роскошный хвост, пушистый кот. И очень близко, почти рядом со мной загорелись зелёными огоньками его внимательно-настороженные глаза.
Облака сгустились, образовав упругую, плотную массу, по которой я, уже в одиночестве, отправилась дальше и увидела женщину с младенцем на руках и печальным взглядом огромных глаз. Она была какая-то воздушная, неземная, словно вся состояла из одного лишь сияния.
Внезапная яркая вспышка – и передо мной возникла необыкновенной красоты мужская фигура в белых одеждах, с длинными белыми волосами, влитая в белый престол с облаками. Только одно мгновение дано мне было видеть его. Полоска ткани, бывшая моей одеждой, затрепетала снежно-белым стягом, и я вдруг заскользила вниз с такой скоростью, что уже не могла различать, где кончился свет, и вновь наступила тьма.
Потом снова был свет… Только уже земной, привычный, серый. И на афише перед глазами замелькали остатки декораций на берегу озера, проявившиеся в зеркале, парик на болванке и бусы, стекающие в открытый ящик трюмо…