Рейтинг: G
Соавтор: Innocent Bywalker
Содержание:
Пара телефонных разговоров. Об Эрике Гранте. Об одиночестве и нужности. О самостоятельности и благодарности.
***
О Суини Гранте никто не забыл.
Отдавая больного мальчишку Рудольфу, Шон оставил в его вещах коммер и настоятельно рекомендовал довести до сведения парнишки, когда он очнется, факт наличия связи. Иначе, в случае долгого немотивированного молчания, Дэлмор сочтет необходимым заняться проверкой состояния и настроения Суини лично.
Так он Гранту и сказал. Тот кивнул, что понял, уважительно повертел странное устройство, но ничего не спросил, верно истолковав взгляд Шона.
После нескольких операций, которые потребовали всего возможного мастерства от специалистов четырех американских и европейских клиник, а также одной китайской и одной японской, Суини позвонил. Улыбался – по голосу чувствовалось, отмахивался от встревоженных вопросов, выспрашивал про друзей и про то, как там дома, пожаловался только на одно – фамилия Грант ему не нравилась.
По документам он отныне проходил именно так, а выбрать ему самому не позволили, ну и что, что он был в коме, надо было подождать. Отстойная фамилия. Просто Суини и то лучше. После того, как мальчик потребовал от Шона повлиять на мистера этого самого Гранта в плане разрешения как можно скорее обзавестись компьютером, и чем мощнее, тем лучше, Шон в значительной степени успокоился на его счёт.
Накануне памятных событий, связанных со смелой инициативой мэрии не оставить от Хоста камня на камне, в те дни затишья перед готовой грянуть бурей случился предвестник будущих бед.
Стало известно, что состояние Суини резко ухудшилось. Проблемы имели мало общего с основным диагнозом, это не являлось рецидивом, просто в клинике, куда его возили на элементарный плановый массаж, кто-то из персонала оказался заражен гриппом. А грипп поверх недолеченной травмы дал арахноидит, воспаление паутинных оболочек мозга.
Уже немало перенесшему мальчику пришлось туго. Боль давила с таким яростным бешенством, что единственным условием, при котором еще можно было дышать, оставалось неподвижное лежание пластом в полной темноте. Даже глаза скосить не хватало сил.
Суини повезло с тем, что он стал Грантом. Человеку из этой семьи моментально поставили верный диагноз, отсутствие которого, даже тривиальное промедление, грозило худшим. Грант-старший разнес всю клинику вдребезги-пополам на всех возможных уровнях вплоть до Департамента здравоохранения и увез его в Швейцарию.
Там за Суини взялись всерьез, пытаясь не позволить только начавшему выкарабкиваться организму сдаться окончательно. Грант не жалел средств и личного времени на контроль за всем: терапия антибиотиками нового поколения, пункции для снижения внутричерепного давления, серьёзные обследования на предмет последствий гематом и арахноидита.
Борьба за Суини заняла больше четырех месяцев.
После такой боли и такого марафона процедур мальчик только начал понемногу вставать. Наладонник и телевизор ему категорически запретили, чуть не подорвав в нем веру в человечество и целесообразность продолжения настолько безрадостного существования. Зато прогноз врачей был сдержанно-оптимистичным: при надлежащем уходе и известной доле везения здоров Суини будет полностью, но любая инфекция ему сейчас противопоказана, и долго еще будет противопоказана. Швейцария со своими клиниками и чистым горным воздухом прекрасно подходила на роль места, где можно окрепнуть.
Грант-старший в одно из своих суматошных получасовых посещений нью-йоркского особняка между заседанием совета директоров и очередным рейсом в окрестности Берна нашел на столе в холле послание от Эрика.
____
"Извини, что уехал, не дождавшись тебя, и что принял решение сам. В следующем месяце, третьего числа, начинаются вступительные экзамены в университет, так что у меня есть тайм-аут в эти две с лишним недели, чтобы осмотреться и выбрать, поступать ли мне в один из европейских университетов или сразу попытать свои силы в бизнесе. Но в любом случае начинать надо не там, где меня помнят, как тряпку и размазню.
Эрик".
____
Рудольф растерянно повертел в руках листочек. Нахмурился. Что за лексика для выпускника престижного Оуверсимз? Что за мысли такие вообще? Хотя, в кои-то веки сын сделал самостоятельный выбор, проявил зачатки характера, разбуженного в нем тем парнем из Зоны. Да, общение с Дэлмором всё-таки пошло Эрику определенно на пользу.
Так, ах да, Дэлмор скоро потребует регулярную сводку о здоровье Суини… Чёрт, надо успеть решить проблемы с пенсильванским филиалом…
Записка осталась пылиться на столе.
***
– Нормально, Шон. - Голос мальчика был еще слабым, но уже вполне живым. – Мне уже лучше, правда. И я уже немного могу вставать и ходить. Тут сад классный, мне в нем можно будет гулять, когда я буду сильнее...
Суини примолк, потом добавил:
– Знаешь, а сегодня ко мне сын мистера Гранта заходил. Эрик.
- Эрик там? - В голосе Шона явственно прозвучало удивление. – Чего ему от тебя было надо? Его Грант оставил следить за тобой?
– Да нет... – почти так же удивленно ответил Суини. – Он вроде как сам зашел. Я тоже не очень понимаю... он сказал, что будет теперь поблизости и сможет ко мне забегать, раз я больше не в интенсивной и ко мне пускают... Ну, вроде как чтобы мне тут было не так одиноко. Ну, я сказал ему, что мне вовсе даже нормально, ты вот мне звонишь... а он сказал, что это хорошо, что ты меня не забыл. Шон, ну вот какого хрена, а? Я сам ничего не понимаю.
Секунд десять в трубке было тихо. Потом Шон задумчиво отозвался:
– Это что ж получается, Грант-младший всерьёз воспринял идею о младшем братике? Интересно. Суини, знаешь, ты давай там с ним поосторожнее, что ли, во всех смыслах. Ему в душу не лезь и свою не распахивай. Завяжется у вас – я только рад буду, но еще раз, осторожнее. Ты у меня еще слабоват для разных встрясок. Если он хочет с тобой дружить – хорошо, но напрягаться тебе еще рано, парень. И – слышишь? – забывать про тебя никто и не собирается.
Меньше всего Суини, уличный мальчишка Суини, собирался пускать в душу кого бы то ни было. Если улица чему и учит, то как раз в первую очередь осторожности и недоверчивости.
К Шону это, понятное дело, не относилось.
– Я знаю, что ты не забудешь, - убежденно произнес Суини, крепко сжимая трубку. - И он тоже знает, он так и сказал. И что будет заходить. Ненадолго, потому что мне нельзя уставать. Спросил, что мне принести... ну, чего бы мне хотелось. Шон, но ведь у меня всё есть!
Тот грустно улыбнулся, зная, что мальчик не видит. Всё у него есть... у искореженного жизнью сироты, потерявшего даже память.
– Это хорошо, что ты там вроде как обеспечен. Грант-старший нравится мне всё больше. А насчет Эрика... ты скажи ему, когда придет в следующий раз, чтобы он принес что-нибудь на свой выбор. Если уж он хочет с тобой заниматься, пусть подумает, чего может не хватать такому, как ты.
– А я уже сказал... – успокоенно выдохнул Суини. Он был явно рад, что сам додумался до такого решения, которое Шон ему посоветовал. – Что не знаю и пусть он сам что-нибудь придумает. Он сказал, что придумает. Спросит у доктора, что мне можно, и придумает.
– Так, – озабоченно хмыкнул Шон, – надо бы мне с этим доктором твоим переговорить. Если он сдуру вздумает разрешить тебе наладонник с тетрисом, крах экономики Швейцарии затронет финансовую систему планеты. А еще я спрошу, – парень посерьезнел, – высока ли вероятность повторения в их хваленых клиниках таких инцидентов, как тот, что тебя туда по-новой уложил. И Эрику передай, пусть соберет там на месте информацию о надежности заведения и по твоему текущему диагнозу заодно, а потом обязательно перешлет мне. Кстати, Эрик ничего про меня не спрашивал?
– Нет, – с долей удивления отозвался Суини, – не спрашивал. Но ведь он совсем только что прилетел, ты ж его наверняка недавно видел, так и что ему спрашивать? А наладонник мне не дают всё равно...
Насчет этого Суини интересовался, как только голова перестала разламываться на части. Отказ был, мягко говоря, безапелляционным.
– А доктор говорит, что так плохо больше не будет, только мне сейчас нельзя простужаться, и заразу никакую подхватывать. Поэтому ко мне и не пускали. Но я Эрику скажу, чтобы он у доктора все спросил подробно. Знаешь, Эрик такой смешной в этом их наморднике и стерильном прикиде!
– Да Эрик вообще... смешной, – с не понятной Суини интонацией сказал Шон. – Сорвался в Европу, чего ему дома не сиделось? К тебе, разве что, но... Так, ладно. Ты вот что – придет он, дай ему коммер и меня набери. Есть вопросы. Сделаешь?
– Сделаю, конечно, не проблема! - откликнулся Суини.
По его понятиям, это хотя и не было Самым Настоящим Поручением – но всё-таки Шон его о чем-то попросил. О чем-то таком, что он может сделать – и сделает.
***
Этим же вечером Дэлмор и Грант-младший услышали друг друга через океан.
– Слушай, ты странно себя ведешь, – без лишних вступлений начал Шон. – После всей моей херни с войсками ты не заехал, хотя мог бы. А теперь выясняется, что ты вообще в Европе и, судя по всему, надолго. Почему ты стираешься, Эрик? Что не так?
Ответ последовал не сразу – сначала Эрик засмеялся, сказал: "Суини, погоди немного, я сейчас...", потом Шон услышал звук закрывающейся двери – это Эрик выходил из палаты – и только потом, снова засмеявшись, тот ответил:
– Дэлмор, не надо. Я не брошу Суини и не сделаю ничего, что его хотя бы огорчило, даже если ты вообще вмертвую забудешь, как меня звали и что я вообще существую.
В смехе не было ни одной деланной нотки, ни тени истерики, а в тоне – ни тени обиды или желания обидеть. Просто Эрик Грант раз и навсегда принял как данность, что для Шона Дэлмора он никто и звать никак – и перестал тешить себя надеждой. И уж если до сих пор Шон ни разу не вспомнил о его существовании, то с какой стати ему задавать подобные вопросы сейчас? Логика подсказывала, что ради Суини – других причин Эрик не видел. В этом не было ни обиды на Шона – а что обижаться на законы природы? – ни попытки обидеть. Сказано было искренне, спокойно и почти небрежно.
Очень спокойно. И оттого чудовищно.
Шон на другом конце эфира отреагировал моментально и очень удивленно:
– Да причем тут Суини? С ним я все решу отдельно, я тебе его не поручал.
Через несколько секунд обоюдоострого молчания Дэлмор чуть тише добавил:
– Не говори, что ты свалил исключительно из-за сочувствия к моему мальчишке. Мне "не надо" что? Интересоваться, в чем твоя проблема? Когда-то ты, помнится, доверял мне. У тебя с кем-то трения, и ты сбежал? Почему не сказал? Я решу. Даже если ...отец.
Он дал Эрику паузу на ответ. Тот ею не воспользовался.
– Эрик, вообще, память у меня неплохая. Явно лучше, чем некоторое другое. И имей в виду, если ты сейчас бросишь трубку, к вечеру Суини очень обрадуется моему личному визиту, а у тебя больше не будет ни выбора, ни возможности так просто от меня отделаться.
Сказано было честно – и требовало честного ответа.
И Эрик ответил – всё так же спокойно и довольно медленно, будто на ходу подбирая слова. Впрочем, так оно и было.
– Да нет, с отцом все нормально. Он даже рад, что я сам принял решение и сделал, как решил. И Суини ты мне не поручал, верно. Ты мне ничего не поручал и ни о чем не просил. Мне вообще никто ничего не поручал, ни о чем не просил и ни о чем не спрашивал. Именно в этом и проблема, Дэлмор. Меня просто нет. А если человека нет, он должен исчезнуть. И попробовать быть. Хоть где-нибудь.
На миг нахлынули воспоминания о том, как Рой, притормозив у дома Грантов, мрачно буркнул: "Вылезай. Сделай одолжение, не суйся к нам сейчас, там опасно. Твой долбаный Вэнн - полный псих, если разрешил тебе сопровождать его. Он-то ладно, но ты... Вылезай, говорю" и умчался, забыв об Эрике напрочь.
Воспоминания о ночных слезах – последних, окончательных. О том, как Эрик паковал сумку и ехал в аэропорт...
И всё же жалости к себе не только в словах Эрика, но и в нем самом сейчас не было.
– Поэтому я и свалил. Не ради Суини – к нему я сначала просто зашел проведать. Ради него я здесь остался, а не рванул в Англию, как собирался сначала. Но уехал не ради него, это правда.
– Ради себя, Эрик?
Эрик не хотел вслушиваться. Даже обещал себе быть холодным зеркалом, но почти против собственной воли уловил в далеком, смазанном расстоянием голосе Шона странную нотку растерянности и уж совсем невероятного уважения.
– Ты вырос, колледжбой, а я и не заметил. В Европе, на другом континенте, по-твоему, "быть" гораздо проще? Ты скажи, ты реально считаешь, что для меня и для всех нас ты абсолютно никто? Ты сознательно выбираешь судьбу одиночки только потому, что обижен на меня за то, что я держался от тебя подальше... Глупый мальчик, я говорил тогда – я тебе не компания. Совершенно. У нас другая жизнь, у нас другие риски, мы другой крови, Эрик. Ты хотел бы, чтобы я тебе поручил что-то, завербовал бы тебя и начал использовать? Я так делаю, Эрик. Я сознательно покупаю многих людей за разные цены, ни одну из которых не выразишь в денежном эквиваленте. Я не хотел так с тобой. Не потому что ты бесполезен, нет. Ну… да хотя бы подобраться к твоему папочке-миллиардеру, а что? Я Неподконтрольный, на мне клейма ставить негде. Эрик, я вроде как кое-что для тебя сделал тогда, и я не совсем про Ривейра. Но рассчитался я с твоим отцом. Он мне платил и платит - не ты.
Эрик не замечал, что телефон почти трещит в судорожно сжатых пальцах.
– Послушай, лучшее, что, как мне кажется, такой, как я, может сделать для такого, как ты, – это держаться подальше. Мартинсон хотел стать одним из моих людей, в курсе? Я не позволил. Пусть живет наверху. А ты хотел бы? В Хост, Эрик? Скажи! У тебя переломный момент в жизни, это видно, так может, ты дойдешь и до такой дури? Если человека нет, он не обязательно должен исчезать, может, ему попробовать появиться?
– Шон, а я не обиделся. - Наконец-то Эрик произнес "Шон", а не "Дэлмор" - сам того не заметив. – У меня и вообще плохо получается обижаться.
Это была правда. И к тому же боль и одиночество - это не обида. Это совсем, совсем другое...
– И за то, что ты для меня сделал, я тебе по гроб жизни благодарен. И то, что мой отец тебе платит, этого не изменит.
Это был совсем другой Эрик. Тот же - и другой...
– Да, я вырос. Достаточно, чтобы понимать, что в Хосте я могу быть только обузой. И я могу тут что-то хотеть или не хотеть, это тоже ничего не изменит. Да, я считаю, что я для тебя, для всех вас никто - а с чего мне быть для вас кем-то?
Только потому, что мне не всё равно? Потому что ты и твои люди для меня не никто? Ну так этого мало...
– И я могу сколько угодно по этому поводу жалеть себя и пускать сопли, это тоже ничего не изменит. Я могу изменить только то, что могу. Я могу изменить себя. Но я не могу изменить мнение о себе. К нему привыкли. Если у меня вырастет зеленый хобот, этого тоже никто не заметит.
Ты же не заметил, что я изменился... даже ты... а что говорить о других?
– Поэтому я уехал. Чтобы попробовать "быть" там, где за мной нет этого... груза.
Там, где я буду далеко от тебя... и смогу не думать, тоска или надежда разрывает мне сердце – потому что надежды не будет.
Шон... когда ребенку никто не дает конфету и не говорит ему доброго слова, это ужасно. Но когда никто не хочет взять у него самого эту клятую конфету, когда он ее протягивает, это ад...
Я не хочу быть ребенком в аду... я вообще не хочу быть ребенком...
– Я буду там, где хотя бы я сам могу себе что-то поручить – и сделать это. Сейчас я поручил себе Суини. И до тех пор, пока он не решит, что я ему не нужен, этого тоже ничто не изменит.
Это был и в самом деле другой Эрик. Голос был тот же – но слова, интонации, манера говорить были совсем, совсем другие.
– Ты все время говоришь о переменах, Эрик... – вздохнул Шон где-то очень далеко. – Так ли много ты об этом знаешь, как тебе кажется? Ты ведь только начал меняться, поверь. В начале пути чертовски трудно, вообще невозможно оценить длину и сложность дороги. Говоришь, желания ничего не изменят? Они меняют, Эрик. На самом деле, в этом гребаном мире только желания и есть единственный стимул к переменам. Вот ты захотел перестать быть нулем – хотя никогда им и не был – и ты начал переделывать свою жизнь. А эмоции, по-твоему, тоже ничего не значащая фигня, да? Так считать может только тот, кто никогда не задумывался и не прикидывал, как это – жить без эмоций вообще. Быть нулем настоящим. Даже жалость, Эрик, это уже серьезно, знал бы ты, как много жизней спасла и изменила эта самая жалость...
Шон осекся. Помолчал, зная, что Эрик его не прервет, дослушает до конца. Продолжил чуть иначе, с мягкостью, даже с грустью.
– Ты выбрал самый сложный из вариантов, мальчик. Ты собрался менять себя своими собственными силами. Это едва ли проще, чем изменить весь мир. Я очень рад, что ты веришь в себя, что у тебя есть план и оптимизм на этот счёт... Может быть, тебе удастся невозможное, может быть, ты справишься с собой прежним сам. Я вот в свое время не смог.
До Шона донесся какой-то слабый звук, который не стал словом и вернулся в тишину. Он продолжил:
– Я проходил рубеж в пятнадцать, я знаю о потребности бросить всё и начать что-то новое на новом месте больше, чем ты думаешь. В моей прежней жизни я был вполне самодостаточным, у меня было имя, у меня было мнение остальных. Уважение. Поклонение. Но я бросил, Эрик, я ушел в другие пространства и не пожалел ни разу, хотя имя мне пришлось создавать с нуля, как и вообще, видимо, всё, включая такую глупую штуку, как душа. К чему эта информация тебе? Просто я хочу сказать, что я-то был не один. Не до перемен – в наших прежних жизнях, Эрик, мы с тобой похожи даже, никому не нужные, с напрочь разорванными связями – а в момент перемен. Мне помогли, и без помощи нихрена бы у меня не вышло. Ты уверен, парень, что справишься сам? Ты был одиночкой – хочешь одиночкой продолжать? Просто... другим одиночкой, поменявшимся? Я знаю, что ты чувствуешь, не видя знакомых лиц и дыша другим воздухом. Это свобода примерить новую роль. Дай бог, чтоб она пришлась тебе впору, чтоб ты не ошибся в выборе, чтоб ты нашел кого-то...
Шон неожиданно предложил:
– Эрик, если ты скажешь, я приеду. Не к Суини – к тебе. Не знаю, как надолго, но если тебе будет легче... Хватит ломать голову, нужен ли ты кому-то. Меняй отношение. Подумай, кто нужен, собственно, тебе самому.
Эрик тяжело сглотнул.
Шон, я знаю и знал, кто и почему мне нужен. Давно знаю. Но это ничего не меняет. Или... все-таки меняет?
– Шон... – тихо сказал он. – Я же не стану просить, чтобы ты бросал Хост и срывался куда-то... тем более сейчас... ты мне нужен, но я никогда не попрошу тебя отнять хоть минуту у того, кому ты нужнее...
Это был уже отчасти прежний Эрик – мучительно открытый, немного неловкий, отчаянно подбирающий нужные слова, которые никак не хотели отыскиваться.
– Просто... вот если я не пришлю, а привезу тебе всё, что тут доктора понаписали, и отдам из рук в руки... если ты найдешь для меня полчаса... мне будет легче, правда...
Слова определенно не желали отыскиваться.
Шон был с ним откровенен как никогда, как Эрик и мечтать бы не смел – и он оказался не готов к этому... а ему казалось, что уж он-то готов ко всему! Оказывается, нет. Он всего лишь был готов к худшему, а это совсем другое.
– Я не хочу быть одиночкой. Просто я пока еще не умею...
Не умею им не быть.
Мне нужна помощь. Очень.
Но я не знаю, как просить о ней. Раньше я чуть ли не кричал, как она мне нужна... потом молчал... а потом разучился просить, я даже этого не умею.
– Но я уехал для того, чтобы научиться. Только я не знаю, как в одиночку научиться не быть одиночкой.
Негромкий смешок. Нет, все-таки новый Эрик тоже никуда не делся. Именно он и оценил парадоксальный юмор ситуации.
– Я не знаю, как этому научиться. Наверное, всё-таки одному никак. Шон... спасибо...
За доверие. За совет.
За то, что ты ведь и правда приехал бы – ты не врешь, и если что-то предлагаешь, то готов это сделать. Шон, мне до зарезу нужна твоя помощь, у меня же кроме тебя и Суини и нет никого на самом-то деле... а я даже сказать этого не умею.
– Найду ли я для тебя полчаса... да кому я нужнее, Грант, тебе или им всем, это еще вопрос. До твоих экзаменов еще семнадцать дней, папа тебя явно не хватится, а Суини, я уверен, ты уже закопал по горло в кучах разных занимательных штучек. Приезжай, Эрик, мы ждем. Скинь мне номер твоего рейса, когда купишь билет. Как зачем? Знаешь, в Зону такси не возьмешь... я заеду за тобой в аэропорт. И вот уж что-что, а одиночество, тишина и покой у нас тут – недостижимое чудо, ты, чёрт возьми, еще научишься это ценить.
Шон с облегчением услышал в трубке тихое фыркание. Позвал:
– Эй, ты еще там? Тогда еще одно... Эрик, спасибо тебе. Нет, не за Суини и не за радушный прием летом... за то, что ты такой есть. Я не знаю, как еще это сказать. А теперь – быстро дай мне мальчишку, а то у меня зарядка кончается, а сам выдвигайся, понял? До встречи.
Эрик медленно отнял трубку от уха.
Эрик, спасибо тебе. Нет, не за Суини и не за радушный прием летом... за то, что ты такой есть.
Он перевел дыхание.
– Понял, скину тебе номер рейса. До встречи.
Это он говорил, уже входя в палату – до Шона донесся голос Суини: "Эй, ты улетаешь? А про рыцаря с ветчиной рассказать кто обещал?" – и ответ Эрика: "Обещал, значит будет. И про рыцаря с ветчиной, и про меч Роланда, и про всех рыцарей разом. Держи, у Шона зарядка кончается, заговорился я. Только наладонник у него не проси, он не даст, а я не привезу."
Суини фыркнул и отобрал у Эрика коммер.
– Свой заведи. Шон, почему у него до сих пор нет?