Ирина боялась просто даже голову поднять, не то что перебежать отсюда туда: в безопасность и, наверное, в счастье, раз там уже нет этого сумасшедшего риска, который есть здесь. Опасность оказаться накрытой сверху и навсегда непостижимой чернотой паучьего брюха становилась всё реальнее и ближе тем, чем ближе становилось кажущееся бессистемным движение Катерины, восемью глазами просвечивающей пространство вокруг и, как ей, паучихе, и положено, особенно хорошо реагирующей на движение.
Там, на открытом ноздревато-бетонном просторе, нет никакой надежды на выживание, здесь же, в каверне, оставшейся от выковырянной кем-то гальки, можно было укрыться пока, но навязчивая, необъяснимо откуда появившаяся мысль, что Катерина обязательно в конце концов остановится, зависнув над головой, и, не дай Бог, ещё и согнёт многочисленные колени своих восьми ног, опустив в такую удобную для её тела-пузыря ямку всю свою массивную тушу, не давала покоя и уже подобно назойливой некогда мухе, бьющейся в паутине сознания, не давала и всё не давала покоя.
Ирина злилась на себя, необразованную, на свой опрометчивый выбор, на то, что оказалась сейчас такой обречённой и уязвимой. Наверное, она уже проиграла, но умирать-то ведь не хотела. Надеялась теперь уже всего лишь на какое-то, хоть чуть-чуть слабое, продолжение жизни, если не на настоящее, полное освобождение. Сотканная паучихой сфера не была идеальной, особенно там, где крепилась к поверхности, там можно было бы и проскочить, но дотуда ещё нужно же и добежать.
Ирина плакала и рыдала. То рыдала, то плакала, одно что не всхлипывала и не скулила при том, и не в голос! Инстинкт не позволил. Безотказная штука этот инстинкт, чёрт его побери совсем! Жестокая штука — инстинкт самосохранения. Конечно, когда-то именно его-то ей и не хватало. Тогда, наверное, когда именно из-за его отсутствия она так совсем-совсем неудачно выбрала…
Двойственность, это и есть самое что ни на есть жуткое западло, с каким ей когда-либо приходилось сталкиваться, заключается в том, что, кроме животного (или насекомого?) сознания, действовать продолжает ещё и обыкновенное, своё. Оно, конечно, какое-то деформированное, но действует же, позволяя, например, называть эту грязную паучиху человеческим именем или думать вот, рассуждать по-человечьи, а не по-насекомски, чувствовать, наконец, это жуткое человеческое отчаянье, в обыкновенных обстоятельствах способное толкнуть на подвиг, на поступок… ну, хочется ведь сказать «прорваться»?.. но, скованное инстинктом, может только так вот, как сейчас, беззвучно ныть, без движения рвать на себе волосы и заламывать руки, и без веры во всеслышащего Бога возносить ему молитвы о спасении. Ирина поняла, убедила себя, что с самого начала это согласие на дурацкий психиатрический эксперимент было идиотизмом с её стороны. Наиполнейшим, наивозможнейше роскошным идиотизмом. Катерина и не таких ещё дурочек в кокон заворачивала, и яд долгожданный впрыскивала и, дождавшись переваривания, высасывала нутро. Не только дурочек, но и дураков! Чего стоят все эти глупенькие мальчишки, и не только мальчишки, один за другим, поврозь, а то и повместе, съеденные ею?
Если бы Ирина была человеком, то в следующий момент она, верно, промокла бы холодным потом. Или мочой, или вообще обосралась бы, а то бы и просто сдохла от страха и отвращения: острой роковой тенью над нею, затаившейся в этой глупой и никчёмной лунке, промчалась и встала с другой стороны волосатая членистая нога. Но и на этот раз пока ещё пронесло: паучиха двинулась мимо, решив, видимо, что с другого краю паутина её поуязвимей случилась, чем там, где только что была, и вновь принялась за дело. Врут, что паутина красива или, там скажем, симметрична. Она даже на вид — липкая и кажется острой. В отличие от остальных членистоногих, пауки в лице Катерины, в частности, оказались беззвучны, если не считать шорохов паутины и соприкосновения конечностей с поверхностью. До брезгливости хорошо отсюда видно, как тёмная жидкость заполняет пустые трубки её ног, распрямляя в соответствии с давлением суставы.
— Я думаю, для вашего же блага вам просто необходимо для облегчения в дальнейшем вашего повествования ввести в речевой обиход специальные, я бы сказал, сугубо специальные, термины. А для этого нужно внимательно рассмотреть объект исследования. Вот вы… да-да, именно вы… опишите мне любое из представленных здесь существ. — размяв пальцы в суставах, почти как пианист перед чем-нибудь шопеновским, профессор сцепил их и, поставив локти на кафедру, уложил в полученный гамак свой плохо побритый подбородок.
— А какого именно? — спросила девушка, делая вид, что смутилась личного обращения к ней.
— На ваш вкус, выбирайте любого, какой понравится.
— Да я вообще не люблю пауков.
— Разве я предлагаю вам такие… хм-м, противоестественные отношения?
— По секрету, профессор, скажу вам больше, я их терпеть не могу!
— А вот это вы совершенно напрасно, девочка моя, пауки — очень полезные создания. Если бы не они, эпидемии, разносимые не менее, но, возможно, и более, чем пауки, вездесущими мухами, порядочно подсократили бы наше с вами поголовье, а сами мухи заняли бы в мире этом, пожалуй, главенствующее положение. Если бы природа-матушка однажды не придумала пауков, нам пришлось бы самим заняться их изобретением. Я всё-таки хочу услышать от вас описание какого-нибудь из представленных здесь.
— Но они такие противные! Я просто боюсь их!!!
— Но, совершенно симпатичная мне моя ученица, это уже проблемы вашей собственной психологии или, если хотите, нашей с вами мировой психиатрии. Я настоятельно предлагаю вам преодолеть вашу боязнь и обратиться к нашим, заметьте, всего лишь нарисованным паучкам.
— Да, конечно, профессор, вы вправе насмехаться надо мной…
— Н-но…
— Я хотела сказать, извините меня, пожалуйста, за долгие пререкания. Понимаете, я вот в детстве однажды посмотрела кино про Робинзона Крузо. Так вот, там Пятница… если вы помните, это абориген такой…
— Я смотрел этот фильм и прекрасно его помню, так что не надо мне пересказывать его содержание, тем более, что к нашему разговору он отношения не имеет…
— Ага, не имеет! Меня вырвало, и я два дня потом вообще есть не могла.
— …н-ну, разве что вы вспомните имя и фамилию несчастного паука, павшего жертвой неумеренного аппетита тамошнего папуаса. В таком случае я поставлю вам пятёрку.
— А нас друг другу, между прочим, не представили, я только помню, что Робинзона там играл Куравлёв.
— Переходите ближе к делу.
— Извините, профессор, ещё раз. Просто, понимаете… ну, ладно, прежде всего необходимо отметить, что пауки не имеют ничего общего с насекомыми, кроме того, что в классификации вместе с ними и ракообразными принадлежат к типу членистоногих…
— И с многоножками, моя разговорчивая юная красавица!
— Что?.. Ах, да, конечно, и с многоножками. В отличие от насекомых, уже упомянутых почему-то, у пауков голова и грудь слиты воедино в так называемый цефалоторакс, от которого расходятся в стороны четыре пары ног. Четырежды два, значит, восемь… Так, профессор?
— Не знаю, я — профессор биологии, а не математики. Продолжайте, мне начинает нравиться ваша манера изложения.
— Следующая пара конечностей, как вы сами, профессор, понимаете, является руками, только называются эти как бы руки почему-то неприятным словом «педипальпы». Они исполняют функции не только рук, но и весьма хороши в роли оригинального такого полового органа. Представляете, а если бы люди так же пользовались руками?
— Представляю, тогда мы с вами здоровались бы ногами, а на руках бы носили плотные перчатки с множеством застёжек, а впрочем, у людей встречается использование рук заместо половых органов. Мне кажется, это называется мастурбацией и имеет лишь косвенное отношение к размножению, как всего лишь имитация полового акта, не более.
— Ну, зачем вы так со мной, профессор?
— Я всего лишь только ответил на ваш случайный и ненужный вопрос, дорогуша. Вы ведь можете избежать подобных отступлений, если вам они неприятны. Продолжайте.
— Можно.
— А как же? Я весь — само внимание.
— Следующие конечности… можно так выразиться, профессор?
— Выражайтесь как вам заблагорассудится, только в гербарий не накалывайте.
— Итак, следующие конечности паука — это, извините за выражение…
— Сочту за честь!
— …это то, что у других, например, у вас, усы. Природа переделала их в так называемые хе-ли-це-ры, с помощью которых паук кусается. Они сгибаются в суставе, а внутри проделан тонкий канал, как у змей в зубах. Или у вампиров. По этому каналу в рану, нанесённую хелицерами, стекает яд. Выходы лёгких и трахей на поверхность брюшка паука называются стигмами. Сами лёгкие прикрыты элитрами. Ну вот, хоть одно приличное слово нашлось. Тоже снизу, но в самом конце брюшка находятся паутинные бородавки.
— Спасибо, умница моя, я думаю, мне придётся учесть ваш солидный ответ при выставлении зачёта по членистоногим…
— Но, профессор, я ещё не всё вам рассказала! Там у них ещё есть крибеллюм с каламистром! И эта, как её? Вместо крови у них — гемолимфа которая…
— Да-да, именно вместо крови! Достаточно. Я уже не хочу больше мучить вас вашей арахнофобией…
— Как-как вы сказали? Ара… что?!
— Хнофобия, что означает «боязнь пауков» и ничего более.
— Вот, заметьте, профессор, я говорю обо всех вас профессорах, вы вместо приличных, во всяком случае, понятных, слов всё время умудряетесь придумать что-нибудь отвратительно-иностранное, вроде этой вашей арахнофобии вместе с самими пауками.
— Мне кажется, девушка, напротив: в этом слове нет ничего неприятного. Звукосочетания, нетипичные для русского, только и всего. Кто такой Фобос, надеюсь, вы знаете?
— Да уж конечно, знаю.
— Отсюда «фобия» — боязнь. А вот Арахна была весьма талантлива в своём деле, из нитей, что сродни неизвестному ещё тогда в Греции шёлку, но гораздо прочнее, она ткала прекрасные лёгкие и крепкие ткани, равных которым не было ни на этом свете, ни в каком-либо другом возможном мире.
Можно, конечно, сказать, что на потолке вниз головой появился человек и, остановившись, стал внимательно разглядывать её, но ведь Ирина и сама была человеком, во всяком случае, частью своего образа мышления она всё ещё оставалась человеком и поэтому знала прекрасно, что вошедший-то как раз был внизу, стоял на полу и, задрав кверху голову, рассматривал скорее не её, теперь ужасно мелкую, а Катерину, которая была, кажется, раз в пять… пятьдесят крупнее размерами. Это они с паучихой как раз и были сейчас вниз головой, правда, не для самих себя, а для человека, справляющего в туалете нужду. Слабый направленный туда вектор, ну нисколько не ассоциировался с человечески привычной «силой тяжести». Будучи когда-то человеком, Ирина ведь случайно или глупо-специально проделывала опыт с вытянутой в сторону рукой: неотвратимость её падения к телу возрастала с течением времени, потому что неотвратимая тяжесть заставляла мышцы напрягаться и, следовательно, уставать. Мухой быть лучше, настолько мала эта сила тяжести, что, подняв лапку, можно зафиксировать её в таком положении хоть навсегда. Отсутствие же в этой жизни такого понятия, как «усталость», вообще вдохновляло бы её сейчас на великую радость, если б не великое горе: она, задрипанная дрозофила, как в клетке со львом, оказалась под паутиной наедине с пауком, возможно, возможно, и не подозревающем пока о том, что жертву-то он почти поймал, и всё продолжающим плести свою ловчую сеть.
Как это всегда случается с людьми, обладающими высшей степенью дарования, называемой талантом, а в самом грандиозном масштабе — гениальностью, Арахна возгордилась, на что, по древнегреческим понятиям о социальном поведении, не имела никакого права, и начала нагло очень, просто даже вслух, взывать к Афине. Мол, пусть приходит и померяется с ней мастерством. Старушенция, которая вполне неслучайно оказалась рядом, начала было ей советовать не вызывать на состязание богиню, ведь ничего хорошего из этого всё равно не получится. Не послушала гордячка старуху, сказав в ответ: «Что ж не идёт твоя Афина, а?!» Рассердилась старуха окончательно и обратилась в себя истинную: то и была собственной персоною сама грозная богиня. Арахна же нисколечко не испугалась… или виду не показала, и предложила начинать соревнование. И, естественно, проиграла… Впрочем, даже если б и выиграла, то кто бы её поддержал? Кто б осмелился признать? Никто ведь не хотел, чтобы могущественная богиня что-нибудь сотворила с глазами их, как некогда наградил ослиными ушами Аполлон царя Мидаса, что предпочёл его мастерской игре на флейте простую и прекрасную мелодию Пана. Если сказать правду, то ничем не уступала работа Арахны полотну Афины. Наверное, именно этого и не должно было случиться, по мнению Афины, она изорвала покрывало, сотканное соперницей. Несчастная Арахна свила себе из остатков пряжи верёвку и повесилась, а богиня освободила её из петли и, по-прежнему обуреваема жаждой мести, обратила её в уродливое существо, известное теперь миру как паук, и сказала: «Живи вечно, вечно виси и вечно тки, сама и в своём потомстве!»
— Какая грустная история, профессор, вы не находите? Почему эти гадкие боги не могут простить человеку гениальность?
— Этого не дано понять, наверное, ни одному смертному. Даже тому, который, преодолев своим бессмертным творением проклятие забвения, входит в вечность… ну, или в подобие вечности в памяти живущих.
— Самое обидное в этой истории то, что Арахна превращена в существо, вызывающее лишь отвращение.
Профессор развёл руками, пожал плечами, и девушка вдруг заметила маленькую движущуюся точку сантиметрах в десяти под его ладонью, а приглядевшись чуть внимательнее, разглядела и микроскопически-тонкую блестящую ниточку, соединяющую крошечного паучка и кончик среднего пальца профессора.
Дальше случилось страшное: закончив свои дела, мужчина, а человек был именно мужчиной, достал из кармана зажигалку и, чиркнув ею, поднёс огонёк под паучиху по имени Катерина.
Ирину тоже окатило волной горячего воздуха, поднимающегося от пламени к потолку и расплывающегося по нему, она едва сдержала себя, чтоб не зашевелиться, хотя от паучихи опасности уже и не было, пожалуй. Ей было не до охоты: потревоженная, она попыталась изменить место своего пребывания, довольно быстро двигаясь внутри просторного купола, но было тесно, и струя горячего воздуха снизу везде настигала её.
Через некоторое время для маленькой дрозофилы пришло спасение: четыре из восьми ног паучихи лопнули в коленях и повисли на паутине, сама же она бессильно повисла на оставшихся целыми.
Мужчина ушёл, удивлённо пожав плечами, и дрозофила Ирина выбралась из своего укрытия, пробежала мимо живой ещё Катерины и нашла достаточно широкую лазейку в паутине, образовавшуюся, кстати, тоже благодаря огню зажигалки.