Будь уверена, Таня!
Два письма заинтересовали меня и не могли оставить равнодушным после знакомства со всеми письмами моряка. Первое написано чернилами. Возможно, автору легче писалось, потому что способ передачи мыслей на бумагу тоже имеет большое значение. Например, Пушкин использовал гусиные перья, наверняка и это помогало лететь его поэтической мысли. Однако наш Сашка не мог предположить, что его письма окажутся в далекой Сибири, в каком-то небольшом городке, в сарае, периодически затапливаемом весенними паводками или проливными дождями. Это было его роковой ошибкой, потому что письмо частично было стерто водой, и восстанавливать его придется с помощью моего воображения. Это письмо-мечта и его обязательно надо прочесть.
Здравствуй, Таня!
Пишу тебе из Мурманска! Пишу!? А не проще ли будет вновь украсть тебя из общаги? И привезти тебя не на Волгу, а в Мурманск, вернее, в его пригород, в Роста…
Итак, закрой глаза… Ты пришла с работы, уже поздний вечер, но, по своему обыкновению, ты собираешься что-то доделать, дописать…. Как вдруг из открытой форточки доносится твое имя, произнесенное удивительно знакомым, но неизвестно чьим, голосом. Немного отодвигаешь штору и видишь мою простодушно ухмыляющуюся физиономию. Я, так и не узнав номер комнаты, пытаюсь вызвать тебя из окна. Эта попытка наконец увенчалась успехом. Ты удивленно смотришь на меня. Я прошу тебя вызвать такси и потеплее одеться. Ты недоуменно пожимаешь плечами, но, одевшись потеплее, выбегаешь. Мы садимся в такси. Шофер нам весело подмигивает и спрашивает, куда везти.
Письма на Север: http://proza.ru/2009/04/28/752
- В аэропорт.
Ты вопросительно смотришь на меня.
- Да-да, мы улетаем.
- Куда?
- На Север.
- Почему?
- Потому что я хочу поговорить с тобой.
- Но я не полечу, я не взяла денег!
- А паспорт, пропуск взяла?
- Только пропуск.
- Вот и все в норме, - отвечаю я и, с видом кудесника, вытаскиваю три билета: – Вы кудесника вызывали? Один себе, а тебе сколько, два? Туда и обратно, я же должен вернуть тебя будущему мужу. У тебя завтра – свободный день, на этом закончим вечер вопросов и ответов. Давай лучше помолчим!
А такси мчится по Саратову. На улице – ни души, по городу идет поздняя осень. Мне немного грустно, ведь именно в такую осень я и полюбил Саратов, а вот теперь прощаюсь с ним, и, быть может, навсегда. Даже если и встречусь с ним еще раз, мы будем другими: я взрослей, а он мудрей, но в прошлое он меня уже не вернет.
- Прощаешься с Саратовом? – читаешь ты мои мысли. А я думаю, что это город моей молодости, моих дружб и надежд, от которых для меня, как и от Саратова, ничего не останется вскоре, кроме воспоминаний. Дальше мы молчим в машине, мчащейся по безлюдному городу. Но это уже не летнее, а осеннее безлюдье, с каким-то оттенком тоски и мрачности. А вот и аэропорт. И мы вновь на краю сопки, то бишь, горки. Смотрим на Саратов.
Ты видишь, как он красив? Нет, это, конечно, не летняя красота. Ты посмотри, как он прозрачен, этот осенний воздух, как он чист! Мы любуемся городом. Хоть в него и вошла осенняя грусть, но городам легче, чем людям. Осенью их украшает природа, зима укрывает белым покрывалом дома и улицы, весной их ждет радость обновления, проявляющаяся в первой зелени. Но все-таки самое славное время для городов – бабье лето, с его тихой печальной красотой. Однако не будем завидовать городам. Ведь они созданы человеком, а завидовать делу рук своих – это, пожалуй, смешно. Можно позавидовать, хорошей доброй завистью, рукам мастера, а делом – только восхищаться. Ты молчишь? Быть может, я не прав?
По-моему, осень всегда грустна, а эта для меня – особенно. Понимаю, что для тебя эта осень очень похожа на весну. Я вижу по выражению твоего лица, что ты и здесь и, в то же время, где-то далеко. Порой кажется, что ты не можешь и в мыслях расстаться со своим любимым. Тебя освещает внутренняя улыбка…
Я смотрю на часы.
- Пора лететь, - говорю я.
- Да-да, конечно!
И мы идем на регистрацию, а затем садимся в самолет. Я вспоминаю, как ты меня провожала, и показываю, где ты стояла…
И вот мы взлетаем! Неясная осенняя заря уже встала над Волгой и та становится малиновой. Но все остается внизу. Ты повторяешь свой вопрос, как песню: как тебе служится, с кем тебе дружится, что тебе снится во сне?
- Неважно! Неважно мне служится, потому что друг меня покидает, ведь я хотел и только мечтал быть с тобой одной. Я думал, отправлюсь в отпуск, и мы решим окончательно, что всегда будем вместе. А получилось все наоборот! Как это все произошло? Не стоит только мне сочувствовать, я сильный и справлюсь со всеми невзгодами. Мне жалко только мать – а вдруг она узнает?
И я замолчу, перебирая в себе события последних дней. Ты с недоумением смотришь на меня и отворачиваешься к иллюминатору. Я чувствую, что веду себя, как скотина, но врать, что все нормально, не могу и не хочу. Хоть одному близкому человеку могу я сказать, что со мной творится, как мне тяжело? Нет, я не виню тебя, ведь дело – во мне, у тебя есть право выбора. Согласись, неприятно чувствовать себя виноватым! Но всегда я буду верен своему правилу: не жалеть о том, что произошло, а если есть возможность, то исправить ошибки и двигаться дальше!
Наконец под нами Москва! Это – пункт пересадки. Время пролетает быстро, и вот уже «ТУ-124» несет нас в город моей службы – Мурманск.
- Таня, смотри – под нами Карелия. Да-да, Карелия, сказочная страна твоего детства. Смотри, как она красива! Ведь здесь уже зима. Голубые ели красиво выделяются на белом снегу. Почему – голубые? Ведь мы летим высоко. А вот - почему. Голубые глаза Карелии – сотни озер, которые мы видим среди леса и скал. Однажды на таких озерах мы проходили по Кольскому полуострову. Но он совсем не похож на Карелию – здесь уже тундра и другие красоты. Ну, вот среди синеватого ночного неба виднеется горсть огней на краю залива, это и есть Мурманск! Говоришь, он невзрачен? Может быть, может быть, но погоди судить о нем строго. А вот и посадка. Укутайся поплотней, пора выходить…
А я – в традиционной форме отпускника: бушлат и бескозырка. Прохладно, но надо держать марку. Так я и думал: нас встречает хороший ветер и небольшой морозец. Вот я и дома. Ты ежишься от ветра, не переживай, сейчас поедем на такси. Но я называю таксисту не адрес, а путь, по которому мы пустимся, чтобы ты лучше узнала Север. Мы двигаемся по стороне залива. «Тань, смотри, вот как выглядит карликовый лес здесь, на Кольском. Маленькие березки, карабкающиеся на сопки, почти совсем засыпаны снегом, лишь кое-где торчат отдельные веточки. А вот и залив. Смотри, как красиво. Огни Мурманска, разбившиеся по сопкам, отражаются в спокойной глади залива, а от огней, стоящих на рейде кораблей, тянутся к нам светящиеся дорожки.
Я показываю на соединение кораблей, стоящее невдалеке, а также лодки, где находится и моя родная, в которой знаю каждый уголок. Такси поворачивает и мы въезжаем в Нолу, один из городов-спутников, окружающих Мурманск. Кстати, Нола даже старше Мурманска. Но вот мы прошли и Нолу, и на дальних сопках засияли огни Мурманска. Таня, ты замечаешь здесь березки повыше, а ведь мы всего лишь на другой стороне залива. И вот мы в Мурманске. Я прошу водителя проехать через площадь «Пять углов». Ты удивляешься! Но пока не выехали с площади, смотри: вот здание драмтеатра, вот – почтамт… Люди, в отличие от волжан, одеты в теплые одежды, ведь в Заполярье зима уже наступила. Всполохи северного сияния разбежались по снегу разноцветными оттенками. Я показываю тебе границу Мурманска с Ростой. И вот, наконец, мы у цели. Такси вылетает на одну из сопок и останавливается.
Я отпускаю такси и широким жестом показываю: смотри, вот она, новая Роста. И вновь я хотел бы добавить: «Это тебе мой свадебный подарок». Под нами волнистое море, волны взлетают на берег, от которого поднимаются на сопки многоэтажные дома. Корабли сияют освещенными иллюминаторами. В стороне, на мысе, светит кораблям Маяк. Дальше - сопки в синем снегу.
И над всем этим – торжественные сполохи Северного сияния. А потом мы гуляем по Росте, говорим обо всем: и о тебе и о мне.
Сутки пролетели незаметно. Конечно, мы заходим и в подъезды – погреться, и в столовую, и в кино. И все говорим и говорим.
Но вот через два часа – самолет. Я шуткой говорю тебе: «Извини, но я должен вернуть тебя будущему мужу». Мы садимся на такси, я провожаю тебя на самолет. Твой путь лежит обратно через Москву. До свидания! Быть может, ты еще вернешься сюда! Тяжело расставаться, но я доволен, что ты побывала в моих краях.
Самолет улетел, и я направился в свою часть.
14.11.1971 г.
P.S. А на свадьбе пусть тебе, сестренка, погрезится, что и я кричал тебе «Горько!».
Счастливого плавания, сестренка!
Письмо второе
Письмо второе, возможно, не с самого начала, потому что нет обычного приветствия. Но уже изменились обстоятельства. Из письма мы все узнаем, но даты – нет. Впрочем, это было так давно, что даты не играют роли, как в песне: «Это было недавно, это было давно…». В памяти, я уверен, обоих: и автора писем и адресата сегодня так же живы воспоминания о молодости, об идеализированных мыслях, а порой и идеологизированных, потому что время было советское, а советские люди были совсем другие.
Таня, в моей записной книжке уже много адресов пришлось вычеркнуть по тем или иным причинам: кто уехал, к кому, наоборот, я приехал, кто умер, а кто и сочетался браком.
И лишь один адрес, в отличие от всех остальных - вычеркнутых и действующих, записан красным цветом. Это – твой адрес. Почему? Попробую объяснить. Не знаю, получится ли то, что я хочу выразить, но твердо уверен, что ты поймешь. О! Самое интересное то, что пока я пытался связно выразить, почему твой адрес отличен для меня от других, я уже ответил. Да-да, именно потому, что ты меня всегда понимала, я уверен в том, что, когда бы и по какому поводу я не написал, ты меня всегда поймешь лучше, чем кто-либо другой. И еще потому, что ты все же уже замужняя женщина. Красный цвет предупреждал меня о том, что писать следует только в особом случае, когда мне вряд ли кто уже поможет или поймет. И только, если я напишу тебе, даже не получая ответа, я знаю, что на Земле есть человек, который поможет мне найти то, что потерял (нет, не материально, этого я не боюсь; больше всего на свете я боюсь потерять себя). Да-да, именно себя, того, какой я сейчас, выращенный тем небольшим отрезком жизни в 25 лет (а не прежнего студента, который мировые проблемы решал одним полетом необузданной фантазии и даже порой рисовался этим).
И, будь уверена, Таня, если бы тебя не оказалось в Сибири, я искал бы тебя и в Суровикино и в Волгограде, так, как порой ищут свою последнюю надежду. Извини, что начал я несколько сумбурно, и, очень может быть, что не только объяснил что-нибудь, а наоборот, еще более запутал. Что поделаешь, немного устал от этой строгой логичной жизни, в которой все объяснимо, если не обычным «здравым смыслом», то «философией» (по которой я числюсь в числе передовых). Итак, пожалуй, я все же начну писать письмо:
Здравствуй, Таня!
Привет тебе из славного града Волгограда!
Что я здесь делаю, и как я сюда попал? Попробую объяснить. Заранее прошу: если что не поймешь, то спрашивай письмом, телеграммой и – вплоть до «радио». Но начну я, пожалуй, с того, как я получил твое письмо (имею в виду – последнее на службе).
Итак, я в Лиинахамари. Как я не раз писал: это прекрасный уголок, но почему-то – «забытый богом», а люди превратили его в военную базу. Получил я письмо, и стало грустно, нет, именно не обидно, а грустно. Я почти прекрасно понимал, что это нужно Вам для того, чтобы начатая Вами жизнь в Сибири не желала третьего (постороннего).
Разумеется, что твой муж не считал меня соперником, но все же, вероятно, не раз задавал вопрос: «Зачем?». И его невозможно было убедить, что это нужно не столько тебе, сколько мне. И как-то так случилось, что мы вскоре вышли в море, а так как там, между вахтами и тревогами, было время поразмыслить и помечтать, именно поэтому и появилась запись красными чернилами, еще в той записной книжке, и потом она кочевала из книжки в книжку – до сих пор.
Вернулись мы из «морей», а нам подсунули новое задание: обеспечивать съемку фильма «Командир счастливой Щуки», и временно мы сменили базу приписки. Мы перешли в город Полярный. Он – в Кольском заливе, недалеко от Мурманска. Этот город ты видела, если видела фильм «Командир счастливой Щуки» и фильм «Океан». Съемки мы обеспечивали около месяца (вполне возможно, что обо всем этом я уже писал, так что извини за повторение).
Собственно говоря, наша лодка была не главной ПЛ в этом фильме, а вспомогательной, но попотеть нам пришлось основательно (померзнуть тоже, хотя съемки шли в июне). Мы стояли на далеком от всех баз рейде, и было даже такое, что у нас кончилась питьевая вода (правда, без воды мы сидели всего лишь день) и сигареты. Мы видели поселок, людей в нем, они курили папиросы, эти подробности мы разглядывали через перископ, а сами выходили наверх курить чай. Берег был от нас дальше, чем порт, ведь в порт мы все равно придем, а на этот берег сойти не удастся – служба. Там же впервые я видел парусник, довольно крупный и, само собой, романтичен. Кругом – серо-синее море, невдалеке – голые сопки, серое небо и вдруг… белые паруса, как напоминание о мечтах детства - о далеких южных морях и пиратах.
Но теперь это была не недосягаемая мечта, а реальность, да и я относился к морякам. Правда, море видел минут по 20 в сутки, ведь подводная лодка не парусник, и на верхней палубе не погуляешь. Но даже те немногие минуты встречи с морем и сутки борьбы с ним же, оставили запас настроения надолго. Даже сейчас, когда мне становится тяжело от бессмысленных споров и разговоров, я хочу оказаться там, в море. Там, где можно свободное время говорить по душам, а в решающие моменты не пускаются в дебаты, как сделать лучше, а ограничиваются отрывочными фразами приказов и столь же отрывистыми «есть!». Честное слово, порой кажется, что все ученые споры и большинство книг не стоят того делового «разговора», в котором ценят дело, а не слова. Но окончился и этот месяц и мы пошли на базу.
Около суток никто, кроме рулевых и офицеров, не был наверху, а когда пришвартовались и привели все в исходное состояние, всей команде, кроме вахты, разрешили выход наверх. Ты бы видела наши лица: все, от старпома до молодых матросов, были слегка вымазаны (этого не было видно при скупом освещении внизу, но наверху это было очень заметно). Но самое главное не это. Самое главное то, что на лицах всех блуждала блаженная улыбка. Это трудно представить, это надо чувствовать. После скупого освещения и сплошного разумного распределения металла в лодке вдруг увидеть: яркое солнце, беспечно льющее свой свет на море, на сопки, покрытые нежной и яркой весенней зеленью, на наши чумазые, усталые и улыбающиеся лица. А потом принесли почту за месяц и мы прямо на пирсе уселись читать письма.
На базу идти еще не разрешали, а спускаться в лодку не хотелось. Вместе с письмами пришел и командир, который уже успел побывать на базе. Он сообщил нам новость: наша подлодка идет на Балтику. Особых эмоций эта новость не вызвала: надо значит надо. Лодка стала готовиться к переходу. Я, как старшина команды радиотелеграфистов, получил возможность раза три съездить по делам в Мурманск. Но, сама знаешь, дела можно сделать быстро, а оставшееся время я ехал к той девушке, может, помнишь, я тебе о ней писал, Томе Анниной, и мы с ней бродили по Мурманску, болтая обо всем и ни о чем. Лишь потом я узнал, что эти приезды оказались решающими для моей последующей жизни. Она чуть было не вышла тогда замуж. А я, практически не зная о ней (мы переписывались очень мало), пришел к ней. Нашел ее на окраине города (она была маляром) и таким поведением неожиданно расстроил свадьбу. Но окончилась подготовка к переходу, и в сентябре мы пошли вокруг Кольского полуострова в Белое море. В этом небольшом переходе было все. Словно сам Север обиделся на нас. И шторм, и влипли в зону радиомолчания, хотя позарез надо было дать радио, под конец даже аппаратура сломалась. Мы, правда, наладили ее при отсутствии нужных запчастей, так, что опытные офицеры разводили от удивления руками, увидев эти «сооружения».
В Белом море шторм стал утихать, и я впервые видел, как может искрить и светиться искорками море. Представь себе серо-зеленую волну, ударяющуюся о борт или бьющую в рубку. И вдруг, в момент удара, на ней вспыхивают маленькие искорки, светящиеся голубым светом. И те искорки, которые попали на палубу и в рубку, еще светились около минуты таинственным светом, а те, что уходили с волной, убегали от нас, затухая где-то в кильватере. Потом было десятисуточное путешествие по Беломорско -Балтийскому каналу. Мы шли в доке, так что отдыхали, и мы и лодка, любовались сказочными берегами Карелии. Шли по Онежскому озеру и по Ладоге вошли в Неву. Правда, Ленинграда не видели. Мы уже вышли из дока и по Неве, в Ленинграде, проходили по «боевой тревоге», то есть, все были на местах – около суток без отдыха с перерывами (по очереди) на обед.
Зато видели Финский залив и Кронштадт. В Кронштадте мы были около двух недель, и ходили и в увольнение и на экскурсию. И снова, после подготовки и ознакомления с новыми документами, мы вышли в Балтийское море. Теперь мы уже шли в Лиепая (Город под Липами – видимо, таков перевод) на постоянную базу. После Севера нам здесь не понравилось: и море не то и жизнь и порядки не те. Даже начались столкновения. Нас заставляли надеть ленточки «Балтийский флот», а те, кто должен был идти домой, не хотели отдавать ленточки «Северный флот», точнее, не хотели снимать их. Пришлось начальству идти на компромисс. Мы обещали надеть ленточки «Балтфлота», а они разрешили нам уезжать домой в ленточках и с погонами «Северный флот».
Я опять, как «начальник», бродил по городу в поисках различных инстанций радиосвязи и знакомился с городом. Это был прекрасный город, где со стариной перекликалась современность, видел и готические костелы, и современные здания, улочки узкие до того, что до обеих стен можно достать руками с середины, и широкие проспекты.
И вот, наконец, домой. Но, увы, мне предписывалось вернуться в Волгоград, т.е., туда, откуда призвали. Ну, что же: надо так надо. И мы с другом поехали в Ригу. Погуляли в ней сутки, взяли себе кое-что из гражданки (одежды). Полюбовались соборами. Заходили рано утром на службу (на этот раз уже церковную), слушали прекрасный хор и снова ходили по старой Риге, удивляясь и восхищаясь всему: и архитектуре, и искусству, и вежливости. Были в музее «Латышских стрелков» и прочее, и прочее, и прочее. Впрочем, что можно увидеть за один день? И уже на самолете мы вылетели в Казань. Друг летел по путевке на КАМАЗ и заодно заезжал к родителям. А я летел к Томе, после встреч в Мурманске переписка у нас стала регулярной. Но планы планами, а пока нам было необходимо перебраться на другую сторону Оки. Погоды не было, самолеты не летали, автобусы не ходили, и мы, сколотив компанию человек в пять, пошли через тонкий лед. С незначительными приключениями перешли, обрадованные известием о том, что вчера здесь провалилось два человека. Потом, мокрые по колено, ночью, шли километров 10 по дороге в надежде на попутку. Нам повезло. Мы приехали в Чистополь, а оттуда следующим вечером выехали в Ново-Александровку, производя по пути фурор своей военно-морской одеждой. У Толика я дня четыре отдохнул и поехал в Нижнекамск, куда Тома попала по распределению. Там мы с другом устроились в гостиницу «Кама» и, дождавшись вечера, пошли в гости в общежитие.
Конечно, произвели фурор. Были радостные восклицания, ведь многих девчат я знал еще по Мурманску. Здесь же собрали на стол и отметили встречу. Потом было все: и нескончаемые разговоры и бродяжничанье по городу, и поездка в Набережные Челны. В общем, эти две недели прошли, как в угаре.
Потом – полет в Волгоград, через Саратов. Опять не было погоды, и мы в Саратове сидели около суток. В город я не поехал. Лишь смотрел на него сверху и вспоминал и 68-й год и 71-й. Потом – неделя жизни в Волгограде. Встречи, встречи, встречи. И лишь после этого я поехал домой. Четверо суток пути – и я дома. Приехал, как раз под Новый год. Чуть не отморозил уши в бескозырке, но фасон держал до тех пор, пока шел с вокзала домой. Мама прослезилась, встретив меня, все ужасалась, как я похудел. Были долгие разговоры о том, как жить и чем заниматься. Тогда же я сказал маме, что надумал жениться.
И месяц безмятежного отдыха пролетел, и снова – в обратный путь. Залетел в Свердловск, но Тани Григорович там уже не было. Она вышла замуж и уехала в неизвестном направлении. Потом я полетел в Нижнекамск. Помог Томе рассчитаться, осмотрел этот молодой и небольшой город химиков. Он – сосед Набережных Челнов и у них много общего: оба молодые, оба растущие и современные, как все новые районы от Севастополя до Мурманска. Но мы ехали в Волгоград.
Потом хлопоты по устройству. Я-то сразу поехал и устроился на ВХЗ имени Кирова, а Тома устроилась неподалеку на заводе «Стройдеталь» и жила в общаге на Веселой балке, а я жил в поселке Руднева, в общаге завода. Я работал и мы вместе с Томой собирали деньги и готовились к свадьбе. Вспомнил я всех старых друзей, а они – меня, я познакомил их с Томой, и мы вместе бродили по Волгограду. Я знакомил Тому с городом, с памятниками, с друзьями, и вспоминал и рассказывал ей о многом. Все подробности сейчас не вспомнишь, но само настроение того времени, радостное узнавание старого и нового в городе и, чуть щемящее, чувство того, что и я изменился и город. И жаль было, что я уже не могу смотреть на него впервые, лишь иногда какие-нибудь места навевали, как сон, те чувства, какие я испытывал здесь до службы.
Но, конечно, ни я ни Тома не бросали работу. Я снова стал аппаратчиком, но уже не в 4-м, а в 27-м цехе. Мы выпускаем продукт со Знаком качества. Я стал аппаратчиком неплохим, во всяком случае, вскоре получил высший разряд – 5 (бывший 6-й). А 28 июля 1973 года я стал мужем Томы, и у нас началась семейная жизнь. Свадьба прошла, как проходят тысячи таких свадьб. Я познакомился с Томиными родителями, они со мной. Я рад этому знакомству, как они – не знаю. Ведь они – родители, а я – человек, забравший у них дочку. И вот началась наша семейная жизнь.
Почти сразу же после свадьбы я поступил в политех (написано – политтех, с двумя т, но если это – институт, то в разговорной речи употребляется сокращенно от политехнический – с одной) на ТООНС, в Кировский факультет. Сдал, правда. Средненько, если не сказать, плохо. По химии получил 4, по остальным – троечки. И началась у меня коловерть: я работал, учился, занимался комсомольскими делами, фотографией и, конечно же, самым главным занятием была начинающаяся семейная жизнь. А как ее начинать, ты сама прекрасно знаешь. Но мне повезло с женой. Несмотря на то, что трудно было нам жить на частной квартире, Тома все выдерживает. И я ни разу не слышал от нее жалоб на меня за то, что она неудачно вышла замуж и т.д. и т.п. Она мне верит и любит меня. Конечно, любовь у нас взаимная, правда, не с первого взгляда, но это не главное, ведь я верю в ее любовь, а она – в мою.
Постепенно я окончил один семестр, затем начал учиться на втором. Мы с Томой занимались приготовлениями к встрече нового человека на земле. И вот 3 апреля 1974 года появился на свет мой сын Олег. Теперь у нас появились новые заботы и хлопоты, порой неприятные и непривычные, но всегда радостные. Потом я окончил 2-й семестр, так же, как и 1-й, без троек. Летом я стал секретарем комсомольской организации цеха.
И снова учеба, уже на 2-м курсе. Я стал «Отличником качества», но чего-то все чаще и чаще на меня налетала грусть, может, это оттого, что мы мотаемся по частным квартирам, может, оттого, что рядом нет такого друга, с которым можно было поделиться всеми мыслями и переживаниями. Жене ведь всего же не скажешь, она слишком близко все принимает к сердцу, а некоторых вещей, бывает, просто не может или не желает понять (скорее, первое). Ну, что же, сделаем еще одну попытку, согласна? Я попытаюсь дописать письмо, а ты попробуй набраться терпения и дочитать его до конца.
Таня, ты знаешь, я сейчас часто спрашиваю себя, так же, как спросила Ты. Изменился я за это время или нет. Разумеется, изменился. Вероятно, я изменился даже внешне, но это не самое страшное, ведь я должен, по идее, принадлежать к мужскому полу, следовательно, в некоторой степени внешностью можно пренебречь.
Но вот, в какой степени я изменился внутренне, как изменился мой взгляд на мир, и можно ли считать, что эти изменения – в лучшую сторону? Вот тот вопрос, который я, пожалуй, слишком часто задаю себе. И самое интересное, вероятно, в том, что я не могу однозначно ответить на этот вопрос. Ответ обычно сильно зависит от настроения. И, хотя я не отрицаю того, что романтически настроенный молодой учащийся ВХ-ТТ порой нравится мне больше, чем я теперешний, человек, строго рассчитывающий все свои поступки. Но часто эти расчеты летят к черту из-за увлеченности или просто из-за того, что мне хочется поступить вопреки расчетам. Правда, порой жесткие расчеты не подчиняют мои действия, а, напротив, часто я рассчитываю то, что делать вовсе не необходимо по логике жизни (так сказать, с точки зрения здравого смысла), но я делаю это по другим причинам. Раньше бы сказали просто: душа просит, сейчас говорят: чудаковатый малый.
Так вот, я сейчас представляю какую-то смесь трезво мыслящего человека и этого чудака. Чего во мне больше, этого я и сам не знаю, но вот то, что мне чаще хочется быть героем какого-нибудь приключения в духе 18-го века. Когда честь, отвага и рыцарство еще не считались атавизмом, нежели стать рациональным человеком, живущим «от сих и до сих». Хотя, вероятно, таким людям легче жить. Но для меня эта легкость мало привлекательна. По-моему, легче жить малость похуже в материальном отношении, чем знать, что где-то ради чего-то я поступил вопреки своим принципам.
Но это все туманные рассуждения, которые редко приводят к математически точному ответу, точно так же, как и нет таких однозначных ответов на вопрос о смысле жизни и о счастье. Каждый человек, по-моему (а, может, я где-то это все вычитал) должен ответить на эти вопросы себе сам. И, может, именно от этого мне становится грустно, я не знаю толком: для чего я на Земле? К чему я должен стремиться, что мне дано, что я могу совершить? И самый главный вопрос: для чего все это? Вот в этом я, пожалуй, остался прежним. Точно так же, как и в техникуме, я еще не смог ответить себе на вопрос: для чего нужна жизнь человека, зачем ему дан разум, и, вопреки логике, я не хочу верить тому, что разум – это игра природы, так сказать, результат «борьбы за существование».
Может, все так и было, но должно же это, хотя бы сейчас, преследовать какую-то цель? Или мы вымрем в свое время точно так же, как вымерли динозавры. Быть может, от других причин, но важен-то результат, а не предпосылки.
Лично у меня сейчас жизнь заключается в том, чтобы Олег стал человеком. Ну, вот, пожалуй, и все, что я могу сказать о себе сейчас. Это, конечно, не все, что меня волнует и беспокоит, но это – главное. А жизнь-то не соглашается с тем, чтобы вся она была охарактеризована и разложена по полочкам, и выкидывает порой такие фокусы, что все рассуждения заходят в тупик. И надо не рассуждать, а действовать. Да, по-моему, лучше глупо действовать, чем, умно рассуждая, оставаться в роли зрителя, хотя, может быть, и зрителю порой трудней, чем действующим лицам.
Могу добавить ко всему сказанному: я стал довольно-таки честолюбив и, чем бы я ни занимался, мне хочется быть в числе первых. А если не быть им, то, по-моему, и делом заниматься не стоит. Ведь сказано же, что хороший дворник важнее плохого инженера.
Вот я каким стал. Хочешь, принимай таким, а другим я стану не скоро.
Ну, а теперь несколько вопросов. Таня, а ты не пыталась съездить в Усолье-Сибирское, ведь там – довольно-таки интересный химзавод. И второе: где и кем ты хочешь работать в Волгограде? Могу тебе посоветовать, если есть желание, устраивайся на белково-витаминный комбинат (БВК). Комбинат еще только строится в Светлом Яре за Красноармейским районом и, возможно, там будет полегче с жильем. Третий вопрос заключается в том, куда ты будешь переводиться из университета? И, наконец: напиши о себе побольше, чтобы я мог примерно знать, чем ты жила, что видела, чем восхищалась и чему удивлялась.
Наконец я заканчиваю свое письмо. Мне уже надоело писать (а тебе, вероятно, надоело читать). Вот если бы встретиться.
Итак, до встречи!
А пока пиши письма! Подпись.
Вот такое последнее письмо Сашки. Оно и попало ко мне в руки последним: и по смыслу содержания, хотя и не имеет даты, является последним. Для Сашки друг - тот, с кем можно поделиться своими искренними чувствами и мыслями. Судя по письмам, таким другом долгое время для него была моя сестра Таня. Само это письмо больше повествовательное, чем философское, но главный философский вопрос человечества о смысле жизни волнует Сашку постоянно, несмотря на то, что ответ он держит каждый день в руках – своего сына Олега. Разумеется, прочитав письма Сашки, можно быть уверенным, что он вырастит из своих детей настоящих людей: добрых, умных и с чистой и светлой душой.
Несмотря на то, что снега в этом году выпало больше, чем когда-либо, сарай, к моему удивлению, не затопило весенним паводком, потому что весна выдалась холодная, и снег таял постепенно. Но я не жалею, что, готовясь к потопу, заблаговременно подмел пол в сарае и подобрал Сашкины письма.
2006 год.
"Письма на Север" здесь: http://proza.ru/2009/04/28/752