Ее звали коротко и звучно, как безродного дворового пса — Марусик. Когда-то это имя оскорбляло ее до слез, но она с ним смирилась, как смиряются с неизлечимой болезнью, въевшейся в кожу татуировкой, намертво прилепившимся неприличным погонялом или местом омеги (то бишь последней по алфавиту букве) в своей социальной нише. А ведь ей уже было пятьдесят четыре, и эта невысокая полненькая женщина с кудряшками крашенных в цвет красного дерева волос и редкостного золотистого цвета глазами давно могла бы зваться по имени отчеству, как миллионы иных, более везучих ее соотечественниц.
- Ма-а-а-русик! - хриплый голос шефа раскатывался по кабинету с гулом пущенного по кегельбану мяча. - Смотри мне в глаза!
Было у шефа такое редкостное качество — когда он распекал своих подчиненных, ему требовался прямой контакт с чужими глазами — словно он пытался проникнуть человеку в голову и прочесть самые потаенные скрытые мысли.
Вообще-то по своему шеф был добрейший человек.
Он никогда на подчиненных не кричал, никогда не выражался при женщинах, а услышав нечаянно сорвавшееся с чужих уст непечатное словцо, шеф гримасничал так же смущенно и несчастно, как малолетний ребенок, увидевший в маминых руках ложку ненавистного рыбьего жира.
Шеф никогда и никого из подчиненных не лишал премии.
У него всегда можно было взять в долг до зарплаты — на лекарства, на медицинское обследование, на посылку для сына в армию, на билет к маме в деревню.
Шеф понимал человеческие слабости и всегда находил им оправдание. Он прощал охранникам их мелкое воровство, бухгалтерам — бесконечные ошибки в учете, а своему водителю — немытую машину.
Нанимая нового сотрудника, в конце беседы шеф всегда говорил свою коронную фразу:
- Ну, фирма у нас, как вы понимаете, не богатая... Конечно, такую зарплату, как вы привыкли получать на своем прежнем рабочем месте, я вам платить не смогу... Деньги у нас тут маленькие, но — хорошие! И главное, всегда во время, без задержек и всегда наличными...
Это коронное, шефовское - «маленькие, но хорошие», особенно бередило душу, ведь деньги та особая субстанция, которая столь необходима современному человеку, что по определению не может быть плохой...
Так вот, добрейший шеф, будучи по натуре полным конформистом, у Господа Бога ходил в любимчиках, и при его показной внешней скромности числился уж если не в первой сотне самых богатых людей области, то уж в первой тысяче точно.
- Марусик! В глаза, в глаза мне смотри!
Мария Ивановна вздрогнула всем телом, как вздрагивает тягловая лошадь от неожиданного удара хлыста, чуть ссутулилась, словно пытаясь смягчить очередной неизбежный удар, и несмело, с усилием, перевела свой взгляд с блеклого линолеума на круглое лицо Игоря Викторовича Рысина.
- Я тебя просил вчера купить десяток уголков и пачку файлов?
- Просили...
- Где они?
- Ну...
- Ну... - шеф подбадривающе кивнул головой. - Смелее, смелее, Марусик!
- Ну... оптовка уже закрыта была... А в магазине уголки на три рубля дороже... и файлы тоже дорогие... Ну и я подумала... После обеда у вас сегодня отпроситься, за уголками в оптовку съездить... - слова выходили из горла Марусика с огромным трудом, при этом каждое последующее слово произносилось тише предыдущего. Последнюю фразу она почти прошептала.
- Она подумала! Как ваше имя, мыслитель? Спиноза? Платон? Руссо? Она думала! Марусик, для того чтобы думать, есть другие люди! Твое дело не думать, твое дело исполнять! У меня порой такое странное чувство возникает, словно ты приходишь на работу, а голову в каком-то другом месте оставляешь...
Ты думаешь, ты хорошо сделала, деньги мои сэкономила, да? А ты не деньги сэкономила — ты мне проблему создала!
Марусик, мне через час нужно быть у главы администрации и передать ему шесть пакетов документов! И что мне теперь, документы по газеткам расфасовать? Есть такое понятие, как имидж фирмы, фирменный стиль... Ты слова-то такие когда-нибудь слышала?
- Ну...
Глаза Марусика наполнились влагой, нос предательски всхлипнул.
Игорь Викторович шумно вздохнул:
- Вот только рыдать не надо. Я тебе это говорю не для того, чтоб у тебя потом давление скакало и аритмия началась... Я это тебе на будущее говорю, чтоб ты не думала, а делала... Договорились?
Она шумно шмыгнула носом и покорно кивнула.
-Марусик, ты на меня обижайся, ты же знаешь, что я тебя ценю и уважаю, и желаю тебе только добра, так что давай, успокаивайся и за работу. Хорошо? Да, Наталья Семеновна не придет — отпросилась к мужу в больницу, ему операцию сегодня делают, так ты у меня в кабинете полы вымой, хорошо? У девчонок не мой — перебьются, а в коридоре пол надо протереть, а то там так натоптали...
По жизни Марусик была человеком обстоятельным и неторопливым. Она ничего не умела делать быстро, даже есть — всякий кусочек пищи она пережевывала медленно и неторопливо, наверное не менее сорока раз, а потому даже для распития чашечки чая ей требовалось по времени минут двадцать, а что уж говорить о том, сколько ей придется потратить времени на мытье полов! Она покорно пошла в подсобку, накинула на себя синий служебный халатик, прихватила ведро с водой, швабру, тряпку, хозяйственные перчатки из ярко-оранжевого латекса, вернулась в кабинет шефа и целый час там тщательно убиралась, а затем принялась за мытье противного, гулкого и глухого, как неосвещаемое солнцем горное ущелье, коридора.
Игорю Викторовичу в далекие девяностые по случаю перепала часть корпусов вдруг ставшего никому не нужным химического завода. Не то чтоб Рысин к этому сильно стремился — но большие взрослые дяди играя в бизнес решили в силу каких-то им одних ведомых причин переоформить часть активов на внушающего доверие своей послушностью и покладистостью комсомольского вождя. Дяди не ошиблись, Рысин служил им верой и правдой, а после окончания лихих бандитских разборок часть якобы чужих заводских активов вдруг стала очень даже законной собственностью Игоря Викторовича.
В силу своего характера Игорь Викторович никаким великим организатором не был. И бизнес он бы никакой не потянул и не придумал — бизнес сам его нашел. Потребовались известной и уважаемой заграничной фирме, производящей ядохимикаты, складские помещения, но в силу специфичности ее ядовитой продукции подыскать для аренды подходящую недвижимость было практически невозможно, и потому заграничные буржуины сложными путаными путями нечаянно вышли на старые заводские корпуса и их нового владельца, и долго уговаривали Рысина, дабы заключить долгожданный договор аренды.
Игорь Викторович транжирой не был, не был игроком и не был лентяем. Он организовал крошечную фирму в штате которой у девяти сотрудников из восемнадцати по счастливой случайности оказались точно такие же фамилии, как у него самого, и в которой по какому-то странному стечению обстоятельств получалось так, что более шести человек в день (с учетом охранника и водителя) на работу не выходило.
Марусик намывала Рысинские коридоры, когда из двери с табличкой «Бухгалтерия» выглянула главный бухгалтер Нина Львовна — тучная высокая женщина пенсионного возраста.
- О! Марусик! А я-то думала, что тут Наталья Семеновна ведрами стучит!
- Нет, это я... - прошептала Марусик. Она посмотрела на самоуверенное лицо Нины Львовны с затаенной завистью — вот ей Рысин никогда не скажет - «Она думала!», напротив, Рысин тихим спокойным голосом спросит у той: «Нина Львовна, а как вы думаете, этот пункт договора в такой редакции оставить или для нас лучше его изменить?».
- Никак Игорь Викторович тебя сегодня с утра воспитывал?
- Воспитывал...
- То-то я слышу, голосок осип...
- Ну да... До сих пор в горле ком.
- Да не переживай ты так! Он же не со зла!
- Я знаю... Но все равно переживаю...
- Пойдем, я тебе чайку налью, а ты мне платежки подпишешь...
- А Игорь Викторович в курсе?
- Да там налоги — пенсионка, подоходный... Я ему на сотовый сейчас перезвоню, и он тебе все подтвердит, чтоб ты не переживала... Пошли!
Марусик в этой фирме числилась директором.
У шефа же была куда более скромная должность: начальник производства.
Под зорким оком шефа Марусик подписывала договора, банковские платежки и бухгалтерские документы.
Должность свою Марусик получила не за красивые глаза и не за светлую голову, а за семейные связи: законной женой Рысина была Анна, двоюродная сестра Марусика, единственный свой в доску родной деревенский человек в этом большом чужом городе.
- Ну, сейчас... мне тут чуть-чуть домыть осталось...
Через полчаса она подписала платежки, и теперь сидела за чашкой чая в огромной сорокаметровой комнате бухгалтерии.
Все помещение комнаты было заставлено цветами — Нина Львовна в холодные девяностые, когда заводские корпуса уже не отапливались, со всех пустующих помещений перенесла в бухгалтерию оставшиеся с прежних доперестроечных времен цветы — он спасала растения так рьяно, так истово, как крестьянин сберегает последнее семенное зерно. За цветами почти терялись три рабочих стола. Один стол пока пустовал, а за другим за компьютером работала юристка Муза Вилорьевна, жгучая брюнетка тридцати пяти лет от роду с роковой внешностью испанской танцовщицы фламенко.
Марусик уютно расположилась в огромном мягком кресле, перекочевавшим в бухгалтерию из бывшего заводского профилактория, она любовалась цветущими узамбарскими фиалками, ажурными нежно-фиолетовыми фонариками соцветий фуксии, и мелкими глоточками пила чай.
- Хорошо у вас тут... Чистенько, светло, уютно... Цветочки цветут... Обои такие удачные!
Обои они клеили всем небольшим женским коллективом — Игорь Викторович три года назад разрешил обновить стены.
- Да... Надо бы и тебе в твоем кабинете стены поклеить... Давай, скажем шефу... - предложила Муза.
- Не надо... Некогда мне...
- Ну, как хочешь. Наше дело предложить, ваше дело отказаться.
Муза Вилорьевна только что проверила электронную почту, и теперь на экране ее монитора мигал бело-синими полосками сайт «mail.ru». В ее рабочем расписании образовалось небольшое свободное окошко, которое можно было потратить на чаепитие или общение с коллегами.
Муза Вилорьевна, несмотря на свою броскую внешность женщины-вамп на работе не свирепствовала, любила рассказать какую-нибудь забавную небылицу и крайне редко шутки ради могла чуть-чуть подтрунить над Марусиком.
- Ой, Марусик, а давай мы, пока шефа нет, тебе в интернете жениха заграничного поищем! - с наигранной веселостью предложила она Марии Ивановне.
Марусик зарделась.
- Глупости все это! Мне заграничных не надо, ты бы нашего, простого нашла... Положительного, в возрасте...
- Ишь, размечталась! Да где ж такой дефицит — положительного, в возрасте, да еще и нашего простого взять! Кошмар с тобой, Марусик, вечно тебе чегой-то такого хочется, чего и в матушке-природе не бывает!
- Ну, раз не бывает, то и не надо... - смиренно согласилась Марусик.
Муза с ее испанскими жгучими глазами, была женщиной проницательной. Была ли ее проницательность качеством природным, данным с рождения, либо она возникла в результате прежней трудовой деятельности (Муза по молодости десять лет проработала следователем прокуратуры), но частенько Муза угадывала такие вещи, о которых прочие окружающие и подумать всерьез не могли.
- А глазки-то, глазки как заблестели! Марусик, ну-ка колись, никак ты себе кавалера втихаря нашла?
Лицо Марусика стало совершенно пунцовым.
- Ты смотри-ка, как мы смутились! Значит, точно, нашла! И давно?
- Две недели уже...
- А я-то смотрю, что это наш Марусик время от времени напевать стала, и мордочка у нее порой такая загадочная, и по вечерам она домой вдруг стала спешить!
- Ага!.. И на головные боли вдруг жаловаться перестала... Мигрень у нее, видите ли, прошла... Марусик, а он наверное женатый? - спросила практичная Нина Львовна.
- Не, не женатый...
- Такое богатство — и не женатый. Это почему же?
- Его жена выгнала...
- Пил небось?
- Не, не пил...
- Значит, гулял. Причем гулял в наглую.
- Нет, не гулял!
- А за что же тогда выгнала?
- Он это... квартиру в казино проиграл.
- Что?!
Муза и Нина Львовна испуганно переглянулись.
- Квартиру?! В казино?!
- Ну да...
Муза с дотошностью профессионального юриста-следака взялась увещевать сослуживицу:
- Марусик, у тебя с головой все нормально?
- В каком смысле?
- Ну, она у тебя на месте?
Марусик пощупала у себя на макушке волосы.
- На месте вроде бы...
- Марусик, ты конечно женщина одинокая, вдова, мужским вниманием не обласканная, можно сказать не богатая, но ведь и не бедная — у тебя после смерти мужа трехкомнатная квартира осталась, да еще и на набережной. Ты не боишься, что этот твой новый знакомый не тебя любит, а твое жилье? Может он аферист какой или это, бандит бывший? Он у тебя денег в долг не просил?
- Да нет, не просил... Нет, он не аферист и не бандит! Он простой советский работяга, бывший токарь-универсал с «Тантала»!
- Марусик, ты его документы видела? Паспорт, трудовую книжку? - дотошно допытывалась Муза.
- Нет...
- А откуда знаешь, что он токарь с «Тантала»?
- Ну, он сказал...
- Как человеку можно на слово нынче верить?
- Ну... Кому-то же надо верить...
Муза Вилорьевна обернулась на миг к Нине Львовне.
- Нет, Нина Львовна, ты посмотри на нее! Нин, ты кому-нибудь в этой жизни веришь?
- Не-а. - жизнь приучила Нину Львовну, как всякого много лет работающего главбуха, доверять только бумагам. - Я себе-то до обеда только верю. И то через день...
Муза показушно, по театральному всплеснула руками.
- Вот, слышала Марусик, что умные люди говорят? Они себе до обеда верят, и то через день, и то если не пьют. Марусик, а может ты уже и пьешь втихаря, а мы не знаем?
Марусик посмотрела на них затравленными глазами дикой косули и разрыдалась.
Женщины снова переглянулись, более легкая на подъем Муза Вилорьевна подошла к аптечке, накапала в чашку валерьянки.
На пару с Ниной Львовной они поили Марусика валерьянкой, и наперебой ее уговаривали:
- Марусик, а давай мы Игоря Викторовича попросим твоего нового знакомого по ментовской базе пробить? Рысин не последний в городе человек, найдет через кого нужную информацию выудить... Если подтвердиться, что твой поклонник нормальный мужик, живи себе с ним на здоровье, никто ведь не против... - предложила Муза.
- Точно... - поддержала ее Нина Львовна. - Марусик, миленькая, ты пойми, мы твоему счастью только рады, мы тебя ни за что осуждать не собираемся и ни с кем разлучать не будем, ты человек взрослый, самостоятельный, честный, добросовестный... Конечно, ты имеешь право на свой кусочек личного счастья...
- Марусик, ты не дрейфь, все образуется, это же замечательно, что ты наконец-то мужчину себе нашла...
- Девочки, вы это... Игорю Викторовичу пока ничего не говорите, я сама его попрошу, ладно?
- Конечно...
* * *
Марусик спешила домой.
Последние две недели в ее серенькую жизнь ворвалась странная, манящая, и совершенно неожиданная тайна. Тайна сладостная, необычная, и такая постыдная, раскрыть которую было совершенно никому не возможно, а тем более невозможно было рассказать о ней Игорю Викторовичу.
Игорь Викторович лишь внешне казался неряшлив — с годами его фигура округлилась настолько, что что ему не одень, хоть Армани, хоть Диора, через пять минут на грузном теле Рысина новенький костюм потянется невесть откуда взявшимися складками и тут же приобретет обыденный затрапезный заношенный и бедный вид.
На деле же Игорь Викторович был чистюля необычайный, он не то что руки по тридцать раз не день мыл - он купленный на базаре арбуз отмывал специальной щеточкой хозяйственным мылом под струей кипяченой воды, а после мытья еще и протирал полосатый шар дезинфицирующим составом (перекисью водорода, например), и все это производил не просто так, а в одноразовых хирургических перчатках.
Уж если обычный арбуз в глазах Рысина был столь инфекционно опасен, то что мог думать Игорь Викторович о состоянии чьих-либо чужих гениталий? И можно ли было вообще делиться с Игорем Викторовичем подробностями своей личной жизни?
Всякий раз, когда случалось Марусику пожаловаться нечаянно шефу на свое печальное вдовое одиночество, что она слышала в ответ? Рысин ведь по натуре был добрый мужчина, и даже почти родственник. Он искренне пытался ее утешить:
- Марусик, поверь мне, в семейной жизни нет ничего хорошего — одни обязанности и хлопоты. И никакой благодарности за них! Вот у нас с Аней четверо детей — ты посмотри, Аня вечером с ног валиться! Каждого разбуди, накорми, собери в школу, за каждым посуду перемой — и так день за днем, без выходных и проходных! А летом дача на восемь соток? А варенье, а помидоры, а огурцы? А если дети болеют? А когда у детей в школе проблемы?
А ты? Пришла с работы домой, дома тишина, чистота, порядок, все лежит на своих местах, никто тебе на шею не вешается, с ног не сбивает, денег не клянчит, пульт от телевизора из рук не вырывает...
Пришла, заглянула в холодильничек, порезала себе колбаски, салатика — красота! Хочешь — чайку, хочешь — кофейку! Хочешь водочки из холодильника достала и рюмашечку себе из запотевшей бутылки к огурчику домашнему накапала... Красота!
Рысин не замечал, что его душеспасительные беседы о тяготах семейной жизни и прелестях одиночества столь же полезны и столь же необходимы несчастному Марусику, как скажем, заключенным концлагеря - лекция дипломированного диетолога о целительной пользе лечебного голодания.
Нет, никак, никак было нельзя раскрыть свою тайну Рысину...
И как только у этой противной Музы получилось так лихо, так нечаянно выудить у Марусика ее тайну?
Интересно, сколько времени нужно милиции, чтобы пробить по своей базе человека? В наш компьютерный век, наверное, не много - дня три. Сегодня пятница. В следующий четверг она скажет сослуживицам, что Игорь Викторович все проверил, и ее новый знакомый ее не обманывает...
Марусик забежала наскоро в магазин, затарила объемный пакет простыми и сытными продуктами: пачка замороженных сосисок для барбекю, пять консервных баночек кильки в томате, пачка крабовых палочек, три кирпичика хлеба, три литра молока, пол-литровая пластиковая бутылка шашлычного кетчупа, пол-литровый пакет майонеза, пачка чая, и заторопилась домой.
Здесь она выложила продукты — что в холодильник, что в шкафчик, быстренько переоделась в нарядное легкое платьице и ненадолго задержалась перед трюмо, скорыми бросками накладывая на лицо макияж. Она втерла в кожу дешевенький тональный крем «Балет», пытаясь хоть как-то сгладить предательские морщины, скрыть отечные припухлости возле глаз, сделать не столь заметной три года назад выросшую под левым глазом родинку, нарисовала себе гибкие тонкие брови ниточками, подкрасила махровой кисточкой реденькие короткие реснички, нарумянила щеки, обвела контурным карандашом свои узкие губы и провела по ним ярко-алой помадой, пытаясь придать губам несуществующий модный объем. Она отошла от зеркала на шаг, посмотрела на свою работу и осталась вполне довольна результатом достигнутого: а что, неплохо! Третий сорт не брак! Все по картинке из женского журнала, ну все, все по правилам! Жаль только, носик слегка подкачал: длинный, узкий... Был бы чуть-чуть покруглее — ну прямо красавица!
Марусик подушилась настоящими французскими духами (Игорь Викторович на восьмое марта подарил в прошлом году, прямиком из Парижа привез, с парфюмерной фабрики) и расселась на диване напротив телевизора, время от времени бросая на дверь нетерпеливые взгляды.
Гости не заставили себя долго ждать, в дверь постучали...
- Кто там? - спросила она игривым голосом.
- Машенька тут живет?
- Тут, тут...
- Машенька, а это твои Мишеньки к тебе в гости пришли...
Она подбежала к двери и отодвинула щеколду.
На пороге стояли они — Миша и Мишенька, ее тайна, ее мужчины... У Миши в руках был раздувший свои черные бока старинный портфель, а у Мишеньки — букет цветов, завернутая в прозрачный целлофан веточка хризантем.
- Машенька, тебе презент!
- Ой, какая прелесть!
Она взяла цветы и впустила мужчин в квартиру.
* * *
...Вот уже две недели, как ее жизнь преобразилась.
Впрочем, если разбираться, то именно жизни у нее прежде и не было.
Ну, попала она, деревенская девчонка, после школы в городской техникум учиться. Ну, познакомилась на летней танплощадке с Мишенькой Осиным, аспирантом из университета. И встречалась с ним целый год. Так фиг бы городской Мишенька на ней женился, если бы... Если б не случилось такое, что спала она утром сладенько в общежитской комнате с Мишенькой в обнимку, а тут отец из деревни приехал родную дочку проведать...
Отец выудил парня из постели и вышел с ним из комнаты поговорить по-мужски, без свидетелей.
«Ну, надо же, как Мишенька после знакомства с моим папой переменился! - думала про себя Машенька. - Год до этого встречались, я Мишеньке про свадьбу намекаю, а он мне — подожди, сначала выучиться нужно... А как только с папой познакомился, так понял, что я из хорошей порядочной семьи, и сразу же жениться захотел!»
Разговор по-мужски между Машенькиным отцом и Мишенькой состоялся в мужском туалете. Иван Федорович поговорил с городским нахалюгой по деревенскому просто, ясно и коротко:
- Ах ты, сукин сын, ах ты говнюк поганый, мудак паскудный! К девке нашел как под подол залезть, а у родителей руки ее забыл попросить! Ты сегодня в ЗАГСе от меня свой партбилет получишь и паспорт! А если в ЗАГС не придешь, то я в таком месте тебе твои документы верну, апосля которого ты не в институтской аспирантуре учиться будешь, а на лесоповале небо в клеточку рассматривать станешь! Понял меня?
- Ты, дядя, меня не пугай, у меня родители знаешь какие люди? - захорохорился Мишенька.
- А мне на твоих родителей накласть! - сказал Иван Федорович Залетов, казацкий сын и бывший старшина срочной службы, командир десантного взвода. - Я свою единственную дочку в обиду не дам и городскую подстилку из нее сделать не позволю! Я сказал, что ты на ней женишься — значит женишься! - и резким коротким ударам руки по нечаянности навсегда лишил будущего зятя возможности иметь детей.
Мишенька взвыл, скорчился в три погибели и жалобно нечленораздельно заскулил.
- А будешь кобениться, вот так, — Залетов опустил руку ребром ладони на случайно забытый строителями кирпич, и тот мгновенно распался на две равные части, - одним ударом башку тебе снесу. Понял, говнюк? Не слышу!!!
- Да женюсь я на ней, женюсь! - проскулил будущий зять.
- То-то! Только попробуй меня нае...! Я таких, как ты, на взлете е... и е... буду! Понял, мудак?!
- Понял, Иван Федорович, понял...
В отдаленные жизненные планы Мишеньки женитьба входила, хотя конечно его женитьба подразумевалась вовсе не на доверчивой деревенской дурочке, а как минимум на профессорской дочке. Но выговор по партийной линии или обвинение в изнасиловании в этих планах не числились вовсе, а планы они потому и планы, что в отдельно взятые критические моменты жизни они очень легко поддаются корректировке.
* * *
Свекровь возненавидела будущую невестку с первого взгляда.
Аделаида Ильинична была женщиной немного взбалмошной, несколько избалованной, но по части женской интуиции у нее все было в порядке. Она всеми фибрами души ощущала, как не любит ее сыночек Мишенька свою деревенскую невесту.
- Сыночек, не женись, не надо, - просила она его. - Не нужен тебе этот мезальянс! Встретишь ты еще свою любовь, встретишь! Может она тебя чем околдовала, магией какой приворожила? Они ведь деревенские такие, до сих пор в колдовство и ворожбу верят!
- Мама, поверь мне, тут никакой ворожбы нет! Я ее люблю!
- Ой, врешь Мишаня, ой врешь... Вот только почему врешь?
- Не вру... - бурчал сын и отводил в сторону взгляд.
- Исаий! Ну, хоть ты ему скажи, что незачем спешить с женитьбой! - молила Аделаида Ильинична мужа.
- Адочка, разве я ему не говорил? Говорил. Но если у мальчика нет головы, свою не приставишь, - вздыхал Исаий Маркович. -А раз Господь допускает такую женитьбу, значит Господу и такое зачем-то нужно. Пусть будет, что будет, нам с тобой этого изменить не дано...
И через месяц поменяла Машенька отцовскую фамилию Залетова на фамилию мужнину, и стала Марией Ивановной Осиной.
* * *
Жизнь самый верный дирижер, в ней нет случайностей и мелочей, все значимо и все необъяснимо — пять лет скользила Машенька по свекровиной квартире бесшумной бесцветной молью, угождая Мишенькиным родителям, и недоумевая их вечному недовольству, как все переменилось в один день. Свекры возвращались с дачи на своей машине, и попали поздним вечером в аварию — на перекресток выскочил грузовик с пьяным водителем за рулем и протаранил три автомобиля подряд.
Если бы старшие Осины поехали в «Жигулях», так схоронили бы их через пару дней после аварии. Но в «Жигулях» уехал Мишенька — повез друзей на вокзал, и потому Исаий Маркович пересел за руль новой «Волги», купленной всего неделю назад.
«Волга» по сравнению с «Жигулями» машина иного класса, металл жестче, кузов шире и длиннее, от удара машина покорежилась, но в гармошку не смялась, а потому свекор со свекровью, хоть и получили страшные травмы, но выжили.
И оказались у Машеньки на руках вместо родных детей два больных инвалида — у свекра перелом позвоночника, а у свекрови одна нога живая, а вторая костяная...
И странно так жизнь повернулась — мужу любимому Мишеньке вдруг сразу после аварии родительской докторантуру в Москве предложили, а он возьми и согласись:
«Машенька, такой шанс раз в жизни бывает, обидно упускать, ты же у меня сильная, справишься... Я приезжать часто буду, каждую неделю...» - обещал ей Михаил.
Что лукавить, не справилась бы Машенька одна, ох не справилась бы. Да подвезло нежданно: сестра двоюродная Аня десятилетку закончила и приехала в город в институт поступать, и попросилась у родственницы на денек-другой остановиться, пока в институтском общежитии койка не освободится в комнате для абитуриенток.
А Аделаида Ильинична возьми и скажи:
- Анечка, ну зачем вам жить в общежитии! Мишенька наш пока в Москве, квартира у нас большая, просторная, три комнаты, живите себе на здоровье! И не в тесноте, и не в обиде, а с родными людьми всегда веселее!
Анечка подумала и согласилась.
* * *
Странно, ох странно устроена жизнь — одни за своим личным счастьем полжизни гоняются, в поисках его полмира исколесят, а к другим счастье на дом само приходит, когда его даже и не ждут.
Квартира Осиных располагалась на третьем этаже одного из самых прекрасных в городе домов — в доме на набережной, и три ее окна из четырех выходили на Волгу.
Но после аварии и третий этаж в доме без лифта превратился для свекров в непреодолимую проблему. Свекры посовещались, и попросили соседей с первого этажа поменяться с ними жилплощадью. Соседи несказанно обрадовались. Планировка дома была своеобразной: на первом этаже располагалась всего одна квартира, куда хуже свекриной, но тоже трехкомнатная, у которой только одно окно выходили на Волгу, а три других в гулкий колодец двора, а остальную площадь первого этажа занимал магазин бытовой техники.
Обмен был шумный и хлопотный, переезд сумбурный, народу, желающего помочь, по просьбе Исаийя Марковича понаехало человек пятнадцать, и среди них — статный, почти двухметрового роста великан Игорь Рысин, сын доцента с Осинской кафедры.
Михаил на переезд тоже приехал из Москвы. Он холодно, по-барски приобнял Машеньку и вдруг назвал ее непривычно, по новому:
- Ну, привет-привет, мой дорогой Марусик! Дай-ка я на тебя полюбуюсь... А ты похорошела, Марусик, может, полюбила кого, пока я по Москвам езжу, мозги в научных библиотеках сушу?
Слезы из солнечных Машенькиных глаз хлынули ручьями.
- Миша, зачем ты так! Ты же знаешь, что у меня кроме тебя никогда никого не было и нет!
- Ну, ладно-ладно, шучу! Не плачь, Марусик, все будет хорошо, и в финале герои любовного романа непременно поженятся, вот увидишь!
Странно, но это громкое, резкое, похожее на собачью кличку — Марусик — с того памятного дня прилипло к Машеньке, как колтун к волосам — не отдерешь! И вдруг все окружающие, и даже такая милая и совершенно родная Анечка, стали звать Машеньку Марусиком.
* * *
И как-то само собой случилось, что после переезда Осинского семейства на первый этаж Игорь Рысин зачастил в Осинскую квартиру — вроде как Исаийю Марковичу с кафедры нужные документы занести.
Однажды Исаий Маркович не выдержал, и тихо сказал Рысину:
- Игорь, в этой квартире уже все, кроме тебя, понимают, что ты приходишь вовсе не ко мне. Ты ведь приходишь сюда, чтобы увидеть Анечку, верно? Так может, тебе пора перестать стесняться своих чувств? Поверь мне, из нее получиться такая прекрасная жена, что в этом городе второй такой не сыщется!
Рысин частенько потом вспоминал слова старого еврея. Если бы не Осин, Игорь бы так и не решился сказать Анечке, как он ее любит...
Что за странная штука жизнь — не любишь женщину, а так легко, так убежденно ей говоришь о своих несуществующих чувствах! А любишь — и дыхание перехватывает, и руки потеть вдруг начинают, язык немеет и во рту не поворачивается, а слова так и вовсе из головы исчезают — смотришь на любимое лицо, сердце трепещет, как осиновый листочек на ветру, кровь в жилах вскипает, и ты лишь чувствуешь, как ты ее хочешь, и так боишься своим хотением ее от себя нечаянно оттолкнуть...
* * *
Свадьба Рысиных была веселой и многолюдной.
Марусик сидела за длинным столом рядом с невестой на правах подружки и предательские слезы текли по ее щекам — нет, она не завидовала Анечкиному счастью — она искренне радовалась, что теперь у любимой сестры будет своя семья, но ее страшило то, что теперь ей одной придется тащить на себе все тяготы ухода за двумя инвалидами.
* * *
Мишенька проучился в докторантуре целых семь лет. Дома он бывал наездами — то два месяца подряд поживет, то всего лишь неделю. В его приезды Марусик расцветала.
Она и так старалась очень тщательно за собой следить — головка всегда ухоженная, волос оттенен под красное дерево, прическа — перманент с укладкой, глазки одеты двумя тяжелыми веерами наращенных длинных ресниц (три слоя пудры, четыре — черной туши, той самой, знаменитой ленинградской брусочком в картонной коробочке с фирменным прозвищем «самоплюйка»).
А для любимого Мишеньки Марусик еще и принаряжалась, даже по квартире она разгуливала в туфельках на тонюсенькой шпильке высотою в двенадцать сантиметров, праздничном платье и кокетливом нарядном белом передничке, отороченным по краю белым шитьем. Передничек она шила сама - в кино присмотрела заграничном, там горничные в таких нарядных ходят.
Мужа ее так замучила работа, что он даже сексом занимался с Марусиком не очень часто — раза два в месяц. В такие ночи она была особенно счастлива, прижималась к любимому покрепче и шептала:
«Мишенька, а ты кого больше хочешь — девочку или мальчика?».
«Мне все равно», - говорил муж.
«Значит, кто получится, того и ждем!» - радовалась Марусик.
Но проходило время, и она снова убеждалась, что увы, и на этот раз ее мечта о ребенке не осуществилась.
Врачи не находили у Марусика никаких причин для бесплодия и предлагали обследовать ее мужа. Михаил от обследования отказывался — он и так прекрасно знал, что чтобы у Марусика наконец случилась беременность, ему нужно сделать небольшую и несложную, коротенькую - минут на пятнадцать операцию, но именно этого Михаил делать и не хотел. Предсвадебный «подарок» тестя оказался на удивление полезен — Михаил теперь мог не пользоваться ненавистным изделием № 2, наслаждаться полной близостью с женщиной и быть совершенно уверенным в том, что его очередная пассия никогда не предъявит ему ультиматум в виде краснорожего орущего младенца.
Заполучить в дом при двух инвалидах родителях еще и беспомощного наследника и головную боль в виде бесконечных бабских претензий? Нет уж, увольте. Да, дурочка у него жена, зато полы хорошо моет, пироги пышные печет, борщи вкусные варит и за родителями ловко ухаживает. А любви, умных и красивых женщин в жизни Михаила и так предостаточно. В конце концов родители правы, всех не осчастливишь, на каждой любовнице не женишься...
Не женишься, но черт побери, как сильно однажды ему этого захотелось! Партия была что надо — умница, красавица, в свои двадцать семь доктор наук, дочка академика, и понимали он друг друга с полуслова, и секс у них был — зашибись! И не только секс, но и любовь была до небес...
Сорвался тогда Мишенька с Москвы, дождался, пока Марусик на работу уйдет, и начистоту все рассказал родителям — мол, так и так, женщина моей мечты, женюсь!
А отец с матерью переглянулись, и Аделаида Ильинична сказала:
- Сынок, женщин много, а жена одна. На соседнем лугу трава всегда зеленее — так прогуляйся, попробуй и вернись. А если всякий раз жениться, то в паспорте для штампов страниц не хватит.
- Мама, это совсем не всякий раз. Это первый и последний! Ты же сама меня отговаривала на Маше жениться!
И тогда добрейший Исаий Маркович вдруг сказал:
- Мишенька, ты знаешь, что твой дед в войну с фашистами был комиссаром красной армии и что он вернулся домой из Берлина с личной наградой от маршала Жукова — именным пистолетом?
- Ну, знаю...
- Так вот, первый и последний раз, когда ты женился, у тебя уже был. И если, пока я жив, ты посмеешь бросить Машеньку, я лично тебя пристрелю пулей, выпущенной из именного дедушкиного пистолета. Ты меня понял, сынок?
Михаила бросило в жар.
Он развернулся, выбежал из квартиры в коридор и злобно, изо всех сил, хлопнул дверью. Хлопок был настолько силен, что английский замок не успел сработать, и уже через мгновение входная дверь оказалась снова распахнутой настежь. Старики из зала видели развешенные на стене подъезда почтовые ящики и слышали, как Михаил выбежал на улицу.
Аделаида Ильинична вздохнула:
- Исаий, и этот самый человек получился из мальчика, которого я от тебя родила?
- Да, Адочка, да...
Аделаида Ильинична с трудом дотянулась до костылей и поковыляла закрывать дверь.
* * *
Исаий Маркович пережил любимую супругу на целых пять лет. Проживший всю жизнь «совой», привыкший поздно ложиться и поздно вставать, он вдруг превратился в «жаворонка» - вечером уже в восемь клевал носом, а утром уже с полпятого не мог сомкнуть глаз. Он вспоминал ласковые прикосновения Машенькиных рук, которые омывали его, переодевали, кормили, поили, смотрел на обшарпанный потолок, и думал о том, что если господь хочет наказать человека, то он забирает у такого человека здоровье, а у детей такого человека отнимает разум. Его сыну несказанно повезло — Бог послал Михаилу чудесную жену, красивую, работящую, любящую, преданную — настоящую Руфь, а у его мальчика не хватило ума ни понять эту женщину, ни полюбить, ни даже сделать ей ребенка...
* * *
После смерти отца Михаила словно с якоря сорвало — он запил. Пил он настолько беспробудно, что за полгода допился до белой горячки: он стоял на подоконнике у распахнутого настежь окна извиваясь в немыслимом танце, и просил столпившихся плотным кольцом студентов снять с его костюма маленьких зелененьких крокодильчиков, которые по нему ползают. Студенты никаких крокодильчиков не видели и недоуменно смотрели на чудака-профессора. По счастью шла по коридору техничка тетя Дуся, глянула на Осина и ахнула:
- Господи Иисусе, святой угодник Николай-чудотворец! А у нашего Михаила Исаича натуральная белочка! - и тетя Дуся бросилась к телефону вызывать спецбригаду.
В психушке Михаила Исаича продержали три месяца.
Времена были тяжелые, голодные, постперестроечные, средь преподавательского состава шли сплошные сокращения, и университетское начальство предпочло под этой маркой навсегда расстаться со своим пьющим профессором.
Осин год простоял на бирже, пропивая все свое пособие по безработице. Но вот и пособие кончилось.
Тогда Осин тайком от Марусика стал потихоньку таскать из дома вещи. Не торопясь, практически по одному тому, Михаил перетаскал в «Букинист» отцовскую библиотеку. Потом потихоньку принялся за матушкин хрусталь, фарфор и мельхиор.
Марусик понимала, что вытворяет ее супруг, но ничего поделать с этим не могла. Возвращаясь домой с работы, она каждый раз с ужасом обнаруживала очередные пропажи и тихо плакала.
Ее любимый мужчина деградировал на ее глазах, а у нее никак не получалось прервать этот жуткий процесс.
Марусик ходила по всем врачам-наркологам, врачам-чудотворцам, знахарям и колдунам, зачастила в церковь к батюшке, молилась по утрам и вечерам о мужнином здоровье, перечитала гору модной эзотерической литературы в поисках выхода, и даже свято поверила в то, что мужчина есть не что иное, как воплощение самого господа на земле, и не просто поверила, но и готова была почитать и любить своего мужа в любом виде, в любом облике...
Но все ее старания нисколечко не помогали Михаилу.
Он все чаще и чаще пропадал из дому на день, на два, на три...
Больше всего Марусик теперь боялась, что если с Михаилом что-либо случится, то как она об этом узнает?
Однажды ее осенило. Она написала крошечную записку:
«Меня зовут Осин Михаил Исаевич. Я проживаю по адресу______. Если со мной случилось несчастье, позвоните по телефону __________моей жене Осиной Марии Ивановне.»
Потом она отксерила свою записку раз сорок, и распихала эти коротенькие послания по карманам мужниных вещей.
* * *
В тот зимний вечер она особенно долго не могла уснуть. За окном стоял трескучий тридцатиградусный мороз, а Михаила в квартире не было. И Марусика так и подмывало выбежать и дому и пройтись по соседним дворам в поисках загулявшего любимого супруга. Подмывало, а она побоялась — поздно, темно, холодно...
Утром ее разбудил телефонный звонок.
- Осина Мария Ивановна?
- Да...
- Ваш муж тут в соседнем подъезде на полу спит... Заберите его... - мужчина повесил трубку.
* * *
Марусик вбежала в соседний подъезд. Как она сама не догадалась, Михаил с пьяна перепутал подъезды и не дошел до порога своей квартиры буквально двадцать метров! Она наклонилась к мужу, потормошила его за плечо: «Просыпайся, родной! Пойдем!» - и вдруг вмиг поняла, что Михаилу уже никогда не проснуться...
* * *
С того памятного дня прошло уже четырнадцать лет.
Как ни пыталась Марусик за эти годы устроить свою личную жизнь, да так ничего у нее не получилось.
Не помогли ни свахи, ни брачные агентства, ни брачные газеты, ни попытки родни и знакомых. Так и жила Марусик одна-одинешенька уже второй десяток лет. Но не даром же говорится, что одни в поисках своего личного счастья полмира исколесят, а к другим счастье на дом само приходит...
...В тот вечер Муза Вилорьевна отмечала в тесном трудовом коллективе свой день рождения, они все немножко приняли и слегка подурачились, и потому Марусик добралась домой аж в пол одиннадцатого вечера. Вошла в подъезд и вздрогнула — на полу у почтового ящика сидели двое неопрятных бомжей. Она быстренько отворила дверь своей квартиры, быстренько заперлась на щеколду и пошла на кухню ставить чайник. Глянула на термометр за окном — минус двадцать! И налила себе в чашку кипятка. И вдруг ее стала мучить совесть.
«Марусик, а ты помнишь, как ты кляла своих бездушных соседей? Ты говорила: вот, если бы они впустили Михаила в свою квартиру ночевать, уложили его спать на половичке в своей прихожей, то Михаил бы ночью не замерз и остался жив! А сама-то ты чем лучше своих соседей? Вот мерзнут в твоем подъезде два мужичка, на дворе минус двадцать, в подъезде не топится, все батареи давным-давно срезаны, а ты ведь в свою прихожку их ночевать не пригласила! А ведь твоя квартира на этом этаже единственная! С чего ты решила, что эти мужички — бомжи? А может они такие же загулявшие пьяницы, как твой бывший муж, и их где-то ждут свои жены? Марусик, что ты будешь чувствовать, когда утром откроешь дверь и увидишь на пороге своей квартиры два мужских трупа? А? Тебе не стыдно, Марусик»?
Марусик отодвинула чашку чая, заглянула в холодильник, достала оттуда бутылку водки и отхлебнула глоточек прямо из горлышка. Потом перевела взгляд на термометр — за окном уже было минус двадцать пять.
Марусик поставила водку в холодильник и снова посмотрела на градусник за окном.
На миг ей показалось, что кто-то толкнул ее в спину и послышался явственный, повелительный голос:
"Иди!"
Словно завороженная она медленно повиновалось чужому приказу.
* * *
То, что случилось с ней потом, она воспринимала смутно и неясно — словно размытую, тонущую в мареве тумана таинственную картинку.
Она, в общем-то, совсем не сильная женщина, смогла перетащить незнакомцев с лестничной клетки в свою прихожую.
Нет, они не были пьяны — но они уже теряли сознание от переохлаждения. Марусик отпаивала их то остатками водки, то горячим обжигающим чаем, била их по щекам ладонью, растирала им кожу своими шерстяными варежками, грела грелками, и наконец-то догадалась перетащить в ванную и там обогреть их, поливая из душа горячими струями воды.
* * *
Утром, в субботу, она проснулась непривычно поздно и долго не могла понять — привиделось ли ей ночное купание чужих мужчин в своей ванной в кошмарном сне, или действительно этой ночью с нею случилось нечто совершенно странное и необъяснимое.
Но вот она встала с постели, оделась, и тихонько, на цыпочках прошла в зал.
Нет, ей ничего не привиделось — здесь, в зале, на широком старом диване в ворохе одеял спали в обнимку двое незнакомцев.
Марусик удивленно икнула и вышла на кухню.
Как такое могло случиться, что она сама втащила в свой дом двух чужих мужчин?
Она посмотрела на бутылку из-под водки, прикорнувшую под столом — большую, хорошую, литровую бутылку с ярко-синей этикеткой «Пять озер» - любимую марку водки Игоря Викторовича Рысина, которую он как-то пожаловал Марусику для компресса на ее больное горло.
Бутылка была совершенно пуста.
«Спьяну. Я пустила их в свой дом спьяну. Трезвой женщине такое сделать невозможно...» - ужаснулась Марусик. - «Надо позвонить Рысину. Пусть срочно приедет и выгонит мужиков...» - она потянулась к трубке телефона.
Господи, как она объяснит Рысину, почему в ее квартире двое незнакомых и голых мужчин? Что после этого подумает о ней Рысин?
Может, подождать? Мужчины проснутся, и она попросит их уйти?
Надо отнести к ним в зал их одежду. Где она вчера оставила их одежду? В ванной?
Марусик заглянула в ванную и увидела брошенную на старенькую верную стиральную машинку «Сибирь» кипу чужой одежды.
Она попыталась прикоснуться к этому тряпью и поняла, что не сможет — теперь она явственно видела, что именно она сняла вчера впопыхах со своих незнакомцев.
Нет, нет, не двух чужих подвыпивших мужей затащила вчера в свой дом Марусик — она затащила в свой дом двух самых настоящих помоечных бомжей.
Она вернулась на кухню, плюхнулась на табуретку и горько заплакала.
* * *
- Вас кто-то обидел? Я могу вам помочь?
Марусик вздрогнула и обернулась на звук голоса.
На пороге кухни завернутый байковым одеялом стоял один из ее вчерашних незнакомцев — худощавый, невысокого роста, седенький, морщинистый, с глубоко посаженными темными глазами мужчина лет пятидесяти.
- Н-н-нет...
- Вы это... вы нас не бойтесь, мы не зеки какие-нибудь.. Зеки, они все в наколках, а мы это... Обычные мужики... Иваныч на жиркомбинате сменным мастером работал, а я на «Тантале» токарем... давно правда... Очень давно... Можно, я присяду?
Марусик разрешительно кивнула.
- Вас как зовут?
- Мария Ивановна...
- А меня — Михаил... Можно Миша...
«Михаил!» - она вздрогнула от звука этого имени всем телом. Надо же, какое совпадение! Имя, как у ее покойного мужа!
- Машенька, вы это... не плачьте, да я за вас кому угодно голову оторву! Честное слово!
Марусик посмотрела на хорохорящегося незнакомца и улыбнулась своими лучистыми солнечными глазами.
- А давайте, я вам что-нибудь по хозяйству сделаю? Картошки начищу... - предложил Михаил.- Где у вас картошка?
- В ведре, под раковиной... - на автомате ответила Марусик. - Ой, вам же одеться нужно! Вы это, присядьте пока, я сейчас...
Она бросилась в комнату к шкафу с мужниной одеждой.
Странно, за целых четырнадцать лет она так и не решилась вынести из дому хотя бы одну мужнину вещь. Она торопливо собирала белье — трусы, майку, носки, спортивные брюки, футболку...
Мужнины вещи оказались Михаилу великоваты, но они были чистые, глаженные и без этого ужасного прело-кислого помоечного запаха.
Михаил действительно взялся чистить картошку. Кухонный нож в его руках длинными узкими спиралями снимал кожуру с темно-розовых клубней.
Михаил болтал не переставая — он рассказывал Марусику о своем прошлом легко и с юмором, посмеиваясь над своими наивными надеждами переждать перестройку за стенами заводского забора и остаться в прежней, простой и понятной жизни с авансом и получкой, аккуратно выплачиваемых каждый месяц, с поллитрой с получки, с поездками на тещину дачу в Золотую долину на стареньком тестином «Москвиче» и прежними атрибутами обыденной социалистической жизни.
Похоже, он не врал по поводу своего прошлого — у него была та правильная речь образованного человека, проработавшего много лет среди обычного трудового коллектива, что выдает социальный статус ее обладателя так же, как выдают слова-паразиты и убористый частый мат умственный уровень развития и прошлую жизнь своего хозяина.
* * *
Она боялась и не боялась своих гостей.
Марусик давно уже превратилась в совершенно бесполое служилое существо, которое за долгие годы одиночества и бестолковой трудовой жизни не получило и сотой части того мужского внимания и интереса, которыми теперь ее так щедро одаривали два незнакомца.
Ей было невыразимо приятно то, что мужчины старались ей понравиться - они наперебой предлагали Марусику помощь по хозяйству и показушно за ней ухаживали. Даже явно нелепые комплименты незнакомцев ей нравились — они льстили ее глубоко спрятанному женскому самолюбию и потакали инстинктивному чисто женскому желанию произвести на существо противоположного пола самое благоприятное впечатление. Марусик вдруг почувствовала, что она все-таки еще женщина, и что она может нравиться мужчинам.
Именно почувствовала — нет, мужчины не обманывали ее, расточая свои нелепые глуповатые комплименты — им тоже нравилась эта нечаянная игра, приукрашенная незримой аурой легкого флирта.
* * *
Они сидели втроем за кухонным столом и раскладывали по тарелкам жареную картошку с домашними консервированными помидорами и покупной магазинной селедкой.
- Машенька, вы можете загадать желание, - сказал Михаил.
- Да-да, - поддержал его второй незнакомец, — меня ведь тоже Мишей зовут. У нас только отчества разные — он Михаил Владимирович, а я - Михаил Иванович.
Марусик задумчиво посмотрела в блекло-серые глаза Михаила Ивановича. Он выглядел лет на пять старше Михаила Владимировича, был широк в плечах, костляв, лысоват и удивительно морщинист. Но лицо его казалось добрым и умиротворенным.
- Здорово! Почти как в пивной рекламе, там тоже Машенька и три медведя! - невольно улыбнулась она.
- Ну, у нас медведей пока два... Так что насчет желания? Надумали? - подбодрил ее Михаил Иванович.
Марусик на пару секунд зажмурила глаза — ей и придумывать ничего не надо было, желание было жгучее, давнишнее, единственное — ей так хотелось любви, семьи, замужества!
- Готово! Загадала!
- Ну и отлично!
- А можно, что б вас с Михаилом не путать, я буду звать вас просто Иванович?
- Можно. И можно на ты...
- Я попробую...
* * *
...В тот субботний день они ушли от нее поздно — часа в три дня. Сытые, обогретые, вымывшиеся, побрившиеся, посвежевшие, одетые в чистые добротные вещи прежнего хозяина дома.
- Хорошая бабенка, добрая... Таких уже и не осталось, перевелись у нас такие, - вздохнул Михаил.
Ему было невыразимо грустно покидать теплую квартиру и возвращаться в постылую бомжовую жизнь.
- Да уж... Такая бы тебя не выгнала, даже если бы ты три квартиры в казино проиграл... - усмехнулся Иванович.
Вот и еще одна зимняя ночь прошла. Удачная ночь... Побольше бы таких. Господи, где они сегодня будут ночевать? Неужели придется просится к Филимонычу в глубокое, отвратно пахнущее, но теплое нутро крошечной канализационной подстанции? Как жаль, что вчера строители наконец-то снесли облюбованную и обжитую ими старинную халупу, где стояла старая кирпичная печь, которую можно было слегка протопить набранными тут же, на будущей стройплощадке, деревяшками...
- А то... Моя-то Лизка, знаешь, какая стерва была? И почему чем больше баба зарабатывает, тем она стервознее? Я б, может, тогда и в казино не пошел... Ты понимаешь, пока я на заводе корячился, она со своим начальником шуры-муры крутила... Я все не верил, а как увидел их вместе... Ну объясни, чем я виноват, что попал работать в оборонку, а она — к газовикам, что теперь оборонка загнулась, а газовики и нефтяники с жиру бесятся? Этот, ее хрен, ему уже шестьдесят пять лет, а у него только официальных любовниц три штуки, а моя дура думает, что он на ней женится!
- Да перестань ты заводиться! Ну запил, ну пошел в казино... Со всяким может случиться...
- Я же проиграл всего-то триста тысяч! Ей просто повод был нужен квартиру продать и со мной расстаться! Она ведь даже обрадовалась, что теперь вроде как я виноват, а не ее бл...во!
- Ладно, не кипятись... Проехали! Пошли лучше в «Эльдорадо», там погреемся... Мы с тобой сегодня так приодеты, что нас не то что в «Эльдорадо» - в ресторан «Джентльмены удачи» пустят! Надо еще подумать, куда сегодня на ночлег приткнутся... На вокзал нельзя, там менты паспорта проверять начнут...
- Были бы деньги, можно было бы ко мне в деревню махнуть... - после развода с женой и раздела имущества Михаил заполучил от семейного пирога старенький домик в деревне за сто километров от города. В этой деревне давно уже жили только пенсионеры, поскольку человек непенсионного возраста здесь мог прокормить себя только занимаясь натуральным хозяйством.
- Да к тебе пока доедешь, без штанов останешься... Билет только в один конец двести рублей стоит, и водители-звери, зайцев не берут...
Михаил вздохнул — Иваныч говорил чистую правду, добраться до дома было весьма проблематично.
- Морозно... Пока до «Эльдорадо» дойдешь, все щеки отморозишь... Давай в рынок погреться зайдем.
* * *
В тот день им сказочно повезло — Михаил Иванович свистнул у какой-то бабенки ее сумочку. Свистнул лихо, резко, спрятал под куртку и мужчины тут же быстро ушли из рынка. Забежали в первый же подъезд старенькой обшарпанной пятиэтажки, жильцы которой не то по бедности, не то по жадности до сих пор поленились сброситься на кодовый замок, вынули из кошелька деньги — почти пять тысяч, бросили сумку на лестничном пролете между этажами и побежали в «Эльдорадо». Здесь они гуляли между стройных рядов бытовой техники и строили планы на вечер.
- Ты думаешь, она нас пустит? - уже в сотый раз переспрашивал Иваныча Михаил.
- Смотря как мы это с тобой обставим... Водку и консервы в оптовке купим, там дешевле.. Цветы можно у памятника всем влюбленным сп...ть, сегодня суббота, молодожены в свадебных кортежах ездят, цветы к нему кладут, ленточки привязывают...
- Шоколадку надо взять. Бабы знаешь, как шоколад любят?
- Значит, возьмем шоколадку...
* * *
Марусик почти не удивилась, услышав на свое «Кто там?» басистое и солидное: «Михаил Иванович»!
Она припала к глазку двери и увидела, что ее новые знакомые стоят в подъезде с цветами в руках.
Ей даже себе было стыдно признаться, как ей хотелось, чтобы они вернулись! Не в силах согнать с лица нечаянную улыбку, она забавно гримасничая распахнула им дверь...
* * *
Нет, мужчины не наглели — они приходили к Марусику только поздно вечером, и обязательно приносили с собой к столу еду и выпивку. Втроем они шумно и весело готовили ужин, накрывали на кухне стол, удобно рассаживались за ним. Пили они немного — пару бутылок дешевого портвейна на троих, Марусик так и вовсе пила по полрюмашки, но этого ей вполне хватало для какого-то непонятного, возбужденного, эйфорически счастливого состояния.
Они шутили, рассказывали анекдоты, делились теми нехитрыми событиями, которые случались с ними за рабочий день.
А по утру новые знакомые Марусика уходили из ее квартиры гораздо раньше, чем ей самой было нужно идти на работу.
Только теперь они спали по другому — Михаил Иванович в зале, а она с Мишенькой — у себя в спальне.
Все случилось само собой буквально на третью ночь этого странного знакомства. Марусик уютно свернулась калачиком в своей постельке, и казалось Машеньке, что снится ей ее любимый муж, и снится, что они вместе, и что она спрашивает его: «Мишенька, а ты кого больше хочешь — девочку или мальчика?», и прижимается к нему покрепче, и чувствует... чувствует...
Она открыла глаза, и наконец-то поняла, что это вовсе не сон, и что Мишенька — совсем другой Мишенька, обнимает и жарко целует ее. Она счастливо рассмеялась и прижалась к нему, словно приклеилась...
* * *
- Мишенька, а почему ты не предлагаешь мне выйти за тебя замуж? - спросила она его как-то утром.
- А ты разве пойдешь? - удивился он. - Я же... Я же совсем никчемный, реальный бомж...
- Ну и что?
У Михаила перехватило дыхание. Он вдруг понял, что впервые в жизни ему встретилась женщина, на которой ему действительно хочется жениться.
Никогда прежде женитьба не казалась ему хорошим мероприятиям. Он и законной супругой обзавелся нехотя — его Лизавета забеременела, и требовала свадьбы. А он смотрел на нее и думал о том существе, что пока еще пряталось под многослойными оболочками одежд, кожи и плоти: «Не мой... Наверняка не мой! Мало ли с кем Лизка его нагуляла! И Колька ее в тамбуре тискал, и Васька в подъезде зажимал, и Федька хвастался, что она такая... доступная»...
Друг Федька их же и свел тогда, после танцев.
«С Лизкой иди! Эта точно даст»...
Не обманул — дала. В скверике на скамейке... А потом... Закружило с ней Михаила, оторваться от Лизки не мог — она была у него первой женщиной. Он имел ее, и хотел, хотел явственно, плотски, но только не душой. Пока вместе — весь был с ней. А как только друг от друга отодвинутся, накатывала на него удушливая волна неприязни. И он никак не мог понять, почему он так страстно хотел ее тела и так стыдился ее общества.
«Аборт сделай, я тебе денег дам...» - просил ее Михаил.
«Не могу, срок большой... Миша, женись, знаешь, как мои родители рады будут? Они нам на свадьбу машину подарят, точно говорю»...
И все-таки он женился.
Женитьба на нелюбимой женщине привносит в мужскую жизнь массу выгодных дивидендов — муж вправе вести себя с такой женой сколь угодно подло, вправе ей хамить, вправе ей без зазрения совести изменять: «Это же ты сама меня хотела! Я тут не при чем! Я же тебе ничего не обещал! Вот и получай» - подразумевает такой брак.
Михаил очень скоро понял, как неожиданно удачно сложилась его жизнь. Тесть и теща безропотно терпели все причуды зятя, да и жена его любила, как кошка — теперь он был холеный, ухоженный, избалованный парень, которого дома всегда ждала сытная еда, теплая постель и чистое белье.
Руки у Михаила оказались золотые, поставили его после техникума на заводе в сменные мастера, так он сам в рабочий класс напросился — ответственности никакой, зарплата в два раза больше, а что до работы — так в его руках любая, самая сложная, самая фантастическая деталь получалась исключительно по ГОСТу да еще и с первого раза. На чудо-токаря из других цехов начальство прибегало посмотреть. Ему и квартиру уже через два года отдельную дали — как лучшему по профессии. Денег в карманах было — зашибись. А какие девчонки в его «Москвич» по вечерам покататься напрашивались! Да, была жизнь, была... Пока завод работал, и пока деньги были. А потом все перевернулось, абсолютно все...
- Да я это... я бы женился, но у меня паспорт украли... Честное слово! Мне это... штраф за паспорт надо платить, и в милицию в район ехать... По месту прописки... У меня ведь в Ягодной Поляне свой дом.
- Хочешь, я тебе на штраф деньги дам?
- Не... Так не пойдет. Что я, инвалид какой или безрукий? Мы с Иванычем каждый день на работу ездим, у нас меньше двух-трех сотен в день не бывает. Скоплю на штраф, и мухой паспорт сделаю!
Звук его голоса звучал так уверенно, так искренне, что Михаил даже сам поверил своим обещаниям.
С тех пор, как друзья познакомились с Марусиком, их жизнь весьма переменилась. Им западло стало слоняться возле мусорных бачков, и теперь они по утрам отправлялись на невольничий рынок — привокзальную площадь, где откормленные брюхастые мордовороты нанимали поденщиков для тупой физической работы — разгрузить машину со стойматериалами, потаскать для каменщиков раствор, расчистить от снега усадьбу или еще что-то такое же разовое и случайное.
Обычно наниматели их там же, посреди рабочего дня, кормили нехитрым обедом.
- Жизнь налаживается! - шутил Иваныч, запивая чашкой чая очередной бутерброд. - Эх, нам бы до лета так дотянуть, а там глядишь ты и впрямь паспорт сделаешь и на Машеньке женишься! Только меня не забудь - ты ведь мне обещал комнату сдавать...
- Сдам. Непременно сдам... Если мне Машенька свои полкойки сдавать не перестанет... - глыбился Михаил.
- Ну, ты у нас везунчик! С таким приданным бабу отхватить! И главное — ни детей, ни родни! Такое богатство — и до сих пор никто к рукам не прибрал, тебе все досталось! - удивлялся Иваныч.
- Да уж... - поддакивал Михаил. Он и сам-то не очень верил своему нечаянному счастью.
* * *
Стояли крещенские морозы.
Игорь Викторович, как многие внезапно и без трудов разбогатевшие люди, с годами стал искренне верить в Бога. И хотя Рысин был глубоко верующим человеком, на крещенье в проруби он все же не купался. Зато по давней семейной традиции непременно ездил в церковь за святой водой. Жена и дети не были столь религиозны, как Рысин, и крайне редко соглашались составить ему компанию в посещении храма.
Вот и сегодня он один съездил в часовню Святой Параскевы, и теперь на кухне выгружал из большой спортивной сумки полутролитровые бутыли со святой крещенской водой.
Здесь, в кухне, звук работающего в зале телевизора был весьма глух, Рысин с трудом разбирал привычные позывные губернских новостей. В честь церковного праздника дикторы начали новости с рассказа о губернаторском купании в проруби.
Рысин знал это местечко на набережной — его давно облюбовали местные моржи, и фактически в любой день недели и в любую непогоду можно было увидеть возле проруби полуголого чудака, выныривающего из ледяной воды.
От бутылок со святой водой его отвлек взволнованный голос жены:
- Игорь! Игорь! Ты только посмотри на это! Скорее! Скорее!!!
Она кричала так страшно, словно там, в прямом эфире показывали внезапно начавшуюся атомную бомбардировку Кремля.
Он вбежал в комнату, уставился на экран и на миг онемел.
Да, такое и в кошмаре было бы жутко увидеть.
- Как же так, как же так, Игорь?! Это же... Это же невозможно! - жена плакала навзрыд. - Ты... Ты должен что-то сделать... Звони, немедленно звони в милицию!
Рысин, все еще не отрывая взгляд от экрана, машинально вынул из кармана трубку сотового и набрал 02.
Телефон почему-то не сработал. Он снова и снова набирал заколдованные цифры.
«Черт! Это же сотовый... по какому номеру звонят с сотового в чрезвычайных ситуациях? Надо взять трубку обычного домашнего телефона»...
- Алло... Милиция? Только что по телевизору показали сюжет... У меня есть для вас информация... Да, я знаю этого человека... да-да, я непременно подъеду... Диктуйте адрес...
- Аня... У тебя кажется, были запасные ключи от квартиры Марусика... Дай мне их с собой...
* * *
Ключи ему не понадобились.
Дверь в квартиру Марусика оказалась незапертой.
Рысин стоял в подъезде и нервно теребил свой огромный клетчатый носовой платок, пока сотрудники прокуратуры и четверо мужчин в милицейской форме по киношному звонили в дверь и по киношному с пистолетами в руках короткими перебежками входили в квартиру.
Игоря Викторовича пригласили войти минут через десять.
Он узнавал и не узнавал Осинскую квартиру — теперь здесь жили чужие противные запахи прелых мужских носков, дешевого табака и сивушного перегара. В кухне мойка была захламлена грязной посудой, из переполненного мусорного ведра какие-то очистки уже выпали на грязный замызганный пол, в зале на разложенном диване образовалась гора скомканного постельного белья.
- Вам знакомы эти люди?
Молоденький, явно c институтской скамьи, следователь прокуратуры кивнул на двух полуголых мужчин, которых нежно придерживали за руки милиционеры.
Рысин внимательно всматривался в их лица.
Два пьяных в дупель ханурика совершенно неопределенного возраста. Один, лысый, костлявый, с жутким жеваным лицом, беззубый, с выцветшими глазами, старательно отводил в сторону взгляд.
Второй был чуть-чуть получше — не то более молодой, не то менее битый жизнью и потому менее опустившийся. У этого были темные припухлые глаза-буравчики, грустные-прегрустные.
- Н-нет... Я раньше их никогда не видел, - уверенно сказал Рысин.
Следователь обернулся к мужичкам.
- Так вы утверждаете, что хозяйка квартиры Мария Ивановна Осина сдавала вам в поднайм эту комнату, и что два часа назад она живая и здоровая вышла из этой квартиры в магазин за молоком?
- Ну да...
- Тогда откуда у нас эта фотография?
Следователь вынул фото из записной книжки и сунул его под нос мужчинам.
Один из них побледнел, а второй отшатнулся от безобидной бумаги, как от жала змеи, и уткнулся взглядом в пол.
- Ну что, будем рассказывать, как именно и где вы убили гражданку Осину?
- Я ее не убивал! - вскрикнул Михаил. Его лицо исказилось так, словно он испытывал приступ невыносимой боли... - Я это... я ее любил... Я... я даже жениться на ней хотел!!!
- Мы ее не убивали, - тихо прошептал Иваныч. - Она... Она сама умерла... Ей-богу...
- Да-да, она сама умерла... Я проснулся, трогаю ее — а она вся ледяная... Совсем ледяная... Лежит, и смеется... Смеется!!! - темные глаза Михаила тяжелым взглядом впились в лицо Рысина и сверкнули близким безумием.
- Если она сама умерла, то тогда зачем вы ей голову отрезали? - следователь спросил это так просто, так буднично, как говорят — зачем ты открыл форточку?
Михаил медленно перевел свой безумный горячечный взгляд с лица Рысина на лицо следователя.
- А зачем ей, мертвой, голова? Мертвые не думают, им голова не нужна...
Он проговорил это так убежденно, так медленно и значительно, как маленький ребенок объясняет маме, что руки у него чистые, он их еще вчера помыл, и мыть их перед едой сегодня совершенно не обязательно.
От его слов, и даже не столько от самих слов, сколько от той интонации, с которой эти слова были произнесены, у Рысина по коже пошли мурашки, он почувствовал, как к горлу подступает горячая волна тошноты, и почти что выбежал из квартиры на улицу.
- Господи, такой приличный мужчина, а до чего допился! - шарахнулась от него в сторону какая-то пожилая женщина.
* * *
- Нет, ну ты подумай, как у них все по-русски, как все через жопу получилось! - кипятился в курилке молодой следователь прокуратуры Сергей Никонов.
Он вышел покурить со своим институтским приятелем — Ваней Силкиным, и эмоционально жестикулируя рассказывал ему о своем странном деле.
- Даже если поверить их бредням, что разумная пожилая женщина, почти пенсионерка, исключительно положительно характеризующаяся своим начальником, способна сдать двум бездомным бомжам комнату в своей квартире, то дальше получается полная чушь: нормальная непьющая женщина безумно влюбляется в бомжа и начинает с ним жить, и собирается за него замуж! Ну, скажи мне, какая такая любовь может случиться у пятидесятичетырехлетней старухи?! И накануне выходного дня ни с того ни с сего эта старуха умирает на плече своего возлюбленного в собственной постели. И влюбленный жених на пару с дружком несут труп любимой женщины в ванную и там его обезглавливают. После этого обезглавленный труп заворачивают в клеенку, снятую в прихожке с пола, на клеенку натягивают три мешка из-под картофеля, и в десять часов утра на глазах у половины города двое мужиков подозрительного вида выкладывают подозрительный сверток в мусорный бачок. При этом ни один местный бомж не успевает порыться в бачке и заметить среди всякого хлама сверток длиною почти полтора метра! И эта мелкая вещь, практически размером с иголку, а именно обезглавленный труп весом в шестьдесят килограммов, благополучно перекочевывает из мусорного бачка в мусоровоз, и опять-таки при этом никто — ни водитель машины, ни случайные прохожие — совершенно никто! не видит, что в мусоровоз положен труп. И этот труп через полтора часа раз и навсегда исчезает в дебрях городской свалки.
А два ублюдка возвращаются в квартиру потерпевшей, оборачивают ее голову наволочкой, снятой с ее же подушки, и кладут ее голову в обычный (в общем, даже маленький, рассчитанный всего на пять кило веса) пластиковый пакет-майку с ручками, и поздним вечером выкидывают пакет в Волгу, в полынью, намытую сточными водами в районе Глебучевого оврага... И каким-то загадочным образом за ночь вода сносит пакет с его страшной начинкой вниз по течению почти на полтора километра, и не куда-нибудь, а точнехонько в местечко под другой полыньей, той самой прорубью, в которой купаются моржи.
И все это происходит утречком в праздник крещенья Господня, именно в тот день, когда единственный раз в году под полынью спускаются водолазы и аккуратненько, кропотливейшим образом, собирают там скопившийся за весь год мусор, дабы губернатор, любитель публично окунуться в проруби по случаю великого церковного праздника, случайно какой-нибудь битой бутылкой свою белу ножку не поранил. И чисто из желания продемонстрировать служебное рвение, водолазы поднимают шум — они звонят в МЧС и кричат, что обнаружили подозрительный предмет, похожий на взрывное устройство, подготовленное для террористического акта супротив самого губернатора.
Объявляется операция «Антитеррор», к полынье мчится полтора десятка служебных машин всех мастей.
А дальше и вовсе кино: к подозрительному пакету пускают хваленную специально обученную псину, и после того, как эта носато-зубатая четверолапая тварь неизвестной породы громко зевает и лениво отходит в сторону, саперы уверенно заявляют, что взрывчатки в пакете нет.
И тогда на глазах у всей толпы служилого народа и случайных зевак один из высоких милицейских чинов трясущимися руками начитает разворачивать пакет... И тут из покрытой бурыми пятнами тряпки на истоптанный десятками ног снег вылетает голова мертвой женщины!
- Да уж... Булгаковскому Берлиозу такое и не снилось... - согласился с ним Силкин.
- А наши тоже молодцы, додумались положить голову на подушечку в декоративной наволочке, беленькой, в розовый цветочек, с розовой бахромой по швам, с кисточками по уголкам, и заснять для показа губернскому населению в криминальной хронике... Меня всего аж передернуло, когда я ее на экране телевизора увидел... И знаешь, в чем была самая жуть? Лицо, как живое - глаза открыты, на губах улыбка, а шеи уже нет, лежит себе одинокая голова на подушечке с розовой бахромой! Шоу профессора Доуэля, да и только! Этот мужик, сослуживец ее, что к нам примчался, весь аж зеленый от ужаса был...
- Ты бы тоже позеленел, если бы кого из хороших знакомых в таком раскладе увидел... Не приведи Господи такое увидать... - неверующий Силкин невольно осенил себя крестным знамением. - А что эксперты говорят, это бомжи-квартиранты ее убили, или она своей смертью умерла?
Никонов пожал плечами:
- Что, что... Голову отрезали уже с мертвого тела. А по каким причинам наступила смерть Осиной, эксперты сказать не могут — труп на городской свалке до сих пор не найден, а без трупа установить причину смерти невозможно.
Силкин усмехнулся:
- Да, попали твои голубчики! По полной программе попали! Заставь дурака богу молится — лоб разобьет! Прятали-прятали тело, чтоб скрыть личность погибшей, и допрятались то того, что теперь и оправдаться нечем... Зато у тебя в запасе две версии: убийство с целью завладения имуществом жертвы и попытка скрыть естественную смерть потерпевшей опять-таки с целью завладения ее имуществом... Интересно, на что рассчитывали эти бомжи, оставаясь жить в ее квартире?
- Да ни на что не рассчитывали! - резким движением Никонов пульнул окурок в урну. - На улицу возвращаться не хотели... Нашли в серванте ее сбережения, сорок тысяч бабенка скопила себе на похороны, и на радостях запили беспробудно... Ящик водки на двоих за неполные двое суток выжрали... Впрочем, они знали, что Осина женщина одинокая, родителей и мужа схоронила, детей нет, близких и дальних родственников нет... Наверняка рассчитывали, что ее не скоро хватятся...
- М-да... Хорошо еще, что этот Рысин нашелся, без него личность погибшей долгонько бы устанавливали.
- Так на это и был весь расчет: они же как рассудили, тело не иголка, тело обязательно найдут и опознают труп по лицу... Она же обычная женщина, несудимая, ни в одной картотеке ее пальчиков нет... Значит, что надо сделать? Лицо изуродовать до неузнаваемости или спрятать... Может, этот мужик и не врал насчет своих чувств — лицо уродовать у него рука не поднялась, а вот голову отрезать и отдельно от туловища в Волгу выкинуть они додумались... И это же надо такому случиться, чтобы именно голова и нашлась!
- М-да... Нашлась, и уже на третий день после происшествия!!! Фантастика...
- Ага... И чего только в жизни не бывает! И то, чего не бывает, тоже бывает... - философски подытожил Никонов.
- Что, Михалкова насмотрелся?
- Это ты о чем?
- Да ты сейчас фразу из его фильма «Двенадцать» слово в слово повторил...
* * *
Марусика (а вернее то немногое, что от нее осталось) Рысин схоронил за городом на новом, пока еще пустынном, кладбище. В тот день весь его крошечный коллектив не работал, все были рядом — и уборщица Наталья Семеновна, и Муза Вилорьевна, и главбухша Нина Львовна, и даже двое охранников из трех штатных единиц.
Анечка всхлипывала, цепко держась за мужнину руку.
Рысин нежно приобнимал ее за плечи.
Он смотрел на холмик бурой промерзшей земли, и вспоминал участливые слова седого старичка судмедэксперта:
- Я хочу вас спросить... Осина часто жаловалась на головную боль?
- Постоянно... Раз по двадцать на день...
- Все верно... Пожалуй, вам стоит об этом знать... Мария Ивановна была обречена, она смогла бы прожить еще в лучшем случае полгода — у нее обнаружена неоперабельная опухоль головного мозга...
* * *
Муза Вилорьевна нервно курила, отойдя вместе с Ниной Львовной от могилы.
Вскоре к ним подошла Наталья Семеновна.
- Хороший была Марусик человек, замечательный... - вздохнула она. По ее щекам текли слезы.
- На возьми, щеки протри... Замерзнешь... - Нина Львовна протянула Наталье Семеновне пачку одноразовых бумажных платков. - Да, хороший... Обычная женщина, простая, как три копейки, но такая добрая! Таких добрых уже и в природе не осталось... А эти сволочи ее за ее же доброту и убили...
- Не-а, не убили, - задумчиво сказала Муза Вилорьевна. - Я пока в прокуратуре работала столько трупов перевидала, столько лиц, столько жутких посмертных гримас... И точно тебе скажу — такая светлая улыбка могла быть только на лице очень счастливого человека, который умер сам по себе...
* * *
...В ту ночь Марусик прижалась покрепче к спящему Михаилу, прислушивалась к его сиплому, прерывистому похрапыванию, и счастливо улыбалась, и думала «Господи, вот это и есть счастье, все так оказывается просто... Так просто! Господи, спасибо тебе, что теперь я знаю, что такое счастье»...
А еще она думала о том, что теперь, когда у нее для счастья есть абсолютно все, даже умереть совсем не страшно, и что если бы ей и было суждено умереть, то лучшей смерти, чем в своей постели, на плече любимого мужчины, на свете и быть не может...
Она улыбнулась и уснула.
А Господь услышал ее мысли, и пригласил ее в свой цветущий сад...