Волнующие красотой книга третья часть 3

КНИГА ТРЕТЬЯ.



ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ХАН ФЕДОР ЧЕРМНЫЙ.


1. ЯРОСЛАВ ЯРОСЛАВИЧ – ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ВЛАДИМИРСКИЙ.
        Во второй половине тринадцатого века   Великую Монгольскую империю постигла участь   всех империй мира – она развалилась. Возникли три враждующих части, одной из которых  стала Золотая Орда  со столицей в Сарай – Берге.  Саму   Золотую Орду  также сотрясала «Великая замятня» и не  было покоя и мира между её улусами,  между татарскими нойонами и между  русскими князьями.
     Бывший темник Батыя Ногай, женатый на  дочке Византийского  кесаря Михаила Палеолога, тягался силами с самим  Берге,  Великим ханом Золотой Орды и был  главным врагом  законной  власти.
     Брат  хана Берге,  отважный и доверчивый Менгу, подстрекаемый  братом жены, Ногаем, затаил  злобу  на  Великого хана и готовился открыто выступить против него.
     Хану Берге не давали  покоя и неуловимые банды Абаки – хана, сына Хулагу, потерпевшего поражение  под Железными Воротами – Дербентом. С южных предгорий Кавказа, со стороны Персии, хулагуиды  внезапно нападали на мирные кавказские  селения, убивали мужчин, уводили в плен женщин и детей,  и скрывались в горах,  переправив сайгат на Багдадские невольничьи базары.
    Относительно спокойно было в северных улусах ханства. После смерти Александра Ярославича Невского вскоре  умер и его брат Андрей Ярославич,  и  власть перешла к  Ярославу Ярославичу, князю Тверскому.
     Ярослав Тверской долго ждал Владимирского стола и титула Великого князя.   Он,  как и Александр, был воином. В 1252 году не раздумывая,  встал рядом с братом Андреем против Неврюя, которого привел на Русь Александр Невский. Изрубленный , он был  вынесен  с поля брани  дружинником Григорием.
    В той сечи под Переславлем Ярослав потерял свою жену, которая не захотела оставаться в обозе, а,  переодевшись в  военные доспехи,  рядом с мужем разила врага. В том жестоком бою, Ярослав потерял не только жену, но и трехлетнюю дочку,  которая  была взята в плен  вместе с обозом. С тех пор он не помышлял ни о женитьбе,  ни о новой семье.
      Не раз Ярослав  вступал в борьбу с Литвой и выручал русские города от нападения язычников.  За военные успехи  Псковское вече  не единожды призывало   отважного князя на  княжение,  и не единожды капризные торговцы изгоняли его дружину из своих пределов.
    Зато теперь судьба даровала  ему великое княжение, а с ним богатую  Владимирскую казну, и сонм  владимирских бояр – льстецов и выдумщиков.
    Перво – наперво,  владимирские  бояре,  жаждуя привязать к городу Великого князя,   захотели оженить Ярослава. Они  уговаривали его выбрать себе  молодую жену из владимирских боярских красных девок.   
     Ярослав не спешил, ушел с головой в дела княжеские, как и его предшественники,  начал своё кружение по городам и весям, чтобы самолично  обозреть пределы своей земли, прикинуть  её природные богатства и  людские ресурсы, а о женитьбе запретил  даже оговариваться.
     Рядом с ним всегда был отрок Григорий. Тот самый, что в бою с Неврюем  стяг княжий нес,  и сам  израненный, полумертвого Ярослава  из сечи вынес.  С тех пор   были они «не разлей вода». 
       А жена Ярославова  частенько во сне ему являлась. Тем и жив был тверской князь. Однажды,  в канун женитьбы Александра на юной Вассе,  пришла во сне к Ярославу  его Лада,  и сказала, что в последний раз они видятся, что должен Ярослав себе другую жену поять….    Ушла, растаяв,  туманом утренним, а вместо неё  девица показалась, рукой поманила и улыбкой доброй. 
        Хоть  был Ярослав  с  Александром  в  неприязни после Неврюевой рати, но на свадьбу к брату  отправился.  Подумалось тогда, что встретит там свою судьбу,  во сне увиденную.  Но  не тут то было. Много девушек красовалось на свадьбе Великого князя, но той, что во сне привиделась, не было.
- Сон твой по всему видно, вещий.  Значит, надобно ждать тебе, княже, и надеяться - посоветовал отрок Григорий.
Ярослав и  ждал, …ждал,  … ждал…. 

2. ПЕТР ЦАРЕВИЧ ОРДЫНСКИЙ  И ДОЧКА АМРАГАНА .
     По замерзшей кромке озера, погоняя низкорослую,  лохматую лошаденку,  трусит  всадник в  лисьей шапке с хвостом,  в теплых меховых ичигах, с  выгнутым луком за плечом:
- Э…, э…, э…, - поёт всадник, -  скоро  в скит прибудем! Скоро Филюшку – друга увидим,  скажем : «Здрави будь, друг хороший»,  и поклон  отвесим доброму  человеку. Э…, э…, э…. Скажем другу, князь Борис  приходил,  смотрел на стены, спрашивал,  сколько серебра и золота пошло на храм. Э…, э…,э ….,  сказал  князь, чтобы  Петр в Орду не ходил, чтобы Ростов город не покидал, а жил тут и серебром – золотом дань платил. Петр  в Орду не  пойдет, жену себе возьмет, и в Ростове всегда жить будет, за добрых христиан молиться будет….»
   Старая землянка под двухскатной низкой крышей,  дремлет в земле, укутанная снегом, дышит  едва видимым  дымком, что поднимается  из схороненной  трубы.  Зашевелился снег, опадая под  крышкой лаза, и на свет белый показалась  голова  человека, до самых глаз заросшая  волосьем.  Человек прищурился от слепящего солнца, отраженного ровным,  не тронутым снегом.
- Филюшка! Эй,  Филюшка, - услыхал он  счастливый голос, спешившегося с лохматой лошаденки  и машущего ему меховой рукавицей Петра.
- Петр…. Здрав буди, друже! Никак стряслось что – то, - обнимая друга, приветствовал его Филюшка.
- Стряслось! Ой! Стряслось!  Амрагана – баскака  Русского  улуса знаешь?
- Кто же его не знает на Руси!
- У него дочка – красавица.  Хочу калым послать, жену в дом взять. Пойдешь ли  к Амрагану за меня просить? Он нынче в Ярославле у княгини Ксении….
- ….и князя Федора?  Ты не серчай на меня.  В Ярославль не пойду. Дорога туда мне заказана.   Так что  выбери себе  другого свата. 
-      Неучто в Ярославль не хочется?
- Кто меня ждет там?  Мария Васильевна – нынче  мужняя жена.  Её можайская дружина охраняет. А я – что? Я  уже   не княжий гридень,  я  одинокий бирюк.
Послышался частый писк синички.
- Вон мои  друзья, пташки Божии. Я с ними потолкую, с зайцами  полопочу, вот и ладно…. Нет, Петр, к людям я больше не ходок. А в Ярославль и подавно.

     Филюшка, уединился  на берегу озера Неро, в том месте, где  когда – то ещё  мальцом жил вместе с  Голубом.  Там  он почувствовал  покой,   боль и обида отпустили душу.   Жизнь в городу, среди людей,  не манила  больше.  Дремучий  лес не пугал его, ведь он вырос в этих местах, а с могилами   Труфана,  Кручины – Кублая и Голуба   было повадно. Когда подступала тоска об утраченной жизни среди людей, Филюшка  садился на один из зеленых бугорков и  начинал долгий разговор с ними, ушедшими в иной мир.
      Голуб ему прежде говорил, и он, Филюшка,  теперь хорошо знал, что  пращуры, уходя, оставляют часть души своей на этом свете, они следят за каждым шагом живущих на земле,  предупреждают об опасности и помогают обойти беды, а ещё навевают добрые мысли и  озаряют внезапными решениями. Поэтому  молчаливого    соседства могил  вполне хватало, чтобы  прожить так, как учил его Голуб, любя  всё живое, и почитая всё, что прошло по земле,  и сгинуло в пространстве и времени.   
- Филюшка, значит ли, что ты и на праздник ко мне не придешь, когда я введу дочку Амрагана  к себе в дом? -  уныло спросил Петр.
- Ты всё правильно понял, Петр.
- Я сейчас строю  монастырь, чтобы добрые люди, те, что хотят жить по заветам Христа,  могли   в нем и молиться, не думая о  том, как добыть пропитание. Захочешь ли ты  пребывать в стенах, которые я достраиваю?
- Мне и здесь не плохо, Петр.
- Я не буду  держать на тебя обиду, Филюшка. Ведь ты был мне первым пособником…. И лучшим андой.
       Петр  поклонился в ноги  человеку, так мало походившего  на его недавнего  друга. Длинная борода до пояса,  власы до плеч,  взгляд, ушедший в себя, изменили облик  Филюшки. В обросшем власами старце  лишь слегка  угадывался тот  расторопный и веселый отрок, с которым когда – то   свела судьба татарчонка Джубгу.   Петр глубоко вздохнул,  взял  свою лошадку  под уздцы и развернул её в сторону  Ростова.


3. ПРИКАЗ ХАНА БЕРГЕ.
     Страх  смерти  покинул сердца монгольских нойонов. Преступая клятву верности  Великому хану Берге,  они с  радостью слушали крамольные речи об  отступничестве правителя Джучиева улуса от законов Чингисхана,  от веры отцов. Согласно качали головами, слыша о    вероломстве хана, жестокости,  и о многом другом, что было явной  выдумкой Ногая, но всё равно принималось, как истина.
   
       Оттого ли, что моления  человеческие услышал  Христос, или оттого, что  по землям Золотой Орды гуляла «Великая замятня», только за эти годы никто не тревожил  Ярославских князей,  и никто не потребовал от них ответа за разгон   численников и убийство Зосимы.  А может, это было результатом последнего подвига Александра Невского, который отмолил  «бедных россиян  от тягостной обязанности  проливать кровь свою за неверных»,  и  « оправдал изгнание  бесерменов из городов  суздальских»  .
     Князю Федору приходилось подолгу бывать в Можайске. Возвращался оттуда стосковавшимся, жарко ласкал жену, будто боялся  однажды утратить любовь свою,  потерять навсегда. Худые предчувствия томили душу.

    В Ярославле жизнь шла своим чередом. Мария Васильевна родила мужу вторую дочку, хотя  Федор ждал  наследника мужеска пола. Княгиня Ксения  была недовольна  дочерью. Любовь свою  перенесла на внучек, а Марию,  глядя в упор, не видела.
     Однажды поздним вечером, когда городские ворота были уже  заперты на все замки,  задвижки и подпорки, в дубовые перекладины  постучали громким, начальничьим   стуком.
-    Князь Ярославский Федор в городе ль? – спросил  взвизгивающий  голос, и услышав в ответ, что  хозяин земли Ярославской дома, выкрикнул,  -  Да будет ему известно, что   Великий и Свободный царь царей,   хан Берге,   желает видеть свой улусник.  Пусть князь  прибудет без промедления  в Алтын  - Орда  с  дружиной и воздаст честь царю, ничего не боясь.   Ибо, так угодно Аллаху!   Коли князь хочет обитать на своей земле и воде, то самолично пусть явится пред очи хана или будет с ним то, что известно Аллаху  единому!
    Последовало ржание коней, топот сотен копыт, дикое гиканье и вновь наступила тишина.  Страх опустился на души  стражников. 
-     Татарове приказ  хана донесли, а ночевать не остались.  Видимо боятся нас, ярославских, за свои жизни опасаются,  - заговорили стражники  разом -  не к добру это,  не к добру...

   В хоромах князя Федора, в отдаточной палате,  с пола собрали половики, на столе, на лавках разложили доспехи,  по стенам  стяги  расставили.  Приготовились к дальнему походу. Старый  Дормак, скрывая волнение  сердца,  рассматривает каждую  военную вещицу:
-    Дюже возмужали  дружинники на Ярославских хлебах. Можайские кольчуги,  вона,  малым малы, в перековке нуждаются. Кузнецы не успевают новые доспехи ковать. А руды – железа  сколь надо! Один Господь ведает.
- Что ты всё ворчишь, мой старый дядька? – Федор тоже не был весел, понимал опасность, что ждала его в Орде.
-    Грозно, страшно, а не ехать нельзя. Эх, туга! – ворчит дядька Дормак, не слушая питомца  своего, -  Мало ли русских князей погубили ордынские Цари,  так еще и ты, сирота, им  понадобился!  Сведали про смуту  нашу городскую. Ханский – то глаз далёко сигает,  и руки ханские  долги,  до Ярославля  дотянулись.
-     Мой долг – постоять за люди своя, как отцы и деды это делали, - бодрится Федор, облачаясь в кольчугу, - Понесу голову свою на поклон. И гнев, и милость хана в руке Божией. Господь милостив,  может, обойдется.
    Докуку свою  тщательно скрывает князь от  жены: хрупка, нежна княгинюшка, недужит  часто.  Как оповестить её,   что хан в Орду призывает? Узнает, умрет от  печали. Не можно такое…..
    А Марьюшка  сердцем чует неладное, в отдаточную палату к мужу сама  пришла:
- Князь Федор, скажи мне, с чем намедни прибыли гонцы?
- Господь с тобой, княгиня, почто в трепете таком? – Федор принял в широкие ладони похолодевшие рученьки жёнины.
- Сердце вещает недоброе, Федор…..
- Эх, Мария Васильевна, княгиня наша золотая, да ведь все мы смертны суть. Сегодня живы, а завтра в гробу…- увещевает молодую женщину Дормак.
- Земля скорбью полнится. За что нам такое! – Мария не хочет слышать  утешительных слов старого дядьки.
- Государыня моя дивная, - решился Федор, - приспело  мне время  исполнить долг свой,  заступить перед Царем Ордынским  народ наш и  отечество, в вено мне данное за тобой,  - Федор защелкнул застежку на  вороте  походного коча.
- О! Горе мне! Как не выпадут зеницы мои вместе со слезами! Как не вырвется сердце моё с корнем!  О! Федор!
Бросилась, было, на грудь  мужу, но сдержала трепет и нашла слова добрые для любимого:
- Как хорош ты в латах своих. А я сулила тебе доспешное ожерельице  вышить и не успела, - гладит рученьками  серебреную кирасу на груди, прижимается нежной щекой - ланитой.
- Вернусь, и облачишь меня в своё узорочье. Поверх праздничных одежд сиять будет твоё ожерельице доспешное. Пожелай мне пути легкого. Отпусти с миром, Лада моя.
-   Как могу я супротивничать своему господину? - Стараясь скрыть слезы, кротко отвечает Мария, -   Не моя воля.
- Спаси тебя, Господь, Лада моя.…
- Ах, княже мой славный, как скоро пора лихая подошла! Что ждет тебя в не родимом краю, что найдешь ты в веже  ханской? Пусть не даст  ночь  сна очам моим,  пусть не будет конца молитвам искренним, пока не вернешься ты к порогу нашему.
- Что бы ни случилось, я вернусь, не кручинься, слышишь?
-   Не утешай неутешное, но помни, если не суждено будет тебе вернуться из Орды, я взойду на костер погребальный  .
- Что ты, что ты, Господь с тобой! Не смей мыслить такое! - Федор прижал к себе тонкий стан Марии, поцеловал в похолодевшие уста, -  Прощай, Денница  моя. Звезда моя утренняя.  Мы с тобой встретимся  обязательно…, - и добавил, - Коли не в этой жизни, так в жизни вечной.
Федор решительно отстранил жену и, на ходу,  поправляя шлем – шишак, широко зашагал к выходу. 
- Прощай,  чермный мой, только коли  здесь не суждено нам быть  вместе , то  как мы в той жизни встретимся?  Мужи церковные, сердцем жестокие,  поставили, что  не войти женщине в Царствие Небесное. Где искать мне  тебя? Где ждать любимого?  - она бросилась к оконцу, чтобы в последний раз насмотреться на то, как строит князь её души дружину и выезжает со двора княжьего терема.
Ксения вышла на крыльцо проводить ярославских воев.   Она подняла руку вверх с зажатым в кулачке белым платом, махнула несколько раз на прощание, и,  глядя исподлобья вслед Федору,  пробурчала так, чтобы не слышно было окружавшим её  людям:
- Пусть путь тебе будет тёмен и скользок! Не возвращайся ты никогда! -  И резко повернувшись на каблучках, прошла в дом.  Марию  мать застала прильнувшей к окну:
- Глянь - ка на себя, отчего такая худая? Чисто обёр .
- От радости, матушка, - Мария чувствовала неприязнь матери к Федору, и ей  вдруг захотелось перечить.
- Да от какой же радости? – Ксения поняла настроение дочери, и ей в свою очередь захотелось уязвить Марию, -  Князь – то прыг на коня, да  только его  и  видели…..  От радости!
- Да ведь он был. Был. Был. Что ж ты спрашиваешь: от какой радости?  Разве мало мне того, что он был…
- А, коли, не вернется к тебе? Не захочет!
-   Не захочет? … Не суть важно. Благодарствую, что был. 
- Ох, не умеешь ты, ворона, сокола во саду  споймать.  Вот и сиди теперь одна, терпи разлуку – то….
- Послушай, мати, послушай! Сам Иисус Христос подал нам пример смирения. Он – то и поругание перенёс, и оплеван был, и избиваем, и всё вытерпел ради нашего спасения. А нам и тем паче, вельми88 терпеть следует, ибо этим к Христу приобщаемся.
- Отколь премудрости такой набралась?
- Святой пророк Иоанн поведал житие Господа нашего.
- Уж не хочешь ли ты в женскую голову свою мудрость святых мужей заключить? Поменьше читай, лучше дело своё бабье разумей.
-   Ты лети, лети,  любый  мой, будь подобен соколу! – растворяет окно Мария и  выкрикивает в голубое небо, - а вернешься назад, сыном тебя встречу! …
Ксения недоверчиво осмотрела   стан  Марии:
-   Неучто непраздна? – не дождавшись ответа дочери, отворила дверь горницы и закричала в сени: 
-  Мамка! Кокушка! Непраздную  княгиню в терем её отведите и пуще глаза берегите, - и добавила уже  тихо, -  Мне княжич  – наследник нужен. Пришлые боле здесь не правят!

4. ДОЧЬ ПОНОМАРЯ.
     В Каунасский дворец  возвратился наследник Миндовга, инок Воишелк, кровожадный и взбалмошный, с ума сошедший от  крови и зверств своих.   Литовские земли частью попали под  его  руку, а частью перешли к младшему сыну Даниила Галицкого, Шварну, женатому на сестре Воишелка. Это обстоятельство вызвало зависть старшего сына  Даниила Галицкого, Льва, и он, заманив Воишелка  в монастырь  святого Михаила, убил его в пьяной драке.
         Никто не скорбел по кончине Воишелка, называя его «волком в коже агнца».  А Лев Даниилович, после скоропостижной смерти своего брата Шварна, стал правителем всех  западных областей Галиции. Это он в середине тринадцатого века  утвердил престол свой в городе Львове и с тех пор Львов считается  столицей западной части Червоной Руси. 
      А Довмонт, восстановив справедливость в  замке Миндовга в Каунасе, и убив жену свою и её любовника, возвратился во Псков, жители которого с честью встретили  сего  отважного князя, надеясь на его защиту от врагов, окружавших город со всех сторон.
    Хитрый же Гедеминек  остался  в замке Миндовга «на хозяйстве».
     Волончун,  увез Айгусту  из столь опасного места, опасаясь за её честь и жизнь,  и скитаясь, как странствующий рыцарь,  в поисках  места службы, оказался в пределах Тверской земли.
  Тут судьбой дано было ему принять участие в делах Великого  князя Ярослава Ярославича, о которых впоследствии были сложены  повести и записаны  на страницах летописных  изданий.
    А случилось вот что: отрок князя Ярослава, Григорий,   был послан господином своим в кружение по селам тверским, чтобы собрать  дань  повеленную.
     Зная,  как  сей отрок  верен во всем князю, Ярослав доверил ему   дело, которое может выполнить только человек честный и расторопный.
      Выполнил  поручение князя отрок Григорий, собрал дань, но с тех пор сделался   грустен,  и ничто не шло ему на ум: ни служба княжеская, ни  забавы молодецкие.   Стал Григорий  подолгу пропадать из города,  и  на расспросы князя Ярослава отвечал уклончиво: мол,  по лесу гуляю, душа к  истокам просится.
     Ярослав Ярославич посетовал Волончуну, что вот, мол, совсем  извелся отрок, и не напала ли уж на него  хвороба какая. Волончун посулил попользовать отрока и травки нужной дать.  При встрече с Григорием  завел учтивую и сердечную речь о его душевном беспокойстве. Отроче не стал скрывать своего  недуга и рассказал    учтивому Волончуну, что не может ни есть, ни пить, ни света белого видеть, потому,  как  полюбилась ему  девица, дочь церковного пономаря из села Едимоново, краше коей на всем белом свете нет. А как  сватов к ней послать, не знает, потому, как Великий князь Ярослав не поймет его любовь к простолюдинке, и не даст  благословения  на венчание. 
       Волончун посоветовал   Григорию выложить перед князем как на духу, всё, что на душе носит, и посулил замолвить словечко за Григория. 
      Припал к ногам князя  Григорий  и взмолился со  многими слезами, что восхотел женитися.
-     Да Бог с тобой, Григорий, - вскричал Ярослав, -  уж если захотел жениться, то поимей себе жену от вельмож богатых, а не от простого пономаря, худого и безотечественного  , да не будешь в поношении от родителей и в унижении от  людей, от бояр и другов. Да и я удалю тебя от себя стыда ради моего!
- Господин мой, княже мой славный, не хочу я стыда твоего, а коли ты захочешь удалить меня от себя, то пусть так и будет, только дай мне благословение на венец с той девицей.
    Ярослав подивился такой страсти любовной своего отрока и повелел  срубить насад  новый, и всякого имения в него положить и рабов отдал на послужение Григорию,  и когда пришло время обручения и венчания, велел отчалить по Волге.  Не забыл князь и про коней  и обещал  Григорию прислать за ним следом табун по берегу, потому как село то,  Едимоново,  было недалече от Твери по Волге.
     Отрок Григорий  с радостью поклонился князю и поиде в насаде по Волге реке со всеми посланными с ним.
   А в ту же ночь Ярославу сон привиделся, что,  будто идет он на соколиную охоту и пускает в поле на ловях сокола в стаю птиц. Разлетелись все птицы по разным сторонам, а одна голубица красотой зело сияющая попала в когти соколу. Крепко уцепил тот сокол птицу и принес князю за пазуху. 
    Проснулся Ярослав и долго лежал на одре, раздумывая, что бы то значило? Уж не жена ли его  погибшая вновь весточку подает?  Повелел  готовить себе коня и всё, что нужно для охоты: соколов, псов и лучших ловцов. Приказал и Волончуну снарядиться для охотничьей забавы.

5. СВАДЬБА ПЕТРА – ЦАРЕВИЧА ОРДЫНСКОГО.
 
     Свадьба Петра Царевича Ордынского  праздновалась широко. На  неё  пришли все знатные люди Ростова во главе с князем Борисом. Съехались и православные,  и некрещеные татары из окрестных  весей и городов.
    Прибыл  тесть, великий баскак  Амраган с сыном  Айдаром. Верхом пришел с ними Баскачь-Сарыходжа, друг Айдара. Жены  татар ехали в кибитках, составлявших  свадебный обоз, в котором  было уготовано  место и повозке   Дуни Приукрасной.         
    С тех пор, как Баскачь-Сарыходжа увез её  в село Баскачь под Ростов, и сделал своей уже не первой женой, она свету белого не видела. Олжо – хатунь , вторая жена, была бесправной, ей доставалась вся тяжелая и грязная работа по хозяйству.
     Старшая жена, татарка по крови,  изводила Дуню  всевозможными работами, чтобы она от трудов похудела, а от ветра и солнца почернела.
     Конечно,  у Баскачь-Сарыходжи были рабы, которые делали всю работу, но присутствие второй жены при их труде было обязательным. Если рабы  не справлялись с работой, то старшая жена спрашивала  за это с Дуни Приукрасной.
     Дуня никак не ожидала, что жизнь  повернется к ней такой неприглядной стороной.   С тех пор, как татарин ввел её в свой шатер, прошло  более пяти лет,  многое изменилось в судьбе женщины. Она родила мужу дочку, у которой были широко открытые  черные глаза и высокие скулы.
Баскачь – Сарыходжа щелкал языком, приглядываясь к ребенку:
- Красивый девушка будет. Большой калым возьму за неё, с важным буюруком породнюсь.
   А Дуня, укладывая спать малышку, прижимала её спеленатое тельце к высокой груди и напевала по - русски, покачивая дитя:
-      Тра – та – та,
       Тра – та – та,
       Вышла кошка за кота.
       Думала за барина,
       Вышла за татарина….
       А татарин – басурман
      Посадил кошку в карман…
   И долго потом смотрела в одну точку, размышляя о том, что мир изменчив и не всегда  дарит своим детям то, что сулит в начале  их жизни.

    Князь Борис был доволен тем, что ему удалось оженить Петра на дочери Амрагана и тем закрепить на жительство в Ростове.  Времена наступали смутные, «замятня гуляла по улусу Джучи», разбираться в   пристрастиях татар к тому или иному  хану, было сложно, а помощь внука Чингисхана и его тестя Великого баскака Амранана  всегда могла  пригодиться.
    При всем народе объявил Ростовский князь о побратимстве с Петром – Царевичем Ордынским. Они обменялись нательными крестами, и трижды расцеловались. 
     Свадебный пир устроили в  княжьей трапезной палате, где всем хватило места. 
     Дуня Приукрасная,  одетая по татарской моде,  в короткий бархатный кафтан и широкие, схваченные на  щиколотках шальвары,  обводя взглядом гостей, сидевших супротив её за длинным  столом, вдруг встретилась взглядом с Андреяном.  Переславский князь прибыл на свадебный пир по праву соседа  Ростовского князя Бориса.
    Андреян с усмешкой смотрел на Дуню и что-то говорил своему соседу по столу,  ростовскому боярину Громиле. 
    Дуне сделалось  зябко, но,  выпив  медовухи, вдруг повеселела,  вспомнив молодость, и рассекая воздух высокой  грудью, на которой звенели золотые монеты,  пустилась в пляс, виляя широкими бедрами и упругими ягодицами. Она крутилась у того места, где сидел Андреян и,  всеми  силами призывая былой задор, пыталась привлечь внимание бывшего милого дружка.
     Андреян упорно  старался  не смотреть в сторону сбежавшей от него когда – то крали.  Но голос её резкий и  жар, исходящий от разгоряченного  пляской тела доставал его душу и бередил едва зажившую рану.  Дуня подступила к краю стола вплотную и задела ручку ендовы с медом. Ендова  качнулась. Тогда Андреян вскочил на ноги, ухватился за  ручку ендовы и, метнувшись через стол,  с яростью выплеснул хмельной напиток  в лицо  Дуне.      
     Баскачь – Сарыходжа молча смотрел на жену  в продолжение её  откровенной пляски и,  в глазах его вспыхивали огоньки ревности.  Выйди из-за стола,  он подошел к Дуне,  с размаха ударил её в зубы так, что рот её окрасился  кровью.   
- Я тебя заставлю  падаль жрать!  - лицо его было перекошено.
   Дуня,  закрывшись мокрым рукавом, выбежала из палаты на улицу.  Она пересекла  двор княжьего  терема, повернула  к  озеру и ринулась вдоль берега. Куда несли её ноги, она не знала, не думала.  Озлобленное лицо Андреяна и тяжелый кулак мужа не выходили из сознания.  Ей чаялось уйти от жизни, от людей, её окружавших.  Теплое чувство к Андреяну улетучилось, да и   Сарыходжу,  от побоев которого болело всё тело, тоже видеть больше не могла. Терпела, терпела, чтобы никто не узнал, каково ей живется. А сегодня вот ударил при всех людях, раскровянил губу,  и всем ясно стало каким «почетом» честят её в  татарской веже.
    В горле  комом встала обида и перекрыла дыхание, Дуня  остановилась.   Озеро круто поворачивалось, и берег его оказался  непроходимым от густых зарослей. Дуня протиснулась сквозь чащу, раздирая в клочья нарядный кафтан. Остановилась. Куда теперь ей идти? Опять в шатер Сарыходжи? К его женам, к его  тяжелым кулакам, к его ленивым рабам, за которыми ей приходится доделывать работу. Единственной радостью была дочка.  Маленькое теплое, ласковое чадо, но даже дочка не могла сейчас удержать Дуню от  отчаянного решения.   
    Дуня присмотрелась к  светлой полоске воды, которая,  переливаясь  прозрачными струйками,  стремилась от берега в глубину озера.
«Вероятно, там омут», - подумала Дуня,  и,   закрыв глаза,  рухнула с берега в воду.

6. ЖЕНИТЬБА ЯРОСЛАВА. 
    Отрок Григорий, идя на  насаде по Волге,    достиг села Едимоново. Он пристал к берегу, но в дом невесты не пошел, а стал ждать  коней, тех, что отправили из Твери следом за ним по берегу.
      Подождав немного, отправил в село вестников, сказать, чтобы готова была новобрачная к венчанию, как того требует обычай брачный.
   Понесли слуги  Григорьевы ту весть  невесте. Пономарь Афанасий,   засуетился:
- Дочь моя, Оксиньюшка, жених за тобой уже явился, а ты не убрана!
- Отче мой, - ответствовала Оксинья, - положись на волю Божию. Как Бог изволит, так и будет
- Да что сиё значит, дщерь моя? – подскочила мать  её, осеняя дочь мелким частым крестом, - Григорий вскорости пожалует.
- Батюшка, и ты, матушка, господа мои,  не дивитесь на мои словеса. Только  Григорий  предполагает, но Бог своё строит, - стоит на своем невеста, - а вестникам скажите, пусть Григорий помедлит на берегу Волги, а я сама  его позову, когда готова буду. А до того,   чтобы мне от него вестей не было! – сказала, как отрезала, и в светлице своей скрылася.
Дивятся люди,  а матушка не отстает, и  к дверям горницы припала:
- Оксиньюшка,  добро ли совершаешь, опомнись!  За что  же ты позоришь жениха своего?
    А она из-за двери отвечает:
- То не жених, то сват мой приехал. А жених не бывал ещё.
- В уме ли ты, дочка, где же тогда жених твой?
- В поле тешится,  и замедлил там. Но подождем его немножечко.  А ты вели  девушкам – подружкам одевать меня.
       Девушки начали  свадебные песни петь, обрядовые  словеса выкрикивать, наряд венчальный на невесту надевать, косу расплетать. Изготовили невесту к свадьбе. Вышла Оксинья - Краса Ненаглядная и села на лавку под образа, как невесте положено.
    А Григорий долго ждал вестей от невесты. Не дождался и пошел к ней домой. Глядь, невеста его готова, убрана, изукрашена и под образами уже сидит. Сел Григорий рядом, как подобает жениху и  начал  распоряжения отдавать, чтобы дары разносили, а Оксинья говорит:
- Не вели спешить никому. У меня ещё будет гость незванный,  но лучше всех званных гостей.
      А Ярослав гоняясь на охоте, приблизился к селу тому, Едимонову, и увидел на Волге стаю белых лебедей. Спустил он своего сокола, а тот вместо того, чтобы ударить на стаю, пустился в село. Князь за ним погнался, забыв про всё, видя перед собой только сокола любимого. А тот сокол влетел в село и сел на высокий церковный крест.
      А возле церкви народ собрался, ждут венчания.  Ярослав подскакал к людям и спрашивает, что это за село, куда его сокол привел. Ему отвечают, что село то Едимоново, а принадлежит Великому князю Ярославу Ярославичу Тверскому, а церковь великомученика Дмитрия Солунского.    А сокола ему помогут достать слуги княжеские, что на дворе пономаря Афанасия остановились.
     Пошел Ярослав к дому Афанасия. Люди  сельские не знали, что это Великий князь, а подумали, что  княжий слуга  из Твери с конями и потехами прибыл, потому,  как  Ярослав был в простой одежде, охотничьей.
      Спроста ввели его в дом, где невеста с Григорием под образами сидела.  Ярослав  тогда понял, где оказался, когда увидел отрока своего и девицу рядом сидящую.  От красоты её свет шел,  и возгорелся Ярослав сердцем. И вспомнил он сон свой вещий, и узнал ту девицу, что во сне ему Лада показала.
А Оксинья  изрекла всем сидящим  в доме:
- Встаньте все и идите встречать  Великого князя, а моего жениха.
      Пономарь Афанасий и жена его и все, кто сидели на лавках, бросились князю в ноги:
-   Прости нас, Великий князь, Ярослав Ярославич, не ведали мы пришествия твоего.
- Сядьте все, - от восхищения Ярослав слова все растерял, только глядел на  невесту. Опомнившись,  приказал Григорию:
- Изыди ты от  девицы сей, иди и ищи себе другую невесту, где хочешь, а сия невеста бысть мне угодна, а не тебе.
- Господин, - вскричал Григорий, - ты мыслию смятен, умом нетверд!
    Ярослав, не слушая  сих слов,  взял невесту за руку и повел в церковь  Дмитрия Солунского.
    Летописец пишет: « сотвориша обручение и целование о Христе, яко же подобает, потом же и венчалися,   в тот же день. И такая была радость у Великого князя».
    Летопись рассказывает, что  сокол князя, увидев, как молодые выходят из церкви, начал трепетаться, веселясь. Сокольники стали жаловаться князю, что сокол не летит с церкви. Тогда князь,  воззрев на него, кликнул своим гласом, и сокол слетел к нему и сел на десницу , глядя веселым глазом то на князя, то на новую княгиню.


7. ЖЕЛЕЗНЫЙ ДЬЯВОЛ.
        Предводитель калик перехожих  Кирша, дождался своего часа. Сам Ногай пожаловал к нему в степь для тайного разговора.
    Ногай шел впереди  многочисленного отряда, в окружении своих соратников. Тегичаг, узнав  в приближавшемся  всаднике,  Ногая, попытался укрыться  за шатром Кирши, рассчитывая смешаться с   людьми бывшего  хозяина, когда им будет отдан приказ спешиться.
     В своих бедах он винил Ногая, ведь это он  направил его в Ярославль к хитроумной княгине Ксении,  дав поручение, которое немыслимо было выполнить. А когда открылся обман Тегичага, то никто не захотел заступиться за него, ни Ногай, ни его жена Евфросиния. Эта похотливая сука  поздно разгадала замысел  ярославской княгини. Оттого он, Тегичаг,  вынужден был позорно бежать  с самого майдана, на глазах у всего курултая.  А кто-то  приказал спустить на него пса – людоеда, который , увидев добычу, помчался за его быстроногим  Ашкынучаном  и настиг его.
      Тегичаг помнит непереносимую, острую боль, когда пёс, прыгнув,  мертвой хваткой вцепился в его левую руку, на мизинце которой красовалось кольцо, подаренное ему царицей Евфросинией,   за  ту деликатную услугу, которую Текгичаг  оказал ей. 
     Лишившись руки, Тегичаг долго чувствовал себя уродом. Но потом, когда боль в руке утихла, он начал  приспосабливать к  культе  разные  орудия для битвы. Только для боя готовил он свою руку, и примерял к ней палки разной длины, топорища с острыми топорами, и уже потом пришло на ум хитроумное железное приспособление с раздвижным стержнем и пружиной, мгновенно срабатывающей по воле хозяина, и  острый, закругленный крюк на конце железного стержня.  Назад, в орду Ногая,  Тегичаг не хотел возвращаться. А тут Ногай сам объявился.
      Поведав Кирше  о смерти старого Ильхама, эльтебера Волжской Булгарии, Ногай , не скрывая своих замыслов, открылся, что настало время поразить  этого выскочку и отступника Берге, не законно, без решения курултая,  взошедшего на Великую кошму.  Берге  нарушил  Ясу Чингисхана, Берге  достоин смерти.  Вырезать под корень весь ирген, предать смерти всех детей его. Главное не упустить старшего и любимого сына – Узбека, что родила ему  булгарская принцесса Энже – ханум.  Когда,  на улицах Сарая  начнется замятня, и  жители Ордынской столицы побегут из города,  Энже – ханум поскачет на Север, в родной Булгар. Здесь, в широкой степи,   надлежит встретить и уничтожить жену хана Берге и её сына Узбека.
 -    Когда всё устроится, Кирша,   ты можешь рассчитывать на хороший сайгат, - заглядывал в глаза степному бродяге Ногай, - Кирша может забрать весь драгоценный обоз ханум, никто не заставит его делиться сайгатом.
    Кирша молчал долго. Так долго, что Ногаю стало не по себе. Он понял, что Кирша хочет больше того, что предлагает ему Ногай.
- Не молчи, брат, скажи,  что хочешь  в награду за услугу твою, - льстиво   лаская слух степного татя, проговорил Ногай.
- Великий Булгар.
Ногай не сразу сообразил, что  разбойник хочет стать правителем Великого Булгара а,  когда понял смысл сказанного Киршой,  гневно сдвинул брови. Только на мгновение. В
 следующий миг его скуластая рожа изобразила умильную улыбку:
- Друг Кирша, кто, как не ты, достоин быть  правителем Великого Булгара! Мне говорили, что сам ты родом из тех мест,  что ты  честно служил эльтеберу  Булгарской  земли.
    Ногай знал всю историю жизни Кирши. Знал, что тот служил презренным свинопасом, и только  честолюбие сверх меры,  помогло ему избавиться от низкого труда, сколотить свой чамбул и создать сеть соглядатаев в разных концах Великой Монгольской империи.  А теперь этот свинопас хочет стать правителем Волжской Булгарии.
- Друг Кирша, когда Берге уйдет в «страну предков», я признаю  тебя эльтебером Волжского Булгара.  Но я слышал, что к тебе прибился мой человек.  Богатур Тегичаг.
- Хан Ногай, у меня нет человека по имени Тегичаг.   
- Я верю тебе, друг Кирша,  но давай, выйдем  на  воздух,  я хочу осмотреть твоё войско.
    Выходя из шатра, Кирша пропустил вперед Ногая.  Сколько хватало глаз,  от шатра Кирши и до самого окоёма , степь шевелилась от скопления ногаевых людей и  коней. Увидев хозяина, к Ногаю подбежал Ешимут, и склонился перед ним.
-    Пусть разберутся по своим аймакам, - приказал Ногай.
    Ешимут  поспешил к группе  начальников,  уже на ходу выкрикивая приказ.
Людская масса зашевелилась, задвигалась,  на глазах образуя   ряды.  Всадники, будто срослись со спинами коней, и застыли, соблюдая строй, и образуя несколько стройных  аймаков, в которых каждый воин знал своё место и всех соседей наперечет. Несколько человек,  оказавшись лишними в застывшей строем орде, заметались, на виду Ногая. Среди них был и Тегичаг.
- Друг Кирша, вот мои воины. Прикажи, чтобы твои встали в пеший строй, я хочу посмотреть это войско, - усмехнулся Ногай.
- Всем встать здесь, - указал направление строя Кирша.
Калики перехожие выстроились в единый ряд, выставляя на показ свои уродства.
- Какие уроды! – удивленно восхищался Ногай, рассматривая язвы,  обрубленные конечности и вывернутые белки глаз.
- Каждый из них стоит сотни твоих, - усмехнулся Кирша.
.Самым последним в  ряду  стоял воин огромного роста с пустым рукавом ниже локтя,   из обшлага которого  блестел  остро отточенный металлический крюк. Ногай подошел,  и встал против безрукого.
- Ну, вот мы и встретились, Тегичаг! – Ногай  рассматривал  крюк на месте руки.
- Я не Тегичаг! Я Тимур – Иблис,   Железный дьявол, вольный воин,  - глядя в прищуренные  глаза Ногая,  проговорил безрукий.
- Хочешь ли вернуться  в строй моих воинов, я  прощу тебе всё и велю  дать тебе коня!
- Я больше не служу тебе!  А своего верного Ашкунучана я не предам.
- Э…, хан Ногай,  пойдем к костру, барашка есть будем. Слышишь,  этот волнующий душу запах, - позвал Кирша.
    Волнующий  запах обжаренного барашка услышали и псы, сбившиеся в стаю. Бродячие животные  следовали по степи за  кочующими людьми,  в ожидании остатков пищи и  костей.   Принюхиваясь к запаху съестного,  от стаи  отделился пес ,  вытянув  шею и пуская слюну, приблизился к стоявшим в строю каликам. Прозвучал резкий щелчок, из рукава Железного Дьявола выстрелил длинный и тонкий железный прут с кривым,  остро заточенным  концом.   Ногай вздрогнул и кошачьим прыжком отскочил от Тегичага.    Поддетый на крюк, пес отчаянно визжал. Железный Дьявол размахнувшись, грянул пса оземь. Мозги и кровь разлетелись в разные стороны, испачкав Ногаю  ичиги. Пес скульнул и затих. 
- Железный Дьявол ненавидит  собак, - пояснил Кирша,   смущенному Ногаю.
- И шакалов тоже, - добавил Тегичаг, пристраивая на место выстрелившую железную руку.
- Кирша, - Ногай искал слова, чтобы скрыть испуг и смущение, - …. Когда настанет время действовать, я дам тебе знать.
-     Можешь не трудиться понапрасну. Мне хорошо известно всё, что творится в этом мире. Я сам окажу тебе услугу, мудрый Ногай.


8. БОГ ТЕРПЕЛ И НАМ ВЕЛЕЛ.
    Дуня очнулась от того, что её хлопали по щекам.  Над ней склонился человек, с лицом, заросшим светлыми  волосами.  Он смотрел на неё жалостливо, как никто и никогда за последние  годы не смотрел на неё.
- Жива? -  она ощутила ласковое  прикосновение его ладони к своей руке.
- Лучше бы помереть…. , - взвыла женщина, трясясь всем телом.
Дуне вспомнился  жестокий муж, его побои, и полная безысходность.
- Терпи,  душа  истерзанная. Бог терпел,  да и нам велел.
- Мочи нет! -  и слезы горькие,  обильные оросили лицо   Дуни. Она смахивала их кулаком, и всхлипы её отдавались эхом в густых зарослях  дремучего ростовского леса. 
- Была я красна у своего батюшки  в тереме его добром, во светелке своей, девичьей.  Думала, вот  встречу доброго человека, буду ему женой справной. А  увез меня татарин  в село Баскачи.
- Похитил что ли?
- Сама на шею бросилась. А он  меня прихватил, да на коней верхом, да вскачь!  Из Владимира  до Ростова без отдыха летели. А потом в шатер ввел, а у него не одна жена.  Все на меня  из женского угла смотрят, пальцем показывают и смеются.
Тут же повалил он меня и на глазах у всех поял.  А утром старшая жена распинала меня сапогом своим:
- Вставай, хватит спать. Бери кнут, гони скотину в поле.
    А я со скотом не умею  обращаться. У батюшки в Новегороде,  бывало,  в лавке сижу, товар людям показываю, по полкам раскладываю, но со скотом у нас  слуги – рабы управлялись.
- Теперь твоя работа будет! – сказала так старшая жена и ногайкой пригрозила.
   Разве же знала я, разве думала, что  так у мужа в доме будет.
А Сарыходжа каждый день на службу к Амрагану  ездит, приезжает злой, тогда все женщины в угол забьются и молчат. А меня  наперед вытолкнут. Так что узнала я, как мягки татарские ичиги.   
- Не всё ненастье, будет и вёдро…., -  старец так убедительно это сказал, что Дуне показалось, будто и впрямь  будет  вёдро, что ещё не вся радость и ушла из её жизни.
- Пойдем к костру. Обогреешься, одежду высушишь,  и  домой  пойдешь.
     Филюшка  осторожно рассматривал  женщину, отчаявшуюся на  смерть.  Она была в татарском,  коротком кафтане, но говорила по – русски. Плечи мягкие ,  округлые, а грудь хоть и была высокой, но слегка обвислой. Видимо,   рожала и кормила дитя грудью.   
- Некуда мне идти, нет у меня дома… А в Баскачи не вернусь!
- На кого же  ты дитя своё оставила? – строго спросил  странный человек.
- У неё, у дочки моей, отец есть,  -  и  показалось странным, что старец про дитя спросил. Отколь узнал?   Кудесник,  что ли? 
- Муж у тебя нрава крутого, вижу. Да я тебе травки дам. В питьё ему брось, и скажи слова заветные:
Святой Леонтий, Святой Петр, Святой Павел,
Молите Бога о нас
О прощении нашем,
Об исцелении нашем
От скверного языка,
От зловредного нрава,
От нетерпения,
От оскорбления,
От спеси и лени,
 От хульного беса
Святые Леонтий, Петр и Павел,
Молите Бога о нас в любую минуту,
Во всякий час
Во имя Отца и Сына и Святого духа.
Аминь!
- Запомнила? А теперь иди.  Здесь не место тебе. Так по берегу иди, до города дойдешь.
   От жаркого костра Дуне  не хотелось уходить.  Глаза её не могли оторваться от  стремительной пляски огня по раскаленным головешкам. Тепло  ласкало  руки, грело душу. Она глубоко вздохнула и поднялась с поваленного дерева:
- Спасибо тебе, старец, не поминай лихом глупую Дуню Приукрасную.
«Какой же я  старец,» - хотел сказать Филюшка, да решил не переубеждать  простодушную женщину.
- Иди с Богом, а я молиться за тебя буду! – сказал, и направился к синему камню, что лежал на берегу озера Неро.

 
9. СВАДЕБНАЯ «КАША» В ТВЕРИ.
    Свадебную «кашу» назначили чинить  в Твери, пригласив всю родню. Венчание   Великого князя Ярослава Ярославича с дочкой пономаря Оксиньей  Афанасьевной вызвало удивленный ропот  в  роду Рюриковичей.  Женитьба на простолюдинке было делом неслыханным, поэтому всю родню собрать не удалось.
    Впервые так  ясно обозначились разногласия Рюриковичей, переросшие впоследствии во вражду кланов.
    Ярославская княгиня Ксения, узнав о женитьбе Великого князя на дочке пономаря,  Оксинье, которую Ярослав уже кличет  княжеским именем Ксения,  сказалась больной и не  оказала чести молодым.
     Племянник Ярослава, сын Александра Невского, Дмитрий, пылал нанавистью к дяде.   Незадолго до женитьбы Ярослава,  новгородцы с  позором выгнали Дмитрия из города, разорвав  договор о службе. Место Дмитрия в Новгороде занял Ярослав.  Дмитрий вынужден был явиться в свою дедину и отчину, в Переславль, но там давно уже обосновался Андеян.  Много пришлось приложить усилий Дмитрию, чтобы выжить Андреяна из Переславля и отправить княжить в Городец.   В Переславле прозябали  прежние бояре, сочувствовав-шие Андреяну, потому – то Дмитрий Александрович,  убоявшись оставитиь непрочный Переславский стол, на свадьбу в Тверь ехать отказался,  и тем чести молодым тоже  не сотворил.   

    Неуёмный  Андреян прибыл в Тверь из Городца, надеясь встретить  на свадебном пиру брата Дмитрия,  да покуражиться, да показать своё превосходство и напомнить о том, что отчина, город Переславль,  – наследство общее. Но брата не застал в Твери, и потому от скуки хоробрился и вертел кулаками.
    А вот Костромской князь Василий «Квашня», живя бесхитростно, борзо оснастил струги  веселыми парусами и пустился вверх по Волге до  Тверицы, на которой стояла Тверь,  чтобы  благословить старшего брата на жизнь до гробовой доски  в любви и согласии  с любимой женщиной.    
     Как бы там ни было, но свадьба шла своим чередом, с играми, плясками  и  потехами.
     Тверские бояре и боярыни не одобряли женитьбы  князя, кланяться простолюдинке  спесь не позволяла,  и они  строго следили за каждым словом Оксиньи, за каждым движением.
       Вот молодая княгиня  собрала крошки со стола и бросила в рот, боясь хоть одну из крошек обронить.  Боярские девки фыркнули, толкая друг друга локтями и показывая пальцем на  новую княгиню:
- Одно слово – пономариха.
А она,  чуя  насмешливые взгляды,  объявила вслух:
-   Крошки хлеба, есть тело Христово, не гоже  их  в сор сбрасывать. Грех это. 
    Волончун  не замечал за Оксиньей  ничего  дурного и веселился от души,  даже пошел плясать, когда красная девица с поклоном пригласила его в хоровод. Тревога за Айгусту, здесь, среди русичей, оставила Волончуна.
    Отойдя душой и возвеселясь,  он и не заметил, что  с  его юной воспитанницы,   не сводит глаз Костромской  князь Василий «Квашня», зато заметил то жених, Ярослав.
- Что же, брате, так и живешь бирюком в своих таёжных пределах? Не пора ли Костроме  княгинюшку  иметь?
- Не встретил такую, брате, чтобы сердцем была легка, душой благочестива, а телом целомудренна.
- А вон в уголочке сидит, улыбчиво поглядывает. Айгуста. Юная, свежая, как полевой цветочек.
- Чья будет? Какого племени?
- Дочка князя литовского Викунта,  моего друга Волончуна, питомица.  Нынче же и помолвку объявим!
     Когда свадебные праздники в Твери закончились,  караван лодий увозил  в Кострому маленькую Айгусту, невесту князя – великана Василия Ярославича «Квашни».
     А в Твери всё пошло чередом. Вот только отрок Григорий пропал. Когда праздники закончились, тогда и вспомнили про верного слугу. Приказал Ярослав отыскать Григория и привести к нему. Но Григория никто не видел, и никто не мог ничего о нем сказать.
    Опечалился тогда Ярослав, и приказал искать его с тщанием, опасаясь того, что бы сам себя Григорий не предал губительной и безвременной смерти.
     И вот  у одного крестьянина села Едимоново дознались, что Григорий сняв с себя  княжее платье и порты,  поменял свою одежду  на ветхое платье крестьянское. Переодевшись в рубище, тайно вышел из села, и никому неведомый, пошел лесом, незнаемо куда.
Великому князю тотчас же возвестили о том.  Ярослав вельми печален бысть.
- Что я  наделал, отошел от блага и сотворил зло!
  А княгиня его Оксинья, видя кручину мужа,  глаголет   ему:
- Богу так угодно, быть мне с тобою в совокуплении.  Если бы не Божье повеление, так как же бы ты, Великий князь всей Русской земли,  мог к нашей нищете приехати,  и поять меня за тебя?  Не кручинься и не  гневи Господа нашего….
Промолчал Ярослав, и ничего не ответил жене, но   повелел искать Григория  всюду, и по реке, и в колодезях. И вновь подступили к крестьянину, у которого Григорий выменял платье своё.
     Тот крестьянин сказал: «Не велел отрок сказывать никому, что ушел он в пустыню молить Бога о нас».


10. ВАСИЛИЙ «КВАШНЯ» В ЯРОСЛАВЛЕ.
    Караван Василия «Квашни», идя по Волге,  достиг Ярославля. Весь люд ярославский высыпал на крутой берег.  Встречали Костромского князя хлебом – солью, на княжий двор провожали. А там княгиня Ксения  обняла богатыря Василия Ярославича, да за белы рученьки в палаты каменные повела. Выражала радость неподдельную.
Василий Ярославич головой крутил. Всё  Марию высматривал, красотою её неземной полюбоваться восхотел:
- А княгиня Мария Васильевна здорова ль? – улучив минутку,  спросил  Костромской князь.
- Ох, Василий Ярославич, свет мой ясный! Чай слышал, что дочка моя уродилась слабиночкой.  В отца, батюшку, пошла. Дважды родила, да оба раза девок. И нынче хворая на одре лежит, потому как  непраздная. Князь – то Федор на коня вскочил, да и умчался в Орду окаянную. А её оставил. Бог ему судья. 
    Волончун внимательно слушал Ксению. Ярославскую княжонку  Марьюшку  знал с самого её  младенчества. Травами лечил, да отварами поил,  от  мора спасал. Зная  жесткую натуру Ксении,  полюбил  невинное чадо.   А теперь вот  лежит на одре непраздная  его «заботушка», беременна третьим   ребенком. 
- Позволь, княгиня,  увидеться с Марьей Васильевной, - приложил Волончун руку к груди. 
- Позволю, коли сделаешь так, чтобы  дочка  родила  мне наследника  мужеска пола.
- Сделаю всё, что в моих скудных силах будет, - серьезно посулил литвин.
     Волончун переступил знакомый порог девичьей горницы. Запах оплавленного воска, духота  закрытого помещения, и сумрак обступили  врачевателя. Он пригляделся и в углу на высоком одре увидел  гору  меховых одеял и  накидок. Острые уши подушек, торчали из-под  головы больной женщины, а по ним разметались светлые спутанные  волосы, спадающие  до самого пола. 
- Марьюшка! – позвал Волончун, подходя к  ложу.
    Женщина повернула к нему бледное лицо, едва заметная улыбка, появилась на её страдальческом лице:
- Волончун, миленький, ты вернулся?
    Волончун взял в свою большую ладонь её тонкую ручку, подул на прозрачные пальчики, и внимательно всмотрелся в  линии марьюшкиной ладони:
-    Ну,   Марьюшка,  наследника  родишь на днях.
- Мужеска пола? – еле слышно спросила, встрепенувшись, как подбитая птица.
- Похоже, что так. Но тебе надо хорошо  поесть.
- Я не хочу….
- Пост отменяется, Марьюшка! Родишь  наследника, Федор Ростиславич вернется,  и  ещё будете   жить вы долго и весело, - Волончуну хотелось взбодрить молодую   женщину, из которой, казалось, уходит жизнь, - да на свежий воздух тебе надобно.
- Матушка не велит …..
      Он позвал Кокушку. Пришла сгорбленная, сухонькая старушка, со слезливыми,  слабо видящими глазами. Едва поняла, что от неё требуют, а поняв,  ушла за едой, которую стряпали в честь прибытия дорогих гостей.
- Ты поспи, а я скоро вернусь. Сейчас травки заварю, сам еду принесу …. Теперь всё будет хорошо.
    Волончун притворил за собой дверь, и жалость к  молодой княгине сжала его  мужественное сердце.
В сенях сидела  молодая женщина.
- Как звать тебя? – строго спросил её Волончун.
- Лейла, - потупив взор,  проговорила молодая женщина.
- Чьих будешь, Лейла?
- Меня господин мой, Фадлан, тут оставил. Обещал  вернуться за мной, да не едет.
- Что ж он тебя оставил тут?
-   Я умирала, да не умерла, слава Аллаху!
- А здесь почто  сидишь?
- Княгиня Ксения послала  за тобой проследить.
- Ну, её хитрость я ведаю. ….  За хворыми ухаживать умеешь?
- Конечно. Приказывай. Всё сделаю.
    Женщина поднялась на ноги. Волончун рассмотрел   светлые волосы, заплетенные в длинную косу, завитки на  стройной шее, высокую грудь.
«Ах, как похожа на Дануте….»
- Пойдем в горницу к княгине, Марье Васильевне. Поможешь мне …
Всегда невозмутимый, Волончун,   вдруг взволновался.


11. ЗАГОВОР И КРАМОЛА ПРОТИВ ХАНА БЕРГЕ.
    С 1261 года, когда Византия покончила с владычеством крестоносцев на Западе Греции, престиж её на мировой арене значительно возрос. Михаил Палеолог  перенес столицу империи из Никеи в Константинополь, славный христианскими традициями, и возродил  пышность  двора и  почитание собственной персоны.
     О том, чтобы поделиться со своим зятем, Ногаем,  землями Балкан, не могло быть и речи. Тогда Ногай двинул свою Орду на Запад и  завоевал Дунайскую Болгарию, протекторат  Византии. Михаил Палеолог не на шутку испугался, и,  помня поговорку, «не буди лихо, пока лежит тихо», подписал с Ногаем мирный договор о сотрудничестве и военной помощи  двух держав.
    Теперь неуемному мурзе Ногаю можно было подумать и о  том, чтобы  устранить  ненавистного хана Берге.
    Переговоры с Менгу о союзе против его брата Берге, прошли гладко. Чичек ,  опасаясь за жизнь своих сыновей,  живущих в ставке Ногая в качестве аманатов, уговорила мужа вступить в заговор .
     Малышка Бейлун, которая родила Ногаю уже двоих сыновей, Теке и Турая,  оказалась на редкость смышленой. Она полностью поддерживала своего мужа,  во всех его  хитрых задумках и вызвалась  навестить  хана Берге в его ставке в качестве посла от Ногая.
      Праздничный пир, который устроил Берге в честь  жены Ногая, Бейлун, закончился поздно ночью.  Льстивые речи,  болгарское терпкое вино, что привезла Бейлун в подарок хану Берге,  красота  женщин, закружила голову  хана. Он едва оторвался от кошмы, чтобы закончить  этот день в объятьях  несравненной Энже.
      Среди ночи Энже почувствовала, что тело её господина сотрясают судороги. Она почувствовала запах рвоты, и поняла, что муж её  в   немочи.
Энже метнулась к  выходу, и тревожно позвала  служанку. Никого. Энже вернулась к мужу, он хрипел и корчился. Потом затих.
«Это  заговор. Крамола….   Что же делать?…. Узбек!» - вспомнила  Энже о сыне. Она выскользнула из шатра мужа и крадучись, припадая к земле, в тени шатров, пробралась в шатер сына. 
- Узбек! – позвала Энже.
Мальчик прыжком встал на ноги и схватился за кинжал, висевший на его поясе.
- Узбек!  Мы должны очень быстро покинуть Сарай. Мы пойдем на Великий Булгар.  Зови своих турхаудов. Пусть берут  сменных коней и больше ничего. Нам надо спасать свои жизни, сын.
- Где отец? – перебил горячую речь матери Узбек.
- Его больше нет. Его отравили.
- Я отомщу за него! – повысил голос мальчик.
- Отомстишь. Когда вырастешь и станешь сильным. А теперь надо спешить.
Отряд всадников, нарушая тишину спящих  жилищ, выскользнул из города через Северные ворота и взял  направление на Север, на Волжский Булгар, родину ханши Энже, где были верные её  союзники.
 
      Утром  по всему  Сараю разнеслась весть, что хан Берге ушел к Аллаху.   Отряд Ногая ворвался в город через Западные ворота, а отряд Менгу через Южные.  Одного утра хватило, чтобы покончить с  приближенными  хана Берге.       
      Вдову хана, Энже – ханум,  и его любимого сына – Узбека, никто не видел.
Но Ногай знал, что они не уйдут далеко. Свинопас Кирша должен  пленить их в широкой степи и умертвить жену и сына Берге.
 
12. ВЕЛЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ.
     Отрок Григорий долго шел по лесу и Божьим соизволением  вышел на место надалече от реки Тверицы и от Волги.  Платье   было изорвано, и голод донимал его. Взмолился Григорий Пресвятой Богородице, чтобы явила она ему весть о месте том, куда он зашел.
     Лег он опочинуть  тут, да и забылся легким сном. А во сне том видит он  место, куда забрел и на месте том - поле чистое, и зело  великое, и кругом свет сияет, будто от луча Божественного. 
      Очнулся Григорий от сна и весь день размышлял, что же сие означает!  Ввечеру вновь взмолился он Спасу и Святой Богородице,  что за знамение такое  привиделось?
     В ту же ночь явилась ему Богородица и промолвила:
- Моему сыну, Исусу Христу так угодно: прославити сиё место. Потому должен ты поставити здесь церковь во славу успения моего, и монастырь возвести. Повелеваю тебе идти в город Тверь и подать прошение князю его. Он будет тебе первый помощник и заступник. Ты же, когда всё совершишь, и монастырь сей исправишь,  немного времени будеши здесь жить.  Вскоре тебя мой Сын призовет к  престолу своему.

Воспрянув ото сна,  ужаснулся Григорий явления сего:
- Как отойду от места этого!  А если не смогу  найти его! И как я пойду к Великому князю. Увещевать меня начнет с ним быти, а я не хочу этого!
Григорий представил себе Оксинью, невесту  бывшую, и горечь обиды  заполонила сердце до боли.
- Если Господу угодно будет, так само собой всё свершится. А в дом князя не пойду! – решил  скиталец.
    Господу угодно было, чтобы Григорий ещё три года жил отшельником в  глухом лесу на берегу реки Тверицы.

13.ВОЗВЕДЕНИЕ НА КОШМУ.
    Федор Ростиславич  не торопился  в Сарай – Берге. Идя своим отрядом по  степи, видел, как,  то и дело,  пролетают мимо на  быстроногих скакунах гонцы,  как, попирая копытами  землю,  скачут  полки ханов и мурз татарских. И долго потом  гулом гудела   истоптанная земля. Прибыв в столицу Золотой Орды, с удивлением узнал, что хана Берге нет в живых, а собранный курултай провозгласил Великим ханом  младшего брата Батыя, хана Менгу.
   В огромный  многоместный шатер,  доставшийся Менгу ещё от Батыя,  собрались  все те, кто  считал своим долгом выразить  признание новому хану. 
     На возвышении сидели Ногай и его молодая жена Бейлун. Царица Евфросиния была тоже здесь, но на противоположной  стороне шатра,  среди  прочих жен Ногая. После победы над Дунайской Болгарией   Ногай мог больше не заискивать  перед Михаилом Палеологом, византийским кесарем, чьей побочной дочерью была Евфросиния.
    Зато большой  честью Ногай считал посадить рядом с собой племянников  Телебугу и Тохту, сыновей Менгу и Чичек. 
    На самом верху женской половины  шатра восседала  совсем юная дочь Менгу, Юлдуз. Маленькой царевне объяснили, что в такой важный  день, когда её отец и мать  будут возглавлять  торжество, она, будущая царица, должна  быть во главе  татарских вельможных женщин.

    На средних  ярусах сидели знатные нухуры, и родственники нового  хана. В самом низу, на расстеленных кошмах расположились князья – улусники из  русских земель, от Кавказа,  Завольжья и Балкан.
    В Орду вернулась Яса Чингисхана и старые обычаи монголов. Поэтому все гости совершили  ритуал очищения. Перед шатром шаманы, возвращенные ханом Менгу к службе, развели костры, через которые должны были пройти все приглашенные. Затем каждый из них должен был поклониться священному кусту, а потом  принести жертву серебром или золотом изображению  божественного Чингисхана.
    Федор проделал весь ритуал так, как того требовал порядок, а старый Дормак, держа руку в кармане, сжимал  серебряный крест, и всё шептал молитву Господу о прощении.
- Смотри, смотри, там,  в стороне,  деревянный конь, и люди, прибитые к нему гвоздями!  – зашептал Матюха на ухо Федору.
- Заметил, - коротко ответил Федор.
- Говорят, будто Берге не своей смертью почил, - продолжал Матюха.
- Это кто ж тебе такое в уши надул ? – строго зыркнул на сына Дормак.
- Сам слышал. А эти, к коню прибитые, - слуги Берге. Менгу доложили,  что они отравили его брата. Потому их предали  злой смерти, - упорствовал  Матюха.
- Цыц! Не всё мели, что помнишь, - толкнул в спину сына осторожный Дормак.
     Посреди шатра шаманы в страшных масках развели костер, и вдруг ударил  бубен, другой, и затряслись, запрыгали   заклинатели духов, и все, кто находился в шатре, ощутили трепет, пробежавший по жилам.
- Господи! Спаси души невинные! Господи,  не по хотению, а  по принуждению  обязаны быти здесь, - молил  Спасителя богобоязненный  Дормак, незаметно  крестясь,  и осеняя крестами Федора и Матюху,  и всё ярославское посольство.
    Открылся боковой полог шатра и, как солнце,   появился Менгу, одетый в золотошвейный дэл, подпоясанный золотым поясом. Испод дэла виднелись расшитые золотой ниткой легкие ичиги.
     Шаман подскочил к Менгу, не переставая ударять в бубен. Поклонился хану в ноги , и взяв его за руку повел в центр шатра.  Подведя к бедной, серой кошме, он,  нажимая Менгу на плечи, заставил  хана сесть. Менгу повиновался. Шаман поднял глаза на высоту верхнего яруса, нашел глазами Ногая и махнул ему рукой, приглашая сойти с высоты.
      Ногай важно поднялся и зашагал вниз  по ярусам, заставляя расступиться сидящих людей.
- Менгу – темир! мы хотим и требуем, что бы ты повелевал нами, - произнес Ногай выученную заранее фразу.
    Менгу, не вставая с кошмы, произнес:
-    Князья и нойоны , нухуры  и все люди длинной воли  ! Желая иметь меня государем, готовы ли вы исполнить волю мою? Являться, когда позову вас, идти, куда велю, и предать смерти всякого, кого наименую?
- Готовы! Готовы! – раздались тысячи голосов. 
- Князья и нухуры и все люди длинной воли! Итак,  слово моё да будет отныне мечом! - грозно произнес Менгу и протянул руку Ногаю, чтобы тот проводил его на высокое место Великого хана.
Ногай  будто не заметил руки, протянутой к нему, но произнес:
- Хан  Менгу! Над тобою Небо и Всевышний! Под тобою Земля и войлок. Если будешь любить наше благо, милость и правду, уважая князей и нойонов,  нухуров и людей длинной воли  по  их достоинству, то царство твоё прославится в мире, земля тебе покорится, и Бог исполнит все желания твоего сердца.  Но, если обманешь надежду подданных, то будешь презрителен и столь беден, что самый войлок, на котором сидишь, у тебя отнимется!
   Слова о том, что войлок у него отнимется, Менгу посчитал слишком дерзкими, но промолчал. Память у него была хорошей. Он не забудет обидных слов презренного шакала, прижавшегося к волчьей стае. 
- Клянусь своей жизнью, править по законам Ясы, данной нам Синеоким Борджигином98 Великим Чингисханом.  Клянусь делить с вами всё горькое и сладкое в жизни, - громко,  чтобы всем было слышно, поклялся Менгу.
- Якши!  Якши! -  закричали довольные вельможи.
    И тут поднялся с шелковой подушечки, старый, мудрый Или – чут – сай:
-      Великий Менгу - Темир , я,  старый слуга твоего старшего брата хана  Батыя,  который был так же Велик, как пределы его земли: от реки Днестр, что течет в западных странах, до реки Сыр - Дарья на восточных пределах и от Моря Греческого до полуночной «страны мрака, и вечных холодов». Я  держу в руках  Ясу , свиток, который извлекаю из хранилища только, когда  садится новый хан на трон в улусе Джучи , в «Дешт – и –кипчаке» ,    в Золотой Орде. Дважды   раскрывал я этот Священный свиток с  письменами святого Чингиза.  Сегодня, когда  хан Берге покинул нас и  ушел в «Землю предков», я в третий раз достал  Ясу. Помни Железный Менгу, пока Царь выполняет законы Ясы, Золотая Орда непобедима!
     Китаец протянул свиток Менгу и застыл в поклоне. Менгу поцеловал свиток и вернул его  Или-чут-саю. Хранитель Ясы,  неся драгоценную реликвию на вытянутых руках, удалился,  чтобы  надежно схоронить важный пергамент до следующей смены власти.
    Ногай  поднял вверх руку:
- Силою Неба и Всевышнего, повелевай нами! Отныне ты, Менгу – Темир являешься Великим Ханом Золотой Орды и нашим повелителем!
    Огромного роста  турхауды подняли хана вместе с кошмой, и,  ступая по ступеням ярусов, понесли его на  почетное место, под самый купол просторного шатра.
- Хан! Хан! Хан! Хан! Хан! Хан! Хан! Хан! – выдыхали татарские  рты, будто тысячи  боевых псов яростно лаяли в едином порыве. Это вызвало трепет улусников,   притихших у ног  татарской верхушки.
    Федор наблюдал  за всем происходящим в шатре и пытался  составить картину  новой власти.
- Похоже, что Ногай нынче в Орде главный воевода.
- Да уж, возвысился до  самого Менгу – Темира, - Дормак неодобрительно смотрел на все действия Ногая, - не зря Амраган предупреждал, что Ногай хитер, как старая лисица.
- Вот к нему и надо прилепиться, коли он в силе, - решил Матюха.
- Нет, Матвей, Ногай опытен и искусен в устройстве козней, - возразил Федор, - Он нам не союзник.
- Да уж, где Ногай лисой пройдет, там куры три года не несутся, - согласился с Федором старый Дормак.
     Но последние слова старгого дядьки Федор не услышал. Вновь открылся боковой полог, и в шатер внесли  носилки, украшенные  золотыми лентами.  На шелковых подушках восседала  прекрасная Чичек.  Ногай  борзо, как   мог  плоскостопыми  ножками, подскочил к носилкам:
- Торжествуй, сестра! Сегодня я сажаю тебя на Великую кошму, завтра ты поможешь мне стать властелином  западного мира! – это он произнес вполголоса, и,  набрав воздуха в легкие,   закричал:
- Великая Диджек – хатунь! Мудрая Диджек-хатунь! Могуществен-ная Диджек- хатунь!
Восклицания  людей : «Хан! Хан!….» перешли в крики:
- Диджек-хатунь! Диджек – хатунь! Диджек – хатунь!
Диджек-хатунь спустила маленькие ножки на пол шатра, устланного коврами, и опираясь на руку брата, поплыла, как золотое облако, ввысь, туда, где восседал её муж – Великий хан Золотой Орды – Менгу – Темир.
- Ой, до чего же хороша царица!  Даже страшно! – загорелся душой Матюха.
- Не дай Бог такой бабе на глаза попасть! – охладил сына старый Дормак.
     По рядам понесли кумыс и болгарские вина, вареную конину и верблюжатину.
     Чичек,  сидя на самом верху рядом с могущественным мужем, с интересом разглядывала  ханских вельмож и их жен. Время от времени она носком позолоченного ичига толкала в плечо  Амрагана, сидевшего  ниже  её, и спрашивала  о ком – нибудь. Амраган учтиво отвечал новой царице, стараясь быть полезным ей. Когда взгляд Чичек  упал на  Ярославское посольство, она с удивлением увидела рыжекудрого витязя , богатура, которого когда – то в далекой юности встретила у северных ворот Сарая -  Берге. Тогда Менгу отправил её в Баку, на нафталановые грязи, чтобы прошли  удачно и безболезненно её роды.  Встретив рыжекудрго витязя, Чичек тогда подумала, что,  таким,  должно,  был Чингисхан. По  преданию, переходящему из уст в уста Великий монгол  был  рыжекудрым и зеленоглазым, как этот русич.
- Глянь, княже, царица сюда смотрит! – Матвей толкнул Федора под локоть.
Федор, поймав взгляд царицы, прижал руку к груди и поклонился.
- Аки змея хотяше яд свой изблевать! – прошипел Дормак.

Чичек поспешно толкнула Амрагана в спину:
- Что угодно моей госпоже?
- Скажи, Амрагнан, тот огненновласый витязь богатырского роста, что сидит на полу среди улусников, кто он?
- Это Федор, князь Ярославский и Можайский, - тихо проговорил  Амраган, .
- Вельми чермный , - вздохнула царица
- Он может быть полезен тебе умом и благородством своим, - еще тише, оглядываясь по сторонам, проговорил Амраган.
   Маленькая Юлдуз, высоко восседавшая на женской половине  шатра,   старалась быть похожей на свою мать. Она ловила каждое движение Чичек, каждый взгляд её и пыталась   изобразить своими  детскими силами  позы, которые  принимала её мать. Но  время от времени внимание её рассеивалось, и Юлдуз смеялась громко и заразительно, так, что смех её разливался по всему шатру, подобно  звукам серебреного колокольчика.
- Царевна – то смешливая какая! – заулыбался Матюха.
- Совсем ещё чадо малое, - добродушно согласился Дормак.
     Юлдуз поймала взгляд матери и проследила за ним.  Чичек, разговаривая о чем-то с Амраганом, пристально смотрела на  рыжекудрого, большого человека с румяным лицом и величественной  осанкой.  Юлдуз почувствовала вдруг, что и сама  не может отвести от него глаз. Первый раз в своей короткой жизни она испытывала чувство не знакомое ей. Ей захотелось, чтобы этот богатур  взглянул на неё. Ведь она такая же нарядная, как и её мать, Великолепная Чичек.
     Юлдуз положила на поднос большую кисть винограда и поставила кубок с болгарским вином,        знаками приказала слугам сделать подношение красивому русскому богатуру. Поднос принцессы поплыл над головами гостей в сторону русского посольства.
    Приняв подношение, князь Федор нашел глазами маленькую Юлдуз, прижал руку к груди, поклонился ей. Чичек, не сводившая глаз с русича,   с удивлением взглянула на дочь:  девочка спешит стать  женщиной….

      Каждый из присутствующих хотел одарить нового хана, да так, чтобы тот запомнил его подарок надолго. Перед ханом проносили подносы с золотом и серебром, с драгоценными каменьями, и изысканной посудой.  Рабы несли  китайские  шелка и бухарские ковры. Ногай подарил  другу Менгу  четверку танцовщиц, которые тут же исполнили  танец, возвеселивший  важных  гостей. А огромного роста  черные рабы продемонстрировали  военные доспехи, сияющие как само солнце. Пардусники провели барсов, стелившихся по коврам и рычавших так, что женщины закрывали уши.
 - Ну, Господи Благослови! Матвей, выводи нашего медведя, - Федор перекрестился и поднялся с колен.  Матвей вывел из темного угла огромного медведя с железным кольцом в носу.  Медведь ревел,  и  присутствующие обратили   свои взгляды на  Ярославского князя.
- Сильному, и грозному, и страшному  Великому хану Менгу – Темиру  улусник твой,  Ярославский  князь Фёдор,  сын Ростиславов,   челом бьет.
Федор  отдал земной поклон на три стороны  и продолжил:
- Двести лет  тому назад  Ростовский князь Ярослав, сын Святого Владимира,  убил Священную медведицу на берегу двух рек,  Волги и Которосли.  Волхвы дикого племени древлян  натравили  на него  зверя, но  покорил его  Ярослав  и на месте схватки  заложил город, и назвал его своим именем, и дал русичам законы, и назвал их Правдой, и народ прозвал нашего князя Мудрым.  О! Могущественный хан Менгу! Сегодня  Ярославский медведь сам прибыл к порогу твоего шатра и покорно преклоняется перед твоим могуществом.
     С этими словами медведь должен был поклониться хану, но упрямое животное только ревело и  мотало головой.
- Не хочет….., - прошептал Матюха, и лицо его покрылось потом.
- Перед могучим ханом  сжимается сердце даже такого грозного  зверя, как медведь! – нашелся Федор.
- Ярославль не хочет покориться Великому  хану!  И  князь,  и чернь заодно…, - вставил своё слово Ногай,  - Ярославскому зверю надо секир – башка делать, и князьям его,  и люду ярославскому, тогда непокорный город упадет к ногам  Менгу - Темира и  назовут тебя уже не только железным, но и Мудрым, как русского князя Ярослава!
    Старый Дормак, стоя на коленях в углу среди русских  посольств, крестился и молил Бога не оставить своей милостью  питомца  своего Федора и сына родного Матвея.  А Матвей  вновь   зашептал что-то медведю на ухо,  и тот закивал головой, и согнулся в поклоне перед Менгу и его гостями.  Маленькая Юлдуз засмеялась  и захлопала в ладоши. Диджек - хатунь улыбнулась. Тогда заулыбались все женщины шатра, подражая Великой царице. 
- О, Великий хан,  непобедимый Менгу -  Темир, с Ярославским медведем всегда можно договориться,  и он честно  будет служить тебе, как и Ярославский князь,  и его дружина, и в том даю тебе мою клятву, -  Федор приложил руку к сердцу,  и вновь поклонился хану.
      Менгу был так важен, что ни разу не улыбнулся, но Чичек взяла его за руку и прошептала что-то на ухо. Суровые складки  лица хана разгладились, он ответил царице кивком головы.
- Ярославского медведя мы выставим против ясов, кои до сей поры еще не уразумели, что бесполезно противоборствовать нашему оружию. Ты, князь,  возглавишь поход  на Дедяков. Посмотрим, так ли храбры ярославские вои, как их  Мудрый предок,  посмотрим, какой сайгат   добудет князь в горах Кавказа.
   С этим словами он взглянул на Или – чут – сая.
- Бессмертный Чингисхан завещал в Ясе покорить все народы, населяющие средний мир. Не должно щадить ни имения, ни жизни врагов потому, что плод пощады – сожаление, - подтвердил слова хана Или – чут – сай.
- Благодарю за честь, великий хан. Кто тебе ворог, тот и нам.   Моя дружина готова идти туда, куда ты прикажешь, -  Федор, изринул  меч из ножен и поцеловал его.
- Пусть слышат все: того, кто принесет мне голову царя аланов , я буду честить три дня и награжу золотом. Этому богатуру я дам столько золота, сколько он сможет унести     на себе, - объявил Менгу – Темир.
- Мои воины выполнят твой приказ, о, Великий хан, - проговорил Федор и перевел взгляд  на царицу, отчего она  на мгновение смутилась.
- Могущественная  Диджекхатунь,  о красоте лица твоего, очей светлости и доброте души твоей, земля слухом полнится. Прими дары от Ярославского княжества. Опричь   злата и серебра, что шлет тебе земля Ярославская, для тебя ткались  ласковые ткани из русского льна, в которых летом прохладно, а зимой тепло. Они расшиты руками лучших  вышивальщиц и украшены кружевами самого тонкого плетения.
    Диджекхатунь слушала слова, обращенные к ней и чувствовала, как  сердце её уязвляется от красоты  и благородства Ярославского князя.  Собравшись с силами, она ответствовала:
- Я принимаю твои дары, князь, вели отнести их ко мне в шатер, - она замолчала, не зная, что сказать дальше.
- Благодарствую, Великая царица, - видя смущение Диджек, осмелел князь Федор, -  разреши преподнести  сорок  русских соболей твоей  дочери царевне Юлдуз.  Пусть они согревают  маленькую царевну в суровую зиму и оттеняют её юную красоту. 
    Диджек не успела ответить князю, как  раздался звонкий голос маленькой Юлдуз:
- Я принимаю твои дары, князь, вели отнести их ко мне в шатер, - повторила она слова матери.
   Диджек  улыбнулась, уверенность вновь  вернулась к ней:
- Боги желают, что бы сегодня ты, князь,  был  в числе наших вельмож.  Можешь занять своё место… , - проговорила властным голосом и показала Федору его место рядом с баскаком Амраганом.
   Федор  поклонился царице и направился к лестнице, ведущей на средний ярус. Перед ним расступались татарские  чиновники, и важные нойоны.
- Князь Федор, сегодня звезда удачи взошла на твоем небосклоне, - наклонился к уху Федора, Амраган, -  Не упусти случая.
    Это было началом восхождения русского князя на вершину татарской власти.

      Пир продолжался. Слуги увели рычащего медведя,  и унесли  подарки от любопытных глаз гостей.
       Латинский монах Гильом Рубрукус решил, что  наступило его время.
- Великий хан Менгу-темир!  Отец и владыка всех христиан, папа,  прислал тебе лучшего скакуна из своей конюшни, но на границе с Пруссией, нас ограбили тати и мы едва живы добрались до ставки твоей.
     Отец и владыка всех христиан,  Папа римский,  который ничем не оскорбив государей татарских, с крайним изумлением сведал о разорении ногайскими  ордами Венгрии и Польши, где живут его подданные.  Папа Римский, желая мира, убеждает хана  принять веру христианскую, без коей нет спасения.
С этими словами Рубрукус протянул свиток письма папы рядом стоящему турхауду. 
   -        Принять веру латинскую?.. -   прищурился хан Менгу, - Мы  веруем во единого Бога, которым живём и умираем, и  любим Его всею душой. Но, как руке Бог дал разные пальцы, так и людям указал разные пути к спасению.  Бог дал вам Библию, а нам шаманов: вы не исполняете её предписаний – жить в согласии с совестью и любить человека,  а мы слушаемся своих наставников, и ни с кем не спорим… Так говорил мой мудрый брат хан Батый, так говорю и я.
- Мне поручено  передать великому хану  только то, что я сказал.
- Мы знаем о планах папской курии.   Ханы Золотой Орды никогда не пойдут на предательство. Как бы ни мечталось папе о крестовом походе против улусов   Золотой Орды, Русские земли   останутся под нашей надежной защитой.  Об этих планах  тебе сказать, не поручено?
- Нет, Великий хан, - вздрогнул монах, -  Я не удостоен такой чести.
Дормак, внимательно слушавший диалог хана с  монахом, понял хитрость латинина:
- Лукав, аки грек.
-   Передай папе, - продолжил хан Менгу – Темир, -  Согласно  с божественным повелением Великого хана, знай, папа, так вещает Бог: покорися  Всесильному, да обитаешь мирно на своей земле и воде, или да умрет ослушник! И самолично явися к нам, или будет с тобою, папою, то,  что известно Богу единому!…
Наступила тревожная тишина.
- Хочешь ли золота? – обратился к монаху Менгу, - Взяв его из казны моей, иди, куда тебе угодно!
    Тут же к Рубрукусу подошел казначей хана и открыл перед ним ларец с золотом:
- Бери, монах, - усмехнулся нехорошей ухмылкой.
Гильом Рубрукус, увидя блеск золота, застыл,  пораженный.  Потом,  опомнившись, погрузил руки в ларец и, загребая ладонями звенящие монеты, начал рассовывать их по карманам. 


14. ТЯЖЕЛЫЕ РОДЫ.
     Караван  лодий пошел вниз по Волге, до Костромы, увозя князя Василия «Квашню»  на родину. Айгуста осталась в Ярославле с Волончуном.  Отпустить от себя племянницу Волончун  ни за что не захотел - оставить Марию Васильевну без своей помощи не решился. Видел, как  слаба  Ярославская княгинюшка.
    Василий Ярославич заставил поклясться Волончуна самой страшной клятвой, что  он  прибудет в Кострому с Айгустой к сроку  венчания. Волончун поклялся Перкунасом, что слово своё сдержит и привезет  невесту  в Кострому  в сохранности.
     Вернувшись в терем, Волончун велел  постелить себе в сенях возле Марьюшкиной горницы,  приказал воду теплую и  пелены новые держать наготове.  Окурил   ароматными травками  ложе княгинино, напоил её  отваром  лечебных трав, и приказал уснуть, чтобы сил набраться. Марьюшка повеселела и обещала делать всё, как приказывал  добрый Волончун.
    Роды начались  ночью. Сонные девки  носились по терему, выполняя приказы  балия. Мария  кричать не могла, только стонала и кусала бескровные губы.  Из последних сил вытолкнула дитя на свет, и он разразился громким недовольным плачем.
- Богатырь! – Волончун поднял мальчика  высоко вверх, - смотрите все! Княгиня родила наследника мужеска пола! Зовите княгиню Ксению. Пусть радуется!
    Важно вплыла княгиня в светелку к дочери, полуодетая, с распущенной косой,  стараясь скрыть улыбку, взяла дитя на руки, подняла над головой, пристально рассматривая признаки пола. Склонилась к дочери:
- Уважила, Мария Васильевна!  Низкий тебе поклон за то, - приложилась   сухими губами ко лбу дочери, -  Лукию зовите. Кормилицей будет князю Михаилу!
    Лукия две недели назад родила уже второго ребенка от мужа, татарина Буги. Жили они дружно, татарин помнил своё спасение из рук разбушевавшейся толпы,  и в душе был благодарен жене. 
-   А тебе, Волончун, дарю Городище Диевское, что на берегу Волги. Владей им да кормись. Хватит в чужих землях  счастья искать. Здесь в пригоду нам всем будешь, -  расщедрилась осчастливленная  княгиня Ксения. 
         Зазвонили радостные колокола на всех Ярославских церквях, возвещая народу Ярославскому, что в городе народился наследник княжеского престола мужеска пола!
   Теперь ничто не мешало Волончуну отправиться в Кострому, чтобы честным пирком  справить свадебку его дорогой Айгусты с Костромским князем Василием Ярославичем.

15.ВИЗИТ АМРАГАНА.
    В Ярославском курене, расположившимся вкруг шатра князя Федора на окраине Сарая, люди вздохнули свободно. Ясно было одно, что уже не надо было  держать ответ за избиение бесерменов в Ярославле.  Власть, посылавшая переписчиков  на Русь, сменилась. А новый хан, прибывший с Кавказского фронта,  был занят делами нового владения. 
         Пожалованье царицы, неожиданно свалившееся на  голову князя Федора, Дормак объяснил  милостью Божьей и своими молитвами.  Ханская гроза миновала. Но  не миновала  милость  ханши.

          Прошло немногим более недели, как сам Амраган пожаловал в шатер князя Федора. Поглаживая черную, кудреватую бородку, Амраган начал разговор, вглядываясь в лицо князя, чтобы угадать его мысли:
- Князь, ныне звезда удачи взошла на твоем небосклоне. Не упусти случая. Царица заждалась тебя в своём шатре.
- Амраган, ты слышал, что ясы взбунтовались и не хотят признавать власти  хана.  Менгу – Темир отправляет мою дружину в поход на ясов. Мне поручено  взять Дедяков и доставить    царя аланов к ногам Великого хана. Амраган, ты слышал, Менге сайгат нужен!  Я пригоню ему сайгат, только бы не поминал об избиении бесерменов. 
- Менгу имеет ум острый, - наклонившись к самому уху князя,  зашептал Амраган, - но в силе сейчас Диджек-хатунь и её братец, надменный  Ногай. Коли тщишься послужить своему народу здесь,  то не теряй времени даром, не заставляй царицу ждать тебя.
Слова Амрагана неприятно поразили беспорочное сердце Федора.
- Я ценю твои советы, мудрый Амраган, только не пристало мне, русскому князю и христианину, блуд творити, да  в шатре у ханши счастья искать.  Уж лучше на Кавказ, на войну! 
- Гордый ты, князь, храбрый, да не умный. Зачем брезгуешь ханшой?! Думаешь, ты только головой отвечаешь?  – Амраган замолчал, подбирая русские слова, -  Прекрасная  Чичек  испытывает муки, понапрасну ожидая встречи с тобой. Коли она захочет, чтобы и ты мучился,  то увидишь смерть твоей жены и детей. Разве ты этого хочешь?
    Страшнее наказания нельзя было придумать.  Представил Марию  в руках татарских палачей, и сердце Федора заныло острой болью за своих близких. 
- Добро, Амраган, передай царице, что завтра, накануне выступления в поход, я навещу её.

16.НА ПУТИ В БУЛГАР.
    Конный отряд   турхаудов,  скакал по степи на Север, придерживаясь береговой линии великой реки Итили. Страх погони стремил их туда,   где река Кама впадает в Волгу – Итиль. В Великий Булгар   лежал  путь беглецов.  Окруженная,  с четырех сторон  конными воинами, в центре отряда,  летела Энже – ханум. Время от времени  она поглядывала на соседнего всадника, не отстававшего от неё ни на шаг. То был её юный сын  Узбек. 
    Меняя на скаку коней, не ослабляя бега, не останавливаясь ни на миг, испытывая страх погони, жена   хана, коварно умертвленного врагами,  спасала жизнь собственного  сына.
     Энже  женским  сердцем верила, что испытания, которые послал Аллах  на её голову с рождением этого ребенка,  она переживает не зря.  Она была уверена, что родила и выпестовала, и спасает от смерти законного наследника  Великой кошмы, будущего правителя Золотой Орды.
    Царица  не ошиблась чутким материнским сердцем. Пройдет время и Узбек станет  тем правителем, при котором  ислам расцветет, и станет государственной религией Золотой Орды.
   Впереди отряда  высоко кичился девятихвостый  бунчук хана Берге, при виде которого, встречные  конники шарахались далеко в сторону, и это было на руку беглецам. 
    Великий Булгар был совсем близок, и уже можно было свободно вздохнуть от утомительного  бега, когда из-за ближайшего холма  вдруг выехали неторопливые всадники и, выставив вперед копья, встали на пути отряда Энже – ханум.   
   Стремительный бег коней перешел в мелкую рысь, а затем на медленный  шаг.
    Вперед вырвался буюрук стражи:
- Прочь с дороги, - закричал, выставив лук с натянутой тетивой, и тут же тяжело свалился с коня, пронзенный, брошенным в него, летящим копьем.
Энже натянула поводья, конь под ней закружился, заржал, пытаясь вырваться на простор бега.
- Узбек, за мной! -  крикнула Энже, и,  рассекая толпу турхаудов, повернула коня на юг.
    Конь её, прижав уши к голове и вытянув шею для бега, сорвался с места. Но,  пробежав несколько  шагов, почувствовал как  натянулись поводья всадницы, и она выкрикнула приказ остановиться.
   С юга надвигался строй конников с острыми пиками. Частокол  этот  закрыл весь окоём  степи.  Турхауды царицы вновь окружили её и сына и застыли в ожидании милости  превосходящего силой противника.
 
17. СТРАХИ СТАРОГО  ДОРМАКА.
    Старый Дормак перепугался  не на шутку, когда узнал, что Федор посулил Амрагану  навестить царицу Диджек. Он не один раз прошелся мимо шатра царицы, доставшегося ей   от Энже – ханум.  Дядька присматриваясь к турхаудам,  сторожившим покой царицы,  определял входы и выходы из шатра, в уме разрабатывая  план отступления, если Федору потребуется бежать от гнева оскорбленной  нелюбовью женщины. 
- Господь милостивый, - причитал Дормак, - как тут не согрешишь! Не своя воля – то.
    Из шатра слышался  женский смех и  волны  нерусской,  необычной музыки.
- Мусикийские  звуки! Гуслиные гласы! – прислушивался Дормак, - Ох! Иные органные звуки голосят! Тьфу!
   К вечеру Федор засобирался  на встречу. Дормак, наблюдавший, как одевает его воспитанник всё лучшее, забеспокоился уже не на шутку! Он откашлялся, и осторожно проговорил:
- Был нынче у шатра царицы….  Веселятся все там, таков видно, обычай есть у татар…. И в такой вертеп идешь?
- Не сокрушайся вельми, Дормак Матвеич, поутру в поход выступаем, а ныне уповаю на Господа, авось,  не выдаст…
- Да уж! Попал в стаю, лай – не лай, а хвостом виляй, - сокрушенно отмахнулся Дормак, - Ты, княже, вот что… Послушай меня старика…
    Видно было, что Дормак хотел  сказать что – то деликатное своему воспитаннику, да слов не находил.
- Когда – то твоему отцу, князю Ростиславу, да и матушке твоей слово дал, блюсти тебя, сироту.
     Дормак переступил с ноги на ногу, и вдруг  выпалил:
- Хоронись уязвления бесурманки! Абы не уловила она тебя льстивыми словесами к падению блудному!
     Федор  вскинул голову, чтобы возразить дядьке, но тот даже ногами затопал:
- Вестимо, женское – то естество склоняет умы младых мужей к любодеянию. Очи-то нарисованные! Брови насурьмила! Уста кармином намалевала! Ох! Как тут устоять можно!
- Полно причитать – то! Пошел я….
- Постой! Федор! Коли царица будет оставлять тебя на опочив….
- Не будет того, - твердо возразил Федор.
- Ты меня слушай! Коли станет она тебя целовать, миловать, крепко к сердцу прижимать, ты с нею только ничего не твори, а то пропадешь!
- Пустое всё глаголешь…, - с досадой прервал дядьку Федор.
- Не пустое….  Ты слушай меня! Старые – то люди – бывалые…
- Это ты – то бывалый!? – удивился Федор, и по - новому взглянул на дядьку.
- А вот положит она на твою грудь белую руку и вовсе сделается тебе тягостно, и захочешь ты сотворить с нею обычную любовь. Тут душу – то и погубишь такой скверной! Да не дай Бог, Ногай проведает, да хану доложит! Не сносить нам всем головы! Ну, иди уж…. С Богом!
     Дормак еще долго крестил Федора в след, шепча молитву:
- Огради тебя Господь и помилуй…..
     Дормак не зря тревожился за своего питомца. С того самого вечера, когда Диджекхатунь оказала честь князю Федору и посадила его  рядом с  большими людьми  своего окружения, за князем  следили неприметные соглядатаи. 

18. ПЛЕННИЦА КИРШИ.
     Всадник в лохматой шапке и потрепанном  кафтане подъехал к Энже совсем близко, на расстояние удара мечом,  и остановился. С двух сторон к нему присоединились   двое  потрепанных калик.  Они молча рассматривали опальную царицу.  Наконец всадник в лохматой шапке спросил того, что  был справа:
- Это она? 
- Это царица Энже, дочь эльтебера Булгара  Ильхама и жена  хана Берге, ушедшего в страну предков. Я узнал её,  -  богатур  показывал на Энже одной рукой. Другая висела вдоль его тела и, казалась  тяжелой. 
- Не в страну предков ушел Великий хан Берге, моего мужа   призвал Аллах Всемогущий, слава ему! Но кто вы и что вам надо от  меня? – гневно спросила Энже – ханум.
- А я слуга твоего отца, эльтебера Ильхама. Меня зовут Кирша-хан.
- Не слышала такого имени среди слуг моего отца….
- Я вышел тебе навстречу, чтобы  встретить тебя, как подобает встречать царицу Великого Булгара и достойно проводить тебя в родной город. Я предлагаю тебе спешиться,  отдохнуть в шатре, надеть лучшие одежды и приготовиться к встрече с твоими подданными. Я пошлю скорого гонца в Булгар,  и  лучшие люди выйдут встречать тебя, царица.
Человек, назвавший себя Киршой – ханом, протянул руки к Энже, чтобы помочь спешиться.  В тот же миг  мальчик Узбек вырвался из группы турхаудов  и закричал:
- Руки прочь от царицы! Эшшек – баласы!   
      Он замахнулся плеткой на Киршу, но не успел ударить: что-то щелкнуло, и огромный железный стержень с острым крюком на конце, мгновенно вылетел в сторону обидчика. Узбек успел только откинуться назад. Конь его, пронзенный острым железом, упал наземь, придавив ногу царевича. Из головы   могучего животного брызнули темно красная жидкость и  розовый мозг, окрашенный кровью.
Энже спрыгнула наземь, пытаясь вытащить сына из-под тяжелого тела  упавшей лошади.   
- Калач,  помоги царице, - концом плетки Кирша  ткнул в бок  человека, у которого вместо глаз сияли  белки.
     Энже увидела, как тот выпрыгнул из седла и оказался рядом. Отвращение и страх овладели её душой: «Уроды! Отколь взялись здесь?!». Однако царевич был освобожден от тяжести павшего коня, и,  припадая на  больную ногу,  встал рядом с матерью.
- Пойдем в шатер, царица,  - Кирша рукой пригласил войти в  шатер, который  проворные слуги  раскинули  тут же.
  Ноги совсем не держали Энже – ханум.  В шатре она опустилась на подушку. Движением руки  пригласила Узбека   сесть рядом. Кирша, не дожидаясь разрешения царицы, сел напротив.
- Я твоя пленница? Говори! – приказала Энже – ханум.
- Нет, госпожа, ты – моя царица, а я …. твой царь…..-  Кирша попытался приподнять  пелену, закрывавшую лицо Энже, и получил удар по руке.
- Добро. …. –  через некоторое время собрался с мыслями Кирша, - Добро.   В Великий Булгар мы войдем верхом, стремя в стремя. 
- Никогда, слышишь, ты!
- Эй, кто там! Уведите царевича из шатра.
   Открылся полог и  в шатер вбежал белоглазый Калач, за ним едва поспевая, прихромал  Кат. Они схватили Узбека за руки и поволокли к выходу.
- Уроды! Не сметь прикасаться к моему сыну! – закричала Энже и бросилась вслед.
    Кирша изловчившись, подставил ногу, и царица, запнувшись, упала на  кошму.  Кирша  острым носом  сапога, перевернул её на спину и одной ногой встал ей на грудь.
- Сейчас ты переоденешься в  праздничный наряд, и будь готова к  торжественной встрече с  народом Великого Булгара. Если ты этого не сделаешь, то сына твоего ждет  злая смерть. Он будет долго умирать у тебя на глазах, - сказал и вышел вон.
    В шатер внесли сундук, наполненный одеждой. Энже открыла крышку. Шелковые и шерстяные, расшитые золотом и серебреной нитью, тонкие, как  паучья сеть и  тяжелые, ворсистые, как  мех куницы, ткани лежали вперемежку с полотняными  и  льняными  исподними одеждами. Энже вынимала их и расстилала по серой кошме шатра.  На каждой вещице были следы человеческого присутствия: запах пота,  ароматы восточных масел,  следы запекшейся крови, пятна сукровицы. Как  было добыто то имение,  Энже могла только догадываться.  Вошел Кирша.
- Я не одену это, - и брезгливая дрожь  пробежала по её телу, - принеси украшения.
- Слушаюсь,  царица.
Он прокричал что – то в открытый полог шатра, и слуги внесли малый, но тяжелый ларец.  Кирша отбросил крышку:
- Вот, возьми, моя царица! Это всё тебе! Ты останешься довольна, когда примеришь это золото.
    «Урод! Тебе и во сне снилось столько золота, скольким владела я! Посмотрим, чем ты сможешь удивить самую богатую  женщину мира!?»
     Энже доставала из сундука золотые вещищы и  надевала на себя всё подряд. Кольца, браслеты, подвески, ожерелья покрыли её голову, её стан, её руки, превратив женщину в золотого идола.
-    Я готова. Пошли! – она надеялась, что в родном городе, на земле, где она была вскормлена молоком матери, найдутся люди, верные памяти её отца, эльтебера Ильхама, а значит и ей.   



19. КОГДА НАЧИНАЕТ ЖЕЛТЕТЬ ВОЗДУХ….
      Федор ослабил поводья, и конь остановился у коновязи. Костры, окружая шатер царицы,  горели ярко, дым уходил вверх, к низко нависшему черному небу, осыпанному звездами.  Душная, южная ночь  будила желания. И музыка…. Томная, пронзительная,  страстная…
    Федор спешился и огляделся. К нему подошла молодая женщина, ни слова не сказав, взяла за руку и повела к приоткрытому пологу шатра. Князь шел за проводницей, и сердце его учащенно стучало.
   В шелковом шатре, с  голубым, как небо куполом было светло от горящих плошек с ароматным маслом. В центре, на высоком одре полулежала прекрасная Чичек. Не дойдя двух шагов до  ложа, Федор  упал на колени. 
      Голова его закружилась, когда он услышал  её голос, пониженный  почти до  шепота:
- Мыслила ли я,  откуда мне солнце воссияет,  и обогреет печальную осень мою! – она протянула обе руки к нему.
      Федор, ощущая коленями ворс шерстяного ковра,  припал губами к её рукам:
- Почто в таком унынии пребываешь, царица? – он заговорил  тихо, подлаживаясь под её голос, - Разве есть другие жены в кругу тебя, что могли бы превосходить  красоты лица твоего и доброты тела? Иль другое,  что,  печалит могущественную Диджекхатунь?
- Могущественную,  говоришь? – тень пробежала по лицу царицы, - Разве правитель зависит от своих нухуров и тайши  не менее, чем они от него?  Ты  правишь своей землей, и  сам знаешь, что приказ можно не выполнить, из войска сбежать, посольскую миссию исказить, хана высмеять. Правитель хорошо должен знать, кто ему друг, кто недруг.
    Федор почувствовал искренность слов прекрасной женщины и с жаром ответил:
- Правда твоя, царица, верный слуга, дороже золота.
- Враги правителя многообразны и неуловимы, ….- продолжала Чичек, - Ах! князь, когда увидела я тебя в первый раз…. Святолепное благородие лица твоего…. А потом услышала сказы  о богатурском мужестве  и смелости твоей…. Уязвилось сердце моё.  Подобно тому, как уязвилось любовью сердце египетской царицы, когда она узрела юного Иосифа и полюбила его….
   Откровенные слова женщины на мгновение смутили Федора, но он был поражен  знаниями царицы.
- О! Мудрая Диджекхатунь, откуда тебе знать эту библейскую историю?
- А ваш епископ Феогност, здесь, в Сарае мне сказывал. Он многое мне поведал из вашей священной книги – Библии.
- Ты могла бы  принять православную веру нашу? - обрадовался Федор.
- Не могу. В книге запретов Чингисхана – Ясе сказано, что завоеватели  должны быть терпимы ко всем богоучениям, но сами не принимать ни одного, кроме нашего древнего учения Бон о трех мирах, дабы не погибла Золотая Орда. Хан Берге, приняв ислам, преступил Ясу. Потому быстро ушел в «землю предков».  Пока я жива, Менгу будет исповедывать учение Бон. Я не могу позволить, чтобы началась великая замятня – убийства, резня, междоусобие. Брат  мой,  Ногай, склоняет Менгу принять Коран. Он погубит могущество улуса Джучи.   
- Но, царица, твой брат, Ногай тоже правнук хана Джучи, как и Менгу.
- Верно сказал, но он правнук от младшей ветви рода. Слишком много получил власти мой брат. Не боится быть соперником Сарайских ханов!
   Чичек выразила открыто недовольство Ногаем, и Федор понял, что она испытывает его, но он не хотел знать больше никаких секретов.
- Это что? Твоя кукла? – перевел он разговор, и показал на самодельную войлочную куклу в зеленом татарском кафтане, пристегнутую к  стене шатра.
- Это брат хозяйки вежи . Мой брат. Его  сделала для меня моя мать, когда я родилась.  Он охраняет меня от врагов надежнее турхаудов.
- Почему он в зеленом?
- Чтобы шайтан  не испортил, - проговорила скороговоркой и хлопнула дважды в ладоши.
   Вошла служанка, что ввела Федора в шатер. Она принесла приборы для вина, поставила на маленький резной столик, поклонилась и вышла. Федор с тревогой наблюдал, как прозрачная,  рубиновая  жидкость,  играя  в свете  горящих плошек, льется  из тонкого  изогнутого носика в серебреные фиалы. Диджек-хатунь протянула князю  фиал:
- Пей. Не бойся, не отравлено, - ободрила она Федора, заметив, что тот смущен.
- Из твоих прекрасных рук яд выпью, как нектар сладостный, - проговорил, сам удивляясь своей смелости, и опрокинул вино в рот. Он почувствовал, как  терпкая жидкость разливается по всем жилам, и ему сделалось весело.
- Много различных питей в доме моём, но никогда же такого пития не пивал. Яко некий огонь горит в сердце моём.
- То, что горит ярко, сгорает быстро,  а что уцелеет, превратится в остывающие угли – грустно улыбнулась царица.
- Отчего глаза твои сине – зеленые? Глаза волчицы… Движения членов твоих волнующи, яко лань трепетная. Волоса твои, как стада коз, сходящих с горы….
- Борждигины – предки Чингисхана, а значит,  и наши предки,  произошли из чресл Алан – Гоа. Это имя означает – лань. Предание говорит, что трех сыновей родила она от Рыжего волка, Бурте – Чино. Он был светловолос, как ты,  и приходил к нашей прародительнице через дымовое отверстие шатра - тоно. И каждое утро уходил от неё.
- Это Бурте – чино подарил своему потомству синие глаза?
- Да. И Чингизу, и Батыю, и мне….. Однажды утром, когда начинает желтеть воздух, он ушел, и больше не вернулся. Никогда….
   Грациозно, как лань, Чичек спустилась  с ложа, взяла Федора за кисти рук и притянула к себе. Он поднялся с колен, не зная, что дальше делать, и как …. Перед ним стояла одна из могущественных женщин всего подлунного мира. И она желала его….  Она прильнула к его груди и прижалась своими губами к его губам. Поцелуй был таким глубоким и долгим, что у Федора перехватило дыхание.
- Не клади руки мне на грудь, - выдохнул он.
- Отчего же, мой богатур?
- Оттого, что не могу переступить я клятвы, данной другой женщине.
Диджек выпрямилась, как струна, оттолкнула Федора и опустилась на ложе:
- Разве твоя Мария целует тебя жарче, чем я?
- Нет, царица, моя Мария супротив тебя совсем дитя. Целомудренна, чиста и светла, как ангел небесный.
- Это мешает тебе насладиться добротой телесной моей?
- Я клятву дал любить одну женщину, с которой обвенчан Богом.
- Ужели гнева моего не боишься? – Чичек сдвинула брови.
- О! Грозная царица! Я всего – навсего человек, и ты можешь предать меня скорой смерти или пригвоздить к деревянному коню. Я не ищу славы мира сего. И я с радостью пролью кровь за Христа, за клятву ему данную, И за любовь, данную мне Богом. Но слова своего я не нарушу. Прости.
- Православный Бог – крепкий Бог. Поклянись, что будешь служить мне  так же истово, как служишь Богу своему.
- Клянусь, премудрая царица, что я слуга твой до конца дней!
- Когда у меня не останется друга, кроме собственной тени, и не останется даже плети, кроме конского хвоста, клянись, что не оставишь меня, и будешь служить верно.
- Клянусь, - бросился на колени Федор.
- Богом клянись, - голос её сделался твердым, как железо.
- Крест святой целую, - клятвенно произнес Федор и,  достав с груди нательный крест, приложился к нему устами.
И в этот миг прозвучал звук походной трубы. Заржали кони, загудела земля.
- То мой полк…. Прощай, прекрасная Диджекхатунь, мои вои ждут меня. Пожелай мне удачи…
- Возвращайся с победой, князь. Я буду ждать тебя… Прощай.
   С легким сердцем покинул Федор шатер царицы. Впереди была долгая дорога и ратоборный мужской труд.
   Рассвет наступил над степью, погасли костры, начал желтеть воздух.
Диджек-хатунь стояла на пороге своего шатра и смотрела в след удалявшемуся всаднику:
- Однажды утром, когда начинает желтеть воздух, он ушел…. Навсегда, -  в голосе её была грусть, - Не наполнится око зрением, не надышится сердце желанием….
    Полог шатра  опустился, закрыв  вид на  драгоценное жилище прекрасной женщины. Черная фигура  отделилась от костра и,   шагнув в сторону, исчезла в неверном свете нарождающегося  утра.


   Князь Федор отошел от шатра к коновязи, отвязал своего скакуна и в утреннем свете увидел маленькую девичью фигурку, одетую поверх кафтана в железную кольчугу. Юлдуз! В руке её был тяжелый кожаный щит, за плечом кривой татарский лук.
- Князь Фёдор, я  все дни ждала  тебя в шатре своём. Потом домыслила, что ты можешь быть только  здесь….
- Ты, почему не спишь, царевна? - перебил детский лепет Федор.
- Как я могу спать! Если ты уходишь в поход! А я умею верхом скакать, из лука стрелять, могу мечом рубить. Показать?
- Да нет уж, не надо, Юлдуз! – отмахнулся Федор.
- Я на скаку могу стрелой из лука поразить мышь в степи. Возьми меня с собой, князь, - Юлдуз склонила голову к плечу и смешно сощурила раскосые глаза в убедительной просьбе.
- Нет, Юлдуз,  ты еще слишком мала, чтобы воевать, - улыбнулся Федор.
- Ты не знаешь, я всё умею, что надо для похода. У тебя обоз есть?
- Есть.
- А где повозки для жен?
Федор рассмеялся:
- Моя жена далеко в Ярославле.
- У тебя нет жены? Возьми меня. Я могу сама шатер поставить, могу ичиги сшить.  Я буду тебя любить, стелить тебе постель в степи, петь тебе песни.
- О, Юлдуз,  о чём глаголешь ты, чадо?
- Я согласна быть для тебя   « олжо – хатунь.».  Второй женой.
- Ну,  вот что…  Маленьким девочкам в  такую пору надо спать. Вон за мной идут мои вои.
Из тумана железным строем выезжали всадники с копьями наперевес. С ними  шли Дормак и  Матвей.
- Ну, иди к себе, девочка. Иди.
- Посули  мне, что вернешься. Я просить буду  верховного шамана, что бы  упросил он Мизира – солнечное божество, что бы защитил он тебя от ран и смерти.
- Конечно, Юлдуз,  я вернусь с победой и приведу тебе лучшую часть сайгата. И мы с тобой вместе полюбуемся на добытые богатства.  А ты пока подрасти.
   Дружина  с развернутыми стягами проследовала в туман. На одном из них красовалась медведица, стоящая на задних лапах с секирой на плече. Прозвучали трубы, пробили дробью барабаны, то начинался  очередной поход на ясов.

20.ВАРВАРСКИЙ КРАЙ ЕВРОПЫ!
      Латинский монах Гильом Рубрукус, был послан французским королем Людовиком 1Х Святым в Монголию, в Каракорум, к Великому  хану Мунке, с целью обратить  могущественного  хана в веру католическую.
   Великий хан  Мунке  выслушал Рубрукуса, и  заявил ему, что Бога он любит так же, как и все верующие люди, но  предпочитает  исповедывать веру отцов.
     После смерти хана Мунке     Рубрукус захотел вернуться из Монголии  на родину, но дошел  только до  прикаспийских степей, и здесь остановился, пораженный великолепием Золотоордынской столицы.
       Отсюда связь с Францией и папским Римом была более близкой.  Рубрукус  мог воспользоваться услугами легатов, постоянно снующих между Сараем и Римом.
     Молодой монах Себастьян с  нескрываемым  любопытством выслушивал  рассказы  Рубрукуса о его путешествии в Монголию, и восторгался  своим  находчивым и опытным партнером. 
    А Рубрукус между тем сетовал на то, что латинская вера имеет влияние от Рима не далее Карпат,  всего лишь до пределов Галиции. Восточная же  Европа исповедует  ортодоксальное православие.  С этим можно было бы смириться, ведь Михаил Палеолог пошел на союз с папой, и принял основные постулаты католицизма, но эти русичи, которых окормляет  русский митрополит Кирилл,  не приемлют католической веры и даже делают попытки упрекать в том греческую церковь! 
    «Еретическое нечестие» русских дошло до того, что они в обряде  евхаристии употребляют  квасной хлеб, а необходимо  использовать пресный!
    А когда  возникает необходимость брака с католиками, то  требуют перекрещивания в православную веру! Католическое крещение считают безблагодатным! Недействительным!
Одним словом,  еретики!
     Рубрукус, достигнув Золотой Орды,  прижился у хана Менгу – Темира, который, оставаясь язычником,  был терпим ко всем религиям.   
     Католического монаха держало возле трона татарского владыки не только поручение папы проповедывать  веру латинскую,  и собирать  информацию  о связях  татарского хана с  правителями соседних земель,  в том числе и с князьями русского улуса, но и возможность  пополнить собственную казну.
- Брат Себастьян, караван самых красивых славянок отправил я через море Хвалынское  в Венецию. Хвала Господу, хороший подвернулся товар! –
- В Сарай -  Берге удачливый город,  – подобострастно заглянул в глаза  Гильому молодой монах Себастьян.
- Я сам в недоумении, Себастьян. На совершенно ровной земле, на сыпучем песке построен город, перенаполненный людьми,  шумными базарами, широкими улицами,  прохладоносными фонтанами. Со всего света  сошлись тут купцы: генуэзцы, арабы, греки, я уж не говорю про вездесущих венецианцев! И сколько золота….
- Удачливый город построили монголы…., - повторился  молодой монах.
- Монголы?! Монголы, как и гунны, грязные дикари, а если греки с ними дружат, то только потому, что восточные христиане такие еретики, что самого Господа тошнит!
- Однако, отец Гильом, пока мы ведем переговоры с Сарайским ханом, православные храмы строятся так быстро, что даже арабские мечети не могут с ними соперничать….
Слова молодого монаха  задели за больное,  и Рубрукус разразился руганью:
- Даже испанские арабы и эти людоеды – берберы,  заслуживают большего уважения, чем это двународное содружество азиатских и европейских варваров! Татар и русских!
- Однако, святой отец, вы заработали на перепродаже невольников хорошие деньги. Надеюсь, русское золото хорошей пробы?
- Заработал? Нет, мой молодой друг, вы ошибаетесь.  Запомните, Себастьян, весь мир – это варварский край  Европы! Я взял своё! 
- Но хан…
- А так называемые Великие ханы пусть владеют Скифской степью. Кочевники! – фыркнул Гильом Рубрукус, - Однако, что слышно о наших восточных границах?
- Под Раковором собралась большая сила  ордена крестоносцев, но  туда направляются татарские полки с Амраганом во главе. Они идут на подмогу князю Дмитрию и Довмонту.
- Надо срочно предупредить магистра  Отто Фон - Роденштеина. И сделаешь это ты, мой Себастьян. Собирайся в дорогу….
 


21.ОТРОЧ МОНАСТЫРЬ.
    Псковитяне, пригласив  литовского князя Довмонта на  княжение, предложили ему  принять православную веру, с чем тот охотно согласился. И первый подвиг, который он совершил, был  бой с ненавистным ему племянником Миндовга, Герденем.  Довмонт  знал, что Гердень был  любимцем Миндовга и первым помощником в  его блудных делах.  Сердечная рана Довмонта  не заживала. Перед глазами стояла картина  прелюбодеяния его жены, прекрасной Леды, с  литовским королем Миндовгом.
      Довмонт не скорбел о том, что убил обоих, но забыть этого не мог. Без жалости Довмонт разорил область литовскую, пленил  жену Герденя и  двух его сыновей  и на берегах Двины одержал  решительную над ним победу. Множество литовцев утонуло в Двине, а сам Гердень едва ушел от преследования. 
      После победоносной битвы при Двине, Псков и Новгород стали усиленно готовиться к битве за Раковор. Эта сильно укрепленная  крепость переходила из рук в руки, но в сиё время была под властью датчан, и взять её было почти невозможно.
   Новгородцы призвали Дмитрия Александровича, сына Александра Невского, рассчитывая, что вместе с Довмонтом, они непременно возьмут Раковор.   Сыскали  искусного мастера из татар, именем Тугал, и с ним ещё несколько человек, и под  приглядом Тугала велели   на дворе архиепископа строить  большие стенобитные орудия - пороки.
    В то же время в Новгород пожаловали послы от Риги, Феллина и Дерпта, с заявлением, что рыцарство немецкое желает заключить мир и дружбу с Новгородом и Псковом, и не собирается выступать на стороне датчан.  Это было как раз кстати.
    Подготовка к войне с датчанами дружин Довмонта и Дмитрия Александровича не понравилась Великому князю Ярославу. Вероятно, он посчитал сие самовольством. Оставив в Твери  Оксинью,  с только что народившимся сыном, Михаилом, Ярослав  пошел  к Новгороду, чтобы  изгнать  воинственного Довмонта из Пскова.  Вместе с Ярославом  к Новгороду шел Амраган со своим отрядом, желая навести порядок в ненавистном, вольнолюбивом городе.
    Новгородцы же с Довмонтом и Дмитрием  подошли к Раковору,  убежденные в легкой победе. И вдруг к изумлению своему  они увидели, что с другой стороны  крепости выдвинулись сильные полки немецкие, нарушив мирный договор. 18 февраля 1268 года произошла битва под Раковором.  Новгородским и  псковским полкам пришлось выступить против знаменитой немецкой свиньи и биться с ней так же, как  когда – то  Александр Невский побил «божьих рыцарей»   на Чудском озере.
   К ночи на 19 февраля битва  стихла.  Русские  войска ждали утра, чтобы начать биться вновь. Каково же было их удивление, когда рассеялась ночная тьма, а врага не оказалось  поблизости.  Посланник Рубрукуса, Себастьян,  достиг  поля сражения и предупредил рыцарей, что  к Новгороду подошли татарские войска во главе с  Амраганом, которые намерены выступить на стороне псковичей и их  воевод Довмонта и Дмитрия Александровича. Услышав о татарах, рыцари  в страхе  бежали с поля сражения.
    Татар крестоносцы боялись хуже смерти. Это был первый случай, когда татарское воинство сослужило хорошую службу русским силам.
     Сию кровопролитную битву долго помнили в Риге и в Новгороде.  Ливонские историки пишут, что с нашей стороны легло 5000 русичей, а немцев  1350.   В числе последних был и Дерптский епископ,  Александр, дававший клятву  не вступать в войну на стороне датчан,  и нарушивший её.

      Ярослав Ярославич, Великий князь, был сильно недоволен тем, что новгородцы и псковичи со своими воеводами развязали ненужную войну с датчанами,   и обвинил во всем литвина Довмонта.  Он приказал  изгнать Довмонта из Пскова, но псковичи  стеной встали за храброго литвина  против Великого князя. Их поддержали новгородцы и произошел длительный конфликт, в который вмешался Костромской князь Василий «Квашня».      
      Видимо, обретя любовь к литвинке  Айгусте,   он  вдруг почувствовал себя достаточно созревшим, чтобы  заняться  вопросами большой  политики.
      Василий «Квашня», выйдя из Костромы,   отправился в  Орду, чтобы настроить Менгу – Темира против брата, Ярослава Ярославича. Это ему удалось.
       Ярославу была вручена обвинительная грамота,  и тот покинул Новгород в большой обиде.
       Ярослав места не находил от гнева,  и, прибыв в Тверь, душу спасал молитвами, да тешил ловами. Однажды он   отправился на охоту к реке Тверце.      Отойдя от города на  дальнее расстояние, повернул к Волге,  и тут люди его увидели крест и хижину,  и удивилися зело,  и глаголили друг другу, что должно есть тут человек живой. Начали искать, и обрели  того человека.     Приглядевшись, узнали в нем отрока Григория.  И удивились ему, как  тот по пустыне бродише три года и более, и не видел его никто, и как же он Богом питаем был!
     Князь бросился к Григорию, прося прощения, и все, бывшие с ним, поклонились отроку низко.
- Прости меня, господине мой,  великий княже, что согрешил перед тобою, - в ответ поклонился Григорий в ноги князю, - но молю тебя и прошу, повели расчистить то место, где мы с тобою ныне пребываем, ибо так угодно Пресвятой Богородице.
     Великий князь, Ярослав Ярославич, повелел всем прежним людям здесь работать,  и мастеров собрать добрых к церковному строению.
     Прошло немного времени, как освятили тут церковь Успения Пресвятой Богородицы, и на освещение пожаловали князь Ярослав и княгиня его, Оксинья, и весь синклит князя, и трапезу устроили.
     Выстроили на этом месте монастырь, который назвали Отроч монастырь. Григорий постригся в том монастыре, и назван был именем Гурий.  Но немного времени пожил и преставился ко Господу и погребен был в своем монастыре. 
     Такова повесть о несчастной любви отрока Григория, о его господине, Великом князе Ярославе Ярославиче, и о премудрой княгине Оксинии, которые были современниками Федора Чермного ,  Ярославской княгини Ксении и её дочери Марии Васильевны.


22.ДОСПЕШНОЕ ОЖЕРЕЛЬИЦЕ.
    Венчание в храме Федора Стратилата закончилось. Молодые, взявшись за руки,  выходили из Костромского  храма  Федора Стратилата, где их благословили чудотворной иконой Федоровской Божьей Матери.  Айгуста только сейчас поняла, что все её страхи остались позади, что теперь никто не посмеет её  ни обесчестить, ни предать смерти.  Теперь она сама владела властью и могла повернуть дружину князя, взявшего её в жены, туда, куда захочет. Она обладала реальной силой. И ей хотелось творить добро.
    По широким  тканым дорожкам шла Айгуста навстречу новой жизни, держась за руку русского богатыря Василия Ярославича, брата  знаменитого  Александра Невского.  На выходе из церкви под ноги молодым упал человек, от которого веяло застарелым хмельным духом:
- Батюшка, князь Василий Ярославич, и ты, княгиня Августа, повелите от  оков освободить меня, недостойного, … Ради праздника! Ради праздника!
Человек тот гремел цепями, поднимая вверх руки, окованные железными браслетами.
- Пошел прочь, пьяница, - прикрикнул Василий Ярославич.
- Ради праздничка! Сколько же мне ещё страдать!
Айгуста сжала руку Василия Ярославича: 
- Кто сей человек, будет?
- Сыновец…. Василий, сын брата Александра…
- Сын Александра Невского!? …. Муж мой! Помилуй его. Прошу тебя, не откажи   в мой просьбе в такой день…
- Эй! Кто там?! 
Подскочил Пашка Рябой:
- Чего прикажешь, княже?
- Найди кузнеца, пусть раскуют каторжника.
    Процессия двинулась дальше, но тут к цветной дорожке приковылял слепец с огромной суковатой палкой в руке:
- Великий князь Василий Ярославич, -    воскликнул слепец, - милости прошу твоей!
- А этот,  слепой, кто? – испуганно прижалась к мужу Айгуста.
- Это Алекса, советник  Василия , ослепленный по приказу брата Александра.
- Господи,  помилуй! – перекрестилась Айгуста.
- О чем просишь, Алекса?
- Отправь меня  с купцами Новгородскими домой в Новгород…. За вас Богу молиться всю жизнь буду…
- Отправь его от нас! Отправь, Василий…- взмолилась Айгуста.
- Пашка! Слышал, что пожелала княгиня наша?
- Слышал, Великий князь.
     Василий Александрович и его друг, несчастный Алекса, наконец – то получили ослабу ради  свадьбы их господина,  Василия Ярославича, князя Костромского.
    После того, сын Александра Невского,  Василий Александрович, ведя жизнь неумеренную, стал  посмешищем  Костромы.  Даже непутная девка Татьяна не захотела связать с ним жизнь, и пряталась от него по соседям.   Появлялась в избенке Василия,  на  краю Костромы,  только, когда  дядя присылал  сыновцу  милостыню на кормление, хлебом да квасом. Будучи  завсегдатаем злачных мест  блудливой части Костромы, Василий Александрович прожил недолго.       
      Умер он в 1271 году,   презираемый и осуждаемый народом костромским.
      Волончун, вернувшийся из Костромы, застал  Лейлу  у постели Марии Васильевны в слезах..  Ярославская княгиня не могла поднять головы от подушки и, казалось, не сегодня – завтра отдаст Богу душу. Увидев Волончуна, княгинюшка будто,  обрадовалась и,  слабая улыбка  появилась на бледном личике.
- Волончун, отправь  в Орду к князю Федору привет от меня прощальный, - Мария вынула из-под подушки  вышитое шелепетьё.
- Что сиё есть, княгиня? – наклонился к  ней Волончун. 
- То доспешное ожерельице. Златом и серебром по алому бархату. Сама вышивала. Скатным жемчугом покрывала…  Пусть доставят князю Федору, и скажут, чтобы поспешил домой, что я его дожидаюсь. Не умру, дождусь,   пока не придет он ко мне
     Мария так долго говорила, что испарина выступила на её высоком лбу. Она откинулась на подушки и закрыла глаза.
- Поспеши, Волончун, а то  не успеет мой князь….
      Волончун взял в руки  бархатный широкий воротник, украшенный золотой и серебреной нитью, пригляделся. Две птицы вышиты на  сторонах  ожерельица. Клювики их трогательно вытягивались навстречу друг другу, будто они целовались
- Только вот одна ножка короче другой…., - прошептала Мария, - так вышло….
     Комок застрял в горле Волончуна. Он спрятал воротник за пазуху, вышел в сени, позвал Лейлу.
- Найди Лукию борзо.
- Княгиня Ксения браниться будет. Никому не велит к дверям  подходить, ничего для Марии не велит делать.
- Ты для меня сделай….
- Для тебя чего хочешь сделаю, только прикажи….
     В ту же ночь татарин Буга, оседлав любимого коня, и взяв на смену ещё пару  лошадок, вышел  из Ярославля и взял направление на Ростов, Переславль, а после них уже  и в вольные степи, в самое сердце Золотой Орды, Сарай – Берге.

 
23.  СПРАВЕДЛИВАЯ ЦАРИЦА.
      Татарин Буга, завернул к  Петру Царевичу Ордынскому, рассказал о службе, что должен исполнить для княгини Марии Васильевны, и получил от него старую золотую пайцзу с печатью хана Берге. Ту пайцзу Петр хранил  в память о  далеких днях службы у Энже – ханум.  Сейчас он с сожалением отдавал её Буге, но  надо было выручать  несчастную женщину, которую  так жалел его анда Филюшка.   Теперь Буга  понесется, как гонец – стрела и никто не имеет права его задержать. 
      В  Сарае Буге указали на православную церковь, и через некоторое время Буга встретился с епископом Феогностом.  Рассказав епископу Сарайскому, кто он,  откуда и зачем прибыл, Буга, попросил совета мудрого человека.
     Епископ Феогност возглавлял  Сарайскую и Южно – Переславскую епархию.  На него были возложены высокие обязанности внешних сношений с православной церковью Византии,  он был близок к ханскому двору и часто передвигался вместе со ставкой хана, когда тот  откочевывал от своей столицы.
     Епископ Феогност поведал Буге, что князя Федора нет в Сарае, что уже не первый год тот воюет на Кавказе,  и  войне той конца не видно. А передать  гостинец князю от жены можно  будет только тогда, когда он вернется из похода.
      Буга  понял, что ему придется возвратиться домой, не исполнив  поручения княгини Марии.
     Поникнув головой, шел он по городу, направляясь на базар, и тут к нему подскочили какие – то люди с  лицами, укрытыми повязками с прорезями вместо глаз. Они схватил его под руки, заткнули рот тряпицей,  и поволокли к открытому пологу  шатра.
«Ох! Лихо, - подумал Буга, - ни за полушку  пропаду!»
Его бросили в пыль, ловко    срезав  с пояса, мешочек с деньгами.
Из шатра вышел  грозный чиновник и сел на  невысокий пуфик:
- Освободите ему рот. Говори, кто ты и чей раб будешь?
- Я не раб. Я вольный татарин Буга из Ярославля.
- Ты оттуда, где побили численников и не дали дани? Тебя следует казнить.
- Я не виновен. Меня самого тогда прибили и едва жизни не лишили!
- Обыщите его.
Турхауды,  в черных повязках вместо лица, набросились на Бугу и,  обыскав его, вытащили из-за пазухи   доспешное ожерельице княгини Марьи.
- Не троньте! То не моё имение!
- Теперь не твоё, это правда, - ухмыльнулся грозный чиновник, рассматривая  драгоценную находку. Пощелкав языком:
- Це, це, це, - засунул  рукоделие за пазуху.
    В тот же миг заиграли трубы, забили барабаны, и на площадь ступила процессия. Впереди шли   рабыни. Они несли  предметы, принадлежащие царице:  пелены из тончайшего хлопка, множество сосудов с маслами, шкатулки с ароматическими веществами, гребни и различные  скрепки для укладки волос в высокую прическу.      Следом за рабынями  чернокожие арапы огромного роста несли  носилки, в которых  восседала Великолепная Диджекхатунь.
-    Царица! – выдохнул один из турхаудов.
    Буга понял, что  это его единственный шанс выжить и,  заголосил на всю площадь:
- Я Буга из Ярославля! Я Буга из Ярославля! Спаси, госпожа царица милостивая!
     Диджекхатунь услышала только одно слово, заставившее сжатья её сердце: «Из Ярославля!» 
     Процессия остановилась, и Диджек-хатунь сделала знак, чтобы  вопивший  на всю площадь человек,  подошел к ней.
     Буга, не поднимаясь с земли, пополз к  спасительным носилкам.
- Великая царица, вели говорить недостойному слуге твоему   Буге – татарину.   Госпожа,  царица милостивая! Спаси Бугу – татарина! 
Царица взглянула на сидящего на пороге шатра чиновника,  и брови её нахмурились.
- Великая царица, этот недостойный раб искал здесь Энже – ханум. Он опасный человек, это соглядатай! – попытался очернить Бугу буюрук.
- Что делаешь ты здесь, в Сарае? Говори, Буга – татарин  из Ярославля?
- Я  прибыл в Сарай, чтобы разыскать здесь моего господина, князя Федора Ростиславича, -  при этом имени  в сердце царицы  разлилась теплая волна, -  А этот буюрук  старый, велел схватить меня,  и всё забрал, что было у меня. Верно совсем  – ума кончал. Пятьдесят лет прошел, у него ума назад пошел, - от волнения Буга перешел на ломанный русский язык.
- Что взяли у тебя люди Кутулубая? – Чичек назвала чиновника по имени.
- Кошель с деньгами и…..
- Великая царица! – перебил Бугу Кутулубай, - В Ярославле чернь побила численников и царских слуг!
- Не верь слухам, великая царица! Враг  льстивый наговор творит. Убили только Зосимку – вероотступника, что веру христианскую сменил на веру магометову.
- Великая царица, эти  нечестивые от дани уклоняются! – пытался перекричать Бугу, перепуганный Кутулубай.
      Неуплата дани – самый большое преступление  против хана. Кутулубай знал,  как  вернее обвинить несчастного Бугу. Но царица,  будто не слышала его слов.
      Кутулубай бросил в пыль кошель, который только что срезали его люди, а вышитое ожерельице  попытался подальше затолкать  за пазуху, но,  заметив пристальный взгляд царицы, протянул его Буге:
- На, возьми!
- Что это, Буга? – проявила интерес царица.
- Велела мне молодая княгиня наша,  Мария Васильевна,  передать  супругу своему князю Фёдору доспешное ожерельице, что сама вышивала для него, скатным жемчугом покрывала, да не велела никому, окромя князя показывать, а я, грешный,   не исполнил её наказ. Хоть и не моя вина вышла!
- Князь Федор в походе. Аль не знала княгиня Мария? – удивилась царица.
- Захворала вельми княгиня, да так сильно, что не хочет и выздороветь!  Не ведает она, что князь в походе.
- Что еще повелела тебе госпожа твоя?
- Велела сказать князю, что скоро белый свет покинет.  Смерть уже,  говорит, за плечами стоит, просила поторопиться князя Федора.
- Кутулубай, выдай Буге ярлык, чтобы беспрепятственно шел он до дома. А диковинку  для князя Федора мне отдай. Я сама ему передам, когда он возвратится из похода.
- Благослови Христос тебя, справедливая царица, дай тебе Господь здоровья, и защити тебя Пресвятая Богородица.
    Буга упал головой в пыль, и лежал так, не поднимаясь, пока процессия не прошла мимо.


24.ИЗ СКИТА В МОНАСТЫРЬ,
    Петр трусил на своем конике по берегу озера Неро и думал, какие слова найти, чтобы  рассказать Филюшке всё, что узнал от Буги – татарина о Марии, княгинюшке Ярославской.
-    Э-э-э… Как сказать другу,   что Мария больна и совсем не хочет выздороветь, - нараспев бормочет Петр, -  Э-э-э…Как сказать Филюшке , что  за  князем Федором,   послала Мария гонца….  Э-э-э… Как сказать, что  женщина, которую  любит мой анда,   не сегодня – завтра простится с жизнью.  Так Буга сказал-л-л-л.
     Петр напевал эту грустную дорожную песню,  и не переставал думать, хорошо или плохо будет, если он расскажет ярославские новости Филюшке.
    Подходя к заветному месту, увидел, что по берегу озера вьется заметная тропка. Чьи – то ноги вытоптали траву и  проложили путь к скиту Филюшки.
     У самого скита увидел  двух женщин, сидящих на поваленном стволе большого дерева. Чуть подальше ещё двоих.
- Что за чудеса?! – подумал  Петр и спешился.
На полысевшей полянке никого не было…
- Эй, где мой друг Филюшка?  Твоя моя спрашивает, почто, баба,  тут сидишь? 
- Старца ждем…   За советом мудрым пришли…, - поклонилась одна из женщин Петру.
Петр подошел к  лазу в землянку, постучал:
- Эй, Филюшка, Петр пришел, анда твой!
Застучала колода лаза, из темной глубины землянки показалась голова Филюшки:
- Петр! Здрави будь, друже…
- Тебя там  бабы дожидаются….
- Ах, Петр, кто-то  выдумал басню, будто я старец мудрый… За советом идут, за помощью… Я сам не смог себе помочь, а чужим людям и тем более не знаю, как  душу успокоить… Не могу  облыжничать.  А они, несчастные,  уверились в небыль, в обман впали….  Здесь не могу больше оставаться. Людей много. Идут и идут каждый день. Петр,  ты меня с собою звал в монастырь, помнишь?
- Звал, Филюшка, ох, как звал! – обрадовался Петр.
- Я пойду с тобой, коли,  ты не передумал!
    От радости такой, Петр совсем забыл, зачем пришел к другу и ничего ему не сказал о ярославских  делах.   
     Филюшка  покинул скит и устроился на житие в Ростове, в монастыре Петра и Павла, что построил Петр – Царевич Ордынский. А о судьбе Марии Васильевны узнал  намного позже, когда  оставалось молиться только за её  бессмертную душу.

 
25. ПОКОЙ И СМИРЕНИЕ.
    Яким, у которого  Анастасия  была в услужении,  приглядывался к  ней,  находя в ней черты всеми забытой рабыни, Верлиоки.  А нравом     молодая женщина была строга, горда, независима. На приставания Якимкины отвечала таким негодующим  взглядом, что он терялся.
- Вылитый батюшка,   князь Василий, - ворчал Якимка, исподлобья  глядя на служанку, - нет, не соврал Зосимка. Похоже,  правду глаголил, что Анастасия княжеская дочь.
    Попытался  Якимка заставить Анастасию его в бане  выпарить, да  заупрямилась девка.  Баню истопила, пелены приготовила, мыльников нарвала,  в кипятке заварила, а спину тереть отказалась:
- Не пристало незамужней женщине грех водить с неженатым мужем.
- У меня вон сколько рабынь, Анастасия, каждая за честь сочтет со мной в баню сходить и  постель мне выстелить….
- Я не рабыня, я вольная жена… , - сказала, как обрезала.
- Ох, ох, - застонал Якимка, - Спина дюже разболелась, постегала бы веничком….
- Ах, ты черная немочь! Пес лукавый!  Да коли я в руки веник возьму, ты всю жизнь хрюкать будешь…
   Не на шутку  испугался Якимка, и больше не приставал к Анастасии, зная, что  волховать  может девка, ведь мать её была  чудских кровей. Стал относиться  к ней наособицу, и  другим слугам в обиду не давал.

    О том, что знал тайну рождения Анастасии, хитрый боярин молчал. Время не пришло.    
       Когда Марии Васильевне стало совсем худо, приказал Анастасии  у постели её сидеть и обо всем докладывать ему.    
      Анастасия, узнав когда – то от  непутевого Зосимушки,  что Мария её сводная сестра,   теплом своим делилась с родной душой.
- Господи, что же ноженьки – то холодные такие! – причитала Анастасия, растирая в своих ладонях ступни Марьюшкиных ног.
- Вот  сбегала к старой Маре, она носки для тебя связала, - натянула Анастасия белые носочки из  козьего пуха на ноги сестре.
- Пушистые…. Смешные…., - едва улыбнулась Мария.
- Посмеёмся вместе. Что ж унывать – то…, вот рученьки отогрею…. Такие беленькие, пальчики тоненькие…Да что ж это, кровь – руда,  куда девалась?
- При родах много крови потеряла….
- А я вот тебе крапивы заварю, выпьешь -  будешь румяная, да ладная…. Князь Федор придет из Орды, не узнает свою княгинюшку… Гостинцев привезет…
     Анастасия видела, что жизнь уходит из тела сестры, самой хотелось плакать, но  она старалась продлить   бытие Марии на земле: отвары  из целебных трав варила, снадобья сложные ведовством  умысливала, втирая в чуть  живое тело княгинюшки.
- Расскажи про то, как князь Федор  вернется, - просила Мария, и Анастасия  придумывала разные истории, чтобы заставить сестру жить…
- Почему тебя Настей – дурочкой зовут,  ты ведь  разумом  лучше многих, кого знаю…- спросила Мария .
- Так легче мне прожить, болезная моя,  так  никто не позарится на меня. А Господь  всегда подскажет какие слова,  кому сказать.
       Теперь они вместе ждали возвращения Буги из Орды. И дождались…
   Лукия вбежала в горницу, как  оголтелая:
- Буга вернулся!
   Мария встрепенулась, поднялась на подушках:
- Говори! Лукия! Говори! Видел он князя Федора? Когда князь домой придет? 
- Нету князя в Орде! В походе князь, на Кавказе! Хан послал его Дедяков брать.
- Как же так! На войне! Его же убьют… Убьют… , - Мария упала на подушки, и удушье перехватило горло. Она хрипела, хватаясь за грудь….
- Волончун! Позовите Волончуна! – заголосили девки…
     Когда прибежал Волончун, всё кончилось. Мария лежала на спине, с широко открытыми глазами. Долгожданный покой,  отражался в её ангельских чертах, и смирение:  «Знаю, знаю, что женщине нет места в Царствии Небесном, но Он, князь моей души,  был в моей жизни …, был…, был….,  и я тем уже  счастлива».



26. СЫНОВЕЦ МИХАИЛ.
    Новорожденный княжич Михаил Федорович наливался, как осеннее яблочко. Лукия кормила его грудью досыта и смеялась:
- Эка! Солощий какой!  Весь в батюшку Федора Ростиславича будешь. Ладный да  высокий вырастешь!
    Анастасия издали наблюдала за   племянником. Её, городскую дурочку,  не допускали к княжичу, будущему правителю Ярославского княжества.  А она  душой к нему стремилась,  жалела, так, как никого ещё в этой жизни не жалела.   Племянничек…. Сыновец…. Сиротинушка….
   Однажды,  когда Лукию разморило на солнышке, и уснула  тучная кормилица,  улучшила Анастасия минуточку, посадила  княжича на высокую грудь, прижала  к себе теплое тельце, и понесла его к   круче речной, Волжской:
- Смотри, княжич, смотри, Михаиле. Это всё земля наша Ярославская, краше которой нет на свете.  Великой рекой омываема, ветрами  полуночными  обвеваема, божьим небушком прикрытая,  дремучими лесами одетая, людьми добрыми изукрашена, оратаями вспахана, родит она  аржаной хлебушко, струит  сладко молочко, бьет ключами холодными, чистыми да прозрачными. Полюбишь свой край, свою дедину – отчину,  станешь защитником людям добрым, заступником перед ворогом.
    Кокушка с высокого княжьего крыльца увидела княжича на руках волховки, испугалась, засеменила мелкими шажками, запричитала:
- Ахти, Господи! Дурочка княжича  утащила! Случится родимчик с княжичем! Княгиня Ксения  голову снесет, не пожалеет! 
     К тому времени Кокушка совсем состарилась, усохла и только сидела на крылечке, грея   старые кости на солнышке.
- Настя! Настя!  Оставь  ребенка! Дурочка!

    Княгиня же, Ксения, подобрела, приняв на себя заботы о маленьком княжиче.  О  дочке же не вспоминала.
     Богу угодно, чтобы  хоронила она своих близких, а сама оставалась оплотом  княжества. Сколько смертей прошло через её сердце, сколько  скорби  приняла она в  душу свою, и кто  может знать, сколько горя ещё ждет впереди!  Одна отрада – княжич Михаил Федорович, наследник мужеска пола!
      Потому никого посторонних  к нему не допускала,  а назойливую Анастасию гнать велела от двора княжьего. Дурочку!


    В год 1271 на пятой неделе поста  произошло  затмение солнцу. Будто погибло оно до обеда,  и вновь наполнилось светом.  Что предвещало то знамение, никто не мог знать, только по прошествии немногого времени преставилась благоверная  княгиня Мария Михайловна, жена Василько Ростовского, героя Ситской битвы.
    По всему Ростову пели литургию.  Князь Борис и княгиня его Мария Ярославна и дети их,  княжичи Дмитрий , и Константин, и Василий  отстояли  службу в Княгинином монастыре. 
     Князь Глеб не  смог быть на похоронах матери. В тот год призвал его к себе хан Менгу, и поручил выйти на подмогу  ярославскому князю Федору, и отправил его  на Кавказ.
      На похороны  подруги  прибыла Мария Ольговна, княгиня  Ярославская, мать благоверных князей Василия и Константина,  и сокрушалась  скорбно. Из трех невесток  Константина Мудрого, трех подруг, она одна оставалась  в живых. Ещё раньше почила  княгиня Надежда, жена Владимира Угличского. 
     А самой Марине Ольговне оставалось жить ещё девять лет. Отойдет она к Богу   1 марта 1280 года.
    
27. ВЛАСТЬ ИЛИ ЛЮБОВЬ К ЖЕНЩИНЕ?
- Что за облако пробежало по твоему лицу, моя царица?
Ногай  любил свою Бейлун и хотел, чтобы она  была довольна  им.
- Твоя сестра, Чичек,  столько получила подношений, будто это её заслуга в том, что отступник Берге был отравлен.   Она не хочет знать, что это я освободила Великую кошму для  Менгу и для неё.  Почему моих заслуг никто не оценил? – обиженно прошипела Бейлун.
- Не гневи свою душу, моя царица! Придет наше время,  и ты возвысишься до Великой кошмы и  будешь сидеть рядом с Повелителем мира, с Великим Ногай – ханом. Менгу не способен завоевать Вселенную, ему не дано исполнить наказ Чингисхана. Это могу сделать только я!
- Чичек-хатунь пригласила меня посмотреть её драгоценные подарки. Она захотела возвыситься надо мной!
- Каркает ворона и на беркута. Она не сможет  возвыситься над тобой. Не забывай, что её сыновья – Телебуга и Тохта  находятся у меня в аманатах ,  и ты можешь сделать с ними всё, что захочешь. Можешь предать злой смерти и  облегчить свою душу. Только пока они нужны мне живыми. 
   Ногай  чувствовал свою силу и влияние при дворе Менгу.  Все правители - улусники,   сколько - нибудь зависимые от власти хана,  искали у Ногая поддержку. Не были исключением и сыновья  Александра Невского – Андрей, князь Городецкий и Дмитрий – князь Переславский.  Предметом спора был для них Переславль – отчина и дедина, родовое гнездо  Александра Невского. Младший брат Андрей ни за что не хотел уступить  старшему брату права  владеть  этим старым городом. И оба  заискивали перед Ногаем
     Ногай уже не скрывал своего интереса к  власти в Золотой Орде:
-    Вот он  - белый город!  Вот он – золотокупольный Сарай!  Скажи, Дюдень, может ли Менгу, правитель   с оседлой душой,  повелевать вольными кочевниками!  Менгу забывает, что степь – его колыбель, а нухуры – люди длинной воли! Этот любитель красивых вещей и  тонких искусств  пока не ведает  о моём могуществе! От моря Хвалынского до берегов Днестра, и от Дуная  и до  восхода солнца   всё - Ногайская степь! А  люди, населяющие её,  прозываются  ногайцами! Менгу должен освободить  престол. Менгу уйдёт  вслед за  своим братом Берге в землю предков. Ибо так хочу я - Ногай! А я – твой зять, Дюдень! Хочешь, чтобы твоя дочь – Бейлун была  Повелительницей мира! А, Дюдень!?
    Дюдень хотел. Он слушал Ногая,  и  его сердце ликовало – ведь он приходился тестем  такому могущественному человеку!
    А Ногай  подбирал нужные слова и  в разговоре с Телебугой и Тохтой, сыновьями Менгу:
- Вы молоды, тегины, и не знаете, что когда - то я начинал с того, что предводительствовал всего  десятью тысячами воинов. Я был просто темник. Но я хотел иметь свою орду. И  теперь орда Ногая самая могучая в  Кипчакской степи. Запомните - ничто не может быть желаннее власти.
- Желаннее власти может быть только любовь к женщине, - открылся Ногаю сладколюбец Телебуга.
- Нет, Телебуга. Слаще, чем любовь к женщине может быть  только власть над себе подобными, - возразил Ногай.
   Но  смышленый Тохта не был согласен ни с братом, ни с  Ногаем. Младший по возрасту, он был максималистом:
- Есть  нечто слаще  власти и  выше любви к женщине.
- Скажи, Тохта, что же это такое? – Ногай был  удивлен словами мальчика Тохты.
- Я потом, когда – нибудь  тебе скажу, - улыбнулся Тохта.
- Ты становишься опасным, Тохта.
- Пока я твой темник  можешь не опасаться,  я остаюсь верным тебе.
    Ногай зябко передернул плечами. Тохта,  становится опасным попутчиком в степи.

28. В ПОИСКАХ ГАРМОНИИ.
    Менгу, рано  познавший женщин,  к середине жизни стал чувствовать  усталость от любовных  ласк. Его ничто не  приводило в восторг, ничто не  удивляло, ничто не возбуждало  плоти.  В  дальних сокровенных покоях наложницы и рабыни умащали тело повелителя ароматными маслами,  щекотали его пятки страусовыми перьями,  поили  любовными нектарами. Или – чут – сай, был не только хорошим  советником в делах политики, но и тонким ценителем  искусств и женской красоты.
- Мужчине твоего положения, Великий Менгу – Темир, необходимо следовать наставлениям досточтимого Дун Сюаньцзы. 
- Ваши китайские императоры слишком серьезно подходят к искусству и приёмам  любви. Иногда я чувствую себя таким усталым от интриг и «замятни» в моих улусах, что гармония мне уже кажется недостижимой.
- Но досточтимый Дун говорит, чтобы достичь гармонии,  мужчина должен быть вдвое старше женщины. Или еще старше.
    Разговор на эту  деликатную тему  двум мужчинам не удалось довести до конца. Послышались звуки труб. Они трубили победу.
- Что там такое? – Менгу  был недоволен, что такой серьезный разговор был прерван.
Или- чут-сай выглянул за дверь и вернулся к хозяину:
- Господин мой, прибыли  ямчи с Кавказа от князя Фёдора. Хорошие вести, государь.
- Вели войти.
    Или – чут - сай  знаками дал распоряжение накинуть на хана стеганый дэл, и приказал всем женщинам удалиться. После чего открыл дверь покоев и пропустил вперед себя гонцов  с Матвеем во главе.  Матвей, увидя хана, упал на колени, за ним последовали его товарищи:
- Великий хан приказывает вам говорить, - распорядился китаец.
- Господин Великий хан, посланы мы к тебе, что бы сообщить, что князь Федор низко кланяется тебе и передаёт  известие, что город Дедяков пал, его жители пленены,  прочие ясы  покорно  просят твоей милости и готовы платить такую дань, какую ты на них возложишь.
- Как скоро князь Федор с воинами будет здесь? – поинтересовал-ся хан Менгу.
- Два поприща  до Сарая.
- Распорядись принять победителей, - Менгу кивнул Или – чут – саю.
- Великий хан с радостью принял ваше известие. Вы можете идти.
    Матвей со товарищи облегченно вздохнули, когда оказались за пределами  ханского покоя.
- Чингисхан подобный Богу, посылает небесное воинство на подмогу твоим воинам.  Ты, великий хан, соблюдаешь законы Ясы, потому  Небо дарует тебе победу,  – слова мудрого китайца прозвучали, как  похвала хану.
- Однако, Ярославский князь сдержал слово. Посмотрим, какой сайгат он приведёт, - Менгу, явно, был доволен.
- Юные аланки стройны, как горные козочки,  их брови черны, а кожа столь нежна и тонка, что сквозь неё видно,  как пульсирует в их жилках кровь. Я  уверен, что эта  победа принесёт тебе гармонию в любви, великий хан.
   Или-чут-сай не успел закончить последнее слово, как за дверями ханского покоя послышались крики, и голос Юлдуз уже на самом  пороге прокричал:
- Я прикажу голову тебе отрубить! Не смеешь мне запрещать!
   Или – чут-сай  не успел подойти к двери, как она распахнулась и в покой влетела запыхавшаяся  принцесса Юлдуз.
- Отец! Скажи, гонцы  прибыли от князя Фёдора? Какие вести принесли они тебе? - ласкаясь к отцу, Юлдуз требовала ответа, -  Скажи.
- Царевне не должно входить в покои мужчины без приглашения, - наставительно начал китаец, -  Во дворце должны все  строго блюсти церемониал,  пора  забыть о кочевом  укладе.
- Я пришла к отцу!    Ты не смеешь мне препятствовать, или я могу разгневаться!  Тогда ты узнаешь страх! – оборвала старика Юлдуз, - Скажи, отец, скоро ли закончится поход на ясов? Когда твои вои  будут здесь? Что сказали тебе гонцы? Где сейчас князь Фёдор?
- Князь на пути в Сарай в двух поприщах отсюда.
- В двух поприщах! В двух поприщах…Отец, я прошу тебя… я хочу быть женой князя Фёдора. Зачем смотришь на меня так, будто я ресница в твоем глазу или заноза в зубах?!
- Олжо – катунь? – хан даже подавился своими словами, - Юлдуз,  не пристало царской дочери быть второй женой князя покоренной страны.
    Последние слова  хана услышала Диджек-хатунь, входящая в покои мужа. Она тоже решила узнать, какую весть принесли гонцы хану:
- Что слышат мои уши? Юлдуз, о чём ты просишь отца?
- Я  прошу отца, что бы он дал согласие на брак мой с князем Фёдором Ярославским.
Диджек-хатунь почувствовала, что её будто поразил внезапный гром. Она смотрела то на дочь, то на мужа, то на Или – чут – сая:
- Разве это возможно?
    Чуткое ухо китайца уловило слезы в голосе  царицы, но он не поверил своим ушам. Менгу тоже  заметил  волнение, с каким говорила  его жена, и ревность слегка тронула его разум. Но влюбленная девочка не замечала ничего:
- Ты прекраснейшая из женщин, ты моя мать.  Разве ты не любила так, как я люблю!
Юлдуз наступала на мать, не желая  лишаться счастья.
- Когда?    Когда это случилось? – всё ещё не веря своим ушам, допрашивала Чичек свою дочь.
- Когда?  Мне теперь кажется всегда. Всегда!  С того самого  раза, как я увидела его. Он стоял среди наших кочевников цзубу , будто  лев в стае обезьян. Когда приходит утро, я знаю, что живу, потому, что жив он. Когда я пью воду, мне кажется, что я целую его губы, потому, что я жажду этого,  когда  из упругого лука вылетает стрела,  это моё сердце стремит к нему. Всё на свете имеет право существовать, только потому, что он живет на этом свете. А, когда ветер степи доносит его голос, мне кажется…
- …что нет прекраснее мелодии, чем звуки любимого голоса, - подхватила Чичек страстную речь дочери.
- Да. Да. Да. Отец, если ты воспротивишься моему желанию, ты погубишь меня!
      Ни Менгу, ни, тем более, Диджек-хатунь не знали, что отвечать. Нашелся Или – чут-сай:
- По законам русских, кои они унаследовали от  древних славян, в день совершения брака, жена  должна разоблачить ноги мужа,  снять с него  обувь, тем самым признать свою покорность перед  господином. Для  ханской дочери это унизительно.
- И ты хочешь лишить меня счастья  обнять его ноги,  положить свою голову ему на колени, прикасаться к нему, быть покорной ему.  Даже умереть от его руки – великое счастье, и ты хочешь лишить меня всего этого? – и дыхание Юлдуз перехватила судорога.
- Девочка созрела для замужества?! –  горько удивилась Диджек-хатунь.
- О! Прекрасная Юлдуз,  соискателей твоей руки найдётся великое множество  среди  наследников крепких  держав, королевств и царств. И каждый из них будет счастлив, взять в  жены дочь могущественного хана, чтобы породниться с Золотой Ордой, - вкрадчиво начал увещевание Или – чут – сай.
- Мне несносны твои советы! Они для мертвецов, посаженных на кол! – отвергла  слова Или – чут – сая     Юлдуз.
   Диджек-хатунь,  наконец, справилась с волнением:
- Князь Фёдор идет сюда с победой?
- Да! - воскликнула Юлдуз так, будто это была её личная победа.
- Он ведет в Сарай сайгат?
- Да. И очень большой.  Уже меньше, чем через два поприща он будет здесь! – радость владела  дочкой хана.
- Победителей следует одаривать. Так я говорю, Или-чут-сай? - Чичек повернулась к Или – чут – саю.
- Мудрая Диджекхатунь всегда говорит правильно, - склонил голову китаец.
- Сделай князю подарок, дорогой Менгу, и угоди дочери. Отдай  Юлдуз  победителю  в жены.
   Это был маневр, которым царица отводила от себя все подозрения.
- О! Моя добрая мать, ты всех лучше на свете,  – Юлдуз бросилась на шею Чичек.
- Ты знаешь, что я всегда слушаю твои советы, но князь Фёдор мой данник и улусник. Это ли жених для моей дочери! – возразил Менгу.
- Освободи Ярославль от уплаты дани и дай Ярославскому князю волю. Потеряешь данника, приобретешь доброго соседа, - находчивость Чичек поразила всех.
- Теперь я знаю, почему тебя зовут мудрой. Я так счастлива! – зажмурилась от радости Юлдуз.
- Рано радуешься, Юлдуз.  Пойдем - ка, девочка, со мной.  Я расскажу тебе Алан - тобчи  – Золотую притчу о том, как затерялись  ключи от счастья женского в расщелине горы Бурханхалдун, далеко отсюда, на востоке, откуда родом  пошли все  и ты,  и я,  и все наши прародители. И, когда поглотила Бурханхалдун ключи от счастья женского, жизнь наша стала подобно жизни вши.
- Нет, я не буду слушать такую притчу. Не хочу. Не хочу.… Я лучше оденусь в соболя, что подарил мне Фёдор, и буду ждать его прихода в Сарай.
    С этими словами счастливая Юлдуз убежала в свои палаты обширного  ханского дворца.
- Господин мой, однако, я пришла в твои покои, что бы поделиться с тобой моими сомнениями, - вкрадчиво начала свою речь Чичек.
- Что может тревожить мою Диджек-хатунь?
- Твои сыновья Телебуга и  Тохта,   не слишком ли преданно служат моему брату Ногаю? Слишком усердно он кормит их человечьим мясом. Они пьют росу и носятся  против ветра. У волчат прорезались клыки,  и течет слюна. Не пришла ли  пора  вернуть их в Сарай?  Помысли об этом. …Однако, я покидаю твои покои, господин мой, надо быть готовой к встрече победителей.
«Вот так всегда, - думает Менгу, -  не настаивая на  своём, принесет тревожную весть и удалится. Однако, сыновей пора приблизить к своей кошме.  Школу они прошли у Ногая хорошую. Такие темники пригодятся здесь».
-    Мудрая женщина думает одно, говорит другое, а делает третье, будто  прочитав мысли господина, посетовал  Или – чут – сай.    Менгу   задумчиво кивнул головой.

29. ДОЧЕРЬ ЯРОСЛАВА ЯРОСЛАВИЧА.
     В Ярославль прибыл гонец от Твери с печальным известием, что  Великий князь Ярослав Ярославич будучи на ловах, упал с коня на быстром скаку и повредился костьми. Великая княгиня Оксинья слезно просит княгиню Ксению направить в Тверь Волончуна, а больше надеяться не на кого.  Только на Господа да на  искусного балия. 
    Ксения послала в Городище Дивеевское за Волончуном. Прибыл он борзо, уже собранный в путь – дорогу дальнюю.  Отец Прохор  благословил  литвина на дело  доброе, и отряд дружинников  выступил с княжьего двора. Выехав за широкие   башенные ворота, Волончун увидел маленькую фигурку,  под придорожной березкой. «Лейла!» - ёкнуло сердце.
- Ты, что тут притулилась? – подъехал  к ней Волончун, и,  разволновавшись, завертел в руках плетку.
Лейла  взяла из рук литвина плетку и прижалась  щекой к  ладони  Волончуна.
- Путь твой долог и опасен, боюсь за тебя, Витас.
«Витас!» - так звала его когда – то Дануте и больше никто. Для всех остальных он просто Волончун.
- Я вернусь к тебе, Лейла….., - Волончун ударил  сапогами под бока  коня, и тронулся вскачь.
Догнав отряд, Волончун, опустил поводья, и отдался  пленительной мысли о красоте Лейлы, душу тешили её слова тревоги за  него, одинокого, и уже не молодого человека.
     Поздним вечером, когда зажглись звезды,  вооруженный отряд, сопровождавший искусного балия, спешился на лесной опушке.
Развели костер, сварили теплое питьё, и в то время, как начали черпать  сбитень, послышалось ржание коней, треск  сухих веток под чьими – то быстрыми ногами. Люди насторожились: кого нелегкая несет?
Из темноты выступила маленькая фигурка женщины.
-    Лейла! - выдохнул Волончун.
- Что прилучилось,  и кто послал тебя к нам, женщина? -  Волончун двинулся навстречу, придавая строгость голосу.
- Ты плетку забыл…., - Лейла протягивала  ременную плеть, что оставил Волончун в руке её.
   Волончун  протянул руку за плетью, и,  не выдержав напряжения чувств, вдруг обхватил  девушку  могутными руками и сжал в объятьях.
- Я твоя, … только твоя, Витас, Витас, - шептала она горячо, страстно, прижимаясь  к его груди.

    В Тверь въехали, идя рядом, стремя в стремя. Тверичи разглядывали юную  спутницу ярославского балия и шепотом передавали друг другу, что  зело похожа девица на бывшую княгиню Ярославову. Чудо, как похожа!
     Волончун  осмотрел князя, нахмурился.  Помощь его уже не нужна была  страдальцу. Ярослав лежал с закрытыми глазами, превозмогая боль:
- Грешен я, грешен. Бог наказал,…  - едва шевеля губами,  прошептал Ярослав, -  Ладу, любовь свою первую не сберег, а Оксинью у верного человека, отрока Григория,  отнял. Грешен, Господи!
    Волончун  видел, что бессилен уже и опечаленный смотрел в глаза умираюшего князя. Лейла подошла к изголовью, Ярослав открыл глаза,  взгляд его обострился, лоб наморщился, будто вспоминая что-то:
- Лада, ты пришла за мной! Я скоро, я сейчас…
Оксинья упала на край одра, запричитала:
- Князь мой милый! Воззри, воззри на меня! Промолви слово! Неужели забыл меня? Кому супругу свою приказываешь, на кого сына своего оставляешь!
   Пришла старая нянька, что была с Ярославом и Ладой  в год битвы с Неврюем под Переславлем. Глянула на Лейлу., стоявшую  у изголовья князя  Ярослава,  и  пала на колени.
- Чадушко моё милое! Марьюшка! Как же Господь привел тебя к одру отца твоего! Посмотри, дочка, то батюшка твой на одре лежит!
  При виде старой няньки Лейла вспомнила,  как её отбирали  из рук доброй женщины.
- Батюшка? Батюшка мой!
    Но Ярослав уже не слышал слов дочери.
   Смерть Ярослава Ярославича в 1272 году  обозначила вступление на  Великий Владимирский стол следующего по очереди старшинства князя – Василия Костромского, самого младшего из сыновей Ярослава  Всеволодовича Второго.
    Волончун в тот же год женился на дочери Ярослава Ярославича. Она была уже не Лейла, а Мария Ярославна, княжна Тверская. 
    Получив на кормление землю на границе Твери с Ярославским краем, зажили мирно и благородно. В Ярославль Волончун наезжал редко, помнил легенду о том, что поверженный Велес на  тысячу лет  наложил проклятие на город и лишил его жителей счастливой любви. Но в душе  жила уверенность, что придет время,  когда минует заклятое тысячелетие,  и  рассеются чары  Велеса, вот тогда он, Волончун, обязательно появится в этом городе и познает здесь счастье, о котором мечтал всю жизнь.
-   Я вернусь! Вернусь….  Пусть пройдут сотни лет… Я вернусь!


30. ДАЙ ТЕБЕ НЕ ВЕДАТЬ МОЕЙ ПЕЧАЛИ!
     Князь Федор возвращался с Кавказа не один. Год назад к нему на подмогу  хан Менгу – Темир отослал  Белозерского князя Глеба Васильковича.
      Глеб Василькович был старше Федора, опытнее в вопросах ратных, но нравом весел и  добр.  За плечами Глеба Васильковича  был не один поход во внутреннюю Монголию, и  в Китай, куда ходил он по  старому  Великому шелковому пути.  Хорошо   помнил Белозерский князь древние города Хиву, Бухару, Самарканд, Ургенч. Вновь и вновь переживал, рассказывая Федору, как  передвигался по колено в песке через  страшные пустыни Каракум и Кызылкум, терял друзей – дружинников в мертвых солончаках, пересекал  равнины, покрытые сопками, и взбирался на высоты  священного Памира.   Многое повидал в жизни, многое знал и умел, и полюбился князю Федору.

       За тот год, что  провоевали князья на Кавказе, они  сдружились. Там же, на Кавказе,  получил Глеб Василькович  весть о том, что княгиня его, Феодора – Алголь, родив второго сына, которого назвала Михаилом, в честь  русского прадеда, Михаила Черниговского,  умерла в Ростове, а епископ Игнатий положил её тело  в Ростовсколм храме Успения Богоматери. 
           Сильно опечалился Глеб Василькович, и тут князь Федор  нашел слова утешения и предложил осиротевшему князю своё побратимство и  просватал вторую дочку свою за сына Белозерского князя, Михаила Глебовича. Два младенца, волею их отцов,   были объявлены  женихом и невестой
  Так породнились князь Федор Ярославский и князь Глеб Белозерский.


    Аланский город  Дедяков сопротивлялся долго. Двадцать лет  безуспешно монголы пытались захватить  его.  Окруженный со всех сторон врагами,  на выжженной земле, Дедяков был неприступен. За двадцать лет аланские женщины народили уже третье поколение защитников. Дети рождались, чтобы с молоком матери  впитать  твердость духа и ненависть к захватчикам.
 Аланский царь Баракад всё чаще задумывался о судьбе своего народа,  остатки которого засели в крепости Дедяков.
     Продолжать жить на выжженной врагом земле, значило   обречь   потомков своего рода на медленную голодную смерть. Когда  послы от князя Федора и князя Глеба Васильковича  явились перед Баракадом и предложили  сдать умирающий город, а самим аланам с семьями переселиться на северные земли Верхней Волги, царь Аланов неожиданно согласился на их предложения.  Дедяков открыл городские ворота  русской армии.

    Захватив большой полон и сайгат, князья побратимы возвращались в Сарай – Берге, а слава о их победе, летела впереди.   
Аланскому царю Баракаду русские князья оказали  честь,  на привалах приглашали к своему костру, угощали из своего походного казана.
Однажды утром князю Федору сообщили, что царь Аланов исчез из  лагеря. Федор разослал вооруженные отряды на четыре стороны  степи. К вечеру один за другим отряды стали возвращаться ни с чем. И только последний отряд, припозднившись, привез на крупе одного из коней обезглавленное тело Баракада.
- Кто посмел!? – вскричал Федор.
- Того не знаемо, - ответствовали его воины.


  А  Сарайский майдан готовился  к встрече победителей.  На главном месте, предназначенном для Менгу и Диджек-хатуни,   разложили подушки, расставили  кубки и  золотые блюда с фруктами.  Рядом  построили возвышение для ханских и вельможных жен, где  всех выше должна  была восседать дочь Менгу – Юлдуз. По сторонам  приготовили места для  знати, среди коих  принимали Ногая, а на самой земле  постелили серые валяные кошмы  для князей – улусников и их свиты.

   Менгу – Темир, восседая на самом верху  пирамиды,  разговаривал в полголоса с Амраганом.
- О, мой повелитель, сыновья Александра Невского, князь  Дмитрий и князь Андрей  затеяли  борьбу за Переславль. Каждый из них хочет завладеть родной  вотчиной. Им помогает Ногай. И тому и другому выделяет полки. Русь разоряется от этих набегов. Пленников выводят из Руси, обращают в рабство, продают на рынках Кафы. Богатеют работорговцы из Европы. … Дерзкие воры, тати подорожные стремят к власти. 
- Амраган, плод пощады – сожаление. Ты сочувствуешь побежденным? – нахмурился Менгу – Темир.
- О, нет,  мой повелитель. Я сочувствую победителям. Для пополнения казны, тебе, о, хан, нужны земли не разоренные, а власть князей – данников должна быть истинной.  Если всё время ездить на жеребце, кобылица останется без жеребенка, так говорят у нас в степи.   Но  русские трудолюбивый  народ. Они  могут много  принести пользы хану,  занимаясь оседлым хозяйством.  Зачем резать кобылицу, дающую кумыс? – Амраган  убеждал хана, и в голосе его чувствовалась боль.
- Кстати, о кобылицах. Говорят, что  Москва разводит арабских скакунов и дорого продаёт в западные страны?
- Да, мой господин, в Москве добрые кони, но они не пригодны для войны.
     Разговор Великого хана и Великого баскака прервали маршевые звуки трубы, бой барабанов, и  первые рабы, вошедшие на  майдан, несущие в руках кованые доспехи, сабли, мечи, луки и колчаны со стрелами.
      За ними,  держа шаг, проследовали  рабы, несущие на головах блюда с серебреными и золотыми монетами, драгоценными камнями и жемчугом.  Люди, сидящие на кошмах, заахали, заговорили, раскосые глаза горели от восхищения. Ногай переглянулся с Бейлун    жадными взглядами.
     Прошли высокорослые  арапы и пронесли извивающихся питонов. Послышались резкие щелчки ударов бича: стражники гнали могучих, молодых пленников, связанных  волосяными веревками за шеи. Мускулы играли на голых телах, умащенных маслом.
   Вновь послышался звук  щелкающего бича. Удар бича о землю! Ещё удар! Ещё! На майдан ступили молодые пленницы. Впереди шла юная аланка.  Иссиня черные волны тяжелых волос прикрывали её наготу. Высоко подняв голову, она с ненавистью смотрела  на  татар, облепивших ярусы возвышений для  знатных гостей хана. 
- Это Нина, дочь царя Баракада, - шепнул на ухо хану китаец Или – чут – сан.
Обнаженные красавицы шли следом за Ниной и уже совсем,  было,  покинули майдан, как на круг вырвался молодой татарин. Из полы стеганого дэла, он изъял отрубленную голову, поднял её за волосы вверх и  выкрикнул,  что было силы:
- О! Великий  Менгу - тимур!  Это я обезглавил царя аланов Баракада! Вот мой сайгат, который я принёс тебе. Такой сайгат, заслуживает много золота! Ты обещал!
- Кто этот несчастный? – Менгу склонился к Или – чут – саю.
- Это харачу – чёрная кость, о, мой господин!
- Родович низкого происхождения дерзнул лишить высокородного царя жизни и предстать передо мной?
    Юная аланка  услышала слова харачу о царе аланов. Обернувшись назад, она увидела в руках харачу голову отца. Как горная лань, женщина  отпрыгнула в сторону,  увернувшись от рук охранников,  выбежала на майдан и бросилась на молодого татарина:
- Ты грязный убийца моего отца! -  набросилась она на молодого татарина и вцепилась в его узкую грудь. Длинными ногтями, как  острыми  лезвиями рассекла загорелую коричневую кожу на его щеках. Темное лицо татарина обагрилось  кровавыми канавками.   К аланке  бросились трухауды, схватили её, оттащили от  перепуганного  татарина.  Она, извиваясь, вырывалась из их рук,  но турхауды сбили её с ног, и потащили за волосы  по земле. Менгу ахнул и пришел в негодование:
- Или – чут – сай, турхауды повредят ей кожу!
Или – чут – сай побежал в низ так быстро, как могли его старые ноги, крича на ходу:
- Осторожно! Осторожно! Не причините ей боль! Не поцарапайте кожу!
Турхауды замешкались,  и аланка вырвалась из их рук:
- Дайте мне раздавить  убийцу моего отца!   У меня не осталось братьев, что бы свершить кровную месть, я сама это сделаю! Я выцарапаю ему глаза, я зубами  сдеру с него его вонючую кожу!
Менгу вдруг показалось, что наступил момент, когда  он может  продемонстрировать своё великодушие перед юной аланской женщиной.
- Как посмел ты харачу, поднять ятаган  на царя аланов ?!
- Но мудрый хан, царь аланов – твой враг, значит и мой враг! Ты сам говорил, что будешь честить того, кто принесёт тебе голову царя аланов. Ты посулил много золота.
    Татарин был прав. И Менгу задумался на мгновение. Диджек-хатунь увидела замешательство мужа,  и что-то  зашептала  ему на ухо.
- Ты жаждешь золота?  -  усмехнулся Менгу – Темир, обращаясь к харачу, - Ну, что ж, я выполню своё слово, - Менгу сделал паузу, и кивнул  жене, - Я приказываю три дня чествовать  харачу. Пусть ест, пьет, чего захочет. Дайте ему прекрасных полонянок. Дайте ему золото.  А после  отрубите этому дерзкому голову, и отдайте  вместе с золотом его родичам. Я так велю!
    Молодой татарин не сразу понял, слова хана, а когда турхауды подхватили его под руки и потащили вон с майдана, он закричал:
- Не хочу золота! Оставь мне жизнь!
   Но его уже не слушали, потому что на майдан въезжали  победители – князь Федор Ярославский и Глеб Белозерский.
    Диджек-хатунь ахнула: она так давно мечтала увидеть князя своей души. Он был одет в золоченые одежды, и выбрит по – татарски, а  отличался от татар золотом кудрей и огромным ростом, да ещё красотой русской.
- Здрав будь,  блеск земного мира, могущественный хан Менгу – темир,  - проговорил Федор, и князья встали  на одно колено и согнули выю, - многие лета тебе, господин. Здрава будь,  прекрасная царица Диджек-хатунь,  сияющая мудростью и величием нрава. Здрава будь, юная и отважная Юлдуз, - Федор и Глеб отвешивали земные поклоны, в знак чести  и покорности  Великому хану.  - Пусть процветает царство, созданное Великим Батыем и хранимое Богом.  Великий хан Менгу – темир, я выполнил твоё поручение. Русские  дружины и твои вои покорили ясов и привели тебе сайгат. Табуны коней и кибитки с товаром, множество рабов и искусных мастеров для строительства  твоего стольного города пригнали мы в Сарай.
- Мы довольны, - Менгу – Темир  предвкушал  ночь новых ощущений с дочерью аланского царя, -  В знак признания ваших побед, я дарю вам половину того, что вы  взяли мечом.
- Благодарствую, великий хан. Воины  заслужили  награды  за бранный труд, и я разделю между ними  сайгат.
-     Вам   полагается  золотая пайцза  – знак высшего почёта.  На ней начертано имя Бога и царя, - продолжил Менгу – Темир.
- Силою вечного Неба, покровительством великого могущества,   если кто не будет относиться с благоговением к указу Менгу-хана, тот подвергнется ущербу и умрет лютой смертью, - прочел Федор текст пайцзы, -  О! Господин и повелитель, благодарим тебя за  щедрый дар. 
-   И это еще не всё. Как драгоценный подарок,  в память  о покорении Кавказа, я отдаю тебе, князь Федор,   в жены мою любимую дочь Юлдуз.
     Юлдуз обхватила щеки ладошками, закрыла глаза, и застыла, боясь спугнуть счастье. Диджекхатунь наблюдала за дочерью, и ей было жаль Юлдуз. Царица знала, что ответит  Федор.
- Тебе я, царь, кланяюсь и благодарю за честь, оказанную мне,  ибо нет создания чище и нежнее, чем юная Юлдуз.
С этими словами Федор, приложив руку к сердцу,  поклонился дочке хана, и продолжил:
-    Но там, на Кавказе я услышал песню гяура . Он пел:               
 
Что  скажу  я  о  прекрасной  пери,
Она,   как   роза,  набитая   в шёлк,
Но не расти, не цвести ей в моём саду.

Юлдуз не ожидала такого ответа. Она вспомнила, как мать её, Диджекхатунь,  предупредила:
-    Рано радуешься, дочка,  ключи от счастья женского поглотила гора Бурханхалдун, с глубокой расщелиной.
- О! Бурханхалдун! – девочка закрыла лицо руками. 
- Как посмел ты, улусник,  и слуга мой, пренебречь моим  даром?! Ты узнаешь мой гнев! – вскричал хан.
- Великий Менгу - Темир, ты достиг могущества и славы, имя твоё известно во  всем подлунном мире, ты свято чтишь свои законы и  Ясу, - возвысив голос, чтобы его было слышно всем, начал оправдываться Федор, -  Ты верен своему Богу.  И это достойно уважения. Я  же,   как и ты, мой повелитель,  поклоняюсь своему Богу и законам своей земли. Я венчан и имею жену, данную мне Богом.   Наша вера запрещает мне брать вторую жену,  это считается у нас блудом и большим грехом, даже если даёт её мне  сам Великий царь. Государь, если свершил я что-нибудь, достойное смерти, делай,  как хочешь. Ты судья справедливый – не ты будешь в смерти моей повинен, но я сам.
Юлдуз   не смогла вынести таких слов:
- Нет! Нет! – вскричала она.
Менгу не знал, что ответить и склонился к Или – чут – саю.
- Володеть государством, означает брать на себя заботу об исполнении законов подвластной государю земли. Князь Федор  исполняет закон.
- Ну, что же…. Ты, князь, достоин уважения  за твердость.  Я не гневаюсь  на тебя.  Но ты можешь выбрать себе другую награду, - смягчился Менгу.
- О, благородный Менгу – Темир, позволь мне, скромному служителю твоему, попросить у тебя грамоту. Хотим мы церковь Божию построить в твоём знаменитом городе Сарае, православный храм  Пресвятой Богородицы, в честь победы над  ясами. Дабы могли вои наши  и невольные пленники  Сарая свободно молиться  Богу Христу,  за твоё здравие, да за упокой души другов , что   погибли  в боях за Дедяков.
- Если вы жаждите труда, то я не велю чинить вам  препятствий. Стройте  храм  своему Богу.
Федор поклонился хану и ханше. Кланяясь Юлдуз, прижал руку к сердцу.
- Место победителей  среди моих тайши  -  указал Менгу – Темир место князьям.
- За то благодарствуем, великий хан.
Федор и Глеб прошли на место указанное Менгу – Темиром и сели рядом с баскаком Амраганом.
-    Э…, князь! – зацокал языком Амраган, -    Это большая твоя оплошность,  князь. Царевы даяния не отходят вспять. Отказаться от царской дочери! Смотри! Близ хана быть – близ смерти ходить.
- Никто из живых  предела своего не изведал. Смерти бояться,  на свете не жить. Хоть  отсюда  да послужу своему отечеству и вере православной.
- Русскому отечеству служить – скорбное дело.  У вас на Руси, что ни город, то князь, что ни князь, то война. Владимир, Суздаль, Новгород, Переславль – переходят из рук в руки. Князей много, а  истинно великого нет.
- Но есть вера православная.    На неё  уповаем в надежде, - склонился к Амрагану князь Глеб, одобряя смелость князя Федора.
       На майдан вышел юный Московский князь Даниил, сын Вассы и Александра Невского. Он  прибыл в ставку хана, с жалобой на братьев. Но понял, что здесь уже на него донесли, и теперь Даниил не знал, как быть, и чем кончится его докука, потому выйдя пред грозные очи хана, оробел .
- Великий хан Менгу – Темир, князь Московский Даниил  приветствует тебя и желает тебе здравия и многия лета.  Я вижу, какой прекрасный город ты строишь здесь, в степи, как ценишь ты ремесла и искусства,  и привёл тебе  каменщиков,  древодельцев, и изуграфов  на чудеса гораздых.  Московские мастера исстараются, чтобы порадовать тебя своими изысками. Я  пришел из скудного своего удела с дарами, дабы испросить  у великого хана  законный ярлык на владение Москвою, отказанною  мне отцом Александром Невским, хочу, чтоб никто из братьев моих не  посягал на мою законную вотчину.
- Чем подтвердишь ты своё право на Москву? - Спросил хан.
- Внезапное успение батюшки по дороге из ставки хана Берге во  Владимир, не позволило ему составить отказную грамоту. Но еще при жизни отца Москва была выделена уделом моей матушке княгине Вассе  на кормление.
- Что скажет Амраган – верховный баскак Руси?
- Великий хан Менгу - Темир, князь Александр Невский не раз говорил со мной о том, что Москва положена за княгиней  Вассой и её сыном Даниилом. 
- Хороши, говоришь, кони в Москве у молодого князя Даниила? Велик ли табун он тебе поставил, чтобы так за улусника вступаться!?
Менгу явно был не в духе. И Федору захотелось поддержать Амрагана, да и Данилку выручать надобно.
- Великий хан Менгу – Темир, вели слово молвить, - попросил Федор.
- Говори, князь.
- Благоверный  князь Александр при жизни  печалился о своём малолетнем сыне и отдал  ему Москву. Я тому свидетель. Такой разговор состоялся у нас с ним перед последним походом его в Золотою Орду.  Истинно говорю. Крест на том целую.
Федор взял с груди крест и торжественно приложился губами.
- Тебе, князь Фёдор, верю, ибо знаю, слово твоё крепкое.  Кто посягает на твой удел, князь Даниил?
-   По пути на Переславль,  подошел к моему городу брат Дмитрий с татарской  ратью, я дружелюбно впустил их в Москву, и не мог защитить народ свой от грабежа и насилия.  Если бы был у меня ханский ярлык, я бы не открыл ворота города.  А кони в Москве, правда твоя, Великий хан, арабских кровей и табун лучших из них я пригнал сюда, моему хану.  Окажи честь, прими в подарок. Для тебя разводили.
В это время двое русичей, держа за уздцы тонконогого коня каурой масти, едва сдерживали его порывы.  Они вывели на середину майдана чуткое животное, дрожащее от желания пуститься  вскач.  Красота и  сила  трепетали  в руках московских конюхов.
- Юному князю Московскому  дай ярлык, - попросила за Даниила царица.
- Я  хорошо знал твоего отца  Александра Невского, это был храбрый воин и мудрый правитель. Якши. Ты получишь ярлык на Московское княжение.
- Благодарствую, Великий хан, мой народ и я готовы служить тебе честью.
Менгу указал место на полу, на серой кошме:
- Ты можешь занять место среди моих улусников.
Наступило время угощения. Слуги  разносили тяжелые  блюда с вареным мясом. Внесли бурдюки с кавказским вином.  Ногай поспешил наполнить  до краев чашу болгарским вином и  приказал слуге отнести её хану.
- Хан Менгу! Ты хвалил болгарское вино. Прошу тебя,  прими от меня чашу с полюбившимся  напитком.
Менгу – Темир протянул руку к чаше, но Диджекхатунь остановила его.
- Прикажи Ярославскому князю Фёдору  - фиал  подавать.
- Что за совет ты мне даёшь? Эта чаша послана твоим братом – Ногаем.
- Князь Фёдор – христианской веры человек. Их Бог запрещает убийство. Прикажи ему подать тебе чашу.
Менгу ещё колебался, но страх  заговора и смерть от яда замаячили в его мозгу,  и он вернул чашу Ногая на поднос.
- Князь Фёдор,  по велению великой Диджекхатунь и по моему приказу, ты с сегодняшнего дня будешь подавать мне чашу,  испробовав её первым.
- Повинуюсь, Великий хан и обещаю, что всякого добродейства рад чинить тебе.
- Ну,  князь, отныне мне пристало просить твоей милости, - с уважением проговорил Амраган, но Федор только подумал: «Злее зла честь татарская»!
Или - чут – сай указал Федору на бурдюк.  Федор наполнил  расставленные на подносе чаши вином.  Теперь он должен будет подойти к Менгу, на его глазах отпить вино из чаши,  и с поклоном протянуть хану.  Потом обязан будет подать чашу Диджек-хатуни. Как это сделать, чтобы не выдать своего волнения, Федор не знал.
     Менгу взял фиал из рук Федора и приложил к губам. Федор повернулся к Диджек-хатуни, отпил от края  глоток, и протянул царице. В этот миг  на плечах её он  увидел  доспешное ожерельице. То самое, которое   мастерила для него княгиня  Мария свет Васильевна.  Рука с фиалом,  дрогнула, и вино пролилось к  ногам Диджек.
- Прости, царица, рука дрогнула, - повинился ханский стольничий.
- Не рука дрогнула, князь, но сердце.
Всё поняла царица. Она развернула фиал  стороной, которой касались губы Федора, и, глядя ему в глаза, медленно выцедила  остатки хмельной влаги.   
- Позволь, прекрасная царица, спросить, откуда взялось ожерелье, что лежит на плечах твоих?
- Поклон шлет тебе твоя Мария.
 Диджек-хатунь стянула с себя ожерелье бархата алого, шитого серебреными да золотыми нитями, и скатным жемчугом украшенное, и протянула Федору. Федор поспешил спуститься  вниз. Развернул воротник. Две   птицы с клювиками навстречу друг другу пытались поцеловаться.
- Только вот одна ножка короче другой, - будто над ухом прозвучал милый, знакомый голос…..
Федор спрятал    лицо в ожерелье, вдохнул родной запах, и сердце его  застонало, чуя  беду неминучую.    
   Ничто не  упустила Диджек-хатунь из виду, ни  волнения  князя, ни его  кручины:
- А уж моей печали, дай тебе не ведать, князь… - прошептала она.
Никто не должен видеть слез царицы. Никто.


30. «  РУССКИЙ  ТАТАРИН»  АНДРЕЯН.

    Князь Василий «Квашня» прибыл в ставку Менгу – Темира на поклон, чтобы  получить законный ярлык на своё правление. Пригнал он  табуны коней и  отмерил казны  золотой в закрома ханские. В 1272 году татарский хан Менгу – Темир  провозгласил  Василия Ярославича «Квашню» Великим князем Владимиро – Суздальской земли, наказав в первую очередь покорить  Великий Новгород, который оставался вольным городом, для чего дал Василию  отряд татарской конницы.
   Новгородцы ждали Василия, как защитника. Помнили, как он вступился за них перед ханом, когда Ярослав Ярославич  нарушил договор с вольным городом. Но Василий прибыл не как защитник, а как  хозяин. Грамоты, заключенные Ярославом с Новгородом, порвал, и вновь заключать их на всей воле Новгородской не стал. А посадил в Новегороде Пашку Рябого посадником.      
     Новгородцы тайком призвали, было, к себе Дмитрия Александровича на стол, но от этой затеи пришлось отказаться, потому,  как Василий  пригрозил отнять товар у всех новгородских купцов, что торгуют по низовской земле.  Хлеб сразу вздорожал и  начался голод.  Пришлось новгородцам покориться князю Василию.
    Айгуста, став Великой княгиней, в дела мужа не вмешивалась. Её заботило только одно – жили с мужем не один год, а детей у  них не было. Молилась она Федоровской иконе Божьей матери, но и чудотворная не помогала.
     Бездетность Василия «Квашни» порождала   дерзость в мечтах о Великом княжении у детей Александра Невского. Дядя не вечен, а после него, бездетного, престол перейдет к сыновцам. Но к кому из них? По старшинству переемником Великого князя должен быть Дмитрий Александрович – отважный воин, не знавший поражений. Но в истории  рода были и хоробриты, которые захватывали власть без очередности.
   Был же пример, после смерти Ярослава Всеволодовича Второго, на Великий стол Владимирский  должен был встать  брат Ярослава, Святослав, но  его согнал племянник, Михаил Ярославич, за что и получил прозвище Хоробрита.
    Вот таким хоробритом и готовился стать Андрей Александрович, средний сын Александра Невского. Опричь старшего брата взойти на Великий престол надумал! А для этого нужна казна несметная, чтобы задарить не только хана Менгу, но всех его чиновников! Только так можно получить  ярлык.   Сын Александра Невского оказался не брезгливым и  добывал казну,  не ограничивая себя христианским великодушием.
Для встречи с латинским монахом,  прибыл в Сарай.
- Великий князь искал встречи со мной? – Гильом Рубрукус льстил молодому  Александровичу, называя его великим, - Сын славного Александра Невского имеет нужду в скромном папском посланнике?
- Гильом, куда путь из Орды держишь? - напрямую задал вопрос Андреян.
- Мне в Кафу надобно, товар кое – какой надо прикупить,  а оттуда в Рим через море Хвалынское.
- Завтра выступаю я с большой Ордой на Муром, а там Владимир, Суздаль, Юрьев,  Ростов, Ярославль, Тверь. Много полону возьму. Красивых полонянок русских.
У Гильома загорелись глаза:
- Продавать девок будешь? Сколько  за душу возьмешь?
- Сторгуемся, Гильом.
- Разумен, князь, хоть и молод! – польстил монах Андеяну, - Коли сторгуемся, то золотом заплачу.
- Нынче я во главе большой рати. У Менгу откупил татарских конников. Напомним удельным князишкам русским время Батыево!
- Так ты у нас русский татарин? А? Князь Андреян?
- А то! – гордиться званием татарина в тринадцатом веке было не зазорно. Сила татарская порождала гордость.

31. НАЗВАННАЯ СЕСТРА,
    Чичек не была ревнива, но влияние на хана Менгу,  имела огромное, и упустить  вожжи, которыми управляла,  она не хотела, поэтому зорко следила за тем, что происходит в  покоях хана.   
    Менгу был увлечен новой женщиной. Нина, дочь ясского царя Баракада, была удовлетворена местью. Менгу отдал ей  убийцу отца,  и она сделала с ним  то, что не могли придумать до неё никакие  изощренные  палачи. Окунув живого харачу в расплавленное золото, она велела поставить эту позолоченную статую возле своей юрты. Навсегда. Пока жива сама.
   После бурной ночи с ханом, Нина не могла уснуть. Она играла  стальным клинком кавказского кинжала. При вращении острие клинка  больно  свербило  конец её указательного пальца, и эта боль отвлекала от грустных мыслей.  Менгу  явно был  увлечен новыми ощущениями, а  она  только выполняла долг благодарности хану за  осуществленную месть.   Положение наложницы хана вызывало     презрение к себе и нежелание жить.
       Нина прилегла на   высокую тахту, и чуткое ухо  наложницы уловило  шорох присутствия человека. Она  поспешно села в постели и увидела в полумраке  завешенных окон царицу Чичек.
- Царица, ты пришла, чтобы  убить меня? – строго спросила Нина, откидывая  покрывало, - я готова. Возьми мой кинжал. Он так остер, что я не услышу, как войдет  его лезвие в мою грудь. Только ты должна знать, что я не соперница тебе. Я только отблагодарила хана за возможность  сотворить кровную месть в память моего отца. 
- Нет, Нина, я пришла, не за тем, что бы предать тебя смерти, - возразила Чичек, -  Менгу  слушает меня и во всем со мной согласен. Он отдал тебе харачу  по моему совету.
- Ты хочешь сказать, что я   должна с благодарностью  служить тебе?
- Я пришла, чтобы назвать тебя своей младшей сестрой.  Пока Менгу  принимает тебя, ты должна быть со мной откровенна. Так спасем Золотую Орду, спасем Ясу и самих себя. Хочешь ли ты быть моей сестрой, Нина?
Нина понимала, что царица,  хочет сделать её, ясскую принцессу,  соглядатаем в покоях хана. Она приготовилась сказать, как ей тошно на  ханском ложе, как жаждет она  свободы, даже, если свобода   придет к ней со смертью, но,  взглянув в лицо прекрасной Чичек, промолчала о том.
- Для меня будет большой честью называться твоей сестрой, мудрая Диджек-хатунь.
- Вот и договорились, Нина.
    Чичек выскользнула из покоев молодой наложницы хана и направилась к себе. Сознание её не покидала мысль: князь Федор вернулся из похода, но к ней не идет. Почему?

32. КНЯЗЬ ИЗГОЙ.
     Федор, получив  в руки  Марьюшкино подаренье,  совсем разума лишился. Такая  тоска навалилась на  сердце, будто чья- то жесткая рука  сдавила ретивое. Не испросив у хана Менгу разрешения покинуть Сарай – Берге, не  доложив о своих планах Великому Баскаку Амрагану, Федор, в сопровождении   большого отряда всадников,  помчался  на Русь. Отряд князя Федора состоял из приближенных к нему людей. Среди его воинов были ярославцы, можайцы и смоляне.  Были в его отряде суздальцы, которых  сердобольный князь выкупил на сарайском базаре и татары, которых  хан Менгу отправил  на Кавказ к Федору на подмогу. Особая команда  среди  дружинников  князя состояла из пленных алан, горячих кавказцев. Одеты все были по – татарски,  и даже бороды выбривали так,  как это делают в Сарае, а на затылке у всех торчала заплетенная косица на китайский манер.  Так удобно.   
      Федор стремил в Ярославль. Увидеть Марию, прижать к своей груди, расцеловать в  уста сахарные…. Ничего на свете более не желал он, кроме   свидания с женой. К  Ярославлю, окруженному высокими валами, подошли поздно вечером.  Матвей вырвался вперед, и,  спешившись,  застучал в запертые ворота.
- Эй! Ярославцы – красавцы, белотельцы, чистоплюи, открывайте. Ваш князь как раз, запят  тут будет!  Встречайте борзо! – заголосил, ожидая доброго удивления гостям.
Из-за ворот послышался голос стражника:
- Кто тута ломится?
- Князя Фёдора ямчи! – весело закричал Матюха, - Гонец по-вашему! Понял?
- Понял.  Пускать не велено.
- Как это не велено? – Матвей растерялся на мгновение, - Кем не велено?  Сам князь Ярославский Федор Ростиславич домой приехал! Открывай ворота!
- Пускать не велено, - повторился стражник.
- У нас пайцза золотая от хана. Борзо за княгиней беги. Уразумел, холоп!
- Уразумел. Не велено.
-   Я ему: ближе к делу, а он про козу белу! Открывай, пока  я не осердился!
- Ну, а и осердился, так чево? – со спокойным упорством стоял на своем ярославский стражник.
- Ну,  а коли, я осержусь, так пьян с воды бываю.  Тогда только поворачивайся, да говори, где чешется!
Пока шла перебранка со стражником, подъехал князь Федор с дружиной.
- Вот и дома, -  видно было, что князь волнуется, -  Эх, ярославщина, православная, богатырская, исконная. Дыши – не надышишься!  А ты что это, Матвей, до сих пор не в городе?
- Княже, - смутился Матвей, - тут такое дело…. сторож сказывал, мол, не велено пускать.
Ближние к князю  конники заволновались, зароптали. Старый Дормак  быстрее всех почувствовал  козни, но виду  не показывал.
- Ты что мелешь-то! – набросился на Матюху.
Федор  сам начал стучать по дубовым перекладинам, и тут услышал  многоголосый шум.  Он поднял голову. На крепостную стену поднималась  княгиня Ксения со свитой слуг. За княгиней  вышагивала  меховая доха с огромным  лисьим воротником, из которого торчала  широкая физиономия боярина Якима.
- Кого это к нам Бог послал? – услышал Федор знакомый неприязненный голос тещи.
- А это холоп хана Менгу, татарский мурза – Фёдор, пожаловал,  - с издевкой в голосе  пояснил боярин Яким.
- Э, да тут не добрая хитрость! – присвистнул Матюха.
- Здрава будь, матушка, княгиня, и ты, мудрый советник Яким., - Федор почтительно поклонился, приложив руку к груди, - Вот с  дружиною домой возвратились.
- Здравствуй я, да ещё, милость моя, - передразнила  Ксения, -  Где ты дом свой оставил? Туда и ступай. А здесь  нет твоего дома.
- Почто ты, матушка княгиня, такие слова речёшь? Здесь жена моя, Мария Васильевна, дети мои, - растерянно проговорил князь Федор.
- Вспомнил!   Твоя жена Мария в Успенском соборе  под алтарём  давно лежит.
Видно было, что Ксении доставило большое удовольствие  сообщить Федору о смерти жены.  А он  не хотел верить словам вздорной женщины:
- Как давно? Почему? Что прилучилось с нею?
- Шатался бы больше по свету…..  Преставилась дочка моя.
Ноги Федора не удержали,  и он грянулся оземь:
- Мария, денница моя, звезда моя утренняя, зачем рано зашла! Почто оставила меня на этом свете единого! Добро бы мне с тобою умерети!  Княгиня Ксения, матушка, пусти в город,  в Успенский собор, пусти поклониться праху её. 
- Князь Фёдор! – вступил  в  разговор боярин Яким, - Ты, придя с ратью татарскою, объявил себя врагом городу Ярославлю.  Оставь нас в покое. Не имеем князя в лице твоём.
   Федор не хотел верить всему, что развернулось у стен города, куда он так стремил:
-    Не перечить пришел я  слову  вашему, но смиренно просить, дайте  хоть взглянуть на детей моих.
Дормак, не  мог сдержать слез:
- Да что ж ты, матушка княгиня,  почто бесчинство творишь, аль Якима вздорного слушаешь? Князь Федор заступом стоял за землю Ярославскую. Ни одна рать татарская не смела  к городу подойти. В тишине и покое  Ярославль – град все эти годы пребывал,  и так – то ныне законного своего князя встречаете?
- Мы не имеем такого обычая, чтоб приезжих принимати на княжение: есть у нас отчич, князь Михаил. Он ныне правит в городе.
- Сын мой!? Позволь, грозная княгиня, сына повидать. Михаила.
- Не позволю!  Путь тебе чист из города.
С этими словами княгиня Ксения повернулась к Федору спиной и сошла со стены, уводя за собой Якима  и всю свиту. Федор поник головой:
- Господи! Господи! Спас Милосердный! Чем же я тебя, господи, прогневил, за что меня, грешного, казниши?  Али я тебе, господи, не молился, али я святым постом не постился? Али суд судил, когда неправый? Али нищему, когда не подал, не призрел?
    Дружинники знали отвагу Федора, ведали, что не боялся он ни копья вражьего, ни  гнева ханского, а,  тут,   видя слезы его, отворачивали глаза свои в смущении.

- Да взять город приступом! – Матвей  вынул меч из ножен, - Сил у нас хватит! Дай клич, княже, работу сделаем!
- Разве я злодей,  чтобы  идти  против родного сына? И Мария моя пусть пребудет в покое. 
Федор  поднялся на ноги, и,  опустив низко голову, побрел к Которосльному берегу, за ним  устремился  Матвей.  От  обрыва отделилась женская фигура и поплыла навстречу князю:
- Праведное солнце в раю просветило, -  услышал Федор странные слова, когда женщина проходила мимо,  -  Плакался Адаме перед раем стоя: раю, мой раю, прекрасный мой раю, меня ради раю сотворён бысть…
Матвей попытался задержать женщину и встал у неё на пути:
- Ты кто?
- Росинка на былинке….
- Юродивая какая - то…,  - отстранил Матвея  князь Федор.
- А на Руси нынче все юродивые…
- Ты, дурочка, не ведаешь, перед кем рот раззеваешь! – пригрозил Матвей.
- А перед Богом все едины, хоть князь, хоть раб…
- Как звать тебя?
- Сам сказал  – дурочка. Значит,  Настя  – дурочка.
Старый Дормак решил вступить в разговор:
- Ты вот что, Настя – дурочка, ты иди своей дорогой…
- У всех людех одна дорога.  Облак тёмный, как по осени, солнце скры свои лучи, и луна в нощи померкла…
Дормак не на шутку испугался:
- Чур, меня, чур…
Боясь, что женщина скроется так же внезапно, как появилась, Федор дрожащими руками, достал из  походной сумки ковригу хлеба:
- На, блаженная, поешь…
- Благодарствую, добрый князь, …. Аще раб Божий Фёдор, идёт пред царя,  или пред судьёю, и тот раб Божий, от царя будет помилован, и от Бога сохранен. На суд придёт и не осужден будет... – проговорила женщина и пошла вдоль кромки  воды.
- Чего это она? – Дормак был обескуражен.
- То бредь какая – то, - махнул рукой Матвей, не веря предсказаниям.
А Настя, отойдя далече по бережку, обернулась к Федору и добавила:
- Любя,  Сын Божий наказует….
- Скажи, что с Марией моей прилучилось?
- Истаяла, как облак  белый….
- Нет мне прощения, - схватившись за голову, закачался Федор, -  Господи! Нет мне прощения! Оберегая землю и народ свой,  заветного не уберёг! О, Мария – свет мой дорогой, зачем мраком покрылась?  Зачем я не умер прежде тебя! Прости меня. Прости!
Матвей своим практичным умом думал уже о том, куда же  им всем податься. В Ярославль княгиня Ксения не пускает, а в Орду идти страшно. За то, что ушли они из Сарая без  воли царя,  должна последовать смерть. 
- Куда же нам идти ноне? – Матвей не мог разрешить такой сложной задачи.
- Не печалуйтесь об месте, куда нам идти, - Дормак обнял Федора, как сына,  за широкие плечи, -  эх,  Федор, дед  твой Смоленский  Мстислав Давидович Удалой говаривал: не идет место к голове, но голова к месту, и брал столы с бою. Абы только Бог  дал нам здоровья, и место добудем!  Я думаю так, княже, что надо нам в Орду возвращаться.
- Ну, что ж, правда Божия, а суд царев.  От всякой смерти не набегаешься. Так тому и быть, Дормак Матвеич, едем в Орду. Никого не неволю, други. Решайте сами, кому, где быть, кому,  где службу служить.
Молчание людей, окруживших князя Федора, было напряженным. Люди прикидывали, идти ли на верную смерть в Орду, или  остаться в русской земле изгоями.
- Ты сам собою  это, князь, замыслил. Так мы не едем за тобой. Мы ничего не знаем, - отряд  смолян отделился от дружины, вскочив на коней, развернули их на широкую  дорогу. 
Матвей сплюнул:
- Добрый путь, да к нам больше не будь! – схватил с земли ком  грязи и  бросил вслед уходящим  смолянам. Ком  ударил коня одного из них по широкому крупу, и разлетелся грязными брызгами. Конь взбрыкнул,  метнулся в сторону, всадник едва усидел на нем. Матюха заржал так заразительно, что все, кто только что хмуро  слушали князя,  захохотали.
- Не замай.  Пусть идут….
- О! Княже наш славный! Сколько с тобою в походы ходили,  в каких ратях выстояли!  Умеешь ты счастливо воевать,  да счастьем воинским не умеешь пользоваться, ни  мыслить лукаво. Настало время, положить головы наши за тебя. Так быть потому. Куда ты, туда и мы, - проговорил старый дружинник.
- Спаси, Господь вас, други мои. Тогда в путь.
Отряд развернул коней и направился в обратный путь по ростовской дороге, и дальше  по степи на Сарай – Берге.  Федор в последний раз с сожалением взглянул на любимый город, так и не ставший ему родным:
-    Господи,  Боже мой! На тебя уповаю , спаси  и от злобы   человечьей избави город сей, город младости  моей, где встретил я счастье своё,  испытал блаженство страсти, и  где  ныне, увы, покоится прах  любови моей. Великие страстотерпцы и сродники наши, Борис и Глеб, будьте помощниками  сирым детям моим  и всем добрым людем ярославским! Пречистая владычица, Богородица, не оставь меня, грешника, во время печали моей!  О, Мария! Госпожа моя, прости меня! Помолись за меня, недостойного, в святых своих молитвах!  Прощайте!
Он  поклонился городу, и,  тронув коня, пошел вслед за своей дружиной.


33. ОБРЕЧЕННАЯ, НО НЕПОКОРЕННАЯ,
    Великий Булгар встречал Энже – ханум и её сына Узбека  торжественно и пышно.  Старые и мудрые аксакалы  признали  в матери   малолетнего Узбека   законную правительницу.   Старых соратников эльтебера Ильхама смущало только одно обстоятельство -  турхауды госпожи Энже, пришедшие с ней из степи,  вели себя по-хозяйски, а  главный их  буюрук Кирша, никого не допускал до  правительницы Булгара и все вопросы решал сам.
     Прошло немного времени, как Кирша объявил себя правителем всей Волжской Булгарии. Вот тогда  возродился слух, что он не  знатный  родич,  а низкий свинопас и самозванец.
      В палату к Энже Кирша вошел со своими подручниками – Катом, Калачом и Тегичагом.  Энже  даже не поднялась с  ложа, при виде ненавистного ей  человека.
- Моя госпожа,  великолепная Энже,  завтра на площади Великого Булгара я объявлю о  нашем браке.  Так нужно для спокойствия  нашей земли. Я полагаю, что так угодно Аллаху.
- Ты не смеешь поминать имя Аллаха! 
- Разве я не  так же устроен, как твой бывший  муж – Берге!? Не сомневайся, я осчастливлю тебя не хуже твоего мужа…. У меня всё для этого  есть, ха - ха - ха! 
- Свинья не смотрит на небо! Хорек своей вони не замечает! Я не опущусь до того, чтобы назваться твоей женой, Кирша!
-   Вы слышали, что  эта женщина говорит мне, правителю Великого Булгара! – обида и жалоба прозвучали в словах Кирши.
Он был хитер и жесток, когда дело касалось подчиненных ему людей, но с  этой  упрямой женщиной справиться не мог.  Он робел перед ней. Он чувствовал свою  ничтожность, тем бесспорнее признавал её  величие.
- Обреченная мышь хвостом кошки играет, - выпучив  белки глаз, попытался успокоить его  Калач.
- Обреченная? Да, но не покоренная, - и Энже отвернулась к стене.


34. ВИНА.
     Поступок князя Федора  был достоин смерти. Дружина должна была нести ответственность вместе с ним, поэтому князь и его воины находились  под арестом. Менгу выжидал и взвешивал:
 времена Батыя канули в Лету.  Прошла пора захватнических походов, за счет которых пополнялась военная орда,  и теперь  у Менгу каждый воин был на учете, тем более такой  военачальник, как Федор Ярославский.
      Вести  из волжских земель, из Великого Булгара пришли неожиданно.  Какой – свинопас, по имени Кирша,  вошел в Великий Булгар, объявил себя правителем той земли и последователем Магомеда, и,  признав себя  соратником Ногая, отказался  признавать Великим ханом Менгу – Темира.
      Всё, что произошло на средней Волге,  грозило  перекинуться на другие земли, и требовало  немедленного вмешательства.
      Диджекхатунь вкрадчиво, но настойчиво упросила мужа заменить смертную казнь Федору на военный поход.  С чем Менгу не мог не согласиться. Князю  Федору было поручено взять город Великий Булгар и привести живым или мертвым дерзкого свинопаса.
     Не  попытавшись свидеться с Чичек, Федор  тотчас же выступил в поход, и  скрылся  от пристальных глаз хана  и его вельможных слуг, а пуще от  опеки царицы. 
     Скорбь об утрате  жены, Марии Васильевны, не отпускала душу князя.



35. В ПОИСКАХ СМЕРТИ,
     Хану Менгу доложили, что любимая дочь его, Юлдуз, впала в  такую глубокую печаль, что ни есть, ни пить, ни спать не может. Мудрецы из  арабских стран не  видят способов справиться с  такой напастью. Бессильны оказались и  шаманские заклинания.
     Хан самолично  поспешил в покои дочери в сопровождении Или – чут – сая. Юлдуз, лежала  на  высокой тахте, зарывшись лицом  в шелковые подушки, и не отвечала ни на вопросы, ни на  предложения чего – нибудь испить, или откушать.
- Мне донесли, что ты отказываешься от еды и пития. Я пришел на твою половину, презрев  церемониал, что бы убедиться в этом. Ты хочешь смутить  сердце отца, уверовав, что  я люблю свою дочь, но не боишься  разгневать сердце хана.
- Ты отправил своё войско в поход на волжских  булгар, поручив его вновь князю Фёдору!  Почему ты желаешь  князю смерти? Его могут убить!
- Князь Фёдор -  ослушник закона. Его следовало казнить за самовольство. Но я преклоняюсь молениям царицы моей. Диджекхатунь, мать твоя,  вымолила ему  поход на Булгар.
- Но это равносильно смерти.
Растворились двери покоя,  и вошла Диджек-хатунь, чутко прислушиваясь к разговору.
-      Разве ты не ведаешь, Юлдуз,  что война без  павших не бывает? -   увещевал дочку хан, -   Князь Федор  муж ратный, а не жена нежная. В ратях гибнут цари и герои.
- Иные дома умирают без славы, Юлдуз, - погладила Чичек дочку по головке, -  А  князь Фёдор сам  упросил твоего отца отправить его на войну. Он  ищет забвения, а может быть, и смерти. Он волен в своих  замыслах.
- Он ищет смерти!?  О! Мать моя! О! мой любимый отец, послушайте свою Юлдуз!  И не препятствуйте мне.  Я уже говорила с епископом Феогностом, и я хочу креститься в православную веру. Хочу, что бы молитвы мои услышал Бог христиан и защитил моего князя от смерти, и направил коня его в Сарай к порогу моего дворца.
- Дочь моя,   я не одобряю твоего желания, - нахмурился Менгу.
- Но ты же отдавал меня князю в жены, когда он был женат, что мешает теперь тебе это сделать?  Теперь, когда почила его жена,  нет препятствий,  и князь больше не сможет отказать тебе.
- Юлдуз, тогда князь Фёдор был хоть и мой улусник, но имел свой стол в Ярославле, сейчас у него ничего нет.  Он мой слуга и жив только моим жалованьем. Разве пристало хану  отдавать царскую дочь в жены слуге своему!? Забудь о нем, и больше не гневи мне сердце.
Так закончился разговор хана с дочерью. Но и Менгу,  и Чичек понимали, что своё последнее слово никто из них ещё не сказал.
     И только старый Или-чут- сай, уходя, наклонился к Юлдуз и что-то прошептал ей на ухо, отчего она  сделалась серьезной и собранной.



      А прошептал старый китаец на ухо Юлдуз то, что в Сарай Берге пожаловали из Смоленска  племянники Федора, сыновья  его старших братьев,  Глеба Ростиславича и Михаила Ростиславича.   Когда – то старшие братья Федора нечестно поделили  наследство отцово и выделили малолетнему брату  Федору скудный удел – худой городишко,  Можайск.  Удрученные   несправедливостью старших княжичей,  часть смоленских бояр во главе с верным Дормаком, ушла с малолетним  Федором в Можайск. Имея дружину верную,   князь Федор не только не оскудел имением, а  превратил  Можайск  в известный город, и  центр русской торговли.
       Братья Федора, Глеб Ростиславич да Михаил Ростиславич, прожив свой недолгий век, один за другим  покинули этот мир. Сыновья их Роман Глебович, Александр Глебович и  Андрей Михайлович, после смерти родителей заспорили о наследстве, о владении отчиной, забыв о том, что у них оставался в живых ещё дядя, имевший право на наследование Смоленска. И дядей тем был не кто иной, как князь Федор Ростиславич.
     Такое известие борзо излечило хворь татарской принцессы. Её,  как ветром сдуло с  одра, где она,  не желая проявлять  интереса к жизни,  только что умирала. Юлдуз направилась к матери.
    Чичек  с интересом выслушала весть  о Смоленском наследстве, которую Юлдуз  принесла ей. 
- По «Русской правде», что записал Ярослав Мудрый,  стол Смоленский  должен перейти к старшему в роде. Значит, к  князю Фёдору. Ведь так сказал Или – чут – сай?.
- Значит, Федор будет иметь свой удел! – обрадовалась Юлдуз, - О! Мать моя, пойдем к хану, пусть он по справедливости решит, кому править в Смоленске!
    Племянники князя Федора с удивлением узнали, что Смоленский стол не принадлежит никому из них, а отдан на кормление и управление их дяде Федору Ростиславичу Чермному. 
    Старший племянник Роман Глебович, претендовавший на власть в Смоленске,  затаил злобу на дядю Федора,   а младший Андрей Михайлович, решил пойти на мир с ним.   
     Больше всех радовалась Юлдуз. Она посетила русскую  церковь, и  епископ Феогност  увидел в маленькой принцессе  будущую добрую прихожанку.
- Отче, я хочу принять крещение, чтобы  быть  связанной со своим возлюбленным, если не браком, то святым духом, - открыла душу  епископу Феогносту Юлдуз.
- Всё в воле Божией, -  ответствовал епископ.
    Хан Менгу ещё не  давал прямого согласия ни на крещение дочери, ни на брак с русским князем. Он выжидал.   

36.  КОНЕЦ СВИНОПАСА.
    Кирша не смог объявить  Энже своей женой. Гордая женщина той же ночью тайно пробралась на минарет мечети и сбросилась с него.    Тело Энже,  когда – то оцененное в двадцать один карат,  на рассвете обнаружил муэдзин, пришедший к мечети, чтобы воззвать правоверных мусульман к молитве. 
     В тот же день  войско, руководимое князем Федором Чермным, приступом взяло  Великий Булгар,  и свинопас Кирша был пленен. Увели в полон и его помощников Ката и Калача, а  Тегичага, Железного Иблиса, никто не видел. Когда начался штурм Булгара, он  сумел незамеченным выбраться из города, и ушел в степь на своем верном Ашкынучане. В Булгаре была восстановлена законная власть, а  мальчик Узбек был препровожден к  престолу Великого Менгу – Темира.
    Победителей встречали  праздником на Майдане, где был обезглавлен Кирша, и его верные помощники – Кат и Калач.  И головы их, надетые на высокие шесты, ещё долго были пищей для степных,  хищных птиц. 
   За удачно проведенный поход против Булгара, хан отдал свою дочь в жены Федору.  Федор не мог отказаться от такой награды, но потребовал, чтобы невеста его была крещена.  Царевна была наречена в святом крещении Анною.
      Федор Чермный был объявлен зятем   Менгу – Темира и  получил многие привилегии при ставке хана.  Он получил в вено  за Юлдуз – Анной  тридцать шесть городов, среди которых были Чернигов, Херсон, Великий Булгар, Куманы, Арск, Казань, Корсунь, Туру, Гормир, Балыматы,  и другие. Большинство из них располагались на  землях Ногайской Орды. Было ли это хитростью Менгу, или нет, неизвестно, только князю Федору  предстояло защищать их от хищных набегов  Ногайских чамбулов, и это означало долгую войну.
   « К сим же / городам / хан дал на послужение  князей и бояр русских, ещё же и полграда своего /Сарай – Береге/ , а так же и  царства /половину/ , злата и жемчугу  множество….» .      
      Может быть,  после женитьбы нашего князя Федора Чермного на татарской принцессе и появились у русского народа сказки о  том, как царь  дает добру молодцу  за своей дочкой полцарства в придачу.
       А ещё… «  /Хан/ всегда противу себя сидети повелел /Федору/, и царский венец свой  во все дни возлагаше на главу его  и в свою драхму  облачаше его, и повелел  же ему дом  устроить»  Так сообщает нам  летописец.
      Федор, обладая властью при дворе хана, продолжал оставаться истовым христианином и строить   в городах, принадлежащих ему, храмы православные, и  всеми силами укреплять русскую церковь.  Он  покровительствовал русским в Орде, и часто выкупал  пленников из неволи. 
    Но самым заветным желанием русского князя было возвращение в Ярославль. Этот город звал, манил к себе. Боль об утраченной первой любви не проходила. И хотя Юлдуз – Анна была нежна, изобретательна в любви, весела нравом, Федора не покидала мысль – мечта о Ярославле.   
         
      А русский митрополит Кирилл  собирает  Владимиро – Суздальский собор в 1274 году  и осуждает разного рода церковные настроения внутри Русской земли.
    
      Митрополит Кирилл душой болея за чистоту  церкви,  выступает против серебролюбия епископов, против беспорядков при проведении литургий,  против пьянства священников и против  безнравственных народных увеселений.
     Владыка  печется о переводе с греческого языка  на  славянский Номоканона, справедливо полагая, что все «неустроения в церквях происходят от помрачения мудрости еллинского  языка». 
-     Служба, проводимая в церкви, должна блистать толковостью и благодатию Божьей,   ясно сиять, неведения тьму отгоняя., просвещая светом разумным и   от грехов тем избавляя, - внушал епископам митрополит Кирилл.
   Ещё в тринадцатом веке этот Великий православный мыслитель старается уставить Русскую православную церковь так,   чтобы  службы в русских церквях проводились на понятном простому человеку языке. А каноны, благодаря его простым толкованиям,   стали вразумительными.
     С болью в сердце воспринимал святитель Кирилл,  деление Руси на  феодальные княжества во главе с удельными князьями. Душой болел, видя, что  происходит упадок  нравственности и  гасится  всякая мысль о единстве и цельности  Русских земель.
      
38. КОСТРОМСКОЙ СЪЕЗД РУССКИХ КНЯЗЕЙ.
     Князь Федор Ростиславич, будучи зятем хана Менгу – Темира,  обладал  безграничной властью в Орде и полным доверием хана и его жены. С некоторых пор его стали называть ханом Федором, а льстецы даже прочили ему  ханскую кошму.
      Сам же Федор был настолько умен и дипломатичен, что всегда выражал покорность хану и исполнял его приказы безоговорочно, при этом мягко, но настойчиво вмешивался в вопросы,  касаемые русских дел.
    В 1276 году умер князь Василий «Квашня», не оставив после себя наследников.  На его похороны в Кострому съехались князья – родичи.
     Этот Костромской съезд русских князей вошел в историю, показав всю нравственную неприглядность   наследников Александра Невского. 
     Суть споров, возникших на Костромском съезде,  заключалась в том, что все Ярославичи – старший Александр Невский и последующие за ним братья, умерли, и  последней в этой череде,  была смерть   Василия  Ярославича Костромского «Квашни».   
    Значит,  Великий стол должен был перейти к правнукам Всеволода «Большого Гнезда».   На Костромском съезде претензию на Великий стол сразу предъявили  дети Александра Ярославича Невского – Дмитрий Александрович и Андрей Александрович.
Между детьми Александра Невского  завязался не шуточный спор. 
Князь Дмитрий Александрович, уставший от  непомерных претензий младшего  брата, потребовал признания именно  его, Дмитрия,  Великим князем Владимиро – Суздальской земли.
- А ныне, как хан повелит, так и будет, смеясь в лицо старшему брату, - заявил вздорный Андеян, - как еще он на твои подношения посмотрит!
- Ханский пролазник!  - не выдержал Дмитрий насмешки брата и осекся.
     В присутствии Амрагана, Великого баскака, да ханского зятя Федра, слова эти прозвучали, как  оскорбление ханской власти.
Князь Андреян схватил Дмитрия за грудки, и попытался повалить его на пол. Завязалась драка.
- Цыц! – раздался громовой голос Федора, - Что ж мы, русские,  так себя не любим?! Не жалуем. Друг на друга крамолу возводим!
Федор сверкнул очами,   поднялся со скамьи, выхватил  меч из ножен и, разметав сыновей Александра Невского, встал промеж братьев.   
- О чем спорите вы, неразумные правнуки младшей ветви рода!. Живя в вечных спорах и распрях, вы забыли, что Великий стол переходит старшему в роду! Так гласит «Русская правда».
- Ага! – закричал Дмитрий, - вот и князь Федор глаголет то же самое. Стол должен быть за мной!
Князья вновь зашумели….
- Цыц! – остановил  брань Федор, - Старшим сыном Всеволода Большое Гнездо был князь Константин Мудрый. Он  носил титул Великого князя и  оставил после себя сыновей, Василько Ростовского, Всеволода Ярославского и Владимира Угличского, которые смело приняли бой с  войском хана Батыя на Сити.   У старшего сына Константина Мудрого, Василько, остались сыновья. Князь Борис Василькович Ростовский и князь Глеб Василькович Белозерский. Вот они – то имеют преимущество перед  вами, Александровичами. 
- Как это!?….
 Андреян даже задохнулся от  неожиданных слов. Великий стол, о котором он  грезил, и который  он задумал добыть  себе хоробритством, вдруг ушел из-под носа!
- Не бывать тому! – Андреян распахнул кафтан, и рванул на груди рубаху, - не допущу, чтобы татарский мурза здесь порядок рядил! 
Как удар  тяжелой десницей по щеке князя Федора, прозвучали слова младшего Александровича - «татарский мурза!».
Андреян выскочив из-за стола, кинулся к выходу.
- Бориску Ростовского Великим князем  ставят!? Да я его, Бориску,  выживу, как зайца из куста!…. – уже кричал он  где-то на дворе.
     Спор, возникший на Костромском съезде, мог разрешиться только в Орде. Русские князья,  Борис Ростовский и Глеб Белозерский, собрав богатый обоз с  подношениями для хана, его жен, его вельмож и младших чиновников,  двинулись в Орду за ярлыком на Великое княжение.
      Князь Федор, с болью в сердце,  обходя стороной Ярославль, ушел в Орду налегке.
Разными путями пошли  в Орду и братья Александровичи,  проклиная друг друга и желая смерти.


39. ПУТЬ К ВЕЛИКОМУ СТОЛУ.
     Андрей Александрович, князь Городецкий,  не даром грозился выжить  Бориса Васильковича  с Великого Владимиро – Суздальского стола.  События  покатились, как сани под крутую горку.
     В столице Золотой Орды, Сарае – Берге,  братья Васильковичи  были приняты во дворце Федора Ростиславича с большим почетом.
    Княгиня Анна, бывшая Юлдуз, была непраздна во второй раз, поэтому никуда не выходила,  а  приняла Бориса и Глеба в своих покоях, оказав им честь и доверие. Она  посулила Борису заступничество при получении ярлыка на Великое княжение.
       Весть о том, что Борис Василькович явился в Сарай за ярлыком, обсуждалась среди ханских вельмож,  и каждый из них рассчитывал свою выгоду при решении этого вопроса. Князю Борису оказывали честь и приглашали в гости в шатры знати, он одаривал  вельможных хозяев и их жен и  получал поруку каждого из них. 
     Чиновники помельче  приходили к шатру князя Бориса с советами, с хитростями, и их привечал радушный Василькович.
    Однажды к нему  пришел латинский монах Рубрукус с помощником Себастьяном. Учтивая речь Гильома  Рубрукуса сводилась к тому, что Лионская Уния,  дает  большие возможности тем, кто  исповедуя  латинскую веру и признавая папу Николая Третьего  наместником Господа на земле, захочет  обогатиться торговлей с латинскими странами.  Рубрукус много говорил,  неумеренно, как показалось князю, пил русскую медовуху. И старательно угощал хозяина  лучшим, по  его словам, венецианским виноградным вином. Гость намекнул, что он мог бы передать папе намерения будущего Великого князя Владимиро – Суздальской земли о совместной торговле мехами, медом и ….рабами.  Князь Борис не ответил на предложение латинина и,  расставаясь, встречи боле не назначил.
      Вскоре,  после ухода латинского монаха, Борис почувствовал себя плохо. Княгиня его Мария Ярославна встревожилась, позвала  епископа Сарайского Феогноста.  Видя,  что жизнь уходит из князя,  епископ  объявил Марии, что  следует постричь Бориса  перед кончиною, чтобы предстал перед Господом в иноческом сане, как сделал то Александр Ярославич Невский. Княгиня Мария не захотела верить, что кончина мужа её близка.
-   Нет моего согласия на постриг! – взопила княгиня, - поправится князь души моей, и вновь обретет силушку.
     Летописец  напишет: « Борис Василькович разболелся в Орде, тамо и преставился  в 1277 году, сентября  в 16 день. Князь же Глеб плакался вельми по брате».
    Плакался и  князь Федор, когда «княгиня Мария, взямши тело князя своего, с сыном, с Дмитрием, повезе на Русь, в Ростов. Епискуп  же Игнатий со игумены  положиша его в церкви Соборной на левой стороне, ноября 13 дни, и плакался по нём весь город Ростов».
     Так загадочно скончался  в Орде  сын героя Ситской битвы,  князь Борис Василькович Ростовский, не  дождавшись ханского ярлыка на Великое Владимиро – Суздальское княжение. Не судьба, значит.
    Со смертью князя Бориса, претендентом на великокняжеский стол становится его брат Глеб Василькович Белозерский. Судя по летописям, он, покинув Белозерск,  обосновался в отчине , в Ростове, потеснив племянников, чем вызвал  их недовольство и ропот ростовского боярства. И даже  епископ Игнатий выражал неуважение к младшему Васильковичу. 
      Но там,   в Успенском соборе,   пребывали останки  горячо любимой жены, Феодоры – Алголь. И Глеб был  рад уже тем, что мог молиться возле её гроба.
     К тому времени ростовский князь  был призван ханом на войну и пошел с сыном Михаилом. . В то же лето и возвратился  с войны и приехал в свой град Ростов в чести великой в неделю Всех Святых и привез полон многий. Помятуя  о том, что дочь Федора Чермного  просватана за его сына, Михаила, «оженил сына своего,  и венчаны были в церкви Святой Богородицы  епископом Игнатием  в Ярославле в 1278 году, июля 31 день».
    Замятня в Ордынских улусах не утихала, и вновь хан призывает отважного князя Глеба на войну, но Глеб посылает вместо себя сына Михаила. 11 октября Михаил Глебович, оставив молодую жену,  Федоровну,  отправляется в Орду на войну.
   А претендент на Великокняжеский стол вдруг  загадочно занемог  и «проболев семь  дней,  на восьмой преставился, тихо и кротко испустив душу, в 1278 год, декабря 13 дня».
Смерть князя Глеба Васильковича  была не менее загадочной,  чем  смерть его старшего брата  Бориса.
      Путь к Великому княжению сыновьям Александра Невского был открыт.
Похоронили князя  Глеба Васильковича  в  Ростовском Успенском соборе рядом со своею женой Феодорой - Алголь. 
     Епископ Игнатий и молодой князь Дмитрий Борисович, осудили покойного за то, что, тот  по смерти брата Бориса, занял его Ростовский престол. Да ещё судили за то, что тот  часто ездил князь Глеб в Орду, знал  и исполнял обычаи татарские,  и служил Золотоордынским ханам честно и  искренне.
       Спустя девять недель после смерти князя Глеба, по настоянию его племянника, князя Дмитрия Борисовича, епископ Игнатий приказал изринуть из могилы тело умершего Глеба Васильковича, и тайно,  в полуночи, перезахоронить его в Спасском храме Княгинина монастыря, построенного ещё матерью покойника, Марией Михайловной.
       Негодуя на своего умершего дядю, Дмитрий Борисович, оставшись старшим в роду Васильковичей,  отнял Белозерские волости  у двоюродного брата,  Михаила Глебовича.   
        После этого неблаговидного поступка и сами братья Борисовичи, Дмитрий и Константин,      перессорились, и епископу Игнатию пришлось их мирить. 
    Митрополит Кирилл, узнав о делах, творимых в Ростове, пришел  туда и  осудил  действия епископа Игнатия.
    « Когда сидел ты за столом  князя Глеба  и ел его хлеб – соль, что ж тогда его  не осуждал? Когда принимал от сего князя  дары на  строение церквей, что ж не осуждал его? Когда,   Глеб Василькович  приводил на Русь  людей, выкупленных  из  плена в чужих краях, что ж не осуждал его? А после смерти тебе ли осуждать покойного?  Нынче же  он предстоит перед судом Божиим и Богу только подсуден!»
       Митрополит  подверг  епископа Игнатия запрещению к церковной службе, и  тот  смиренно просил прощения, раскаиваясь в своих действиях.

   


40. БОРЬБА МЕЖДУ БРАТЬЯМИ АЛЕКСАНДРОВИЧАМИ.
     Следуя совету Диджек-хатунь, хан Менгу – Темир призвал сыновей своих Телебугу и Тохту к своему престолу. Теперь  эти отважные, хорошо обученные воины, возглавили  части военной Орды Великого хана.
        Менгу – Темир вступил в открытую борьбу с всё более усиливающимся Ногаем. Были разделены территории  влияния ханов, разделились и   мнения высоких  вельмож,  и даже улусники теперь выбирали себе хана по желанию.
    Князь Андрей, борясь за  Великий стол, задарил хана Менгу – Темира и его жен подарками и получил долгожданный ярлык.
В ответ на это князь Дмитрий Александрович не таясь,  пошел на поклон к Ногаю:
- Многолетнее здравие государю моему хану Ногаю! –  отвесил земной поклон   князь Дмитрий Александрович, -  Как тебя, государя моего, Бог милует?
- Аллах ко мне милостив,  князь. А что у тебя за нужда?  Донесли мне, что ты, князь, невесел и кручиноват.
-   Помощи прошу у тебя, великий Ногай, - с этими словами Дмитрий упал на колени, -  Нет никого могучее сейчас на землях  наших, окромя  тебя! Происками  брата своего князя Андрея лишён я Великого княжения, обложен  и гоним, аки заяц гончими псами, изгнан из законной вотчины,   Переславля. Город хотел встать за меня, но был жестоко наказан Андреем. Не осталось  жителя, который бы не оплакал отца или сына, брата или друга.
Ногай весело оглядел своих вельмож:
- Русских можно бить, как птиц, брать добычу и не подвергаться ни малейшей опасности. Если князья их  лишены великодушного мужества, народ - лёгкая добыча  для всех, кто бы ни взглянул на русские земли.
Дмитрий заёрзал на коленях, поворачиваясь в ту сторону ,куда смотрел Ногай:
- У меня, у меня  достанет мужества, чтоб наказать обидчика. Прошу тебя, властелин, дай мне рать. Нет земель богаче русских, я всё положу к твоим ногам. Я хочу тебе не только дань давати, но и со всем своим воинством и со всей  своею казною  хочу идти на службу твою. Как повелишь, тако и сослужу.
Униженно прося помощи, сын Александра Невского тешил самолюбие татарского  царька.
- Враги наших врагов – наши друзья. Я  дам тебе власть и престол.  Сравняй с землей Копорье, - тешился Ногай.
- Могучий Ногай, почто хочешь разрушить западную крепость? Не от татар  городились, от рыцарей – крестоносцев, дворян божиих.
- Неблагодарность не есть свойство моголов, но за услуги надо платить. На  Руси один хозяин должен быть.
- Ты прав, мудрый Ногай.  Только один Великий князь должен быть….  Это я -  законный наследник власти!
- Э! Князь!  На Руси и в Золотой Орде – один Ногай должен править. Тогда рыцари побоятся перейти границы, ибо будут уничтожены моим воинством. Возьми Ешимута и его  рать. 
- Налетим и всех перебьём! – угрюмо посулил Ешимут.
- Он тебе поможет взять Переславль и срыть Копорье, надо, пойдешь на Новгород, возьмешь и Владимир. Всё у тебя будет, если будешь предан мне, Великому Ногаю.
- До конца жизни моей буду молиться за тебя, государь, - растрогался Дмитрий Александрович.
- Оставь молитвы  Богу для себя. Мой Аллах защищает меня и дает мне всё, о чём я его прошу. Но я одобряю подобное смирение и почтительную покорность.
Войско Ногая  пошло на Русь, разоряя землю и пленяя  людей. Ногай  считал, что это правильно.
-    Их можно презирать и жалеть, потому что за шелковые тряпки, за фарфоровую и серебряную посуду, их князья продали свободу своего народа, и покупают  тленную роскошь унизительным рабством!
     А князь Андреян, взяв татарские войска у Менгу - Темира,    пошел войной на  области русские, чтобы показать свою силу и могущество. Князь Федор, подчиняясь  указаниям хана, вынужден был присоединиться к  князю Андрею.  Андрей, пытаясь загладить перед князем Федором  былую неучтивость, посулил ему на выбор любой город, какой  они возьмут на копьё. Тогда Федор воспользовался случаем и запросил  Переславль, город раздора братьев Александровичей. Андрей скривился, но  не мог отказать Федору, ведь слова Великого  князя не отходят вспять. 
     Федор был хорошим военачальником, Переславль был взят, а князь Дмитрий, имея достаточное войско, которое выделил ему Ногай,  вынужден был бежать из Переславля  на Север в им построенную крепость Копорье. 
     Золотоордынский хан Менгу – Темир   и самопровозглашенный хан Ногай воевали между собой на землях Руси, силами  князей улусников, руководивших татарскими войсками.   
      Прошло недолгое время,  братья Александровичи помирились,  и по их договору  Переславль вновь перешел к Дмитрию.
        Такого бесчестия князь Федор стерпеть не мог. Он вернулся к городу и, выведя из него жителей на поселение, обратил Переславль в пепел, дабы  навсегда уничтожить причину раздоров  Александровичей, и научить неумных братьев держать слово повелителя. 
    Князь Дмитрий сведал о том в последние часы своей жизни. Он дюже занемог, и умер в Волоке, на пути в Переславль.  Ешимутова рать рассыпалась по  Русской земле, а сам Ешимут    направился на Север, зная, что где-то там,   в двух поприщах от Ростова есть ещё один город, Ярославль,  который не был разорен ещё ни разу со времен Батыева  нашествия.
    Князь Андрей в пику князю Федору,  с татарским войском тоже  отправился   на Ярославль, зная,   как трепетно  Федор  оберегал покой и благополучие сего города во все времена пребывания его в Орде. Он жаждал мщения выскочке Федору.

41.НАЧАЛО ПРИСТУПА.
       Ярославль затаился за высокими городским валами,  огороженными по верху частым тыном. Великий князь Андрей во главе татарского многочисленного войска вот уже неделю целую осаждает город, а нынче подкатили  к  Знаменской башне пороги, и  развели  огромный костер у самых стен города. Что-то будет!?
- Матушка княгиня, не устоять нам! 
Якимка скулит, робко выглядывая из укрытия на приготовления татар к решительному приступу.
- Молчи, боярин, - Ксения не допускает мысли, что город придется сдать.
Сколько раз  принимали бой, сколько раз осаду терпели, и с Божьей помощью всё обходилось. Авось,  и на этот раз   обойдется, но надежда слабеет, видя вражью силу несметную и  разные хитрости  умельцев  татарских.
- Матушка княгиня, стоять будем до последнего вздоха, - воевода Фрол  спокоен и решителен, - только одним не справиться. Подмога нужна.
- Да кто же поможет нам? Кто супротив Великого князя Андрея пойдет, да его силы татарской?! – сомневается Ксения.
- Есть такой богатырь…. , - Фрол не называет имени, но  многозначительно обводит взглядом присутствующих бояр.
- Ты что, князя Федора вспомнил!? – машет на него  Ксения, - что придумал!?
- А больше никто не посмеет ….., только разве Господь пошлет воинство небесное…, - горько усмехнулся  Фрол.
- Сама меч в руки возьму, врага разить буду, а никого в город не допущу! Никого!
Фрол ничего больше не сказал княгине, но сошел со стены и отправился в башню, где  занял место для обороны татарин Буга.
- Буга, - Фрол положил руку на плечо татарину, - ты не раз  служил Ярославлю и его князьям, и дело  исполнял честно. Надо ещё раз послужить городу.
- Буга татарин готов всегда служить Ярославлю, - глаза его раскосые засветились отвагой.
- Иди, Буга, до Сарая – Берге. Найди там князя Федора и передай ему, что город в опасности.
- Господине, хочу взять с собой верных мужей: один кирдык,  другой кирдык, а третий  котылырга  .
- Бери людей, Буга, только борзо ….,
- Буга есть пайцза, Буга борзо полетит, как ямчи – стрела.
- Только,  как из города незаметно выйти!?
- Э…., господине Фрол,  Настя – дурочка знает выход из города тайный, скоромный.
- Тогда  зови её ко мне….

42. .ЯРОСЛАВСКИЕ ХОДОКИ У ХАНА ФЕДОРА.
    Дворец хана Федора и его супруги Анны отличался особой роскошью. Не зная русских обычаев, Анна устроила всё на восточный манер: восточная роспись потолков и стен, тонкая резьба по дереву,  драгоценная посуда, мягкие  пуфики и  восьмигранные столики украшали  покои  русского князя и ханской дочери. И только в комнате Федора  угадывалось русское присутствие:  широкие лавки, дубовый стол, жесткий одр, и строгие  лики икон в тусклом свете лампад.
    Матвей вошел в  палату, и, увидев Юлдуз, смутился:
- А что, княгиня, князь еще почивает?
- Пусть отдыхает. Глубокой ночью из Смоленска возвратились,  и хочешь опять на ноги его поднять? Тебе-то что не спится?
- Из Ярославля прибыли мизинные люди,  князю вести принесли важные.
Дверь из покоя Федора открылась, и на пороге встал Федор.
- Ну вот, Матвей, почто разбудил князя? – упрекнула слугу Юлдуз – Анна.
Федор подошел к жене, поцеловал в щеку.
- Утро доброе, Анна. Кто, говоришь, Матвей, прибыл из Ярославля?
- Да ярославцы мизинные тебя ожидают.
- Так зови сёма  скорее, - сердце Федора запрыгало от волнения.
Матвей открыл дверь, помахал кому – то рукой, и в палату , робко озираясь, вошел Буга, за ним Усыня, держа в руке суковатую палку, следом Горшеня, поддерживая за пазухой булыжник, и последним втиснулся Турай.  Увидя князя Федора, все четверо упали в ноги:
- Будь здрав, пресветлый государь Федор Ростиславич, - пробасил Усыня.
- Ну, здравствуйте, ярославцы. Будет метания – то творить, - замахал руками на  земляков взволнованный Федор, - Вставайте,  да присядьте с дороги  вот тут, на лавку. Неужели из самого Ярославля прибыли? Глазам своим не верю!
- Оттоля, батюшка, государь, - Горшеня во все глаза смотрел на Федора, будто не узнавая.
- Батюшка, государь, говоришь? Хорошо, что не татарский угодник. А? Турай? -  поддел Турая  Федор, поминая старую  рознь.
Турай тут же свалился с лавки и упал на колени:
- Прости, князь, батюшка.
- Пустое всё, Турай.  Кто старое вспомянет…Да ты садись, садись, Турай. Полно, кланяться –то. Что привело вас ко мне?
- Князь Фёдор, пришли мы за милостью твоей, - приступил к делу Буга, -  Горожане отрядили нас ходатаями сказать тебе, что город вот - вот будет занят князем Андреем Александровичем  и с ним рать татарская. Идут внове на Переславль, а Ярославль приступом  заняли. Вступись за город!
- Зло творят вельми люто, - опустил голову Турай.
- Мы – то утекли из города только борзости ради ног своих, - пояснил Горшеня.
- Фёдор Ростиславич, Христом Богом просим, заступи наш город перед врагом, - взмолились ярославские мужики и все четверо опустились на колени, - . Ты один надежа городу остался!
- А что ж, княгиня Ксения? Князь малолетний Михаил?
- Не ведаем  доподлинно,   умер княжич или жив. Давненько не видели!
- Ох! Тяжко! Горесть, братья, ныне и есть! - 
- Храм  Михаила Архангела подожгли окаянные! Стрелами огненными, негаснущими.
- Храм тот еще князь Всеволод  заложил. На берегу Которосли. А все князья после него украшали тот храм…., - с горечью проговорил Федор.
-   Утешься, княже, - Анна погладила руку Федора, -  Поставим каменный. Его не сожгут, века будет стоять.
- О чём ты говоришь, Анна?
- Придет время,  и  враги ответят за всё,  и предатели тоже. Кровь  невинных людей  ярославских вопиёт ко Всевышнему! Ставь стяги твои и собирай дружину.  -  сжав маленькие кулачки, приказала Анна, -   Возьми лучших татарских  воев.
- Ты предлагаешь мне ввести татарские войска в Русскую землю? Разве я  злодей родине своей?
- А разве  есть другой способ освободить Ярославль?
-    И, как могу я выступить против Великого князя Андрея Александровича?
- Великий?!  Это недостойный сын Великого отца! Он всю свою жизнь воюет за Переславль со своим родным братом Дмитрием! Вылетают из своих гнезд только на добычу. Выше заботы о своем собственном потомстве и помыслов нет!  Что им Русская земля! Что увещевания святых отцов не пленяться  славой этого света, не отнимать чужого, не лукавить друг с другом, не обижать младших родичей! А еще льстятся требовать любовь от народа и почтения от других князей!
- Переславль  их отчина и дедина. – упорствует Федор, всё ещё не веря, что перед ним послы Ярославские.
- Так что же  сами, не обнажив меча, и не видав опасности, истребляют христиан руками наших  татарских  воинов? Они не могут купить даже права быть победителями! Действовать надо, Фёдор. Действовать! Тебя ярославцы призывают на стол.  Что держит тебя?
- Я не князь боле в Ярославле. Нет у меня больше такого права.
- Если тебе нужен ханский ярлык, то я  тот же час отправляюсь к матери. Не теряй время, - Анна поспешно удалилась.
Ярославские мужики переглянулись: умна, деловита княгиня Анна. Такой княгине и поклониться не грех.
- Княгиня права. Если мы сейчас не поможем Ярославлю, мы никогда боле не вернемся туда, - заволновался Матвей.
Анна принесла Федору не только ярлык на правление Ярославлем, но и известие, что хан  отпускает  всех аманатов, всех заложников, князей и бояр  и всех рабов христианской души со своего ханского двора. Рать князя Федора на рысях двинулась  на Север, в Ярославскую землю

- Отче и господине!  Потягнем за родной Ярославль! – радовались ярославцы.
- За родной Ярославль… Потягнём134.
. 


43.ПУТЬ К СПАСЕНИЮ.
      Стенобитные пороги  сделали своё дело. В город ворвались  враги.  Окружив княгиню Ксению,  её внука Михаила, защитники отступали к  Успенскому Собору.   Княгиня Ксения и малолетний Михаил укрылись под сводами  собора со многими ярославцами, покинувшими свои жилища. Боярина Якима с ними не было. Он внезапно исчез.
     Защитники города  еще  рубились на пороге храма с татарами, когда  было приказано  закрыть  тяжелые дубовые двери.  Воевода Фрол, истекая кровью,  упал на ступенях  собора, и тут же был пронзен вражеским мечом.   
    На город спустились сумерки.  В темноте   татары рассыпались по  городским концам , ища добычи.  Пожаром заполыхали  деревянные избы, завыли бабьи голоса, истошными криками насилуемых огласилась темень города.   
    Ксения склонилась к гробу  дочери, хотела произнести что-то повинное, да не успела. Ноги подкосились, безжизненным телом сползла на каменный пол. 
     Анастасия боялась татар, но сильнее страха было желание укрыть от врагов  сына Марии, маленького Михаила.
     В глубине сводчатого помещения   она притулилась к  стене, не выпуская из вида  Михаила, и  думая только о том, как выскользнуть из храма незамеченной, и  пробраться к Велесову подземному ходу.       
    Потом бежать лесами дремучими на полуночь до самого Углича поля. Там укрыться с княжичем. 
     В темноте церкви, перед образом Спасителя,   призрачным светом тускло горела одинокая лампада.  Княжич Михаил, детским умом не понимая, что  происходит,  присел  рядом с бездыханным телом бабушки своей. 
- Княже, Михаиле, - позвала Анастасия, - пойдем со мной…. Только тихо, чтобы не слышали люди, а то не пустят…
- Куда? – шепотом спросил отрок.
- Я выведу тебя из города, тем спасемся.
Мальчик поднялся, протянул Анастасии руку:
-     Пойдем….
Анастасия вела малого церковными переходами, уходящими вглубь каменной кладки, прислушиваясь к тишине.  Нащупав маленькую дверцу, застучала  засовом, нагнулась в пояснице и,  потянув за собой княжича, выскользнула наружу.

 Оказавшись на воле, они пустились бежать, обходя огненные  пожарища, и направляясь под берег речки Нетечи к подземному ходу. . 
Закрыв за собой тяжелую колоду на засов, Анастасия подтолкнула вперед Михаила:
- Не бойся, иди….  Это путь к спасению.

44. РАДОСТЬ.
    Разве думала Анастасия, Настя – дурочка,  что,   выйдя через  подземный ход,  ступив  в лес,  и почувствовав себя на свободе и в безопасности, вдруг  столкнется лицом к лицу с татарами.  Сердце сжал ужас, но сознание , что она ответ держит  за княжича, побороло страх.
Татары зажали ей рот, затолкали в него тряпицу, и потащили через дебри, толкая впереди себя отрока Михаила.
     На лесной поляне,  в окружении столетних дубов, высился  шалаш, сработанный из  прутьев и веток. Возле шалаша пылал костер и  на нем  булькал  большой походный казан. Люди в нерусских  одеждах сидели вокруг костра и  переговаривались по-татарски. Увидев пленников, они замолчали, рассматривая  женщину с отроком.
    Из шалаша вышел человек в лисьей шапке с турсуком, привязанным к поясу. Анастасия узнала в нем человека, с которым давно рассталась.  Робкая надежда на спасение промелькнула в сознании.
 Он всмотрелся в лицо пленницы, коротко что-то сказал татарину, стоявшему за спиной  Анастасии, и убрался в шалаш. Стоявший сзади неё татарин выдернул кляп изо рта женщины и подтолкнул её к шалашу. Не испытывая ни страха, ни робости, а только  радость от нежданной встречи, она шагнула  вслед за  человеком, скрывшимся в шалаше.

Он нежно провел кончиком пальца по нижней губе её алого рта и прошептал:
- Аскы ирен ….
Так же нежно прикоснулся к верней губе:
- Эске ирен …

Она отстранилась,  глядя в  раскосые глаза, полные страсти и вдруг обвив  крепкую шею руками, прильнула к его обветренным губам. Нежное и робкое прикосновение   вызвало иссушающую  жажду, жгучую и болезненную. Его душа,  его тело, и весь окружающий его мир были  во власти женщины с сапфировыми глазами.
Язык его словно распух и сделался горячим,  дикая  буря поднялась в  дремавшем   естестве степного зверя.  Он сжал её в неловких объятьях,  и она вдохнула  аромат мужского,  здорового тела.
- Яраткан …. – прошептала она, и мышцы тела её обмякли, - Яраткан, Ешимут…..
- Яраткан….-  прошептал он,  ощущая высшее блаженство жизни, - Яраткан, Финка.
Судьба ли   была благосклонна к ним, или грозный Велес ненадолго сменил  гнев на милость, но эти двое встретились на Ярославской земле и  познали радость  человеческой любви.
    На следующий день отряд Ешимута двинулся на  полуночь, к Угличу Полю, охраняя Финку и маленького княжича.     Там Ешимут и Анастасия  расстались, чтобы больше никогда не встретиться.   

45.ЗЛОБНЫЙ СЫН ОТЦА ВЕЛИКОГО.
   Князь Андрей  хозяином ходил по  палатам  Ярославского княжьего дворца. Погреба были вскрыты, меды многолетней выдержки, вина ягодные, наливки яблочные  извлечены из глубоких подвалов и  раскатаны по дворам. Пьяные завоеватели – бандиты резали скот, попадавшийся им под руку.   Людей, связанных веревьем согнали на двор  гостевой избы,  и уже  первые  обозы пленных были готовы к отправке на невольничьи рынки, как вдруг среди  разбойного  глума, и пьяного   куража появились  стремительные  конники князя Федора. 
    Они летели по всем  концам города, на ходу рубя  пьяное воинство.  Когда князю Андрею сообщили, что  в городе рубится  князь Федор со своей дружиной и татарскими полками, он, накрыв голову чьим – то  подвернувшимся под руку кафтаном, выскочил в окно и поскакал  до самого Ростова, где просил укрытия у ростовского князя Дмитрия Борисовича.
     «Злобным сыном отца  столь великого и любезного России» , назовет его Н.М.Карамзин.
    Люди князя Федора освободили  связанных ярославцев от пут,  они тут же падали в ноги освободителям, с воплями благодарности.
     Между тем, князь Федор проложил себе дорогу к Успенскому собору. С трепетом войдя по  ступеням под своды храма, он увидел  множество убитых людей, и разоренный алтарь.  Рядом с гробницами князей Василия Всеволодовича и Константина Всеволодовича, он обнаружил ещё одну гробницу. На белом камне он прочел имя любимой жены, Марии Васильевны.
- Вот мы и встретились, Лада моя, денница моя утренняя.
Из храма выносили трупы убитых, среди которых обнаружилось и тело   княгини Ксении.
Князь Федор приказал похоронить тело ярославской правительницы с  честью в Успенском соборе.
     Княжича Михаила в городе не обнаружили, и порешили, что он погиб  в огне или  в  жуткой сече.

46. В СТРАНУ ПРЕДКОВ.
    Сын Менгу - Темира и Диджек-хатуни, сладострастный Телебуга, по прибытии в ставку Великого хана, не пожелал порвать отношений со своим  наставником Ногаем.  Ногай с его хитростью и беспринципностью прочно поселился в сознании Телебуги.  Старший сын Великого хана мечтал о  восшествии на Великую кошму Золотой Орды. Ногай через своих послов всячески подстрекал  племянника к  недовольству против отца. Кроме всего  многочисленные жены и наложницы Мегу – Темира были предметом вожделенных мечтаний Телебуги. Особенно его привлекала   Нина, дочь аланского царя Баракада.
Ради этой женщины Телебуга решился на переворот. Поддержан-ный  Ногаем, который выделил ему  рать Дюденя, Телебуга ворвался в покои  отца и умертвил его ударом ножа.
    Собрав курултай из приближенных к Ногаю вельмож, Телебуга объявил себя правителем Золотой Орды.
    Чичек и её второй сын Тохта затаились, признав власть узурпатора. Тохта  был готов  отомстить за отца своему брату, но силы были не на их стороне.  Чичек послала в Ярославль за князем Федором. Она решила напомнить ему клятву, которую тот дал, уходя в поход на ясов:
-   Когда у меня не останется друга, кроме собственной тени, и не останется даже плети, кроме конского хвоста, клянись, что не оставишь меня, и будешь служить верно, - тогда потребовала от Федора  Чичек.
- Клянусь, - ответил князь Федор и поцеловал нательный крест.
Он и служил,  верно и преданно. Теперь настало время не службишки, но службы, и Чичек позвала его.
     Ногай чуял  неладное, понимал, что Чичек сильна умом и связями, и что сестра его  является главным врагом его власти.  В одну из ночей, когда Чичек не спалось, она почувствовала злой взгляд, устремленный на неё из мрака.     Чичек попыталась подняться и крикнуть стражу, но сильная рука наёмного убийцы зажала ей рот. В следующее мгновение она почувствовала, как острый клинок входит в спину, меж лопаток.   
    Убийца выдернул нож из раны, обтер его лезвие о голенище ичига и скрылся так же незаметно, как и появился. Анна помнит, как прискакал  встревоженный гонец от её матери,  Диджекхатунь с призывом царицы о помощи.  И Федор, как гонец – стрела  взвился с места и устремился из далекого Ярославля к Сараю. 

   
   С боем ворвались   дружинники князя Федора  во дворец   Великого хана.  Поднимая на пики врагов, рубя их на ходу, вымели из сарайского дворца ногайцев, и вкупе с  полками Тохты погнали их  за Волгу, в  уральские степи.
        Возвратившись во дворец, князь Федор  поспешил в покои царицы. Черный шест  высился у дверей её покоев. И стража  загородила дорогу Федору, скрестив пики:
-    Ярамый!   Улем, улем…
        Федор решительно  отстранил  низкорослых, но крепких   татарских стражников и вошел в  покои царицы. Стражники что-то прокричали в след князю, но  вступить в борьбу с ханским  зятем  не решились.
         Диджекхатунь   лежала на окровавленном ложе,   приподняв-шись на высоких подушках, веки её слегка дрожали.
 -    Чичек…, - позвал Федор шепотом. Так звали её самые близкие люди, но он,  никогда прежде не позволял себе этого имени.
        Царица с трудом подняла веки и  открыла  прекрасные глаза.  Она вымученно улыбнулась Федору, и ему  показалось, что сознание её прояснилось.
-       Я  знала, что ты  придешь… исполнить  свою клятву… Ты пришел… мой богатур….
- Чичек, я стремил, но не успел…-


- Федор…, ключ иссяк, бел камень треснул…- едва слышно прозвучали слова Чичек

 Федор  уткнулся лицом в её холодеющую ладонь:
-       Не умирай, Чичек! – ему казалось, что он кричит на весь мир, но голос его,  схваченный спазмом, едва слышно прохрипел  эти слова.
-       Заверни меня в зеленое,  любимый, чтобы шайтан не испортил моей красоты! ….Как сильны твои руки, как широки твои плечи, как красив ты, возлюбленный мой…- она вздохнула в последний раз и глаза её, цвета спелой сливы, остановились.
-    О! Чичек! Не покидай меня! – голова Диджекхатуни запрокину-лась и  взгляд её,   устремился в Небо.
         Как во сне,  Федор, скинул с плеч зеленый коч    и бережно укрыл  им прекрасную Чичек. 
         В тот миг Федор вдруг с болью понял, то, о чем  не догадывался в течение всей своей долгой и нелепой  жизни. Чичек, встреч с которой он избегал, от которой бежал, спасаясь, как  от греха, была ему дорога, как никто. Как поздно пришло  прозрение. Поздно! Всегда поздно!
          Душа его  опустела, вызывая боль.  Он  только сейчас понял, что не было на свете более верного соратника, чем царица Чичек, что не было более желанной  женщины, чем она, и что  никогда  он не  насладится её любовью. Никогда!
- Не забыть, не заспать, не прогнать сущего! – вспомнил он чьи-то вещие слова… Слезы лились из глаз,  и он смахивал их широкой ладонью воина.

   Тохта вступил на Высокую кошму Золотой Орды, а его шурин, князь Федор Ростиславич,  в великой печали ушел в пределы родного города Ярославля.

    
47..ВЕЛИКОЕ ПОКАЯНИЕ.
         Княгиня Анна  помнит, как изменился её муж после похода в Сарай. Прежде, не  довольствуясь победами, он   жил будущими надеждами, манящими намерениями, не раз повторяя: «Всё ещё будет! Будет!» … 
       Оказалось, что для него ничего уже не будет!  Охладела его душа к земной жизни.  Он  больше не хотел  ни власти. Ни любви. Ни богатства. «Время обмануло его?  Или ещё что- то?» -  думала княгиня Анна.
        Слава и почет, любящая жена и добрые дети уже не радовали Великого Ярославского князя.  Всё чаще стал уединяться  он и отходить от людей:  всё больнее давила  тяжесть содеянного на сердце князя - воина.
        Много крови пролито, много судов неправедно сужено, много унижений пережито.  Стоит ли власть земная того, чтобы мучиться совестью под старость лет и страшиться  суда Божьего?! Осталось только раскаяние.
       Князь Федор вопреки  уговорам княгини Анны, уединился  в маленьком домике, заросшем крапивой да бурьяном в самом конце княжьего двора. О многом надо было передумать князю,  многое вспомнить,  ничто не забыть! …
      Он вырубил  дубовую колоду себе под рост.  Мерный стук молотка и долота долетал  до княжьего  дома, и разносился окрест.   «Домовину  строит себе хозяин», - шептались  дворовые люди,  в печали и недоумении  пожимали плечами.
        В один из  осенних дней стук прекратился. Смертельная тишина  повисла над княжьим двором.
          Старший сын Давид пересек двор, осторожно отворил замшелую дверь,  сел на порожке, осмотрел  убежище  отца. Лежит старый князь  - отец в дубовой колоде, руки скрестил на груди, глаза веками прикрыл: то ли жив, то ли нет…
-    Батюшка…. – позвал протяжно Давид, - батюшка….
-    Сыне, прикажи нести меня в Спасов монастырь, - не сразу откликнулся  изнуренный душевной  борьбой, князь Федор, -  Упроси отца Тихона принять покаяние моё о множестве безмерных моих зол и страстей,  об отчуждении и отступлении от Бога, когда страсти мои в мир устремлялись, когда держал в руце  моей меч обоюдоострый! …
      Федор перевел дух и продолжил:
-     И разил врага своего, а он Богом сотворен, подобен мне.
Страшным шепотом  прозвучали слова покаяния:
-     Земля вопила подо мной от горя…  А ныне одержим отчаянием  о помрачении ума моего, безмерны грехи мои и тяжки для сердца моего.
      Давид с удивлением увидел перед собой иссохшего старца, но не могучего князя....
-    Сыне, в церковь Господню человеки трепеща входят, а я же без стыда входил, будто бесстрашием  Божием одержим!...   Грех гордыни моей, хочу умолить у Господа! …. Омой! Омой! Меня Господи! От скверны прегрешений моих!
     Федор просил, умолял. Он плакал!
     Давид выбежал из избушки, едва не задев притолоки. Федор прикрыл глаза, будто  забылся  сном.
     Звон раздался от малого колокола к большому,  и вдруг ударило резко, скорбно… Перед Федором пронеслась его жизнь  от рождения: мучительный, долгий,  путь к старости, и смерть, которая стоит тут где – то рядом. И ждет своего близкого часа.
      «Перед Господом каюсь, а перед людьми….» - пронеслось в мыслях. И тут  почувствовал, колода, в которой лежал он, качнулась. Поднялась… Будто настал уже час Суда Божьего. Множество рук человечьих уцепились за край дубовой домовины. Сумрак и сырость помещения остались где – то позади, а впереди был свет осеннего ласкового солнца. «Господи! Хорошо – то как на твоей земле!»  – подумал Федор и вдруг услышал бабий плач с подвыванием:
-    Батюшка ты наш, Федор Ростиславич! Куда же собрался ты, князюшка! На кого же ты покидаешь нас!
     Бабы падали, ударяясь оземь. Мужики смахивали слезы с длинных бород и усов. Подходили косцы с поля, подставляли широкие плечи под край колоды, подменяя других носильщиков. Стон и плач  усилился, когда поднесли домовину к деревянному мостику с дубовыми переводинами, что вел через Медвежий овраг прямо на монастырский двор.
      Гроб – колоду осторожно опустили на паперть. Вышел владыка Тихон, спросил строго:
-    Почто прибыл, княже, к порогу Божьему?
-     Час смерти своей чую, владыка. Прими покаяние моё перед Богом и перед людьми.
     Наступила тишина.
-      Говори, раб Божий, Федор , – Тихон был суров.
-       Сперва перед людьми….- голос Федора был слаб, но говорил он внятно, -       Горшеня, - отыскав глазами ремесленника в толпе, окружившей гроб, проговорил кротко, - Прости меня, что семью твою не заступил перед врагами … Я ведь всю жизнь об этом жалел… всю жизнь…
-     Бог бы простил, княже. А я прощаю….-Горшеня засуетился, переложил из одной руки в другую  свою старую шапку, и смахнул слезу.
-     Усыня, и ты прости, что сманил тебя с добрых Можайских земель, а тут сколь пришлось тебе оратать, чтобы тощую землицу нашу обрядить. Ты пенял мне как-то в этом ,  так прости…
-     Эка, чего вспомнил! Княже! Как же  я без тебя – то  бы обрядил  хозяйство своё. Прости и ты меня за язык мой вредный….
       Богатырь Усыня отвернулся, чтобы не показывать слезы свои, махнул рукой и отошел в сторонку, сникнув.
Будто,  никого не видя, к гробу протиснулась Настя – дурочка. Она  широко отрыла глаза, удивившись увиденному, забормотала:
- Ныне взошла я на гору  высокую, увидала бездну глубокую, а там мать – сыра земля….
Тоненько заплакала, завыла протяжно:
-Господи…. Прими раба Божьего  во чрево своё…
Верный слуга Федора, старый Матвей, оттеснил  блаженную от гроба:
-   Иди с Богом, странница.
Взгляд Федора прояснился, он узнал ту, чья жизнь  была  сравнима с судьбой  страдающей Руси…
-   Настя, прости за жизнь твою скорбную…. Не уходи. Страшно мне. Твои молитвы, слезы теплые послушает Христос и, может, подаст прощение грехам моим…
Настя улыбнулась  рассеянно:
-   Любя, Сын Божий наказует…. Любя и милует…
Федор прикрыл глаза, видно было, что говорить ему было тяжко. Он только повторял:
-      Простите, люди добрые….
       Ярославцы медленно,  соблюдая порядок, проходили мимо княжеской домовины, каждый повторял:
-      Прости и ты, нас, княже, пусть и Бог тебя простит.
      Княгиня Анна приблизилась к изголовью, поддерживаемая сыновьями. Черты лица её обострились. Глаза неотрывно, с отчаянием  смотрели на мужа.
     Федор открыл глаза:
-    Анна, прости меня, много взвалил я на плечи твои хрупкие. Теперь вот ты всему госпожа, как управишься, родная? Не думал, что так рано оставлю тебя, а сам один дальше пойду….
-    Не насытится око зрением, любимый мой! Не уходи далеко! Возьми меня с собой! – она упала на грудь князю.
    Анну подхватили с двух сторон, отстранили от гроба.
-   Давид! – обратился Федор к сыну, - Береги город наш. Временщиков хищных не допускайте до власти. Городу нашему цены нет! А промеж собой живите дружно. Что татарин, что русский, что булгар,  все мы  дети Господни.
     Владыка Тихон шепотом  отдал приказ. Колоду подняли, внесли в храм. Тихон приказал всем выйти из храма. Когда двери закрылись, и люди оказались на воле, вдруг стало ясно, нет больше великого человека – защитника и заступника, любившего сей город и народ его так, как никто в веках любить не сможет, ибо для этого надо иметь сердце Федора, его ум и отвагу. 
В третьем часу ночи звук  тяжелого колокола возвестил о  смерти Великого человека.

   



47. ПОСЛЕСЛОВИЕ.
    Заняв Ярославский престол, князь Федор и княгиня Анна  - Юлдуз  основали новую, вторую династию Ярославских князей. Ещё живя в Орде, Анна родила двух сыновей Давида и Константина.   
    Давид Федорович продолжит род князя Федора, и все потомки князя Федора, которые сейчас живы,  пошли от его старшего сына.
   Второго сына Федора и Анны прозвали Константином  Улемцем.   Ученые историки считают, что это прозвище пошло от  тюркского «улемец»,  т. е. ученый. По современным меркам, он был, вероятно,   вундеркиндом.
    Но я думаю,  что  Константину был передан  стол удела Улеймы, местечка  на Севере Ярославской области в Угличском  районе. Недалеко от этого места была и знаменитая Мологская ярмарка.  Полагаю, что  имя его звучало, как  Константин Улеймский, или проще,  Константин Улемец, по аналогии с Федором Можайским, Борисом Ростовским, Глебом Белозерским.  Константин  умрет молодым и бездетным.
    Союз князя Федора с Ордынским ханом принес явную выгоду Ярославлю. Ярославль становится столицей огромного по тем временам княжества, в него  стекается дань с тридцати шести городов, его ярмарка  в устье реки Мологи не имеет себе равных  на Руси,   город  становится культурным центром с большим количеством монастырей и храмов, где идет переписка священных книг и  даже светских сочинений  древнегреческих философов. Работает постоянная школа по освоению грамотности при Спасском монастыре. 
     А ордынская царевна Юлдуз, ставшая ярославской княгиней Анной принесла мир и покой  в пределы своего княжества. Она, как истинная христианка будет известна строительством церквей, и самым известным её  деянием будет восстановление церкви Михаила Архангела в камне.    

     Судьба княжича Михаила Федоровича неизвестна, но  летописец пишет: « В обители Каменного острова  постригся,  и кончил  дни свои Святой князь Иосаф Заозерский, внук Василия Ярославского». Вероятно, это сын княгини Марьи Васильевны.
     Что касается Анастасии, то  в книге К. Ярославского «Князья Угличские»  записано в сноске на стр 3: « В Синодике, принадле-жавшем покойному священнику Углической Царевича Дмитрия на крови церкви, Михаилу Ивановичу Преображенскому,  записаны имена князей и княгинь ….. среди которых княгини Ярославские: Марина Ольговна,  Мария Васильевна и монахиня Анастасия.
 
     В книге «Ярославские Угодники Божии», составленной в 1905 году графом Михаилом Владимировичем Толстым, глава 16 озаглавлена «Подвижники благочестия, не причисленные к лику святых, но местно чтимые в Ярославле»,  под номером первым числятся – Блаженный князь Ярославский Михаил Федорович, и блаженные княгини Мария, Ксения, и Анастасия.
     Граф М.Ф. Толстой поясняет:
« Князь Михаил – сын св. князя Федора Ростиславича от первого брака его с княжною Мариею Ярославской.
Княгиня Мария,  дочь и единственная наследница Великого князя Василия Всеволодовича, через которую св. князь Федор получил Ярославское княжество.
Княгиня Ксения , мать её и бабка князя Михаила.
Княгиня Анастасия, по всей видимости, сестра её.
Эти лица упоминаются в житии св. кн. Федора, отдельных житий их не имеется.
Все они погребены  в церкви Петропавловского монастыря ныне приходской. До половины прошедшего столетия каждогодно совершалась соборне, за вечерней в неделю Православия, панихида над их гробницами. Этот обычай отменен неизвестно почему, Ростовским митрополитом Арсением Марцевичемъ.»
    Как видим и в Х1Х веке  отдельные церковники если не боролись с покойными, то уж точно проявляли неуважение к их памяти.
   
   Касательно других  героев моего романа скажу коротко:
    Филюшка еще долго будет жить в скиту на берегу озера Неро, слава о мудром «старце» разнесется далеко за пределы Ростовской земли. К нему будут приходить люди, ища совета и помощи. Дни свои он закончит в монастыре Петра и Павла, построенным Петром – Царевичем Ордынским.
     Петр Царевич ордынский после смерти своей жены, дочки Амрагана,  пострижется в монахи и перед кончиной своей  уйдет в монастырь, чтобы молиться за всех христиан на русской земле.  Русская церковь канонизирует этого татарина,  и он  будет почитаем в народе, как  святой.
    Судьба монастыря Петра и Павла в советские времена  сложится плачевно.  Он будет частью разрушен, а на месте святых могил, на костях насельников  монастыря,  том числе и самого  Петра  – царевича Ордынского построят  каменные гаражи.
     В наше время православная церковь пытается  возвратить святые остатки монастыря верующим, но  стяжательный дух  княжьих слуг остается живым и поныне, и новый Алексашка Григорьев уже чинит препятствия в восстановлении святого места. 
    Боярин Яким спасется, объявив себя монахом  Ярославского Спасского монастыря.  Князь Федор, несмотря на  большую обиду, монаха не тронет. А тот  наговорит местным летописцам таких бывальщин, что из – под  их пера  князь Федор  выйдет не Чермным, что значило «Красивый», а Черным.  Так  бывший боярин попытается очернить Ярославского князя в веках, сведя с ним свои  счеты.
    Благородный литвин Волончун, через столетия исполнит свой обет, и возвратится в город Ярославль и вновь многое сделает для его процветания и украшения.
    Конюх Гедеминек,  проявляя хитрость и вероломство,  сделается великим князем Литовским Гедемином  и  продолжит дело объединения литовских племен. …. Память о нём дойдет до наших дней.

      
      Младший сын   Диджекхатуни,   Тохта,  окажется  достойным учеником дяди Ногая,  крепко уцепится за власть и не позволит Ногаю хозяйничать на  землях Золотой Орды.
       Ногай вынужден будет бежать из степных пределов на Балканы, но Тохта, настигнет его.   Когда меч палача был занесен над головой   Ногая, тот, желая оттянуть миг казни,  воскликнет:
- Подожди, Тохта, ты ещё не сказал мне, что же,  по - твоему,  желаннее власти, желаннее любви к женщине?  Ты обещал мне ответить, когда придет время. Оно пришло, Тохта.
- Месть врагу! – коротко ответил Тохта,   и меч палача опустился на шею Ногая.  Случится это 1299году.      
 
    Так закончится тринадцатый век в  русской истории.  Четырнадцатый век ознаменуется правлением хана Узбека.   Узбек мечом и огнем будет заставлять  потомков Чингисхана отступиться от Ясы и  поклониться Корану.  Золотая Орда навсегда станет  исламским государством.  Семьдесят семей  чингизидов,  не захотевших  подчиниться воле хана Узбека, и принять ислам, казнят злой смертью.   
         Гонения  на немусульман привело к тому, что начался Большой выход  татарских богатуров на Русь. 
    Для русских князей татарские  военные специалисты были находкой. Их принимали с объятьями, женили на русских боярышнях и сразу же давали назначение в войска. Татарину, приехавшему  в Москву зимой, жаловали шубу, а прибывшему летом – княжеский титул.  Им можно было доверять спокойно, путь назад им был отрезан. 
    Такие  перебежчики были находкой и для православной церкви. Многие из них  на новой родине приняли  христианство и верой,  и правдой служили Руси.      Так появились на Руси русские татары: Аксаков, Алябьев, Апраксин, Аракчеев, Арсеньев, Ахматов, Бабичев, Балашов, Баранов, Басманов, Бердяев, Булгаков, Бунин, Бухарин, Гоголь, Годунов, Горчаков, Державин, Измайлов, Кантемиров, Карамазов, Карамзин, Корсаков, Кочубей, Кропоткин, Куракин, Милюков, Мичурин, Рахманинов, Салтыков, Строганов, Танеев, Татищев, Тимерязев, Третьяков, Тургенев, Турчанинов, Тютчев, Уваров, Урусов, Ушаков, Чаадаев, Шаховской, Шереметев, Юсупов и много других достойных фамилий.

       Татарские слободы возникали по всем русским городам.  Татарская кровь слилась с русской.   Если вас иногда одолевает сагыны – тоска, и вам хочется вырваться из дома и убежать, улететь на широкий простор, к высокому звездному небу, почувствовать даль окоёма, степного горизонта, вдохнуть дым костра с малиновым угаром, значит,  вас позвали далекие  степные предки. Это татарская кровь не даёт вам покоя. 

48. ПОСЛЕ ПОСЛЕСЛОВИЯ.

    Постепенно татарские принципы единовластия нашли дорогу к умам  русских правителей и сильно им понравились. Всё было замечательно   перенесено на русскую почву, кроме одного:  Чингисхан служил своему народу так же, как народ ему. А русские князья не умели служить своему народу, у них интересы были другие.
     Русский историк Василий Осипович Ключевский пишет:
 «Ордынские ханы не навязывали Руси каких-либо своих порядков, довольствуясь данью….. Да и трудно было вникнуть в их порядок, потому что в отношениях между тамошними князьями нельзя было усмотреть никакого порядка.  И если бы они были предоставлены самим себе,  они разнесли бы свою Русь на бессвязные, вечно враждующие между собою удельные лоскутья. Но княжества  тогдашней Северной Руси  были не самостоятельные владения, а даннические улусы татар.  Их князья звались холопами  «вольного царя», как величали у нас Ордынского хана».
    И далее Ключевский пишет:
« Власть этого хана давала хотя призрак единства  мельчавшим и взаимно отчуждавшимся  вотчинным углам русских князей. …. Гроза ханского гнева сдерживала забияк.  Милостью, т.е. произволом хана, не раз предупреждалась или останавливалась опустошительная усобица.  Власть хана была  грубым татарским ножом, разрезавшим узлы, в какие умели потомки  Всеволода Третьего запутывать дела своей земли».   «Батогом божьим», вразумляющим грешников, чтобы привести их на путь покаяния, называли русские летописцы власть хана. Т.2 стр 43. соч. изд. 1957г.
    Минтеимр Шарипович Шаймиев – президент республики Татарстан сказал  однажды:
«Если бы не хан с его жестокими законами, с системой коммуникаций и поголовной переписью населения, не было бы великой России…»
Что он имел в виду?
     Татарские ханы,  начиная с Батыя,  приказывали русским князьям строить дороги, чтобы улучшить сообщение   с разрозненными русскими землями, чтобы чиновники  хана могли беспрепятственно и быстро достигать населенных пунктов. А это уже связывало русские города и веси.
     Силой своей власти татарские ханы приказывали строить  почтовые станции – ямы,  и иметь при станциях быстрых коней с ямщиками. До нашествия татар Русь не знала почты.
     Устанавливались таможни для сбора  таможенных сборов /тамги/ и пункты сбора на торговлю / мыто/ . Как правило на рынках. До сих пор зовем рынки мытными. В частности в Рыбинске  рынок имеет официальное название «Мытный».
    Недавно проводилась перепись населения, по- моему в 2002 году. И попутно отмечалась дата первой переписи. Почему – то  дата получилась очень молодая, что – то не сто ли семьдесят лет… Не припомню, потому, что сразу с такой датой была не согласна.
     Первая перепись населения по  приказу татарских ханов проводилась в 1258 году в Новгороде, в Ярославле в 1262 году. Вот такой возраст первой переписи на Руси. Более 740 лет.
Что принесла подушная перепись  Руси?
Конечно, систему учета населения. До того никакого учета населения Русь не знала.
    Но эта перепись принесла с собой и планомерную систематизацию сбора налогов. А это в свою очередь породило «крепостное право»  на Руси.
Дань на Руси утратила своё значение священной жертвы и  превратилась в обременительный и позорный ясак.
       Возможно, значение переписи и было бы в какой – то мере положительным,  если бы не  узколобость наших князей. Они,  переняв систему власти у кочевников – монголов, распространили её  на всю территорию Руси на долгие века. По примеру Золотоордынской власти  возникла единоличная власть Великих князей, потом царей, потом императоров. Мир менялся вокруг. В Европе одна за другой возникали  конституционные монархии, когда монарх ограничивался парламентом, возникали демократические государства с выборной системой власти, а Россия,  оставалась   монархией – в системе единовластия.
    Триста лет  русский народ, терпел татарское иго, а потом ещё триста лет терпел «крепостное право» уже  от своих «русских татар». И тут татаро – монголы  были уже ни причем. Система, которую они создали, для подавления завоеванного враждебного населения, пришлась по душе русским князьям и  боярам /барам/. Что ж удивляться тому, что и поныне  власть обходится со своим населением , как с завоеванным народом – чингисханство вошло в дурную привычку и  переросло в традицию. 
    В 1917 году, наконец, произошла революция, призванная принести свободу русскому народу, ослабу от гнета. Но не получилось. Тоталитаризм,  в лице Сталина, и последующих правителей,  вновь взял на вооружение  принципы государственности, созданной  еще Чингисханом. Жесткая вертикаль власти, железная дисциплина и подчинение нижестоящего чиновника вышестоящему начальнику, а тот высокому буюруку….и так далее.  Так и продолжается в России дело приснопамятного Чингисхана – великого деятеля и создателя огромной империи. Зерна, которые он посеял, легли на благодатную русскую почву… 

49. СЛОВО О ЖЕНЩИНЕ.

      Я стою в зале Митрополичьих палат Ярославского музея – заповедника перед большой, красочной иконой,  и вглядываюсь в дорогие мне лица. Вряд ли это подлинные портреты.  Изограф, изобразивший святых Ярославских чудотворцев, воочию их  не видел, но,  наверняка,  слышал  бывальщины о Них, читал тогда ещё сохраненные, а ныне утраченные,  летописи,  и трепетно передал своё видение каждого из этих людей.  Кроткими,  святошными,  молитвенными – такими они предстают перед нами на этой иконе. Ярость, гнев, страсть, любовь, то, что двигало ими при жизни, отсутствуют в облике. А может,  художник намеренно оставил их за роковой чертой земного бытия.
   В центре, вверху всей композиции икона в иконе:  Божья Матерь с младенцем Иисусом на руках.    Слева,  довольно большой по размерам доски,  изображены князь Федор и его сыновья  Давид и Константин. С другой стороны Ярославские  князья Василий и Константин, и местночтимый святой Иринарх.  Шестеро  замечательных мужчин, живших и творивших в далеком  веке, и оставивших память о себе в умах и сердцах потомков. Все шестеро мудрых, отважных, воинственных и деятельных  мужей протягивают свои длани к Богородице и на их лицах кроткая мольба о милости, о спасении, о защите.
      Вглядитесь в  икону: ратные мужи  просят   защиты  у женщины,  у матери.   Это ли не признание святости женского начала, его исключительности, силы и милосердия.
      А как же быть с «сосудом греховным»? Как быть с церковным алтарем, куда женщине вход воспрещен? Не злобными ли мужами, погрязшими в собственной скверне грехов,  созданы эти запреты для женщины и навешаны уничижительные клейма на неё? Не от трусости ли несостояния  духовного,  и физической слабости церковных мужей распространилась мода  оскорбления женского естества?
     Не пора ли пересмотреть отношение церкви к женщине. Я знаю примеры, когда в годы сталинских гонений, церковь была обезглавлена и большинство пастырей убито или сослано в лагеря, а были и такие «святые»  мужи, что отрекались от веры. Тогда женщины, вопреки канонам церкви,  брали на себя обязанности отправления культа: крещение детей и отпевание усопших. Они поддерживали в людях веру в Господа и в  возрождение церкви. А когда запреты были сняты, то первыми и самыми верными прихожанами были и остались старые женщины, наши бабушки.  С  них началось возрождение церковных приходов. А церковь платит женщине тем, что считает её  нечистой и недостойной уровня святости мужчины.
    Мать, сестра, жена, дочь, не помнят зла, не пестуют обиды, ибо рождены быть женщиной – милосердной хранительницей рода и веры. Потому, когда человеку плохо, он протягивает свои длани в молитве к Богородице. Женщина видит дальше, верит истовее, жалеет искренне, сохраняет рачительнее. Ей ли, «волнующей красотой»,  быть поруганной?

 50. И НАКОНЕЦ,,,,
    Если кто – то думает, что чудеса, это достояние древности, далекого прошлого, то ошибается. Меня поразил случай, рассказанный мне недавно одной очень  достойной молодой женщиной, которую я знаю со времени 90-х годов. Я была свидетелем её начинаний на ниве ярославской культуры, и ценителем её достижений в области древнего искусства, которое она со своими единомышленниками возродила  и совершенствует по сию пору.
     Она просила не называть её имени, и я  не буду этого делать. А случай совершенно удивительный. Судите сами.
     Мощи благоверных князей Федора Чермного и его чад Давида и Константина были укрыты в безбожное время и сохранены до новой перестроечной  поры  служителями  музея.  В последние десятилетия один  из них, зная тайну мощей и, видимо, представляя себе ту духовную ценность, какую они имеют, хранил молчание. Рассказывают, что когда требовали того обстоятельства, он  на своих руках переносил святые останки из одного места их пребывания в другое, укрывал от любопытных и враждебных глаз,  и так сохранил их до наших дней, когда можно было спокойно передать церкви святые останки, как дорогую реликвию.
        Имя этого человека  Владимир Дмитриевич Митрофанов.   
       В конце 80-х, начале 90-х годов, мощи святых, Федора, Давида и Константина находились в пределе церкви Ильи Пророка. Моя знакомая, тогда ещё юная девочка, только что окончившая консерваторию, руководствуясь только собственным вдохновением, сделала сложную и по тому времени уникальную работу  для этого музея,  и директор не имея возможности заплатить по бедности нашей культуры, пригласил её в тот придел, где находились мощи. Он тогда сказал ей:
- Я  не могу тебе заплатить, сама понимаешь, но я тебе так благодарен, что хочу, показать тебе древнюю ярославскую святыню, которую  никому до сих пор  не показывал.
 Моя знакомая увидела, как он приподнял простенькое покрывальце и сказал:
- Я разрешаю тебе побыть здесь и пообщаться с ними.
- Только потом я узнала, что нельзя смотреть на мощи, которые находятся без покрова. Это великий грех, - рассказывает моя знакомая, -  Но, поскольку я была молода, и ещё не понимала значения всего, что со мной происходит, то,  взглянув на кости, я вышла из церкви и вскоре забыла про то, что видела. Причем, совершенно из головы выпало всё. Помню, только, что мне была оказана честь посмотреть на святыню, а что именно я увидела, совершенно не помню. Видимо, так было надо Господу, чтобы сберечь меня от  греха. Но речь не об этом. Я расскажу о том, что я была знакома с дочкой  довольно известного человека в нашем городе. Она была замужем, но поскольку  имела слабое здоровье,  кучу серьезных болезней, не могла зачать ребенка. Хождение по врачам и поездки на курорты положительного  результата не давали. Тогда я ей и подсказала, что в приделе Ильинской церкви лежат мощи святых чудотворцев, но, чтобы войти в тот придел, нужно разрешение руководства музея. Отец моей знакомой постарался,  и через некоторое время она была допущена до мощей. Я не знаю, что она чувствовала в тот момент, какие слова нашла для молитвы перед святыми чудотворцами, но
ты не поверишь,  через девять месяцев она родила. И не просто родила ребенка, а родила тройню. Чудо?  Представляешь, она молилась трём чудотворцам и родила тройню. Потом друзья в шутку подкалывали  её мужа, что это не его дети, это дети Федора Чермного и его чад.
Правда, одна девочка вскоре,  после родов  умерла. Но две другие живы.
- Это несомненно, чудо, то, что она зачала, и что выносила детей и благополучно родила их, - согласилась я,  пораженная рассказом, - А теперь я попытаюсь объяснить, почему не выжил третий ребенок. Это интересно….  Ведь  она молилась троим чудотворцам,  и каждый из них послал ей ребенка. Так?
- Ну да…
- У князя Федора были дети  от первой жены Марии Васильевны,  две девочки и мальчик и от второй жены Анны два сына, Давид и Константин.  Значит, при жизни он был способен  сотворить ребенка…. Так?
- Выходит, так….
- У старшего сына князя Федора,  Давида Федоровича, были дети. Именно он продолжил вторую династию ярославских князей . А вот у  второго сына князя Федора Чермного, Константина,  не было детей. Он умер ещё в юности и девственником. Значит, от него не должно быть ребенка. Так?
- Так…
- Когда твоя знакомая молилась трем чудотворцам, все они услышали её и по доброте своей воздали ей за её молитву, но  Бог забрал ребенка, который не мог родиться от девственника Константина. Чудо?
- Чудо, да ещё имеющее своё объяснение?!
- Выходит,  двойное чудо….
Вот этим  я и заканчиваю свою трилогию.


30 июня 2005года.                г. Ярославль.












Выражаю благодарность   
Неттовой Нине Татаркановне.
Камаевой Нине Сергеевне.

Белову Юрию Ивановичу , Ларисе Евсеевне,
Олейникову  Александру Петровичу,
Дормакову Николаю  Сергеевичу.
Тишалович Евгении Егоровне за доброту и понимание, за  помощь при работе над романом.

И. Грицук – Галицкая.