1. ЛЕДЯНАЯ ЖОПА.
1
Ведерников, Байтингер и Носов решили сварить курицу. Четвертый, Егоров, кур не ел принципиально. На Украине, где он вырос, курица издревле считается священным животным, чем-то вроде индийских коров. Там у них, в грушевом Мариуполе, куры прыгают по фронтонам и гордо восседают на крышах вместо химер и грифонов. Кушают их только в крайних случаях.
* * *
Те, кто учился в Архе, особенно на рабфаке, сталкивался с такой первобытно-общинной формой ведения хозяйства, как назначение дневального по комнате. Этот мужик обязан приготовить ужин для соплеменников, иначе сожрут его самого. А назавтра приходит очередь следующего.
Сегодня, таким порученцем, стал Носов. Ему предстояло сварить импортную курицу. Носов до этого кур не варил, и все его знакомство с кулинарией сводилось к тому, что яйца перед употреблением надо мыть. С мылом. На этом его знания заканчивались.
Ситуация осложнялась тем, что в гости к ребятам прибыла Карпова. Карпова благоволила к Ведру, считалась умной женщиной и регулярно читала газету китайских коммунистов «Жэньминь Жибао». Причем, в оригинале. Словом, варка курицы превратилась для Носова в настоящий экзамен на гражданскую зрелость.
Тем не менее, свершилось. Дымящаяся кура была доставлена в комнату, на большом подносе, и Носов, гордо шандарахнув им об стол, выдохнул: «Кушать подано!» Все ахнули… Ритуальное блюдо лучилось янтарем, и парни ждали дележа.
Ведерников, выхватив нож, что есть сил саданул птицу. Но та не поддалась… Вместо этого раздался звук, похожий на пуск реактивного самолета, а из птичьей задницы что-то вылетело… И, звякая, запрыгало по столу. Все, оцепенев, уставились на переливающийся предмет.
– Что это такое? – в тишине произнёс Байтингер. – Неужто она алмаз проглотила?
Остальные нервно задышали.
Ведерников, приподнял жемчужину и повертел её на свет. Будучи пограничником, он частенько жарил дальневосточных енотов, однако у тех из задниц ничего не выскакивало.
Алмаз оказался кулёчком, в котором покоились печень, желудочек и сердце умершей. Всё это было сковано вековым льдом.
2
– Да как вы доверили ему курицу варить? Он же перетравит вас нахер, как Зина Портнова фашистов! – раздался в гневный голос Карповой. Гостья отложила газету и оглядела присутствующих, будто ища солидарности.
– У него папашка мэр… – вполголоса сказал Байтингер. – Как ему не доверишь?
– Ну, тогда ладно… – вздохнула Карпова, – пущай идёт и доваривает!
И, взяв газету, сердито уставилась в иероглифы.
– Иди, граф, доваривай курицу! – вынес вердикт Ведерников. И впихнул обратно, в анус, птичьи опции.
Носов брезгливо взял недоваренное и поволок на кухню. Он все предметы брал двумя пальцами, за что Ведерников прозвал его «графом». Остальные называли соседа просто «выдрой». Такую кликуху Носов получил за излишнюю любовь к купаниям. Он запирался в душ и, фыркая, плескался там по два часа. А вся секция, матерясь, томилась. Мылись они только перед дискотекой, и страдали, что попадут на дансинг к закрытию. А значит, останутся без машек. Носов же был девственником, отчего упивался душевым волюнтаризмом.
* * *
Сейчас повар вышел, и все принялись за картошку. Картошка была предназначена к гарниру, и из неё, слава богу, ничего не вываливалось: ни червей, ни колорадских жуков…
– Лен, зря ты с ним так… – жуя, заметил Ведерников. – Он же наш, комсомолец…
– Нравственное падение, оно, начинается с малого! – отложила вилку Карпова. – Сегодня ты курицу не довариваешь, а завтра чертеж мартена врагу продашь!
Карпова частенько приторговывала свечками возле церкви и больше других знала о душе. Оттого к ней и прислушивались. Сейчас все брякали ложками и внимали Карповой.
* * *
А вообще, Носов был невезуч. Чтоб поддержать его после кулинарного фиаско, Ведро устроил ему новый экзамен – уже на половую зрелость. Он познакомил соседа-комсомольца со смазливой девушкой, тоже комсомолкой… И меж ними состоялся доверительный бартер: Носов подарил ей свою невинность и страсть, а она ему – море нежности и рези при мочеиспускании…
То есть и этот дебют оказался не совсем удачен. Пару деньков пофыркав в душе, Носов отправился фыркать в более душевные учреждения.
Однако, не стоит винить невезучих. Ведь, если б не они, мы б потеряли массу занимательных историй.
2. ОГНЕННЫЙ ЗАД.
1
Вторая история случилась в июне, когда все студенты разъезжаются на каникулы и практики. В общаге – хоть шаром покати: и в смысле еды, и в смысле денег. Общага пуста. В такие деньки можно запросто вымереть. Приезжая к занятиям, в августе, студенты частенько находили за мусоропроводом иссохшиеся мумии.
Голодный я сидел в секции, не зная, чем заполнить желудок. Наконец, с трудом приподнявшись, добрел до балкона. Он был пуст, без малейшего намека на съестное… Однако, покопавшись, под грудой хлама, я обнаружил несколько молочных бутылок. Они были грязными, замызганными, однако, коль их отмыть, можно вполне обменять на молоко. Но, в этом случае, обязательно нужна трехлитровая банка. Если я куплю молоко в бутылках, я ничего не выиграю; стеклотара уйдёт на обмен.
Вздохнув, я отправился искать банку.
Побродив по общаге, я забрел в секцию, где слышались мужские голоса. Замерев, я прислушался.
«Тузом бери! Прикуп! Хваленка! Она!!!» – послышалось знакомое, ещё с северов.
«Рабфаковцы! – решил я. – Все разъехались, а у этих экзамены… Вот и торчат в общаге. У них-то банка точно должна быть!»
И я тихо, на цыпочках, покрался к кухне.
Но тут, в мои ноздри, ударил неожиданный запах! Господи, да это ж курица! Да, да: где-то варилась курица! Стараясь не шуметь, я проскользнул мимо игровых дверей и заглянул на кухню. Бурлило вовсю, и капельки, шипя, соскользали на плиту…. Никакие силы не заставили б меня оторваться от этого зрелища. Сладкие грезы закурчавились в моей голове.
«Сто двадцать хвалю! Слазь с бочки! Иду втёмную! Хваленка…» – вновь послышалось из-за дверей. И тут же дополнилось пьяным: «гы-гы-гы…»
«Господи, им же надо к экзаменам готовиться! – запечалился я. – А они пьют! И в карты играют! Нет, ну так же нельзя! Не по-комсомольски это!»
Ну, а раз не комсомольцы, то зачем не-комсомольцу курица?
Воровать в мужской секции неприлично. В женской пожалуйста, а вот в мужской нехорошо. Баб родичи обеспечивают, а брат-мужик такой же доходяга. Но случаются и исключения. Как с мариупольскими курицами.
Во-первых, это ещё не студенты… Значит, у них нет кухонного иммунитета… И общаговский кодекс на них не распространяется. Во-вторых, раз на выпивку нашли, значит, и на хлеб найдут. И вообще, с какой стати я должен о них заботиться?
Я аккуратно снял кастрюльку с плиты. Самым сложным было засунуть её в авоську, но я был одержим, как зомби… Трясущимися руками, обжигая пальцы, я впихивал и впихивал её.
«Ничего, своя ноша не тянет!» – ползло в голове.
Непослушная посуда понемногу втиснулась в капроновую сумку. Боясь вздохнуть, я выпорхнул из секции.
«Гы-гы-гы!!! Буби хвалю! Восемьдесят!» – раздалось мне вслед.
«Просрали, двоечники, курочку!» - подумал я, и, что есть сил, ломанулся вверх по лестнице. Больше всего я боялся, чтоб синтетика не расплавилась.
Теперь нужно было добраться до комнаты, не попавшись никому на глаза. Рабфаковцы народ суровый, могут и покалечить. Словом, по-человечески не пожрёшь. Или придётся подкупать свидетеля лыткой. Чтоб молчал. А это тоже расходы.
2
Я мчался по ступенькам, стараясь не расплескать бульон. Добежав до последнего, девятого, свернул в секцию. Теперь – через балкон и в свой блок. Акриловая авоська обмякла, как пластилин, но держалась. Пока держалась.
Перемахнув через балкон, я очутился в своем блоке. Правда, в смежной, женской секции. Но это ерунда: десяток шагов – и я дома.
Меж тем, на балконе сидела девушка. Аля из нашей группы. Можно было, конечно, скинуть её вниз с балкона, чтоб не оставлять следов, но у меня на это не было времени. Да и не должна она сдать. Мы их не раз самих обворовывали, не маленькие, знают – что к чему!
Аля оторвала взгляд от книги, и с изумлением выдохнула: «Дима, у тебя же сумка горит!»
«Молчи! – строго сказал я ей. – Это нормально! Молчи!» …– и пронесся мимо.
Она ошалело посмотрела мне вслед, прижимая книжку к губам. Женщины живут на халяву, поэтому им непонятны хитросплетения птицедобычи…
Я подбежал к своей двери. Сумка, и в самом деле, здорово парила. Это курица подавала сигнал: «Здесь я, хозяин, здесь! Не бросай меня, хозяин!»
«О, кей, малышка! – улыбнулся я, – ни за что не брошу!» – и закрыл за собою дверь. На все четыре замка. После чего, подпер её столом.
Теперь нужно открыть фрамугу. «Украл горячее – открывай окна!» – гласит старая общаговская заповедь. Свежий воздух, лучшая защита от ищеек.
Успокоившись, я выволок курицу на стол. Голенькая, она возлежала передо мной, бесстыдно выпятив задницу. Мраморные ляжки зенитками вздымались в небо.
«О-о-оххх!!!» - выдохнул я и навалился на неё всею силою моей сублемации. Передо мной была только она, она, одна-единственная… Пах животного надрывно хрустел, ноги конвульсировали, межреберье трещало от лобзаний… Давно общага не видела такой Камасутры!
Через минуту все было кончено. Насытившись зоофильскими переверзиями, я упрятал косточки под матрас, и вышел в коридор. Потом, когда все утихнет, я вынесу улики. Третьекурсник должен был чист, как мать Тереза.
Моё пузо пузырилось от счастья. Я чувствовал себя матерью, должной вот-вот родить миллион. Причем, в баксах… Молока уже не хотелось. Привычный к аскетизму я решил обойтись чаем. И пошел к мусорному ведру, поискать завалявшийся пакетик.
А где-то далеко, внизу, шумели тревожные мужские голоса. Но я на них зла не держал….
3. ТРЕТИЙ ПЕТУХ….
1
Раз уж мы заговорили о курицах, то трудно уйти от разговора и о яйцах. С них-то и началась третья история.
В Свердловске, за оперным театром, стоял могучий Дом Промышленности. А в нем была могучая столовая. Разумеется, с могучими яйцами. Нет, не так! Столовая и в самом деле была, но – с комплексными обедами. А, в те годы, такое нечасто практиковалось. Комплексность была редкостью. Вот в эту столовую мы с Сэнди и ходили кушать.
Заплатив по семьдесят копеек, мы вставали к раздаче и уныло брели, за своей лагерной порцайкой. Дородные бабы в белом подавали нам жиденькие супы, каучуковые котлеты, и обезжиренную сметану.
Вот так, совхозной цепочкой, мы доталкивали подносы до конца. А там, под пристальным взглядом церберши, бросали использованный талончик в корыто. Попытка заныкать чек и передать его кому-то другому, отражения не нашла: стартовая змея за кассой зорко секла за проходящими. Даже попытка подойти к раздаче и выклянчить якобы забытое жаркое была обречена на провал: эти сучки могли забить тебя половниками.
Такое положение дел нас, естественно, не устраивало. Мы, как последователи Церетели, хотели безразмерности. А закомплексованная убогость удручала. Однако, перекормленные мегеры не спускали глаз, пресекая любые вариации.
Этот апартеид не мог быть вечным…Мы стали ломать голову – как же отомстить этим ****ям?
И так, наш мозговой креатив, постепенно добрел до яиц. Они белоснежной горой высились над раздачей, как черепа с полотен Верещагина. Но стырить их было сложно. В тесные джинсы много яиц не насуешь! Сразу станет видно, что у человека не в порядке с анатомией, коль у него, вместо мошонки – виноградная гроздь. Мы, воспитанные на красоте и гармонии, не могли допустить такого. Нельзя быть Аполлоном или Дионисом с шестью или десятью яйцами. За это могли выгнать из вуза.
И мы нашли приемлемый вариант. Тогда была мода: носить даже зимой, под шубой кожаные пиджаки. Шубу мы оставляли в гардеробе, а сами, как солидные мэны, спешили к раздаче. Яйца хорошо гармонируют с кожей, и дело наладилось. Мы набивали карманы полудюжиной яиц и мстительно улыбались недогадливым стервам.
Единственным недостатком такого промысла было то, что, съев полдюжины яиц – седьмое, восьмое и девятое есть уже не хотелось. Ну их нахер, эти яйца! Кто сомневается – может попробовать. Да-три сеанса – и любовь к яйцам отобьет даже у самой завзятой нимфоманки! А уж у аноргазмичного студента – тем более. Вот и у нас отшибло.
В-общем одолела нас эта столовая. В конце концов, мы её бросили.
«Да пропадите вы пропадом! – сказали мы им. – Подавитесь своими яйцами! Жрите сами свой тестостерон… то есть, холестерин!»
В конце концов – с какой стати мы должны весь это балаган терпеть? Уж лучше кур, с вываливающимся из задницы льдом. Впрочем, и до кур дошло…
2
– Сармат ворует булочки, и нас с Ванькой попрекает… – сказал как-то мне Сэнди. – Я, говорит, ворую, а вы нет!
– А вы не воруете? – рассеянно переспросил я.
– Нет…. Честно говоря, побаиваюсь. А он зудит и зудит: «Я стараюсь, ворую… А вы нет!» Достал уже…
– Если побаиваешься – лучше не воруй! Нельзя воровать если побаиваешься… Запросто влететь можно…..
Но техническое новшество Сармата меня заинтересовало. Выросший среди безнадзорной шпаны-оторвы, я прошел богатую практику воровства в магазинах самообслуживания. Мы воровали из столовых, складов, теплиц, хлебокомбинатов, но вот про грабеж булочных я не слышал. Мало того, что это нерентабельно, – а вдруг попадешься?
«Попасться на булочке или рулончике туалетной бумаги? Оригинально! – подумал я. – Так ведь и до спичек дойдет!»
Я представил свои карманы, усыпанные сахарной пудрой. «Бр-р-р-р!» – охватила меня липкая брезгливость. Если б рассказать об этом моим детским товарищам, они б сочли меня за недоумка.
И, тут же, откуда-то из глубин, всплыло странноватое чувство уязвленной гордости:
– А ты как-нибудь возьми Сармата с собой… Надо нам вместе пройтись. Я ему покажу, как воруют!
Это был полный авантюризм. Однако, самолюбие нередко ввергает людей в бредовую амбициозность.
* * *
Через пару деньков мы втроем – я, Сэнди и Сармат двинулись к общаге. Миновав Парк пионеров, мы прошли мимо легендарной пельменной – «тазика», и вскоре очутились напротив нашего гастронома.
3
Нырнув в торговый в зал мы брели вдоль витрин и я начал примериваться, выбирая подходящее… Очутившись перед бакалейной горкой, я приподнял джемпер и расстегнул ширинку. Распахнув джинсы и вобрав живот, я впихнул туда кулек сахара. Потом, разгладив целлофан, опустил полу джемпера.
Сармат, выпучив глаза, смотрел на мой пах. Сдержанно улыбнувшись ему, и подморозив глаза, я двинул дальше. Теперь нужен был заключительный аккорд.
Им выпало стать бразильской курице. Покрутив сочную упаковку в руках, я быстро огляделся. Вроде б, никто не пас… Тренированным движением я вогнал тушку подмышку. Теперь, чтоб заблокировать криминальную руку, в ладонь следовало что-то положить. Таким фиксатором стала пачка недорогой заварки.
Попасться на курице я не боялся… Прием известный: отпускаешь руку и товар камнем вываливается на пол… Поднимай его, и смело иди к кассе. А вот сахарок-то мог подкузьмить! Его через трусы не выплюнешь!
Таким способом мой приятель Гена Понт выкрал из магазина здоровенный термос. Потом мы задарили его на день рождения однокласснику. А вообще, дублированные кражи – что я делал сейчас – не приветствуются. Только в крайних случаях… Как мариупольские курицы...
* * *
Мы двинулись к кассе. Пошарив в карманах, я вынул деньги и рассчитался. За заварку. Деньги, были уложены заранее, строго справа. Прикольно, когда ты правою рукой начнешь шарить в левом кармане. Левая-то у тебя заблокирована! Так и будешь стоять, скрючившись, посреди магазина, пока тебя не повяжут и не увезут в околоток. С сахаром в штанах.
* * *
…Неторопливо мы вышли из магазина. Сармат выглядел потрясенным. Сэнди тайно злорадствовал. Его, как мне казалось, распирала неслыханная гордость. Они с Ванькой были отмщены. Я же был мертвенно спокоен. Первые пятьдесят метров вообще нельзя дергаться. И, ни в коем случае, ничего вынимать. Иначе, если тебя пасут – сразу же повяжут! Прозевают, выпустят, а потом пасут…
* * *
Воровать булочки Сармат не перестал. А вот пилить Сэнди и Ваньку – как отрезало! Он не умел выносить куриц, а они оказались неспособны к краже булочек. Вот и вся суровая диалектика. Каждому свое.
* * *
…Я поднял голову и посмотрел в сине-мартовское небо… Там, на крыше сто тридцать третьего почтового отделения сидели две курицы. Кем-то спугнутые, они взмыли в солнечную высь, и, набирая высоту, устремились в облака. У одной, если приглядеться, можно было заметить бирюзовый блеск в районе задницы. А у другой, напротив, хлестало ярко-оранжевое пламя. И донесся звук, схожий с пуском реактивного самолета.