Маленькая, словно игрушечная, машинка, в которой, несмотря на компактность, удобно разместились Эрвин и Джоанн, мерно катилась по тихим улицам Утрехта. Всего час назад автомобиль семейства Гренье покинул дворик их дома в Амстердаме, а уже показался пункт назначения - дом бабушки по улице святого Бонифация . Старинная улочка, мощенная булыжником и разделенная каналом, выходила прямиком к подножью величественного собора, по времени часовни которого жили все Нидерланды.
Дорожный знак, стоящий при выезде на улицу и ограничивающий скорость передвижения тридцатью километрами, выпадал из местного пейзажа не только из-за своей современности. Ну, кому может придти в голову мчаться мимо такой удивительной красоты?! Чугунные фонарные столбы и кованые перила, опоры которых были надежно вбиты в стены канала из красного кирпича, прекрасно дополняли уютные трехэтажные домики, создавая образ старой Европы. Улица святого Бонифация словно дышала воздухом эпохи Возрождения, если бы не обилие современных кафе и автомобилей.
Эрвин остановила машину перед одним из таких домиков, часть которого принадлежала ее матери. Эмили уже встречала своих гостей у порога.
- Привет, мам!
- Привет, Эрвин! А где же Джоанн и Франк?
- Джоя сейчас идет, копается что-то в машине. А Франк не смог, у него много работы.
- Джоя… Почему ты так называешь дочь?
- Мам, ну перестань, не начинай, пожалуйста. Она сама себя так называет, да и мне так удобнее.
Мать и дочь, не закрывая за собой дверь и переговариваясь, прошли в гостиную. Это была просторная комната, залитая светом из нескольких больших окно, выходивших как на улицу, так и в тихий переулок. Стены комнаты были увешаны небольшими картинами и фотографиями с изображениями различных животных и пейзажей. Так же стены украшали несколько стилизованных под уличные фонари светильников. Между тремя креслами, образующими подобие круга, стоял небольшой стеклянный столик с чайным сервизом.
Через пару минут за ними проследовала молодая девушка лет шестнадцати с ярко-розовыми волосами до плеч и рюкзаком в виде медвежонка на спине.
- Привет, бабуль! – девушка поцеловала стоящую у стола в гостиной бабушку.
- Здравствуй, Джоанн, - женщина с явным недоумением оглядела свою внучку, - Что это у тебя на голове?
Прическа была не единственным, что не понравилось Эмили. Тут и обильный макияж на лице, и проколотая, словно маленькой иголкой с бусинкой на кончике, верхняя губа, и короткая юбка цвета хаки. Но розовые волосы, заплетенные в две маленькие косички, бросались в глаза прежде всего.
- А что такого?! Да ладно тебе, бабуль, сейчас так модно! – поспешила оправдаться девушка, заметив этот сердитый взгляд. – Я пока пойду, разложу свои вещички наверху.
Девушка еще раз поцеловала бабушку и выбежала из комнаты.
Пожилая дама перевела взгляд на свою дочь.
- О, мам, только не начинай, ладно? Так и правда сейчас модно. Хотя признаюсь, я тоже не в восторге от всех этих ее штучек. Но поделать тут ничего не могу.
- Мне уже не понять сегодняшнюю молодежь, - Эмили тяжело вздохнула и опустилась в кресло.
Эрвин оставила разбор вещей и подошла к матери:
- Да брось, мама, ты еще полна сил и вполне можешь позволить себе поход с внучкой на дискотеку.
Обе женщины улыбнулись и, наклонившись, Эрвин обняла мать.
- Но вот если бы ты решилась завести ребенка немного раньше, у меня этих возможностей было бы больше.
- О, мама! - Эрвин снова отошла к своим вещам. Мать часто корила ее тем, что она так поздно, только в двадцать девять лет родила первого и единственного ребенка.
В таких случаях Эрвин предпочитала как можно скорее сменить тему:
- Ну, раз ты такая старая и беспомощная женщина, почему бы тебе не переехать к нам в Амстердам. А дом мы могли бы сдавать, пока Джоя не выйдет замуж через пару лет.
- Я все слышу! - донесся голос Джоанн со второго этажа дома. - Никаких пару лет! Даже домом вы не заманите меня под венец! К тому же, я из Амстердама никуда не уеду!
- Джоанн, что за воспитание! Подслушивать разговоры взрослых?!
- А я и не подслушивала!
- Ну, так что, мам? - Эрвин повернулась и вопросительно поглядела на мать, - Не пора ли уже отставить свою одинокую деревенскую жизнь?
- Утрехт вовсе не деревня, Эрвин. К тому же, что я не видела в Амстердаме, пьяную молодежь и уличных девок?
- Да брось, мам! Что за глупые предрассудки? В Амстердаме много кафе и театров, и вообще, я хочу видеть тебя чаще.
Эмили поднялась с кресла и подошла к большому окну, сквозь которое с улицы, как по приглашению, входили лучи теплого осеннего солнца.
- Нет, Эрвин, я останусь. Здесь мой дом, здесь я родила и вырастила тебя.
- А вот меня мамочка родила и вырастила в Амстердаме, - сбежавшая по лестнице Джоанн бросилась в объятья матери. - И я ей за это благодарна!
В этот момент в дверь позвонили. Эмили подошла к домофону.
- Кто это?
- Это Петер, почтальон. Фрау Бертольд, Вам письмо!
- Я открою, бабуль! - Джоанн почти бегом бросилась через гостиную и прихожую к двери.
- Только не долго там, Джоя! И попроси этого мальчишку не называть бабушку «Фрау»! - Эрвин бросила эти слова вслед дочери, но та их даже не услышала. - И откуда только он знает, что ты немка?
- Здесь все знают, кто я и откуда. Я ни от кого этого не скрываю. А что тебе не нравится в этом мальчике и в том, как он назвал меня?
- Мам, он же старше ее на несколько лет, а Джоя крутится перед ним как кошка!
- Я все слышу! - раздраженный, но веселый голос девушки донесся из прихожей.
- А что касается того, что ты немка ...
- Не я немка, Эрвин, а мы - немцы. Ведь кровь, что течет в твоих жилах, минимум на половину немецкая.
- На половину? А вторая половина во мне какая же? Я думала мой отец тоже немец... - Эрвин подошла к матери и эти слова произнесла очень тихо, почти неслышно.
В комнате повисла тишина. Эрвин смотрела на мать, а глаза Эмили искали что-то за окном. Разговоры об отце были больной темой в отношениях Эрвин с матерью. Эмили никак не хотела пролить свет на то, кем он был. Все рассказы матери ограничивались фразой: «Он бросил нас». При этом мать сама давала повод дочери усомниться в ее правдивости.
Эрвин готова была сорваться на крик, так она устала от недомолвок матери. Ее глаза встретились с взглядом Эмили. Обстановка в комнате становилась просто уже гнетущей, когда Эмили хотела дать свой ответ дочери.
Но, тут Джоанн ворвалась в гостиную тем же вихрем, что и вылетела из нее несколькими минутами раньше.
- А вот и я. Представляете, Петер пригласил меня в кафе, а мне даже нечего одеть... - девушка непонимающе посмотрела на мрачные задумчивые лица матери и бабушки, - Ой, да что с вами? Он же хороший... А, бабуль, тут тебе письмо. Петер сказал, что оно уже пятое от этого адресата. А от кого, ты нам скажешь?
- Оно из России. - Эмили взяла письмо из рук внучки и убрала в карман своего домашнего халата.
- Из России? - Эрвин подняла глаза на мать - Но... От кого, мам?
В гостиной снова наступила полная тишина. Эрвин с дочерью смотрели на Эмили так, будто видели ее впервые. Наконец, Эмили сказала своим родственницам:
- Вам нужно немного отдохнуть. Спускайтесь к ужину, я все вам расскажу, - она приложила палец к губам Джоанн, едва та попыталась что-то сказать. - До ужина не слова об этом. Марш наверх, обе!
Мать и дочь нехотя, но все же повиновались. Эмили с ранних лет приучила Эрвин к послушанию и дисциплине. Пожалуй, это единственное исконно германское качество характера, которое ей удалось вложить в дочь. И от части даже во внучку, хотя видеть ее Эмили доводилось не так уж часто.
В течение следующих двух часов Эмили вела приготовления к ужину. Когда, наконец, стол был накрыт, с несвойственной для немецких, да и европейских семей роскошью, Эмили вернулась в гостиную. Женщина достала из кармана письмо и опустилась в кресло.
Эрвин и думать не могла об отдыхе. Все ее мысли были заняты этими загадочными словами о германской крови и еще более загадочным письмом из России.
Что все это может значить?
Конечно, она уже привыкла к загадкам своей матери за многие годы. Уже в детстве Эрвин поняла, что не все так просто в истории с ее отцом. Нет, не мог он просто так их бросить, она в это не верила. Да и мать хранила о нем только светлые воспоминания, что не вяжется с ее рассказом о "подлеце, удравшем, узнав о ее беременности". Слишком уж это получалось однообразно, таких историй слишком много.
Все время Эрвин чувствовала какую-то недосказанность в словах матери. Со временем ей даже стало казаться, что мать делает это специально, сама подталкивая дочь к важному открытию. Но Эрвин никак не могла ухватиться за эти ниточки. Или, может быть, не хотела, может, даже испугалась в какой-то момент узнать всю правду. Несмотря на то, что Эрвин и сама уже была взрослой и уверенной в себе женщиной, она по прежнему испытывала пиетет и даже какой-то подсознательный страх перед жестким характером матери.
Нужно сказать, что такое поведение не обычно для современных европейских семей, особенно в странах «старой» Европы. Здесь все больше процветают партнерские отношения между родителями и их взрослыми детьми. Такое почтение и повиновение, какое выказывала Эрвин своей матери больше свойственно людям с востока, чьи старые традиции не смогла сломать компьютерная цивилизация с ее торгово-денежными отношениями.
Но, как бы там не было раньше, именно сейчас, в этот день Эрвин была уверенна в себе, чувствовала необходимые моральные силы, чтобы поговорить с матерью об отце. Тем более что Эмили сама в очередной раз дала ей шанс на это.
Хорошо зная, какой таинственной и несговорчивой бывает мать, Эрвин прекрасно осознавала, что разговор будет непростым. И все же, в этот раз именно в ее колоде была припрятана карта, позволяющая, наконец, одержать столь желанную победу в этой затянувшейся игре - Джоанн. Джоанн, которую бабушка любит больше всех на свете и которой точно не сможет отказать.
Конечно, саму Джоанн письмо так же не мало взволновало. Но стоило ей вспомнить о Петере и его приглашении в кафе, как таинственное письмо отошло на второй план. Хотя нет, на втором был поиск подходящего наряда. Ну а на первом стоял естественно сам Петер.
Уж если и стоило покидать Амстердам и каникулы проводить в провинциальном Утрехте, то только ради него. Конечно, Джоанн очень любила свою бабушку, но уже давно охладела к ее "странному празднику", как сама девушка его называла.
Каждый год бабушка приглашала Эрвин и Джоанн провести с ней несколько дней, главный из которых был девятого ноября. Бабушка называла его по-немецки Schicksalstag , что значило «судьбоносный» или «роковой» день. Джоанн не было дела до Пивного путча или Хрустальной ночи, но каждый год она приезжала. Бабушка же преподносила этот день, как день единения, ассоциируя с падением Берлинской стены.
А девушка приезжала ради своего ненаглядного, которого знает уже почти десять лет. Ну и еще ради бабушкиных пирогов, аромат которых и в этот раз выманил Джоанн из комнаты наверху раньше назначенного времени ужина.
Джоанн осторожно вышла из комнаты, стараясь сделать бабушке сюрприз. Она медленно и бесшумно спускалась по лестнице, которая была наполовину ее твореньем.
Дело в том, что раньше в доме была винтовая лестница. Но после того как в восемь лет Джоанн упала с нее и лишь чудом осталась цела, бабушка решила перестроить ее. И разрешила внучке самой выбрать эскиз. Так на месте старой появилась новая лестница. В отличие от предшественницы, эта лестница имела прямой спуск с двумя поворотами под прямым углом в начале и в конце. Бабушка позаботилась о том, чтобы перила у нее были особенно прочными.
После этой маленькой перепланировки, под лестницей образовалось укромное местечко, рядом с окном, выходящим в переулок. Джоанн часто сидела там, глядя на окна дома напротив, в котором жил Петер. Она и сейчас думала спуститься туда, но увидела бабушку, сидящую в гостиной в своем любимом кресле. В руках Эмили держала сегодняшнее письмо и, как показалось девушке, какую-то фотографию. Джоанн помедлила несколько секунд, а затем попыталась так же незаметно удалиться, но только бабушка избавила ее от этой необходимости:
- Тебе незачем прятаться от меня, дорогая.
Джоанн замерла на месте.
- Проходи, Джоанн, мама сейчас тоже спустится.
- Я не хотела мешать тебе, бабуль, меня выманил запах твоих пирогов.
Бабушка улыбнулась подходящей к ней внучке, а та поцеловала ее и села в соседнее кресло.
- Эрвин в твоем возрасте тоже была любопытна, любила подглядывать за мной. И тоже ссылалась на пироги.
- И ничего я не подглядывала! - спускающаяся Эрвин произнесла это с не наигранной обидой. - Это все твои пироги.
За ужином никаких серьезных разговоров быть не могло, этому правилу Эрвин и Джоанн следовали неукоснительно. Соблюдению его способствовало и суровое убранство небольшой столовой. Посреди нее, прямо под свисающей хрустальной люстрой, стоял небольшой стол. Во главе стола сидела бабушка, гости по бокам от нее, это тоже было традицией. Когда приезжал Франк, то садился напротив хозяйки дома, с другого края стола.
Да и какие могут быть разговоры, когда и на минуту оторваться от бабушкиных угощений было невозможно?! Эмили имела привычку подавать угощения на стол не порциями, а выставлять все на стол в общих блюдах. Это, по ее словам, придавало ужину больше домашнего уюта.
Только за чашкой чая с пирогами Эмили осведомилась о перспективах взаимоотношений Джоанн и Петера.
- Никаких отношений! - отрезала Эрвин.
- Ну, мам! - Джоанн обиженно поглядела на мать, - Бабушка, я тебе потом расскажу, когда этой женщины не будет рядом.
Вот, наконец, со всеми угощениями было покончено и все вместе они вышли в гостиную, которая освещалась лишь блеском нескольких светильников. Снова повисла неловкая пауза, прервать которую не решались ни Эрвин, ни Эмили.
- Ты хотела нам что-то рассказать, бабуль? - Джоанн постаралась произнести эти слова весело и беззаботно, как всегда. Однако напряжение, царившее внутри не только комнаты, но и внутри ее любимых родственниц, девушка не могла не почувствовать.
- Да, но прежде... Эрвин, я знаю, как много у тебя вопросов...
- Очень много, мам - Эрвин волновалась по-прежнему - Но я не знаю, с чего начать.
- А от кого письмо, бабуль? - Джоанн подпрыгнула со своего кресла и теперь устроилась на ковре у самых ног бабушки.
Эрвин хотела было снова выругать дочь, за то, что та перебивает разговор старших, но вовремя осеклась. Ее расчет на Джою оправдывался.
- Оно из России, дорогая. От очень хорошего человека.
- А как его зовут?
- Его зовут Игорь.
- Игорь? - девушка не разобрала русского произношения бабушки. - Это русское имя, да? А как по-нашему это будет?
- Йохан - за бабушку ответила Эрвин. Взгляд ее буквально сверлил Эмили. - Или Джоанн, если на германский манер.
Девушка удивленно поглядела на мать и бабушку:
- Так меня назвали в его честь?
- Видимо так, - Эрвин не переставала пристально изучать реакции матери - Хотя твоя бабушка, когда настаивала на этом имени, давала другое объяснение.
Эмили вовсе не торопилась открывать секреты. Она по-прежнему молчала и глядела в окно.
- Он мой отец, да? - Эрвин снова перешла в наступление, волнуясь при этом, как никогда в жизни. - Он русский? Ты могла бы и раньше сказать мне об этом.
- Нет, это не твой отец. Это очень хороший человек, но я видела его всего несколько раз в жизни. - Эмили снова помолчала, будто в каких-то далеких мыслях приветствовала этого самого Игоря. - Ты права в одном, Эрвин, - мне давно пора рассказать вам об этом.
Эрвин поднялась на ноги и стремительным шагом несколько раз пересекла гостиную.
- Давно пора, мама! Давно! Почему ты столько лет скрывала правду? Он ведь русский, да? Почему ты молчишь?
- Успокойся, Эрвин, и присядь, - Эмили сохраняла спокойствие. Она часто обдумывала и репетировала это разговор и была готова к любой реакции дочери.
- Если он русский, что такого? - Эрвин встала у спинки своего кресла. - Ты могла бы сказать мне правду, мама!
- Успокойся, Эрвин. Какой пример ты подаешь дочери?
Джоанн сидела молча, будто находилась вовсе не в этой комнате. Она еще никогда не видела в таком возбужденном состоянии свою мать. И уж никак не ожидала, что бабушка может позволить говорить с ней в таком тоне.
- Да, Эрвин, ты права во всем. Он русский. И рассказать правду о нем я должна была тебе давно, но ... Я не смогла... - голос бабушки был едва слышен в комнате, - Испугалась чего-то, понимаешь?
- А почему, бабуль? - Джоанн несмело вступила в разговор.
- Почему? Я не знаю. Не знаю... Простите меня, дорогие, простите обе... - Эмили, кажется, говорила сквозь слезы.
Эрвин и Джоанн молча смотрели на Эмили. Она постаралась успокоиться. Сейчас еще не время давать волю эмоциям.
- Как его зовут, мам? - Эрвин подобно своей дочери теперь устроилась на ковре возле кресла Эмили и взяла ее за руку.
- Его звали Евгений. Женя.
- Женя...
- А по-немецки это... Эрвин, да? - Джоанн улыбнулась новому открытию.
- Да - Эрвин. Я назвала тебя в его честь, радость моя.
Эрвин крепко сжала руку матери.
- А он умер, да? - Эрвин глядела на мать, словно маленькая девочка, которая хочет узнать о взрослых и запретных вещах.
- Да, Эрвин, к сожаленью, твой папа умер.
- А ты расскажешь нам о нем?
Эмили посмотрела на дочь и внучку.
- Конечно, Джоанн, сегодня я все вам расскажу. Только сядьте в свои кресла. Не дело вам сидеть на полу.
Эрвин и Джоанн поднялись с пола и прошли к своим местам. Эмили тоже встала со своего кресла и обошла гостиную, провожаемая глазами дочери и внучки. Она остановила возле маленькой полочке на стене. На полочке ровными стопками были уложены какие-то бумаги. Несколько мгновений она простояла в молчании, спиной к гостиной.
- Schicksalstag... - едва слышно для сидящих за спиной родственниц произнесла Эмили - Судьбоносный день... Для Германии, для меня, для всех нас…
Она еще немного постояла и, наконец, повернулась к Эрвин и Джоанн.
- Двадцать лет назад моя родная страна Германия смогла, наконец, объединится, и обрести свободу. Многие годы до этого мы были отделены друг от друга. Я никогда не видела этой проклятой стены, но чувствовала ее постоянно и во всем.
Мы жили в поселке Шверин , возле города Альтенграбов. Это восточная часть Германии. Шверин небольшой поселок, всего-то человек семьсот. А вот город в то время был достаточно крупный. От Альтенграбова до Берлина, как от моего дома до вашего. И в городе были военные части русской армии. Мы были частью Советов, их коммунистического лагеря.
Многие в те годы клеймили их за то, что они не давали нам нормально жить. Я вот никогда их не боялась и не ругала. Пока я училась в школе, я никогда не встречала в Шверине русских солдат. Первый раз я увидела их и русские танки весной шестьдесят первого года, когда уже училась в Магдебургской академии. Они шли огромной колонной или маршем на Берлин из Магдебурга. Я испугалась, что снова начнется война, которая уже забрала у меня отца.
В Альтенграбове с тех пор мы часто встречали солдат, и советских и наших. Они иногда ходили на танцы в парк. И там я познакомилась с твоим отцом, Эрвин. - Эмили взяла с полки несколько бумаг и подошла к дочери - Вот его фотография, - она отдала ее Эрвин, к которой тут же подскочила Джоанн.
Эрвин дрожащими от волнения руками взяла фотографию. Это был очень старый черно-белый снимок. На нем, на фоне огромного танка стояли двое молодых людей в военной форме.
Один из них, тот, что стоял справа, был невысокого роста, но явно крепкого телосложения. Он весело улыбался и одним глазом подмигивал снимающему их товарищу.
Взглянув на другого, повыше и худощавее, Эрвин просто обомлела. Она будто столкнулась с давно знакомым человеком. Лицо на фотографии было точной копией выражения лица Джоанн. Разве что некая мужская грубоватость отличала их. А в остальном - как две капельки - губы, нос и особенно глаза! Эрвин долго глядела на своего отца, после чего отдала снимок потрясенной дочери.
- Он понравился мне не сразу, но все же, я стала танцевать с ним каждый раз, когда он приходил туда, - в воспоминании Эмили всплывали те самые вечера на танцплощадке Альтенграбова, сладкий голос Эдит Пиаф и ее новые ухажеры. Именно ухажеры, поскольку, долгое время девушка не могла выбрать, кому отдать предпочтение - веселому ловеласу или романтику с грустными глазами.
- А это с ним Йохан? Он его друг?
- Да, это Йохан. Он был его товарищем, кем-то вроде напарника. Они ведь оба были танкисты. Игорь был самым веселым человеком, которого я знала. Я даже почти влюбилась в него, но ... - Эмили улыбалась, кажется самой себе и своим воспоминаниям.
- Но ты выбрала Женю, да, бабуль?
- Да, я выбрала Женю. Однажды. Они пришли к нам в поселок. Мы как раз готовились к празднику. А оказалось, что нам пришлось прощаться с Игорем.
Он рассказал, что во время учений его танк покатился с горы задним ходом и сломал пушку сзади стоящего танка. За это его хотели расстрелять.
- Расстрелять?! - Джоанн обняла руку матери.
- Да, так он говорил. Но потом сказал, что у него связи в командовании и теперь его просто отправят домой, чтобы он продал корову и выплатил деньги за ремонт.
- Так он шутил да, насчет расстрела?
- Да, шутил. Он всегда шутил. Как мне объяснил потом Женя, дело было в том, что кто-то из родственников Игоря работал в советском посольстве на западной стороне. И поэтому его отправили служить в Советский Союз.
- А дедушка, каким он был? За что ты его полюбила?
- О, он был необыкновенным. Я никогда прежде не встречала таких людей. Он был очень скромным и даже скучным на фоне своего друга. Но стоило нам остаться одним...
Эмили закрыла глаза, и перед ней тут же появился образ ее возлюбленного. Его глаза, губы... Совсем рядом... Он обнимает ее за талию, и они танцуют, удаляясь в темноту.
Из груди Джоанн вырвался непроизвольный смешок, но под суровым взглядом матери она вновь внимательно прислушалась к расскажу бабушки.
- ... он читал мне красивые стихи русских писателей. Я учила русскую литературу в школе и академии и почти все их знала. Но то, как он их мне читал, это совсем другое.
Еще он читал стихи, которых я не слышала никогда раньше. Должно быть, он сочинял их сам. А какой он был рассказчик! Я слушала его часами во время наших встреч, а когда приходила домой, то понимала, что меня все это совершенно не интересует. И все равно не могла нарадоваться этим встречам. А его глаза! Таких красивых и грустных глаз я никогда не видела… В общем, скажу вам, влюбилась в него я по-настоящему.
- Прямо как я в Петера, - мечтательно проговорила Джоанн.
- Джоанн! - строго оборвала ее мать. - А что потом, мама? Он уехал в Россию, да?
- Нет, Эрвин. Твой папа не бросил меня и никогда бы этого не сделал, - Эрвин присела в свое кресло. Она решила просто отдаться воспоминаниям.
- У нас в Шверине было одно очень красивое место, где мы с Женей гуляли часами, болтали, целовались. Это была небольшая, но густая березовая роща. Я с детства любила проводить время в этой роще. Меня просто тянуло к ней какой-то особой силой. Теряясь в ее листве, мы провели вместе все лето и начало осени.
Правда, начиная с середины августа, мы стали встречаться очень редко. А осенью уже почти совсем не виделись. – Эмили открыла глаза, словно пробуждаясь ото сна.
- Почему, бабуль?
- Потому что, в это время русские начали строить стену. Они готовились к войне с Америкой и Англией в Берлине. Женю перестали отпускать из части. Пройти к нему тоже было невозможно. Мы не могли даже писать друг другу письма, у них не было почтового адреса. Нужно было писать в Советский Союз, родителям Жени, а уже они посылали бы письма ему. Слава богу, что был Игорь. Я писала ему в Россию телеграммы, а он через родственника в посольстве быстро доносил их до Жени и писал мне ответы. Он очень рисковал из-за этого.
Однажды, уже в сентябре, в наш поселок пришли советские солдаты. Их у нас называли «Черные Ножи» . Их было человек десять, среди них был и Женя. Они искали одного старика, его звали Вильгельм Шаффер. Но оказалось, что за день до этого старик, как чуял, сбежал в ФРГ. Видимо, кто-то предупредил его.
- А почему они его искали?
- Женя рассказал, что к их начальнику пришел один мужчина средних лет и рассказал один факт. На месте этого березняка в годы войны был концлагерь для пленных из России. А надзирателем в нем был глава шверинского почтамта герр Шаффер. А еще он сказал, что когда в конце войны пленных расстреливали, то на месте их захоронения сажали русские березки. Все оказалось правдой, ночью «Черные Ножи» разрыли несколько могил...
Гостьи Эмили молчали, видимо, пребывая в глубоком шоке от таких рассказов своей бабушки. На Джоанн просто не было лица.
- А кто же предупредил старика?
- Не знаю. С тех пор я была там всего раз - пришла на церемонию. Советские солдаты установили там большой памятный камень. Женя был в карауле, который выставили у этого камня. Я глядела в его глаза, а ему нельзя было даже шелохнуться. Я пыталась пробраться к нему поближе, чтобы сказать, как сильно я люблю его, но меня не пропустили. Я должна была сказать ему еще кое-что. О том, что я беременна, но…
Эрвин и Джоанн словно провалились в другой мир, рисуя каждая в своем воображении эту картину.
- Я и сейчас помню его грустные глаза и тот камень, на котором было выбито «Die heilige Stelle» и маленький крест. И с того раза я видела Женю лишь один раз...
- Неужели, он так и не узнал, что у вас будет ребенок? - Эрвин все никак не могла поверить, что речь идет о ее отце и о ней самой.
- Узнал, но позже, в день нашей последней встречи. Но сначала, в конце сентября их переправили в Берлин, для охраны стены. Он написал мне через Игоря, что участвовал в операции у Бранденбургских ворот . Мы тогда ничего не знали, а мир был на волоске от новой войны. За то, что он рассказал мне это, его сильно наказали, посадили под арест. А за мной и моей мамой стали следить люди из Штази , это аналог Интерпола.
- Тебя подозревали в шпионаже? - дочь не мало удивилась, насколько это запутанная история.
- Представь себе. Этим олухам было не до любви, от которой мы с Эрвином сгорали.
- За тобой следили, да, бабуль?
- Следили, вызывали на допрос, даже угрожали. И тогда моя мать пошла на рискованный шаг. Она написала одному человеку телеграмму в Утрехт, чтобы он устроил меня в местный университет.
- И ты уехала?
- Не сразу. Я и слышать не хотела об этом, я мечтала быть счастливой на родине, - Эмили улыбнулась так, как делают люди, внезапно сильно разочаровавшиеся в чем-то. - Я написала об этом Жене. Он через Игоря отвечал, что мне лучше уехать, что он найдет меня после окончания службы. Но он ведь ничего не знал о нашем ребенке. Я написала ему, что мне необходимо встретиться с ним и поговорить. И, наконец, он пришел ко мне. Девятого ноября, в тот самый, судьбоносный, роковой день…
Мы целый час непрерывно целовались, совершенно забыв обо всем на свете. Это были лучшие минуты в моей жизни. Затем он стал уговаривать меня уехать, говорил, что ему будет легче, если я буду в безопасности. Он твердил мне, что нормальной жизни в ГДР не будет. Я не хотела ничего слышать, я целовала его и плакала от счастья. Я обняла его, поцеловала и прошептала, что жду от него ребенка.
- И как он на это отреагировал? - Джоанн даже вытянула шею в ожидании ответа, видимо, сгорая от нетерпения.
- Он подхватил меня на руки и стал кружить по комнате. У меня едва не закружилась голова! Мы громко смеялись и признавались друг другу в любви. Наконец, он немного успокоился, поставил меня на пол. Мы смотрели друг на друга глазами сумасшедших. Женя встал на колени передо мной, поцеловал мою руку и спросил: "Моя королева, вы выйдете за меня замуж?"
Я не сомневалась ни секунды, но ответ мне было дать не суждено...
- Почему? - Эрвин и Джоанн одновременно шепотом задали Эмили один и тот же вопрос.
- Когда я уже была готова дать моему принцу свое согласие, в дверь постучали. Это были полицейские, люди из Штази и "Черные ножи". Они пришли за Женей. - Эрвин отвернулась к окну. Чувствовалось, что это самое неприятное и тяжелое воспоминание для нее. - Оказалось, Женя ради меня сбежал из части, переодевшись в офицерскую шинель. Никто бы и не обнаружил, что его нет. Но нас предал мой старый друг, полицейский из Шверина Юрген Шмидт. Он позвонил начальнику и сказал, что Эрвин в моем доме.
- Зачем он это сделал, бабуль? Может быть из ревности? - захваченная рассказом бабушки Джоанн сама удивилась своему предположению.
- Какая тут ревность, любовь моя. Ему просто платили в Штази. Он банально продал нас.
Бабушке было тяжело произносить эти слова, переживать ту трагедию еще раз.
- А что было с... Женей? - Эрвин хотела сказать с "папой", но снова не смогла.
- Я хотела спрятать его, но он не пожелал этого. Когда они схватили его, он убеждал их оставить меня в покое, что я ни в чем не виновата. Я бросилась на солдат, которые уводили его, но меня ударил по лицу какой-то офицер. Меня забрали люди Штази. Они отвезли меня на допрос в Берлин и продержали там всю ночь. Я плакала не переставая, не из-за боли, а из-за страха за Женю. - Эмили ясно помнила каждый момент того дня и той ночи и сейчас в миллионный раз переживали их вновь.
- Утром меня выпустили, и я бросилась в Альтенграбов, чтобы узнать, что с Женей. Но мне не удалось добраться до города. На выезде из Берлина меня перехватила одна русская женщина. Она была той самой родственницей Игоря. Я не знаю, откуда она могла узнать, о том, что случилось со мной и Женей. Она повезла меня в Шверин. Я почти ничего не соображала и пыталась вырваться, бежать к нему. Эта женщина постоянно твердила мне, что мне нужно срочно уезжать. Она кричала на меня, била по щекам, чтобы привести в чувство. А я никак не могла опомниться, мое сердце буквально разрывалось.
По приезде домой эта женщина вместе с моей мамой с новой силой набросились на меня, уговаривая уехать. Они в один голос твердили, что так будет лучше. Я спрашивала у них, что же будет с Женей, и они говорили мне, что у него все будет хорошо.
Мамины мокрые от слез глаза умоляли меня уехать. И я поддалась... Я подумала, что так и правда будет лучше. Я просто возненавидела свою страну, за то, что она сделала с нами. - Эмили крепко сжала кулаки, словно готовясь вступить сейчас же в бой с невидимым врагом за свое счастье. По ее щекам в свете тусклых светильников серебром скатывались тяжелые слезы.
Мама помогла мне собраться и дала адрес одного ее знакомого в Утрехте. Мы уехали с той женщиной сначала в Западный Берлин, через то самое КПП «Чарли» на Фридрихштрассе.
- А как же тебя пропустили?
- На меня там даже и не посмотрели. Оказалось, что родственница Йохана была не просто работницей посольства. Она имела связь со Штази. Видимо, поэтому она так быстро узнала о том, что произошло. Она ужасно рисковала, помогая мне. Я до сих пор не знаю ее имени, но благодарна ей, по сей день.
Она доставила меня в посольство Нидерландов. А уже оттуда я через день отправилась в Утрехт. - Эмили замолчала, снова незаметно смахнув из-под глаз слезу. Ей было все тяжелее, но она понимала, что Эрвин ждет от нее всей правды.
- А что же случилось с отцом? Почему ты не рассказала об этом раньше? - Эрвин подошла и обняла мать. Они простояли так несколько долгих минут. Джоанн взирала на них со стороны, казалось, она не осознала еще всего происходящего.
- Потому что до недавнего времени я сама не знала всей правды, - Эмили попыталась собраться и продолжить свой рассказ, хоть он и доставлял ей невероятные муки.
- Только полгода назад я через знакомых, которые тесно связанны с Россией, смогла найти адрес Игоря. Он и рассказал мне всю правду. Рассказал, как за пособничество мне его и его мать едва не посадили в тюрьму в России. О том, что же тогда произошло на самом деле. И о твоем, Эрвин, отце...
Эмили уже не пыталась скрывать своих слез, только аккуратно собирала их у глаз шелковым платочком.
- Что же с ним случилось, бабуль? - Джоанн вместе с Эрвин не терпелось узнать правду.
Эмили с трудом успокоилась и продолжила:
- После того, как его схватили, Женю привезли в часть. В то время кризис в борьбе с Америкой продолжался, война была у советов на первом месте. Никто не хотел разбираться с этим, и начальник части решил отправить Женю в тот же день в Советский Союз. Там его наверняка бы судили, но им не было дело до этого. Его должны были судить за побег из части. Но ведь если бы они не держали его под арестом, он бы и не стал сбегать! Нет, они хотели судить его за любовь... За чувства, которые эти коммунисты так отчаянно пытались искоренить в своих людях, - кулаки Эмили снова непроизвольно сжались в приступе ярости, - Но Женя не захотел мириться с этим. Он не хотел покидать меня.
В части никто не знал, что случилось, кроме командования. Начальники хранили все в секрете, шумиха была им не нужна. Поэтому Женя смог выбраться из комнаты, где его держали, никто не обратил на него внимания. Он пробрался в ангар, где стояли эти чертовы танки, завел одну из машин и поехал по части напрямую к штабу. Я не знаю, пытались ли его остановить, но только сделать это не удалось. Он быстро и беспрепятственно догнал танк под окна начальников, которые как раз в это время советовались по телефону с Москвой.
Он не стал его останавливать. Танк шел очень медленно, на первой механической скорости. Это скорость гуляющего по парку человека. Женя вылез из танка, спрыгнул с него и встал к столбу прямо напротив движущейся многотонной машины. Когда его заметили, было слишком поздно, танку оставалось до столба несколько метров. - Эрвин и Джоанн от этих слов зажмурились, словно пытаясь отогнать от себя страшные мысли. Девушка едва слышно шмыгала носом, ее лицо было залито слезами. - Он с ужасной силой придавил Женю к бетонному столбу, проломив ему грудь и переломив позвоночник... К счастью, танк удалось остановить до того, как он переехал бы его и уничтожил полностью, - Джоанн глухо всхлипнула, представив эту картину, и расплакалась еще больше, задрожав всем телом. - Но спасти его уже было нельзя...
Эмили снова отвернулась к окну и заплакала. Эрвин обняла мать и несколько раз поцеловала. Она тоже была шокирована и не могла сдерживать слезы.
- Он умер ради любви...
Эмили обнимала дочь, чувствуя какое-то опустошение и в то же время легкость, которой ей никогда до этого ощущать не приходилось. Ей следовала давно все рассказать дочери, но только сейчас она смогла это сделать. И она была счастлива, что теперь правду знает не она одна.
Около получаса женщины просидели в полной тишине, осмысливая услышанное и сказанное в этот вечер. Джоанн убежала на кухню, где, устроившись на полу и обняв свои колени, проплакала минут десять. Перед ее глазами стояли страшные картины. Наконец, она смогла успокоиться и принесла в гостиную поднос с тремя чашками зеленого чая.
Эмили достала из кармана сегодняшнее письмо:
- Сегодня Игорь написал мне, что сильно болен, у него рак. Но он предложил мне осуществить его давнюю мечту - еще раз побывать в Шверине. Он сказал, что хочет посадить в той роще еще одну молодую березку. В знак того, что на этой земле погиб еще один ни в чем не повинный человек. В память о Жене. Но я боюсь снова ехать туда, боюсь, что мое сердце не выдержит тех воспоминаний. И поэтому я прошу вас, чтобы бы поехали со мной, поддержали меня.
- Конечно, мама! Мы поедим с тобой! - Эрвин смотрела на мать ясными и любящими глазами, восхищаясь ею после сегодняшнего разговора.
- А ты, Джоанн, оставишь ненадолго своего ненаглядного ради меня?
- Конечно, бабуль! - эти слова дались Джоанн необычайно легко, хотя еще совсем недавно она готова была весь мир отослать к чертям, лишь бы быть рядом с Петером.
- Спасибо, мои дорогие. Я очень сильно вас люблю. Простите меня ... Простите меня обе...
Улица святого Бонифация медленно погружалась в тихую ночь, уносившую в прошлое этот судьбоносный день.