Пасьянс с иероглифами

Александр Апрельский
Пролог

Время приближалось к полуночи, когда тишину уснувшей деревни нарушили слившиеся воедино звон бьющегося стекла и длинная автоматная очередь. За первой очередью почти без перерыва последовали ещё две, но уже короткие; гулким, многократно повторяющимся эхом они прокатились над гладью спящего озера и спустя несколько коротких мгновений отразились от дальнего берега - уже намного тише, словно увязнув где-то там, в непроходимом частоколе растущих на нём вековых сосен…
На другом конце деревни визгливым, злобным и непрерывным лаем залилась чья-то испуганная выстрелами собака, и сразу же в окнах двух домов, в которых в этот поздний час ещё горел свет, стало темно.
На минуту всё в округе словно замерло - даже остервенело лаявшая собака почемуто умолкла. Притихший, словно от испуга, промозглый осенний ветерок вновь, было, несмело подул со стороны озера, однако тишину вдруг нарушил звон бьющегося стекла, а за ним - два хлёстких одиночных выстрела, будто кто-то дважды щёлкнул длинным пастушьим кнутом, вслед за которыми раздался чей-то невнятный вскрик, который сначала сменился жутким тоскливым стоном, а потом внезапно прервался.
И тут же, словно в ответ на них, снова прозвучала длинная очередь.
И ветерок сразу же стих…
И больше выстрелов не было. Лишь спустя ещё несколько минут где-то за околицей вдруг взревел двигатель невидимого в ночной темноте автомобиля, вспыхнули направленные в сторону большака фары, и машина, как испуганный кабан, поднятый с лёжки, рванулась прочь от деревни, натужно ревя мотором и подпрыгивая на ухабах и рытвинах просёлочной дороги, и столбы света фар то упирались в землю перед капотом автомобиля, то взлетали вверх, гася на бездонном иссиня-чёрном небе россыпи равнодушно взирающих на подлунный мир звёзд…

Глава 1

Шоссе было неровным и узким и к тому же мокрым, скользким и вообще плохо различимым даже в ярком свете фар, оснащённых мощными галогенными лампами: с трудом пробиваясь сквозь плотную стену дождя, он уже через десяток-другой метров сначала увязал в ней, как в жидком киселе, а затем, словно проваливаясь в какую-то фантастическую «чёрную дыру», угасал и вовсе.
Сергей несколько раз подряд с силой сжал и разжал  веки – так, что даже заболели мышцы лица. Это немного помогло снять напряжения с уставших глаз, и ему показалось, что дорога стала видна чуть лучше.
«Сколько же я еду?» - подумал он и, наверное, впервые с того момента, когда сел за руль, бросил взгляд на циферблат автомобильных часов, тускло светящийся в полумраке салона. Стрелки показывали половину четвёртого; выходило, что ехал он уже больше трёх часов.
«Врут, что ли? - удивился Сергей и перевёл взгляд на спидометр. - Да нет, не врут: всё правильно…»
Дождь стал заметно усиливаться, и это обеспокоило его уже не на шутку: и так-то ничего не видно – одна серая муть впереди, а тут чуть ли ни ливень начинается. Да и дорога Сергею была практически незнакома: он проезжал по ней лишь однажды, и было это днём, а не ночью.
Когда же он, в конце концов, доедет? Всего, как помнилось Сергею, от Пскова до Медянска было немногим более трёхсот километров; пока же, судя по спидометру, он проехал чуть больше половины.               
«Что-то долго я тащусь, - подумал он. – Не опоздать бы…»
Подумал так – и в нём вдруг с новой силой всколыхнулось предчувствие, которое он, едва выехав из Пскова, всячески старался в себе подавить: это было предчувствие чего-то непоправимого, какой-то страшной, безвозвратной потери, стократ усиленное почти полной не-известностью того, что ждало Сергея там, куда он так спешил…
Накануне вечером в мастерской, ставшей с некоторых пор и холостяцкой квартирой Сергея, зазвонил телефон.
- Здравствуйте! Квартира Симонова? Это с телеграфа беспокоят… На ваше имя поступила  телеграмма. Срочная.  Зачитать?
Сергей похолодел: неужели что-нибудь с мамой?
- Читайте…
- Кондратьев больнице Медянска. Срочно приезжайте, - прозвучало из трубки.   
«Кондратьев? Медянск? – Сергей, ожидавший совсем других известий (мама в последнее время часто жаловалось на сердце), поначалу не понял, о чём идёт речь; даже подумал с облегчением: - Наверно, ошиблись адресом…»
Но тут же понял и похолодел…
- Доставить на дом? – спросила телеграфистка.
- Спасибо, не надо…
Сергей и Виктор выросли в одном доме, в одном дворе; вместе пошли в школу, в один класс, и аттестаты по окончании десятилетки получали тоже вместе. Куда идти учиться после школы, раздумывали недолго: в начале 70-х для подавляющего большинства мальчишек военная служба считалась делом более престижным, чем жизнь «на гражданке». И они поступили в военное воздушно-десантное училище в Рязани, а закончив его, уговорили начальника училища направить их в одну часть, которую уже через год одной из первых перебросили в Афганистан.
Тогда казалось, что судьбы друзей переплелись так, что никто и никогда разлучить их уже не сможет. Но… на войне, как на войне: Сергей, выручая вместе с Виктором двоих солдат, рядовых Игоря Тарасова и Колю Суздальцева, которых, когда они были в дозоре, попытались захватить – и уже практически захватили – душманы, получил серьёзное ранение и контузию. Очнулся он только в ташкентском госпитале…
В Ташкенте он пробыл долго - почти полгода, однако вечностью они ему не показались. 
Однажды, когда казалось, что дело идёт к окончательной поправке и возвращению в строй, и настроение от этого было приподнятое, Сергей взял в руки валявшийся на соседской тумбочке карандаш и на случайно - случайно ли? –  подвернувшемся под руку листе бумаги неожиданно для самого себя чёткими, стремительными и лёгкими штрихами за несколько минут набросал горящую на обочине каменистой дороги БМД и фигурки людей, укрывшихся за придорожными камнями и стреляющих из автоматов куда-то вверх. Рисунок получился на удивление живым: казалось, что сейчас нарисованные бойцы поднимутся на ноги и рванутся вперёд – туда, откуда их поливали огнём.
- Ты что, Серёга, художник? – просипел из-за спины Сергея подполковник Егоров, его тёзка и сосед по палате, заканчивающий лечение после тяжелейшего ранения в шею. – А точно-то как! Знакомая картинка…
- Да какой я художник, - смутился Сергей. – Это так, навскидку…
А сам, внимательно разглядывая рисунок, подумал: «А ведь и в самом деле, ничего!»
И с того дня карандаша из рук уже не выпускал…
Времени, свободного от процедур, было с избытком, и Сергей рисовал, рисовал и рисовал - всё подряд, будто навёрстывая  упущенное. Порой даже по ночам ему снились какие-то сюжеты, и он с трудом дожидался рассвета, чтобы снова взяться за карандаш. Сергей вёл себя как человек, долго и мучительно страдавший от жажды и наконец-то нашедший единственный в пустыне источник: он пил и пил из этого источника, который так долго искал и к которому так долго шёл, и всё никак не мог напиться прозрачной, студёной воды, дарующей ему и силы, и надежду на будущее…
Пробовал Сергей рисовать и портреты – карандашом, потому что красками тогда не писал, не умел ещё; да если бы и умел - много ли красками напишешь, лёжа на больничной койке? Рисовал всех подряд: сначала – соседей по палате, сестричек, врачей, нянечек, потом, по памяти, - своих сослуживцев. Первые из этих портретов он налево и направо раздаривал в госпитале, а вторые, поскольку девать их было некуда, - пачками вкладывал в письма, которые посылал Витьке.
Писал ему и Витька; письма его были короткими - с приветами от сослуживцев да всё с шуточками-прибауточками: живём, мол, по-прежнему, всё нормально, и так далее. В общем, будто не с войны писал, а с курорта. Сергей даже злился на него: кому, мол, лапшу на уши вешаешь? Я что, не вижу, сколько народу каждый день в госпиталь привозят?
В какие передряги попадал Витька на самом деле, Сергей узнал от их общего сослуживца - прапорщика Олега Кушнарёва, попавшего в госпиталь с осколочными ранениями обеих ног. Едва оправившись после операции, Олег на коляске прикатил к нему в палату и принялся взахлёб рассказывать о том, что было в их бригаде после ранения Сергея. О многом рассказал, а когда Сергей спросил его про Витьку, ответил непонятно:
- Спроси чего полегче… Кошачий Глаз у нас нарасхват: мы его почти и не видим…
- Какой кошачий глаз?
- Да Кондратьев твой! - рассмеялся Олег. – В темноте видит, как кошка! Духам от него совсем житья не стало, особенно по ночам: они теперь, как стемнеет, и носа не высовывают.
- Почему? – спросил с соседней койки Егоров.
- А жить хотят, сволочи! – снова развеселился Кушнарёв. – Он их как орехи щёлкает - по вспышкам: только дух на курок нажал – бац! - и нет духа. Во реакция у человека! Он наших, местных, всех уже перестрелял; его теперь на другие участки почти каждую ночь зовут. Как санитара - горы от этой заразы чистить… А Кошачий Глаз – это его солдатики наши так прозвали. Как индейца…
После ташкентского госпиталя Сергея отправили долечиваться в Москву. Вылечить его, конечно, вылечили, – как казалось самому Сергею, хоть завтра в строй! - но там же, в столице, на последней из десятка пройденных им медкомиссий из армии и комиссовали.
Вот так, нежданно-негаданно, и началась у Сергея другая, сугубо гражданская жизнь. Однако к ней он был готов, поскольку теперь совершенно определённо знал, чем он хочет и чем будет заниматься - отныне и, может быть, всегда, всю оставшуюся жизнь…
Когда Витька узнал о том, что Сергея комиссовали, письма от него перестали носить утешительный характер; вместо этого в них стали появляться критические нотки по поводу мирного периода армейской службы (к тому времени Витька уже вернулся из Афганистана). Чувствовалась, что с ним что-то происходит: как-то изменилось отношение Витьки к службе в армии, медленно, но верно разваливавшейся под бурными ветрами наступившей «перестройки», и отношение это от письма к письму становилось всё более негативным. Поэтому, наверное, Сергей не очень-то и удивился, когда после недолгого перерыва получил конверт, обратный адрес на котором был знаком ему с детства; означать это могло только одно: гвардии старший лейтенант Кондратьев вернулся домой. Навсегда…
В новой, гражданской жизни всё у Сергея складывалось хорошо: он поступил в Ивановский текстильный институт, на факультет художественного оформления текстильных изделий, а после его окончания отправился по распределению в Псков. Там он женился на красивой девушке, а через год стал отцом замечательного карапуза, наречённого Арсением. Правда, лет через семь или восемь семейная жизнь пошла наперекосяк, и Сергею пришлось переехать в свою мастерскую, которую, впрочем, он довольно быстро превратил во вполне комфортабельную, хотя и однокомнатную квартиру. Затем Сергей заочно окончил Академию художеств, и после нескольких персональных выставок его приняли в Союз художников… Здоровье постепенно пришло в норму: казалось, что пойди Сергей на медкомиссию сейчас, и его снова возьмут в армию. Но эту тему он закрыл для себя раз и навсегда ещё тогда, в московском госпитале; впрочем, и война в Афганистане к тому времени уже давно закончилась, – хотя и не для самих афганцев; впрочем, не только для них…
Про Витьку же Сергей, загруженный своими делами и проблемами, вспоминал с каждым годом всё реже и реже; впрочем, тот друга вниманием тоже не баловал: так, пришлёт открытку к очередному празднику, да и то – не к каждому: поздравляю, желаю, и – традиционная фраза в конце: «У меня всё нормально». Вот и вся информация…
Впервые в гости к Сергею Витька нагрянул лишь через двенадцать лет: именно столько времени прошло с того дня, когда раненого Сергея увезли из Кабула в Ташкент. Оба они за эти годы, конечно, внешне изменились - возмужали, заматерели, - и потому, наверное, в первые минуты смотрели друг на друга так, словно знакомились заново.
Поговорить и вспомнить им было о чём…
Помянув третьим тостом павших, долго сидели молча. Виктор, не мигая, смотрел на горящий в камине огонь, а Сергей исподтишка разглядывал старого друга.
«Да-а, повоевал Витёк, не то что я, - думал он. – Вон уж и седина высыпала, будто иней на траве…»
- Про наших знаешь что? – прикурив от зажигалки, спросил Виктор.
- Да так, отрывочно… - пожал плечами Сергей. – Саню Бессмертного, замполита второй роты, помнишь? Александра Михалыча? Он теперь военкомом в Иркутске; в прошлом году полковника получил.
- Бравый мужик, - кивнул Виктор. – Молодец Сашка, не бросил службу…
- Стас Глотов – в Москве, в ФСБ; тоже, кажется, уже полковник.
- Это который в особом отделе был? Помню, как не помнить: ему б с бумажками в штабе сидеть, а он – в пекло… А из наших солдат знаешь про кого?
- Да порастеряли мы, Витя, наших солдат, - вздохнул Сергей. – И не ищем…
- Плохо это, брат, - нахмурился Виктор.
- А то…
Виктор, докурив сигарету, вдруг встал и ушёл на кухню; было слышно, как он чиркает спички и наливает воду в чайник.
«Молодец, освоился с обстановкой, - подумал Сергей; он тоже поднялся и принялся собирать со стола посуду. – И до водки не охоч, как многие прочие, кто Афган прошёл..»
- Давай сюда, хозяин! – крикнул из кухни Витька. – Будем кофе пить…
«Не хочет он больше про войну вспоминать, потому и ушёл, - понял манёвр друга Сергей. - Вот и не будем об этом…»
Он опустился на широкую некрашеную скамью, стоящую вдоль стены кухни, и взял в руки чашку.
«Ну, что же, с прошлым мы, кажется, разобрались; пора переходить к настоящему», - подумал он и, осторожно отхлебнув из чашки, спросил:
- Ну, повоевали; а что теперь?
Витька будто ждал этого вопроса: он вышел в прихожую, пощёлкал там замками своего «дипломата» и вернулся в кухню с книгой в руке.
- Вот, почитай на сон грядущий: ты, помнится, увлекался фантастикой, - сказал он, протягивая книгу Сергею. И небрежно добавил: - Это – последняя…
«Виктор Кондратьев. Порог неизвестности», - прочитал на яркой обложке обалдевший от неожиданности Сергей.
- Потом всё, потом, - упредил его вопросы Витька. – Спать хочу; давай, хозяин, укладывай…
Уложив Витьку в кабинете, Сергей расположился на кухне и стал читать. И читал, не отрываясь, почти до рассвета - не для того, чтобы уважить друга, а потому, что читать Витькину книгу было захватывающе интересно.
- Ну, ты даёшь! – сказал он, когда утром заспанный Витька появился в кухне. – И молчал!
- А что, кричать? - пожал плечами Витька.
- И когда ты всё это успел – и написать, и издать? - удивился Сергей. – Ты же никогда этим, - он потряс книгой, - не занимался?
- Так это уже не первая, - усмехнулся Витька.
И вдруг, ткнув в широкую грудь Сергея жёстким пальцем, заявил:
– А ведь это ты виноват - ты!
- Да я-то здесь при чём? – захлопал глазами Сергей.
- При том! – сказал Витька, и взгляд его вдруг стал серьёзными. – Погоди, горло промочу…       
Он взял кружку, налил в неё воды из кувшина и сделал пару больших глотков; усевшись верхом на старый венский стул, жалобно заскрипевший под его поджарым, как у матёрого волка, телом, с напором заговорил.
- Знаешь, как я обрадовался, когда в первый раз твои рисунки увидел? Ну, те, что ты в письмах присылал? Да что я: все мы там, - он мотнул головой куда-то назад себя, - от твоих художеств просто обалдели! Комбат тогда так и сказал: Симонов, мол, на гражданке не пропадёт… Вот ты и не пропал!
Витька вдруг умолк и вздохнул; потом закурил и, глядя на крону молодой берёзки за окном, негромко заговорил.
- Вот тогда-то я и спросил себя: а что можешь ты, Витёк? Чем ты займёшься, если вдруг и с тобой, не дай Бог, случится такое же? Рисовать я, как ты знаешь, никогда не умел, а вот стишки, - Витька усмехнулся, - в юности пописывал. Что, удивлён? Видишь, даже ты об этом не знал; впрочем, и никто не знал… А у меня, кстати, неплохо получалось… Вот я и подумал: а не попробовать ли снова этим заняться? И попробовал. И получилось! Но это всё было ещё там… - Витька неопределённо махнул рукой с зажатой в ней сигаретой куда-то в сторону окна, - А писать там, сам понимаешь, было особенно некогда… А вот когда вернулся я оттуда, а потом и из армии ушёл, то делом этим занялся уже всерьёз. Вот как ты – рисунками, - Виктор ткнул пальцем в сторону прихожей, где, как и по всей мастерской, были развешаны картины, этюды и просто карандашные наброски Сергея. - Ночами не спал, сутками не ел; ну, это, может, громко сказано, но от истины не так уж и далеко… А ведь ещё и жить на что-то надо было: кушать-то хотелось! Устроился я вахтёром в одну контору; договорился, что работать буду только в ночную смену. Деньги, правда, платили небольшие, но на жизнь хватало: да и много ли мне надо? И писал, писал, писал… Пока окончательно ни понял: да, это – моё, это у  меня  получается! Потом набрался наглости, собрал свои вирши, да и двинул прямо в местную писательскую организацию... И стихи мои там взяли и почти сразу же и напечатали  - аж в двух сборниках сразу! Так-то вот, брат… 
Витька сунул в пепельницу давно погасший окурок и прикурил новую сигарету.
- Поверь, Серёга: у меня от этого словно крылья за спиной выросли! Так я на них, на крыльях этих, и летал целый месяц, поверив в себя окончательно; тебе, я думаю, это состояние знакомо... И продолжал писать, и печатали меня, – правда, не всё, но многое. Но скоро мне этого стало недостаточно, и я попробовал заняться прозой. Так и пошло… - он кивнул на свою книгу, лежащую на столе. -  Вот и результат; это уже пятая… Так что, как видишь, и мы не лыком шиты, и мы на что-то сгодились!
Он рассмеялся и хлопнул Сергея по плечу.
Такой вот у них состоялся тогда разговор…
Вскоре Витька уехал домой, в Тверь, и с тех пор они только изредка перезванивались, в основном по праздникам, а встречались за последние десять лет и всего-то раз пять или шесть. Лишь нынешней весной, в мае, Сергею довелось целую неделю провести у друга на даче, которую Виктор купил недалеко от Валдая ещё в прошлом году.
Туда-то теперь и торопился Сергей, гоня забрызганную грязью машину по мокрому шоссе…

Интересно, почему Витькин мобильник молчит? Сергей и из дома, и уже в пути несколько раз набирал его номер, но приятный девичий голос в трубке неизменно отвечал одно и то же: «Абонент недоступен…»
«Да чего я дёргаюсь-то раньше времени? - пытался успоко¬ить себя Сергей. – Может, ничего страшного и не случилось: так, ерунда какая-нибудь…»
Но… нет, не стал бы Витька его по пустякам тревожить: не такой он человек…
И почему телеграмма без подписи? Может, просто чья-то идиотская шуточка?
Ладно, нечего голову ломать: надо доехать побыстрее, тогда всё и прояснится.
- А с шутниками… с шутниками мы   потом разберёмся, - вслух сказал Сергей и ещё больше подался вперёд, к лобовому стеклу, чтобы лучше видеть дорогу…
Да-а, поотвык он уже ездить на такие дальние расстояния; обленился, что ли, в последнее время? Потерял былой вкус к дальним путешествиям? А ведь, если вспомнить, сколько разных дорог и лесных троп было истоптано ногами и изъезжено разным транспортом в своё время - с этюдником и рюкзаком за плечами! Теперь и самому не верится: шутка ли сказать - почти всю европейскую часть России исколесил, а уж северо-запад – и говорить нечего…
А теперь что? Ну, выскакивал один-два раза в месяц к родителям, жившим в небольшом районном центре в сотне километров от него, куда они переехали из Твери, когда Сергей окончательно обосновался в Пскове. Иногда ещё выезды с друзьями на природу устраивал, чтобы отдохнуть от работы и от суеты – порыбачить, шашлыки пожарить. И всё. А больше, кажется, в последние годы никуда и не ездил. Впрочем, особенно и некогда было: дела у него как у художника шли неплохо: выставки, в том числе и персональные, устраивались регулярно, картины раскупались... Кроме того, с недавних пор Сергей всерьёз занялся реставрацией старых икон; времени эта кропотливая работа требовала много, а подобных заказов у Сергея было года на три вперёд. Даже в род¬ной драматический театр, в котором он когда-то не один год проработал главным художником, Сергей давно уже не ходил – к своему стыду; впрочем, и былого, когда-то жгучего интереса к театру у него теперь почему-то уже не было.
С сыном, оставшимся жить с его бывшей женой, Сергей встречался часто; парень рос, становился всё более самостоятельным и независимым, в том числе и в суждениях (и в этом Сергей с удовлетворением узнавал самого себя), и это Сергея радовало. Выставок отца Арсений не пропустил ни одной, и даже многочисленных друзей с собой приводил; было видно, что сын гордится им как известным художником. Вот только гордится ли как отцом? Это, увы, оставалось не очень понятным…
Вот так и получалось, что в последние годы он только и делал, что работал, работал и работал. С работой приходили вдохновение и возможность хотя бы на какое-то время отрешиться от житейских забот и невзгод, которых у него, как и у всякого нормального человека, живущего в не очень нормальной стране, тоже хватало. Сергей умел не расслабляться, не впадать в хандру даже тогда, когда не всё получалось так, как хотелось; он мог заставить себя работать наперекор почти любым внешним обстоятельствам.
Так бы, наверное, и продолжалось всю оставшуюся жизнь, если бы не эта телеграмма, так неожиданно вырвавшая Сергея из уютной мастерской и бросившая его во мрак холодной и дождливой осенней ночи…

Глава 2

Такого многоцветного зарева, такого сумасшедшего буйства красок, какое бывает в небе над Улан-Батором перед самым восходом солнца, он не видел больше нигде и никогда. И, наверное, никогда и нигде больше не увидит. Только теперь человек, стоявший в этот предрассветный час у окна кабинета, стал понимать, что восточные пейзажи Рериха вовсе не плод неудержимой фантазии художника, а точно схваченные и талантливо запечатлённые на холсте картины того, что тот видел в действительности.
«Одного не пойму: как это ему удавалось? – думал средних лет мужчина, наблюдая за щедро разлитой по всему восточному краю небосвода палитрой, словно бы по прихоти буйно помешанного живописца ежеминутно меняющейся. – Как можно запомнить такое, чтобы потом так точно нарисовать? Не с натуры же он рисовал: это же невозможно успеть! А второй раз точно такого же сочетания красок не бывает: четвёртый год на это чудо смотрю, но одной и той же картинки не видел ни разу… Нет, у нас дома рассветы другие: спокойные, мягкие… И всё равно – красивые; красивее, чем здешние…»
Он вздохнул и потянулся к лежащей на письменном столе пачке сигарет.
Да, дома-то рассветы хоть и не такие… чудные, да… всё одно – лучше. Лучше! И ближе. И роднее… Так то – дома!
- Звонили из цеха, шеф: сигнальный экземпляр будет готов минут через двадцать, - приоткрыв дверь кабинета, доложил Миша - длинноволосый худенький паренёк, совмещавший в издательстве должности секретаря и курьера. 
- Давно пора, - не отрываясь от созерцания рассвета, буркнул мужчина. И так же, не оглядываясь, добавил: - Кофе мне сделай. Покрепче. Чтобы ложка стояла…
- Сей момент! – Миша кивнул и исчез за дверью.
«Дома… - глубоко затянувшись, подумал мужчина, отворачиваясь от окна. – Увижу ли когда? А ведь как мы тогда, после Афгана, домой рвались, как торопились! А вон как всё вышло…»

Попасть домой как можно скорее друзьям Коле Суздальцеву и Игорю Тарасову хотелось ну просто жуть! Сказать по правде, Игорю-то было куда возвращаться: и старший брат Иван дома ждал, и жена брата Маша, и даже племянник Вадик, родившийся за полгода до ухода Игоря в армию. А Коле возвращаться было особенно-то и некуда: мама умерла, когда он ещё школу оканчивал, братьев и сестёр у Коли не было, а особого желания жить с отцом-алкоголиком, ответившим за два года лишь на одно Колино письмо, у парня по понятным причинам быть не могло. Наверное, поэтому ехать после дембеля не домой, а к Игорю он согласился почти без уговоров.
В общем, они решили твёрдо: если останутся в живых, то сразу же после демобилизации махнут прямо в Рябинушку. И даже в Москве задерживаться не станут, хотя и звали их друзья-однополчане, которые в армию из столицы призывались, остановиться у кого-нибудь из них на несколько дней: когда вы, мол, потом из своей деревни к нам выберетесь, чтобы город посмотреть? Что ж, армейская дружба – дело святое, а уж если вместе и повоевать довелось по-настоящему... Но парни рвались домой и только домой.
Однако, как говорится, человек предполагает, а Бог – располагает. Так у Игоря с Колей и вышло; впрочем, не только у них…
Недели за две до дембеля в их полк, который из Афганистана перебросили под Рязань, заявились на двух чёрных «волгах» респектабельного вида дядьки при галстуках и с солидными кожаными портфелями. Всех  дембелей, а их было человек полтораста, собрали в клубе, где перед ними один из приехавших и выступил. Говорил он недолго, всего с полчаса, но сумел так грамотно подъехать к бывшим «афганцам», так внушительно и ярко осветить их боевые подвиги и заслуги, а потом как-то незаметно перевести разговор на то, что такие герои и на «гражданке» должны иметь достойную жизнь, что ребята и уши развесили. И вот тут-то этот самый оратор им такую достойную жизнь и предложил – будто на блюдечке с голубой каёмочкой преподнёс: бери – не хочу! Правда, для того, чтобы заработать на такую жизнь те, по их солдатским меркам, со¬вершенно бешеные деньги, которые он им предложил, надо было на год-другой поехать не домой, а на большую стройку, где их – и только их, прославленных и закалённых в боях и походах героев – ждут не дождутся с распростёртыми объятиями. Правда, где конкретно и что именно они должны будут строить, выступающий так и не сказал: как-то умудрился за обещаниями небывалых перспектив этот вопрос обойти…
- Стройка предстоит грандиозная, поэтому нам нужны рабочие всех специальностей без исключения: работа всем найдётся, не сомневайтесь! – умело агитировал мальчишек в погонах ушлый чиновник. - И поработать, не скрою, придётся от души… Зато и представить нетрудно, как вы через пару лет, а то и раньше, вернётесь домой: каждый из вас за это время без труда сможет заработать на машину. И на ней домой и приехать! И ещё немало денег останется. Все девчонки вашими будут!
А потом и он, и те, кто с ним приехал, ещё два дня ходили по казармам и уже персонально и по-свойски беседовали с дембелями «за жизнь». В результате большая часть ребят, в том числе и Игорь с Колей, подписали какие-то не очень понятные им бумаги – то ли договоры, то ли контракты – и, погрузившись организованной группой в три отдельных, специально для них приготовленных купейных вагона с молоденькими улыбчивыми проводни-цами, отправилась на восток – зарабатывать себе на сказочную жизнь…
До места добирались почти неделю, и всю эту неделю разговоры в вагонах велись только на одну тему: какими лихими и богатыми вернутся они, бывшие солдаты, домой. Ехали весело: денег, в полной мере ощутив небывалую после казармы свободу, на водку не жалели, благо везли их за счёт предприятия, и потому веселились дембеля от души. Наверное, поэтому и не заметили, как в предпоследнюю ночь пути на одной из станций два из трёх их вагонов отцепили от поезда и тут же прицепили к слабосильному паровозику, который, свернув с магистрали на какую-то боковую ветку и натужно пыхтя, поволок короткий состав куда-то в тайгу…
Короче говоря, к месту назначения почти все они прибыли с опухшими физиономиями, больными головами и без копейки в карманах. Но зато с подписанными контрактами, в которых истинные обязательства и обязанности вчерашних солдат были, в основном, написаны между строк…
То, что происходило с ними на протяжении всего следующего года, потом вспоминать хотелось не очень: холодные бараки, работа по десять - двенадцать часов в сутки. Расчищая площадку под будущее строительство, они валили лес, рубили просеки куда-то вглубь тайги, а срубленный и зачем-то очищенные от веток стволы вывозили на тракторах к железной дороге, откуда его целыми составами три раза в неделю отправляли на Большую землю… Правда, кормили ребят очень хорошо - что называется, на убой, и по воскресеньям никогда работать не заставляли. Да и деньги платили исправно и немалые. Однако ни хранить заработанное было негде, ни тратить особенно не на что: на строительстве царил сухой закон, тряпки в поселковом магазинчике продавались исключительно ширпотребовские, а необходимости дополнительно покупать продукты ни у кого не возникало. Так что единственной статьёй расхода были только сигареты да хороший импортный кофе, если уж кому хотелось себя этим продуктом побаловать. Но на это уходила лишь малая часть зарплаты, а всё остальное, за неимением в посёлке сберкассы (как, впрочем, и почты, и телефона-телеграфа), ребята, подержав для собственного успокоения в руках, сдавали обратно в контору строительства – под расписки, которые лично подписывал главный бухгалтер.
Кому-то такая жизнь нравилась, хотя работа и оказалась более трудной, чем они предполагали; кто-то сетовал на почти полное отсутствие на строительстве женщин, но ради хороших заработков готов был терпеть и это. Были и такие, кто оказался не в состоянии в полной мере выдерживать немалые физические нагрузки; этих ребят переводили на более лёгкие работы – естественно, с некоторой потерей в заработке. Однако никого и ни под каким предлогом со строительства не увольняли – даже по собственному желанию: удерживали не только подписанными ещё в части бумагами, но и уговорами – сначала по-хорошему, а особенно настырных – и более жёстко: просто говорили, что до окончания контракта не выплатят ни копейки из заработанного – и всё; деньги-то, мол, всё равно в конторе лежат, и это во власти начальства – отдавать их или нет. И снова тыкали носом в текст контракта.
Вот тут-то кто-то из ребят и приметил, что среди них почему-то нет ни одного сибиряка – хотя сибиряков на момент подписания контрактов ещё там, в части, среди дембелей, как они хорошо знали, было немало. И контракты, как многие помнили, они тоже подписывали. Но никто тогда не обратил внимания на то, что ребят тех погрузили в отдельный вагон, который сюда, на строительство, почему-то не прибыл…
Вечерами парни часто вспоминали свои дома, родных, девушек, но ещё чаще – Афган: по времени он был самым близким, но и самым болезненным воспоминанием: если их воспоминания до войны были у всех индивидуальными, то война… война была тем, что, связав ребят однажды вроде бы случайно, на самом деле связало их намертво и навсегда. Даже в том случае, если бы даже они потом никогда в жизни не встретились. Но здесь и пока они были вместе, и потому по вечерам в бараках то и дело слышалось: «А помнишь?..»   
Игорю с Колей, в буквальном смысле слова провоевавших в Афганистане полтора года плечом к плечу, тоже было что вспомнить. Вспоминали они многое – и вместе, и каждый про себя, - но об одном эпизоде, самом ярком, но и самом, мягко говоря, неприятном для них ни тот, ни другой вслух не говорили никогда. Не потому, что было слишком страш-но, а потому, что было страшно стыдно – за собственную безалаберность, или безответственность, или глупость, или… Ни Игорь, ни Коля не знали, каким именно словом или понятием обозначить свою вину перед теми, кто погиб или был ранен при спасении их, задремавших в дозоре солдат, из рук подкравшихся в темноте душманов. Но помнили всех поимённо – и мёртвых, и живых, а среди живых – своих командиров, двух старших лейтенантов – Кондратьева и Симонова, последний из которых после тяжёлого ранения, полученного им в ту злополучную ночь, в полк больше так и не вернулся…
Все без исключения по вечерам писали письма – родным, друзьям, своим девушкам. Писали и один раз в месяц отправляли с оказией, которой всякий раз являлся ездивший за зарплатой главбух. Только вот ответов на эти письма и спустя год никто так почему-то и не получил. Это было странно и не совсем понятно, а уклончивые ответы начальства на задаваемые по этому поводу вопросы звучали неубедительно и никакой реакции, кроме плохо скрываемого раздражения, у этого самого начальства не вызывали.
Смущал ребят и обратный адрес, который они писали на конвертах: Белоярск–77, п/я 9899.
- Живём в почтовом ящике, а писем не получаем, - шутили острословы, но шутки получались не слишком весёлыми: жить в полном неведении, что и как у тебя дома, все ли живы и здоровы, не нравилось никому.
Кроме того, парням было непонятно, почему за целый год строить они так ничего и не начали. На вопросы по этому поводу начальство отвечало одно и то же: площадка нужна огромная, много больше той, что они уже расчистили; мы ведь, мол, не какой-то паршивый заводик строить здесь собираемся, а огромный лесоперерабатывающий комбинат – такой, какого в Сибири нет и никогда не было. И город здесь будем строить настоящий – и со спортивным комплексом, и с кинотеатром, и с рестораном… Всё, мол, будет – потерпите. А пока делайте что говорят: чем скорее площади расчистим, тем скорее и строить начнём; вот тогда все ваши рабочие специальности, у кого они есть, и пригодятся…
И ребята, веря на слово, безропотно продолжали валить лес и грузить его на платформы. Оно, может, и дальше бы всё так и продолжалось, но на исходе первого года контракта, в начале июня, произошло одно событие, которое вдруг всё расставило по своим местам…
То, что за рабочими негласно присматривают, парни приметили уже давно, почти с самого начала. Понятно, что на работе ты и так всегда на виду: лес ли ты валишь, или лопатой орудуешь – вот он ты; только отойди – сразу заметят. Но кому, казалось бы, дело до того, что человек делает в свой законный выходной? Одни – спят, другие – стираются, третьи – письма пишут; кто-то в карты играет, кто-то просто разговаривает… Кругом тайга непролазная - куда из посёлка денешься?
Так нет, и тут контроль был, хотя и не явный: два – три раза в день в каждый из пяти бараков кто-нибудь из начальства да заходил – вроде как заботу о подчинённых проявить, их досугом поинтересоваться, просьбы какие-то выслушать… И даже анекдот свежий рассказать. Причём никогда в один день один и тот же человек дважды в барак не заходил… Однако было заметно, как во время таких посещений проверяющий (а в том, что каждый из заходящих в барак приходил туда именно для проверки, а не просто так, со временем стало ясно всем) то и дело зыркал глазами по всем углам, пересчитывая находящихся в бараке по головам. И если кого-то недоставало, как бы между прочим и в шутку интересовался: а где, мол, такой-то? Не к девкам ли случайно в Белоярск подался? Так скажите, дескать, ему, чтобы не задерживался: завтра на работу!
И, выйдя из барака, обязательно шёл отыскивать недостающего в бараке человека.
«Что-то тут не то», - думали парни, иногда примечая и другие странности в поведении начальства. Например, им было не очень понятно, почему главбух с охранником за зарплатой всегда уезжают в субботу вечером, а возвращаются рано утром в понедельник. До города, судя по смутным воспоминаниям, оставшимся у бывших дембелей с той поры, когда их везли сюда, путь был не слишком близкий – может, и сто километров, а может, и больше. И сколько же надо времени, чтобы добраться до города на допотопной мотодрезине, делавшей от силы километров тридцать в час, в воскресенье (!) получить в банке деньги, причём немалые, и отправиться с ними в обратный путь через глухую тайгу в ночь и с единственным охранником, вооружённым лишь древним ТТ. Не сходилось тут что-то, если вдуматься…
А однажды, в очередную субботу, когда главбух, как обычно, собрался ехать в город за зарплатой, Игорь и Коля приметили и вовсе нечто несуразное: из большого брезентового саквояжа, в котором главбух обычно перевозил деньги, выглядывали чехол охотничьего ружья и кончик удочки; чуть-чуть выглядывали, самую малость, но и этой малости друзьям оказалось достаточно, чтобы призадуматься над происходящим на этой странной стройке уже всерьёз.
В конце концов, они решили попытаться эту интересную ситуацию прояснить.
По выходным, как водится, все до обеда отсыпались, и часов до двух-трёх дня никто из начальства в бараке обычно не появлялся. Этим обстоятельством и решили воспользо-ваться друзья. Решив, что на разведку отправится Игорь, а Коля будет, при необходимости, как можно дольше прикрывать его отсутствие, они раздобыли будильник и улеглись спать одновременно с остальными обитателями барака: отдохнуть хотя бы несколько часов перед дальней, как они предполагали, дорогой Игорю, конечно же, было просто необходимо. Однако боясь, что треньканье спрятанного под подушку будильника разбудит в бараке ещё кого-нибудь, оба спали, что называется, вполглаза.
Покинуть и барак, и посёлок никем не замеченным Игорю удалось без труда. К тому времени, когда стало светать, он был от посёлка уже километрах в двух; мог бы и дальше уйти, но быстро шагать по часто уложенным и к тому же скользким от предутренней росы деревянным шпалам, да ещё и в почти полной темноте, было крайне неудобно.
Когда же рассвело, дело пошло лучше: устав семенить по шпалам, Игорь пошёл по ближнему к рельсам краю отлогой насыпи.
«Километров шесть за час я таким макаром проходить буду запросто, - думал он, отмахиваясь сломанной по пути еловой веткой от вездесущего гнуса. – Значит, за пять часов я километров двадцать пять - тридцать отмахаю. И надо будет назад поворачивать, чтобы к обеду обратно успеть. Пока не хватились… Вот ведь житуха: так и пасут! И чего пасут? Бо-ятся чего-то, что ли?.. Да ещё вертолёт этот; может, он у них как раз для таких случаев и предназначен? Чтоб не сбежал никто… Говорят, что неисправен, да что-то не верится: был бы неисправен, хрен бы они его за забором держали…»
Вертолёт, армейский «МИ-8», в посёлке действительно был; он стоял на огороженной со всех сторон площадке рядом с конторой, и подходить к нему не разрешалось. Но никто из тех, кто приехал на эту непонятную, до сих пор не начинающуюся стройку, ни разу не видел, чтобы он поднимался в воздух. Даже двигатель его за весь год ни разу не пытались запустить. Незаметно было, чтобы и ремонтом или техобслуживанием вертолёта кто-нибудь занимался, однако вид он имел вполне ухоженный. Начальство же утверждало, что машина неисправна: прилетела, мол, однажды на нём какая-то комиссия, а он возьми да и сломайся. Его тут и бросили. Комиссия на другом улетела, а этот с тех пор так тут и стоит.
- Так в металлом сдайте! – советовали начальству ребята. – На кой он вам?
- Мы бы рады, да нельзя, - разводило руками начальство. – Не наше добро, чужое… А вдруг за ним приедут?
«И тут вы всё врёте, - усмехнулся Игорь, вспомнив про вертолёт. – Всё темните что-то, темните… Непонятно только - зачем?»
На исходе четвёртого часа пути, когда до точки возврата, которую определил для себя Игорь, по времени оставалось не больше пяти километров, за плавным изгибом дороги, метрах в пятидесяти от себя он увидел дрезину. То, что это была именно та дрезина, Игорь определил по выкрашенному яркой жёлтой краской баку для солярки, укреплённому на задней части дрезины, за двигателем: сам случайно видел, как бак перекрашивали после ремонта.
- Ну, вот и приехали, - пробормотал он, кубарем скатываясь с насыпи в придорожные кусты. – Транспорт нашли. Стало быть, и банк, где деньги лежат, отыщется…
Дрезина стояла на рельсах перед мостом через неширокую таёжную речку. Подобравшись поближе, Игорь сначала учуял запах дыма, а ещё через десяток метров увидел и сам дымок, поднимавшийся от горевшего на речном берегу костерка. И почти сразу же услышал насмешливый голос главбуха.
- А вот ещё послушай, Васёк… Ну, придурки!.. Почему ты не отвечаешь на мои письма? Я тебе уже штук десять написал, а ты мне - ни одного… Ну, ещё бы!.. Мне уже немного осталось, всего год, так что ты уж потерпи ещё чуток. Чуток; словечко-то какое нашёл, надо же…
- Дере-евня! – хохотнул кто-то с берега, и Игорь узнал сиплый голос охранника.
- Ты дальше, дальше слушай… Где это… а, вот! Мы с тобой и машину купим, и дом новый построим… Ну-ну, построите вы, лапти! Мы здесь месяца через два-три остатний кедровник повырубим – и привет. А вы стройте здесь что хотите, раз уж за этим сюда приехали!
Оба дружно заржали.
«Сволочи! – скрипнул зубами Игорь. – Да-а, не зря я столько протопал, не зря… Перестрелять бы вас, уродов!»
- Слышь, Семёныч, может, сгонять ещё за литрухой, а? – спросил охранник. – Всё одно рыба не клюёт…
- А ты чего хотел? – хмыкнул главбух. – Говорят же: июнь – на рыбалку плюнь.
- Так я сгоняю? А, Семёныч?
- Солярки маловато, - неуверенно возразил главбух. - На обратную дорогу может не хватить.
- Да тут всего-то десять кэмэ в оба конца! Заодно, может, и соляркой на станции разживусь; если что, Мефодьич поможет…
- Ну, Мефодьич, конечно, поможет, - ухмыльнулся главбух. – Куда Феде от нас деваться… Ладно, давай; хрен с тобой. А я пока макулатуру эту… про несбыточные мечты… сожгу...
Оба снова расхохотались.
Дождавшись, пока охранник завёл дрезину и укатил на станцию, Игорь отправился в обратный путь: оставаться здесь ему было уже незачем.
Разве что голову главбуху открутить.
«Ну, это успеется, - думал Игорь, шагая по шпалам. – Не на тех напали, ублюдки! Расскажу ребятам, куда наши письма пропадают, - и… Сволочи! Они, скорее всего, и деньги-то нам в зарплату выдают наши же, а не из банка: крутят одни и те же в конторе, а нам лапшу на уши вешают. А в банк, судя по всему, они и вовсе не ездят: он им и ни к чему…»»
В запале он так, наверное, и сделал бы, и тогда неизвестно, что произошло бы в посёлке. И чем бы всё это закончилось... Однако за долгий четырёхчасовой путь Игорь, будучи человек рассудительным и осторожным – война научила, - несколько поостыл.
«Ну, подниму я ребят, - размышлял он, отмахиваясь от гнуса. – И что? Они ж всю контору разнесут! В щепки. И тварей этих поубивают, вместе с охраной. А потом-то – что? В бега? В тайгу, прятаться? Доказывай потом, что не виноват… Да и как не виноват, если кровью всё зальём? А пацанов ведь не удержишь, если взбунтуют. И не напугаешь ничем: всё видели… Нет, надо как-нибудь поосторожнее, поаккуратней всё сделать…»
Остановившись, чтобы прикурить, он на всякий случай оглянулся назад: ни едет ли дрезина? Не дай Бог засекут: и от ненужных вопросов не отмажешься, и, скорее всего, до посёлка живым вряд ли доберёшься. И искать никто не станет: ушёл, скажут, в тайгу, да и заблудился по неопытности; где его найдёшь? А тайга - она большая…
Окончательное решение Игорь принял, уже подходя к посёлку: никому, кроме Коли, пока ничего не рассказывать: парни, узнав правду, как пить дать с цепи сорвутся, и тогда беды не миновать. И крови – тоже. Действовать надо как-то по-другому…
Что делать, друзья придумали не сразу; вариантов разных перебрали немало, но, крепко подумав, остановились на одном, на их взгляд, единственно верном: бунта не поднимать, а сбежать вдвоём из посёлка, добраться до станции – и в милицию. Рассказать там, что творится на этой мнимой стройке, и с подмогой – назад. Накрыть этих сволочей тёпленькими, чтобы и пикнуть не успели, деньги свои, заработанные каторжным трудом, с них получить, забрать документы – и домой. Всё, хватит! Нагорбатились…
 Оставалось одно – выбрать для задуманного подходящий момент…


Глава 3
         
До поступления в институт Вадим Тарасов жил в деревне - и родился там, и рос, и школу там же окончил; наверно, поэтому к городу он привыкал трудно и долго. Деревенского своего происхождения он ни перед кем в институте не скрывал и не стеснялся - не было надобности: учился Вадим хорошо, гораздо лучше многих городских, и его часто ставили в пример. Но, будучи по характеру человеком сдержанным и скромным, вперёд других не выскакивал, никому в друзья не набивался - учился себе и учился, мечтая только об одном – поскорее окончить институт и вернуться в родную Рябинушку: родители, дом, величавое озеро рядом с деревней снились ему почти каждую ночь… Поэтому каникул Вадим всегда ждал со страшным нетерпением, и в первый же день после окончания очередного семестра уезжал домой.
Что касается городской жизни, то к ней он постепенно немного попривык, и в чём-то она Вадиму даже стала нравиться; однако перспектива остаться после института в городе его не прельщала абсолютно. Ну вот не нравилась ему вся эта суета на улицах, толкотня и давка в автобусах и трамваях, длиннющие очереди в магазинах… Да и многое другое в городской жизни было ему чуждо. Конечно, если бы он догадался взять лист бумаги, расчертить его пополам и затем на каждой из этих полови¬нок расписать все «плюсы» и «минусы» жизни в городе и деревне, то, сопоставив их, возможно, и пришёл бы к выводу, что в городе жить интереснее. Ещё бы! Здесь тебе и театр, и библиотеки, обычные и специализированные, и музеи, и масса других учреждений культуры, призывающих к себе яркими огнями реклам и броскими красками афиш; и известные всей стране люди ходят где-то здесь, рядом с тобой, по шумным городским улицам... Но Вадиму такое и в голову не приходило, а скорее всего, и не могло придти: и душой, и сердцем он был привязан к своей родной Рябинушке, а к городу, как он считал, не смог бы привыкнуть ни при каких обстоятельствах - по определению.
Было и ещё одно весьма существенное и важное обстоятельство, как бы изначально определившее выбор Вадимом Тарасовым своего жизненного пути: своего будущего иначе как в качестве учителя русского языка и литературы Вадим себе просто не представлял. И учительствовать мечтал только в своей родной сельской школе…
И ещё у Вадима была мечта; ну разве можно жить без мечты? Это потом, с возрастом, большинство людей как-то черствеют, костенеют душой, и, устав от повседневных  трудов и забот, чаще всего забывают о своих юношеских мечтах. А если и мечтают, то это чаще всего мечты о чём-то прозаичном, будничном; это уже даже и не мечты, а заведомо несбыточные желания - купить что-нибудь эдакое, дорогое и престижное, или съездить куда-нибудь далеко-далеко - в какую-нибудь экзотическую страну; или, на худой конец, хотя бы поменять свою квартиру на другую, большей площади… Разве это мечты, если смотреть на них с юношеской точки зрения?
А у Вадима мечта была, и мечта, если очень захотеть, вполне осуществимая: он хотел стать писателем, настоящим писателем – таким, какими были любимые им Тургенев, Гоголь, Паустовский, Пришвин  и очень немногие другие, так замечательно писавшие о природе. Он очень хорошо помнил, как и когда родилась в нём эта мечта, и именно она вела его за собой несколько последних школьных лет. И привела таки  на  студенческую  скамью.
Своеобразным импульсом к возникновению этой мечты, её предтечей послужило написанное Вадимом в начале седьмого класса сочинение на извечную школьную тему «Как я провёл лето». Ничего особенного он, казалось бы, и не написал тогда – просто рассказал, как сумел, о том, как они вдвоём с отцом ходили почти каждый день в лес: отец – по работе, поскольку работал лесничим, а он, Вадим, с ним вместе, за компанию. Они собирали грибы и ягоды, ловили рыбу, из которой отец варил на костре душистую уху…. Довольно подробно описал Вадим, ка¬ких видел птиц и зверей, на чьи удалось наткнуться следы и норы. Рассказал он в своём сочинении и о том, как однажды, будучи далеко от дома, попали они с отцом под затяжной ливень, и им пришлось быстро сооружать шалаш из еловых веток, а потом и заночевать в нём; а утром, когда дождь кончился, отцу с трудом удалось разжечь кос-тёр, и они долго сушили на нём всё-таки промокшую за ночь одежду…
Сочинение получилось большим – почти в целую ученическую тетрадь в двенадцать листов: Вадим даже и не заметил, как написал столько. Когда же он стал перечитывать написанное, чтобы проверить, ни наделал ли ошибок, то вдруг понял, что у него получился настоящий рассказ. Наверное, поэтому Вадим не особенно и удивился, когда Пал Палыч, учитель русского языка и литературы, поставил ему за сочинение «пятёрку»; вот только тетрадь почему-то не вернул, как другим ученикам, а оставил у себя. И попросил Вадима задержаться после уроков.
Разговор у них получился интересный, но недолгий и для Вадима не очень понятный; это потом, гораздо позднее, он понял, какую роль в его дальнейшей жизни сыграли и то сочинение, и тот разговор… Потом были у них с Пал Палычем и другие встречи и беседы-разговоры, и со временем между ними даже возникло нечто похожее на дружеские отношения – насколько это вообще возможно между учителем и учеником; но это было потом. А тогда, во время самого первого их разговора один на один, понял Вадим только одно: учитель что-то такое в нём разглядел, что-то не совсем обычное и, наверное, интересное; чем-то, видимо, зацепило Пал Палыча его сочинение, если он, до той поры ничем не выделявший Вадима из общей массы других учеников, вдруг отнёсся к нему с таким интересом.
И действительно, Пал Палыч стал подробно расспрашивать Вадима о том, что он читает, кроме литературы, входящей в школьную программу, книги каких писателей ему нравятся больше всего – ну, и так далее… Вскоре они стали задерживаться после уроков по несколько раз в неделю, чтобы поговорить о той или иной книге, которую Пал Палыч перед этим рекомендовал Вадиму найти и прочитать или приносил ему сам, из своей личной библиотеки. И, конечно же, Вадим далеко не сразу осознал, что учитель очень ненавязчиво, аккуратно, но целенаправленно подталкивает его к творчеству, к попыткам попробовать самому написать что-нибудь. И к обычным сочинениям, предусмотренным школьной программой, которые писал Вадим, Пал Палыч стал относиться тоже весьма своеобразно: вначале проверял их наравне с сочинениями других учеников, ставя Вадиму за них вполне заслуженные «пятёрки», а потом, в беседах один на один, разбирал написанное, что называется, «по косточкам».
- А я бы это предложение вот так построил, - говорил Пал Палыч, и Вадим с удивлением убеждался в том, что так, как предлагает учитель, будет гораздо лучше.
Постепенно Вадим и сам стал всё более критично относиться к собственным сочинениям и изложениям, которые ему приходилось писать, выполняя домашние задания по литературе. Бывало, что он надолго задумывался, прежде чем написать какое-нибудь предложение, а, написав, зачёркивал его и переписывал заново, причём иногда не по одному разу. Мать даже ворчать начинала: на тебя, мол, тетрадок не напасёшься, писатель! Отец же, всегда внимательно читавший сочинения Вадима, только посмеивался:
- Не ворчи, мать; пусть пишет, сколько надо. А тетрадок ещё купим, лишь бы на пользу было…
А на пользу – было; это Вадим стал постепенно замечать и сам. Продолжая постоянно читать – и не только то, что рекомендовал ему Пал Палыч – он начал сравнивать с прочитанным то, что писал сам, и однажды, уже в девятом классе, вдруг понял, что иногда у него получается очень даже неплохо.
«А не попробовать ли придумать что-нибудь своё?» - подумал как-то Вадим, и у него от этой мысли вдруг даже сердце забилось чаще: а почему бы и нет? Не боги же горшки обжигают!               
И он попробовал: написал небольшой рассказ про жизнь зайца в зимнем лесу – как он корм добывает, как от лисы убегает. И что при всём при этом думает… Заяц получился живым и даже смешным, а местами – и с юмором.
На следующий день с замирающим от волнения сердцем Вадим протянул исписанную тетрадку Пал Палычу:
- Вот, я тут попробовал… - пробормотал он, едва ни заикаясь от волнения. – Вы почитайте, Пал Палыч; может, и ничего…
Пал Палыч внимательно посмотрел в глаза Вадиму и тетрадку взял; сказал как-то очень уж обыденно:
- Хорошо; я посмотрю.
Вадим в ту ночь заснуть так и не смог: вертелся, крутился на горячей, как раскалённая сковорода, подушке, представляя себе разные варианты предстоящей встречи с учителем и того, что он от него услышит. Утром вскочил раньше всех в доме, умылся, позавтракал без особого аппетита и уже за полчаса до того, как должен был подойти автобус, на котором он добирался из Рябинушки до школы в Сокольском, стоял, приплясывая то ли от мороза, то ли от нетерпения поскорее узнать оценку учителем своего труда.
Дожидаться начала урока литературы, который в этот день был по расписанию последним, Вадиму не пришлось: Пал Палыч ждал его возле гардероба. Вадим почему-то сразу понял, что учитель ждёт именно его, и, увидев внимательные глаза Пал Палыча, как-то по-доброму, улыбчиво смотревшие на Вадима, вдруг ощутил, как отпускает бивший его до этого момента озноб.
- Молодец! - сказал Пал Палыч, протягивая Вадиму руку. – Молодец, Вадим!
Вадим даже растерялся, но руку пожал, до глубины души поражённый и польщённый таким жестом учителя – да ещё и на виду у всей, можно сказать, школы: никогда такого раньше не было, чтобы учитель здоровался за руку с учеником! Пал Палыч же, продолжая удерживать руку Вадима в своей, повторил:
- Мо-ло-дец! Так держать, Вадим! Пиши, учись, читай побольше – и у тебя всё получится. Только не отступай, слышишь? Литература – труд каторжный… И готовься в институт, лучше – в педагогический, на филологический факультет: это как раз то, что тебе необходимо.
Пал Палыч отпустил руку Вадима, достал из своего объёмистого портфеля тетрадь Вадима и какую-то книгу.
- Вот твой рассказ, а это – мой подарок; потом почитаешь; надеюсь, тебе понравится, - Пал Палыч положил руку на плечо Вадима. – Я, к сожалению, должен срочно уехать, поэтому поговорить подробно о твоём рассказе нам, увы, не удастся. Пока. Но, я думаю, это ненадолго, - хотя… честно говоря, не знаю… А ты не скучай, Вадим; впрочем, если ты на этом, - он кивнул на тетрадь, - не остановишься, то скучать тебе не придётся. Надеюсь,  что не остановишься...
Пал Палыч хотел ещё что-то сказать, но в это время с улицы раздался резкий сигнал автомобиля, и он оборвал себя на полуслове:
- Всё, Вадим: будь здоров!
Он дружески хлопнул Вадима по плечу, подхватил свой портфель и быстро пошёл к выходу. Открылась и с резким стуком захлопнулась за учителем дверь, успев впустить в школьный коридор огромный клуб белого морозного воздуха…
Вадим вдруг почувствовал в груди какое-то опустошение - будто задохнулся от недостатка воздуха; так бывает, когда получаешь сильный удар в живот. Захлопнувшаяся за Пал Палычем дверь словно отрезала от окружающего мира какую-то светлую часть его, Вадима, жизни, а может, и часть его самого. Он только сейчас понял, что не успел даже рта открыть - ни поздороваться, ни попрощаться, ни спасибо сказать: так всё быстро произошло…
Прозвенел звонок, и Вадим не пошёл, а поплёлся в класс; ноги отчего-то стали ватными и будто бы чужими. Он сел за стол, открыл сумку, чтобы достать учебник, но первым делом увидел тетрадь со своим рассказом и подаренную Пал Палычем книгу. Достал сначала тетрадь, бегло пролистал её, но никаких помарок, сделанных рукой Пал Палыча, не обнаружил; только на самой последней стра¬нице красовалась большая «пятёрка», но почему-то с маленьким, коротким минусом и большим знаком вопроса. Вадим сразу понял, что это, скорее всего, может означать следующее: «Молодец! Но есть замечания. Найди, подумай и исправь!».
Он запихнул тетрадь обратно в сумку («Ладно, потом разберусь, дома…») и достал книгу. Наверху обложки, как обычно, были написаны имя и фамилия автора: «Павел Болотов», а ниже - название самой книги. Имя автора Вадиму ничего не говорило, хотя, кажется, он эту фамилию где-то слышал. Он перевернул обложку, и его словно током ударило: руки, в которых Вадим держал книгу, вздрогнули так, что она едва не выпала из них на стол; он даже оглянулся с опаской: не видел ли кто-нибудь этого его испуга? Но нет, никто не обращал на него внимания, даже соседка по парте, говорившая в это время с кем-то из соседнего ряда. Вздрогнуть же было отчего: с фотографии на развороте страницы на Вадима смотрел Пал Палыч – почти такой, каким он видел его всего несколько минут назад, только моложе; а вот глаза были теми же – внимательными, всевидящими и всё понимающими. На титульном листе, чуть выше названия книги, немного наискосок мелким красивым почерком было написано: «Вадиму Тарасову, будущему писателю – с искренними пожеланиями творческих успехов и не менее искренней верой в то, что так – будет!». И подпись: «Автор»,  – и такой же, как в дневнике, короткий и стремительный росчерк.
Вадим был оглушён, ошарашен – сильнее, чем ещё несколько минут назад, когда за Пал Палычем закрылась дверь школы. Ему захотелось вдруг вскочить со своего места и броситься вслед за машиной, увёзшей учителя, - чтобы догнать и ещё хотя бы раз взглянуть в его внимательные глаза.
«Как же так? - растерянно думал Вадим, совершенно не замечая того, что происходит в классе вокруг него. - Всё это время, столько лет подряд так близко общаться с настоящим писателем и даже не подозревать об этом? Не знать, не догадываться, не чувствовать?…»
Он казнил себя – правда, толком не понимая за что. Да и откуда ему было знать, что их учитель литературы – писатель?! Сам Пал Палыч никаких намёков на это никогда не делал. И Вадиму только теперь многое начинало становиться понятным, виделось несколько иначе, чем он воспринимал прежде; только сейчас он начинал по-новому смотреть на свои взаимоотношения с учителем, мучительно пытаясь вспомнить что-нибудь, что могло хотя бы как-то подсказать ему тогда, раньше, кто руководит им, Вадимом, направляя его по пути творчества. Но единственное, что приходило ему в голову, было понимание того, что Пал Палыч никогда, ни разу не предложил ему попробовать написать что-нибудь своё; учитель аккуратно, бережно, осторожно подводил Вадима к тому, чтобы он, осознав заложенные в нём способности к творчеству, со временем ощутил бы непреодолимое желание творить и взялся бы за перо сам, самостоятельно, а не по чьей-то подсказке, без чьих-либо откровенных понуканий к этому. Да, Пал Палыч учил его писать - учил, не навязывая стиля изложения, не подбрасывая тем и сюжетов, учил на книгах других писателей, но никогда – на своих…
И надо же случиться такому совпадению: вот попробовал – первый раз в жизни попробовал! – написать рассказ, и Пал Палычу он, судя по всему, понравился. Казалось бы, теперь пиши и пиши: есть рядом человек, который и поправить может, и посоветовать, и подсказать – и на тебе! Пал Палыч взял и уехал, даже не сказав, куда, зачем и надолго ли. Как же теперь быть – одному? Писать он, конечно, будет, и в этом Вадим не сомневался. Но кто оценит, кто поможет?..
Вадим словно предчувствовал, что если и доведётся им с Пал Палычем когда-нибудь встретиться, то будет это очень и очень нескоро. Правда, во время весенних каникул Пал Палыч приезжал в Сокольское, и только на каких-то пару часов, чтобы забрать свои вещи и оформить увольнение; но Вадим был в это время дома, в деревне, а точнее – даже не в деревне, а в одном из очередных походах с отцом в лес, и потому увидеться им с учителем не пришлось. Только вернувшись после каникул в школу, узнал Вадим о коротком визите своего наставника, и был, конечно, этим очень огорчён. Но совершенно неожиданно огорчение и даже обида сменились радостью и надеждой, когда за несколько минут до окончания последнего в этот день урока в класс заглянул сам директор школы и, извинившись перед ведущим урок учителем, попросил Вадима после звонка зайти к нему в кабинет.
Едва дождавшись окончания урока, Вадим пулей выскочил из класса и помчался по коридору, чудом не сбив никого с ног. Директор, пожилой и очень добрый человек, которого любили все без исключения – и учителя, и ученики, и их родители, – не говоря ни слова, протянул ему короткую записку..
«Здравствуй, Вадим! – писал Пал Палыч. – Мне очень жаль, что нам с тобой не удалось повидаться. Как твои успехи? Надеюсь, что ты продолжаешь писать, хотя и предполагаю, что мой внезапный – поверь, даже для меня – отъезд мог тебя несколько обескуражить. Оставляю свой адрес; пиши, не стесняйся: я буду очень рад твоим письмам и надеюсь познакомиться с твоими новыми произведениями. Пиши, не опускай рук и не пасуй перед трудностями! Твой П. П.» Ниже был написан адрес: город, улица, номер дома – всё, как обычно; а вот дальше было то, что сразу и многое прояснило: «Отделение Союза писа¬телей России, ответственному секретарю».
Так вот где теперь Пал Палыч!
Вадим набрался смелости и спросил у директора:
- Вы знали, что Пал Палыч – писатель?
Директор усмехнулся:
- Только я и знал… И не он мне об этом сказал, а совсем другие люди. И не здесь… А Пал Палыч попросил меня об этом никому не рассказывать. Вот я и не рассказывал, - он посмотрел Вадиму в глаза и добавил, обращаясь как к взрослому человеку: - А если бы рассказал? Представляешь, что могло бы быть? Ты же знаешь, как у нас: ходили бы по пятам и пальцами тыкали – вон, мол, смотрите: писатель пошёл! Не все, конечно, но… нашлись бы: культура-то у нас ещё… А Пал Палыч не хотел быть… достопримечательностью: он сюда работать приехал, – и в школе, и книги писать, а не автографы раздавать…
Он помолчал немного, глядя в окно на залитый ярким апрельским солнцем двор; потом повернулся к Вадиму:
- А ты пиши, Вадим, пиши; это не только тебе надо – это всем нам надо. Пал Палыч очень хорошо о тебе отзывался. И вообще - просил тебя поддерживать в твоих начинаниях; так что обращайся, если помощь понадобится: я хоть и не писатель, но тоже филфак оканчивал… И про поступление в институт начинай думать, готовиться начинай потихоньку: пора уже, пора… А мы поможем…
Зазвенел звонок, и директор заторопился:
- Всё, Вадим, иди: мне на урок пора, да и тебе тоже.
- Да у меня уже всё, - ответил Вадим, собираясь попрощаться; но директор подошёл к нему вплотную и так же, как когда-то Пал Палыч, положил руку ему на плечо:
- Тогда поезжай домой и работай, - серьёзно глядя в глаза Вадиму, сказал он; видя, что тот его не очень понял, пояснил: - Работай – значит пиши, раз тебя к этому тянет. А «работай» я сказал потому, что литература – это нелёгкий труд, очень нелёгкий; разве Пал Палыч тебе об этом не говорил?         
И Вадим продолжал писать. И читать - выборочно, а не всё подряд, и в основном - книги особо любимых им писателей, входящих в некий, строго очерченный Вадимом круг.
Круг этот был очень небольшим. Одним из критериев, по которым Вадим оценивал писателей, прежде чем причислить их к этому кругу, было, прежде всего, умение простыми, доступными словами передать красоту природы так, чтобы дать возможность читателю почувствовать запахи леса, услышать щебетание птиц, словно бы своими глазами увидеть прозрачную свежесть рассвета и величавую торжественность опускающегося за горизонт солнца. Вадим абсолютно не переносил велеречивости и помпезности, не приемля душой и юношеским, тогда ещё почти детским умом любой маломальской нарочитости и вымученности, и любую фальшь и чувствовал очень остро, и воспринимал даже как-то болезненно. Эталоном того, как надо писать о природе, своеобразным камертоном, на звук которого неизменно отзывались самые светлые и чистые струны его души, были «Записки охотника» Тургенева: эту книгу Вадим просто боготворил...
Вот на такой литературе воспитывался Вадим Тарасов, и потому, будучи человеком целеустремлённым, не считал для себя возможным тратить время на чтение всяких там детективов и фантастики, которые, как он вполне искренне считал, литературой не были и быть не могли по определению. Литература – это совсем другое; вот как в их огромной институтской библиотеке: там действительно была настоящая литература! Вадиму оставалось только вполне искренне сожалеть, что ему не хватит всей его жизни, чтобы прочитать все книги, которые там хранились.
Но однажды…Ох, уж это «однажды»: сколько человеческих судеб изменило то, что сопутствует этому магическому семибуквенному слову! 
Однажды, придя в областную библиотеку, чтобы найти материалы для курсовой, Вадим увидел в фойе написанное крупными буквами объявление. В объявлении сообщалось о предстоящей презентации новой книги писателя В. Кондратьева. Фамилия эта Вадиму была совершенно незнакома, но у него вдруг возникло желание посмотреть на живого писателя - хоть одним глазком: кроме Пал Палыча, других писателей видеть живьём Вадиму до сих пор не доводилось. Начиналось это мероприятие уже скоро, так что Вадим ничего, в принципе, не терял. А вот приобрести, возможно, что-нибудь и смог бы.
«Ну-ну, посмотрим…» - решил он и отправился в читальный зал, намереваясь занять местечко поближе к выходу, чтобы, если не понравится, можно было незаметно уйти.
Народу в зале было уже немало, хотя до начала презентации оставалось ещё минут двадцать. Вадим обратил внимание на то, что пришло довольно много молодёжи - он даже увидел нескольких знакомых студентов из их института. Но были в зале люди и более старшего возраста, и среди них – несколько военных, что поначалу Вадима даже удивило.
«А чему здесь, собственно, удивляться? Я же не знаю, о чём пишет этот Кондратьев; может, как раз о войне», - предположил он, но сразу же в этом и усомнился: слишком уж много молодёжи было в зале, а эта категория людей, как Вадим знал по опыту общения со своими однокашниками, такими вещами не очень-то интересуется. Впрочем, молодёжь разная бывает …
- Смотри, смотри! – вдруг восторженно зашептала подруге симпатичная девушка, сидевшая впереди Вадима. – Да смотри же ты, Катя! Видишь того - в сером пиджаке? Это он, Кондратьев!
И в её голосе было столько неподдельного восторга, что это чувство невольно передалось и Вадиму: он тоже стал лихорадочно искать глазами обладателя серого пиджака, словно от того, найдёт он этого самого Кондратьева или нет, зависела его, Вадима, жизнь. Но увиденному поверил не сразу.
«И это – известный писатель?» - с удивлением подумал он, глядя на невысокого, подтянутого и, как ему показалось издалека, совсем ещё молодого человека, одетого в светло-серый пиджак и чёрные джинсы. Да таких тысячи по тверским улицам ходит, и каждый день Вадиму встречаются по пути в институт и обратно!
Нет, не таким ему представлялся облик писателя, а тем более - известного: слишком уж обыденно выглядел этот человек, на встречу с которым пришло столько людей.
«А каким?» - задал себе вопрос Вадим. И вдруг понял, что ответить на него не может. Вот с внешним обликом художников и артистов ему, как он был уверен, всё было более или менее понятно: длинные волосы, экстравагантная одежда, своеобразные, иногда причудливые манеры поведения.… А писатель…
Впрочем, Пал Палыч-то тоже на писателя не очень был похож; так что…
«Что ж, посмотрим, чем этот Кондратьев смог заинтересовать читающую публику», - подумал Вадим, оглядывая заполненный людьми зал.
Наконец, встреча началась. И уже через несколько минут Вадим понял, что до её окончания никуда отсюда не уйдёт…
Не исключено, конечно, что попади он вот так, впервые в своей жизни, на встречу с каким-нибудь другим прозаиком или поэтом, с ним не происходило бы того же самого, что происходило в тот момент – кто знает? Но Вадим попал на встречу именно с Кондратьевым, и этот человек его просто заворожил – и необыкновенной простотой в общении с залом, и умением чётко и ясно излагать свои мысли, и рассуждениями о фантастике как о литературном жанре, в которых он работал. Понравилось Вадиму и то, как просто, никому откровенно не навязывая своего мнения, сумел Кондратьев рассказать о существующих в фантастической литературе направлениях и о своём личном отношения к ним. Нет, он никого не критиковал и не ругал, стараясь не давать оценок творчеству собратьев по перу; он просто рассказывал о фантастике вообще, так сказать, в целом, приводя в пример названия и иногда кратко излагая сюжеты заслуживающих, с его точки зрения, внимания книг. И это оказалось настолько интересным, что Вадиму страшно захотелось немедленно же найти все эти книги и прочитать. 
«Да не такой-то уж он и молодой, - думал Вадим, разглядывая Кондратьева. – Ему, скорее всего, лет сорок - сорок пять, но не больше. Значит, и я смогу лет через двадцать стать таким же, как он – читаемым и известным? Но что для этого нужно? Как этого добиться? В чём секрет такого успеха, такой популярности?..»
Об этом же Вадим размышлял и по пути в общежитие, и мысли эти почему-то придавали ему уверенность в своём собственном будущем, они были радостными и обнадёживающими.
«У него нет никакого литературного образования - только военное училище, и всё, - думал Вадим. - А я – филолог, пусть пока и не совсем ещё… Но я ведь им стану, обязательно стану! И мне, наверное, проще и легче будет стать писателем, чем этому Кондратьеву. Хотя, конечно, это ещё вилами по воде писано…»
Решив, в конце концов, что для начала надо разыскать и прочитать книги Кондратьева, Вадим немного успокоился, унял не отпускавшее его с момента окончания встречи с писателем волнение. В ту ночь он долго не мог заснуть, вспоминая прошедший вечер, в чём-то перевернувший его внутренний мир, и твердя про себя как заклинание: «Он смог, и я смогу!»


Глава 4

Вернувшись домой, в Тверь, после встречи с Сергеем, Виктор вновь с головой погрузился в работу. Новый роман писался хорошо, быстро, и он надеялся закончить его уже к концу года.
Не будучи падким на комплименты, Виктор не был склонен к тому, чтобы впадать в эйфорию от собственной, быстро растущей популярности, к которой, в общем-то, поначалу сам он не очень-то и стремился. Однако, соприкоснувшись со сложившимися в литературе рыночными отношениями, он вскоре понял, что наличие такой популярности для него, как для писателя, есть вещь жизненно необходимая. И нужна она была в первую очередь для того, чтобы его книги не остались незамеченными, не затерялись среди других книг, от обилия которых ломились прилавки магазинов и многочисленных лотков на улицах и рынках российских городов.
Понятно Виктору было и то, что сама по себе, на пустом месте, популярность не возникает, а если уж возникла, то её, родимую, надо всячески поддерживать и, как это теперь стало называться, раскручивать – хотя бы на первых порах. Волей-неволей ему приходилось не жалеть времени ни на встречи с читателями, ни на участие в разного рода конференциях и собраниях областной писательской организации (после выхода третьей книги Кондратьева приняли в Союз писателей) и во всяких других мероприятиях, на которые его приглашали. Часто такие мероприятия проводились по два-три раза в неделю, и не только в Твери, но и по всей области. Времени, потерянного для творчества, было безумно жаль, но до некоторых пор Виктор жертвовал им вполне осознанно.
Однако вскоре он стал понимать: если так будет продолжаться и дальше, то написать что-то новое и стоящее ему не удастся никогда. Работать же Виктору хотелось с полной самоотдачей, да и сюжеты в его голову приходили такие, что не сесть за компьютер было просто невозможно. Спал он теперь по четыре-пять часов в сутки, так как писать приходилось, в основном, по ночам: днём не получалось - не давали покоя постоянные телефонные звонки. Отключить же телефон он не мог: в подавляющем большинстве случаев люди звонили Кондратьеву только по делу. Правда, однажды Виктор телефон всё же отключил, но настолько неуютно, дискомфортно почувствовал себя в непривычной тишине квартиры, что даже мысли в его голове стали путаться. Ему всё время казалось, что именно в этот момент кто-то пытается дозвониться до него, и непременно - по крайне важному и неотложному делу; а он, такой-сякой-нехороший, спрятался в свою нору, как сытый хомяк, и лишает людей того, что может им дать – помощи, поддержки, совета, участия… Это было не по-офицерски, да и просто неприлично. И в дальнейшем он таких опытов больше не проводил.
Надо было искать какой-то выход, чтобы каким-то образом умудриться совместить почти несовместимые вещи – писательский труд, встречи с читателями, контакты с журналами и издательством… Но выхода, увы, не находилось. И, наверное, долго бы ещё Виктор ломал голову над решением этой проблемы, если бы однажды ни приметил паренька, который в течение нескольких последних месяцев посещал почти все встречи Кондратьева с читателями, где бы они ни проходили. С некоторых пор Виктор даже стал замечать, что почти подсознательно ищет в зале уже хорошо знакомые худощавое лицо и внимательные серые глаза юноши. И почти всегда, за редким исключением, находил их.
Парнишка не просто сидел и слушал, что говорили другие, в том числе и Кондратьев, но и сам, представившись («Тарасов Вадим, студент филфака», - почему-то с первого же раза запомнил Кондратьев), изредка задавал Виктору вопросы - не только умные, но грамотно и корректно составленные: чувствовалось, что к встречам с Кондратьевым он основательно готовился и книги его читал более чем внимательно. К таким читателям Виктор всегда относился с искренней благодарностью и уважением; для них и писать-то хотелось ещё лучше, ещё интереснее.
Вадим же ещё после той, первой и памятной для него встречи с Кондратьевым, нашёл и прочёл сначала все его книги, а потом стал запоем читать фантастические романы Стругацких, Булычёва, Василия Звягинцева и других писателей-фантастов – как отечественных, так и зарубежных. И чем больше читал, тем больше понимал, насколько глубоко он ошибался, считая фантастику литературой второго сорта.
Нет, знакомство с этим жанром ни в коей мере не изме¬нило взглядов Вадима на литературу классическую, которую он до той поры считал единственно имеющей право на существование, и на которой его воспитывал Пал Палыч. Отнюдь! Но, будучи на последнем курсе института человеком уже достаточно взрослым и здравомыслящим, а кроме того - имеющим свои более или менее твёрдые взгляды на происходящее вокруг, в том числе – и на современную литературу, Вадим не стал уподобляться тем, кто все литературные жанры мерит одними мерками, одним аршином. Ну не может же, в самом-то деле, «Град обречённый» Стругацких умалить незыблемое величие «Войны и мира», а девочка Алиса, придуманная Киром Булычё¬вым, безусловно, не сравнима с Белой из «Героя нашего времени»: это нельзя сравнивать, ибо это разная литература! Раз-на-я! И однозначно имеющая право на существование – как, впрочем, и детектив, хотя к детективам Вадим был безразличен абсолютно: он никогда не любил читать про убийства, ограбления и прочую подобную мерзость. Правда, как-то из любопытства прочёл пару детективных романов, но попались ему какие-то особо жуткие и кровавые; Вадиму потом несколько ночей подряд снились кошмары, и с тех пор к этому литературному жанру он стал относиться ещё более прохладно.
Знакомство Вадима с первоклассной фантастикой значительно расширило его кругозор, раздвинуло горизонты его интересов, предоставило возможность посмотреть вокруг себя другими глазами и если ни понять, то достаточно ясно представить себе, что окружающий мир может быть куда как более многообразным, многоликим, чем Вадим считал прежде. И не потому, что он поверил прочитанному – нет: просто он осознал, что и в литературе кроме того, что уже было ему известным, есть, наверное, и ещё что-то, чего он ещё не успел узнать. А как хотелось этого - знать!
Стараясь не пропустить ни одной встречи Кондратьева с читателями, Вадим, подсознательно стремившийся к постоянным, пусть и на расстоянии, контактам с этим человекам, сумел-таки обратить на себя его внимание. И однажды, когда писатель выступал в их институте, они встретились: Кондратьев сам попросил устроителей встречи познакомить его с Вадимом.
В жизни Кондратьев оказался обычным человеком – по крайней мере, на первый взгляд. После того, как по просьбе Виктора Станиславовича ему представили Вадима, они долго разговаривали – сначала в аудитории, а потом в сквере возле института. А потом – и вышло это как-то само по себе – Вадим отправился провожать Кондратьева, и весь путь от центра города до окраины, где жил Виктор Станиславович, они за два часа прошли пешком. Было самое начало сентября, вечера стояли ещё по-летнему тёплые, и за разговором время пролетело незаметно. Когда же Вадим украдкой посмотрел на часы, то ахнул: было уже далеко заполночь, общественный транспорт давно отправился на отдых, и добираться до общежития Вадиму теперь предстояло пешком: откуда у студента деньги на такси?
Взгляда Вадима на часы и выражения растерянности на его лице Кондратьев не пропустил; не обращая внимания на возражения юноши, Виктор Станиславович остановил первую же проезжавшую по переулку легковушку, усадил в неё Вадима и сам поехал вместе с ним в общежитие, чтобы объяснить коменданту причину опоздания Вадима. Ну не на улице же парню ночевать!
Комендант Анатолий Анатольевич, солидный дядька из бывших военных, к счастью Вадима, не только не спал, а сидел в кресле и читал книгу Кондратьева, на встрече с которым, как оказалось, он тоже был. Увидев перед собой Вадима в сопровождении писателя и молча выслушав объяснения обоих по поводу опоздания, он протянул Виктору Станиславовичу книгу и попросил дать автограф. Что Кондратьев с превеликим удовольствием и сделал.
Пожимая на прощание руку Вадима, Кондратьев протянул ему свою визитку:
- Звони, как только найдёшь время, - сказал он. – И не откладывай: нам есть о чём поговорить…
Уже поднявшись по лестнице и затаившись на неосвещённой площадке между первым и вторым этажами, Вадим увидел, как комендант и Кондратьев с минуту или две о чём-то беседовали, а потом пошли в комендантскую – скорее всего, пить чай: Анатолий Анатольевич, как знали все в институте, был большой любитель и знаток чая, и во время его дежурства из комендантской порой истекали такие ароматы, что даже у людей, в чае ничего не понимающих, начинали течь слюнки…
Через несколько дней Кондратьев и Вадим встретились снова, и эта встреча прошла, как констатировал Кондратьев, «в тёплой и дружеской обстановке». Говорили о многом – в том числе и об учёбе. Вадим был в восторге от своих преподавателей и, рассказывая о них, заодно рассказывал и о том, кто и чему учит студентов, о чём они, студенты, бывает, часто со своими преподавателями спорят… Иногда в речи Вадима проскакивали такие литературные термины, которые писателю Виктору Кондратьеву были малознакомы или незнакомы вовсе: «абсурдизм», «плеоназм», «пароним», «фразеологизм», «контаминация фразеологизмов», «канцелярит»… Вадим же этими терминами пользовался с лёгкостью и совсем не показным знанием предмета.
- Ну это же надо так написать: «обнял друга руками»! – возмущался Вадим. - А чем же он его должен был обнимать – ногами, что ли?! Ну разве так можно? Это же тавтология!
«А ведь и я, кажется, недавно где-то так же написал, - подумал Кондратьев. – Надо будет найти и посмотреть: опозорюсь ведь! Да и вообще по всему, что ещё не опубликовано, пробежаться, а то стыда не оберёшься. И перед тем же Вадимом…»
«Писатель, мать твою… - внимательно слушая юношу, усмехался про себя Кондратьев. – Какой ты, к дьяволу, писатель, если не знаешь вещей, которые просто обязан знать?! Вадим – пацан ещё, а знает!.. Правильно, правильно меня редакторы иногда носом тыкали: учись, парень, учись, коль уж за перо взялся! Тьфу!»
- Вот всё бы, Виктор Станиславович, хорошо, да только шумно у нас в общаге, - вдруг пригорюнился Вадим. – Перед госами ещё больше учить придётся, а как? Библиотеки по ночам закрыты, а в общаге… хоть на улицу беги…
«А ведь действительно, какая в общежитие подготовка к экзаменам, - задумался Кондратьев. – Один – храпит, другой – на гитаре бренчит или музыку слушает, третий – девочку привёл: взрослые уж парни, не дети… Много тут выучишь! Как бы помочь парню?»
И решение пришло как-то сразу, без долгих раздумий.
- А переезжай-ка ты, брат, ко мне, - сказал он. – Квартира у меня большая, сам видишь, а я в ней – едина жива душа есть. Даже кошки нет… И будем мы с тобой жить-поживать да… ума наживать: ты, как будущий литератор, может быть, чему-нибудь у меня поучишься, а я – у тебя.
- Да чему вам у меня учиться? – изумился Вадим. - Скажете тоже!
«Да есть, оказывается, чему», - усмехнулся про себя Кондратьев, но вслух говорить этого не стал.
Короче говоря, итогом их разговора стало то, что Кондратьев предложил Вадиму стать кем-то наподобие его секретаря или помощника.
- Будешь в моё отсутствие отвечать на звонки, разбирать почту; не пугайся, не так уж её и много, - сказал он Вадиму. – Ну, может, иногда и съездить куда-нибудь попрошу, с какими-нибудь бумагами, если сам успевать не буду. Вот, пожалуй, и все твои дела.
- Да я и за продуктами могу сходить, и готовить немного умею, - заулыбался Вадим. – И убраться могу, и постирать…
- Ну вот ещё! - нахмурился Кондратьев. – Постирать!.. Я тебя что - в домработницы нанимаю? Постирать… Стирать, брат, я и сам умею. Как, впрочем, и щи с кашей варить; понял?
Вадим смутился и покраснел; заёрзал на стуле, не зная, как скрасить воз¬никшую не-ловкость.
- Да это я так… - промямлил он. – Чтоб вы знали…
- Ты учись давай, - перевёл разговор на другое Кондратьев. – Здесь тебе для этого – все условия. Правда, ездить до института через весь город придётся, но зато жить будешь не в общаге своей, а в отдельной комнате; вон, выбирай любую – кроме моего кабинета: кабинет свой я тебе не отдам, и не проси!
Посмеялись и на том и порешили.
На следующий день Кондратьев съездил в институт и решил все вопросы по поводу, как он выразился, передислокации Вадима. Никаких возражений со стороны ректора не последовало, наоборот – было выражено полное удовлетворение тем, что известный писатель берёт под своё крыло одного из лучших студентов института, предоставляя тому возможность спокойно готовиться к сдаче госэкзаменов.
Вадим в тот же день переехал в Кондратьеву, что для обоих явилось удачным решением многих их проблем…

Незадолго до начала экзаменов Вадим вернулся домой сам не свой.
- Случилось что? – спросил Кондратьев, внимательно глядя на явно растерянного парня.
Вадим кивнул и тяжело вздохнул.
- Неприятности? – нахмурился Кондратьев. - Да говори толком, не молчи!
- В общем… это… - замялся Вадим, а потом выпалил одним духом: - Мне в аспирантуру предложили поступать!
- Фу ты, напугал… - с облегчением выдохнул Кондратьев. – Я-то уж думал – беда какая… Ну, и что ты ответил?
Вадим пожал плечами.
- Да ничего пока; сказал, что подумаю…
- Ну, думай, - усмехнулся Кондратьев. – Думать, брат, - дело полезное…
Он встал и отправился на кухню.
«Пусть сам думает, - решил он. – Не маленький уже. Спросит совета – подумаем вместе, а покуда пусть своими мозгами пораскинет. Хотя…»
Сомнения Вадима Кондратьеву были понятны и без его комментариев: знал он, видел прекрасно, с каким нетерпением ждёт парень окончания института, чтобы как можно скорее вернуться домой. У Вадима даже глаза начинали светиться, когда он говорил о скором возвращении в свою Рябинушку. Кондратьев не раз слышал от него: «Вот получу диплом – и айда домой!». Иногда он даже по-доброму завидовал Вадиму – мол, мне бы куда так стремиться! Найти бы такой уголок на земле, пусть и в самой глухой деревне, куда бы хотелось возвращаться так, как об этом мечтает Вадим. Но такого заветного места у Конд-ратьева не было…
Вадим оставаться наедине со своими раздумьями смог недолго: вскоре он пришёл в кухню и прямо с порога спросил:
- А вы, Виктор Станиславович, что мне посоветуете?
Кондратьев, не торопясь, прикурил сигарету, затянулся и выпустил в открытое окно сизое облако дыма.
- А сам-то ты – как бы хотел? – спросил он, не оборачиваясь.
- Не знаю… - пожал плечами Вадим. – Потому и спрашиваю…
Он снова вздохнул и тихо добавил:
- Уж больно домой хочется. И устал я от города: никак не могу привыкнуть. И никогда не смогу: не моё это – суета эта вся, толкотня, давка в автобусах. То ли дело у нас!
- Ну, само собой; дома всегда лучше, - кивнул Кондратьев. – Только… Знаешь, давай-ка мы с тобой чайку попьём, да и мозгами вместе пораскинем, где какая рыба и почём…
«Как бы суметь на аспирантуру его настроить? – напряжённо думал Кондратьев, разливая чай по большим, с широким красным ободком поверху кружкам. – Соскучился он, сразу видно, до одури… мне бы так по чему-нибудь соскучиться! Но аспирантура… это, как ни крути, шанс на будущее: кто его знает, в какую сторону у парня дальше жизнь повернётся; может, потянет его когда-нибудь в город, вот и пригодится ему такое образование. С обычным институтским дипломом у нас народу – пруд пруди, а после аспирантуры специалистов… Что ж, попробуем…»
- Дом – это хорошо, - отхлебнув из кружки, медленно заговорил он. – И хорошо, что в нём есть кому тебя ждать… И там тебя не только ждут, но и верят, что ты вернёшься – обязательно вернёшься! А раз уж в это верят, то, значит, и в тебя верят – в то, что вернёшься ты как положено – с дипломом, да не с простым, а с красным. То есть - с победой. И гордиться тобой будут; об этом и говорить нечего…. Только… вот как ты сам думаешь, что твои родители скажут, если узнают, что ты от аспирантуры отказался? И только потому отказался, что тебе, видишь ли, ну просто жуть как домой захотелось? Мать-то, может, и ничего не скажет: мать – она и есть мать: они, матери, всегда рады, когда их дети рядом с ними, под их крылом, какими бы взрослыми они уже ни были; такая вот, понимаешь, психология у них, у наших матерей… Что, не так?
Вадим, напряжённо смотревший на Кондратьева, только кивнул
- Ну, вот, - ободряюще улыбнулся ему Кондратьев. – Мама твоя только рада будет. А отец? Как он-то на твой отказ продолжать учёбу посмотрит? Слабаком тебя не сочтёт? А, Вадим? Он ведь у тебя, как ты говоришь, человек серьёзный, строгий… Кстати, сколько ему сейчас?
- Сорок восемь, - тихо ответил Вадим.
- Ну, для мужика это и не возраст! Ему что, без твоей помощи по хозяйству не обойтись?
И, не давая Вадиму времени ответить, положил руку ему на плечо и доверительно спросил:
- Ты обидеть их, родителей своих, не боишься? Такой шанс упустив? Вот скажи-ка мне, а много ли у вас в деревне людей с высшим образованием? Не думаю, что много. А окончивших аспирантуру? То-то!..
Он хлопнул Вадима по плечу и откинулся на спинку стула.
- А теперь попробуй представить себе такую картину: идёт твоя мама по деревне, а соседи её спрашивают: «А где твой сынок-то, Марья Аркадьевна? Что это он после института в деревню-то не вернулся, как обещал? Али в городе жизнь слаще?» С подковыркой спрашивают, с усмешечкой… А она им в ответ, небрежно так: «Да… в аспирантуре учится…» И всё, понял? И захлопнули рты. И пусть потом друг у друга спрашивают, что это за рыба такая - аспирантура… 
Вадим ещё раз вздохнул и вдруг улыбнулся.
- А ведь и правда, - он восхищённо покачал головой. – Вот уж будет звону по деревне!
- Ну, то-то, - удовлетворённо хмыкнул Кондратьев. – А то заладил: домой хочу, соскучился… Учись, пока молодой, да голова ясная: потом, брат, тяжело заново всё начинать…
А про себя подумал с опасением: «Уж больно легко парень чужому влиянию поддаётся; не попались бы ему в жизни другие советчики: такому доверчивому легко можно дурным советом жизнь сломать… Ну да ладно: все мы такими поначалу были, пока шишек ни набили. Хотя жалко будет, если с правильного пути собьётся; ну, Бог даст, не произойдёт такого – не должно…»
И чтобы окончательно убедить Вадима продолжать учёбу, Кондратьев привёл ещё один аргумент, возразить против которого юноше было уж точно нечего.
- И не забудь про свои творческие дела, - сказал он Вадиму как бы между прочим. – Один твой рассказ уже напечатали, а ты, насколько я знаю, останавливаться на этом не собираешься. А живя здесь, поверь, поддерживать контакт и с писательской организацией, и с журналами гораздо проще, чем из деревни. Да и я помогу, чем смогу…
На том они и порешили. И Вадим стал готовиться к поступлению в аспирантуру.

Глава 5

Миша влетел в кабинет без стука и с улыбкой во весь рот.
- Принесли, шеф! Вы только гляньте, какая классная книжонка получилась! Получше прежней…
Хозяин кабинета вздрогнул, но только этим на голос секретаря и отреагировал; лишь через долгих полминуты, показавшихся Мише целым часом, бросил, так и не обернувшись к смущённо топтавшемуся у порога секретарю:
- Положи на стол; я посмотрю… И иди спать: утро скоро. Всё на сегодня, всё. Свободен!
Миша облегчённо вздохнул и бесшумно прикрыл за собой дверь.
Хозяин кабинета отошёл от окна, сел в стоящее у стола кожаное кресло с высокой спинкой и взял в руки резко пахнущую типографской краской книгу в яркой обложке, на которой был нарисован какой-то инопланетный монстр, похожий на огромного осьминога, но в панцире как у черепахи. С полминуты провертев книгу в руках и даже не раскрыв её, мужчина вдруг с отвращением швырнул увесистый том на стоящий у стены кабинета широкий диван.
«Книга… Книжонка, - тоскливо подумал он. - Книжонка-книжоночка… Господи, когда же это кончится?! И чем?!»
И, обхватив голову руками, пробормотал:
- Когда?!

Задуманный Игорем и Колей план побега осуществить не удалось. Вернее сказать, удалось, но наполовину, причём всё пошло не так, как им хотелось, а наперекосяк. А уж за-кончилось…
Война ребят научила многому, и потому, имея все основания сомневаться в неисправности «вертушки», так и простоявшей весь прошедший год на площадке возле конторы, друзья решили не рисковать, а дождаться нелётной погоды: бережёного, говорят, Бог бережёт. Несмотря на то, что шла уже середина сентября, дождей ещё не было; наоборот, третью неделю подряд на небе не было ни единого облачка, и солнце жарило так, будто вовсе и не сентябрь стоял на дворе, а середина июля.
- Бабье лето, только баб нету, - балагурили ребята во время коротких перекуров.
Так что если хватятся беглецов, а «вертушка» и впрямь исправна, то враз догонят. А чем всё это пахнет, представить не так уж и трудно…
Короче говоря, ждали Коля с Игорем своего часа, ждали и дождались. Но совсем не того, чего хотели.
Как-то в самом начале рабочего дня Колю укусила, как ему показалось, какая-то мелкая мошка. В правое плечо укусила, но не очень больно. Ему бы сразу рубаху снять и посмотреть, что там да как, но он поначалу и внимания на это не обратил; так, потёр укушенное место рукой - и давай дальше топором махать, обрубая сучья на только что поваленной сосне. Однако к обеду плечо стало всё сильнее и сильнее болеть и опухать, а к концу дня разболелось так, что Коле стало уже не до работы. Бригадир, заметив неладное, заставил парня снять рубаху и сразу же обнаружил на Колином плече глубоко впившегося в кожу небольшого клеща. Ни своего фельдшера, ни даже медсестры в посёлке не было, и потому Колю парни принялись лечить народными методами: кто-то достал из-за отворота солдатской «афганки» иголку, её наскоро прокалили на огне зажигалки, и бригадир, даже не дав металлу как следует остынуть, клеща этой иглой из распухшего и покрасневшего Колиного плеча кое-как выковырял. Ранку от укуса сначала прижгли куском проволоки, раскалённом на огне костра, потом по чьему-то «мудрому» совету присыпали пеплом из того же костра, а поверх наложили лист подорожника. После этих процедур, которые Коли вытерпел, скрипя зубами, плечо перебинтовали принесённым Игорем полотенцем и отправили пострадавшего в барак.
- Ничего, ничего: отлежишься до утра, и всё пройдёт, - сказал Коле бригадир. – Только подорожник меняй почаще: подорожник, брат, дело надёжное: любой жар из тела вытянет. По себе знаю, было дело…
К вечеру у Коли поднялась температура. Игорь бросился в контору просить помощи, хотя, зная о том, что на мнимой стройке происходит на самом деле, не очень-то на эту помощь рассчитывал. И правильно, что не рассчитывал: главбух – единственный, кто оказался в это время на рабочем месте, - в ответ на просьбу Игоря только развёл руками:
- А что я могу сделать? Связи с Большой землёй у нас нет – аккумулятор у рации рассыпался, даже не заряжается; дрезина тоже сломалась… Не знаю, как и за вашей зарплатой теперь ехать; не пешком же мне полторы сотни вёрст до разъезда пихать…
Сказал так – и бросил исподлобья на Игоря короткий испытующий взгляд.
У Игоря аж скулы свело от такого вранья: какие полторы сотни, когда тут и всего-то километров тридцать, от силы - тридцать пять?! И так ему захотелось в рожу главбуху заехать, что даже пальцы сами собой в кулаки сжались. Но сдержался; повернулся и вышел, хлопнув дверью так, что стёкла в конторе задребезжали.
«Ну, суки, - всё! – думал он, шагая в быстро сгущающихся сумерках к бараку. - Хана вам теперь, уроды! Гадом буду, если завтра же весь этот ваш дурдом в пыль не разнесут! Только бы до станции добраться, до милиции. А главное – врача вместе с милицией для Кольки доставить: всё остальное – неважно, а вот врача…»
Коле, когда Игорь вернулся в барак, было уже совсем плохо: он весь горел, обливаясь потом, и, как сказали сидевшие возле его койки их с Игорем бывшие однополчане, временами начинал бредить.
«Всё, пора! - поглядев на друга, решил Игорь. – Больше ждать нечего!»
- Я скоро, - ни к кому конкретно не обращаясь, бросил он и вышел из барака.
Правильно ли он поступил, никому не сказав, куда и зачем отправился, Игорь не знал; ни тогда не знал, ни потом – ещё долгих четырнадцать лет…
До разъезда и находящейся в полукилометре от него станции с прилегающим к ней небольшим посёлком Игорь добрался к четырём часам утра, когда светать ещё и не начинало. Три тусклых фонаря, освещавшие низкую, чуть выше уровня земли платформу, после шестичасового пути через ночную тайгу показались ему верхом цивилизации, от которой Игорь за более чем годовое пребывание на строительстве отвык.
«Да какое там, к дьяволу, строительство?! – усмехнулся он. - Лес нашими, дураков несмышлёных, руками сволочи эти заготавливали и на Большую землю сбывали, карманы себе набивая. А строительства, судя по тому, что я теперь знаю, там никакого и не планировалось…»
Откуда-то издалека, с другой стороны станции, донёсся гудок тепловоза, и на платформу из приземистого здания вокзальчика потянулись люди с чемоданами и баулами в руках. Пассажиров было немного, человек семь или восемь, но Игоря интересовали не они, а вышедшие вслед за ними на платформу худенькая дежурная по станции и низкорослый, на полголовы ниже её, толстый милиционер в сдвинутой на затылок фуражке.
«Ну, вот и всё, - замедляя шаг, вздохнул Игорь с облегчением. – Дошёл! И дошёл, и власть нашёл; сейчас расскажу ему, что и как, он сообщит куда надо, вызовет подмогу, а тогда уж вместе с ними – назад, мафию эту крушить… И врача Коле надо срочно. Как он там? Жив ли?»
Сержант, дядька лет сорока – сорока пяти с заспанным лицом, сбивчивую речь Игоря, переступавшего от нетерпения с ноги на ногу, слушал в пол-уха. Стараясь быть понятым, Игорь топтался перед ним и загораживал сержанту перрон и выходящих из вагонов пассажиров.
- Погоди, парень, не мельтеши, - в конце концов, сказал сержант, окончательно потеряв надежду увидеть что-нибудь из-за широкой груди Игоря. – Не мешай работать! Вот отправим сейчас состав, тогда и поговорим. И не здесь - в дежурке.
Однако разговора у них не получилось. А уж закончился он…
- Документы есть? – первым делом поинтересовался сержант, когда они с Игорем расположились по разные стороны обшарпанного письменного стола, разделявшего тесную комнату «дежурки» пополам.
- Ну я же говорю: там они, в тайге! – заёрзал на стуле Игорь. – Отсюда километров тридцать по ветке…
- По какой ветке? – недобро прищурился сержант.
- Ну, по той, что там, - он кивнул назад себя, в ту сторону, откуда вышел к станции. – Ветка там, что к нам на стройку ведёт.
Сержант откинулся на спинку стула и расстегнул китель, потом снял фуражку, повертел её в руках и положил на стоящий в углу сейф. И только спустя полминуты вкрадчиво спросил, почему-то не глядя при этом на Игоря:
- Ветка, говоришь? Ну-ну… И далеко она идёт, ветка твоя?
- Говорю же: километров тридцать! – Игорь невольно повысил голос. – Или около того. У меня спидометр в заднице не стоит!
- Ага… - недобро зыркнув на Игоря, кивнул сержант. – Ага…
Он тяжело поднялся, с трудом протиснулся между столом и стеной, обошёл Игоря и закрыл дверь на ключ. Спрятав ключ в карман, он довольно хмыкнул и вернулся на своё место.
- Ветка, говоришь? – снова спросил он и, когда Игорь кивнул, усмехнулся: - Я в этой дыре уже восемь лет торчу, а ни разу не видел, чтобы по той ветке поезда ходили. Не могут они туда ходить, паря: это ты, паря, брешешь: тупик там, и шлагбаум поперёк рельсов стоит. А ты говоришь…
- Да ты что, сержант? – у Игоря от возмущения осип голос. – Ты что говоришь-то?!
- Ты мне не тыкай, паря, а документики предъяви! – повысил голос сержант. – Документы твои где, спрашиваю?
- Так я же уже…
- Слышал, слышал! – перебил Игоря сержант. – Нет их у тебя – вот и всё! Явился, понимаешь, неизвестно откуда, и заливаешь тут мне чёрта лысого. Зовут как? Как фамилия, спрашиваю?
В этот момент в дверь постучали.
- Кто там? – не вставая с места, откликнулся сержант. – Чего надо?
- Фёдор Мефодьич, это я, Клавдия! Там на перроне сынок твой, того гляди, с какими-то приезжими задерётся! Иди скорей, а то, неровён час…
- Да иду, иду! – крикнул сержант и начал вылезать из-за стола. – Ну, с-с-сучонок! Народил на свою задницу… А ты здесь сиди, понял? – приказал он Игорю. – Сиди, покуда не вспомнишь, как тебя зовут! А потом решим, что с тобой делать…
Он повернул ключ в замке, вышел из кабинета и снова закрыл дверь на ключ.
«Мефодьич, Фёдор Мефодьич… - Игорь силился вспомнить, где, при каких обстоятельствах он совсем недавно слышал это имя-отчество. – Редкое отчество; у нас в посёлке никого так не звали. Но ведь слышал-то я его совсем недавно!»
И вдруг вспомнил. А вспомнив, почти всё сразу и понял…
Одним махом перепрыгнув через стол, он принялся лихорадочно открывать низкое окно комнаты милиции. Но запоры оказались густо замазаны белилами: судя по всему, после последней покраски рамы окна ещё не открывали. Страшась услышать за дверью тяжёлые шаги сержанта, срывая кожу с пальцев, Игорь остервенело раскачивал из стороны в сторону неподдающиеся рамные запоры, а в его голове тем временем, становясь с каждым мгновением всё яснее и чётче, выстраивалась логическое объяснение всему происходящему с ним. И с ним, и со всеми, кто вместе с Игорем по глупости влез в эту авантюру.
«Он же куплен, сержант этот! – проносилось в его голове. – Продался, собака! И про шлагбаум он врёт: нет там шлагбаума, и он это не хуже меня знает! И тогда, когда я главбуха выследил, к кому охранник собирался на станции по поводу солярки обратиться? К Мефодьичу! Так и сказал тогда… А главбух тоже что-то про него сказал… что-то про то, что куда, мол, Феде от нас деваться… Сговорились, суки поганые! Ах, как грамотно всё у них с этой веткой обставлено! Ах, как грамотно!»
Наконец Игорю удалось сдвинуть сначала нижнюю, а затем и верхнюю задвижки; стараясь не шуметь, он осторожно потянул раму на себя, и она на удивление мягко подалась. Наружную же раму он открыл и вовсе без труда: запоры на ней, в отличие от внутренней, не красили либо лет двадцать, либо вообще с момента постройки вокзальчика, и в почти насквозь прогнивших рамах они держались на честном слове.   
- И здесь показуха, - пробормотал он, усмехнувшись. – Лишь бы снаружи лоск навести, а что внутри гнильё…
Окно выходило в торец здания и смотрело на едва освещаемый дальним фонарём почтовый пакгауз. Это, наверное, и помогло Игорю выбраться никем не замеченным: выходи окно на освещённый перрон, откуда в это время неслись чьи-то пьяные крики, убежать Игорю удалось бы вряд ли.
«Ладно, и с тобой, тварь продажная, разберёмся! – думал он, перебегая через неширокую и, слава Богу, неосвещённую привокзальную площадь к видневшимся невдалеке от путей высоким штабелям подготовленного для погрузки леса. – Дай только до начальства твоего добраться, а там… попляшешь ты у меня, скотина! Мало не покажется…»
Успеть убраться отсюда – и со станции, и из посёлка – надо было до рассвета: в том, что его непременно будут искать, Игорь не сомневался. И найдут, если он отсюда не выберется: сержант всех на уши поставит, чтобы его поймать и вернуть обратно. Или ещё проще - отвести в тайгу и шлёпнуть: там, на мнимой стройке, он со своими теперешними знаниями не только никому не нужен, но и опасен.
В тайге, само собой, ему не спрятаться: в таёжном посёлке уж точно охотничьи собаки есть, а менту этому вряд ли кто из местных охотников отважится отказать: кому нужен враг в милицейских погонах? Погода стоит сухая; пустят собак по следу – и привет. А уж наговорить всякой ерунды, чтобы собак для поисков дали, сержант сумеет…
Притаившись за штабелями брёвен, Игорь лихорадочно соображал, как половчее уйти от погони.
«Речку какую-нибудь найти или хотя бы ручей, да чтобы дно каменистое было или илистое, только не песчаное, - думал он, поеживаясь от утреннего холодка. - На песчаном-то следы могут остаться, если течение не сильное; тогда и собаки без надобности – так найдут, по следам…»
Уехать же на поезде и думать нечего: ни документов, ни денег у Игоря не было. Да если бы и были, толку-то что? На этой станции билет ему уж точно не купить! Что же делать?
Где-то вдали мощным баритоном коротко пропел тепловоз. Игорь осторожно выглянул из-за штабеля и прислушался, пытаясь определить, с какой стороны донёсся этот звук.
«Мне сейчас всё равно, в какую сторону ехать - лишь бы отсюда подальше, от мента этого, от ветки, - думал он, вслушиваясь в темноту. - Если и там меня хватились, то сюда они быстро доберутся, мигом: им меня поймать всё равно что себя спасти. И деньги свои поганые, будь они прокляты! Так что они всё сделают, чтобы всё шито-крыто осталось – и стройка эта их, и вообще…»
Откуда-то справа, сквозь верхушки вековых сосен, пробился луч мощного прожектора. Игорь, приняв решение, низко пригнулся, чтобы его не смогли заметить от здания вокзала, и побежал к насыпи. Какой это будет состав, пассажирский или товарный, он не знал, как не представлял себе и того, каким образом он сможет на нём уехать. Зато очень хорошо представлял, что с ним будет, если сделать этого ему не удастся…
Состав на станции не остановился, однако скорость заметно сбавил, и Игорю каким-то чудом удалось на ходу зацепиться за буфер замыкающей товарняк пустой платформы. Как это у него получилось, он помнил плохо: слишком уж большими оказались затраты сил и нервов, чтобы выполнить этот цирковой трюк. Единственным, в чём Игорь был уверен совершенно определённо, было то, что на повторение подобного он не решился бы больше никогда.
Перебравшись на следующую, гружёную мелким щебнем платформу (на пустой он был бы виден как на ладони), Игорь, обдирая в кровь пальцы, насколько мог глубоко, чтобы его не было видно со стороны, выкопал на гребне кучи углубление. Улёгшись в него, он щебнем же присыпал себя сверху, оставив торчать наружу только лицо. И лишь после этого позволил себе немного расслабиться и отдышаться.
Теперь Игорю казалось, что все его мытарства близятся к завершению: вот ещё немного, и он доберётся до какого-нибудь милицейского начальства, а оно, начальство, даст команду, и всех поднимут на ноги и сразу же бросят на вертолётах или ещё на чём-нибудь в тайгу. Так вот и накроют всю эту шайку-лейку! И, конечно же, друга его, Колю Суздальцева, спасут…
И всё будет хорошо, отлично всё будет! И поедут они с Колей домой: не нужны им ни стройки эти непонятные, ни большие деньги – ничего не нужно, только бы домой поскорее вернуться. Вот вернутся – и заживут нормальной, человеческой жизнью: и на танцы будут в клуб ходить, и с девчонками… А деньги… Деньги с их руками и силами и дома заработать можно, была бы голова на плечах, да цела.
Игорю вдруг страшно захотелось закурить; он выпрастал из-под щебня руки, потом сел и принялся шарить по карманам. Смятая пачка сигарет обнаружилась в куртке, а вот зажигалки не было нигде. Игорь выругался: растяпа, какую зажигалку потерял! Именную, ребятами в Афгане из автоматного патрона сделанную. А по отполированной латуни – гравировка: «Ефрейтору Игорю Тарасову. Помни Афган!»
Наверно, выронил, когда за платформу цеплялся. А может, и раньше…
Товарняк, удалившись от станции, снова набрал скорость, и вскоре Игорь, обдуваемый потоком прохладного предрассветного воздуха, совсем продрог. Он снова зарылся в щебень и под мерный перестук вагонных колёс и мягкое покачивание платформы понемногу задремал: усталость, накопившаяся за шестичасовое путешествие по ночной тайге, взяла своё… И проснулся лишь тогда, когда не по-осеннему жаркое солнце стало нагревать щебень, и лежать в куче серых камней ему стало совсем невмоготу.
Ближе к полудню состав остановился на подъездных путях какой-то крупной товарной станции. Игорь не знал, где он находится и что это за город дымит невдалеке высокими заводскими трубами. То, что город большой, было понятно уже по количеству этих труб, и это Игоря обрадовало: значит, и какое-нибудь милицейское управление, куда он сможет обратиться, здесь наверняка должно быть, да и самому Игорю убраться подальше от железной дороги, минуя вокзал, где его, возможно, уже поджидают, будет не слишком сложно.
Очень хотелось пить. Спрыгнув с платформы, Игорь спустился по крутой насыпи к бежавшей среди кустов вереска мелководной речушке. Утолив жажду и ополоснув лицо, он снял с себя куртку и брюки и долго выколачивал из них серую щебёночную пыль, глубоко въевшуюся в плотную ткань одежды.
Путь до города оказался неблизким, а пока Игорь пешком – денег у него не было ни копейки - добирался до центра, где, как ему подсказали, находилось краевое управление внутренних дел, солнце и вовсе выкатило в зенит.
«Как там Коля? – думал он, шагая по тротуару вдоль широкого проспекта. – Жив ли? Поскорее бы милицию найти, а там уж…»


Глава 6

До рассвета было ещё далеко, когда машина Сергея выскочила на пригорок, с которого он увидел долгожданные огни Медянска. И сразу же, неожиданно, в нём почему-то вдруг возникло желание оттянуть момент встречи с Виктором; Сергей ощутил страх, и страх этот, как он догадался, возник не сейчас, а давно, ещё в самом начале пути, и час от часу рос - не явно, а где-то в глубине души. Рос, рос, а теперь вот и прорвался наружу - желанием отсрочить такую желанную встречу.
Но признаваться себе в этом Сергею не хотелось…
Перед въездом в посёлок свет фар выхватил из темноты знак ограничения скорости.
«Ну, что ж: сорок - так сорок», - с облегчением подумал Сергей. Сбросив скорость, он стал внимательно поглядывать по сторонам: ни мелькнёт ли на скрытом в сумраке тротуаре силуэт припозднившегося прохожего или какой-нибудь влюблённой парочки? Где находится больница, Сергей не знал, и спросить было не у кого: улица была совершенно пустынна – ни людей, ни машин; только крупный рыжий кот, отразив своим фосфорными глазищами свет фар машины Сергея, неторопливой рысцой перебежал дорогу метрах в десяти перед ней.
Ну, у кота не спросишь; хорошо хоть не чёрный…
Дождь неожиданно закончился. Сергей опустил стекло, и в салон приятно задуло прохладным влажным воздухом.
«Вот тебе и подарочек – под занавес, - подумал он, выключая «дворники». - Всю дорогу как из ведра, а доехал – и на тебе!»
 Машина плавно катилась по освещённой улице, и уже минут через пять Сергей выехал на небольшую площадь, обрамлённую с одной стороны парком, а с другой – рядом одно- и двухэтажных зданий. Людей и здесь видно не было, но зато прямо посреди площади стоял милицейский «уазик».
«Наверно, алкашей посреди ночи отлавливают - подумал Сергей с неожиданно вспыхнувшей злостью. – Заняться больше нечем, что ли? Эх, Расея-матушка!»
«Надо какой-нибудь круглосуточный ларёк найти, - решил он. - Дорогу к больнице узнать, да и пить хочется… Или у ментов спросить?»
Но самому ему спрашивать не пришлось: из «уазика» выскочил милиционер в чёрной кожаной куртке и, прижимая к боку автомат, быстрым шагом направился наперерез машине Сергея.
- Ну, вот и приехали… – пробормотал Сергей, послушно останавливая машину.
- Лейтенант Крылов, - пристально глядя на Сергея, представился милиционер. – До-ументы, пожалуйста!
«Сейчас под капот полезет - номер двигателя сверять, - молча протягивая лейтенанту документы, с неприязнью подумал Сергей. - Или ещё что-нибудь от скуки придумает…»
Однако лейтенант ничего ни с чем сверять не стал; быстро пролистав паспорт Сергея, он спросил:
- Вы из Пскова?
Сергей молча кивнул.
- Симонов, Сергей Васильич?
- Там написано… - буркнул Сергей, начиная злиться.
- Ни к Кондратьеву ли приехали? К Виктору Станиславычу?
Сергей вдруг почувствовал, что в груди у него стало пусто, будто кто-то разом выпустил из неё весь воздух, а в горле совсем пересохло.
- Да… К нему… А…
Лейтенант облегчённо вздохнул.
- Ну, слава Богу! Тогда поехали!
Не спрашивая согласия, он обошёл машину Сергея и открыл дверь; крикнул высунувшемуся из «уазика» милиционеру:
- Коля! Это он! Давай за нами!
И, сев в машину, скомандовал:
- Прямо!
Сергей, ни о чём не спрашивая, завёл двигатель и рванул машину с места так, что его вдавило в спинку сиденья. Время вдруг превратилось в плотный сгусток материи, а воздух в салоне машины - в мощный конденсатор, будто бы моментально наполнившийся тысячами, миллионами вольт напряжения; казалось, что достаточно одного неосторожного движения, или слова, или вздоха, чтобы этот наэлектризованный воздух мгновенно превратился в гремучую смесь и тут же взорвался бы ослепительной, разрушающей всё вокруг шаровой молнией…
- Рассказывай, лейтенант, - просипел Сергей, стараясь подавить в себе возрастающее с каждой секундой ощущение чего-то страшного, непоправимого, безысходного, что так неожиданно обрушилось на него с появлением этого круглолицего парня в милицейской форме. – Давай, не тяни…
- Здесь налево, - подсказывая дорогу, сказал Крылов.
- Плохо дело, Сергей Васильич: стреляли в него… - тяжело вздохнув, начал рассказывать лейтенант. – Кто, почему - пока неизвестно. Кое-что, правда, есть, и немало: и автомат, и гильз не меряно… Да и следов натоптано возле забора. А кровищи!.. На следующем повороте - налево, а потом - сразу направо, по асфальту… И отпечатки от протекторов на дороге за деревней чёткие: там местами глина на поверхность выходит, а накануне как раз дождь был… Вас тоже застал?
- Кто? – повернулся к лейтенанту Сергей.
- Дождь?
- Да всю дорогу лил…
- Да-а, - поёжился Крылов, - погодка, чтоб её… Теперь снова – направо и во-он туда, где фонарь горит.
- Где это произошло? – напряжённо глядя вперёд, спросил Сергей.
- Там, в Набережье, – ответил Крылов, мотнув головой куда-то назад себя. – На озере…
- Знаю, - кивнул Сергей, - бывал… Так сейчас-то - что с ним?
Крылов неопределённо пожал плечами: видно, раздумывал, стоит ли говорить всю правду этому интеллигентному человеку с длинными воло¬сами и окладистой рыжеватой бородой. А ну как в обморок грохнется?
- С Кондратьевым-то? – оттягивая с ответом, переспросил он. – Да как вам сказать…
- Ты вот что, лейтенант, - начал злиться Сергей. – Я не барышня; говори как есть: меня  кровью не испугаешь!
- Ну-у… тогда - да… - кивнул Крылов. – Теперь – налево и прямо. До конца. Вон она, больница…
- Вижу, - кивнул Сергей. – Ну, так что?
- Крови он много потерял, - вздохнул Крылов. – Там, на веранде, целая лужа! И как он потом с веранды в дом заполз - не пойму.
- Куда он ранен? – подруливая к ярко освещённому крыльцу, нетерпеливо перебил лейтенанта Сергей.
- Шесть пуль – в ногах, две – в груди, - тихо ответил Крылов. - Справа. Виктор-то Станиславыч, видно, на освещённую веранду вышел зачем-то, а тут они по нему и врезали…
- Они? – переспросил Сергей. – Так что, не один стрелял? Откуда знаете?
- Да уж знаем… - усмехнулся Крылов. И пояснил: - С двух точек стреляли, и расстояние между ними – шесть метров; сам измерял…
- Так, может, это кто-то один с места на место перебежать успел? – усомнился в словах лейтенанта Сергей. – Разве не могло так быть?
Крылов упрямо покачал головой.
- Не могло! Экспертиза показала: пули из разных стволов выпущены…
- Так вы уже и экспертизу провести успели? – удивился Сергей.
Лейтенант с недоумением посмотрел на Сергея и пожал плечами.
- Борис Владимирыч пули из ног Кондратьева вытащил и сразу нам отдал, - пояснил он. –  А лаборатория у нас теперь своя, в область давно такие вещи не возим…
- Из автоматов, говоришь, стреляли? – нетерпеливо ёрзая на сиденье, спросил Сергей.
- Ну. Из «калашей». Да стрелки, видно, никудышные - точно не профи: профи-то бы с десяти метров… А может, автоматы не пристреляны…
- Ну, а дальше что? – поторопил лейтенанта Сергей.
- Ну, Виктор Станиславыч-то, видно, упал сначала, а потом как-то незаметно с веранды в дом заполз. А там, в горнице-то, на столе ружьё его лежало: то ли чистил он его перед этим, то ли просто смазывал; маслёнка на столе так и лежит… И коробка с патронами… А уж как он при такой потере крови по лестнице в мансарду поднялся - тут уж я ничего не понимаю! Вся лестница в крови… Это откуда же силы-то у него столько взялось?! На вид-то вроде худенький, как пацан…
- А дальше что? – нетерпеливо перебил Сергей.
- Ну, а оттуда, с мансарды, он из обоих стволов и пальнул, - продолжал неторопливо рассказывать лейтенант, которому, судя по всему, страсть как не хотелось вылезать из уютного салона машины под вновь начавший накрапывать нудный мелкий дождь. – По вспышкам: наверно, эти-то засекли его там и опять стрелять начали. А он – ба-бах по вспышкам! И попал. И, видно, хорошо попал: люди слышали, какой там вой поднялся… Правда, в одного-то он, видно, попал, а второй его, Кондратьева то есть, после этого и подстрелил. Окончательно, так сказать: не успел, видно, Виктор-то Станиславыч увернуться. Или не смог. Да и как увер¬нёшься, на перебитых-то ногах…
- Ему в грудь именно последними выстрелами попали? – уточнил Сергей.
- Кажется, да, - кивнул Крылов. - А вообще… пока трудно сказать… Следствие покажет.
Он умолк на несколько секунд, вздохнул, а затем сказал:
- Там, недалеко от дома Виктора Станиславыча, ещё кто-то был: наши ребята нашли три свежих гильзы от «беретты», метрах в пятнадцати от трупа в сторону берега. По Кондратьеву этот кто-то стрелял или по этим уродам – непонятно. Но, как я думаю, последнее: уж больно дырка в виске у этого отморозка аккуратная, из охотничьего ружья такую вряд ли просверлишь… И следы у самой воды от резиновой лодки. А других следов – ноль: видать, опытный стрелок…
Сергей, стараясь усилием воли подавить бешеную пульсацию крови в висках, помолчал с полминуты; потом спросил:
- Там, на площади, вы меня специально встречали?
Лейтенант кивнул.
- А откуда знали, что я приеду?
- Да не знаю… - Крылов пожал плечами. - Начальник приказал ждать машину с псковскими номерами; велел перехватить и помочь добраться до больницы… А вы что, разве не сообщали о своём приезде?
- Да кому мне было сообщать-то? – усмехнулся Сергей. – Я ж тут не знаю никого.
«Это, видно, Витька успел сказать, что я приеду, - подумал он. - Видно, верил, что приеду. Ну, вот и приехал…»
- Ну, а там, в Набережье, дальше-то что было?
- Да люди говорят, машина откуда-то из-за деревни на полном газу рванула, - нахмурился Крылов. - В сторону большака. Ну, машину-то мы почти сразу нашли, и протекторы на ней те самые, что на глине возле деревни отпечатались, да… толку-то…
Он безнадёжно махнул рукой и пояснил:
- «Жигули» красные, шестой модели. Машина в Новгороде два дня назад угнана, номера «левые». Кровищи в салоне – будто хорошего кабана разделывали: весь пол залит, по самые пороги… Вот тебе и песня вся…
- Машину где нашли? – спросил Сергей.
- Да почти рядом, километрах в пяти от Сокольского; знаете, где это?
Сергей кивнул и снова остро глянул на Крылова.
- И что, больше никаких следов?
Лейтенант только угрюмо помотал головой.
- Пересели они на что-то, я думаю, - тихо сказал он. – Не иначе, ждал их кто-то там… Да и то сказать, куда им было после такого-то дела, да на палёной машине? Не дураки, видать…
«Да уж не дураки… - подумал Сергей. - Совсем не дураки…»
Спросил напрямую:
- Подозреваете кого?
- Из местных – нет! – твёрдо ответил лейтенант. – Не было у нас ещё такого, чтобы из автоматов почём зря палили. И нипочём зря – тоже. Нету у нас в районе таких отморозков: это я точно могу сказать. Да и врагов у Виктора Станиславыча здесь не было. Никаких. А тем более таких, которые бы руку на него поднять захотели…
Крылов поёрзал на сиденье, поправил торчавший между ног автомат и вздохнул.
- Это пришлые какие-то сволочи, не наши, - процедил он сквозь зубы. – Нашёл бы – сам пристрелил бы, как собак!
- Значит, надо искать, – сказал Сергей, открывая дверцу и вылезая из машины.
Лейтенант тоже выбрался из уютного салона; поёжился от моросящего дождя, потом закинул за плечо автомат и сказал, глядя Сергею прямо в глаза:
- Найдём! Куда они денутся-то? Наследили, как стадо коров: и гильзы, и кровь, и машина эта угнанная, и отпечатков в салоне не меряно… Улик – выше крыши. Жаль, что сразу перехватить не удалось. Да и как перехватишь? В Набережье телефона нет, а мужики первым делом Виктора Станиславыча перевязывать кинулись. Только потом додумались, что и нам сообщить не мешало бы. Да и транспорта в деревне никакого нет: почитай, одни старики живут - какой у них транспорт? Хорошо, хоть у Вальки Зинчука велосипед на ходу оказался, да и сам он трезвый был. Так пока он на этом велосипеде до Сокольского добирался, в полной-то темноте, ещё почти час прошёл; чудо, что не угробился по дороге… А потом - пока мы туда добирались, за сорок-то вёрст. А от Набережья до Валдая – минут сорок езды, а то и меньше, если на хорошей-то машине. А с перепугу - полчаса… А там – трасса: дуй себе в любую сторону - хоть на Москву, хоть на Питер… И ищи ветра в поле…
Сергей обошёл машину и протянул Крылову руку.
- Спасибо, лейтенант, что встретили, - тепло сказал он. - И начальству своему спасибо передай…
- Да я что… - смущённо пожал плечами Круглов. – Работа такая…
Они обменялись крепким рукопожатием и разошлись: Крылов, поправляя на ходу автомат, направился к милицейскому «уазику», а Сергей, чувствуя, как с каждым шагом его ноги всё больше и больше наливаются чугунной тяжестью, стал через силу подниматься по ступенькам крыльца приёмного покоя.
«Только бы Витька выжил! – думал он. - Только бы жив остался! И не так уж сейчас и важно, кто стрелял, почему… Важно, конечно, но… потом это всё, потом: сейчас главное – Витька. А уродов этих… уродов этих найдём. Потом. Пока не до них, но, даст Бог, и до них очередь дойдёт: всему своё время… Ну, сволочи!..»

Глава 7

Окончив институт с «красным» дипломом, Вадим успешно поступил в аспирантуру и теперь уже готовился к защите диссертации. Он так и продолжал жить в квартире Кондратьева, в последние два года оставаясь практически её полновластным хозяином. Вышло же так потому, что как раз два года назад, незадолго до начала учебного года, Вадим уговорил Кондратьева хотя бы на недельку съездить к нему домой, в деревню – порыбачить, походить в лес за грибами, да и просто отдохнуть.
- Знаете, какая у нас там красотища? У-у-у! Вы такой никогда и не видели! – убеждал он слабо отнекивающегося от его уговоров Кондратьева. – Озеро большое, глубокое, и рыбы в нём – не меряно. А боры какие! Сосенки стройные, как на подбор; стоят себе на боровинах – далеко-о-о сквозь них видно, метров на триста: леса-то у нас чистые, без буреломов – как-никак, Национальный парк… Поехали, а? Ну чего вам в городе торчать, в духоте этой? А, Виктор Станиславович? Может, вам там и писаться лучше будет…
Последний довод Вадима и без того довольно вялое сопротивление Кондратьева сломил окончательно.
Писалось ему почему-то действительно трудно, тяжело: то ли постоянная и, по большей части, бессмысленная городская суета мешала ему сосредоточиться; то ли и вправду жуткая духота, от которой в последние две недели не спасали и настежь открытые окна квартиры, так действовала на Кондратьева, но работать ему и впрямь стало просто невмоготу.
Будучи человеком спокойным и уравновешенным, лёгким на подъём и потому никогда не отказывающимся от встреч с читателями даже в тех случаях, когда для этого надо было ехать в самый глухой райцентр или какой-нибудь дальний леспромхозовский посёлок, в последнее время Виктор стал замечать растущее в нём недовольство этой полукочевой жизнью. С каждым днём его всё больше раздражали многочисленные и часто пустопорожние разговоры по телефону, мешавшие сосредоточиться на работе: иногда Кондратьев, отвлекаемый этим от компьютера, за целый день успевал набрать от силы одну-две страницы текста, перечитав которые позже, из памяти компьютера тут же безжалостно выбрасывал…
За несколько дней до того, как Вадим предложил Кондратьеву съездить к нему в деревню, одно солидное столичное издательство предложило Виктору заключить с ним долгосрочный контракт. Условия контракта были весьма заманчивыми, однако Виктор, к концу лета окончательно замотанный бесконечными поездками, совсем не был уверен в том, что при таком, как у него, укладе жизни условия эти ему удастся выполнять. Впрочем, с ответом Кондратьева не торопили…
Родители Вадима, Иван Николаевич и Мария Аркадьевна, встретили Кондратьева как родного. Правда, поначалу ни они, ни Виктор никак не могли найти в общении между собой верного тона: Кондратьев чувствовал себя в чужом доме стеснённо, а Мария Аркадьевна – ну просто чуть ли ни пылинки с него сдувала, не зная, в какой угол усадить дорогого гостя и чем его попотчевать. Ситуацию, понаблюдав за поведением жены и Кондратьева, довольно просто разрешил Иван Николаевич.
- А давай-ка, Станиславыч, в озеро сходим, - не чинясь, предложил он. – У меня в заливе сетка с утра кинута, надо проверить. Мы не особо долго, часа за полтора управимся. А к обеду как раз и возвернёмся…
Так вот и начался у Кондратьева отдых от городской круговерти. И только вдоволь вкусив за несколько дней пребывания в деревне прелестей её спокойной, размеренной, несуетной жизни, он постепенно начал понимать, что вот как раз этого-то ему и не хватало…
Только однажды в жизни довелось Виктору испытать нечто подобное, и было это в первый день после его возвращения домой из Афганистана. Помнится, вечером, уже наговорившись с матерью и обойдя друзей и бывших одноклассников, кого только смог в тот день найти, отправился он на берег Волги - туда, где в детстве они с ребятами обычно купались, сел там на полуживую, давно не крашеную лавочку, закурил и… и только тогда окончательно поверил в то, что вернулся. Вернулся с войны… И это в тот момент было для него самым главным, самым существенным, самым… Он даже не находил слов, чтобы передать то, что в тот вечер творилась у него на душе: он был дома – живой, невредимый, свободный, - и желал тогда только одного: чтобы так продолжалось всегда, всю его оставшуюся жизнь. Чтобы он мог каждый день сидеть на этом берегу, любуясь необыкновенной красотой и величавой мощью реки своего детства и вспоминая – или не вспоминая – то, что ему уже довелось пережить, и никуда не торопиться, никуда не спешить, никому и ничем не быть обязанным. И никаких других желаний и потребностей у Виктора тогда не было и, как ему казалось, больше и быть не могло…
Но с годами, прожитыми в родном городе, чувства эти постепенно и как-то незаметно для Виктора сошли на нет. А совсем недавно он с горечью в душе вдруг осознал, что всё то, что так дорого было ему с детства, что до сих пор приносило Кондратьеву вдохновение, давало силы для творчества, уже ничего – или почти ничего – ему не даёт…
И тут – эта поездка…
Не желая лишний раз стеснять гостеприимных хозяев своим присутствием, Кондратьев вставал рано, наскоро пил чай и уходил или на рыбалку, или бродить по окрестным лесам и боровинам. Сидеть часами с удочкой в лодке или на берегу озера, честно говоря, ему довольно скоро прискучило, а вот многочасовые - бывало, что и по полдня - прогулки по тенистым лесным тропинкам и пыльным (почва здесь даже в лесах была сплошь песчаной) просёлочным дорогам приносили Кондратьеву ни с чем не сравнимое удовольствие. Бродя по перелескам, ему то и дело приходилось или взбираться на крутые откосы, скользя подошвами кроссовок по густо устланной ковром из пожелтевших сосновых иголок земле, или спускаться в тёмные, прохладные овраги, на дне которых иногда попадались родники с удивительно прозрачной ледяной водой.
Часто, взобравшись на очередную возвышенность, с которой было видно далеко вокруг, Виктор подолгу разглядывал синеющие на горизонте зубчатые кромки далёких лесов, или серебристую гладь озера, или лесные деревеньки, крыши домов в которых едва виднелись из-под нависших над ними могучих лип или старых раскидистых берёз.
«Эх, жаль, фотоаппарата нет, - думал он в такие минуты, – или видеокамеры: заснять бы, а потом, зимой, сидеть дома и всем этим любоваться…»
Такое неспешное созерцание окружающего мира с каждым новым его походом в лес всё сильнее вызывало в Кондратьеве удивительное состояние его духовной сопричастности тому, что видели его глаза, слышали его уши, чувствовал его нос. Краски неба, птичьи голоса, терпкий запах прелого мха – всё это сливалось в непередаваемую словами картину-мозаику, состоящую из мельчайших оттенков, звуков и ароматов, в которой каждому оттенку, каждому звуку, каждому аромату каким-то великим, но неведомым миру художником было отведено своё и только своё место. Но самым главным, самым важным для Виктора в этом его новом мироощущении было то, что он с каждым днём всё сильнее ощущал себя частью этой мозаики – не посторонним созерцателем, каким чувствовал себя в первые дни своего пребывания в этом мире, не любопытствующим прохожим, который, попав сюда случайно и поохав и поахав от восторга, через день или два забудет виденное, как сладкий сон, а именно частью – неотъемлемой, необходимой, обязательной составляющей этого целого, - хотя, возможно, вовсе необязательной для самой картины.
Произошло и ещё кое-что, связавшее Кондратьева и с этим удивительным миром, и с семьёй Вадима ещё одной невидимой ниточкой: жизнь – штука сложная, и судьбы по сути чужих, малознакомых друг с другом людей порой запутываются на её протяжении в такой причудливый клубок, что порой и не знаешь, где у такой ниточки конец искать. А чаще всего и не ищешь: надобности в том не возникает; а он, кончик тот, раз – и нашёлся, сам по себе…
Незадолго до возвращения в Тверь Виктор и Иван Николаевич сидели на крыльце, покуривали и разговаривали о рыбалке. Вернее сказать, по большей части говорил Иван Николаевич – о рыбалке, о хитрых снастях, о рыбьих повадках, а Кондратьев слушал – слушал внимательно, но не столько то, о чём со знанием дела рассказывал Иван Николаевич, сколько как он говорил; речь его была размеренной, неторопливой (в городах так уже давно не говорят), а фразы – удивительно чистыми, без той иноземной словесной накипи, что не только так беспардонно влезла в русский язык, но и нагло и прочно в нём закрепилась. Виктор почему-то очень боялся, что одно из таких словечек проскочит в речи Ивана Николаевича и вдруг нарушит ту гармонию, в которой так органично сосуществовало то, что видели сейчас глаза Кондратьева, с тем, что слышали его уши. Но этого, слава Богу, не произошло.
«Ему бы написать всё это, - думал Виктор, слушая Иван Николаевича. – Вот этими самыми словами, этими фразами: какая бы книжка получилась! Сам бы без конца читал и перечитывал – для души. Да… вряд ли: нет у него к этому тяги. Вот так и бывает: рассказывать – мастер, а как написать – и не получается. Зато ясно теперь, откуда у Вадима и язык такой, и манера писать…»
Иван Николаевич вдруг замолчал и тяжело вздохнул; вытряхнул из пачки очередную «беломорину» и долго разминал её крупными пальцами.
- Жаль, что Игорь всего этого не видит, - сказал он глухо.
- Какой Игорь? – спросил Виктор.
- Брательник мой. Младший.
- Почему не видит? 
- Пропал Игорь, - вздохнул Иван Николаевич и принялся разминать заскорузлыми пальцами вытащенную из мятой пачки сигарету. – Давно, ещё в восемьдесят восьмом, как демобилизовался. После Афганистана. Он ведь тогда, после армии-то, домой не вернулся, а сразу куда-то на восток подался: писал, что на стройку поехал. Денег, писал, заработаю, тогда и приеду; дескать, что у нас в деревне заработаешь… А чего ему было в деревне-то оставаться? Что его, неволил кто? Ему б вернуться, да институт свой закончить – и гуляй себе! Хоть в Питер, хоть в Новгород – всё рядом. Да и делать в деревне с его специальностью нечего б было…
- Что за институт? – поинтересовался Виктор.
- Полиграфический какой-то, в Питере; я уж теперь и названия-то не припомню. В общем, что-то по типографскому делу. Инженером должен был стать, по этим самым машинам… ну, на которых печатают. А он, вишь ты, - на стройку, за деньгами! А сам - как в воду...
- И ни разу не приезжал?
- Да какое там… - отмахиваясь от комаров, вздохнул Иван Николаевич. – Ни слуху, ни, как говорится, духу. И ни единой весточки. Мы с Машей уж и запросы куда только ни посылали – и в милицию, и в министерство обороны даже, да…
Он горестно махнул рукой и тихо добавил:
- Боюсь, что его и в живых-то давно уж нет…
«Не знаешь, что и сказать, - подумал Виктор. - Утешать? А смысл? Взрослый ведь мужик: сам должен понимать, что люди просто так, без причины, не пропадают…»
Однако молчать было неудобно, и он спросил:
- А в Афгане Игорь где воевал? Может, встречались мы с ним?
- Да не помню я, - буркнул Иван Николаевич. И вдруг оживился:
- Погодь, я сейчас альбом принесу! Игорюхиных-то фоток с войны там немного, но есть; может, вы и вправду встречались?
Иван Николаевич поднялся со ступеньки и направился в дом, но вдруг остановился на пороге и оглянулся; отчего-то смутившись, тихо сказал:
- А знаешь, Станиславыч, ведь если вдруг вы с Игорем и вправду там встречались, то получится… получится, что ты его видел… как бы это… ну, позже меня. Ну, таким, каким мне его видеть… не довелось…
Он несколько секунд пристально смотрел на Кондратьева, словно пытаясь прочесть в его глазах то, что ни одному из них в этот момент просто не могло быть известно; потом махнул рукой и ушёл в дом.
«Вряд ли я в Афгане этого Игоря встречал, - думал Виктор, глядя на копошащихся возле крыльца кур. – А если и встречал - разве всех упомнишь? Хотя… Тарасов Игорь… Игорь Тарасов… Стоп! Был же у меня один ефрейтор Тарасов, и звали его… точно, Игорем; этого-то я хорошо помню! Не дай Бог, если он…»
Оказалось – он: тот самый, которого Виктор вместе с Сергеем у «духов» однажды отбивали. И не одного его отбивали, а с его дружком неразлучным – Суздальцевым: Виктор эту фамилию запомнил хорошо: у них с Сергеем в училище командиром роты был капитан с такой же фамилией.
А вот как и почему Тарасов и Суздальцев тогда в плен к «духам» попали – этого Кондратьев вспомнить в точности теперь почему-то не мог: то ли в кишлак их зачем-то понесло, то ли в дозоре заснули… Зато хорошо помнил, что бой, в который им с Сергеем и его взводом пришлось из-за этих растяп вступить, стал для Сергея последним. Но рассказывать Ивану Николаевичу о том случае Виктор почему-то не стал… 
- Тесен мир, - молча выслушав рассказ Кондратьева, вздохнул Иван Николаевич. – Вишь ты, как оно вышло: прав я оказался…
Когда Мария Аркадьевна уже начала по-деревенски основательно собирать сына в дорогу, пакуя в извлечённые из чулана чемоданы и баулы разнокалиберные банки со всякого рода соленьями, вареньями и приправами, Кондратьев вдруг понял, что возвращаться домой, в Тверь, ему не хочется. Совсем. Однако позволить себе отправить Вадима в неблизкий путь одного, да ещё и с неподъёмной для одного человека поклажей, а самому при этом непрошеным гостем остаться в чужом доме, Виктор не мог.
Иван Николаевич состояние Кондратьева каким-то неведомым образом уловил.
- А у тебя-то, Станиславыч, что – тоже дела какие срочные в Твери есть? – как бы между прочим, поинтересовался он, когда после ужина они вышли на крыльцо покурить. – Или на работе ждут?
- Да какая работа… - вздохнул Виктор. – Работа-то, конечно, есть, и навалом. Да только я, сам понимаешь, – пташка вольная: работу свою я где угодно могу делать – хоть в городе, хоть… - он усмехнулся, - на Луне. Правда, скафандр ещё не купил.
- Что так? – улыбнулся Иван Николаевич. – Денег не хватает?
- Денег-то хватает, – рассмеялся Кондратьев, - да только размер никак не подобрать!
Посмеялись шутке, побалагурили; потом про рыбалку поговорили, ещё о чём-то, о чём могут двое мужиков поговорить, когда им делать особенно нечего. А когда собрались идти укладываться на ночлег, Иван Николаевич сказал:
- Мы тебе, Станиславыч, всегда будем рады – хоть с Вадькой приезжай, хоть сам по себе. И в любое время года: у нас тут в любое время года благодать… Вон, скоро сентябрь, так знаешь, как щука брать начнёт? У-у-у! Только подсекать успевай. Я их в прошлом году штук по восемь-десять за день вылавливал, а то и больше. И знаешь, каких? По пять-шесть кило: жор у неё в сентябре начинается, у щуки-то… Так что приезжай давай. Хоть через неделю. Или как там тебе удобнее будет… Да и книжки свои писать тебе здесь, пожалуй, сподручнее будет, чем в городе-то: расска-а-азывал мне Вадька, как тебя там туда-сюда дёргают, расска-а-азывал… Так что давай, Станиславыч, приезжай. А мы с Машей тебе всегда рады будем…
И уже в первых числах сентября Виктор этим приглашением воспользовался. Однако на этот раз он приехал не только отдыхать…
Порыбачив с Иваном Николаевичем пару дней на озере, Виктор вдруг сменил спиннинг и удочки на большую корзину и повадился каждый божий день ходить по грибы. Однако на самом деле цель его походов была иной: он решил обойти все прибрежные деревни и во что бы то ни стало найти какую-нибудь избушку, которую можно было бы купить. Желание это возникло у Кондратьева ещё тогда, когда он приезжал сюда с Вадимом, а окончательное решение о покупке дома он принял, едва перешагнул порог своей тверской квартиры.
Ему повезло: где-то через неделю Виктор нашёл и подходящую деревеньку – маленькую, из восьми домов, и дом – небольшой и не новый, но достаточно крепкий. Правда, хозяйка дома – пожилая питерская дачница, с достоинством представившаяся Ираидой Эдуардовной Оболенской, – поначалу заломила за дом такую цену, что Кондратьев только вздохнул, пожал плечами и начал прощаться. Но едва он сделал шаг в сторону двери, как хозяйка тут же его остановила, и уже через пять минут они обо всём договорились, причём сумма сделки за это короткое время упала более чем в два раза, хотя всё равно осталась не такой уж и маленькой. Дальше Виктор торговаться не стал - настолько ему понравились и сам дом, и ухоженный участок в десять «соток» с молодым, но уже плодоносящим яблоневым садом, и маленькая аккуратная банька, спрятавшаяся под высокими берёзами в ближ-нем к озеру углу огорода...
Деревенька называлась Набережье и располагалась на самом берегу озера, метрах в трёхстах от большака; тишину здесь нарушали только кукареканье местных петухов да шум листвы, когда с озера  начинал задувать неласковый осенний ветер.
Документы на дом и участок у Ираиды Эдуардовны оказались в полном порядке, и уже на следующий день Кондратьев и Оболенская поехали в райцентр и всё там за час оформили. Оболенская прямо из Медянска отправилась домой, в Питер, а Виктор вернулся в Набережье. За пару дней освоившись в роли домовладельца, он перезнакомился с местными жителями, а потом, попросив своего соседа, Бориса Петровича Зябликова, присмотреть за домом, вернулся в Рябинушку, распрощался с Тарасовыми и уехал в Тверь.
В Твери Виктору пришлось пробыть больше недели. За это время он успел съездить на встречу с читателями в Осташков, разослать в журналы некоторые из написанных за последние месяцы рассказов, а главное – всё-таки подписать контракт с издательством и получить по нему солидный аванс. Кроме того, ему пришлось оформить на Вадима доверенность, по которой тот смог бы как получать на почте поступающую на имя Кондратьева корреспонденцию.
Наконец, уладив все дела, Виктор стал собираться в Набережье: ему хотелось уехать как можно скорее. Но не получилось.
- Надо бы, Виктор Станиславыч, список составить, что с собой брать, - посоветовал ему Вадим.
- Да зачем? – удивился Кондратьев. – И так понятно что: компьютер возьму, шмутки, бельё. Сапоги резиновые, плащ-палатку…
- Да? А одежду на зиму, бельё тёплое? А валенки у вас есть? Или вы в сапогах по сугробам лазать будете? А бумагу для принтера? Там ведь в автолавке бумагу не продают…
- Фу ты, разрази меня гром! - выругался Виктор. – Я и не подумал… Ну, бери ручку: будем писать…
Через полчаса список был готов. Просмотрев написанное, Виктор схватился за голову:
- Да тут вагон нужен!
- А вы как хотели? – улыбнулся Вадим. – Деревня – не город: за каждой мелочью, когда приспичит, в магазин за три версты не набегаешься. Те же спички закончатся – что будете делать? У соседей просить? А мочалку вы записали? А порошок стиральный?
В общем, в дорогу Кондратьев прособирался три дня. Вадим, благо два из этих трёх дней пришлись на выходные, во всём ему помогал. Кроме того, он же договорился и о транспорте: у отца одного из бывших сокурсников Вадима была своя «газель», на которой тот по договору обслуживал какую-то оптовую базу, где – кстати, опять же по мудрому совету Вадима – Кондратьев оптом же закупил и кое-какие продукты на первое время: тушёнку, рис, гречку, три больших мешка картофеля, сахар, соль, разного рода специи… Вышло гораздо быстрее, чем если бы он ходил по магазинам и покупал это в розницу, да и намного дешевле.
- А в автолавке, Виктор Станиславыч, вам бы всё это ещё дороже вышло, - со знанием дела говорил Кондратьеву Вадим. – Там ведь ещё и наценка - за доставку…
Напоследок договорились о связи: Виктор, ещё в прошлом году купивший мобильный телефон и имевший неосторожность сообщить его номер всем интересующимся, перед отъездом в Набережье сменил сим-карту и новый номер своего мобильника оставил только Вадиму.
- Пусть, кому понадобится, так и звонят на домашний, - пояснил он. – Если что действительно дельное или срочное, ты мне сообщишь, но другим номер не давай: покоя не дадут. А Сергею в Псков я сам позвоню. Если, конечно, ему в мастерскую телефон уже поставили…
Решив ещё кое-какие неотложные вопросы, в последних числах сентября, когда уже вовсю зарядили осенние дожди, Виктор уехал в Набережье…

Глава 8

- Шеф, Ли Сун приехал, - доложил Миша, просунув в приоткрытую дверь лохматую голову. – Он сейчас в цехе со своими беседует. Пригласить?
- О чём беседует?
- А я знаю? Они ж по-китайски лопочут.
- Да ясно, что не по-французски… Ну, пусть полопочут: два месяца не виделись.
- Полтора… - поправил Миша.
- Ну, полтора: невелика разница… Партия вся готова? Всё упаковали?
- Ещё вчера, - кивнул Миша. - Четыре вагона, и все – под завязку.
- Всё поместилось? Без остатка?
- Обижа-а-аете, шеф! У нас всё как в аптеке!
- Ладно, Миша, иди к себе… Только сперва друга нашего китайского позови: дел много… Да чаю нам сделай. И перекусить чего-нибудь принеси: жрать хочу, да и он с дороги…
Интересно, сколько Ли наличными привёз? Хорошо если как в прошлый раз: наличка - она и в Монголии наличка. А то, что через банк проходит – это так, больше для прикрытия: случись что – пропали эти денежки, нипочём не вытащишь. Впрочем, никто и пытаться не будет: враз накроют, и мяукнуть не успеешь. Правда, дураков, от жадности своей на всё готовых, и теперь не меряно осталось: тот же Кроха, например, за сотню «зелёных» кому угодно глотку перегрызть готов. Да что там за сотню – за полтинник удушит…   
И везде – деньги, деньги, деньги; всё вокруг них вертится, и всем они командуют. И всеми. Или почти всеми. Вроде бы с малого начинается, часто – и с благих намерений, да кончается иногда совсем не так, как поначалу это представлялось.
Совсем как у них тогда, на этой дутой «стройке века» – будь она проклята…

Пускать Игоря в здание милицейского управления долго не хотели: документов у него не было, да и внешний вид… ну какой может быть вид, если ты всю ночь провёл в куче щебня? Однако выручил проходивший мимо поста дежурного полковник; он выслушал сбивчивый рассказ Игоря и отвёл его сначала в свой кабинет, а затем, коротко переговорив с кем-то по телефону, - в приёмную начальника управления.
«Ну, вот и всё! – думал Игорь, сидя на стуле возле широкой двери в кабинет генерала. – Вот сейчас всё расскажу – и обратно! Скорее всего, на вертолётах этих тварей громить полетим. Чтобы удрать не успели…»
Едва Игорь начал свой сбивчивый рассказ, как генерал, прервав его, снял трубку телефона, и уже через минуту молоденький капитан милиции принес большую подробную карту края. Он же, показав на ней Игорю, с какой стороны тот приехал в краевой центр, помог ему не только правильно сориентироваться, но и определить станцию, к которой Игорь вышел из тайги.
- А та ли это станция? – усомнился генерал.
- Сейчас узнаем, товарищ генерал. Разрешите? – капитан кивнул на телефон.
- Давай, - кивнул генерал. – Только поскорее: время, время!
Капитан набрал номер и что-то спросил в трубку; подождав с полминуты и получив ответ, кивнул генералу.
- Та самая, Сергей Евгеньевич: сержанта, который там работает, действительно зовут Фёдор Мефодьевич, а фамилия его Кудрин. Только… одна неувязочка: вот, смотрите: никакой ветки, о которой рассказывает… это парень… на карте нет; наверное, была когда-то, но там теперь тупик обозначен, а дальше – сплошная тайга.
- Да я что, вру, что ли? – вспылил Игорь. – Вру, да?!
- Тихо, тихо, солдат, - поднял руку генерал. – Врать тебе смысла нет, это и дураку понятно. А карты… карты, капитан, бывает, что и врут. Разберёмся…
Он отвёл капитана к окну и с минуту что-то тихо говорил ему. Капитан в ответ только молча кивал, а потом быстро вышел из кабинета.
«Ну, заварилась каша! – обрадовался Игорь. – Ну, теперь держитесь, уроды!»
В этот момент в кабинет без стука вошёл какой-то тип в гражданском; подойдя к столу, за которым сидел генерал, он стал что-то шептать генералу на ухо. И вдруг Игорь догадался, что разговор идёт о нём; как и почему он это понял, объяснить Игорь сумел бы вряд ли: видно, сработала до немыслимых пределов обострившаяся за два года афганской войны интуиция, где без неё, этой самой интуиции, выжить иногда было просто невозможно...
Гражданский отошёл от стола и сел на мягкий стул у стены, за спиной Игоря, а генерал, переложив на столе какие-то бумаги, вдруг спросил:
- А что ты, солдат, делал на станции, когда вышел из тайги? До того, как на товарняк забрался?
Игорь, пожав плечами, – мол, это ли главное? – стал рассказывать про свой разговор с сержантом Мефодьевичем, но генерал  слушал его словно бы в пол-уха, а потом вдруг перебил:
- Ну, а драку-то зачем затеял?
- Какую драку? – удивился Игорь. - Я с сержантом не дрался.
- Да причём здесь сержант… - отмахнулся генерал. - С местными-то зачем подрался?
- Не дрался я с местными! – вскинулся Игорь. - Я в это время взаперти сидел!
- И про драку не слышал?
- Ну, слышал, - снова пожал плечами, нехотя признался Игорь. – Тётка какая-то… ну, женщина… через дверь сержанту этому сказала, что сынок его там, на перроне…
- Сынок, говоришь? – генерал прищурился и бросил короткий взгляд на гражданского. – Это интересно… А тебя, значит, там не было?
- Да говорю же: в дежурке сидел! – чувствуя нарастающий в груди неприятный холодок, возразил Игорь.
- Как, говоришь, тебя зовут? – спросил генерал как бы между прочим.
- Ну, Игорь… Тарасов Игорь… Николаевич…
- Ну-ну, Игорь Николаевич… А ничего ты, Игорь Николаевич, там не терял?
- Где? – сразу же вспомнив про потерянную зажигалку, растерянно переспросил Игорь.
- На перроне, - из-за спины Игоря подал голос гражданский. – На перроне вы ничего не теряли?
«Да я на перроне и не был, - подумал Игорь. – Значит, и про зажигалку говорить не стоит, а то пришьют что-нибудь…»  Но почему-то передумал и сказал честно:
- Зажигалку потерял. Из гильзы. Подарок… Но не знаю где, только не на перроне: на перроне я не был.
- Ну вот! – облегчённо выдохнул гражданский.
Он встал, обошёл стул, на котором сидел Игорь, и спросил:
- А почему же тогда её рядом с трупом нашли?
- Кого? – похолодел Игорь.
- Зажигалку. Зажигалку из автоматного патрона. С надписью: «Игорю Тарасову…» Ну, и что-то там ещё… А?
- С каким трупом?!
- С мёртвым трупом, - спокойно глядя в глаза Игорю, усмехнулся гражданский. – Который после вашего спешного… гм… отъезда на перроне остался лежать?
 - Труп?!
 - Ты мне дураком-то не прикидывайся!!! – вдруг рявкнул гражданский. – Не таких видели, и те…
Игорь попытался вскочить со стула, но руки гражданского, оказавшиеся неожиданно сильными, буквально пригвоздили его к стулу.
- Сидеть! – снова рявкнул гражданский. – Сидеть, я сказал!
«Лучше не дёргаться: хуже будет, - мелькнуло в голове Игоря. – Надо что-то им сказать, что-то такое, чтобы поняли, что я никого не убивал…»
И тут же в голову ему пришёл спасительный аргумент.
- Да если бы я кого убил, я бы к вам пришёл? – спросил он, в отчаянии глядя не на гражданского, а на генерала. - Пришёл бы я к вам, а? Сидел бы я сейчас здесь?
В кабинете на долгую минуту повисла тишина.
 - Гм… - наконец, хмыкнул генерал. - Это ты, солдат, может, и прав…
И так посмотрел на гражданского, что тот отчего-то нахмурился и громко засопел.
- Вы уж там, Константин Иваныч, разберитесь, что к чему. Да побыстрее, - сказал генерал каким-то бесцветным голосом. – И что из себя сержант этот представляет… Кудрин, или как его там?.. И про сынка его не забудьте узнать, что за фрукт…
Он повернулся к Игорю и сказал участливо, будто извиняясь: 
– А тебе, солдат, придётся пока у нас посидеть. До выяснения.
- А как же там? – Игорь кивнул куда-то за окно. – На стройке-то – как? Они ж там разбегутся все, сволочи эти!
- Ну, с ними мы разберёмся, - нахмурился генерал. – Ты своё дело сделал, и за это – благодарю! Теперь – наше дело.
- А как же друг мой там? - растерянно спросил Игорь. – А я?
- Не переживай: выручим твоего друга, - кивнул генерал успокаивающе и потянулся к телефону.
- Да не убивал я никого! - выкрикнул Игорь с обидой. – Ну дайте вы мне с вами слетать, ребят выручить, а там – делайте что хотите: я ведь и вправду никого не убивал!
Генерал и гражданский переглянулись, и гражданский сказал:
- Факты, гражданин Тарасов, - вещь упрямая. Зажигалка ваша? Ваша! Да и сержант со станции говорит, что это вы того парня ножичком пырнули. Да прямо в сердце. Так что…
- Да у меня и ножа-то нет! – уже окончательно поняв, что выпускать его никто не собирается, крикнул Игорь. – И не было: у нас на стройке запрещено было ножи иметь!
- Строгое, однако, у вас начальство! – недоверчиво усмехнулся гражданский.
- Да какое начальство?! - снова вспылил Игорь. - Сволочи они, а не начальство! Ворьё проклятое…
- Ладно, солдат, - примирительно сказал генерал и вдруг по-свойски подмигнул Игорю. – Посидеть денёк-другой тебе всё же придётся… Ну, может, чуть больше…. А мы во всём разберёмся и тебя отпустим. Сразу. Если, конечно, ты действительно ни в чём не виноват. А заодно и документы твои привезём с этой… стройки: куда ж ты без документов? Непорядок…

- Зря ты, парень, ментам поверил: нельзя им, козлам, верить – один хрен обманут.  Так что готовься срок мотать, и немалый; засадят они тебя теперь, Игорюха. На всю катушку засадят. Да ты не боись: в тюрьме тоже жить можно…  Курить есть?
- Не, Максимыч, нету: кончились.
- Ну и хорошо: здоровье сбережёшь. Глядишь, в тюрьме пригодится.
В камере дружно загоготали. Максимыч - сухонький, лысый мужичок с большим, похожим на картофелину носом - обвёл сидящих на нарах тяжёлым взглядом маленьких глаз, и смех моментально смолк.   
- Но я же не убивал! – слабо попытался возразить Максимычу подавленный Игорь.
- А это, брат, без разницы, - пожал узкими покатыми плечами Максимыч. – Ты на станции во время убийства был? Был! Зажигалку твою на перроне нашли? Нашли…
- Да не был я на перроне!
- А им, - Максимыч мотнул головой в сторону двери, - это тоже без разницы: дураку понятно, что зажигалку твою подложили - поближе к покойничку подложили, чтоб всё тип-топ было. А ты теперь попробуй докажи, что не сам ты её там обронил. Докажешь? Как?
Игорь опустил глаза и на минуту задумался: как доказать, что во время убийства его на перроне не было, и в тот момент он сидел в дежурке, запертый в ней под замок? Свидетелей этому нет: в дежурке Игоря никто, кроме сержанта Мефодьича, не видел.
Но ведь и на перроне его никто не видел! 
Так он Максимычу и сказал.
По камере прокатился сдержанный смешок, а Максимыч посмотрел на Игоря как на малого ребёнка и покачал головой.
- Эх ты, тютя, - сказал он. – Да они любых свидетелей найдут: шестёрок у ментов на их век хватит, не сомневайся.
- Ну, тогда вряд ли я что-нибудь докажу… - потупился Игорь.
- Само собой, не докажешь, - подтвердил Максимыч. – Тем более что, как я понял, тётка та, что за ментом этим… как его…
- Мефодьевич, - подсказал Игорь.
- Ну да… Так вот, тётка та Мефодьичу этому что-то про его сынка говорила. Ты ведь так слышал?
Игорь кивнул, уже начиная понимать, куда клонит опытный в таких делах Макси-мыч.
- Ну, вот тебе и весь расклад, - усмехнулся старый вор в законе. – Сынок этот – мента этого поганого – того пацана, скорее всего, и зарезал. Папаша это всё увидел и, ясное дело, решил сынка своего отмазать. А на кого вину свалить? На местных не очень-то свалишь: это дело непростое: у них, у местных-то, и родственники там живут, заступаться за своего ста-нут. Такую бучу могут поднять, что и менту не поздоровится… А тут ты из тайги вышел, откуда, как я понимаю, не должен был выходить, да ещё и без документов… Одним словом, менту этому ты в самый раз подвернулся: и сынка своего он твоей шкурой прикроет, и про стройку эту вашу хитрую не даст информации… как это… утечь. Ну, утечку информации пресекёт… пресечёт, стало быть: он же, с-с-сука, точно ведь про эти дела таёжные знает, но, думаю, что-то с этого имеет. Потому и покрывает их, хозяев твоих.
- Они мне не хозяева! – вспыхнул Игорь. – Они мне - никто!
- Это тебе они теперь никто, - усмехнулся Максимыч, - а менту этому, судя по всему, хозяева, да ещё, видать, покруче, чем его ментовское начальство… Так что этот… как его… Мефодьич твой на тебе сразу двух зайцев убьёт: и сынка от тюрьмы отмажет, и тех, кто в тайге, прикроет. Так-то вот, Игорюха. А ты говоришь…
Принесли ужин, и на том разговор Игоря с Максимычем закончился. Но когда обитатели камеры улеглись спать, и кое-кто уже начал даже похрапывать, Максимыч позвал Игоря к себе, усадил его рядом с собой на нары и тихо сказал:
- Влетел ты, Игорюха, по самое некуда: тут и думать нечего. И на суде тебе ловить  нечего: так всё обставят, что никакой адвокат не поможет. Ну, если только самый умный. Но на умного деньги нужны – больши-и-ие, Игорюха, деньги. А откуда они у тебя? То-то, брат…
- Так что делать-то, Максимыч? – спросил Игорь, выслушав доводы старого уголовника; спросил больше для того, чтобы не молчать, потому что в душе уже почти расстался с надеждой как-то оправдаться, найти хотя бы какой-то выход из сложившейся ситуации.
- Делать-то что? – переспросил Максимыч. – А ничего не делать: сиди и жди, когда на допрос поведут. А на допросе стой на своём, даже если бить будут.
- Бить? – вздрогнул Игорь. - Да за что?!
- Не за что, а для чего, - поправил его Максимыч и пояснил: – Чтобы признался.
- Да не буду я признаваться! – вскинулся Игорь. – Пусть хоть насмерть забьют!
- Ну, и забьют, - спокойно кивнул Максимыч. – Это, Игорюха, у них недолго… Ты, случаем, не детдомовский? Родственники есть?
- Есть, - кивнул Игорь. – Брат есть, Иван.
- Старший? Младший?
- Старший…
- Далеко?
- Далеко. В Новгородской области…
- У-у! – разочарованно протянул Максимыч. – Да пока он к тебе на выручку доберётся, тебя, брат, уже десять раз закопают!
Помолчали, Игорь – обречённо, Максимыч – вроде бы сочувственно, но исподтишка наблюдая за парнем своими маленькими водянистыми глазками.
- Так что, Максимыч, и надежды никакой? – не выдержал гнетущей, нарушаемой лишь похрапыванием сокамерников тишины Игорь. – Что, тюрьма?
- Ну почему тюрьма, - пожал плечами Максимыч. – Совсем не обязательно…
- Тогда что? – повернулся к нему Игорь.
Максимыч помолчал, пожевал в задумчивости тонкими бесцветными губами, потом наклонился к уху Игоря и тихо сказал:
- Есть выход. Потяни на допросах, продержись как-нибудь ещё пару деньков, чтобы в другую камеру ни перевели, а там… Но смотри, никому ни гу-гу! Понял?
Игорь, почувствовав возвращение утраченной, было, надежды, радостно кивнул.
- Замётано? – уточнил Максимыч, пристально глядя парню в глаза.
И Игорь, уже умело подведённый матёрым уголовником к тому, чтобы обрести свободу любой ценой, уверенно ответил:
- Замётано! 




Глава 9

Во всех больницах пахнет, наверное, одинаково: сразу и не определишь, каким именно лекарством пахнет, а может, и вообще только чудится этот запах, поскольку всё вокруг чистенько, стерильно; но попади ты сюда хоть с завязанными глазами, а тотчас же поймёшь, где оказался: аура, что ли, в таких заведениях особенная – постоянно, день ото дня, год от года аккумулирующая в себе человеческие боли, недуги, страдания, а то - и горе утрат. А может, и ещё что-то, совсем уж нематериальное; но такой ауры, как в больницах, не бывает, наверное, более нигде.
Сергей, распахнув массивную дверь приёмного покоя, даже зажмурился от больно ударившего по глазам ярко-белого света большой люминесцентной лампы, освещавший неширокое, но довольно длинное помещение. За столом, что стоял напротив входной двери, никого не было, а единственный топчан, застеленный поверх ослепительной белизны простыни жёлтой клеёнкой, был пуст и лишь подчёркивал нежилую холодность и неуютность казённой обстановки.
«Спят все, что ли?» – раздражённо подумал Сергей. Потоптавшись с полминуты возле стола, он решительно шагнул к двери, ведущей из приёмного покоя внутрь больницы, но та неожиданно открылась, и на пороге появилась пожилая женщина с ведром и шваброй в руках. Увидев Сергея, она вздрогнула.
- Свят, свят! Напугали-то как, мужчина! Разве ж можно ж так? - сказала она с укоризной.
- Извините, - смутился Сергей. – Не хотел…
- Да ладно, - поставив на пол ведро, махнула рукой женщина. И строго спросила: - А вы по какому делу? К кому?
Сергей принялся, было, сбивчиво объяснять, но женщина, едва услышав фамилию Кондратьева, перебила его:
- Так вы к писателю, что ль? Ну, так бы и сказали! Только…
Она вдруг запнулась и отвела глаза в сторону.
Сергей похолодел
- Что?! – просипел он севшим вдруг голосом.
- Не пустят сейчас к нему, - заторопилась с объяснениями женщина. – После операции он, не оклемался ещё…
«Ну, это-то – ладно, - облегчённо вздохнул Сергей. – Это-то я и так знаю…»
- Тебе, друг любезный, к главному надо, к Виктору Васильичу, – сочувственно кивая, сказала санитарка. – Он сейчас как раз в хирургии; вот он тебе всё и обск;жет, как да что… Пойдём, покажу, как пройти: хирургия у нас не здесь - в другом корпусе…
«Виктор Васильевич, - повторил про себя Сергей. – Что ж, запомнить просто: имя как у Витьки, а отчество – как у меня…»
Они вышли на улицу, под мелкий октябрьский дождь, и санитарка – или нянечка? – указала Сергею на небольшое двухэтажное здание, три окна которого светились в полусотне метров от приёмного покоя.
Милицейский «уазик» стоял напротив входа в хирургию. Сергей прошёл мимо него и, открыв тяжёлую дверь, очутился в небольшом квадратном помещении с кафельным полом и стоящим у стены топчаном. За следующей дверью он увидел длинный коридор, в конце которого, возле поста дежурной медсестры, толпилось довольно много людей, и не только медиков, но и каких-то других - в кое-как накинутых на плечи белых халатах.
От группы отделился крепкий коренастый мужчина с большой кожаной папкой в руке и быстро пошёл навстречу Сергею. Полы его халата при движении распахнулись, и Сергей увидел под ними тёмно-синий форменный китель.
Они встретились посередине коридора, и мужчина протянул Сергею руку.
- Здравствуйте. Следователь районной прокуратуры Фоменко Виктор Иваныч, – представился он.
Сергей ответил на рукопожатие и назвал себя.
- Присядем, - следователь кивнул на стоящий вдоль стены низкий, обтянутый бледно-зелёной клеёнкой диван.
- Мне бы с главврачом пого¬ворить … - воспротивился, было, приглашению Сергей.
- Поговорите ещё, успеете, - кивнул Фоменко успокаивающе. – Всё равно он там сейчас, в палате. Вот освободится…
- Когда? – спросил Сергей нетерпеливо.
Фоменко пожал плечами.
- Да кто его знает… Как дела пойдут.
- А сейчас – как?
- Да как вам сказать… - замялся следователь. – Я ведь не врач.
- И всё же? – напрягся Сергей. – Я шесть часов из Пскова ехал, чтобы его увидеть!
Следователь кивнул, будто именно это и ожидал услышать.
- Да знаю, что из Пскова, - сказал он. – Виктор Станиславыч, когда в себя приходил, только про вас и спрашивал…
У Сергея вдруг защемило сердце и перехватило дыхание.
«Эх, Витька… - подумал он с горечью и запоздалым сожалением. – Почаще нам с тобой видеться надо было - эх, почаще! А не так, как мы…»
- Так что вы об этом думаете, Сергей Васильич? – спросил следователь. – Что вы по этому поводу можете рассказать?
- Я? – удивился вопросу Сергей. – Рассказать? Да ничего не могу! Это вы мне расскажите, что тут у вас; а я… откуда я-то знаю? Это… как снег на голову…
Фоменко понимающе кивнул и снова вздохнул.
«Чего это я на него? – заставляя себя успокоиться, подумал Сергей. – Работа у человека такая – вопросы задавать…»
- Для меня всё это… идиотизм какой-то, - тихо сказал он. – Бред. Кто? За что? Кому это нужно было? Витька ведь такой…
Он едва ни добавил «был» и на мгновение запнулся; переведя дыхание, продолжил:
- Витька ведь мухи за всю жизнь зазря; не обидел, а не то что… А такого, чтобы пулю за это получить…
- Восемь, - тихо сказал Фоменко.
- Что - восемь? – не понял, было, Сергей, но тут же догадался, о чём говорит следователь, и кивнул.
- Сволочи! – Сергей скрипнул зубами. - И за что?!
- Вот и я хотел бы знать… - вздохнул Фоменко.
Помолчали. Потом Сергей набрался смелости и спросил:
- Надежда-то есть?
Следователь, думая о чём-то своём, неопределённо и, как показалось Сергею, равнодушно пожал плечами, но тут же спохватился.
- Надежда, Сергей Васильич, всегда есть! – сказал он уверенно, но, перехватив острый, пытливый взгляд Сергея, тихо добавил – то ли поправил сам себя, то ли сказал для того, чтобы не брать на себя лишней ответственности:
- Должна быть надежда… Врачи мудрят там…
И сразу же перевёл разговор в другое русло.
- Не знаете, ему никто не угрожал? – спросил он. – В последнее время? Или вообще когда-нибудь?
- Не знаю, - ответил Сергей, честно пытаясь вспомнить хотя бы что-нибудь подобное, хотя бы какой-то Витькин намёк. - Может быть, в последнее время… раз уж это случилось, а так… нет, не в курсе…
И опять с сожалением подумал о слишком уж нечастых встречах с Витькой.
- Да-а-а… - протянул Фоменко. – Задачка. Со всеми неизвестными… А что касается Виктора Станиславыча, то, бывает, и после более тяжёлых ранений люди выживают: это уж как Бог даст…
- Знаю, - кивнул Сергей. – Видел…
- Где? – вскинул брови Фоменко.
- В госпиталях, - коротко ответил Сергей.
И вдруг вспомнил своего тёзку, подполковника Сергея Егорова, лежавшего вместе с ним в ташкентском госпитале и просто чудом выжившего после ранения в шею, полученного под Кандагаром.
- А-а! – понимающе протянул Фоменко, но всё же не удержался, чтобы не уточнить:
- Афган?
- Да, - тихо ответил Сергей.
И, кивнув в сторону больничной палаты, возле которой толпились люди, добавил:
- Вместе с ним…
Фоменко долго молчал, а потом тихо сказал:
- У меня младший братишка там остался. В танке сгорел, ещё в самом начале…
- Где? – спросил Сергей, сочувственно посмотрев на следователя.
- Где-то под Гератом…
Помолчали, думая каждый о своём, но ощутив вдруг в только что возникших взаимоотношениях что-то новое – то ли чувство солидарности людей, пострадавших от той войны, то ли что-то иное, но всё равно – объединяющее их и дающее им обоим право на доверие друг к другу…
В больничном коридоре окон не было - за исключением одного, торцевого, возле поста; поэтому, видимо, и звук прогремевшего на улице выстрела был больше похож не на выстрел, а на хлопок новогодней петарды.
Сергей в первое мгновение ничего не понял, но Фоменко отреагировал мгновенно: схватив папку, он вскочил с дивана и рванулся к двери.
Сергей бросился за ним и тут же услышал отчётливо прозвучавшую с улицы дробь автоматной очереди.
Следователь, услышав за собой топот его ботинок, оглянулся и зло рявкнул:
- Куда?! Назад! Назад, я сказал!
«Ну да… - даже не собираясь останавливаться, подумал Сергей. – Командир нашёл-ся…»
Следователь, видимо, поняв, что Сергея ему не остановить, махнул ему рукой:
- Тогда давай за мной! Только тихо…
«Да тихо-то уже не получится, - подумал Сергей, выбегая вслед за Фоменко на улицу. - Где уж теперь тихо…»
На площадке перед корпусом никого не было. Ни души. И стрельбы больше не было. С чёрного неба густо сыпался мелкий холодный дождь, и за его плотной пеленой уже метрах в десяти разглядеть что-либо было невозможно.
Напротив корпуса, между двумя уютными беседками, стоял милицейский «уазик» с распахнутыми настежь передними дверцами, и из него, надрываясь в борьбе с помехами, громко хрипела рация:
- Седьмой! Седьмой! Что у вас там? Кто стрелял? Ответьте!..
И после короткой паузы – опять:
- Седьмой! Седьмой! Крылов, т-т-твою мать! Где ты там? Приём, приём!
- Уйди со света, - вытаскивая из кармана пистолет, бросил Сергею следователь. – А то, неровён час…
Сергей, пригнувшись, сбежал по ступенькам освещённого крыльца и присел за задней дверцей «уазика», в падающую от машины тень.
«Здесь меня не видно, - подумал он, напрасно пытаясь разглядеть в промозглой тьме хотя бы какой-нибудь ориентир, за который можно было бы зацепиться глазами. – Вот врежут сейчас из кустов – и привет…»
- Седьмой, седьмой! – надрывалась рация.
- Не ори, Кузнецов! – услышал Сергей голос следователя. – Всю больницу перебу-дишь…
- Это кто? – прохрипела рация. – Ты, Крылов? Где вы там, мать вашу?!! Приём!
- Это Фоменко, - негромко сказал следователь. – И не ори, говорю: люди спят…
- Это ты, Виктор Иваныч? Ну, слава Богу! Что у вас там? Приём!
- Что, что… - буркнул следователь, внимательно глядя по сторонам. - Постреляли малость, а так ничего, тихо теперь.
- Да кто стрелял-то? Крылов-то где? Приём!
- Слушай, Михалыч! - голос Фоменко зазвенел металлом. - Достал ты меня со своим Крыловым! Откуда я знаю?! Сам приезжай и ищи! Тебе, кстати, давно пора с группой здесь быть, а не…
Из кустов, что росли за беседками, раздался треск сучьев, и на площадке перед крыльцом появились уже знакомые Сергею милиционеры с автоматами в руках – те, что встречали его на площади.
- Пришёл твой Крылов, - увидев их, облегчённо выдохнул в трубку рации Фоменко. – Явился – не запылился. Хотя нет, вру: гря-я-язный! Как чёрт…
Он протянул трубку Крылову.
- На, побеседуй с начальством: Михалыч по тебе сильно соскучился. И мы заодно послушаем, что да как; Сергей Васильич, иди сюда, - позвал он.
Крылов бросил автомат на заднее сиденье, взял у Фоменко трубку и, искоса посмотрев на следователя, сел за руль «уазика».
- Что-то сквозит нынче сильно, - буркнул он и с треском захлопнул дверцу машины.
- Ну, что там у вас? – спросил Фоменко у второго милиционера, оставшегося стоять под дождём рядом с Сергеем.
- Упустили, Виктор Иваныч, - ответил тот, сокрушённо покачав головой. – Ушла, сучка…
- Кто? Баба? – удивился следователь. – Ну, давай, Коля, рассказывай…
По словам Николая, шевеление в кустах под окнами больничного корпуса сидевшие в машине милиционеры увидели не сразу, и сколько времени пряталась там женщина – или девушка – сказать было трудно: то ли она ещё до их приезда там была, то ли позже туда пробралась – как теперь узнаешь? Но в том, что она именно пряталась, а не просто так под окнами разгуливала, теперь сомнений у милиционеров не было. Это он, Николай, заметил, что кусты зашевелились; поначалу подумал, что показалось, или просто ветер сильнее подул. Потому и крикнул, не выходя из машины, а только немного приоткрыв дверцу:
- Стой, кто идёт! А ну выходи, а то стрелять буду!
Наобум, можно сказать, крикнул, просто так. Да и кому, подумал, там под окнами лазить вздумается – в такую погоду да ещё посреди ночи!
- А она ка-а-ак сиганёт оттуда – и за угол! Пока мы за автоматы схватились, да пока из машины выскочили, её уже и след простыл. Ну, мы – за ней. Тут я и пальнул для острастки: думал, испугается и вернётся. Или хотя бы остановится. Да где там… Мы – за угол; слышим, кусты внизу, у реки, затрещали. Ну, я ещё очередь, но опять же не прицельно, а поверх кустов… Крылов и говорит: давай, мол, за ней, а я слева зайду – ну, там, где тропинка к мосту спускается: может, она туда ломанулась... Ну, я и побежал, как он мне велел, да толку-то: не пошла она к мосту, это точно: он ведь подвесной, скрипучий – так бы загрохо-тал…
Николай сокрушённо вздохнул и утёр ладонью мокрое лицо.
- И он, - милиционер кивнул на говорящего по рации Крылова, - её не видел; видно, один хрен через реку ушла, на тот берег. Такие вот дела…
- Через реку? – переспросил Сергей. – Вплавь, что ли? Ночью?
Фоменко и Николай переглянулись.
- Реку нашу, Сергей Васильич, воробей пешком перейдёт, - пояснил Сергею следователь. – И ушей не замочит. Так что…
Он повернулся к понурившемуся милиционеру и похлопал его по плечу.
- Да, Коля, не одну бумажку вы с Крыловым теперь испи;шите – ох, не одну… - сказал он. -  Попортит вам Михалыч за это дело нервов – ох, попортит… 
- Ясен перец, что попортит, - вздохнул милиционер. И тут же попытался оправдаться: – Так темно ж было, Виктор Иваныч!
Фоменко вздохнул и сказал:
- Ну, это ты Михалычу будешь рассказывать… А вообще-то, друг мой Коля, не орать надо было, когда ты что-то подозрительное заметил, а выйти тихохонько из машины и то место так же тихохонько и обойти. Вас же двое было, не один ты в поле кувыркался; глядишь, с трёх сторон её бы и замкнули.
- А с третьей-то стороны - кто? – захлопал глазами Николай.
Следователь посмотрел на него с нескрываемым сожалением, вздохнул и пояснил, кивнул на больничный корпус:
- Стена, Коля. Вот эта самая… И сидела бы сейчас та пташка у меня на допросе, а не…
Милиционер переступил с ноги на ногу и промолчал.
«Правильно говорит, - подумал Сергей. – Если б с самого начала не орать из машины, а по уму всё сделать, запросто обложить можно было. И никуда б она не делась - некуда было бы. Да-а, лопухнулись ребята!»
- Ну, ладно, - сказал Фоменко, - не горюй, Коля: бывает и хуже…
И тут же начал засыпать милиционера вопросами:
- Молодая женщина-то была? Какого роста? Что на ней было одето – платье, брюки, куртка? Цвет волос какой? Волосы длинные, короткие?
- Да молодая, наверно, - пожал плечами Николай. – Наверно, молодая, раз такая шустрая: вон как по кустам чес;ла – только треск стоял!.. Лет ей, думаю, тридцать – тридцать пять, не больше.
- Это ты с чего так решил? – недоверчиво усмехнулся следователь.
- Ну не сорок же! – вскинул брови милиционер. И со знанием дела добавил: – В сорок, Виктор Иваныч, бабы так быстро не бегают!
Фоменко хмыкнул, но возражать не стал.
 - Ну, дальше давай… - сказал он устало.
- А роста она среднего, - стал припоминать Николай. - И худощавая, спортивная такая… В брюках была, а что на ногах было – не видел. Ещё она в куртке была - то ли в чёрной, то ли в тёмно-синей: точно не скажу – темно было… 
«Ну, не дура же она белую одевать! – усмехнулся Сергей – Или жёлтую… И зачем она здесь крутилась? Витькину палату высматривала? Если да, то зачем? Странно это всё…»
- А куртка у неё с капюшоном была, - сказал Николай. – И капюшон на голову был одет. Потому я и не видел, какие у неё волосы…
- Надет… - негромко поправил его Фоменко.
- Что? – переспросил милиционер.
- Ладно, Коля, - махнул рукой следователь. - Лезь в машину, а то, не дай Бог, простудишься, и рапорт завтра писать некому будет.
И сказал, обернувшись к Сергею:
- Пойдём обратно, Сергей Васильич: надо народ успокоить, а то, поди, перепугались там до смерти…





Глава 10


Привыкнуть к самостоятельной, в отдельной квартире, оставленной в полное его распоряжение Кондратьевым, жизни Вадим смог далеко не сразу: в общежитии, как это ни странно, жить ему было намного проще и даже комфортнее. Не успел вечером перекусить в столовой – кто-то из соседей по комнате что-нибудь пожевать подкинет, поделится чем Бог послал; не оказалось под рукой нужной книжки – пробежался по комнатам общаги, и вот она, бесценная! Так же и с конспектами. Да и деньжат до стипендии всегда можно было перехватить, если поиздержался; да мало ли ещё что… В общем, первое время – правда, не слишком долго, недели две или три, - родную общагу Вадим вспоминал даже с каким-то умилением. Ну, и к оставшимся в ней двоим своим друзьям-приятелям, также учившимся в аспирантуре, поначалу чуть ли ни каждый день забегал – вроде бы на минутку, но засиживался там до последних трамваев, всячески оттягивая момент, когда надо будет ехать домой: так теперь Вадим называл своё новое место жительства.
Однако уже через месяц он как-то незаметно привык к самостоятельности, к полной своей автономности, и сразу после окончания занятий спешил домой, не забывая по пути зайти на почту, чтобы забрать письма из абонированного Кондратьевым почтового ящика, и заскочить за продуктами в ближайший к дому магазин. А ещё через месяц Вадим настолько освоился в своём новом жилище, что временами чувствовал себя в нём полноправным хозяином; впрочем, так оно и было, поскольку Виктор Станиславович, судя по всему, прижился в Набережье так капитально, что возвращаться в Тверь, кажется, и вовсе не собирался – по крайней мере, в обозримом будущем.
Один раз в неделю Вадим пересылал Виктору Станиславовичу пришедшие на имя Кондратьева письма и прочие послания, а также докладывал ему по телефону о разного рода звонках и о том, что заметного и интересного произошло в литературной жизни города: никакие другие события писателя не интересовали. Правда, с течением времени телефон в квартире звонил всё реже и реже: видимо, не всех коллег и знакомых Кондратьева, как и его читателей, устраивала перспектива беседовать не с самим Виктором Станиславовичем, а с его секретарём (так, стараясь придать своему голосу максимум солидности, представлялся всем звонившим Вадим). Однако писем меньше не становилось – скорее, наоборот: иногда по выходным Вадиму приходилось, забросив конспекты и прочие собственные дела, по несколько часов кряду разбирать скопившуюся за неделю корреспонденцию.
Продолжал он и писать, поначалу мучительно придумывая сюжеты позаковыристее, один другого запутаннее, потом – на житейские темы, взятые из институтской повседневности. Однако довольно долго ничего хорошего из этих его опытов почему-то не получалось: не болела у Вадима душа за им же написанное, и ничто не затрагивало хотя бы каких-то потаённых струн в его сердце, когда он, кривясь от отвращения, перечитывал им же самим безжалостно исчирканные страницы…
Не понимая причин своих творческих неудач, Вадим уже начал, было, впадать в отчаяние, как вдруг получил от Кондратьева письмо, в котором тот с восторгом рассказывал о том, как впервые в жизни ходил с Зябликовым на зимнюю рыбалку. И такие яркие воспоминания о родных краях вызвало это письмо у Вадима, так всколыхнули в нём что-то уже полузабытое, но, как видно, самое сокровенное, что он, едва дочитав пространное послание Виктора Станиславовича, сел за письменный стол и за три часа написал отличнейший литературный этюд - именно так определил жанр этого небольшого повествования Игорь Александрович, секретарь регионального отделения Союза писателей, которому Вадим осмелился своё творение показать.
- У вас, молодой человек, получилась великолепнейшая вещь! – сказал он, дважды перечитав неполных четыре странички набранного на компьютере текста. – Отличнейшая! Долго писали?
Вадим смущённо пожал плечами.
- Да нет, часа два… Или три… А может, и больше: честно говоря, не помню…
Николай Александрович рассмеялся.
- И прекрасно, что не помните! Прекрасно! Когда писатель перестаёт замечать время, проведённое за письменным столом, это обычно означает только одно: пришло вдохновение! Тогда, бывает, и про еду забываешь, и про сон, и про всё остальное… Именно в такие часы и рождаются настоящие, ст;ящие вещи. А когда, знаете, ничего на ум нейдёт, а ты сидишь, мучаешься, что-то из пальца высасывая - это уже не творчество, а… Потом и перечитывать стыдно, что так-то вот навысасывал… 
Вадим кивнул, вспомнив, что именно так у него поначалу и было: сколько бумаги в мусоропровод выброшено после тех, недавних его опытов – жуть! Полгода можно было бы печку в родительском доме растапливать…
- Пишите, юноша, пишите! – прощаясь, напутствовал Вадима Николай Александро-вич. – Есть в вас Божья искра, есть: это я вам говорю! У меня, знаете ли, нюх на таланты… Но прежде чем заняться этим всерьёз, запомните: писать так, чтобы созданное вами произведение читалось, - тяжёлый труд. Можно сказать, каторжный. И не у всякого, даже очень талантливого человека хватает терпения и настойчивости, чтобы не только написать, но и довести написанное, что называется, до ума. Порой такой силой воли надо обладать, таким адским терпением, такой самоотверженностью, что… Впрочем, скоро сами поймёте… А этот ваш этюд, думаю, мы в одном из наших сборников напечатаем.
И Вадим стал писать. Далеко не всё у него поначалу шло гладко: были и такие моменты, когда не писалось вообще, хотя желание сесть за клавиатуру компьютера, пользоваться которым разрешил ему Кондратьев, и сотворить что-то яркое, самобытное, интересное для читателей было огромным, порой непреодолимым. Подчиняясь ему, Вадим начинал писать, но, набрав одну-две страницы, вдруг останавливался и начинал раз за разом перечитывать то, что получилось, и перечитывал до тех пор, пока его ни начинало буквально трясти – то ли от злости на себя за куда-то подевавшееся вдруг умение ясно излагать свои мысли и чувства, за что его когда-то хвалил Пал Палыч, то ли оттого, что остановившись, чтобы перечитать написанное, он вдруг терял нить повествования. Это состояние было мучительным, и преодолевать его Вадим научился не сразу: только много позже он понял, что если вдохновение вдруг уходит, то лучше всего, почувствовав это, остановиться и заняться чем-нибудь другим: ничего путного в этот день или вечер написать не удастся всё равно…
В самом конце декабря из печати вышел очередной номер альманаха тверских писателей, в котором наряду со стихами, прозой и публицистикой известных авторов был напечатан и литературный этюд Вадима. Что творилось в его душе, когда он листал и перелистывал это весьма скромное и по формату, и по обложке издание! Восторг, гордость, желание поделиться с кем-нибудь своим успехом распирали Вадима так, что он не мог усидеть на месте и всё порывался куда-то идти – в общежитие к друзьям, в институт, просто на улицу. Но друзей, как он знал, в тот день в городе не было (уехали к кому-то на дачу праздно-вать день рождения чьей-то подруги; звали и Вадима, но он отказался), и институт по причине начала новогодних праздников был закрыт; в общем, как теперь говорят, получился полный облом. И он сел за компьютер…
Через две недели состоялась презентация альманаха, на которой Вадим впервые в жизни сидел не среди читателей, а за одним из выставленных в ряд журнальных столиков, рядом с другими авторами сборника – прозаиками и поэтами, чьи имена по большей части были известны не только в Твери, но и по всей России: Валерий Кириллов, Евгений Сигарёв, Иван Демидов, Людмила Гладковская. Вадима представили наравне со всеми, но выступить перед читателями ему на том вечере не довелось: лично к нему у сидящих в зале вопросов не возникло, – они в избытке нашлись для других писателей, - а сам он проявить инициативу и взять слово постеснялся. Впрочем, такое положение Вадима не только не огорчило, а даже наоборот: он и так чувствовал себя не в своей тарелке под любопытными взглядами присутствующих.
«Ничего, ничего, - успокаивал он себя. – Потом всё, потом; даст Бог, пообтешусь малость, а тогда уж… тогда и поговорим…»
Так оно и вышло: встречи с читателями проводились довольно часто, и вскоре Вадим стал держаться если и не на равных с гораздо более известными коллегами по перу, то вполне уверенно.
Через три месяца после самой первой встречи Вадима с читателями в качестве автора из печати вышел сборник произведений молодых писателей, в котором были опубликованы сразу два новых рассказа Вадима. Вышло так, что именно эти рассказы стали самыми яркими, самыми талантливыми произведениями сборника. Презентация проходила в большом зале библиотеки института, в котором учился Вадим, и не удивительно, что скромный аспирант Тарасов, до того памятного дня ничем особенным не привлекавший к себе внимания, вдруг стал центральной фигурой этого мероприятия. Он купался в лучах славы и с удовольствием ловил на себе заинтересованные взгляды молодых симпатичных особ женского пола – как студенток его факультета, так и совершенно незнакомых ему девиц.
Встреча в библиотеке закончилась довольно поздно. Вадим, выйдя из института, увидел, что апрельское солнце уже скрылось за крышами домов, и лишь отблески гаснущего где-то над невидимым горизонтом неяркого заката ещё освещали окна верхнего этажа институтского здания.
- Простите, можно у вас спросить?
«Прости… спроси… - пронеслось в голове у Вадима, пока он оборачивался на голос. – Буквы в этих словах почти все одинаковы, а слова по смыслу – разные…»
Девушка, которую он увидел перед собой, была невысокого роста, худенькой, как подросток, и очень-очень бледной: в её миловидном лице, как показалось Вадиму, не было ни кровинки. Особенно поразили Вадима глаза девушки – большие и ярко-синие, как у куклы; таких глаз он раньше не видел никогда.
- Здравствуйте, - кивнул он. – Вы что-то хотели?
Девушка, было, замялась, но тут же взяла себя в руки и спросила:
- А как вы стали писателем? Это трудно - писать?
Вадим растерялся: ничего себе вопросы! Ну и как на них отвечать?
- Знаете… как вам сказать… В двух словах не расскажешь, а…
- А я не тороплюсь, - рассмеялась девушка. – Хотя… может быть, вы куда-то спешите?
- Да, в общем-то… нет, - вдруг смутился Вадим. – Не сказать, чтобы очень…
«Что ты мямлишь, мямля? – обозлился он на самого себя. – Такая девчонка! А глаза какие!»
- Ну, тогда извините, - вздохнула девушка и, уступая Вадиму дорогу, сделала шаг в сторону.
- Нет, нет: я не спешу! – засуетился Вадим, едва удержавшись от желания схватить незнакомку за руку. – Я сегодня… свободен.
- Только сегодня? – игриво стрельнула глазами девушка. – А завтра?
- Ну… по обстоятельствам, - с трудом подавив охватившее его волнение, сдержанно ответил Вадим.
А по себя подумал: «Только бы не ушла! Господи, только бы не ушла!»
- Тогда – поговорим? – улыбнулась девушка.
- Конечно, поговорим! – заулыбался и Вадим…
Так он познакомился с Ольгой – Олей, Олюшкой, Оленёнком – своей первой и, как ему казалось, настоящей любовью. Любовь эта закружила, закрутила, околдовала Вадима: никогда до встречи с Ольгой он не переживал такого взлёта чувств к женщине – не встречались на его ещё коротком жизненном пути женщины, подобные Ольге. Другие – да, были, хотя и не много, можно по пальцам пересчитать: деревенским увальнем Вадим и в студенческие годы не был, а теперь, повзрослев, считал, что разбираться в женщинах научился достаточно хорошо. Однако эта девушка была какой-то особенной…
Помимо всего прочего, сблизил молодых людей и интерес к литературе, в которой Ольга разбиралась довольно неплохо; в новой своей знакомой Вадим впервые нашёл достойного собеседника - в отличие от былых своих подружек (прежние его девушки были, как на подбор, другого склада ума, и разговаривать с ними о высоких материях не было ни желания, ни необходимости: всё решалось гораздо проще и к обоюдному удовольствию…).
Однако в первые недели их знакомства глубина познаний Ольги в области литературы интересовала Вадима меньше всего: со всей страстью молодого человека, наконец-то ощутившего себя настоящим мужчиной, он отдавался другим утехам – более чувственным. И этого ему в общении с Ольгой на первых порах хватало вполне…
Спустя пару месяцев Вадим, влюбившийся в Ольгу, что называется, по уши, стал подумывать о женитьбе.
«А почему бы и нет? – думал он, прибираясь в своей комнате после ухода подруги (квартиру на случай неожиданного приезда Кондратьева Вадим всегда содержал в идеальном порядке). – Где я ещё такую девчонку… женщину найду? Да и зачем искать, если вот она, Оля - рядом? Женюсь – и всё! Только бы надо её сначала родителям показать: вдруг не понравится? Хотя – почему не понравится? Понравится. Не может не понравиться!.. А если и не понравится, не им же с ней, в конце-то концов, жить!..» 
Но вот так, сразу предлагать Ольге руку и сердце Вадим не решился, а начал издалека.
- Оль, ты куда летом собираешься? – спросил он следующим же вечером, едва Ольга переступила порог квартиры.
Вопрос застал Ольгу врасплох. Она посмотрела на Вадима непонимающе и, как ему показалось, даже с испугом. 
- В смысле? – переспросила она, снимая мокрый плащ: дождь в Твери лил, не переставая, третий день.
- Ну, отдыхать летом куда поедешь?
- Отдыхать? – снова переспросила Ольга, скидывая с ног промокшие кроссовки. – Ты смотри, опять все джинсы грязью забрызгала! И когда у вас во дворе эту долбаную траншею зароют?
- Зароют, зароют, - усмехнулся Вадим. – Власть сменят – и сразу зароют. В тот же день.
- Значит, никогда, - проходя мимо Вадима в комнату и вопреки установившемуся ритуалу встречи почему-то не чмокнув его в щёку, кивнула Ольга. – Чайник горячий?
- Горячий, горячий, - пытаясь обнять подругу, ответил Вадим. – Так что про лето?
- Подожди, я мокрая вся; дай в себя придти… - отстранилась от его объятий Ольга; с размаху плюхнувшись в кресло, переспросила: – Так ты о чём, Вадик?
- Я, Оль, про лето… - начал, было, объяснять Вадим, удивляясь необычной бестолковости Ольги: до сих пор они понимали друг друга с полуслова.
- Да какое лето? – вдруг вспыхнула Ольга. – Лето! Отдых! Это у тебя, дорогой мой, может быть отдых или… как их там… каникулы. А у меня нет: работаю я…
И почему-то отвела глаза.
- А отпуск? – потерянно спросил Вадим, понимая, что все его планы на знакомство Ольги с родителями рушатся, как хилый шалаш на сильном ветру. – Отпуск у тебя когда?
Ольга криво усмехнулась.
- Когда дадут, - бросила она сквозь зубы.
- А когда дадут? – чувствуя, что его вопросы Ольге почему-то неприятны, всё же переспросил Вадим.
- Когда, когда… - буркнула Ольга. – Откуда я знаю? Лучше кофе сделай. Или чаю: замёрзла я, знобит что-то…
Вадим, ругая себя за невнимательность, кинулся на кухню подогревать чайник.
«И чего пристал, придурок? – думал он, ломая в спешке спички. – Может, она и вправду простудилась, а я с вопросами…»
«А что такого, собственно говоря, я спросил? – недоумевал он. – С чего это она разозлилась-то так? Что отпуск летом не дают? Ну, и не дают: не всем же отпуска летом дают, кому-то и работать надо…»
И вдруг подумал, что толком даже не знает, где Ольга работает; помнится, говорила, что на какой-то фабрике, неподалёку от дома - от её дома. А что это за фабрика? Кем Ольга там работает? И где он, её дом?
И куда она иногда пропадает – порой на несколько дней, а то и на целую неделю? И отсутствие своё объясняет неохотно и как-то смутно: то – работой в две смены, то командировкой…
Ничего-то он о ней, оказывается, не знает - ни-че-го…
Хорош гусь, ничего не скажешь: жениться, понимаешь, надумал, а невеста – сплошная тайна!
«Ну, ничего: мало-помалу разузнаю, - успокоил он себя. – А вообще… как-то странно всё это: она про меня всё знает, а я про неё…»
Вадим налил большую кружку крепкого кофе и отнёс её в комнату. Ольга схватила кружку двумя руками и, обжигаясь, стала отпивать из неё маленькими жадными глотками. Руки её дрожали, а зубы дробно стучали по краям кружки, едва Ольга касалась её бескров-ными губами.
Вадим обеспокоился уже всерьёз.
- Ты такая бледная, Оль… Может, у тебя температура? Давай я градусник поищу, а?
- Не надо градусник… - Ольга замотала головой. – Нет у меня температуры: это другое заболевание, ты не знаешь…
- Ну, давай я в аптеку сбегаю, куплю, что надо! Ты только скажи, что…
- В вашей аптеке такого лекарства нет… - Ольга отдала Вадиму пустую кружку и от-кинулась на высокую спинку кресла. – Боже, зачем я сюда приехала…
Вадим опустился перед креслом на колени и взял Ольгу за руки; руки девушки были ледяными…
- Ты скажи, куда съездить – я съезжу, - сказал он. – Или давай «скорую» вызовем; а, Оль?
- Не надо «скорую», - испуганно стрельнув глазами и забиваясь в угол кресла, тихо сказала Ольга. – И ехать никуда не надо: тебе это лекарство всё равно не дадут…
- Почему? – удивился Вадим.
- У меня рецепта нет, - через силу сказала Ольга. – Его без рецепта не… продают...
Она замолчала и с минуту сидела с закрытыми глазами, а потом вдруг открыла их и обожгла Вадима таким пронзительным и жёстким взглядом, от которого Вадиму почему-то стало холодно.
И так же жёстко спросила:
- У тебя деньги есть?
- Есть, - кивнул Вадим. – Вчера зарплату дали. Сколько надо?
- Рублей триста, - с облегчением выдохнула Ольга. – А лучше – пятьсот.
- Лекарство такое дорогое?
- Дорогое, - непонятно усмехнулась Ольга. - Разве это – дорогое? И дороже бывают…
- Я сейчас принесу.
Кошелёк с невеликой аспирантской зарплатой лежал в куртке. Вадим вышел в прихожую, а когда вернулся назад, Ольга уже стояла возле зеркала и причёсывалась, нервно раздирая расчёской спутанные и ещё не успевшие высохнуть волосы.
- Давай я с тобой поеду, - предложил он, протягивая Ольге деньги. – А, Оль? Как же ты одна доберёшься?
- Нет, не надо, - не оборачиваясь к нему, бросила Ольга. – Не волнуйся за меня: всё будет нормально. И не провожай…
Она выхватила из его рук старательно расправленные Вадимом сотенные купюры, чмокнула его в щёку – вернее, ткнулась в неё холодным, как у собаки, носом, - напялила мокрые кроссовки и, схватив с вешалки плащ, опрометью выскочила из квартиры, с треском захлопнув за собою дверь и оставив стоять оторопевшего от такой неожиданной прыти Вадима в полутёмной прихожей.
- Ничего не понимаю, - пробормотал он, тупо глядя на дверь. – Чертовщина какая-то…




Глава 11


Ли Сун говорил по-русски чисто, почти без акцента, и если бы не видеть его узкоглазой физиономии с оттопыренными ушами, то, пожалуй, и акцент этот можно было бы списать на какой-нибудь незначительный дефект речи обычного русского мужика.
- Хорошо получилось, очень хорошо! – Ли вертел в руках книжку, одобрительно кивая коротко стриженой головой. – Думаю, спрос будет, хороший спрос! Надо бы и ту, что я в феврале забирал, допечатать: большой на неё спрос, очень большой! Так допечатаешь?
- Туфту не гоним… - буркнул хозяин кабинета, наливая в пиалы зелёный чай. – Сколько допечатать?
Китаец пожал плечами.
- Тысяч пятьдесят - шестьдесят; больше пока не надо.
- Ты точно говори – пятьдесят или шестьдесят? Я тебе и сто могу, только деньги вези…
- Будут деньги, будут! – закивал головой китаец. – Когда я тебя обманывал?
- Сейчас-то привёз?
- Привёз, привёз! За эту, - он кивнул на книгу, которую держал в руках, - привёз. А за дополнительный тираж той привезу потом, когда за ним приеду.
- Ну, молодец… На границе-то как, без проблем?
Ли Сун беззвучно рассмеялся.
- Да какая граница, дружище? Один цирик с ружьём на три километра Гоби, да и тот спит! Ха-ха-ха! Граница! Не смеши…
- Что, так просто?
- А поедем со мной, сам посмотришь, – Ли Сун поставил пиалу на стол. – Заодно и страну нашу посмотришь, у меня погостишь. Ты же у нас, кажется, ещё не был?
- Спасибо, Ли, но нет: мне и Монголии хватит – во, по горло!
И, чтобы не обидеть собеседника, добавил:
- Домой хочу, Ли, в Россию… А это, - хозяин кабинета кивнул на виднеющиеся из окна сопки, - осточертело всё - видеть не могу…
- Так съезди, – пожал плечами китаец. – Тебя что - не пускают?
- Не пускают, Ли, не пускают, - хозяин кабинета усмехнулся. - Грехи мои тяжкие не пускают.
Китаец пристально посмотрел на собеседника и спросил с нескрываемым сочувствием:
- Думаешь, что всё ещё?..
Тот обернулся, и они несколько секунд понимающе смотрели друг другу в глаза. Потом хозяин кабинета вздохнул и едва слышно ответил:
- Чувствую…

Ночь после разговора с Максимычем Игорь провёл без сна: мрачные перспективы  ближайшего будущего, умело и ярко обрисованные Игорю старым рецидивистом, к спокойному сну никак не располагали, тем более что опытному в таких делах Максимычу он почему-то поверил во всём и безоговорочно. Кроме того, Игорь сильно переживал и за Колю Суздальцева, и за всех остальных ребят, оставшихся в тайге на так называемой стройке.
«И ведь не узнаешь, что там и как, - думал он, тоскливо и безотрывно глядя на зарешёченное окно камеры, за которым не было видно ничего, кроме чёрного, как дёготь, неба. – Поехали туда менты, не поехали… Успели накрыть эту шайку, не успели… И главное - Коля: в больницу его сразу отвезли или на месте помощь оказали? Кто? А должен ли в отряде омоновцев быть врач? Наверное, должен: вдруг кого ранят?.. И документы мои там остались: как теперь их вернуть? Да и деньги заработанные – тоже не мешало бы…» 
Утром Игоря вывели из камеры, ничего не объясняя, посадили в милицейский «уазик» и в сопровождении всего лишь одного милиционера доставили в управление, прямо в кабинет генерала.
- Садись, солдат, и смотри, - сказал генерал, протягивая Игорю пачку больших фотографий. – Узнаёшь? 
Снимки были сделаны с высоты примерно в километр: Игорь, не раз прыгавший с парашютом, определил это без труда. И так же, без труда, узнал он и ставшую ему ненавистной «стройку века», хотя в таком необычном ракурсе видел её впервые.
- Вот это – контора, это – наши бараки, - торкая пальцем в одну из фотографий, начал рассказывать он. – Вот здесь, на площадке, техника стоит: трактора, бульдозер, «фишки»…
- Что за фишки? – спросил генерал.
- Это, товарищ генерал, машины для погрузки и доставки леса так называют, - пояснил подполковник в сером камуфляже, вошедший в кабинет вслед за Игорем вместе с майором в такой же форме. – Такой, знаете, хитрый аппарат: сам нагружает, сам везёт и сам же разгружает. И отдельного крана не надо…
- Ну, понятно, - генерал махнул рукой, останавливая объяснения подполковника; положив руку на плечо Игоря, поторопил. – Давай дальше солдат: время не ждёт! Чего молчишь?
- Странно… - задумчиво сказал Игорь. – Чего-то я, товарищ генерал, здесь не вижу…
- Чего ты не видишь? – удивился генерал. - Тут всё как на ладони: я без очков – и то всё вижу! Может, у тебя со зрением что?
- Зрение у меня в порядке, - возразил Игорь. - Я не о том…
- А о чём?
- Чего-то тут… не хватает…
- Как это? – усмехнулся подполковник. – Барак, что ли, за ночь украли? Я сам всё это снимал, пропустить ничего не мог!
- Когда снимали? – спросил Игорь.
Подполковник ткнул пальцем в нижний правый угол фотографии.
- Видишь, время стоит? Вчера, в шестнадцать тридцать.
- Ты же, солдат, к нам перед обедом пришёл, - напомнил Игорю генерал. – Пока с тобой… гм… разбирались, пока вертолёт готовили…
- Вот! – воскликнул Игорь, указывая на квадратную площадку возле конторы. – Вот! Вот чего здесь нет - вертолёта!
- Да не было там никакого вертолёта! – возмутился подполковник. - Я что, слепой?
- Подожди, Сергей Сергеич! Не горячись. – вмешался в спор генерал. – У вас что, солдат, вертолёт был?
- Был, - кивнул Игорь и снова ткнул пальцем в фотографию. – Вот здесь стоял. Ми-шесть.
Он поднял глаза на генерала и добавил:
- Мы с ребятами так и думали, что он в порядке, а козлы эти нам: неисправен, неисправен! Сволочи…
- А вертолёт, значит, в порядке оказался, - кивнул генерал.
- Интересно, откуда он у них? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил майор.
- Ясно, откуда, - усмехнулся подполковник. – Страна у нас такая… интересная : всё покупается, всё продаётся…
- Интерес ваш, товарищи офицеры, сейчас должен заключаться не в этом! – сказал генерал таким тоном, что подполковник с майором подтянулись, а Игорю невольно захотелось встать перед генералом навытяжку. – А в том, чтобы выяснить, куда этот вертолёт подевался! И когда. И кто на нём улетел! 
- Начальство наше на нём улетело, товарищ генерал, - тихо сказал Игорь. – Узнали, видно, что я сбежал, - и драпать…
На несколько секунд в кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь тиканьем огромного маятника красивых напольных часов в лакированном деревянном корпусе. Потом генерал тихо сказал:
- Боюсь, что ты, солдат, прав: поймать тебя они не сумели… или не успели… вот и рванули оттуда, благо было на чём… И ищи их теперь…
- Найдём, товарищ генерал, - сказал подполковник. – Если надо, ракетчиков запросим: у них локаторы мощные, без проблем любую цель могут засечь.
- Действуйте! – кивнул генерал и, когда офицеры вышли из кабинета, повернулся к Игорю.
- Ну, спасибо, солдат! – сказал он, но руки Игорю – против его ожидания - почему-то не протянул. - За помощь, за содействие. Молодец, что про вертолёт вспомнил: вертолёт – не иголка, его в гараж не спрячешь. Так что, думаю, найдём этих… гавриков.
- А со мной – как? – спросил Игорь. – Мне что, обратно в камеру?
- Ну-у, брат! – генерал развёл руками. – А ты как думал? Натворил, понимаешь, дел, а теперь что – на курорт тебя за это? За помощь, конечно, спасибо, но…
- Да не убивал я никого! – крикнул Игорь.
- … но закон есть закон, - будто не слыша Игоря, закончил генерал. – Да ты не переживай, солдат: следствие разберётся, а суд у нас справедливый.
- И долго ваше следствие будет разбираться? – не выдержав, вспылил Игорь. – Долго мне ещё на нарах париться? Меня дома ждут: я там три с лишним года не был!
Глаза генерала вдруг стали холодными, а широкое, почти добродушное до того лицо, разом закаменело.
- Меня тоже дома ждут, - сказал он. – И дождутся. Уже вечером. И знаешь почему? Потому что я законов не нарушал.
- Я тоже не нарушал, - заново теряя появившуюся, было, надежду, тихо сказал Игорь.
- Вот я и говорю: следствие разберётся, - кивнул генерал и, нажав на письменном столе кнопку звонка, приказал моментально появившемуся в дверях пожилому толстому сержанту: - Уведите!
- Куда его, товарищ генерал? – спросил сержант.
- Как куда? – нахмурился генерал. – Туда же, откуда привезли.
- Есть! – козырнул сержант и, повернувшись к Игорю, скомандовал: - Руки за спину! Вперёд!
«Сволочи! – задыхаясь от обиды, думал Игорь, шагая впереди сержанта по длинным запутанным коридорам управления. – Менты поганые! Использовали, пока нужен был, да и… плюнули. В душу плюнули! Нет, прав Максимыч, прав: нельзя ментам верить - никогда и ни за что! Им лишь бы дело закрыть да отчитаться, а виноват, не виноват – это им до лампочки. Как Максимыч сказал: без разницы… И что мне теперь – опять в эту вонючую камеру, к уркам этим? И ждать, пока в тюрьму посадят? Да ни за что! Бежать надо, бежать! А там… будь что будет!»
Игорь ещё вчера, после разговора с Максимычем, немного поразмыслив, прекрасно понял, к чему незаметно пытается склонить его старый хрыч, пугая неопытного, как он, видимо, думал, в этих вопросах парня неотвратимостью реального срока. Но Игорь не вчера родился, и не позавчера; кое-что в жизни за свои двадцать четыре года он повидал и многое научился понимать уже достаточно хорошо, так что запудрить ему мозги было совсем не просто. Поэтому то, что Максимыч, которому, как шепнул Игорю сосед по нарам, грозил ну очень солидный срок, задумал побег, а его, Игоря, хочет привлечь к этому делу только заради собственного интереса, а уж никак не из жалости к случайно попавшему в милицейскую мясорубку мальчишке, никаких сомнений у Игоря не вызывало.
«Максимыч, лис этот старый, на всё пойдёт, чтобы сбежать, - думал Игорь ещё ночью, сразу после их разговора. – Именно потому, что старый, и пойдёт: если его посадят, то назад он уже по возрасту не выйдет – просто не доживёт, вот и всё. А как из СИЗО бежать? Замки, охрана… Наверно, есть у него какой-то план, есть: иначе не стал бы он мне про побег намекать… Только, думаю, без крови здесь точно не обойдётся. А мне это надо?»
И сейчас, спускаясь по широкой лестнице к выходу из управления, Игорь вспомнил все свои ночные размышления, пережил их заново и принял окончательное решение: да, надо бежать! Но не на пару с Максимычем и не из СИЗО, а сейчас, немедленно, потому что сама мысль о возвращении в вонючую камеру была для Игоря просто неприемлема.
На улице, высушив перед входом в управление оставшиеся после ночного дождя лужи, вовсю светило солнце. Невдалеке, на автобусной остановке, громко смеялись какие-то девчонки, а возле урны, деля добычу, в ворохе шелухи от семечек дрались воробьи…
Игорь смотрел на эту шумную, разноцветную суету так, как будто видел всё это впервые в жизни. Впрочем, почти так оно и было: что он вообще-то видел за последние три с лишним года кроме Афганистана, тайги и вот теперь – тёмной камеры в СИЗО, в которую ему предстояло вернуться уже через какие-нибудь двадцать минут? Да ничего… А здесь вокруг во всём многообразии кипела жизнь, и добровольно променять её на что-то другое – мрачное, страшное, безысходное – было бы просто глупо. Тем более если знать, что ты абсолютно ни в чём не виноват…
Из СИЗО в управление Игоря везли на «уазике», посадив в заднее отделение кузова с не открывающейся изнутри дверью. Если его опять повезут таким же образом, то убежать ему не удастся.
«Сейчас подойдём к машине, и я этого сержанта вырублю, - решил Игорь, спускаясь по бетонным ступенькам крыльца. – И рвану куда глаза глядят, в какой-нибудь переулок. Только бы поблизости больше никого из ментов не было, тем более – с оружием: пристрелят как собаку, и поминай как звали… Рискованно, конечно, но другого шанса может и не быть. И всё равно – лучше сейчас, чем с Максимычем…»
Уже мысленно прорепетировав свои действия, Игорь вдруг увидел, что никакого «уазика» на улице не было. Он обернулся и растерянно посмотрел на хмурого сержанта, который шёл следом, прижимая пухлую ладонь к не менее пухлой щеке.
- Куда идти-то?
- Иди, иди! – невнятно промычал сержант. – Вон «жигуль» стоит, видишь? С комфортом поедешь, как фон-барон…
«Ну, тогда подождём, - подумал Игорь. – Может, и не надо будет сержанта этого вырубать – как-нибудь по-другому выкручусь. Да и жалко его по морде бить: у него, видно, и так зубы болят – спасу нет: вон как его перекосило…»
- Рядом садись, - буркнул сержант, кивнув Игорю на переднее сиденье. – Да смотри не рыпайся: от меня ещё никто не убегал!
- Да я и не собираюсь, - пожал плечами Игорь, с опаской оглядываясь на крыльцо, по которому он только что спустился: там уже стояла группа вооружённых автоматами омо-новцев.
«Это, наверно, те, что на нашу стройку полетят, - подумал он. – Что-то больно долго собираются… Эх, знать бы, как там Колька! Не опоздали бы…»
- Ну, поехали с Богом, - с трудом поместив своё необъятное тело между спинкой сиденья и рулём, сказал сержант и мягко тронул машину.
«С Богом, с Богом, - повторил про себя Игорь. – С Богом…»
И вдруг, помимо воли, начал молиться, хотя раньше никогда этого не делал.
«Господи, помоги! Господи, спаси и сохрани! Господи, помоги!» – как заведенный повторял он единственные помнившиеся ему слова молитв, слышанных им когда-то в детстве от бабушки, при этом мысленно осеняя себя крестом и в то же время лихорадочно соображая, как быстро придумать и осуществить план побега.
Сержант не обращал на Игоря никакого внимания: время от времени постанывая, он одной рукой крутил руль, а другой неотрывно держался за щёку. Наконец, не выдержав, он свернул к тротуару и остановился.
- Ты вот что… - промычал он. – Дай-ка руку…
- Зачем? – удивился Игорь. – Помочь надо, что ли?
- Помочь, помочь, - закивал сержант, кривясь от боли. – Руку… вот… на руль положи…
Игорь послушно положил руку на рулевое колесо, и сержант моментально защёлкнул на её запястье кольцо наручников; как и когда сержант успел их достать, Игорь даже не заметил.
- А ключик – вот, - сержант показал маленький ключ, повертел его перед носом Игоря и опустил в правый карман поношенного кителя; усмехнулся с издёвкой: – Тебе не дам: у меня… ох, мать!.. целее будет…
Он похлопал себя по карману и ухмыльнулся:
- Так что… посиди, посмотри на жизнь… долго теперь… не увидишь…  А я… в аптеку…
Игорю едва сдержался, чтобы не двинуть сержанта свободной правой рукой по толстой, лоснящейся то ли от пота, то ли от жира, ухмыляющейся роже: жалость к сержанту испарилась, будто её никогда и не было, а вместо неё в его душе вспыхнула такая ненависть, какую до этого Игорь испытывал только на войне.
Наверно, ненависть эта отразилась в его глазах, потому что сержант вдруг разозлился и больно ткнул Игорю под рёбра своим здоровенным кулаком.
- Сиди и не рыпайся! – злобно, как взбесившийся бык, промычал он и снова похлопал по карману кителя. – Вот ты где у меня, вот!
Выбравшись из машины, он захлопнул дверцу и направился к аптеке, возле которой они остановились. На пороге сержант обернулся и погрозил кулаком, но Игорь этого уже не видел – не мог видеть, потому что как завороженный, затаив дыхание, смотрел на маленький ключик, лежавший на водительском сиденье.
- Карманы надо зашивать, дядя, - пробормотал он.
Освободить руку оказалось делом пяти секунд, а ещё через три секунды Игорь выбрался из машины, зачем-то аккуратно прикрыл дверь и, пройдя с десяток метров по широкому, заполненному людьми тротуару, свернул под какую-то арку, в первый попавшийся на его пути двор.
«Господи, благодарю Тебя! Господи, благодарю Тебя! Господи, благодарю Тебя!» - без остановки повторял он, петляя по незнакомым переулкам и дворам и стараясь двигаться так, чтобы солнце всё время находилось за его спиной...
К вечеру Игорю удалось выбраться из города, и уже в сумерках он добрался до товарной станции – той самой, на которую вчера и приехал.
«Менты, скорее всего, подумают, что я домой ломанулся, - думал он, прячась за огромными контейнерами, которыми была заставлена площадке рядом с железной дорогой. - В том направлении и ловить меня будут. И поймают… И тогда уж точно тюрьма мне обеспечена. А дома и вообще появляться нельзя: сразу повяжут – не успею и Ивана с Машей обнять… Нет, надо как-то по-другому, иначе как-то из этой передряги надо выбираться, выпутываться…»
И, после недолгих размышлений (на долгие у Игоря не было времени: милиция вполне могла нагрянуть и сюда, на товарную станцию) приняв решение, он где-то около полуночи незаметно запрыгнул на платформу замедлившего ход товарного состава, идущего на восток. 
 «Знать, судьба у меня теперь такая – на товарняках ездить, - думал он, прижимаясь к переднему борту платформы, чтобы хоть как-то укрыться от пронизывающего до костей ветра. – Ну, что ж делать: от судьбы не уйдёшь… А назад пути нет: всё! Нет у меня пути назад. И вряд ли будет…»
Так началась не новая, но другая жизнь Игоря Тарасова…


Глава 12


В конце больничного коридора, возле палаты, в которой, как теперь знал Сергей, лежал Витька, возникла какая-то непонятная суета: фигуры в белых халатах вдруг задвигались, засуетились, толкаясь и мешая друг другу. Из приоткрытой двери палаты раздался негромкий мужской голос, резко прозвучавший в устоявшейся, сонной тишине больницы. Где-то в другом, дальнем конце коридора хлопнула дверь, и мимо Сергея, бесшумно скользя по блестящему линолеуму мягкими домашними тапочками без задников и прижимая к груди пухлую кислородную подушку, пробежала молоденькая коротко стриженая медсестра.
- Ну, дострелялись, клоуны, - пробормотал сидящий на диване рядом с Сергеем Фоменко. – Правду говорят: заставь дурака…
Сергей, не дослушав следователя, встал и быстрым шагом пошёл за медсестрой, но возле палаты путь ему преградил врач – худощавый мужчина лет пятидесяти; он был на полголовы ниже Сергея, и смотрел на него снизу вверх – смотрел строго и, как показалось Сергею, подчёркнуто холодно.
- Вам туда нельзя, - тихо сказал он. – Во всяком случае - пока…
Сергей, словно ища поддержки, растерянно посмотрел по сторонам; но люди, толпившиеся возле двери в палату, стояли молча, напряжённо прислушиваясь к тому, что происходило за дверью. И лишь двое или трое из них сочувственно посмотрели на Сергея.
«Хорошо, что глаз не прячут, - подумал Сергей. – И то ладно…»
- Вы – Виктор Васильевич? – спросил он преградившего ему путь врача.
- Нет, Виктор Васильич сейчас в палате, - ответил врач. – А моя фамилия Смирнов; я – врач «скорой помощи».
Сергей нетерпеливо преступил с ноги на ногу.
- А когда освободится Виктор Васильич? – спросил он, обращаясь ко всем одновременно. Кое-кто из стоящих под взглядом Сергея неуверенно пожал плечами, но ответил ему опять же Смирнов:
- Трудно сказать; надеюсь, скоро…
И от этих слов Сергей почему-то похолодел.
«Лучше бы не спрашивал», - подумал он с сожалением.
- Вы пока посидите на диванчике, - посоветовал ему Смирнов. – Вас пригласят…
Сергей кивнул и поплёлся обратно к дивану. Фоменко куда-то ушёл, но Сергею сейчас было не до него. Он сел, вытянув в проход ноги, прикрыл глаза и постарался хотя бы немного расслабиться.
«Да-а, выдался денёк, - подумал он. – То гонка эта бешеная, то стрельба не понять в кого. И с Витькой что-то врачи темнят… Всё как в плохом боевике…»
- Разрешите?
Сергей с усилием открыл глаза. Перед ним стоял представительный мужчина в больших очках и в накинутом на широкие плечи коротком белом халате; халатик был ему настолько мал, что показался Сергею какой-то куцей пелериной, кем-то напяленной на мужчину ради шутки.
- Разрешите? – повторил мужчина и, когда Сергей кивнул, тяжело опустился на жалобно заскрипевший диван.
- Боков, Георгий Палыч, - представился он Сергею. – Глава администрации района.
«О, большая шишка, – подумал Сергей, пожимая протянутую руку. – Наделал Витька шума… Или это из-за стрельбы?»
- Вы ведь из Пскова? – спросил Боков.
Сергей молча кивнул.
- Хорошо, что приехали, - кивнул и Боков. – Виктор Станиславыч очень вас ждал… ждёт: как только в сознание придёт, так первым делом и спрашивает: «Сергей приехал?» Мы даже посты милицейские выставили, чтобы вас перехватить. Встретили вас?
- Да, встретили, - ответил Сергей. – Спасибо.
- Мы ведь не знали, приедете вы или нет, - сказал Боков. – Знали, что Тарасов телеграмму вам послал, а дошла она, не дошла… Потом - пока ваш телефон через справочную разыскивали, да пока дозвониться пытались… А он, - Боков кивнул в сторону палаты, в которой лежал Виктор, - как только очнётся, так сразу: «Приехал?» А что ему ответить? Телефон-то не отвечал…
- Я выехал сразу же, как только получил телеграмму, - объяснил Сергей. – А кроме меня, некому было ответить: я один живу… А в мобильнике у Виктора не догадались номер моего телефона посмотреть?
Боков усмехнулся.
- От его мобильника, Сергей Васильич, одни кнопочки остались. Врассыпную. Так по всей веранде и лежат…
- Вы там были? – напрягся Сергей.
- Был, - кивнул Боков. – Та ещё картина…
Он устало откинулся на спинку дивана и тихо добавил:
- И у кого только рука поднялась? Ублюдки!
«Если б знать… - подумал Сергей. –Знал бы - удавил!»
Помолчали. Потом Боков сказал успокаивающе:
- Вы не сомневайтесь, Сергей Васильич: у нас, конечно, не столичная клиника, но доктора хорошие. Отличные, можно сказать, доктора. И делают всё, что могут. Операция, насколько мне известно, прошла удачно, и крови для переливания в больнице достаточно. А если надо будет, то мы моментом доноров доставим: машины по домам разошлём, всех привезём, у кого группа крови подходит. А люди… люди у нас в помощи не откажут: такие вот у нас, Сергей Васильич, в районе люди…
Сергей посмотрел на Бокова с благодарностью.
«Вот, казалось бы, ему-то, главе района, какое до Витьки дело? – подумал он. – Ладно, был бы кто-то свой, местный, да не из простых… А Витька – кто ему? Всем им? Брат, сват? Близкий родственник? А он, видишь, примчался и торчит тут. Да ещё и посты приказал выставить, чтобы меня встретить…»
И спросил – не из любопытства, а чтобы не молчать, не показаться неблагодарным:
- Вы сказали, что операция прошла удачно. А кто её делал? Виктор Васильич?
- Нет, Виктор Васильич – офтальмолог, а не хирург, - покачал головой Боков. – От Бога врач, и организатор отличный; потому главврачом его и назначили. А оперировал вашего друга Борис Владимирович; вон он, - Боков кивнул в сторону палаты, - с сестричкой разговаривает…
Сергей проследил за его взглядом и увидел врача, который недавно не пустил его в палату к Виктору.
- Смирнов? – удивился Сергей. – Так он же, кажется, врач «скорой»? У вас что, штатных хирургов нет?
Боков как-то странно ухмыльнулся, а потом, наклонившись к самому уху Сергея, тихо сказал:
- Почему же нет? Есть, и отличные, скажу вам, хирурги: Татьяна Вячеславовна, Борис Юрьевич… Такие, бывает, операции проводят – ой-ёй-ёй! В области потом удивляются… А что касается сегодняшнего…
Он посмотрел на наручные часы и поправился:
- …вчерашнего случая, так Бориса Владимирыча наши же хирурги и попросили. А сами ему ассистировали.
- Почему? – снова удивился Сергей.
- Ну… как вам сказать… - на мгновение замялся Боков. – Тут такое дело, Сергей Васильич… Это сейчас Борис Владимирович на «скорой» работает; впрочем, он на ней и с самого начала работал – с тех пор как в Медянск приехал. А раньше он хирургом был. Военным.
- А почему же на «скорой» работает? – спросил Сергей, а про себя с сомнением подумал: «Скорее всего, за пьянку откуда-нибудь выгнали, из какого-нибудь военного госпиталя. Вот он и махнул сюда, в глубинку, где всегда врачей не хватает… Нет, что-то не сходится: ведь его сами же хирурги попросили…»
Боков, словно прочтя в глазах Сергея сомнение, вздохнул.
- Да просто здесь всё, - объяснил он. – Просто Борис Владимирыч в Афганистане не один год был, а потом – в Ташкентском госпитале. И пули в таком количестве, в каком…
Он вдруг запнулся, бросил короткий настороженный взгляд на Сергея, – не сказал ли лишнего? - продолжил:
- …пули вытаскивать – это по его части; вот он все их и вытащил. Говорят, очень аккуратно…
Сергей вновь перевёл взгляд на дверь палаты, возле которой только что стоял Смирнов, но доктора там уже не было: сильно прихрамывая на правую ногу, он шёл по коридору куда-то вглубь больницы.
Боков проследил за взглядом Сергея и вздохнул.
- Вот потому он и не стал у нас хирургом работать, - сказал он. – Нога у него сильно искалечена – там, на войне; а возле стола со скальпелем по несколько часов стоять… это, Сергей Васильич, здоровые ноги надо иметь. Вот он на «скорой» и работает, наравне с фельдшерами, хотя и не простой человек.
- Что значит – не простой? – спросил Сергей.
Боков усмехнулся и почему-то снова вздохнул.
- Простые люди, Сергей Васильич, Героями редко бывают…
- Какими героями? – не понял Сергей.
- Советского Союза…
У Сергея на мгновения захлестнуло дыхание; ему вдруг по-мальчишески нестерпимо захотелось вскочить с диванчика и броситься вслед за Смирновым, чтобы….
Чтобы - что? Поблагодарить? Сказать какие-то слова – тёплые и добрые? Или просто обнять – крепко-крепко, как обнимают только самых дорогих людей - любимых, детей, друзей? Или просто шепнуть на ухо: «А мы с Витькой тоже там были…»
Но он пересилил себя и остался сидеть, однако не удержался, чтобы восторженно не покачать головой.
- Успеете ещё, поблагодарите, - тихо сказал Боков. И вздохнул: – Сейчас пока не это главное…
Из глубины больничного коридора появилась медсестра – та, что недавно пробегала мимо Сергея с кислородной подушкой. На секунду задержавшись возле дверей больничной палаты, она что-то тихо спросила у стоявших там врачей, а потом направилась к дивану, на котором сидели Сергей и Боков.
«Это за мной», - почему-то подумал Сергей и напрягся.
- Что, Сашенька? – спросил Боков.
- Здрасьте, Георгий Палыч, - кивнула ему медсестра. – Я не к вам: мне Симонов нужен. Это вы? – спросила она, переводя взгляд на Сергея.
- Да, - вставая, выдавил из себя Сергей вдруг осипшим голосом.
- Пойдёмте: вас Виктор Васильич к себе просит, - сказала медсестра и, не дожидаясь ответа, повернулась и пошла по коридору.
- Удачи! – пожелал вслед ему Боков.
- Спасибо, - буркнул Сергей, не оборачиваясь.
«Она в этих шлёпанцах, как на лыжах, - думал он, с трудом поспевая вслед за шустрой медсестрой. – И не угонишься… Спортсменка, что ли?»
В конце коридора они свернули направо, потом налево, поднялись по широкой лестнице на второй этаж и оказались перед дверью, обитой новеньким коричневым дерматином. Медсестра без стука распахнула дверь и остановилась на пороге.
- Вот, привела, , - доложила она и тут же, отступив в сторону, кивнула Сергею: - Про-ходите…
- Спасибо, голубушка, - услышал Сергей негромкий сипловатый голос из глубины кабинета. – Спасибо, родная…
«Интересные у них здесь взаимоотношения, - несмотря на всю серьёзность ситуации, успел удивиться Сергей. – Глава администрации медсестру по имени знает, а та с ним, как с равным – запросто, без всякого подобострастия; в кабинет к главврачу – без стука, а он ей – «голубушка», «родная»… Живут же люди! А у нас в городе…»
Главврач – спокойный, выше среднего роста и лет на десять старше Сергея мужчина – кивнул на мягкий стул возле стола и, когда Сергей сел, сказал:
- Не стану скрывать: положение тяжёлое. Крайне. Однако надежда есть, и прежде всего – на силы самого Виктора Станиславовича. Мы со своей стороны сделали всё, что могли. И сейчас делаем. И, разумеется, будем делать. До конца будем бороться. Так сказать, до упора… Но надо, чтобы и ваш друг боролся. Сам. Правда, физических сил для этого у него сейчас немного, зато воля… воля у него, доложу я вам, потрясающая. Просто потрясающая…
Он умолк и устало откинулся на высокую, на полметра выше его головы, спинку ши-рокого кресла.
- Честно говоря, давно я таких людей не встречал, давно… Уникальный человек. Цельный. Сильный. И – добрый; а это, батенька, редко в наше время в людях сочетается – сила и доброта. Крайне редко. А жаль…
- А как он сейчас? – нетерпеливо перебил главврача Сергей.
- Главное, удалось вытащить все пули; Борису Владимировичу спасибо… Эх, какого хирурга теряем!.. Это – во первых. Во-вторых – стабилизировать кровяное давление. Правда, на грани допустимого. Но оно уже два часа как не падает, а это хорошо…
Виктор Васильевич вдруг замолчал и о чём-то задумался; с минуту он сидел, склонив голову на грудь и выбивая пальцами по широким подлокотникам кресла какую-то замысловатую, неровную дробь.
«Будто на рояле играет, - подумал Сергей, машинально наблюдая за руками главврача. – А что, вполне возможно, что и на самом деле инструментом владеет: интеллигентный человек, такие часто многое умеют…»
- Есть и в-третьих? – наконец, не вытерпел он.
Главврач вскинул на него глаза и перестал барабанить пальцами по подлокотникам.
- Что? Ах, да… Да, есть и в-третьих. Третий, так сказать, фактор успеха. И фактор этот, как мне кажется, больше в ваших руках, чем в наших. Неизмеримо больше. Даже так скажу: несопоставимо.
- Почему вы так решили? – напрягся Сергей. – Я же не врач!
- А ему теперь не столько врачи нужны, сколько вы. И вот это-то, честно говоря, меня больше всего и беспокоит.
- Почему?
Виктор Васильевич на мгновение замялся, заёрзал в кресле, а потом заговорил -  тихо и доверительно:
- Да я и сам ещё не очень понимаю… Но чувствую. Скажем так: интуиция. Кажется мне, что неспроста Виктор Станиславович так о вашем приезде беспокоится: что-то тут, безусловно, есть… Мне показалось, что он не просто увидеть вас возжелал, и не только для этого вас ждёт. Хотя, может быть, и для этого тоже… Думается мне, что он вам что-то сказать хочет, причём - что-то очень значимое, важное. Невероятно важное. Правда, не знаю, для него или для вас: я ведь не знаю о ваших с ним взаимоотношениях…
- Так пустите меня к нему! – не выдержал Сергей. – Чего время-то тянуть?
- А вы что, знаете, что он вам сказать хочет? – прищурился Лазарь Моисеевич. – Или только догадываетесь?
- Да нет… - растерялся Сергей. – Даже и предполагать не берусь…
- Вот видите… - вздохнул главврач.
- А что, это очень важно?
Виктор Васильевич отрицательно покачал головой.
- Для меня – нет. Не исключаю, что и для вас – тоже…
«Ничего не понимаю! – обескуражено подумал Сергей. – Бред какой-то…»
- Так в чём тогда дело-то? – спросил он. – Сами-то вы что об этом думаете?
Главврач помолчал немного, глядя куда-то в тёмноё окно, а потом спросил:
- Знаете, что такое эстафета? Конечно, знаете, но всё равно позволю себе напомнить: это когда один бегун, пробежав до конца свой отрезок дистанции, передаёт эстафетную палочку другому спортсмену, который побежит с ней дальше. А сам становится как бы ненужным. Совсем. И уходит с беговой дорожки – или где там они бегают – в сторону. Потому что миссию свою он выполнил и от него с этого момента уже ничего не зависит… Или уползает, если сильно устал. Или падает, если совсем уж выдохся и последние метры бежал на пределе. На пределе человеческих сил. Бежал – и думал только об одном: вот добегу, передам эстафету, а там… а там хоть трава не расти. Пусть дальше другие бегут, на них теперь вся ответственность; а я – всё: я своё дело сделал…
«Та-а-ак! – начиная понимать, куда клонит его собеседник, подумал Сергей. – Вот оно что! Вот чего он так боится…»
- Вот этого-то я и боюсь, - словно прочитав мысли Сергея, кивнул главврач. – Очень уж обеспокоен Виктор Станиславович вашим отсутствием. Слишком обеспокоен, особенно для его нынешнего состояния. Это, как мне кажется, у него в голове нечто… как бы это поточнее сказать… вроде обязательного для исполнения пунктика образовалось: дождаться вас, увидеть, сказать что-то очень важное и… А дальше, как тот бегун, который свой участок эстафеты уже пробежал… Вот в этом-то, сударь вы мой, всё и дело…
«Господи, что же делать-то?! – окончательно растерялся Сергей. – Что делать-то теперь, Господи?!»
- Хотелось бы мне, разумеется, надеяться, что это не так… - продолжал тем временем Виктор Васильевич. - Ну, не так, как я… предполагаю, а совсем по-другому, проще: увидит он вас, обрадуется и сразу же воспрянет – и духом, и телом. Как птица Феникс. Раз - и врачи уж; не нужны… Но, боюсь, это - из области фантастики… Хотя… в жизни всё бывает: не исключено, что увидит он вас - и действительно воспрянет. Потому что поймёт, что не один он в трудную минуту, что кому-то нужен: поверьте, и такие чудеса иногда случаются – сам был свидетелем, и не раз… Но в данном случае я как врач просто обязан брать за основу тот вариант, о котором сказал вам вначале - про эстафету… А надеяться на чудеса я, знаете ли, права не имею. Никакого…
«А вдруг всё именно так, как он говорит? – подумал Сергей. – Что тогда?»
Главврач достал из бокового кармана халата большие часы-«луковицу», щёлкнул крышкой и, мельком взглянув на циферблат, вздохнул.
- Так что давайте-ка, Сергей Васильевич, подумаем, как вам себя вести, - сказал он. – Ибо кажется мне, что время для вашей встречи уже пришло…




Глава 13

В следующий раз Ольга появилась лишь через неделю – весёлая, в новом джинсовом костюме и с огромным тортом; от былого недомогания не осталось и следа - лишь какой-то лихорадочный блеск озорными чёртиками играл в её глазах, да нездоровый румянец чуть окрашивал по-прежнему бледное лицо. 
- Что празднуем? – спросил Вадим, подставляя щёку поцелуя.
- Праздник! – рассмеялась Ольга.
- Какой?
- Да какая разница… - Ольга покрутилась перед зеркалом, рассматривая себя в новом костюме. – Праздник – и всё. Ты против?
- Да нет, - пожал плечами Вадим. – Праздник так праздник. Это как в анекдоте: «Вахтанг, скажи тост!» – «Тост!»
- Знаю, знаю; слышала, - рассмеялась Ольга.
Она прошла в комнату и села в кресло.
- А праздник, Вадик, это тогда, когда есть на что его праздновать, - заявила она. – Без денег - какой праздник? Горе одно…
- А если нет денег, значит, и праздника не может быть? – нахмурился Вадим: показная бесшабашность Ольги его несколько покоробила. – Так, по-твоему?
- Ну ладно, ладно, - отмахнулась Ольга. – Не впадай в… как это… морализаторство, не порти настроения: оно у меня и так… не на высоте.
Вадим пожал плечами и промолчал.
- Знаешь что, сгоняй-ка за шампанским! – чувствуя напряжённость Вадима, переменила тему Ольга. – Гулять будем! Деньги я дам.
- У меня есть, - напрягся Вадим, мучительно пытаясь вспомнить, сколько может стоить бутылка шампанского и хватит ли у него на такую роскошь.
- Нет, сегодня я угощаю! – Ольга открыла сумочку и принялась выкладывать её содержимое на журнальный столик. – Я сегодня богатая.
- Банк ограбила? – усмехнулся Вадим.
- Хуже: премию дали.
- На фабрике? У вас ещё и премии дают?
- Ага, - не поднимая от сумки головы, как-то странно усмехнулась Ольга. – За рацпредложения…
- Неужели? – не утерпев, съехидничал Вадим. – А я думал, что такое только при советской власти было.
- Рацпредложения, Вадик, при любой власти могут иметь место, - уже без усмешки взглянув на Вадима, сказала Ольга. - Если они, конечно, в тему…
- И у тебя, как я понимаю, получилось в тему?
Ольга как-то неестественно громко рассмеялась и с минуту не могла успокоиться; отсмеявшись, сказала:
- В самую что ни на есть. В общем, в самую точку. Так ты идёшь за шампанским?
Вадим кивнул, и Ольга, покопавшись в красивом кожаном кошельке, протянула ему тысячную купюру; бросила небрежно:
- Возьми хорошего, а не какой-нибудь шипучки. И сдачу оставь себе: это мой тебе должок за… лекарство…
- Да ты что, Оль? – возмутился Вадим. – Я же тебе деньги на лекарство давал, а не в долг! А если бы и в долг… какие между нами долги могут быть? Обидеть меня хочешь, да? Поссориться?
- Ну ладно, ладно, дорогой, - вместо того, чтобы разрядить обстановку, небрежно отмахнулась Ольга. - Не бухти. Чего заводишься?
Вадим опустился на стул напротив Ольги.
- Знаешь что, дорогая, я давно хотел у тебя спросить… - решительно начал он, но на-поролся на такой откровенно колючий взгляд Ольги, что от неожиданности тут же умолк.
- Знаешь что, дорогой, иди-ка ты… в магазин, - сказала она. – А то я сама пойду.
И, выдержав эффектную паузу, насмешливо добавила:
- Только особенно не рассчитывай, что вернусь…
И тут Вадим дал слабину, за которую всю дорогу в магазин и обратно клял себя на чём свет стоит.
«Тряпка! – быстро шагая по тротуару, обзывал он себя. – Пацан! Сопляк! Как она меня! Как… как… как официанта! Поди, подай, сбегай! Я ей что – лакей? Прислуга? Сама пойду! Не вернусь! Да и иди! Так и надо было сказать: иди, иди; не держит никто. Проваливай, откуда пришла!.. Вот сейчас приду и так и скажу! Да что я ей, в конце-то концов, обязан бегать? Явилась, понимаешь, цаца, не запылилась… И костюмчик новенький, и всё такое прочее…»
Шампанское, особенно не выбирая (всё равно ничего в этом не понимал), Вадим купил в ближайшем ларьке; пока пересчитывал сдачу, немного успокоился и решил подумать, как вести себя с Ольгой дальше: обидела она его, сильно обидела: явилась, понимаешь, при деньгах, и давай из себя строить…
«Кстати, а откуда у неё такие деньги? – вдруг подумал он, вспомнив, как долго копалась  Ольга в кошельке, отыскивая тысячную купюру. – Что-то темнит моя подруга. И кем работает, не говорит… У меня стипендия на две таких бумажки не тянет, а она раз! – и на тебе тысячу на вино. И сдачу, говорит, себе оставь. Как официанту… Ну, ничего: сейчас я ей всё выскажу – всё! Научу, как отец говорит, родину любить! Вот ведь зар-р-раза, а?! И откуда у неё такие деньги, узнаю!»
Но пока он шёл к дому, пока поднимался по лестнице, да пока с минуту топтался перед дверью квартиры, шаря по карманам в поисках ключа, почти весь его запал сошёл на нет. А когда, войдя в свою комнату с бутылкой шампанского в руке, Вадим увидел Ольгу лежащей в разобранной постели, он и вовсе забыл обо всех своих обидах и сомнениях…   
Весь следующий месяц их отношения были ровными – такими, какими они были с самого начала и до того дня, когда Ольга позволила себе так разговаривать с Вадимом – свысока, почти по-хамски. И ни он, ни она о том инциденте предпочитали не вспоминать. Правда, встречаться им удавалось, в основном, в выходные, да и то не во все: у Вадима помимо института были и другие дела – и работа с весьма обширной корреспонденцией, поступающей на имя Кондратьева, и встречи с читателями, регулярно устраиваемые отделением Союза писателей. Вадиму даже пришлось поучаствовать в нескольких поездках молодых писателей по области и одном литературном семинаре, о чём он, естественно, ни разу не пожалел, хотя эти мероприятия порой и срывали его уже назначенные встречи с Ольгой.
Ольга живо интересовалась тем, что писал Вадим, и ему, начинающему литератору, такой интерес импонировал. Более того, убедившись, что в литературе его возлюбленная разбирается очень даже неплохо, Вадим с некоторых пор, прежде чем отнести новый рассказ или повесть в писательскую организацию, сам стал просить Ольгу прочитать его творения. И Ольга делала это с удовольствием. Правда, она никогда не читала новых вещей Вадима в тот же день и в его присутствии, а забирала их с собой, но не в письменном варианте, а в виде сброшенного на дискету компьютерного набора.
- Мне с монитора читать удобнее, чем на бумаге, - объясняла она Вадиму свою прихоть. – И поправить на компе, если что надо будет, проще. Ведь ты же доверяешь моему вкусу?   
Вадим доверял, поскольку нередко Ольга делала действительно ценные и грамотные замечания, с которыми Вадиму приходилось соглашаться – соглашаться с благодарностью и искренне удивляясь тому, что Ольга, окончившая, по её словам, лишь какое-то текстильное ПТУ, обладает таким острым критическим взглядом – ничуть не ниже тех, которыми обладали профессионалы, читавшие прозу Вадима по поручению секретаря отделения Союза писателей.   
- Тебе к нам в институт надо поступать, критик ты мой доморощенный! – сказал  Вадим однажды. – У тебя же природный дар, понимаешь?
- Если у меня природный дар, так зачем мне учиться? – вскинула узкие чёрные брови Ольга. – Чему меня там научат, если я и так тебя правлю, без института? Да и денег на учёбу у меня нет – не заработала пока. Вот заработаю…
- Можно попробовать на бесплатное поступить, - пожал плечами Вадим, сам, впрочем, мало веря в такую перспективу: знал, как распределяются среди будущих студентов такие места, кому и за сколько…
- Да? – снова колюче усмехнулась Ольга. – А жить на что, если, допустим, я и поступлю? На стипендию? Ты же меня содержать не будешь, верно?
Вадим, почувствовав себя неловко, обиженно нахмурился: сам на стипендию живёт, хоть и на аспирантскую, а уж вдвоём на две стипендии прожить… это уже из области фантастики. Да если ещё у них и дети пойдут…
Ольга, почувствовав его неловкость, легко рассмеялась и чмокнула Вадима в щёку.
- Ты сам сначала доучись, радость моя, а я пока… на своей фабрике поработаю, - сказала она. И многообещающе добавила: – А устроишься на работу – тогда и насчёт моей учёбы подумаем. Как в песне поётся: «Ещё не вечер, ещё не вечер…» И пиши давай, пиши: может, и на этом можно будет заработать…
И как бы вскользь добавила:
- Нам с тобой…
И как-то странно, будто исподтишка, выстрелила в Вадима пристальным взглядом.
В начале июля Вадим, собираясь ехать в Рябинушку, предпринял ещё одну попытку зазвать Ольгу с собой: мысли о женитьбе на ней он не оставлял, хотя после той истории с походом за шампанским стал присматриваться к своей подруге более внимательно. Однако Ольга, сославшись на авральную ситуацию на фабрике, ехать в деревню отказалась.
- Я сейчас, Вадик, ну никак не могу, - виновато глядя ему в глаза, говорила она. – Никак. И когда смогу, не знаю: у нас там сейчас такое творится – ужас! Скорее всего, в две смены придётся пахать. А ты езжай, езжай: отдохнёшь, позагораешь… И знаешь что? Оставь-ка мне адресок: вдруг я смогу вырваться?
Прощание было бурным и трогательным, но проводить Вадима на вокзал, сославшись опять же на необходимость срочно ехать на работу, Ольга отказалась. Вадим, было, засомневался в её искренности: какая может быть работа, когда уже конец рабочего дня, да ещё и пятница? Но вслух своих сомнений высказывать не стал: ссориться с любимой перед разлукой ему не хотелось.
Они расстались возле подъезда: Ольга пошла на автобусную остановку, а Вадим, нагруженный чемоданом со своими вещами и книгами и объёмистым баулом, в котором лежала предназначенная Кондратьеву корреспонденция, – на трамвайную: без пересадок добраться от микрорайона, где он жил, до вокзала можно было только на трамвае.
Поехать на вокзал сразу после прощания с Ольгой он решил по нескольким причинам, хотя до отправления поезда времени было ещё почти четыре часа.
Во-первых, по опыту Вадим знал, что оставаться одному в пустой квартире будет тяжело: так было всегда, когда уходила Ольга. Обычно в таких случаях он целый час, а то и два слонялся по комнатам, не зная, куда себя деть; на этот же раз, в связи с отъездом, он мог уйти одновременно с Ольгой. И это его радовало.
Во-вторых, Вадим очень любил бывать на вокзале…
Ещё учась на первом курсе, он один - два раза в месяц обязательно ездил туда - вроде бы от нечего делать, но на самом деле потому, что эти поездки как-то по особенному и успокаивали его, и в то же время будоражили: успокаивали потому, что он, деревенский юноша, впервые в жизни оторванный от родного дома и сильно по нему тоскующий, провожая поезда, следующие через Тверь на северо-запад, словно бы посылал с ними привет родным краям, и его тешила мысль, что он в любой момент, когда станет совсем уж невмоготу, может сесть в поезд и уехать домой – туда, где всё было родным и близким, безмерно дорогим его сердцу; туда, где, как считал Вадим, навеки осталась его душа… Будоражить же его эти поездки стали позже, когда Вадим уже более или менее привык к суматохе городской жизни, обзавёлся друзьями и приятелями - что, впрочем, не мешало ему продолжать скучать по дому: теперь он подолгу, иногда до позднего вечера, если позволяла погода, засиживался на одном из полюбившихся ему деревянных «диванов», стоявших вдоль перрона у стен здания вокзала, встречая и провожая поезда и электрички, читая таблички на вагонах поездов дальнего следования и просто наблюдая за людьми – за всеми, кто появлялся на вокзале: провожающими, встречающими, приезжающими, отъезжающими. Такие посещения вокзала стали важны для Вадима, как глоток свежего воздуха, как кусок хлеба, как… как, наконец, взгляд синих глаз Ольги: жадно впитывая в себя вокзальную суету, он словно открывал в себе что-то новое, необычное, неизведанное, словно прикасался к какому-то параллельному миру, в котором всё было иначе, чем в его жизни, привязанной к учёбе в институте: люди куда-то уезжали, или приезжали откуда-то, или проезжали мимо, кто - с любопытством, кто – с равнодушием взирая на старый тверской вокзал из окон проходящих мимо него поездов…
Никакого рационального объяснения такому сильному, порой просто непреодолимому желанию прикоснуться к вокзальной жизни Вадим найти не мог; впрочем, он и не пытался: это ему нравилось, и всё.
На этот раз Вадим решил доставить себе особенное удовольствие – не просто посидеть на своём излюбленном месте, встречая и провожая поезда, а сидеть долго-долго, наблюдая за вокзальной суетой в ожидании своего поезда, а потом, когда он подойдёт к перрону, встать и не спеша, степенно направиться к своему вагону. И сесть в него, и смотреть на вокзал уже с той стороны вагонного окна.
Он так и сделал.
Но минут за сорок до прибытия московского поезда, на котором Вадим и должен был ехать, ему вдруг показалось, что он забыл выключить на кухне газ. Вадим стал лихорадочно вспоминать, что и в какой последовательности делал в квартире перед тем, как закрыть дверь и спуститься вместе с Ольгой вниз. И чем больше он напрягал свою память, тем сильнее становилась его уверенность в том, что выключить газ он всё-таки забыл.
В конце концов, когда до прибытия поезда осталось каких-то полчаса, Вадим схватил вещи, бросился на привокзальную площадь, взял такси и помчался домой. Водитель – молодой парень, чуть старше Вадима – ситуацию, в которой оказался Вадим, понял с полуслова и потому гнал старенькую «волгу» так, будто за ним самим кто-то гнался…
Оказалось, что газ Вадим всё же выключил. Вздохнув с облегчением, он закрыл дверь на все замки, скатился вниз по лестнице и прыгнул в такси.
- Ну, брат, теперь гони! – едва переводя дыхание, сказал он водителю. – Пятнадцать минут до поезда…
- Газ-то как, погасил? – усмехнулся водитель.
- Да он и не горел! – рассмеялся Вадим.
- Ну и ладно, - кивнул водитель, выруливая из двора на улицу. – Зато теперь спать спокойно будешь.
- Уж это точно! – кивнул и Вадим.
Проезжая по центральной улице, Вадим ещё издали, насколько это позволяла вечерняя толчея на тротуаре, увидел девушку, стоявшую на ступеньках перед дверьми одного из самых дорогих тверских ресторанов. Девушка была не одна, а с каким-то мужчиной средних лет; они о чём-то разговаривали, а когда такси, в котором ехал Вадим, поравнялось с рестораном, мужчина взял девушку под руку и повёл её к стеклянным дверям ресторана. На пороге, словно почувствовав на себе взгляд Вадима, девушка оглянулась, и Вадим отпрянул в глубь салона так резко, словно его ударили – ударили сильно, безжалостно, наотмашь.
Это была Ольга…



Глава 14

Ли вошёл в кабинет, плюхнулся в кресло у окна и заявил:
- У меня есть предложение. Деловое.
- Неужели? – ухмыльнулся хозяин кабинета. - Счастливчик!
- Это почему?
- Потому что у тебя, Ли, есть предложение…
- Ну, и что из этого?
- Повторяю: потому что у тебя есть предложение. А вот у меня, к примеру, нет: с предложениями у меня в последнее время вообще беда.
- Не бери в голову, - Ли небрежно отмахнулся. – Это временно: хандра, депрессия; с кем ни бывает…
- Депрессия! Ни хрена ты, дорогой мой, не понял… Давай-ка лучше водки выпьем, что ли. Тебе что налить – нашу или «Архи»?
- «Архи» пусть монголы пьют, - брезгливо поморщился Ли. – Ты сам-то её пробовал?
- Пробовал, пробовал, - усмехнулся хозяин кабинета.
- А мне предлагаешь… Хорош друг!
- Да это я так, для смеха. Хотя… кто вас поймёт, с вашими восточными вкусами…
- Сам ты… Ладно, наливай. Но только не «Архи»!
- Погоди, помидорчиков порежу…
Выпили по стопке, закусили.
- Хорошая водка, но рисовая лучше, - сказал Ли, утерев губы белоснежным носовым платком.
- Националист…
Покурили, потрепались ни о чём, потом Ли сказал:
- Давай о деле.
- Давай: уж лучше о деле, чем водку трескать…
- Да ты же сам предложил!.. В общем, рынок надо расширять. Подходит?
- А то я без тебя знаю! – усмехнулся хозяин кабинета. - Одна беда: не знаю, в какую сторону. Или стороны…
Китаец расцвёл в торжествующей улыбке.
- Вот! А я – знаю!
- Ну, и куда?
- В Индию! В Индию, дружище! Огромная страна, почти как Китай! Ты представляешь, какие тиражи туда загонять можно? Фантастика!
- Ну да, - хозяин кабинета скептически скривил губы. – Ты, конечно, и фарси знаешь, и хинди. И канал уже организовал…
- Вопрос с каналом уже почти решён. А фарси и хинди я не знаю и знать не хочу: мне вашего русского хватило – во! – Ли полоснул себя ребром ладони по шее. – А переводчиков найдём.  Короче, да или нет?
- Я-то – за, - пожал плечами хозяин кабинета, - а что касается партнёров… Сам знаешь, что там за… клоуны… Но поговорить - поговорим. И подумаем. 
- Так они, - китаец кивнул на север, - там, а ты здесь: тебе, как говорится, и карты в руки.
- Ладно, подумаем, - буркнул хозяин кабинета. – А эти… правильно, пусть там сидят, нечего чистый воздух Монголии поганить…
- Думаешь? – усмехнулся Ли. – А может, всё же по телефону с ними решить? Во избежание, так сказать, ненужных эксцессов?
- По телефону, Ли, такие вопросы решать… Ладно, хрен с ним: пусть сюда едут. Если захотят. Но я их звать не буду: может, и без них решим. Рискнём.
- А я бы, зная эту публику, на твоём месте к ним съездил, - пожал плечами Ли. – Сам. Да тебе и проще. И для фирмы дешевле.
- Ничего, не обеднеем. А насчёт того, кому проще… ты и сам знаешь…
Китаец понимающе кивнул, а хозяин кабинета отвернулся и ещё долго смотрел в окно – на безоблачное голубое небо, на небольшую стаю каких-то крупных птиц, летящих на север, на недальние сопки, за которыми где-то не так уж и далеко, всего за каких-то триста километров отсюда, начиналась Россия…

Товарный состав подолгу стоял на разъездах, и до Иркутска Игорь добрался лишь на третьи сутки. В принципе, ему было абсолютно всё равно куда ехать, лишь бы подальше от Белоярска. Но, случайно услышав промелькнувшее в разговоре двух железнодорожников, которые на одном из разъездов проходили вдоль состава, слово «Иркутск», Игорь вдруг вспомнил, что в их роте были ребята из этого города. 
«Может, кого-нибудь и найду, - подумал он, спрыгнув с платформы, когда товарняк миновал вокзал и остановился за городом. – Помогут, не бросят в беде: зря, что ли, вместе воевали?»
Возвращаться обратно, к вокзалу, Игорь, разумеется, поначалу не собирался: народу там ночью не очень много, а ментов, скорее всего, - пруд пруди. Если его ищут, – а его, конечно же, ищут – то заметят и опознают в один момент. Такой расклад Игоря никак не устраивал, однако голод, как справедливо подмечено, не тётка, а разжиться какой-нибудь едой, хотя бы куском хлеба, можно было только там, но уж никак не среди платформ с лесом, бетонными плитами, силикатным кирпичом и прочим стройматериалом. И Игорь осторожно двинулся к вокзалу, ещё не имея ни малейшего представления о том, как он эту еду сможет заполучить.   
Однако ему повезло: добравшись до расположенного напротив вокзала небольшого сквера, Игорь обнаружил там прилично одетого, но вдрызг пьяного длинноволосого парня, который спал, уютно устроившись на обшарпанном деревянном диване. Присев рядом с парнем, Игорь осмотрелся и трясущимися от омерзения и страха руками принялся обшаривать карманы его кожаной куртки. Карманов было много, и все они – и внутренние, и те, что снаружи – были застёгнуты на «молнии», так что поиски заняли минут десять, не меньше. Ни дорогая зажигалка, ни какие-то ключи Игоря не интересовали: всё это добро, едва вытащив из очередного кармана, он тут же засовывал обратно. Паспорт он тоже хотел сразу же запихнуть туда, откуда достал, но что-то – скорее всего, простое любопытство – заставило Игоря открыть потрёпанную книжицу, и вот именно в ней, между страниц, он увидел несколько помятых купюр…      
Украденных денег хватило только на то, чтобы в течение трёх дней питаться молоком и хлебом, но как раз на третий день, когда деньги уже заканчивались, Игорь нашёл работу – устроился грузчиком на овощной рынок. С утра и до позднего вечера он разгружал многотонные грузовики, доверху набитые мешками с картошкой, морковью или капустой, развозил эти мешки по торговым точкам, разбросанным по обширной территории рынка, разносил по длинным прилавкам ящики с помидорами, огурцами, яблоками, грушами и прочими дарами природы… В общем, делал всё, что от него требовала тощая крикливая тётка по имени Анжелика Сигизмундовна, на работу к которой Игоря определили в дирекции рынка. Когда Игорь вместе с уводившей его к месту работы Анжеликой Сигизмундовной были уже в дверях, замороченный делами, тощий как жердь бухгалтер в очках с толстыми стёклами, спохватившись, спросил вдогонку:
- Фамилия-то твоя как? В ведомость-то кого писать прикажешь? 
Игорь к такому вопросу готов не был – расслабился, поняв, что спрашивать документы у него никто не собирается. Потому, наверное, и брякнул первое, что пришло в голову:
- Суздальцев. Николай.
- А по батюшке?
- Петрович.
Бухгалтер чиркнул шариковой ручкой по бумаге, кивнул и сказал:
- Ну, иди, Петрович, работай. За деньгами - в пол-шестого...
«Вот и ищите теперь Игоря Тарасова! – думал Игорь, шагая по рынку вслед за Анжеликой Сигизмундовной. – А я посмотрю, скоро ли найдёте!»
Официально ему платили так себе, но зато ежедневно. Однако уже через неделю, немного освоившись, Игорь наловчился подрабатывать на стороне, умудряясь без отрыва от «основного производства» обслуживать и других торгашей. Те тоже платили не сильно много, но и не обижали, так что к вечеру в кармане у Игоря скапливался весьма солидный ворох смятых купюр разного достоинства, жить на которые можно было пусть и не шикарно, но очень даже неплохо.   
Первые две недели своей рыночно-трудовой деятельности Игорь на рынке же и ночевал – в сторожке-вагончике, вместе с бессменным сторожем рынка дядей Гошей и его рыжим блохастым псом, носившим близкую сердцу Игоря кличку Валдай. Жили они дружно, но когда у Игоря поднакопилось достаточно денег, он - при содействии того же дяди Гоши - снял комнатушку в доме на соседней с рынком улице и зажил уже более или менее достойно, а главное – почти независимо. Вера Степановна, хозяйка квартиры, оказалась родной тёткой дядя Гоши, и рекомендации племянника для неё оказалось, видимо, более чем достаточно. Так что есть ли документы у нового жильца, или их нет вовсе, ей было безразлично.
- Пьёшь, сынок? – по-стариковски подслеповато щурясь на Игоря в полумраке крошечной прихожей, спросила она.
- Нет, - честно ответил Игорь.
- Ну, и ладно, - кивнула Вера Степановна. – А с девками как? Водить будешь?
- Ну… не знаю, - отчего-то покраснев, растерянно промямлил Игорь. – А что, нельзя?
- Да и води, ежели не пьёшь, - старушка махнула рукой. - Дело-то молодое… Да только уж давай без вина: где вино – там и скандал, а я старая скандалы-то слушать…
Вечерами, ворочаясь на скрипучей деревянной кровати, Игорь думал – о доме, о своей запутавшейся жизни, о Коле Суздальцеве (где он? Жив ли? Успели ли его в больницу отвезти? Или, не дай Бог…), о пресловутой таёжной «стройке», с которой, если разобраться, все его, Игоря, беды и начались. Единственным, о чём ему не хотелось бы вспоминать вообще, но помнилось постоянно, была вся эта дурацкая неразбериха с убийством, которого он не совершал, но которое на него так грамотно повесили, а потом – и с побегом, как бы на все сто процентов подтверждавшим вину в этом преступлении Игоря. 
«Как ни крути, а Максимыч, судя по всему, правильно про это дело рассудил, - думал Игорь, глядя в потрескавшийся, давно не видевший побелки потолок комнаты. – Сынок Мефодьича, козла этого продажного, кого-то там ножом пырнул, а Мефодьич, не будь дурак, вину его на меня и свалил: и зажигалку мою к трупу подкинул, и сам на меня напраслины наклепал. И ведь как складно у него всё вышло – загляденье! Ему, конечно, и поверят: он – мент, а я… А я ещё и сбежал к тому же… Может, не надо было? Может, разобрались бы, как генерал обещал? А может, пойти и сдаться? Вот, скажу, сам пришёл, потому что невиновен! Разбирайтесь!.. А они мне: а зачем сбежал, если невиновен? В правосудие наше гуманное не веришь? Ах, не веришь? Ну, так на, собака серая, получай на всю катушку!.. И посадят… А за убийство лет пятнадцать дадут, не меньше, а то и все двадцать. Да плюс побег… Нет, нельзя сдаваться, нельзя: прав Максимыч – засудят по самое некуда, и поминай как звали…»
  Настроения такие мысли не улучшали, но жизнь шла своим чередом, и вскоре Игорь немного успокоился. Зарабатываемых на рынке денег ему хватало с лихвой, и к осени он сумел  купить себе и приличные джинсы, и тёплую куртку, и кожаные полусапожки, да и прочие необходимые тряпки постепенно прикупил – носки, трусы, футболки. В общем, упаковался, как говорится, по полной программе, а когда упаковался, стал замечать, что и девушки на него стали с интересом посматривать. А отчего ж на него не посматривать? Не урод же он, в конце-то концов, а очень даже и ничего себе парень – молодой, крепкий и… симпатичный, если самому на себя повнимательнее в зеркало посмотреть. А с новой причёской, которую из отросших за последние месяцы волос Игорю соорудили в парикмахерской, так и вообще…   
Никого из бывших однополчан Игорь в Иркутске не нашёл. Впрочем, опасаясь передвигаться по городу без документов, он особенно и не искал - просто всматривался в молодых парней, проходивших по торговым рядам рынка, но так ни одного знакомого лица и не увидел. Когда же Игорь уже достаточно крепко встал, как говорится, на ноги, то по вполне понятным причинам к возможности неожиданной встречи с кем-либо из бывших сослуживцев он и вовсе стал относиться с большой опаской: а ну как кто-нибудь его на рынке по имени окликнет? Имя-то у него теперь другое…
Жить и без паспорта было, конечно, можно, но…
Однажды, отлавливая кого-то, на рынок нагрянула милиция. Омоновцы разом перекрыли все выходы с территории, а милиционеры в обычной форме и какие-то люди в штатском стали проверять документы у всех без разбора.
«Ну, вот и всё, - решил Игорь, чувствую, как у него мгновенно похолодели пальцы рук, сжимавших рукоятку тележки, на которой он в тот момент развозил по точкам ящики с помидорами. – Всё, приехали. Сейчас спросят документы – и в кутузку, а там посмотрят на мою рожу – и в Белоярск. Всё, чижик: отлетался…»
Пока он развозил по рынку помидоры, внимания на него не обращали, но как только Игорь, катя перед собой громыхающую как танк пустую тележку, вернулся на склад, к нему сразу же подошёл высокий мужчина в чёрном кожаном пальто и чёрной же шляпе.
- Ты кто?
- Грузчик, - пожал плечами Игорь.
- Документы!
Игорь снова пожал плечами.
- Дома…
- Почему с собой не носишь?
- Потерять?
- С собой надо носить! – нахмурился штатский. – Где живёшь?
- Вон, на соседней улице, - Игорь кивнул назад себя и тут же с деланной готовностью предложил: - Что, за паспортом сбегать?
«Может, сбежать удастся, - подумал он. – Только бы хрен этот со мной не пошёл: от такого бугая не очень-то убежишь…»
- За паспортом! – насмешливо глядя на Игоря, буркнул штатский. – Да кто ж тебя с рынка выпустит?
- Николай! – закричала из глубины склада Анжелика Сигизмундовна. - Чего стоишь? Там Варька Аксёнова помидоры ждёт не дождётся, а он стоит, понимаешь! А ну давай быстро!
- Это кто? – почему-то тихо спросил штатский.
- Завскладом, - так же тихо ответил Игорь. И ещё тише добавил: – Та ещё стерва: с говном сожрёт, если что…
- Ну ладно, иди, - махнул рукой штатский, – вези свои помидоры. Но чтоб впредь паспорт был: в следующий раз проверю!
- А если ещё кто из ваших остановит? – спросил Игорь, берясь за ручку тележки.
Штатский только отмахнулся.
- Скажешь: майор Ведерников уже проверил. Иди, иди давай: вон стерва твоя несётся…
То, что на этот раз выкрутиться с паспортом удалось без особых проблем, Игоря почему-то не удивило. Удивило другое: майор внимательно разглядывал его лицо в течение нескольких минут, но не узнал. А ведь должен был узнать, просто обязан! Ведь наверняка фотография Игоря, которого в белоярском СИЗО сфотографировали в фас и профиль, должна была красоваться на стендах «Их разыскивает милиция»! Или как они там теперь называются…
После работы Игорь отправился на железнодорожный вокзал, где, как он знал по опыту  посещения других вокзалов, подобный стенд должен был быть в обязательном по-рядке. Пройдя по вокзалу, он действительно обнаружил такой стенд, висевший на стене между окошками билетных касс и снизу доверху залепленный листовками с фотографиями преступников и пропавших без вести. Чтобы не демонстрировать своего особого интереса пожилому милиционеру, стоявшему невдалеке от касс, Игорь пристроился в хвост недлинной очереди и, пока медленно продвигался к окошку, успел раз двадцать просмотреть стенд вдоль и поперёк, но своей фотографии на нём так и не обнаружил…
Это было странно.
«Меня что, не ищут? – раздумывал Игорь, кажется, уже в сотый раз разглядывая потрескавшийся потолок своего жилища. - Или для моей рожи места на стенде не хватило? Стенд-то небольшой, а таких, как я, наверно, сотни по стране, если ни тысячи… Но ведь майор-то все эти морды уголовные наперечёт должен знать - наперечёт!  По долгу службы хотя бы… Или я чего-то не понимаю?»
В следующий раз проверку документов у работников и посетителей рынка милиция устроила уже через неделю, но Игоря эта проверка миновала: у него в тот день был выходной.
- И про тебя спрашивали, - в подробностях поведав Игорю о жёстких действиях милиции, добавила Анжелика Сигизмундовна.
- Кто?
- Хрен в пальто! – хохотнула завскладом, показав свои лошадиные зубы. – Правда, правда: в пальто. В кожаном. Тот мужик, что в прошлый раз с тобой разговаривал.
- Ведерников, что ль? – стараясь скрыть охватившее его волнение, спросил Игорь.
- А я знаю? – ощерилась завскладом. - Он мне что, представлялся?
- И что спросил?
- Про тебя-то? Про паспорт твой; спросил, видела я твой паспорт или нет. 
- А вы что?
Анжелика Сигизмундовна с издёвкой ухмыльнулась.
- Я-то? А как ты думаешь?
«И впрямь – стерва! – с ненавистью подумал Игорь. – И чего нервы мотает? Убил бы сучку!»
- Откуда я знаю, что у вас на уме… - с трудом сдерживаясь, пробормотал он.
- Ну, ты! – как спичка, вспыхнула завскладом. – Ты говори, да не заговаривайся! Ишь ты, на уме… Не твоё это дело - знать, что у меня на уме! Понял, нет? 
- Да понял, понял, - тихо сказал Игорь. – Ладно, я пошёл: мне картошку надо Варьке отвезти…
- Стой, где стоишь! – рявкнула завскладом. - Подождёт твоя Варька, не помрёт… А про паспорт я сказала, что видела. Так что не писай кипятком: ляжки обожжёшь!   
Она визгливо рассмеялась, но тут же резко оборвала смех; с прищуром посмотрев на Игоря, приказала: 
- А паспорт, друг любезный, ты мне завтра принеси: я ж его и в глаза не видела. А может, у тебя его и нет?
«Конечно, нет, - усмехнулся про себя Игорь. – Был бы – горбатился бы я тут на тебя…»
- Да есть, есть, - сказал он. – Принесу завтра, принесу…
- А то подведёшь меня под монастырь, а мне это надо? Ну, иди работай, а то Варька, мегера, того и гляди, сюда сейчас прилетит, начнёт тут орать, а мне и без неё тошно… А про паспорт не забудь, понял? Мне чужие проблемы ни к чему, мои бы кто решить помог…
«Всё, пора сматываться, - думал Игорь, нагружая на тележку мешки с картошкой. – Иначе и следующей проверки ждать не придётся: эта старая калоша сама к ментам с повинной побежит, когда узнает, что у меня паспорта нет. Меня заложит, а сама выкрутится… А сели всё так и выйдет, то меня уже здесь, в городе, искать начнут. Выходит, и из города надо сматываться, а не только с рынка. Но куда? Бог его знает, куда… Надо искать…»   
Куда бежать на этот раз, Игорь нашёл самым простым способом, хотя вроде бы и совершенно случайно: выйдя после работы с территории рынка, он увидел на противоположной стороне улицы большую тумбу с надписью «Требуются», густо обклеенную разноцветными бумажками. Перейти же улицу и отыскать среди множества объявлений такое, которое устраивало бы Игоря в наибольшей степени, оказалось делом нескольких минут…


Глава 15

В Набережье Виктор освоился быстро – и в своём хозяйстве, и в деревне. С дачниками, с окончанием летнего сезона уже разъехавшимися по своим родным городам и весям, познакомиться он, естественно, не смог, а на то, чтобы обойти дом; коренных жителей Набережья, ему хватило часа.
К появлению в деревне новичка набережане отнеслись доброжелательно: охотно вступали в разговоры, приглашали зайти на чашку чая, давали советы по поводу хранения и переработки яблок, урожай которых его – его, Кондратьева! - молодой сад в этом году принёс немалый.
«Неужели здесь всех так встречают? – удивлялся Виктор. – Везде бы так …»
В доме же самого Кондратьева первым появился Борис Петрович Зябликов.
- Пришёл доложить, что всё в порядке, - рапортовал он ещё с порога. – Всё, Станиславыч, в целости и сохранности.
- Ну, спасибо, что присмотрел, - Виктор пожал крепкую зябликовскую ладонь. – Извини, Петрович, что задержался: дел накопилось – по уши; пока разгрёб, да пока собирался…
- Э-э, брось, - отмахнулся Зябликов, присаживаясь на табуретку у двери. – Мне твоё хозяйство в обузу не было…
- Ну, всё равно…
Борис Петрович вдруг рассмеялся.
- Вот если б у тебя поросята были, или корова, или… ну, не знаю… кролики там… Или даже курей с десяток - тогда бы, брат, другой вопрос: пришлось бы магарыч выставлять!
- Так в чём дело? – улыбнулся и Виктор. – Давай по рюмашке, за встречу…
Он встал и направился к дивану, на котором в одну кучу были свалены цветастые пакеты с вещами и продуктами. Пока пересекал горницу, тщетно пытался вспомнить, в который из них он ещё дома, в Твери, положил две бутылки хорошей водки.
«И где я их найду? – думал он, заранее представляя себе, как глупо уже через минуту будет выглядеть в глазах Зябликова, потрош; многочисленные пакеты. – Вот ведь чёрт за язык дёрнул! Надо было разобрать всё сначала, а потом уж угощение предлагать…»
- Не-е, Станиславыч, не затевай понапрасну, - остановил его Борис Петрович. – Мне ещё в лужу идти, а хмельным я за вёсла – ни-ни! Себе дороже…
- В какую лужу? – не понял гостя Виктор.
- Да в озеро! – снова развеселился Зябликов. – Это мы зовём его так – лужа. Для краткости.
Виктор только хмыкнул в ответ и с облегчением подумал, что теперь не надо, слава Богу, в пакетах рыться, на посмешище себя выставляя: вот, скажет, хозяин – не знает, что у него где! 
- А зачем тебе в лужу, Петрович? Вон, дождище-то…
- Сетка у меня с утра поставлена, - вздохнул Зябликов. – На удочку-то в такую непогодь много ль наловишь? И на спиннинг плохо берёт, зар-р-раза… А рыбки-то хочется! Мне ведь, Станиславыч, мясо, когда рыба есть, и даром не надо: я, брат, рыбу уважаю – во всех видах…
- Ну-ну, - усмехнулся Виктор. – Рыбку-то и я уважаю. Только некогда мне сегодня рыбачить: вон, видишь, - он кивнул на диван, - свалка какая...
- Да я принесу, ежели что попадётся, - с готовностью заверил Борис Петрович, под-нимаясь с табуретки. – А ты мне… это…
Он замялся на мгновение, но тут же переселил себя и попросил:
- А ты мне, Станиславыч, книжку какую-нибудь дай почитать… Ну, твою… Если есть с собой, конечно…
«О как! – удивлённо вскинул голову Виктор. – Уже знают! Интересно, откуда?»
- Земля слухом полнится, - расплылся в добродушной улыбке Зябликов, скромно потупив ставшие вдруг хитрыми глазки. – Да ты не удивляйся, Станиславыч: у нас в округе своё радио работает, сарафанное…
И, взяв книгу и уже открыв дверь, обернулся и как бы между прочим спросил:
- А ты чего один? Холостой, что ль?
Виктор рассмеялся.
- А что, об этом сарафанное радио не донесло?
- Не-е, - хохотнул Зябликов. – Видать, не дотюхали ещё корреспонденты наши.
- Холостой, холостой, - усмехнулся Виктор. – Как есть холостой; так и передай.
- Да мне-то… - смутился Борис Петрович. – Это бабы наши всё интересуются…
Он махнул рукой и ушёл, а Виктор ещё долго стоял, глядя на закрывшуюся за гостем дверь, и улыбки на его лице уже не было…
Через пару дней, когда уже и порядок в доме был наведён, и банька истоплена и оп-робована в деле, и оп;дыши из-под яблонь собраны и рассортированы (небитые яблоки Кондратьев разложил по корзинам, пересыпав их опилками, как подсказал ему Зябликов, а попорченные отнёс зябликовским поросятам), Виктору пришлось отправиться в Сокольское.
«Прав был Вадим, когда мы список составляли, - думал он, шагая по хорошо укатанному гравию большака. – Как в воду смотрел: хоть что-нибудь, а забудем. Вот и забыли... Хорошо, что не зимой хватился: потопал бы по морозу! Да только ли это?»
Накануне вечером жена Зябликова, Екатерина Гавриловна, принесла Виктору трёхлитровую банку солёных огурцов.
- На-ка, Виктор Станиславыч, отведай моих солений, - сказала она, постучав в окно и вызвав Кондратьева на крыльцо. – У вас в городе, поди, таких нет…
- Да ты в дом заходи, теть Кать, - пригласил Виктор, принимая тяжёлую холодную банку из рук Зябликовой. – Чего на ветру-то?
- Не, не! – замахала на него обеими руками Екатерина Гавриловна. – Некогда мне: надо ещё еду курям сготовить, да свиньям картошки сварить… Некогда! А ты вот спробуй, спробуй огурчиков-то. А потом и скажешь, едал ли когда такие. Думаю, не едал: у меня свой рецепт, старинный…
И, хитро подмигнув, добавила:
- С хрустом да с водочкой…
Она махнула рукой и пошла к калитке.
- Спасибо, тёть Кать! – крикнул вдогонку ей Виктор. – Сегодня же отведаю!
- Давай, давай, спробуй, - кивнула Зябликова. – Только банку потом верни: мало их у меня, банок-то, – все наперечёт… Да открывай поаккуратней, чтоб горлышко не поколоть: а то мой-то бес - как начнёт открывать, так всё стекло по краям обломает… Так что открывашкой открывай, открывашкой!
Но «спробовать» зябликовских огурчиков Кондратьеву в тот вечер не довелось: открывашки – ключа для открывания консервных банок – у него как раз и не оказалось. Но и банку надо было отдавать, да и огурчиков ему хотелось попробовать: что ж это за огурцы такие – с хрустом да с водочкой?
Идти искать открывашку по соседям Виктор постеснялся, и пришлось ему наутро отправляться за этим нехитрым приспособлением в Сокольское.
Дождь, беспрестанно накрапывавший ещё с ночи, незаметно закончился. С озера задул устойчивый и знобкий юго-восточный ветерок, и небо над головой прошедшего уже большую часть пути Кондратьева, освобождаясь от многодневной серой хм;ри, стало заметно светлеть, а вскоре сквозь неё и солнце пробилось.
«Всё веселей, - подумал Виктор, скидывая с головы капюшон офицерской плащ-палатки. – А то льёт и льёт… Только б снова не начался, пока домой ни вернусь…»
Он шёл неторопливо, по большей части глядя не под ноги – дорога была недавно пройдена грейдером, - а по сторонам – то на уже заметно зазолотившиеся берёзки, то на серебристое, переливающееся под осенним солнцем озеро, то на краснеющие среди густых кустов ивняка гроздья рябин. Шёл – и, наверное, впервые в жизни чувствовал в душе такую необыкновенную лёгкость, такую ничем и никем не ограничиваемую свободу от всего, что постоянно окружало Виктора в Твери, какой до сей поры не испытывал никогда и нигде. Ему, сорокапятилетнему мужику, повидавшему в своей жизни такое, чего бы он, Кондратьев, теперь и злейшему врагу не пожелал, вдруг, словно беззаботному мальчишке, которому некуда девать бьющую через край энергию, отчаянно захотелось совершить что-то немыслимое, безрассудное, дерзкое – такое, о чём потом с восторгом можно было бы вспоминать всю оставшуюся жизнь. Или хотя бы запеть во весь голос. Или что-нибудь крикнуть.
Он оглянулся: большак и позади него, и впереди был пуст; только пара белобоких сорок, греясь на солнышке, неподвижно сидела на нижней ветке большой берёзы метрах в тридцати от Виктора.
И тогда, набрав в грудь воздуха, он во весь голос крикнул:
- Свобо-ода-а-а!
Сороки сорвались с ветки и с громким стрёкотом закружили над дорогой, а где-то неподалёку, в перелеске, словно проснувшись, часто закуковала кукушка.
Виктор рассмеялся и вдруг понял, что да - он свободен. Действительно свободен!
И ещё ему неожиданно вспомнилось изречение, которое он множество раз слышал в своей жизни – слышал по совершенно разным поводам и даже сам неоднократно его высказывал: жизнь – это дорога, и человек сам выбирает её для себя, и оттого, какую дорогу он выберет, зависит… ну, и так далее: вспоминать и дальше разные варианты этого мудрого сравнения Виктор не стал. Он вдруг совершенно чётко и ясно осознал, что если бы ему и довелось когда-нибудь заново выбирать для себя жизненный путь, то он выбрал бы вот этот большак, по которому, разбрызгивая сапогами редкие лужи, шёл сейчас; эту просёлочную дорогу районного значения – не очень широкую, не слишком ровную, с кое-где выступающими из-под мелкого гравия коварными валунами, но какую-то светлую, влекущую за собой за следующий поворот, а потом и за другой, и за третий, и за четвёртый… И сколько бы этих поворотов ни было, сколько бы ни убегало в стороны от большака просёлочных дорог в две нешироких песчаных колеи – то через берёзовую рощицу в сторону озера, то через невысокий холм, по полю, к не видимым отсюда лесным деревенькам, - он вдруг со страшной силой захотел всё это увидеть – увидеть своими глазами, прикоснуться ко всему, что будет доступно, наглядеться на все эти чудеса, чтобы потом...
«Что - потом? – Виктор от мысли, неожиданно пришедшей ему в голову, даже остановился. – Потом – что? Для чего тебе всё это – дороги эти просёлочные, деревеньки? Вообще – вся эта красота? Этот мир удивительный – зачем тебе всё это увидеть так хочется? Зачем?»
Но, задавая себе эти вопросы, ответ на них Виктор уже знал. И был ответ этот прост, как всё, что видели сейчас вокруг себя внимательные глаза писателя Виктора Кондратьева: чтобы обо всём этом рассказать…
Всем, кто этого ещё не знает. Всем, кто по разным причинам не видел этого мира и потому пока не смог почувствовать и по достоинству оценить его необыкновенной притягательности, его волшебства, его неповторимости, его величавости… нет, не так: его величия. Его значимости. И сколько же таких, кто всего этого ещё не видел! Живут, бедолаги, в больших городах, дышат смрадом, цепляются за городские удобства, за… ну, за что ещё можно там цепляться?! А этого – не знают. И не узнают никогда, если…
Если он, писатель Кондратьев, обо всём этом не напишет…
А он… Да и вообще-то - о том ли он пишет? О том ли, о чём вообще стоит писать?
И Виктору действительно вдруг захотелось написать обо всём, что он сейчас видел и чувствовал – о дороге, по которой он шёл, о сороках, об одинокой рябине на пригорке, о налетавшем с озера ветерке, о размеренной, неспешной, несуетной  деревенской жизни, к которой он едва-едва успел прикоснуться… Но тут же в нём зародилось и сомнение: а сможет ли? Найдёт ли такие слова, чтобы правдиво, без прикрас и излишеств, без дурацкого и никому не нужного пафоса передать своё мироощущение, к которому он сам пришёл даже не тогда, когда ещё будучи в гостях у родителей Вадима, в свой первый приезд в эти удивительные места, бродил по окрестным лесам и перелескам, любуясь издалека необыкновенной красотой древней новгородской земли, а только что, всего несколько минут назад? Что-бы то, что он напишет (а он, решил для себя Виктор, обязательно напишет!), читать было бы по-настоящему интересно? Где и как найти слова, которыми можно описать краски заката, журчание невидимого ручейка в придорожной канаве, всплеск щуки в прибрежных камышах на вечерней зорьке, потрескивание горящих поленьев в печке, прозрачность безоб-лачного неба, каким Виктор видел его ещё в начале осени, или ни на минуту не изменяющуюся серую однотонную хмарь, которым оно, небо, с рассвета и до заката было обложено всю последнюю неделю…
С фантастикой, как он теперь считал, было проще: космодромы, скафандры, бластеры, космические корабли с фотонными, протонными или плазменными двигателями, разномастные инопланетные существа и пейзажи, сюжеты, степень «крутизны» которых зависела единственно от богатства воображения писателя Кондратьева - и более ни от чего. Это всё, конечно, надо было хорошо, талантливо, интересно написать, но прежде всего – придумать. Придумать!
«А здесь, - подумал Виктор, окидывая взглядом дорогу, озеро, берёзы, - и придумывать нечего: всё до меня придумано, давным-давно. И как!..»
Так, с такими мыслями, он и вошёл в Сокольское.
Здание магазина – типовое для сельской местности, с единственной дверью посередине и выкрашенное по штукатурке бежевой краской – стояло на пригорке, возле дороги: что это именно магазин, Виктор определил уже издалека – увидел, как в фургон стоявшей у крыльца машины дюжий парень в яркой клетчатой рубахе укладывает пустые лотки из-под хлеба. Подойдя к магазину, Виктор тщательно вытер подошвы сапог о рёбра лежащей перед выщербленными бетонными ступеньками ржавой железной решётки и уже, было, собрался подняться по ним, как из магазина вышла средних лет женщина в накинутом на белый халат болоньевом плаще. Не обращая на Кондратьева никакого внимания и ни разу даже мельком не посмотрев в его сторону, она захлопнула дверь и стала торопливо закрывать её на большой висячий замок.
- Девушка… - заторопился в свою очередь и Виктор. – Здравствуйте! Мне бы…
- Обед! – отрезала женщина, продолжая возиться с замком.
- А…
- До двух!
- Да мне…
- До двух обед! – раздражённо бросила женщина. - Вот же написано!
Она кивнула на висящую на двери вывеску и, так и не взглянув на Виктора, легко сбежала по выщербленным бетонным ступенькам крыльца и исчезла за углом магазина.
- Н-н-н-да! – буркнул Виктор и в растерянности посмотрел на наручные часы; часы показывали без семи минут час.
«Вот ведь зараза! – выругался он про себя. – Да я за эти семь минут пять раз эту открывашку купил бы! А до двух часов и вовсе бы домой вернулся … Ну что за народ?!»
Но делать было нечего, и Виктор присел на широкую мокрую скамью, вкопанную в песок перед входом в магазин, возле низкой ограды небольшого палисадника. Выкурив одну за другой две сигареты, он снова посмотрел на часы и вздохнул: до окончания обеденного перерыва оставалось ещё сорок минут. Просидеть всё это время на мокрой скамье Кондратьеву не хотелось, и он решил пройтись по Сокольскому.
«Заодно и на пруды посмотрю, - подумал он, поднимаясь со скамьи. – Чтобы потом специально не ходить».
Вадим как-то рассказывал ему про уникальный рыборазводный завод, созданный здесь ещё в позапрошлом веке и успешно работающий до сих пор, про своеобразную систему прудов, в которых разводят разные виды рыб. Виктор, помнится, поначалу сильно заинтересовался этим заводом, а потом, занявшись поисками и покупкой дома и прочими заботами, как-то о нём забыл.
В десятке метров от магазина, под навесом автобусной остановки, покуривая, сидели трое мужиков. Вид у них был помятый, хотя, судя по пустой бутылке из-под дешёвого вина, стоявшей на заплёванном окурками земляном полу, похмелиться они уже успели.
- Здорово, мужики! – остановившись напротив них, сказал Виктор. – Не подскажете, где здесь пруды?
Двое из сидящих только кивнули вместо приветствия, а третий – щуплый, больше похожий на подростка, чем на взрослого, просипел:
- Здорово… Тебе в контору надо, что ль?
- Да нет…  – пожал плечами Виктор. – Я на пруды хочу посмотреть...
- Дашь на бутылку – покажем, - нагловато ухмыльнулся мужик. – А не дашь… самому тебе их ввек не найти.
Он гоготнул и повернул нечёсаную голову к своему соседу:
- Да, Валь? У нас ить теперь капитализьм! Так что, сам понимаешь, теперь и петух курицу бесплатно не топчет, а тут, как ни как, - информация! Гы-ы-гы-гы!
 Сосед – крупный, с огромными ручищами мужик в распахнутой телогрейке, неотрывно смотревший на Кондратьева с недобрым прищуром, промолчал. Виктор глаз не отвёл и тоже прищурился. Этот безмолвный поединок продолжался всего несколько секунд, после чего мужик ухмыльнулся и бросил своему собутыльнику:
- Глохни, Хвост: тут тебе не обломится…
И, мотнув головой куда-то назад себя, сказал, обращаясь уже к Виктору:
- Туда иди: там и контора, и пруды…
- Благодарю, - кивнул Виктор.
Обогнув павильон, он увидел тропинку, ведущую к большому низкому строению, видневшемуся из-под раскидистых ветвей старых берёз.
«Наверно, это и есть контора, - догадался он. – А там, дальше – цех… Ну, посмотрим…»
Пройдя с полсотни метров по узкой, извилистой тропинке, Виктор увидел один из прудов; судя по строго округлой форме, пруд был искусственный. Чуть дальше, слева от цеха, он заметил и другой пруд, а за ним, ближе к перелеску, блеснула покрытая мелкой рябью поверхность ещё одного.
Виктор остановился на берегу первого пруда и долго стоял, всматриваясь в зеленоватую мутную воду и пытаясь разглядеть в её толще хотя бы какое-то движение, но так ничего и не увидел.
- Интересуетесь? – вдруг услышал он позади себя женский голос.
Он обернулся; перед ним, смущённо улыбаясь, стояла давешняя продавщица
- Ну, в общем-то… - Виктор замялся с ответом.
- Здесь у нас сазаны, - кивнула на пруд продавщица. – Они сейчас на дне лежат, так что вряд ли вы их увидите.
- Что ж они так – на дне? И не всплывают?
- А зачем? - улыбнулась женщина. – Им недавно корма насыпали; вот они наелись от пуза и теперь дрыхнут себе, и в ус не дуют.
- А что, у них и усы есть? – улыбнулся и Виктор.
Женщина рассмеялась.
- Да вы сазанов-то видели когда-нибудь?
И снова Виктор почему-то смутился.
- Ну, видел… - пожал он плечами. - А они большие?
- Сазаны-то? В этом пруду – килограммов по шесть.
- Ого! – удивился Виктор. – И много их тут?
- Много, - кивнула женщина. – Сачком ловить можно, если умеючи. Да их так и ловят, когда икру с молокой надо брать.
- Так в этом пруду что… как это… племенная рыба, что ли? Я правильно назвал?
- Ну, по сути – да, - кивнула женщина. – Хотя для каждого рыбьего возраста своё название есть, специальное. У нас ведь в каждом пруду своя рыба содержится, разная – и по возрасту, и по виду. А прудов этих в системе знаете сколько? У-у-у!
Виктор вдруг заметил, что невольно любуется своей нежданной собеседницей. Перед ним стояла не та нервная продавщица, на которую он совсем недавно так обозлился, а миловидная, чуть выше среднего роста стройная женщина лет тридцати пяти - сорока, с гладко расчёсанными на прямой пробор льняными волосами, собранными на затылке в крупный тугой пучок, проколотый насквозь большой, неброской на вид заколкой. Одета она была в тёмную юбку до колен и выцветшую джинсовую курточку поверх белой футболки, а на её стройных ногах красовались старенькие кеды.
- Виктор, - неожиданно для себя самого представился он.
«Эх, звали б её Наташа, - мелькнула в его голове шальная мысль, - тогда, может…»
- Наталья, - протянула руку женщина.
Виктор растерялся, но осторожно пожал протянутую руку и тут же отпустил.
- Вы меня извините ради Бога, - смущённо улыбнулась Наталья. – Ну, что я там, у магазина…
- Пустяки, - отмахнулся Виктор. – Зато я на пруды посмотрел: когда б ещё собрался?
- Торопилась я очень, - продолжала Наталья. – Дочка у меня затемпературила утром, а телефона дома нет. А я в магазине одна, не уйти никак, чтоб узнать, как она там. Вот и за-крыла немного пораньше: смотрю, народу нет, ну и…
- Да бросьте вы! – нахмурился Виктор. – Мне всё равно спешить некуда…
А про себя с неожиданно налетевшей грустью подумал:
«Вот и познакомился, и имя угадал… И что?»
- А большая у вас дочка? – спросил он. – Сколько ей?
- Да невеста уже, - улыбнулась Наталья. - Семнадцать летом исполнилось. Школу в этом году окончила, теперь в медучилище учится, в Новгороде. Вот, приехала на выходные, да и простыла.
«А муж? – едва ни спросил Виктор, но тут же себя и одёрнул: - Да тебе-то что за дело?»
- Давайте я вам и другие пруды покажу! – предложила Наталья, но, взглянув на свободно болтавшиеся на тонком запястье маленькие часики, вдруг заспешила.
- Ой, не получится: скоро молочное привезут, да и магазин пора открывать… Давайте в другой раз, а?
- Давайте! – сам не зная отчего, расплылся в улыбке Виктор. – В другой – так в другой.
До магазина они дошли вместе. Виктор, купив консервный ключ, прихватил буханку свежего, ещё тёплого хлеба, копчёной колбасы, упаковку спичек, а заодно и пару больших чернёных блёсен.
«Может, возьму у Петровича лодку, да вечерком часок-другой спиннинг побросаю, - подумал он. – Эх, ушицы бы из щучки!..»
Выходя из магазина, в который уже успело набиться десятка полтора покупателей, он оглянулся и поймал на себе короткий взгляд Натальи; увидев, что он смотрит на неё, Наталья опустила глаза и, сосредоточенно нахмурившись, стала громко щёлкать на допотопных счётах деревянными кругляшками.
Виктор вздохнул и вышел из магазина; пряча огонёк зажигалки от прохладного ветерка, налетавшего с озера, прикурил сигарету, зачем-то ещё с минуту, словно в раздумье, постоял на крыльце, а потом медленно, нехотя спустился по ступенькам к обочине дороги.
И остановился.
«Может, ещё чего-нибудь купить надо было? – подумал он. – Может, забыл чего?»
Но, заставляя себя думать так, Виктор понимал, зачем ему хочется вернуться и на что посмотреть. Вернее - на кого.
«Эк тебя, брат, зацепило! – усмехнулся он. – И поговорили-то минут десять всего, а… вон оно как!»
Возвращаться в магазин он не стал; не спеша докурил сигарету, бросил окурок в ржавое ведро у ограды палисадника и зашагал в сторону Набережья. Шёл по дороге и никак не мог избавиться от ни с того ни с сего вспомнившейся то ли пословицы, то ли поговорки: «Не знаешь, где найдёшь, где потеряешь…» Так до самого Набережья и бормотал себе под нос в такт шагам:
- Не… знаешь… где… найдёшь… где… потеряешь…
На следующий день к нему заглянул отец Вадима - Иван Николаевич.
- Есть кто живой? – спросил он с порога. – А то еду и думаю: вымерли, что ль, в деревне все?
- А не дождёшься! – рассмеялся Кондратьев, откладывая в сторону только что отпечатанную на принтере рукопись и поднимаясь из-за стола.
- Ну, здорово, Станиславыч! – Иван Николаевич протянул Виктору руку. – А я смотрю – ни души на улице; спят все, что ль?
- Так дождь… - пожал плечами Виктор. – Это у вас на большак; шумно, вот и кажется, что жизнь бурлит. А мы тут в тишине живём, как у Христа за пазухой. Проходи, садись…
- А у меня за пазухой тоже кое-что есть, - хитро прищурился Иван Николаевич, – хоть я не Христос – Господи, прости… Во, глянь-ка!
Он сунул руку за отворот фуфайки и осторожно извлёк оттуда рыжего котёнка; котёнок слабо пискнул и стал испуганно озираться по сторонам.
- Ох ты, чудо-то какое! – рассмеялся Виктор. – Ну, Николаич…
- Так что за дом без кота? Это, брат, непорядок: мышей-то, что ль, сам ловить будешь?
Он опустил котёнка на пол, и тот, ещё раз мяукнув и обнюхав домотканый половик, отправился путешествовать по комнате, деловито помахивая тощим, как молодая морковка, хвостиком.
- Чего к нам-то не заезжаешь? – спросил Иван Николаевич. – Дорогу, что ль, забыл? 
- Да вон, видишь, - Виктор кивнул на рукопись, - скоро сдавать надо, а я и половины ещё не написал.
- Некогда?
Кондратьев пожал плечами.
- Ну, не то чтобы некогда, а… то одно, то другое. Да и настрой для этого нужен…
- А у тебя, что ль, нет?
- Да когда как… - снова пожал плечами Виктор.
- Жениться тебе надо, Станиславыч, - вздохнув, сказал Иван Николаевич. – Тогда и настрой появится, и… Да и время на всё это, - он кивнул на мерцающий монитор ноутбука, - больше будет.
- Откуда? – усмехнулся Виктор.
- От верблюда! – рассмеялся Тарасов. – Жёнка тебе и готовить будет, и стирать, и прибираться; щас-то сам-один ведь всё, а?
- Ну, а кто же? – улыбнулся Виктор, а про себя подумал, что прав Тарасов – со своей, конечно, с житейской точки зрения.
И вдруг отчётливо представил Наталью, стоящую возле газовой плиты - в его, Кондратьева, кухне, в его доме; представил настолько отчётливо, что даже вздрогнул.
- Вот я и говорю: жёнка тебе стирать будет, готовить и всё такое прочее; кот, - Иван Николаевич кивнул на котёнка, забравшегося на диван, – мышей ловить. А ты знай себе пиши – и вся недолга…   
«Неплохо бы, - подумал Виктор. – Так-то неплохо было бы…»
Иван Николаевич, взяв с Виктора слово заглянуть к ним в Рябинушку, вскоре ушёл, а Кондратьев принялся возиться с котёнком. Котёнок всё норовил; перебраться с дивана на оконную занавеску, и когда Виктор раз за разом снимал его оттуда, возмущённо пищал и пытался укусить кондратьевский палец. Однако кошачья пасть была для этого ещё слишком маленькой, и тогда котёнок, отбиваясь от Виктора, начинал царапаться и тоненько пищать, но от идеи забраться по занавеске поближе в потолку, судя по всему, отказываться не собирался.
Так они провозились с полчаса, пока котёнок вдруг ни свернулся клубком на руках у Виктора и сразу же ни уснул. Кондратьев осторожно взял спящего котёнка, положил его в угол дивана и зачем-то укрыл малыша попавшемся под руку мягким шерстяным шарфом..
- Ну вот, брат, вдвоём-то нам теперь веселее будет, - тихо сказал он, поглаживая вздрагивающее во сне крохотное, хрупкое кошачье тельце. – Вдвоём-то куда лучше, чем одному…
Но говорил-то он это котёнку, а думал… думал совсем о другом. Вернее, о другой…


Глава 16

В Рябинушке Вадим пробыл недолго, чуть больше двух недель. Накануне его отъезда, вечером, когда августовское солнце, ещё ярко освещая сосны на дальних островах, уже готово было закатиться за раскинувшуюся позади огорода берёзовую рощу, Вадим и Иван Николаевич сидели на ступеньках крыльца, а Мария Аркадьевна - чуть поодаль от них, на низкой, вросшей в землю скамейке у завалинки.
- Куда ж ты торопишься-то так? – недовольно хмурился Иван Николаевич. – Почитай, полгода дома не был, а побыл две недели – и назад. И ни отдохнул толком, ни порыбачил, ни в лес… Дела, что ль, какие?
- Да не то чтоб дела, пап; так… - пожал плечами Вадим. – Хотя и дела тоже есть…
- Скажи уж прямо, что в городе веселей! Тут-то у нас - что за веселье? Озеро да лес, да петухи ни свет, ни заря орут, да.… По городу, поди;, соскучился? Быстро ты, однако!
- Мне, пап, дороже вот этого всего, - Вадим кивнул на озеро, - ничего на свете нет. Ничего! И не по городу я соскучился, а…
Он запнулся и, не выдержав хмурого отцовского взгляда, отвёл глаза.
- Ты, Вань, никак с Луны свалился? – Мария Аркадьевна насмешливо посмотрела на мужа. – Иль сам молодым не был? Забыл, сколько ему лет-то?
Хмурое лицо Ивана Николаевича просветлело.
- Что, зазн;бу нашёл? – спросил он, усмехнувшись. – Ну… так бы сразу и сказал! А то: дела, дела… Хорошая девчонка-то хоть? Поди, городская?
- Городская, - улыбнулся, было, Вадим смущённо, но тут же и нахмурился – точь-в-точь, как только что хмурился отец; подумал с сомнением: а городская ли? Ведь за полгода их знакомства Ольга почти ничего ему про себя так и не рассказала…
И чего ради она возле ресторана крутилась, когда Вадим в такси на вокзал ехал? Хотя по этому о человеке судить и не стоит, но…
- Всё равно, побыл бы ещё-то недельку, - вздохнув, сказал Иван Николаевич. – Недельку-то ещё отдохнул бы, а потом уж и… Как зовут-то?
- Оля.
- Ольга, значит, - кивнул отец. – Ну, что ж: хорошее имя…
- Имя-то хорошее – что? - поджала губы Мария Аркадьевна. - Был бы человек хороший!
- Ладно, мать, - как от чего-то мелочного, нестоящего, отмахнулся от сомнений жены Иван Николаевич. – Не маленький, разберётся.
Подумал – и добавил, бросив на сына испытующий взгляд:
- Прежде чем под венец вести…
Вадим в ответ только кивнул.
«Конечно, разберусь, - подумал он. – Для того и еду…»

На следующий день, вечером, Иван Николаевич взял лесхозовский «уазик» и отвёз сына в Валдай. По пути они завернули в Набережье, где Кондратьев снабдил Вадима деньгами на оплату квартиры и коммунальных услуг, а также передал ему толстую пачку конвертов, обратный адрес на которых был тверским.
- Оттуда пошлёшь, - сказал он Вадиму. – Пусть в Тверь пишут, а не сюда.
Около полуночи Вадим сел в Валдае на поезд «Псков – Москва», а уже в пять часов утра открывал дверь тверской квартиры.
До позднего августовского рассвета было ещё далеко, лампочка на лестничной площадке почему-то не горела, и попасть хитроумным, с витиеватыми бороздками плоским ключом в замочную скважину квартирной двери Вадиму удалось не сразу. Вставить же в неё ключ удалось с большим трудом.
«Ковырялся кто в замке, что ли, - подумал Вадим, мучаясь с ключом. – Или это в темноте мне никак не попасть…»
В два приёма затащив в прихожую тяжёлые сумки с вареньями, соленьями и прочими припасами, которыми снабдили его родители, Вадим первым делом умылся, выпил большую кружку чая и завалился спать.
«Утром пойду Ольгу искать, - решил он, укрываясь пледом. – Заодно и посмотрю, что это за фабрика, на которой она работает. Вот сюрприз будет! Свалился, скажет, как снег на голову… Только где её искать? Как? Может, через адресное бюро попробовать?»
Однако предпринимать что-либо для поисков подруги Вадиму не пришлось: Ольга заявилась сама - позвонила в дверь, когда он ещё спал, бросилась полусонному Вадиму на шею, а потом, не давая ему и рта открыть, потащила парня в постель…
Окончательно проснувшись лишь к обеду, – страшно захотелось есть, - Вадим обнаружил, что Ольги рядом с ним нет. Одежда её валялась на кресле, и даже большие шлёпанцы Кондратьева, в которых ввиду отсутствия другой домашней обуви Ольга обычно ходила по квартире, стояли возле кровати; но самой девушки в комнате не было.
«Наверное, в ванную пошла, пока я дрыхнул, - подумал Вадим, сладко потягиваясь. И самодовольно улыбнулся: - Ну, ещё бы! После такого-то…»
Однако шума воды из ванной слышно не было.
Вадим встал, надел широкие шорты и отправился в кухню. Проходя мимо кабинета Кондратьева, он вдруг заметил, что обычно плотно закрытая в кабинет дверь немного приоткрыта.
«Сквозняк, что ли? - удивился Вадим. – Откуда? Я перед отъездом, помнится, все форточки закрывал…»
Он толкнул дверь и остолбенел: за компьютером Кондратьева, нервно покусывая бледные губы, сидела обнажённая Ольга; то, что она пытается взломать пароль, установленный Кондратьевым, Вадим понял почему-то сразу.
Девушка сидела в пол-оборота к Вадиму, и он увидел и напряжённое выражение её неестественно бледного лица, и зло прищуренные глаза, с ненавистью смотревшие на безответный монитор.
- Оль, ты что здесь делаешь? – спросил Вадим, почему-то хотя и подсознательно, но совершенно определённо чувствуя, что о своей догадке по поводу попытки взлома Ольгой пароля говорить не стоит. По крайней мере, пока.
Девушка вздрогнула и резко повернула голову в его сторону; ещё какое-то краткое мгновение, пока Ольга ни смогла совладать с собой, выражение её глаз, смотрящих на Вадима, оставалось прежним, и Вадиму от этого взгляда вдруг стало очень и очень не по себе…
И ещё Вадиму вдруг показалось, что Ольга намного старше его – нет, не по возрасту, а… как-то иначе; может быть, по жизни, по жизненному опыту. И от этого ему тоже стало как-то неуютно.
Однако уже через секунду глаза девушки потеплели; она встала из-за стола, - Вадим невольно скользнул взглядом сверху вниз по её стройной фигурке - подошла к Вадиму и об-вила его шею руками, тесно прильнув к нему горячей упругой грудью.
- А ты уже оделся? – игриво спросила она. И насмешливо добавила: - Что, уже всё?;
 Вадим на какое-то мгновение растерялся, но тут же взял себя в руки; отстранив Ольгу от себя, он взял её за худенькие плечи и спросил, нахмурившись:
- Ты не ответила, Оль, что ты здесь делала? Зачем в компьютер полезла?
- А что, нельзя? – дурашливо улыбнулась Ольга. – Да я поиграть хотела, игру какую-нибудь найти: ты же спишь и спишь, и мне скучно стало…
- Так разбудила бы, - не веря ни единому слову подруги, натянуто улыбнулся Вадим. – Нашли бы чем заняться…
 - Да жалко было! – рассмеялась Ольга. – Ты и так сегодня…
И она снова прильнула к нему.
«Ладно, прикинусь лопухом, - обнимая Ольгу, подумал Вадим. – Пока. А потом видно будет. А вообще-то надо за ней понаблюдать: что-то не нравится мне всё это – ох, не нравится!..»
Ушла Ольга только к вечеру. К разговору об инциденте с компьютером ни она, ни тем более Вадим больше не возвращались; впрочем, им в тот день было не до разговоров…
Но уже на следующий день, когда Ольга снова появилась в квартире, разговор на эту тему у них всё-таки зашёл. И начала его Ольга.
- Так ты знаешь пароль или нет? – как бы между прочим спросила она Вадима, когда они сидели напротив друг друга за кухонным столом и пили какой-то необычайно ароматный и вкусный кофе, принесённый Ольгой.
Вадим, успевший о многом за ночь передумать, напрягся, но вида не показал.
- Ну, знаю, - он безразлично пожал плечами. - А тебе зачем, Оль? Поиграть хочешь? 
- А что, нельзя? – Ольга бросила на Вадима невинный взгляд. – Или тебе жалко?
Вадим усмехнулся.
- Глаз твоих жалко, дурочка, - сказал он ласково. – Посадишь зрение – будешь в очках ходить.
Ольга, решив, что близка к цели, заулыбалась и беспечно отмахнулась.
- Ты за мои глаза не беспокойся: у меня зрение – единица, и меньше не будет.
- Будет, будет, - покачал головой Вадим. – Это тебе сейчас так кажется, а…
Ольга вдруг посмотрела на него как-то цепко, с прищуром – почти так, как смотрела вчера в экран монитора.
- Так дашь поиграть? – спросила она. – Или тебе твой шеф запретил? Этот… как его… Кондратьев твой?
- Никакой он мне не шеф! – насупился Вадим: начавшийся разговор с каждой минутой нравился ему всё меньше и меньше. – И ничего он мне не запрещал; наоборот… Просто…
- Что - просто? – подалась к нему Ольга, и Вадим вдруг совершенно отчётливо ощутил, что девушка напряжена до предела; поэтому постарался ответить как можно равнодушнее:
- Просто там игр нет: Виктор Станиславыч сразу их удалил, как только компьютер приобрёл.
- Почему? – нахмурилась Ольга.
- Места много занимали, - Вадим встал и стал собирать со стола посуду. - Компьютер-то старенький, памяти и так не сильно много; вот он их и выкинул.
- А ему, Кондратьеву твоему, что – компьютер новый не купить, помощнее? – брезгливо усмехнулась Ольга. – Состоятельный ведь человек, мог бы себе позволить…
- Да он и купил, - отворачиваясь к раковине и складывая в неё посуду, пожал плечами Вадим. – Ноутбук. И взял его с собой. А этот мне оставил.
- Ты хочешь сказать, милый, что в этом компе ничего нет?
Почувствовав, что голос Ольги прозвучал как-то растерянно, Вадим напрягся.
 «Ого! – подумал он. – Ты смотри, куда ветер подул! Интере-е-есно!»
- Чего нет?
- Ну, книг его новых – повести, скажем, или романа?
- А что, почитать хочешь? – Вадим натянуто засмеялся. – Так вон они, книжки-то его, у меня в комнате; бери да читай сколько влезет.
- Всё это я уже читала, - делая скучное лицо, вздохнула Ольга. – Мне бы что-нибудь новенькое, свеженькое…
Сказала – и цепко, с прищуром посмотрела в затылок Вадима.
«Та-а-ак! – словно почувствовав её взгляд, подумал Вадим. – Так куда же ты, подру-га, всё-таки метишь?»
И опять как можно равнодушнее пожав плечами. сказал:
- Нет там ничего новенького, Оль. И старенького нет: он перед отъездом всю свою прозу в ноутбук перекачал. Перекачал, а из этого аппарата выбросил…
«Ах, как я складно вру! – удивился себе Вадим. – Заслушаешься! Ведь всё там есть – и старенькое, и новенькое: и две новых повести, и роман недописанный. И набросков куча, и сюжетов, и расписанных по главам планов произведений: сам видел, хотя и нехорошо в чужие вещи нос совать. Но не утерпел: уж больно интересно! А теперь вот врать приходится; сам не пойму почему, а приходится. И, чувствую, никуда от этого греха мне не деться. Но зачем ей это? Что у неё за интерес?»
- А может, посмотрим? – Ольга буквально впилась в Вадима колючим взглядом. – А вдруг что-нибудь есть?
- Да говорю же, что нет! – начал терять терпение Вадим. – И потом: если бы даже там что и было – с какой, извини, стати?! Это что – моё?
И решил снова соврать; заговорил горячо, с напором:
- Вот представь: залезем мы с тобой туда, а он возьми да и войди! Он, кстати, собирался на днях приехать… на несколько дней: дела у него здесь какие-то - кажется, с издательством… И как мы… я… буду перед ним выглядеть? А? Как ты думаешь?
- С каким издательством? – снова вспыхнули у Ольги погрустневшие, было, глаза.
- Да я-то откуда знаю? - вскинул брови Вадим. – Мне-то что за дело?
- Ты же его секретарь: сам ведь говорил, - напирала Ольга. – Что, не в курсе? Или не у дел теперь?
Оттягивая время, чтобы придумать подходящий ответ, Вадим нарочито обиженно засопел и отвернулся; открыв кран и погремев в раковине посудой, сказал:
- Можно сказать, и не у дел… Это поначалу я ему во всём помогал – и с перепиской, и с рукописями; а теперь… теперь так, по мелочи: я же в аспирантуре, если ты ещё помнишь, учусь, вот он… Виктор Станиславыч… и перестал меня загружать. Да и где у меня время на его дела – у меня своих под завязку…
«Кажется, отбрыкался, - подумал он, вытирая вымытую кружку. – И что это она так к его рукописям рвётся? Поклонница такая рьяная, что ли? До сих пор что-то не водилось за ней ничего подобного…»
Ольга молчала недолго; неожиданно рассмеявшись, сказала:
- Да и правда – что это я? Выйдет новая книжка – тогда и почитаю. А с монитора книги читать – это, Вадик, нонсенс: не читаются они так, как на бумаге… Так что, любимый, не бери в голову…
Она закурила длинную сигарету, и тонкий ароматный дымок стал медленно растекаться по кухне.
- А знаешь что? – вдруг подала Ольга новую идею. – Давай я дисков хороших принесу, с музыкой, а? Си-ди-ром в этом компе есть?
«Опять она за своё! – подумал Вадим с досадой. – Не мытьём, так катаньем!»
- Ну, есть си-ди-ром, - ответил он нехотя. – А толку-то?
- А он пишущий? – не ответив на вопрос Вадима, спросила Ольга.
- Пишущий, - не видя подвоха, Вадим кивнул. – Только зачем тебе пишущий, если ты музыку только слушать собираешься?
- А вдруг мне переписать что-нибудь захочется? – невинно улыбнулась Ольга. - Понравилась какая-то вещь, я её раз – и через си-ди-ромчик перебросила. И для тебя перепишу что понравится.
- Мне не надо, - нахмурился Вадим. – Я к рэпу равнодушен.
- Ну так и я его не люблю! – заулыбалась Ольга. – А что тебе нравится? Я всё могу найти!
- Юрий Антонов мне нравится, - пожал плечами Вадим. - У Газманова есть неплохие песни. Ещё бы я «Любэ» послушал… Вот, пожалуй, и всё…
Ольга едва заметно поморщилась, но выражать своё мнение по поводу музыкальных вкусов Вадима не стала.
- Ладно, в следующий раз принесу, - пообещала она; бросив взгляд на часы, вдруг заторопилась.
- Вот расселась, дура, а мне ведь сегодня во вторую смену! – засуетилась она.
«В ресторан? - едва ни брякнул Вадим, но каким-то чудом сдержался. – Ладно, про ресторан мы потом выясним, а сейчас… с этим её непонятным интересом к компьютеру разобраться бы. И с любовью к творчеству Кондратьева: что-то тут не сходится. Или наоборот – сходится, только я не понимаю…»
В том, что его подозрения не беспочвенны, Вадим убедился уже на следующий день: когда Ольга после бурных любовных утех ушла в ванную, Вадим обнаружил в целлофановом пакете, который она носила вместо сумочки, кроме дисков с записями песен Газманова и «Любэ» (диска Антонова Ольга, видимо. не нашла; а может, и не искала?), чистые диски, без всяких записей. Проще говоря, «болванки». Может, они и действительно были предназначены для того, чтобы переписывать музыку, но у Вадима по этому поводу были большие сомнения.
 Подпускать Ольгу к компьютеру было нельзя: даже ещё не зная истинных причин её подозрительно жгучего любопытства к произведениям Кондратьева, Вадим вдруг стал явственно ощущать исходящую от девушки опасность; не для себя – для Виктора Станиславовича. И, как ему почему-то стало казаться, опасность немалую. Поэтому, быстро вскрыв кожух системного блока, он сначала нашёл достаточно простой способ вывести его из строя, – разумеется, на время, - а потом, когда Ольга вышла из ванной, весьма правдоподобно разыграть перед ней настоящую драму по поводу случившегося и ещё большую - по поводу того, что он, неблагодарный, скажет теперь Кондратьеву…
Спектакль удался: Ольга обиженно фыркнула, а спустя полчаса её и след простыл. И на этот раз Вадим свою подругу уже не удерживал – даже ради приличия.

Полностью роман можно прочесть на сайте "Литсовет", автор - Александр Казаков