В день, когда нужно было уходить в армию, точнее в ночь на 21 июня, 1962 г. середина прошлого века (звучит то как !) конечно, погулеванили.
Белые ночи! В Санкт Петербурге нужно их видеть. Хотелось в последний раз надышаться вольной гражданской жизнью. Забежал домой в 6 утра, попрощался с родителями, взял сумку и, прихватив дневники, ушёл в армию.
Несколько тетрадей, где с восьми лет я вёл дневник, торжественно, с моста на Обводном канале, полетели в воду. Так мне казалось, я попрощался с детством и юношеством.
Это был совершенно глупый поступок, но тогда я этого не понимал, а потом всю жизнь жалел. В 08-00 я был уже на сборном пункте, погрузили нас в автобус и повезли на «войну». Защищать и оборонять.
В те времена призывали на три года, но это был спецнабор, на два с половиной месяца раньше срока призыва, а задержать могли до 31 декабря.
Вот и получался потом, срок службы три с половиной года, Как говорилось , ещё полгода - это за компот.
Привезли нас в г. Пушкин, Ленинградской области в какую-то часть, усадили на футбольном поле, где мы сидели, валялись на траве и ждали дальнейшей своей участи. Временами приходил “покупатель” . Офицер, выкрикивал фамилии, и ребята уходили выполнять свой "долг". Рабы не мы, мы не рабы, у нас были медспрвки -"годен" и сплошные "долги".
Наконец, услышал свою фамилию, взял сумку, и нас, человек 50, опять куда-то повезли. Высадили около железнодорожных вагонов, в каком-то тупике.
Рассевшись по вагонам, уже перезнакомившись между собой, скинулись и послали гонца за водкой.
Гонец прилетел довольно быстро, но тут нас ждало разочарование. Часовой с офицером, стоящим у вагона, отобрал всю водку, и на глазах у всех вылил.
Погоревали недолго. Кто-то приволок большой чайник, и сбросившись ещё, мы опять командировали гонца. Операция прошла успешно, часовой с офицером даже не остановили гонца, и он благополучно, с полным чайником водки, прошёл в вагон.
Всю дорогу упорно, как только поезд останавливался, кто-нибудь с этим чайником бежал за водкой, и мы к удивлению сопровождавших нас офицеров и сержантов, благополучно пьянствовали, пока не кончились деньги. Ехали дня три и привезли нас на станцию Исакогорка, рядом с Архангельском.
Всё как на конвейере. Несколько солдат, ловко орудуя ручной машинкой, стригли под ноль, затем в баню. На выходе из бани выдавали форму, и всё.
Не успели опомниться, как стали похожи друг на друга, как бройлеры. Разместили в специальном микрогородке, в палатках по семь человек.
И пошло-поехало. 45 секунд- подъём, 45 секунд- отбой. Целый день на жаре – строевые занятия, На теоретических занятиях все клевали носом. Ждали только, скорей бы отбой, но комары, на севере они почему-то большие и лохматые, конечно выспаться, не давали и заслуживают эти насекомые отдельной главы.
Так в этой карусели прошло три месяца, и наступил момент, когда нас стали отправлять по "точкам". Это были радиотехнические войска, и нам суждено было отправиться в Заполярье, в радиолокационные отдельные роты, где служило по 45- 50 человек. Тут я впервые и услышал слово Шойна. Тот, кто служил в управлении полка, где-то нам и завидовали. Кормили в Заполярье на точках гораздо лучше, одевали тоже, но с другой стороны – кругом тундра и всё. Привезли нас в Архангельский порт и погрузили на т/х “Мудьюг”.
Плыли трое или четверо суток и, наконец, посёлок Шойна, Архангельской области на берегу Белого моря.
Деревянные дома, наполовину засыпанные песком, на одной центральной улице деревянные мостки, школа, клуб, маяк. Нас построили и повели. Время уже к вечеру и пасмурная погода радости нам не добавила.
Кончились деревянные мостки, и дальше уже - сплошной песок. Прошли последние дома, дорога стала твёрдой. Открылась бесконечная тундра.
Прямо и правее виднелись строения, торчали антенны. Где-то там – поняли мы и побрели обречённо по дороге, навстречу другой, совершенно иной жизни, но чётко понимая, что здесь нам придётся провести более трёх лет.
Говорят, что Север тянет к себе, кто хоть раз там побывал. Потом понял я, что людей притягивает к себе вода, огонь и ... Север, пройдя не один раз от Кольского полуострова и до Камчатки.
Прошагали половину пути и поравнялись со строениями и антеннами. Это оказалась метеостанция. Нас повели дальше.На горизонте виднелись уже антенны посолидней. Нам туда, поняли мы.
Молча пришли в часть, молча нас покормили и отправили в клуб, где были установлены койки специально для нас – молодых.
Старики, отслужившие уже по три с половиной года, должны были уезжать с этим же теплоходом, который через десять дней, на обратном пути должен сюда вернуться, тогда нас и переселят в казарму.
Спустя три года, уже перед дембелем увидел я каким был, приехав сюда. Уставшие, зачуханные какие то даже запуганные просто дети, оторванные от мамок. Это особенно заметно на фоне "дембелей", ставших уже молодыми мужиками.
Распределили по взводам, кто связистом, кто оператором радиолокационной станции, и стали "натаскивать".
Старики не обижали, относясь к нам – салагам – как к детям. Да по сути мы и были, по сравнению с ними, неопытные щенки, и обижать нас считалось даже как-то и недостойно.
Гавкали в основном «гуси»,так звали у нас ребят второго года службы. Прошло 10 дней. Старики уехали, и от сознания, что нам ещё, до дембеля, служить как медному котелку, бросало в холодный пот. Но думать об этом уже времени не оставалось.
Преимущество в "корме" было ощутимо. В средней полосе полагалось 10 гр. масла. Намазал на хлеб, а его и не видно, всё в дырочки затёрлось. Здесь уже давали 30 гр. и намазав маслице, уже оно просматривалось да и вкус ощущался.
Сразу впрягли в наряды, дежурство и всякого рода занятия.
Заканчивается лето. Солнце никуда не скрывается, как-будто даёт людям отдохнуть, погреться, вдоволь налюбоваться им перед суровой зимой, да и прятаться и скрываться от таких же открытых людей не хочет. Вот и светит и день и ночь, то ныряя за огромные песчанные барханы по берегу моря, то снова выкатываясь и радостно напоминая, что всё ещё здесь. И не хочется думать, что наступят дождливые, осенние и сразу длинные , зимние дни.
Осень наступает быстро, торопливо, не суетясь, а по деловому. Тундра становится какая-то тёмная и неприветливая, как было летом, и оглянуться не успел, а солнышка уже и нет почти. Быстро наступает темнота. Ясно, что возврата не будет: сказано, и баста-это серьёзно. Не будет она ,как в Питере метаться туда-сюда,
а сделает своё осеннее дело и сразу передаст дела зиме. Хмурая и неприветливая, напоминает о серьёзности своими ветрами, обрушивая на посёлок свою мощь. В 1963 году увидел что она может, когда ураган снёс и разрушил половину строений по берегу Шойны.
Все времена года на Севере, довольно чётко определены.Не мечутся и не шарахаются от одного к другому. Зима сразу хватает мёртвой хваткой и уже не отпустит до конца. В Питере эта "интеллегентная" зима долго и нерешительно, на ципочках начинает подкрадываться мелкими шаркающими шажками, то наступая, то вдруг передумывая и возвращаясь назад. Так может длиться до самого Нового года, а то и дальше, а потом вдруг и вообще заснёт на ходу. Здесь зима не мечется никуда. Заявила и сразу-получите. Лютые морозы, плотные и какие-то твёрдые метели сразу показывают кто здесь хозяин. Если не в духе, может так закрутить свою дьявольскую пляску, что невольно зауважаешь.
В наряды ходили в основном мы, но и «гусей», тоже "запрягали", когда не хватало нас, салаг. Пока лето, наряд часовым, было одно удовольствие. Ночь проходит незаметно, да и настроение от солнышка всё время бодрое. Но это лето, а зима она на Севере не очень приветлива к новичкам. Правильно говорят, что северянин не тот, кто не боится мороза, а тот, кто тепло одевается,
Самым суровым нарядом считался РК – рабочий по кухне. Это был действительно очень тяжёлый наряд, и получить 5 нарядов РК было хуже любого наказания.
С навигацией к нам в часть и в посёлок , завозили теплоходом уголь. Метрах в ста от части образовывалась огромная куча. Вот оттуда на саночках, в ящике, нужно было навозить угля. Одному это было не под силу, и приходилось просить кого-нибудь из приятелей помочь.
Помогали друг другу все, зная, что влипнуть может каждый.
Потом кучу угля заносило снегом. Долбилась шахта, и туда с киркой спускался бедолага, долбил там этот уголь, нагружал ведро, а второй вытаскивал ведро наружу и ссыпал в огромный ящик на санках. Впрягались в лямку и тащили этот груз к кухне. Так нужно было сделать ходки три-четыре. Затем начинали выдалбливать из-под снега примерзшее бревно, пилили его и кололи. Снова на санки и к кухне.
Где-то в начале 60-х ,кому-то в больную голову правителей, пришла идея сравнять город с селом. Где как, а в Шойне, да и везде на севере решили комфорт ненцам создать.
Построили деревянные бараки и ну давай заселять. Мол ребята вам в чуме холодно, а здесь дом. Тепло. Живите вот так, в комнатах. А тепло-то откуда? Ну как откуда! Паровое отопление дали, вот и тепло. То, что в посёлках, а тем более в чумах парового отопления нет, им это было конечно неизвестно.
Потом подумали и быстренько этот вопрос решили. Угля в стране много, вот завезём и топите. Не оценили ненцы такую заботу. Веками они жили с оленями. И еда и одежда и топливо. А как оленями из бараков управлять они не поняли и быстренько стали уматывать в тундру, к оленям. Местных жителей конечно тоже не очень радовал этот уголёк.
Самое страшное заключалось с том, что после дождей наступал резко мороз, и этот уголь превращался в монолитную, огромную глыбу. Долбить этот уголь было занятие не из лёгких даже для солдат, а уж что говорить про местное население.
В то время в посёлке топили в основном дровами. Уж чего-чего , а дров было много.
В осенние шторма, на берег выбрасывало огромное количество прекрасного строевого леса. Зимой, когда всё замерзало, оставалось только трактором выдёргивать брёвна.
Все строения в части были из этого леса. В наряд РК заступали ещё с вечера, и освобождались уже заполночь. Когда всё сделано, до койки доходишь уже никакой.
Встать нужно в 5 часов. Растопить печку, титан, и чтобы к 6 часам, к приходу повара, всё кипело. Тут же накрыть столы, и в 07-30 народ уже завтракал. После завтрака: собрать всю посуду, помыть, тут же надо следить за плитой и титаном.
Перемыть все котлы, и помыть полы. Где-то часам к 11, наскоро позавтракав, начинаешь накрывать на обед. После обеда посуды в два раза больше. Еле-еле успеваешь всё помыть, а к 16 часам снова накрывать, на полдник. Опять всё сначала, и так до 20-30, когда помыв опять всё после ужина, часам к 24 ты свободен до утра. Ночь давали после этого наряда поспать всю. Подряд 5 нарядов отрабатывать никогда не заставляли: можно было просто надорваться, а вот через день – будь любезен.
Заполярная зима была уже в разгаре. Наряд – дежурство – снова наряд, и так летело время.
Наряд состоял из трёх человек. Один 2 часа у тумбочки, ночью чистит картошку, другой идёт 2 часа спать, третий – одевает на себя всё, что можно, и идёт к вышке с карабином.
Тут-то и выдам военную тайну, по секрету жителям Шойны. А патронов то в карабине и не было. Стрелять "врагов мирового империализма" было не из чего.
Не выдавали патронов никогда и стояли мы как бы с тяжёлой дубиной, которую нужно было потом чистить.
Ночью, бывает стоишь на посту и любуешься этим чарующим явлением, как полярное сияние. Как-будто на огромном экране кто-то включает светомузыку и завороженный этой красотой смотришь на этот экран. Забываешь, что ты часовой и бери тебя голыми руками, а ты как заколдованный, всё ловишь моменты вспыхивающих на небе переливающихся красок.
Тишина! Со стороны посёлка доносится лай собак, веет оттуда теплом, домашним уютом, добром, спокойствием и другой жизнью. Тут и накатывает тоска по дому. Особенно тяжело первый год, когда смотришь на огоньки посёлка.
Вот она, спокойная гражданская жизнь, рядом, а тебе ещё и конца службы не видно.
Через два часа все менялись. Перед нарядом та же шахта с углём, но на подготовку ещё днём старшина выделял ещё пару человек, поэтому всё-таки это было полегче.
Я любил, когда с мороза приходишь в казарму, снимешь с себя тяжеленные тулупы, куртки, ватные штаны, подкинешь в печки уголька и садишься у тумбочки чистить картошку.
Эти два часа проходили быстро, и за это время можно было отдохнуть, вспомнить гражданку, осознать, каким был дураком, и просто помечтать.
На дежурство ходили пока стажёрами. Первое время почти все операторы не раз получали сильные подзатыльники от стариков- наставников. Сидишь в тёмной операторской, пялишься на экран. Перед глазами нудно крутится развёртка, станция мирно жужжит, и тебя моментально, с непривычки, начинает клонить в сон.
Наставник уже привык, сидит-следит и за развёрткой, и косит за тобой. Только ты клюнул – трясь тебя по башке. Разговаривать нельзя: чтобы не отвлекаться. Пропустить цель – немыслимо, на первой линии, в ПВО такого не допускалось- ЧП.
Так в этом круговороте прошёл почти год.Весна быстро, мягко но упорно и настойчиво вытесняет зиму.
Всё линяет. И птицы и звери и сама тундра. Хорошо заметно, когда уже на больших проталинах тундры
становятся отчётливо видны белые куропатки, не успевшие переодеться в летние пёстрые одежды.
Быстренько все переоделись и вот оно -лето.
Но пока его ещё нужно было дождаться.
В апреле, там ещё зима. Вдруг пришла радиограмма, подписанная военкомом,
что у меня при смерти отец. Дали 10 суток отпуска по семейным обстоятельствам.
Завтра как раз самолёт; каждые десять дней, если хорошая погода летает рейсовый самолётик АН-2, но тут должен прилететь внеочередной, грузовой, за мороженной навагой, на него и договорился командир меня посадить…
Утром я уже торчал на посадочной полосе. В 12 часов самолёт прилетел, и я благополучно уселся в него. Пока ждал, окоченел, а тут было ещё холоднее. Просидев так с полчаса, я понял, что превращусь в кусок льда. Лётчики сжалились, и я кое-как втиснулся к ним в малюсенькую кабинку, где сразу отогрелся. Сели в Мезени. Дальше в Архангельск нужно было искать другой самолёт.
Пошёл к начальнику аэропорта, показал телеграмму. Тот почесал голову и сказал, что скоро полетит самолёт ИЛ-2, с куропатками, и он меня на него посадит. Опять в холодильнике с этими цыплятами, с грустью подумал я, но делать нечего.
Оформил билет и снова сел в холодильник. Там места побольше, и лётчики сразу пригласили к себе в кабину. Долетел с комфортом.
Вскоре Архангельск, затем на электричку – и я в штабе полка. Утром меня отвезли в Архангельский аэропорт, два часа и я дома. Сразу поехал в больницу к папе. Поговорили, посидели, он всё расспрашивал, как там, да что. Попрощались, и я сказав, что приду завтра, пошёл домой. Ночью он скончался.
30 апреля нужно было явиться в часть, но, загуляв с друзьями, я решил, что не убьют, если майские праздники прогуляю, и появился в части только 2 мая. Сдал в штабе документы, и стал ждать, когда меня будут «казнить».
Шли дни. Я как прикомандированный болтался в части, целыми днями где-нибудь на объектах у приятелей, или в курилке. Никому до меня дела не было. Иногда старшина посылал на какие-нибудь хозработы.
В Шойну не отправляли. Самолёты уже не летали, так как взлётная полоса была залита разлившимся рядом болотом. В один прекрасный день вызвали в штаб. Ну, думаю, вот и приговор. Оказалось, что меня и ещё нескольких таких же прикомандированных отправляют в штаб дивизии на курсы. Закончив их, получил звание младшего сержанта, и вот наконец-то снова я в своей Шойне.
Сменился командир роты к-н Савин. Мужик ничего, хозяйственник. Гонял нас на дежурстве как вшивых по бане. Коронный номер : как дадут выключение РЛС, все прячутся по щелям , вздремнуть. Только задремлешь где-нибудь, тут и идёт он всех вытаскивать. Непременно найдёт где-нибудь "гвоздочек", как он любил говорить, и ты его обязательно должен куда-нибудь прибить. Приехал другой командир, и слава богу без "гвоздочка" стали жить.
Честно говоря, очень соскучился, почти год, а привык, и больше служить нигде бы не хотелось. Опять всё по-прежнему, правда теперь уже без нарядов и прочего. Дежурный по роте или старший смены.
Осенью 1963 года Шойну "посетил" очередной сильный ураган с наводнением. Подтопило и разрушено было практически всё побережье. Картина была довольно жуткая. Почти неделю, в три смены ребята из нашей части работали по ликвидации последствий. Работы было много и круглосуточно мы что-то разбирали, латали, подпирали и укрепляли. Ущерб нанесённый стихией был довольно ощутимый.
Летом с началом навигации бригадами жили на берегу в вагончике. Выгружали с прибывшего т/х “Мудьюг” всё, что нам доставлялось в часть. Как-то забрели на причал . В Шойне был довольно налажено работающий рыб.колхоз.
Несколько женщин разрезали огромных акул, валявшихся тут-же, на большие куски.
Солили и складывали в большие, деревянные бочки. Всё это отправлялось на экспорт и не куда-нибудь, а во Францию, где это мясо шло в парфюмерную промышленность. Взяли мы большой кусман и потом целый день варили. Хотелось попробовать. Но есть его было невозможно. Жёсткое, как подошва и запах специфический и противный. Ну это конечно просто для интереса а так мы ловили камбалу прямо с берега. Зимой в Шойне рыбаки ловили много наваги, вкуснейшей свежей рыбки, которую иногда подбрасывали нам в часть.
Пришёл в упадок рыб.колхоз. Все суда - эти трудяги, отслужившие людям не один год, сейчас разбросаны по всему берегу.
Каждое, как живое существо было со своим характером и нравом. И тяжело смотреть на эти, теперь скелеты, медленно умирающие на берегу, как оставленные без воды рыбы. За что они получили такую “благодарность”?
Зимой 1964 нежданно, негаданно прославилась в/ч " Шойна" на все ПВО. В один прекрасный день пропали коды ответчиков самолётов.
Это уже было супер-ЧП. Со всех концов летели к нам вертолёты с генералами
и полковниками. Это был ад. С утра и до глубокой ночи искали этот код. Выкачали колодец в 40-градусный мороз. Перекопали туалеты, просеивали всю золу, целыми днями обшаривали территорию части и близлежащую тундру. Прощупали все подушки матрасы, кладовые, каптёрки и склады. Результатов не было.
События принимали очень серьёзный оборот. Под угрозой были звёзды, большие и маленькие, карьера и дальнейшая жизнь офицеров. В один прекрасный день, нас всех без исключения, собрали в клубе. Поставили урну для голосования и каждый должен был написать записку -"кто взял код не знаю, но подозреваю такого-то...". Снова кошмар, который продлился ещё несколько дней. Финал был неожиданный.
Снова собрали в клубе, на этот раз только стариков. Один генерал и старики. Что там происходило неизвестно никому, но когда они вышли из клуба, обьявили и сообщили фамилию. Код похитил и сжёг в печке один из стариков.
Все вздохнули облегчённо и высшее командование поклялось, что этому солдату ничего не будет, т.к. он сознался и демобилизуют его как и положено. Всё генералы и полковники улетели, а через некоторое время, откомандировали в штаб полка и этого солдата. Служба пошла своим чередом и события стали постепенно забываться, никто больше об этом не вспоминал. Продолжение этого события через год меня повергло в шок. Приехал в штаб полка на дембель, оставалось несколько дней. Как-то припозднившись, уже когда все помылись в бане, я побежал туда. В раздевалке сидели два охранника с карабинами и меня не хотели пускать, но из уважения к дембелю разрешили. Быстренько раздевшись, я открыл дверь в помывочную и буквально столкнулся с "тем стариком". Уже год, как он должен был быть на гражданке. Глаза мои от удивления полезли на лоб. Он был в совершенно зомбированном состоянии. В глазах полная пустота, никакой эмоции, словно он находился где-то по ту сторону жизни. Тут же подошли охранники и закрыли за мной дверь. Он больше года оказывается скитается по тюрьмам, видимо его в очередной раз привезли на допрос в штаб полка. Почему сюда, не понятно, как непонятна и вся эта история, до сих пор окутанная тайной. Стало ясно только то, что никто не собирался ему это прощать и обещания генералов не стоили ровным счётом ничего да и насолил он уж очень сильно. Всё это было спустя год а пока продолжалась служба.
Уехали домой ребята четвёртого года службы и вот я СТАРИК.
Жить стало легче. Привык, окреп, обтесался. В рационе питания у стариков появляется курятина, яйца. Куропаток мы ели круглый год, но ели в основном старики, теперь настал и наш черёд.
Вокруг части была большая территория антенных полей, натянутая проволока, и вот об эти антенны всё время бились куропатки. Оставалось только их собрать и ощипать. Этим занималась молодёжь, ну а ели, конечно, старики.
Летом молодых посылали бродить по тундре, и они приносили полные пилотки разных яиц. Утиные, куропачьи, реже гусиные, и яичница была, конечно, тоже для стариков. Но было так всегда и воспринималось без всяких обид и зависти.
Была ли это дедовщина, никто не задумывался, а в другом – никаких ущемлений, и всего, что творится по рассказам сейчас, не было и в помине. Рядом с частью было большое болото и там собирались стаи гусей и уток. Иногда можно было выпросить у кого-нибудь из офицеров или сверхсрочников мелкашку и подстрелить жирного гуся или утку.
Служба на точке, во многом отличается от всей жизни на большой земле. Нет ни злобы, ни зависти, офицеры, а их было 6 человек, все были с семьями. Женщины, жёны офицеров относились к солдатам, очень по доброму, как будто
их выбирали специально красивых и добрых.
Офицеры отбывали срок в три года, после которого можно было получить направление в академию или выбрать место службы уже по желанию.
Старшина в роте был самый старший. Гонял нас конечно как и положено, но справедливо. Сами всё время что-нибудь выкидывали. На помойке частенько рылись песцы. Поставили однажды петли, поймали одного, притащили в казарму и решили приручать. Старшина не понял, и зачинщиков "приручил" к нарядам. Так и закончилась дрессура на долгое время, но уверен, что это для него повторялось почти регулярно и до нас и после.
Каждую зиму одно и то-же развлечение со свиньями. всегда голодными и тощими, хотя кормили их как на убой. Помойка для них тоже была любимым местом. Какая-нибудь хрюшка вылизывая банку из под тушёнки надевала себе на морду эту банку и так с ней и бегала. Сразу после завтрака старшина вёл сменившуюся с дежурства смену на отлов свинячей бедолаги. Занятие это конечно нас бесило. Вместо того, чтобы спать, мы бегали по тундре и пытались окружить и поймать эту "борзую", а бегала она именно как гончая. Как минимум час, а то и больше уходило на это занятие и конечно нежности к этим тощим и прытким тварям мы не испытывали.
Служил старшина здесь уже довольно давно. Были у него два хороших пацана, как две капли похожих на него и жена, очень добрая женщина.
Зимой ездили на тракторе по берегу за брёвнами. В одной из бригад поехал и я. Это была роковая поездка, начавшаяся очень удачно.
В Шойне сразу получили заказ притащить одному мужику воз этих брёвен за 25 р. По тем временам, да солдатам, деньги были хорошие. Конечно согласились и быстренько рванули дёргать трактором заледеневшие брёвна. Загрузили целые сани, отвезли, скинули и опять туда-же грузить уже нам. Снова нагрузили и началось. Заглох трактор. Окоченели мы и пошли в ближайшее ,какое-то заброшенное селение погреться.
Оказалось , что называется это селение Торна.
В одном из трёх или четырёх домов жили три добрых и спокойных мужика. Охотники и рыбаки. Немного отогрелись. Сфотографировались с их добычей- несколько песцов и лис. Накормили они нас вкуснейшей навагой и мы, наконец запустив двигатель поехали в часть.
Времени прошло уже много. Стало совсем темно.
Командир в части не выдержал и поехал на вездеходе нас искать, догадываясь о нашем бизнесе. Колесил по посёлку выведывая о нас. Там все всё видели, но никто ему нас не заложил и он поехал по нашим следам.
Встретились на пол-пути. Поскрипел он зубами, сказал нам что мы не правы, длинной и популярной тирадой, плюнул и помчался в часть, а мы малым ходом сзади.
Заскочили по пути в магазин, заполировали внутри усталые, окоченевшие солдатские организмы спиртиком, и потащились в часть. Будь, что будет.
Тракторист, Дима Орехов по сравнению с нами был уже мужик. Загремел в армию в 26 лет. Тракторист уже со стажем, но тут как-то неудачно разворачиваясь зацепил высоченную антенну РЛС. На глазах командира, рухнула она на угол пункта управления и сложилась буквой “П”. Он от увиденного, как и все, стоял и смотрел открыв рот не в состоянии даже что-то вякнуть. Столбняк.
Это уже было ЧП. Два дня он ходил чёрный от переживаний. Нашлись запасные секции и за два дня антенна стояла на месте. На радостях командир никого не наказал и больше об этом даже не заводил разговор.
Третий и четвёртый года моей службы я сказал бы, что были даже интересны, если бы не постоянная нетерпеливость ожидания дембеля. По самоволкам я был большой специалист. Попадался, но сходило. Всё шло хорошо, но тут приехал новый замполит.
Маленький, злобный человечек, «искренне преданный партии», не допускающий никаких компромиссов, живя, как робот, строго по заданной программе. Увольнений у нас никогда не было, все годы- "готовность № 1", но мы бегали в самовлки .Иногда ездили в посёлок с художественной самодеятельностью, а в конце -танцы. Приезжали и к нам девочки, и конечно тоже с художественной самодеятельностью. Всё это почему-то должно было быть под названием именно художественная самодеятельность, а танцы назвать было нельзя, хотя всем эта самодеятельность нужна была как рыбе зонтик.
В посёлке была школа-десятилетка, и первая моя любовь, которая бывает только раз в жизни и не забывается уже никогда. Меня пригласила одна девочка на выпускной вечер. Конечно комиссар меня не пустил, не пустил ещё с довольной, садистской улыбочкой зная, что я всё равно уйду и вот тут он отыграется по полной программе.
С самого начала мы обоюдно невзлюбили друг друга. Я ненавидел его молча, а он старался меня зацепить как-нибудь, и злился, что ничего сделать не может. Подчинялся я только командиру и никому больше, а то ,что я не ходил ни на какие всякие политзанятия, ещё больше раздражало его.
Я соорудил довольно искуссную куклу и даже сделал голову из меховой рукавицы, подобрав цвет и вывернув её наизнанку. Создал видимость, что торчат волосы из-под одеяла. Всю ночь он бродил по части и по казарме, зная, что я уйду. Подходил к моей койке, но я “крепко спал“.
Так хорошо было сделано чучело, что он, как потом рассказывали ребята, упорно “пас меня” не догадываясь, что я давно уже в Шойне.
Пришёл я только перед подъемом и входил уже в казарму, как он вышел на крыльцо пункта управления. Как раз напротив меня. Это был просто несчастный случай. Всё. Я попался. Плюнул я на всё и не разговаривая завалился спасть. Да, что это всё стоило по сравнению с тем, что я был не выпускном вечере у любимой девушки.
Разбудил меня дневальный – к командиру. Командир со старым замполитом, конечно, не стал бы докладывать в штаб полка, но этого нового зомби он побаивался и послал радиограмму о моей самоволке. Молча протянул радиограмму, и пошёл я кодировать сам на себя, что “встал на путь нарушений воинской дисциплины” и всякуя муть в таком же духе, конечно написанную этим помполитом. Там за такие дела орденов не давали и меня разжаловали в младшие сержанты. С самоволками я так и не завязывал и меня разжаловали в итоге до рядового.
Меня это нисколько не расстроило, так как всё равно дембель неизбежен, а приеду я домой сержантом или рядовым – для меня не было никакой разницы.
Старики все уже были на хозработах. Перед дембелем наряды и дежурство обеспечивали «гуси» и уже успевшие поднатаскаться молодые.
Уже началась навигация, и нам привезли 16 молодых бычков и 5 коров. Всё это стадо должно было бродить по тундре, а с наступлением заморозков их забивали и мясо складывалось в ледник на окраине посёлка. Этого хватало до следующей навигации.
Пошёл уже четвёртый год службы, и оставалось дождаться сентября, когда выйдет приказ о дембеле. Все старики уже что-нибудь строили, и тут я получил самую хорошую должность, о которой все мечтали – пасти стадо. Перед дембелем, да такой курорт.
Утром, позавтракав и вместе со всеми перекурив, я брал пару курток, выгонял это стадо и, выбрав самую удобную кочку неподалёку от части, ложился как на перину.
Или выбрав "побогаче" и удобней кочку, садился как в кресло и не вставая мог лакомиться спелой, вкусной морошкой, которой было столько, что не вставая с места можно было наедаться столько, сколько влезет в солдатский желудок.
Потом ложился и читал, пока не засыпал, крепким здоровым сном. Проснувшись перед обедом, оглядывался по сторонам, увидев, что стадо пасётся, шёл обедать.
Кругом горизонт, а с другой стороны у моря, песчаные барханы, куда, конечно, моё стадо уйти не могло. Хорошо пообедав, я снова уходил в тундру, поближе к стаду, и снова укладывался спать со всеми удобствами, чётко понимая, что чем больше спишь - тем меньше нарушений и солдат спит, а служба идёт. Погода была всё время прекрасная. Около 5 часов вечера гнал стадо в часть, запирал в сарай – и свободен до утра.
В один прекрасный день, проснувшись, как всегда огляделся и не досчитался одной клячи. Старые они были такие, что уже еле ходили, да ещё копыта у них были, как ласты у моржа.
Ну, нет и нет. Война-войной, а обед по расписанию. После обеда корову опять не обнаружил. В 5 часов вечера погнал их всех в часть. Одной так и нет.
Пошёл докладывать старшине. Старшина, конечно, расстроился, велел сесть на лошадь и прочесать тундру. Объехал всё вокруг. Нет. Уже и часть пропала из виду.
Доехал до становища ненцев-оленеводов. Те обрадовались, стянули меня с лошади, затащили в чум и, как я не отказывался, накачали меня основательно. Вообще и раньше приходилось сталкиваться с этим замечательным и добрым народом.
До сих пор думаю: ну почему все кто живёт на Севере так разительно отличаются от наших чопорных, злых и недоброжелательных городских жителей, хотя я сам и родился и прожил всю жизнь Санкт Петербурге.
Жители Севера другие.
Едем в Шойну на ГТСе, а нам наперерез двигается большое стадо оленей. У самой дороги стадо остановилось. С нарт слез пожилой ненец, снял шапку и всё время, пока мы ехали,стоял и улыбаясь кланялся. Конечно помахали ему и помчались дальше, а он всё стоял и махал нам в след. Пустяк, но настроение поднялось.За всё время ни разу не встречал хмурых и недоброжелательных даже взглядов.
Ни злобы, ни хитрости, ни зависти. Настоящие человеческие отношения, доброта, и всё это при тяжелейших условиях выживания.
Уже стемнело, когда меня ненцы взгромоздили на лошадь, показали в каком направлении ехать, и я порулил в часть. Вскоре показались огни нашей Чёрной Сопки, и я, решив поехать побыстрей, тут же свалился с лошади. Я не джигит, да ещё на спирте. Ко всему этот конь «Солдат» был с большой придурью. Как ни старался, а взобраться мне на него так и не удалось. Приплёлся в часть, ведя его под уздцы.
Увидев меня, старшина только махнул рукой.
На следующее утро вместе с ним пошли докладывать командиру. Командир велел искать пока не найдёте, живую или мёртвую. Снова я сел на коня и поехал в другую сторону. Отъехав недалеко от части, увидел, что в мою сторону едет оленья упряжка. Поехал навстречу и вскоре встретился с пожилым улыбающимся ненцем.
– Однако, не ваша скотина-тооооо там в болоте-то лежит? – сходу выпалил он.
– Где? – обрадовался я.
– Да вонаааа, в болотце-тоооо.
Этот певучий, какой-то особенно отличающийся шоинский говор и интонации, могу безошибочно отличить и сегодня. Мелодичный, спокойный, полувопросительный, с растянутыми окончаниями, где то наивно-детский неповторимый этот диалект , всегда умилял и очень нравился мне. Даже сегодня, общаясь с шоинцами по, в разговоре улавливаю эти шоинские нотки, несмотря на то, что человек родившийся и проживший там первую половину
жизни, уже давно уехал из Шойны. а этот слегка напевный говорок
слышится всё-равно.
Поехал мне показывать. Недалеко совсем от территории части, в болоте, лежала наша корова.
-Бери Федота, снимите шкуру, вырежьте печень, сердце, отправим на экспертизу, социлизм, учил дедушка Ленин-это учёт, а то ты милейший, советский человек её может быть сожрал, а говоришь, что сдохла.
Пошёл искать Федота. Федот – здоровый детина из Вологодской области, нашего года призыва. Половина нас, стариков, была из Вологды, Вологодской области, остальные мы – Ленинградцы, несколько из Архангельска.
Федот был из деревни, между Вологодской и Архангельской областью. В дверь заходил боком, боялся – не сбить бы косяк дверной.
Добродушнейший парень, с очень лёгким характером, впрочем, как и все вологодские ребята. Забить скотину для него не составляло труда. В деревнях каждый мужик это делает быстро и аккуратно. Для них это, как накосить сена, посадить картошку, да и мало ли всяких дел у деревенского жителя. Поэтому Федот всегда колол свиней, забивал бычков.
Нашёл Федота – тот ни в какую. Не буду дохлятину потрошить и всё. Пришёл старшина и за бутылку спирта и сутки увольнения его уговорил. А я бесплатно, без поощрения у него в напарниках: как виновник. Корова уже распухла, и вонь шла невероятная, но кое-как мы всё-таки её разделали, сняли шкуру. Подбежал наш фельдшер с бутылкой спирта.
Федот ему чуть в ухо не выписал за такое кощунство. Оказывается, он принёс спирт, чтобы мы руки помыли. Дезинфекция.
С первым самолётом должен был один наш сверхсрочник отправлять в штаб полка отработавшие свой срок секретные генераторные лампы от РЛС. С этим же грузом, запечатав такой же ящик, отправили наш «стратегический груз» и никакой пометки не сделали.
В итоге на склад, куда сдали пять ящиков, попал и наш ящик с печёнкой, шкурой, сердцем и всякой требухой отправленный на экспертизу.
В штабе полка, когда открыли этот ящик, попадали в обморок. Хотя шкуру и всё остальное посолили, воняла она невыносимо, ещё когда запечатывали в ящик, а тут эта посылочка пропутешествовала больше двух недель. В накладной было написано 5 ящиков с секретными лампами, а оказалось, 4 с лампами, а пятый с нашей падалью.
Скандал. Летит тут же радиограмма из штаба полка. Пришлось командиру объясняться, что вышла ошибочка. Когда мы через два месяца прибыли в штаб на дембель, эта история, обросшая ещё красноречивыми дополнениями, долго была причиной хохота над нами.
Вечером мы с Федотом, а заодно и все старики, изрядно надрались.
Кончился август, и день на день ждали приказа о дембеле, и вот 3 сентября он вышел. Но до дома было ещё почти два месяца. Конечно отметили, и с этого момента время потянулось ещё медленнее. Впереди дембельные работы в штабе полка.
За это время на большой земле побывали только пятеро, включая меня. Я по семейным обстоятельствам, остальные когда ездили в полк вступать в партию и им там давали отпуск.
В полку всех дембелей сразу распределяли на строительство какого-нибудь объекта. Как сделаешь, тут же документы в зубы – и домой, поэтому вламывали от зари до зари, а то и по ночам. Главное, что заинтересованность в этом была только наша. Правда, от этой спешки толку было мало. Нам на троих достался забор.
Нужно было скрыть неприглядный вид, который открывался на склад горючесмазочных материалов. Длина 150 метров, а высота в самой высокой точке 4,5 метра, так как рельеф был неровный, в самой нижней точке было 1,2 метра. В армии всегда комадование творило всякие чудеса. Правильно говорят, что кто в армии срочную служил, тот в цирке не смеётся.
Там, где забор был самый высокий, ямы нужно было долбить не меньше метра глубиной, но мы, конечно, схалтурили. Работали с 6 утра и до 12 ночи, так как уже было темно, натянули лампочки. За десять дней мы всё-таки построили этот забор, который сразу после нашего отъезда, как рассказывали ребята, рухнул прямо во время проведения развода. Остальные ребята тоже закончили, и в одно самое прекрасное утро мы, наконец, получили документы.
Нас было семеро из Ленинграда, кто вместе прошёл этот путь длиной в три года и четыре месяца. Подъехал автобус, и нас отвезли прямо к поезду, как бы чего не произошло, сопровождающий офицер дождался отправления поезда, и мы поехали ДОМОЙ.
1962-19665 г.Ленинград-Шойна-Ленинград.
Эпилог.
Все годы, мы в СПБ поддерживали отношения и собирались сьездить в Шойну. Постепенно ребята уходили из жизни и остались мы вдвоём с Володей Кремнёвым. Летом 1999 года наметили ехать. Не суждено это было. За полгода друга не стало. Остался я один. Нашёл все материалы по Шойне, которые меня глубоко поразили.
Тундра изрезана тракторами и вездеходами, и раны низвестно когда заживут, и заживут ли вообще. Вся в шрамах. И кругом опять ржавое железо и бочки, бочки, бочки.
Посёлок почти совсем погрузился в песок.
Весь берег усыпан брошенными судами, баржами. Везде валяются полузасыпанные ржавые конструкции.
Неужели ещё одно уникальное место, где жили и живут прекрасные люди , мы тоже потеряем, как многое уже потеряно безвозвратно. Не хочется верить.
И видно, что не всем это безразлично, делается уже что-то. Есть всё-таки надежда.
Владимир шабашов.
1962-2009 г.
Санкт Петербург.