Причал Бобсона
Это был довольно крупный пёс. Огненно- рыжий, с гладкой шестью, совершенно правильно сложенный, с красивой и можно сказать, мужественной мордой.
Единственно, что выдавало его принадлежность к масти двортерьеров, так это большие, висящие как-то невпопад уши.
Но это нисколько не портило его, а казалось, подари ему природа другие и это уже был бы не он.
Всё сделала природа правильно и гармонично.
Во всех портах мира бегают стаи собак.
Портовые псы намного выше стоят по своему положению на лестнице установленной ими статуса.
Никогда они не опустятся до похода в город для добывания себе пищи, разве что уже совсем опустившиеся на дно этой портовой элиты.
К себе чужаков из города они не очень подпускают и попасть в эту благополучную тусовку, да ещё занять там достойное место, довольно сложно.
На вершине лестницы стоят те, кто имеет свою работу, свой причал или два.
В то время мы часто бывали на Кубе, а так как стояли на линии, то швартовались всегда на одном и том же причале.
Это и был причал Бобсона.
Так звали нашего собакина.
Кто дал ему имя - никто не знает, но звали так его и портовые рабочие, и моряки
Любили и уважали в полном смысле, относясь к нему с почтением.
Каким-то своим собачьим чутьём, Бобсон всегда знал, что сейчас подойдёт судно и уже заранее, ещё до прибытия швартовщиков, сидел именно по центру того места, куда встанет теплоход.
Сидел и ждал своего часа заступления на вахту.
Сидел красиво, как-то гордо, с полным чувством ответственности и важности предстоящей работы.
Как только судно заканчивало швартовку и опускали парадный трап, тут и начиналась его работа.
Он не спеша приближался к трапу и садился в ту же позу.
Нет, ни в коем случае не развалясь, а именно усаживаясь немного сбоку, чтобы не мешать, зная, что сейчас начнут ходить люди.
Сидел, внимательно оглядывая снующих туда–сюда, но не вмешиваясь, и даже не шелохнувшись, пока все оформления не закончатся.
Когда комиссия уходила, он себе позволял немного прилечь у трапа, зорко глядя вокруг, отмечая все передвижения.
Кто-нибудь из камбузной братии выносил ему целую тарелку всяких вкусностей, но он никогда не бросался на еду, а с достоинством, переждав какое-то время, неторопливо ел.
Нередко подбегала какая-нибудь шелудивая собачонка, у которой ещё не было ни своей работы, ни своего положения в этом собачьем обществе.
Терпеливо она ждала, пока Бобсон, поев, благодушно поделится с ней.
Когда она опустошала миску, он одним взглядом прогонял её прочь, а сам продолжал нести вахту.
Перед каждым, кто подходил к трапу, Бобсон вставал, внимательно оглядывал, как-бы говоря «пожалуйста, проходите, вас ждут» и снова усаживался рядом.
Основная работа у него начиналась после окончания рабочего дня.
Свободные от вахты моряки спешили прогуляться в город.
Каждого нужно было непременно проводить до проходной и тут же бежать назад.
Пока все, кто хотел, постепенно уходили, Бобсон непременно каждого провожал и мигом возвращался обратно.
Наконец, наступало свободное время и он с чувством выполненного долга мог улечься в тенёк под трап.
На снующих мимо него докеров, стивидоров, тальманов он не обращал никакого внимания. Знал всех наперечёт и со всеми был прекрасно знаком.
Примерно к ужину, зная, что многим с 20.00 на вахту, он оживлялся и, стоя, вглядывался в дорогу, которая шла к проходной.
Ещё издали, увидев кого- то из экипажа, он нёсся встречать и возвращался, каждого проводив до трапа.
После ужина у него снова было много работы.
Уходили сменившиеся с вахты - нужно проводить.
Опять ведь все вразнобой уходят, но он терпеливо, снова и снова сопровождал всех желающих.
Спать не ложился до тех пор, пока не встретит последнего моряка.
Ночью лежал у трапа и вскакивал при любом появлении кого-нибудь поблизости. Проверив, что всё в порядке, укладывался у трапа и это был его заслуженный отдых.
Бобсон, прекрасно зная, что моряки не любят, когда собаки поднимаются на борт, никогда сам этого себе не позволял.
Иногда какая-нибудь бомжеватого, хитрованского вида собачонка, поджав хвост от страха высоты, вдруг пытаясь подняться по трапу, немедленно им прогонялась и лишалась еды, которая была всегда у него в изобилии.
Вообще он относился к ним даже как-то по-отечески, но строго соблюдал дисциплину и субординацию.
Так проходила стоянка.
Особенное уважение он оказывал шеф-повару и провожал его далеко за ворота порта, но стоило шефу указать Бобсону, что пора возвращаться, как он сразу бежал назад и с особенным нетерпением ждал его возвращения.
За день до окончания выгрузки он заметно нервничал и совершенно определённо знал, что мы уходим.
Судно отходило и Бобсон точно так же, как и при встрече, в той же позе сидел и смотрел на уходящий теплоход, а на очереди подходило уже другое.
И так день за днём, без выходных и отпуска.
Сам он себе выбрал эту работу. Сам определил себе обязанности и сам себя контролировал.
Ему нравилась его работа, и делал он её с удовольствием.
Гавана.