Мужики
Недавно так я тут… задумался, и долго думал... Я задавал себе вопрос за вопросом. Почему так получается, что наше послевоенное поколение, а мы тогда еще были пацанами, маленькими, худенькими, большеглазыми и любознательными - обращались друг к другу: «Мужики!» А сегодня… Моему сыну скоро на пенсию, а в кругу его друзей нет-нет да услышишь: «Пацаны!» А у них помятые лица, усталые глаза и выражение лица отжившее, не то, что было у нас. В общем, пожившие на своем веку люди – эти нынешние «пацаны», а мы, послевоенные подростки, тогда были «мужики». Хэ! Кхэ! Отчего такая словесная разнонаправленность?
Сегодня вспоминаю с неохотой те голодные годы. Отцы у многих не вернулись с фронта. Мы иногда собирались на детской площадке, возле большой железнодорожной подстанции.
- Мужики! – как-то раз беря в охапку нас с Вованом, обратился Колян. Он был на голову выше, но худощавый мальчик. Заводила. – Там, на подстанции яблоки созрели.
- Там же сторожевые собаки. – Прогундосил Вован. На лице его появилось боязливое выражение.
- Никаких собак там не встречал.
- Ты что уже лазил туда за яблоками? – спрашивал я его, удивляясь
- Вчера нашел лаз и полез. – Испытывая нас заминкой в речи, Колян продолжал. – Яблоки такие сочные, такие вкусные. И ни какой охраны…
На его лице всплывает умиротворенное выражение, будто он целый яблочный пирог съел один. А у нас на лицах отражается желание. Он это почувствовал. Мы с Ваваном переглядываемся. Вован был полноватый мальчик, но рыхловатый, его отец из-за инвалидности не воевал на фронте. Колян, нас на год старше и учился в соседнем классе. Троечник и предприимчивый мальчик. И мы пошли за яблоками… На подстанции всегда, насколько помню, росли большие яблоки. Мой отец рассказывал, что там раньше располагалась какая-то помещичья усадьба. Единственная дорога в город из нашей деревни Гулмилино вела мимо одного помещичьего особняка. После революции, хозяева ушли с отступающей армией Колчака за Урал, бросив свою усадьбу на произвол судьбы. Особняк сначала разграбили наши крестьяне, которые раньше батрачили на помещика. Подожгли. Но этому чуду-сооружению предначертано было выжить. Спрятавшись в лесочке, два двухэтажных кирпичных дома переходили в распоряжение разных городских хозяйств, пока не построили здесь большую железнодорожную подстанцию. Возле нашей деревни проходила железнодорожная ветка. Да и деревня наша вскоре вошла в городскую черту. А помещичьи дома оказались в самом центре подстанции, среди высоковольтных вышек и трансформаторных будок.
Нас вечно голодных не надо было долго уговаривать. Лаз образовался, потому что бетонная плита осела. Тогда была поздняя осень. За забором мы сразу почувствовали запах спелых яблок. Они лежали повсюду - на земле, свисали на ветках, между электрических проводов и оборудования. Стали набирать яблоки за рубашку. У меня быстро будто большое пузо выросло. Я набивал, озираясь по сторонам, и тут вдруг почувствовал, будто кто-то специально нам позволяет это делать. Настороженность на наших лицах, взгляды по сторонам. Вдоль сквозной дороги продолжался большой яблоневый лес, многие деревца стояли без яблок. Местные жители ходили по нему в город, где на Верхнее-Торговой площади продавали сельхозпродукты. Через подстанцию получалось напрямик. Среди зарослей вдали проглядывались несколько классических двухэтажных зданий с элементами барокко. Там располагается администрация подстанции. Здесь каждую осень зреют крупные яблоки на ветках, между высоковольтных проводов, а рядом всегда гудят трансформаторы. К ним опасно даже приближаться. Что мы тут делаем? А мы тут расхаживаем по территории, которая охраняется собаками, а по периметру стоят часовые. В ненастную погоду гуляет во влажном воздухе электрический заряд…
Сейчас мне тяжело представляется, почему мы, еще пацаны, обращались друг другу словом «мужики». Может, хотели быстрее повзрослеть, чтобы самим всего добиваться в жизни. Раньше было все по-другому. Да кто теперь скажет, что не так. Крепче человек стоял на своих ногах. Как-то отец мне рассказывал, что родители его привезли в этот пригород из глухой деревни. Голодные тогда были годы. Люди сажали картошку прямо за бараками, на пустырях. Через год отца забрали на фронт. Несколько треугольных писем – вот и все, что от него осталось. Последнее была похоронка. В этих сохранившихся письмах он скупо рассказывал о фронтовых буднях, но мы знали по радио больше. Идут тяжелые бои под Сталинградом. Конечно, он спрашивал у матери, как там растет его сын. Вот однажды принесли похоронку. Мать сидела на кухне и плакала. Соседки зашли ее утешать.
- Теперь ты будешь за старшего. – сказала она, вытирая слезу, когда ушли соседки. Хозяйство у нас было небольшое, но требовало много сил…
Мне тогда исполнилось тринадцать лет. И как все подростки, вскоре я начал работать на заводе. Там же работала и моя мать. В город прибыло много эвакуированных заводов со всей страны. Требовались рабочие руки. И мы подростки стояли у станков, собирали снаряды. Колян стоял за токарным станком. Вот тогда вчерашних мальчишек, наверное, и стали называть «мужиками». Пацаны несли все тяготы военного лихолетья. Брали с взрослых пример. Колян был старше нас с Вовкой. В нем присутствовала какая-то взрослость, даже какая-то матерость. На его плечах – дом, хозяйство. Помогал больной матери. Он и на мир смотрел глазами взрослого. Отец его был из деревни. Рассказывали, что он до войны деревянный дом в поставил на деньги, заработанные на стройке, где работал подсобным рабочим. Всем давали водку. Его отец не пил и не курил, и это все дело собирал и продавал рабочим. До сих пор стоит по улице Высоковольтной тот добротный угловой дом. Четыре больших окна выходят на улицу, вход во дворе.
Мы давно выросли, постарели, но с тех пор между нами это обращение осталось. При встрече то и дело звучит: «Мужики». Когда хотим подчеркнуть хорошее в человеке, говорим: «Он нормальный мужик!» Если сомневаемся, то с укором: «Ну, ты же нормальный мужик!» Хотя среди городских встречались и такие пацаны, которые били кошек об бетонные стены. Они пошли в жизнь другим путем…
Парни
Наша молодость приходится на советское время. Когда это обращение вошло в употребление в моей жизни, точно уже не припомню. Часто задолго до перестройки в разных песнях использовалось это слово, чтобы призвать нас к чему-то светлому: «Если бы парни всей земли…». «Каким он парнем был…». Однако за этим словом скрывалось и желание нас использовать, но мы тогда не догадывались, или были еще не совсем взрослыми.
С тех пор столько лет прошло, я тогда служил под Москвой, а Вовану не довелось служить. У них на роду какая-то линия идет: подальше держаться от армии. У них это получается, но преследуют напасти, особенно с женщинами. Одна бойкая девица просто женила его на себя. Как так получилось, ведь отец тоже от женщин пострадал, оттого такая сварливая мать. От родственников Вовану досталась двухкомнатная квартира в двухэтажном кирпичном доме возле Центрального рынка. Это тогдашний центр нашего города, недалеко от Верхнее-Торговой площади. Одна торговка, которая там работала продавщицей у армян и, наверное, переспала со всеми продавцами, с ним погуляла, нажила ребенка и как-то пришла к его матери и заявила: «Все я устала делать аборты. У меня от вашего сына будет ребенок». Не знаю, как, но мать согласилась повоздействовать на сына. Свадьбу справили вскоре, и эта женщина поселилась в их квартире. Но не поладила быстро со свекровью и заставила мужа разменяться. Оттяпала комнату и ушла к армянам. Так он остался вскоре в комнате с подселением, недалеко от Центрального рынка. Но видимо за всеми последовавшими событиями стояла та же самая женщина, которой не давало покоя, что бывший муж остался один. Любвеобильный муж. И она подговорила знакомого участкового.
- Че тебе здесь маяться, парень. – Обращается к нему как-то участковый. - Если сейчас продашь свою комнату, то сможешь купить целый дом. Возле вокзала живет одинокий алкаш. Он уже не жилец. Продаст недорого…
Участковый был национал, говорил с акцентом. Косил, стараясь не смотреть ему в глаза, но когда завел речь об алкаше, то так пристально рассматривал Вована. Вован тогда не обратил на это внимания. Продал свою комнату, и переселился в тот дом, на окраине города. Помогли тот участковый и нотариус. Не нарадовался новым жильем первое время. На оставшиеся деньги накупил себе разных шмоток, и электроники. Дому требовался ремонт - сделал ремонт. Пожил там неделю, как вдруг однажды заявляются сыновья того алкаша. Крепкие такие парни. Они сказали, что дом этот на праве собственности принадлежит им, отец их не имел никакого права домом распоряжаться. Он только тут жил. Состоялся суд и выселение. Вован ничего не смог доказать, участкового больше не видел. Нотариуса, который эту сделку провернул, тоже. Может, их и не было вовсе…
Это произошло в конце советского времени. Вовану пришлось с тех пор снимать комнату. Пытался заняться брокерством. Провернул одну большую сделку с москвичами на местном рынке. Сестре сказал, что ей сапоги подарит, как заплатят. Московские парни обещали заплатить, он долго ждал, может и сейчас ждет в душе. Кто его знает. Но парни из Москвы его кинули. Я ему говорил, что у него сбой программы происходит из-за женщин. Уж больно он падок на них, не разборчив. Бросается на красивую обертку. Надо начинать исправляться, исправляться со сбоя – это женщины… Недавно видел его, уже седой. Он нашел приличную русскую женщину, которая после развода с мужем, осталась одна с двумя детьми. Сошелся с нею, вместе купили сад, он обустроил. Правда, сад написали на ее имя, чтобы защититься, наверное, от сбоя программы. Хэ! Кхэ! Парни, советский инфантилизм не лечится….
В то самое время у меня гостил мой кузен. Было это уже в конце перестройки. Прогулялись по городу. Пивка попили в забегаловке. Тогда в центре города были туалеты редкостью. Да не было их. Биотуалеты, платные туалеты появится намного позже, наверное, лет через десять. Идем значит по центральной улице. Кузен все неприличнее и неприличнее высказывается, что ему нужно отлить. Ну как же так, миллионный город, а простого туалета не найдешь. Тут подлетает какой-то парень.
- Пацаны, у вас закурить не найдется? – просящая осанка, масляные глаза.
- Какой я тебе пацан!!! – прикрикнул на него рассвирепевший кузен. – Поищи в другом месте пацанов… пошел на х...
И парень ретировался. Вот тогда первый раз и услышал это обращение ко взрослому человеку. Я кузена разглядываю. Почему его вывела из себя обращение пацана. Ну да пару высших образований. Руководящая работа на нефтепромысле, где к нему обращаются по имени и отчеству, а тут к нему пацан, пацан, пацан...Хэ! Кхэ! Заклинило…
Пацаны
Растерял я давно связи с дворовыми ребятами. Да и давно все это было, в прошлом веке, в другой эпохе. Иногда мне кажется, что и в другой жизни… Иными словами, когда меня спрашивают, что же это за явление было - советская жизнь. Я с трудом вспоминаю, хотя все вчера происходило. Но что же это было? Что? Отвечаю, что не знаю, это мы жили-то в другом веке. Это была другая жизнь. Сто лет назад, наверное, произошло. Во всяком случае, есть такое ощущение. Недавно зашел на Гостиный двор. После войны, когда я первый раз сюда пришел, то рынок на Верхнее-Торговой площади вовсю работал. Шла бойкая торговля. Здесь можно было выменять деревенскую картошку на одежду или что-то еще другое. Продукты питания из нашей деревни ценились высоко. Потом Гостиный двор закрыли надолго. Из-за обветшалости, как объясняли местные власти. Долго он находился в запустение. Ветшал дальше, пока местные власти не решили восстанавливать рынок. Да и то не восстановили, а построили заново. Напрягли все крупные предприятия. Гостиный двор был возведен заново. Помню, раньше на втором этаже можно было снять номер, и даже на первом, а сама торговля шла на площади. Хотя на первом этаже располагались кое-какие магазины, увеселительные заведения. Когда-то здесь гостил царь Александр I, посетивший наш город в 1824 году. Кстати на Верхнее-Торговой площади он заложил церковь. От церкви ничего не осталось. После революции Колчак проезжал на легковой машине рядом к штабу армии, который располагался недалеко. Дальше этого города он к Москве больше не продвинулся. Здесь было все, как в большом трактире. Из деревни Глумилино привозили продукты и торговали на площади. Сейчас от нашей деревни ничего не осталось. На ее месте стоит городской квартал из убогих сталинских, хрущевских и новых домов, которые выглядят еще хуже.
Недавно, значит, я зашел в торговую точку сына, который держит в Гостином дворе лавку. Его самого не нашел и вышел покурить на террасу. Вокруг все по-другому. Возле въезда в подземные гаражи узнал среди ребят сына Коляна, такой же худощавый, но крепко сбитый мужик. Лицом на отца похож… Вот и сейчас смотрю и вспоминаю, когда нас обнаружили на территории подстанции, когда мы ходили туда за яблоками. Откуда-то будто из под земли выросли дежурные электрики. Помню, одно свирепое лицо над железным забором. «Это что вы тут делаете!» - рявкнул басом тот мужик. Мы как сидели на яблоне, так и упали все сразу, покатились по земле. А потом пустились со всех ног. У меня яблоки начали из-за пазухи падать. Потом только случайно узнали, оказывается накануне нашего похода в сад сняли охрану, сторожей на вышках, собак по периметру. Администрация думала, что никто не полезет, раз кругом электричество, на столбах «Не влезай, убьет!» и разряды гуляют по воздуху в дождливую погоду. А тут пацаны появились, как гусеницы на листьях. На пенсии я сам утроился охранником на подстанцию. Со мною дежурил иногда один старший вахтер. Сидел обычно на первом этаже административного здания. Как-то в разговоре случайно я узнал, что этот мягкотелый мужичишка – один из Глумилиных, внук тех помещиков, которые здесь хозяйничали до революции… Хэ! Кхэ! Ну что тут сказать!..
… Курью и разглядываю, как сын Коляна выглядит. Отец его недавно помер, кажется. На голову он выше своих сверстников, с которыми оживленно разговаривает. За ними стоят такие крутые иномарки. В одном высовывается в нетерпении какая-то девка. Машет, но сын Коляна не обращает внимания. А собеседники, мужики, все какие-то рыхлые и толстые и пузатые. Его окружили и слушают. Из их речи мне до меня доносятся слова – пацаны, пацаны, … бабло, на мази, бабки, ****и, тачка… Тут нарисовался возле них какой-то помятого вида мужик. Наверное, бомжара? Сейчас они кругом кучкуются.
- Пацаны, полтинник не подкинете. – обращается он к ним. И на полном серьезе. - На одеколон не хватает. Бля. Бутылок тут с утра собирал, собирал, упарился - не хватило…
На лице наглеца играет. Наши мужики его просто выпороли бы за непочтение. И отпустили бы убегающего со спущенными штанами в крови, а эти, толстые, отворачиваются, будто стыдятся. Ишь, лишь сын Коляна закипятился и как прикрикнет на бомжа, чтобы он шел куда подальше… Куда мы идем? Времена меняются так быстро… На этом месте вдруг случился кризис. Обозвали рецессией. Ну прямо как бабу-помещицу. А нам кина больше не покажут... Опять кругом пацаны. Все мы родом из детства. Когда ставили страну, мы звали себя мужиками. Когда стали нас называть парнями, в стране случился застой. А когда между нами появилось обращение "пацаны", страну профукали. А кто такой пацан? Что он может сделать? Мочить в сортире? Человек, который на побегушках у мужиков. Или до революции в этом Гостином дворе были мужики, похожие на пацанов, они там были такие вертлявые, работали обслугой – официантами, лакеями, половыми… Может опять будем звать себя мужиками, а, пацаны?
Вот я вам тут рассказал и опять задумался. А что тут говорить!..
Апрель 2009