Витражные стекла старой веранды ненасытные, истосковавшиеся по живительному теплу и оглушительной яркости за долгие месяцы зимы и слезливо-дождливой весны, жадно вбирали в себя лучи раскаленного летнего солнца, поглощали их, преломляя, меняя цвет, а сама веранда, особенно вечером, казалась словно сошедшей со старых фотографий послевоенных лет, в слегка размытой сепии, коричневато-желто-золотистой. Большой, видавший и лучшие времена стол для тенниса, уютный уголок, заставленный стульями и тремя небольшими квадратными столиками, выходящий на север в сторону парка (за которым был обрыв, а внизу текла, поигрывая прозрачными быстрыми водами река, поговаривали, что в ней есть очень опасные места и омуты, в которых легко пропасть) - такой нехитрой была обстановка веранды, разве что на стенах её кое-где в тонких рамках были вывешены на всеобщее обозрение результаты творческих изысканий детей, более или менее удачные, да какая-то странная композиция из веток, сильно смахивающая на рога и перекрещенные под ними сабли, видимо, помещенная здесь в память о старых временах, когда в здании квартировал полк царских конных гвардейцев, по крайней мере, такая версия блуждала в разговорах тех из обитателей дома, кто зачитывался в послеобеденные часы приключенческими книгами.
В тот вечер пожилая дама, чей статус был неоднозначен, но скорее всего состоял в воспитательной деятельности, решила устроить детям тематическое мероприятие. Пойдя на поводу у собственных вкусов, она не задумывалась, насколько им могут быть близки и понятны песни военных лет. Они — цветы будущего, настолько удаленные от тех страшных времен, жили иной жизнью. Отголоски войны доносились до них только из рассказов бабушек и дедушек, да иногда показываемых по национальным каналам телевидения фильмам. Их беззаботное существование было отягощено лишь одной проблемой общей на всех, они страдали от болезни, которая не приносила вреда окружающим, но могла испортить всю их дальнейшую жизнь. Со стороны казалось, что они абсолютно здоровы, и, возможно, что по прошествии времени, болезнь, не зашедшая далеко, отступила бы, ведь в переходном возрасте порой случаются чудеса, да и тех, кто постоянно носил с собой ингалятор, было всего двое. Или это атмосфера места и благоприятный климат способствовали тому, что дети не ощущали себя больными, а радовались жизни наравне со своими сверстниками?
Олеся не видела смысла присутствовать на вечере, у неё в тумбочке были припрятаны наисвежайшие вкуснейшие пряники, которые вчера вечером привезли родители, а под подушкой дожидалась своего часа интереснейшая историческая книжка, да и соседка по комнате, черноглазая Юлька обещала, что этой ночью они будут гадать, и, может быть, устроят какую-нибудь пакость для мальчишек. Приготовление к ночи было куда важнее, чем полтора часа, проведённые под присмотром зорких глаз воспитательницы, от которых, казалось не могло укрыться ничто. И все же Олесе пришлось собираться. Следуя привычке, она натянула джинсы и футболку, но потом, неожиданно, вспомнила о теме вечера и выбрала платье с ажурными колготками. Платье девочки в двенадцать с половиной лет не отличалось ничем особым, и носилось крайне редко, попроси кто-то описать его, помимо фасона она не могла бы даже сказать, какой рисунок имеет ткань. Пригладив платье на бедрах, одёрнув рюшку на подоле, Олеся вдруг вспомнила, что сюда пожалуй подойдет ее любимое украшение — цепочка с кленовым листом. Удивительно, но именно кленовые листья впоследствии пройдут через многие годы её юности и более зрелого возраста ярким пятном, словно бы с этого неброского украшения начался некий отсчёт. Причесав волосы, Олеся решилась на вольность, и не стала закалывать их, а раскидала по плечам, прихватив над левым ухом невидимкой с красным камушком. Окинув себя в большом зеркале в коридоре придирчивым взглядом от макушки до округлых носков синих туфель, она пришла к заключению — непривычно, но симпатично. Олеська была сорванцом. Не сорви-головой, но определённые задатки к мелким пакостям имела. А кто видел, чтобы сорванцы носили юбки? Возможно, в далекой Шотландии, стране замков, волынок, прилипчивых чертополохов, увековеченных на гербах и монетах, пустошей поросших медоносным вереском, прижившимся даже на продуваемых ветрами каменистых склонах, неуловимой и вездесущей Несси, и одного из любимых авторов — Вальтера Скотта? Очень сомнительно, что с детства и каждый день. Ее свободолюбие и тяга к выходу за общепринятые рамки рождали внутренний конфликт. Воспитывалась девочка не особо сурово, но для неё были обозначены все основные приоритеты — что есть хорошо, достойно, и что — плохо и неприлично. При этом родители ей ничего не запрещали, а все свои порывы она привыкла контролировать сама, с небольшой оглядкой на общественное мнение, в целом оно её не сильно заботило, чтобы отказаться от того или иного поступка, заранее предугадав резонанс, но интересовало, поскольку давало почву для размышлений над устройством мира вокруг, а Олеся обожала не только находится в центре событий, но и иногда перемещаться на их околицу, перевоплощаясь в стороннего наблюдателя, именно тогда она делала для себя некоторые выводы, порой обманчивые, но иногда очень меткие. Уже тогда она стала замечать за собой интересную вещь — она могла с первого взгляда сказать кому сколько лет, и вскрыть подводные течения у поступков сверстников, она очень тонко чувствовала интонации в разговоре, мгновенно улавливая фальшь, что порой сильно ее расстраивало, но в том возрасте печали имеют свойство таять подобно утреннему туману, без следа.
В свои неполные тринадцать лет Олеся была единственной девочкой в отряде, которая обладала формами, явственно говорящими о том, что она переступила черту подростковой неопределённости. Платье на ней сидело так, что обтягивало все выпуклости, и это Олесю удивляло, невольно заставляя сравнивать себя с кем-то из взрослых женщин, и отчего-то сравнение это заставляло ее слегка смущаться. Остальные девчонки, как одна, походили на мальчишек. Но не оформившиеся, угловатые, они очень хотели демонстрировать свою причастность к женщинам и втихаря подводили глаза, подкрашивали губы, воспитатели смотрели на эти выходки сквозь пальцы, хотя на словах их не одобряли — дома делайте что хотите, а здесь — ни-ни! Олеся не пользовалась косметикой, единственное что ей тогда было доступно — лак для ногтей, как-то так вышло, что еще с 9 лет за компанию со старшей подружкой, она начала следить за своими руками, и для нее это занятие было похоже на некую церемонию.
Рассматривая себя в зеркале, она мысленно прокручивала в голове как фильм, в котором она была и режиссером, и сценаристом, и одним из главных персонажей, уходящий день. Обычно рано утром, когда по правилам было положено умываться и готовиться к зарядке, Олеська делала всё на скору руку, чтобы оказаться на улице первой, успеть обойти владения, проверить, не изменилось ли что-то за ночь. Нехитрое придуманное развлечение, приносило несказанное удовольствие. Олеська в такие минуты словно сливалась с природой, погружаясь в её мир, ощущая биение её ровного и наполненного жаждой жизни пульса. Дорожки из плиток, между которыми вольно разрослись травы, газоны, за которыми вроде бы никто и не ухаживал, но всё тут цвело, вопреки или благодаря... Олеся об этом не задумывалась, она проводила ладонью по влажным от росы листьям трав, борясь с коварным желанием скинуть кроссовки и побродить по ней, броситься с разбегу, упасть в неё, и только жужжание ярких опасных насекомых останавливало. В мечтах она уже уносилась в послеобеденные часы, когда ей удастся сбежать с территории в близлежащий лесок или побродить в зарослях дикой малины, нависающей прямо над речкой. Ничего более вкусного она впоследствии не пробовала, никакая окультуренная диковинная ягода из сада не могла сравниться с этой, лесной. Там же в лесу на нескольких опушках в один из таких тайных вылазок, они с приятелем обнаружили землянику. Да! Самую настоящую! Они собирали ее, и ели по одной, смакуя каждую, словно это было некое изысканное яство. Много лет спустя, когда, повзрослев, Олеся вернулась в эти места, она так и не смогла найти эти сказочные полянки, видимо, они навсегда остались вместе с ягодами в детстве.
Меж тем дело близилось к началу вечера. Веранда заполнялась. Олеся пришла одной из последних и села вдалеке, но воспитательница, которая испытывала к ней определенную симпатию, считая, девочкой пусть и способной на выкрутасы, но и ответственной (что на 80 процентов было именно так), на которую можно положиться, тут же заставила кого-то в первом ряду потесниться, и сразу нашлось место, чтобы Олеся оказалась от воспитательницы в двух шагах. Вообще-то она предпочла бы остаться там, ближе к выходу, чтобы иметь шанс незаметно улизнуть, но решение было принято за неё, а спорить со старшими Олеся не любила, потому что твёрдо знала — они умнее, они правы, почти всегда. По левую руку от нее оказался тот, по кому сохла половина девчонок санатория. Голубоглазый Глеб с прохиндейским выражением на лице мгновенно повернулся к ней и принялся рассматривать Олеськину руку. Она вспомнила, что впопыхах не успела докрасить ногти, и неловко спрятала пальцы, сжав ладонь в кулак. Глеб улыбнулся и подмигнул ей. Пока воспитательница выступала с речью, важная, гордая, так похожая на королеву, наверное тронная речь второй звучала бы примерно так же, каждый занимался своим делом. Кто-то изображал внимательную сосредоточенность, кто-то потихоньку перешептывался, кто-то ёрзал от нетерпения — в любом случае, там, за пределами веранды, всех ждали важные-преважные дела, от которых по неволе пришлось оторваться, а мысли подростков по-прежнему витали именно там.
- Пойдём на речку вечером? - тихо спросил Глеб, склонившись к самому уху Олеськи.
Поход на речку в контексте времени был равнозначен приглашению на свидание, Олеся постаралась скрыть своё удивление, и одними губами ответила, чтобы бдительная воспитательница, наверняка умеющая на уровне подсознания или еще каким-то одним ей ведомым способом узнать все и обо всех, ответила:
- Вода холодная, лучше утром...
В этой ее фразе не было никакого смысла. На губах Глеба гуляла улыбочка, свидетельствующая о том, что он заранее знает, что она ответит. Но она медленно сползла после ее слов. Он был разочарован. С таким же успехом она могла спросить его, понравился ли ему ужин. Тем более, что именно к вечеру вода в реке успевала нагреться, а как раз утром пугала своей свежестью так, что подступиться к ней решались далеко не все. Да и понятно, что Глеб не собирался демонстрировать ей насколько он хороший пловец.
- Тогда у футбольного поля на скамейке посидим... - с некоторым сомнением в голосе проговорил он.
- Вы её ещё вчера поломали... - снова увильнула Олеська.
- Твой дружбан-то и поломал, - гораздо громче заметил Глеб.
- Не без твоего участия, - улыбнулась Олеська, отметив про себя, что ей доставляет странное удовольствие наблюдать, как всеобщий любимец начинает раздражаться. Ещё бы! Как она посмела взять и не согласиться ползти по крутому спуску к речке? Да еще вечером! И с кем? С его величеством, при виде которого та же Юлька покрывается лёгким румянцем!
Но Олеська ничего не могла с собой поделать. Вот уже неделю она боролась с возникшим интересом к нему. Почему боролась? Да потому что не желала пополнять ряды его поклонниц. Она уже мысленно заключила с собой пакт — «не получится отделаться от мыслей о нём, ведь это так сложно, когда он каждый день перед глазами — начну строить глазки кому-нибудь другому, отвлекусь на посторонний объект, но ни словом, ни жестом, ни взглядом не дам ему даже предположить, что он мне нравится». И вдруг такой неожиданный шаг с его стороны. Зачем? Только воду мутить в её чувствах, которые она и не осознала до конца.
- Я буду ждать в восемь тридцать у спуска, - вновь склонившись к её уху, добавил он и отвернулся.
«Жди хоть до утра», мысленно ответила ему Олеська и принялась вслушиваться в каждое слово воспитательницы. Но внутри закопошился какой-то коварный червячок — может быть, согласиться?
Когда вечер подошел к финалу, отзвучали последние аккорды песен, подростки нестройными рядами ринулись прочь с веранды, кто в основную дверь, кто через окно, выходящее в тёмную комнату, где стоял телевизор, откуда тоже можно было выйти в общий коридор. Девчонки потянулись на улицу, рыжей Машке приспичило покататься на качели, что было равнозначно, втихаря покурить, совершить поступок совершенно недозволенный ещё и по причине её серьезного заболевания бронхов. Олеся, слегка задумчивая, поддавшись настроению песен Бернеса, которых раньше почти не знала, за компанию с Юлькой собрались идти к футбольному полю, им было о чём поболтать насчет предстоящего гадания. Они еще не успели отойти от корпуса, когда, кто-то неожиданно толкнул Олеську в спину. Не устояв на ногах и резко подавшись вперед, она упала на колени. Нестерпимая боль пронзила ноги. Ведь дорожка состояла из щебенки, смешанной с песком. Словно иглы впились в кожу, слёзы сами по себе полились из глаз. Но это было только начало. Кое-как девчонки довели её под руки, бледную, до крови закусившую губу, чтобы не разрыдаться от боли и обиды, чего она не могла себе позволить никак, до кабинета медсестры. Та только ахнула, покачала головой и приступила к обработке столь спонтанно полученных совсем не боевых ранений. Олеся даже не стала выяснять, кому следует сказать «спасибо» за полученные на неопределенный срок «украшения». Предположение оформилось сразу, и почти не требовало уточнения. Была одна девица, которая не смогла бы пережить, если бы Глеб пошел на речку с кем-то ещё, а особенно с Олеськой - с этой заразой, которая не заморачивается на тряпках, читает толстые книжки, и в разговоре может изящно за пояс заткнуть, да еще и в футболе разбирается не хуже мальчишек. Такую характеристику себе Олеська не сама придумала, ее принесла не хвосте одна сорока-белобока, и не верить ей не было никаких причин.
Понятно, что на свидание с Глебом Олеська не пошла. А он даже не сунул нос в её комнату, чтобы узнать, как она, хотя бы проявить элементарную вежливость. И она подумала, что так, наверное, и должно быть. Компанию ей составил Лёха, самый шкодливый парень в санатории, весельчак и балагур, на протяжении недели он ни на шаг не отходил от Олеськи, развлекая её, как мог, помогал ходить по лестницам, что было невыносимо тяжело, приносил фрукты из столовой, если она не находила в себе сил спуститься на обед. Со стороны они выглядели как два пьяненьких пирата, ходили в обнимку, покачиваясь, картину достоверной делала излюбленная Лёшкина полосатая футболка, и само-собой, перебинтованные ноги Олеськи, не хватало только повязки на один глаз, о необходимости которой Леха постоянно твердил, но она запретила ему об этом даже думать, посчитав, что её травмы вполне достаточно. Из сложившейся ситуации Олеся сделала два важных вывода — редкий мужчина захочет находиться рядом с больной женщиной, и ещё один не самый приятный — симпатия мужчины находится в прямой зависимости от внешнего вида женщины — вот она юная красотка в платьице и ажурных колготках c задорным блеском в глазах, и вот она же с не эстетичными бинтами на ногах, в шортах и футболке, вечно постанывающая, неловкая, кому такая понравится? Другу Лёшке - да, так на то он и друг!