Ветер носил потрепанные ноябрем желтые листья из стороны в сторону, поигрывая с ними, словно ленивая кошка с надоевшим клубком. Художник тоскливо наблюдал за этим мельканием красок сквозь стеклянную витрину небольшого кафе и думал о том, что написать картину в срок не получится. Настроение заказанного пейзажа передать никак не удавалось, да и цвета были не те, тускловаты, что ли. Впрочем, какими им быть, если на душе сплошная серость и уныние?
Художник залпом опорожнил бокал с коньяком и закурил. Ну куда же она запропастилась? Он, конечно, давно привык к этим вечным опозданиям, но целый час – это уже слишком!
Мелодичный звон колокольчика, висящего на входной двери, известил о приходе нового посетителя. Ну, наконец-то! Балерина впорхнула в кафе и легким шагом приблизилась к столику с измаявшимся в ожидании Художником.
- Опять пьешь? – Балерина недовольно покосилась на пустой бокал. – Ты же мне обещал!
Господи, а накурил-то как!
- Да я только 50 грамм, не сердись, - Художник опустил глаза. – Что тебе заказать?
- Воду без газа, - Балерина посмотрела на часы. – У меня же спектакль через час.
- Стакан воды без газа и 100 грамм коньяка, - Художник перехватил пробегающего мимо официанта. – И поскорей, пожалуйста.
- Ты, кажется, допьешься, - Балерина грустно вздохнула. – Как там твоя картина, продвигается?
- Да как тебе сказать, - Художник пригубил принесенный официантом коньяк. – Очень медленно, если честно.
- А что так? – Балерина смотрела на него через стакан с водой и улыбалась. – Не идет?
- Не идет, - Художник улыбнулся ей в ответ. - Вдохновения нет.
- И куда же оно пропало? – Балерина игриво теребила прядь волос.
- Это у тебя нужно спросить, - Художник осторожно прикоснулся к женской ручке, нежно обнимающей стакан. – Скрылась в неизвестном направлении, прихватив с собой мое бедное сердце. Какое уж тут вдохновение!
- Ну, во-первых, все адреса и явки тебе, милый друг, отлично известны, - Балерина аккуратно поставила стакан, спасая, таким образом, руку от покушения. - А, во-вторых, сердце ты мне отдал сам. Если что, могу вернуть в любой момент.
- Вот так беспечно ты относишься к моим подаркам, - Художник усмехнулся и закурил. – Неужели оно тебе совсем не нужно?
- Почему же? – Балерина помахала рукой, разгоняя клубы сигаретного дыма. – Лишнее сердце никогда не помешает. Но раз тебе так плохо без него, разве я могу остаться безучастной?
- Ах, вот оно как! – Художник допил коньяк и жестом попросил официанта принести еще. – И много подобных экспонатов в твоей коллекции?
- Достаточно, не переживай, - Балерина искоса взглянула на часы. – Так что от одного не убудет.
- Значит ли это, моя госпожа, - коньяк разливался приятным теплом по телу Художника, - что сердце мое – лишь одна из тех бесполезных вещей, которые частенько валяются под вашими прекрасными ножками, мешая им беспрепятственно передвигаться?
- О, пошли навеянные алкогольными парами поэтические изыски, - Балерина поморщилась. – Не надоело еще?
- Вот тут я над собой не властен! – Художник театрально взмахнул головой. – К вашим ногам, моя Фемида, я готов швырнуть не только сердце, но и жизнь. Да что там жизнь - берите душу! Топчите ее, рвите на мелкие кусочки, делайте что хотите – только касайтесь хоть какой-то части меня!
- Уймись ты, шут гороховый, - Балерина небрежно потрепала Художника по плечу. – Лучше скажи, зачем звал. А то мне уходить скоро.
Художник пожирал глазами точеную фигурку Балерины, ее нежное лицо в обрамлении густых каштановых волос, вдыхал терпкий запах знакомых духов, и сердце его было готово выскочить из груди, запрыгав по полу кафе, словно резиновый мячик.
- Зачем звал? Да так, просто сказать хотел, что жить без тебя не могу. Картины не пишутся, краски не смешиваются и просто нечем дышать, воздуха не хватает. Потому что ты – мой воздух.
- Друг мой, мы же договорились, кажется, - Балерина отвела взгляд. – А ты снова поднимаешь эту тему. Что ты можешь мне дать, кроме пустых коньячных бутылок? Работу, и ту в срок сдать не в состоянии.
- Послушай, - Художник заговорил торопливым шепотом, - если ты будешь со мной, все изменится. Я брошу пить, и буду писать, много писать. Ты же знаешь, мои картины идут нарасхват. У тебя будет все, поверь, и даже больше – весь мир к твоим ногам!
- Не нужен мне мир, - Балерина достала из сумочки зеркальце и припудрила носик. – К тому же, я люблю Дирижера, ты ведь знаешь.
- Но он же тебя не любит! – голос Художника дрожал от отчаяния.
- Это ты так считаешь, - Балерина методично красила губы. – Он меня любит, только по-своему. И за эти отношения я буду бороться до последнего.
- А как же я? – Художник выкладывал на столе сердце из зубочисток. – Совсем не стою того, чтобы за меня побороться? Между прочим, моя кисточка двигается не менее плавно, чем дирижерская палочка.
- Конечно, стоишь, - Балерина засмеялась. – И кисточка у тебя чудесная. Только мне палочка как-то ближе – ее движения диктуют ритм моему танцу.
- «Сатана там правит бал!» - процитировал Художник с ехидной ухмылкой на лице. – Может, ему еще и дудку подарить?
- Подари, а я станцую, - парировала Балерина, любуясь разгневанным Художником.
Красив, подлец, когда злится – серо-голубые глаза приобретают стальной блеск, ноздри тонко очерченного носа раздуваются, словно у скаковой лошади, а длинные, нервные пальцы сжимаются в кулаки. Еще мгновение – и взрыв неминуем! Таким она его обожала.
- Сдуйся, шарик, - Балерина ласково погладила взбешенного поклонника по голове, - не то лопнешь. А у меня уже времени нет собирать тебя по кускам.
- Ну да, тебя же любимый в оркестровой яме ждет, палочку полирует, - Художник шумно выдохнул и допил остатки коньяка.
- Ты бы не хамил, ревнивец, - вполне миролюбиво сказала Балерина. – Каждый раз одно и то же. Так и знала, что опять устроишь это шоу.
- Если знала, зачем приходила тогда? – буркнул Художник. – Могла бы не тратить время зря, а вместо этого фуэте лишний раз покрутить. По мановению палочки, так сказать.
- Ладно, мне пора, - Балерина сделала вид, что не услышала язвительных замечаний. – Не напивайся, вывоз дров нынче дорогое удовольствие.
- Без советчиков обойдусь, - грубовато произнес Художник и отвернулся в поисках официанта.
Такси, везущее Балерину в театр, толкалось в пробках вечернего города. А действительно, зачем она приезжала? Ведь знала же прекрасно, о чем речь пойдет и чем все закончится, но все равно пошла. Да что душой кривить, сама же этого и хотела! А все потому, что рассказы о коллекционировании мужских сердец давно перешли в разряд сказочных повествований. Ни одного желающего пополнить ее коллекцию, состоящую, на самом деле, из одного экспоната – сердца Художника, не наблюдалось. На Дирижера можно было не рассчитывать, поскольку вопрос наличия у него сердца как такового вообще вызывал смутные сомнения. Вот и приходилось довольствоваться, чем придется. В конце концов, разве она не имеет права хоть иногда почувствовать себя любимой и желанной? Художник дарил ей это ощущение в полной мере, и упускать подобный шанс было бы просто глупо. Зато теперь она сможет танцевать так, чтобы все подумали, что она счастлива. Особенно он, этот бесчувственный Дирижер. Пусть, пусть покусает локти, когда она будет легко кружиться в фуэте!
Художник брел домой, разбрасывая ногами позабытые ветром листья. Ну зачем было очередной раз вступать в ту же реку? Балерина его никогда не любила, и надеяться на чудо в этом вопросе сродни идиотизму. Вечно он так, ищет приключений на свою несчастную голову. Сколько раз давал себе слово забыть ее, вычеркнуть из жизни! Но нет, силы воли хватает на месяц, не более. Ладно, хотел ее увидеть, пусть так. Но для чего было вновь травить себе душу этими пустыми разговорами? Он любит ее, она - Дирижера, а Дирижер самого себя. Замкнутый круг, точнее, треугольник. И нет сил разорвать эти путы, а надо бы. Потому что обида и ревность сейчас сожгут его изнутри и превратится он в горстку обычного серого пепла – новую игрушку для ветра.
Кстати, а что если изменить на картине цвет неба? Сделать его мрачноватым, с таким грязновато-пепельным оттенком? Тогда пейзаж приобретет желаемую гармоничность. И как он раньше не додумался? Ну разве может ветер срывать с деревьев листья на фоне безоблачной голубизны?
Влетев домой, Художник, не раздеваясь, ринулся к мольберту. Краски ложились легко и плавно, как по заказу самостоятельно смешиваясь в нужный тон. Казалось, вся боль, тоска и опустошение выплеснулись из него, превращаясь в рваные мазки и заполняя собой пространство холста.
Он был так увлечен, что услышал звонок слишком поздно. На дисплее, неотвеченным вызовом, высветился номер Балерины. Перезвонить? А зачем? Он подумал немного и отключил телефон. Полученных от встречи эмоций хватало вполне. Во всяком случае, до написания следующей картины.