7
Через неделю после приезда Александры Петровны Лариса совсем затосковала: бабка вцепилась в нее и не давала шагу ступить одной. Каждый вздох Ларисы она отмечала, каждую интонацию ловила и взгляд. Тубазид, с которым Лариса сразу познакомила Александру Петровну, старуху не любил – порыкивал, шел с другой стороны. Она ему отвечала тем же, только что не рычала, и все убеждала Ларису, что пес непременно шелудивый.
«Теперь я под конвоем с двух сторон»,– вздыхала Лариса.
Потом пес стал незаметно отлучаться, обиженный рассеянностью своей хозяйки, а Лариса уже предпочла видеть на месте говорливой Александры Петровны молчаливого Тубазида. Очевидно, псу показалось, что охранять сразу двух женщин – труд бесполезный, и он пристроился к временно одинокой девушке, не догадываясь, что это ненадолго.
А неизменная спутница Ларисы ежедневно раскрывалась новыми гранями, словно демонстрируя свои потаенные возможности удивлять людей.
Однажды Ларисе удалось оторваться от преследования: после капельницы она пошла в кино, потом с огромным наслаждением бродила по берегу моря, собирая камушки и бормоча под нос разные стихи о море. На обед она пошла, не заглянув в палату и испытывая блаженство одиночества.
Сидели они с Александрой Петровной за разными столами и далеко друг от друга. Ларисе со своего места видно было, как пристально, вытянув шею и блестя очками, оглядывает старуха зал. Лариса быстро поела и побежала в комнату переодеваться. Потом рванула в город, куда без нее Александра Петровна никогда не ходила.
Там она зашла в аптеку, потом в овощной магазинчик, где купила прекрасных яблок, и уже хотела выйти, как вдруг увидела в открытую дверь свою бабулю. Та стояла на бойком перекрестке – прямо напротив магазина – и озиралась вокруг с грустным недоумением.
Если бы все это случилось несколько дней назад, Лариса сравнила бы старуху с несчастной, потерявшейся на улице девочкой, и кинулась на выручку. Но сейчас она не испытывала стыда – напротив, с каким-то злорадством подумала: «Ага, старая кошелка, ага, Шурка, подстерегаешь меня! Так я не дамся живой, через трубу уйду!»
Но Александра Петровна уже двигалась к магазину, словно поняла, где надо искать, и Ларисе страстно захотелось сгинуть, , исчезнуть, раствориться в воздухе. Она с отчаяньем огляделась. Высокий худой мужчина лет пятидесяти, в длинном плаще и шляпе, некрасивый, но с добрыми глазами и улыбкой, наблюдал за нею. Он был из того же санатория и обратил внимание Ларисы своими одинокими прогулками.
Встретившись с ним глазами, Лариса неожиданно для себя приказала ему вполголоса:
– Стойте так! Не двигайтесь ! А теперь идите к выходу, только не быстро.
Она нырнула в проход и ловко пристроилась с левого бока мужчины, молча выполнявшего ее приказ, – как раз в тот момент, когда старуха входила в магазин с правого.
Оказавшись на свободе, Лариса осознала свое нахальство и смущенно рассмеялась:
– Извините!
– Вас преследуют?
– Спасайте уж до конца! – она взяла незнакомца под руку.– Идите быстро и не оглядывайтесь.
Только пробежав несколько витков дороги вниз, они приостановили шаг, и Лариса убрала руку.
– Как интересно, – сказал мужчина. – Но вы все-таки признайтесь, от кого же я вас спасаю? Татарин с кинжалом приставал? А где ваша вечная спутница, которую ненавидят все мужчины в санатории? Из-за нее, старой обезьяны, никто не рискует к вам подойти.
– От нее мы и бежали. А теперь прощайте! Спасибо за временное спасение.
Когда Лариса вернулась в комнату, еще с часик погуляв по берегу моря, Александра Петровна стояла у окна, повернувшись спиной к двери. Она не оглянулась. Тихие всхлипы вызвали у Ларисы чувство вины, смешанное с досадой.
– А где вы были? – пролепетал детский голосок.– Я вас везде искала, я так устала, так волновалась… Думала – с вами что-то случилось.
– Александра Петровна, – начала Лариса, собираясь с духом: надо было объясниться раз и навсегда, но ссориться не хотелось.– Мы же с вами взрослые люди и не можем все время держаться за ручки. Через несколько дней я уеду, а вам здесь лечиться еще месяца три.
– И я уеду! Я не буду без вас, не хочу! Я только с вами хочу!
«Но я не хочу с вами!» – закричала Лариса про себя, сопротивляясь мысли, что это рабство – до конца лечения, никуда не деться от старухи!
8
После ужина Александра Петровна почему-то задержалась, и Лариса с надеждой подумала: а вдруг старуха нашла себе компаньоншу?
Александра Петровна вернулась в крайнем возбуждении:
– Этот черномазый, сволочь, прямо из рук моих половник выдрал! Ну что вы так смотрите?
– Какой черномазый?
– Откуда я знаю?! Нацмен! Кто их разберет: узбек или армяшка! Так бы и трахнула по черепушке этого чурку!
Лариса удивленно уставилась на бабку: и эта хулиганистая Шурка показалась ей когда-то интеллигентной старушкой? И это ее жалела все время – несчастную, беззащитную вдову? Которую травили родственники, пытались убить, бросили больную в загородной клинике и забыли?
– С какой ненавистью вы говорите о них, – задумчиво сказала Лариса, наблюдая, как Александра Петровна нервно сдергивает с головы шапчонку и расстегивает старое пальто, чуть ли не обрывая пуговицы.
– А за что их любить-то, черномазых? – крикнула звонко старуха.
– А за что ненавидеть? Всех сразу? За форму носа? Цвет кожи? Вы же культурный человек, из столицы.
– А чего это вы их защищаете? – подозрительно сощурилась Александра Петровна. – Они Россию продать готовы… за рупь двадцать! А вы защищаете! Эти…
И она грохнула матом – Лариса даже уши закрыла руками, сердито топнула ногой:
– Хватит! Сейчас же прекратите! Иначе я тут же уйду в другой корпус! Хватит с меня! Вы – грубая, невежественная женщина, я обманулась в вас!
Она выскочила в коридор и минут двадцать ходила туда-сюда, обдумывая, что ей делать. Нетерпеливое желание тут же расстаться с полубезумной старухой овладело ею. Она вернулась в комнату, чтобы собрать свои вещи.
Александра Петровна лежала на кровати, свернувшись клубочком – даже голову умудрилась сунуть под мышку. « Нет, хитрая лиса, не обманешь меня»,– подумала Лариса, проходя мимо, но в сердце ее уже не было злости. Вспомнилось почему-то, как Алеша уговаривал ее перед отъездом никого не перевоспитывать, не лезть в бутылку из-за чужих предрассудков и глупости. Знал он за нею эту неисправимую привычку – нет, жажду! – наводить порядок в чужом перекошенном миропонимании, да еще немедленно.
Лариса не обещала мужу ничего, но сейчас у нее не было желания спорить со столичной жительницей по « национальному вопросу». Уж очень дремучей та казалась.
– Ладно, – сказала Лариса старухе, когда та громко всхлипнула, – забудем. Но об одном прошу: не материться при мне. Без меня – сколько влезет. Это раз. Второе: мы даем друг другу свободу. Отныне я хожу куда хочу и с кем хочу.
– Ларисочка, – простонала Александра Петровна, – вы меня извините, это все нервы!
Позы она не меняла.
– Только не бросайте меня, пожа-алуйста! Я не буду больше ругаться!
После этой сцены ничего особенно не изменилось в их отношениях, но крест своего неодиночества Лариса несла более терпеливо, словно ей легче становилось при мысли, что она имеет в запасе возможность взбрыкнуть – и разом освободиться от Шурки.
Срок, установленный комиссией, уже истекал, и как назло, многие теперь искали общения с Ларисой. Ее «спаситель» (звали его Юрием Михайловичем) запросто подходил поболтать о всякой всячине. Но чувствовалось, что с ним можно и о серьезном.
Он оказался простым, легким человеком, весьма начитанным и здорово разбирался в экономике да политике, чем Лариса в последнее время увлекалась. И чувство юмора было у ее знакомого, и такта хватало. Ларисе хотелось сосредоточиться на одной, серьезной, теме, но Шурка стояла под боком, и разговор рассыпался пестрой мозаикой, не оставляя следа в памяти.
А бабка, поочередно заглядывая им в глаза, напропаую кокетничала, точно забыла о возрасте. Пудра осыпалась с ее увядших щек, а глаза с голыми веками, лишенные привычной защиты – очков (их Александра Петровна «стеснялась носить при мужчинах») безжалостно подчеркивали старость, да еще – в пошлой попытке притвориться молодостью.
– Слушайте, усыпите вы эту старую обезьяну когда-нибудь, – шепнул однажды Юрий Михайлович, – и мы вволю поговорим о перестройке.
– Не-ет, – засмеялась Лариса, – она бдит.
Но однажды после ужина Александра Петровна вернулась неузнаваемой – естественная радость освещала ее лицо отблеском далекой молодости.
– Лариса! – крикнула она с порога, – наши приехали! Из института! И все москвичи! Представляете, меня сразу узнали, кинулись спрашивать о здоровье! Я же вам говорила: меня все там уважали! Я старостой была, за порядком следила! Сам профессор со мной за руку здоровался, вот!
В необычайном возбуждении Александра Петровна забегала по комнате, потом остановилась перед кроватью Ларисы, на которую та уже легла почитать журнал. По-петушиному выставив ножку вперед в неизменных «парадных» черных брюках, заложив в карманы клетчатого пиджака большие пальцы рук, она бросала в лицо Ларисе – словно обвиняла в чем-то:
– Меня все уважают, да! Шурка такая! Везде первая! Я и в домкоме заседаю, если хотите знать! В товарищеском суде, вот! Меня все алкаши в районе боятся! Соберутся водку лакать в подвале или котельной, а я – тут как тут, у меня на них нюх! Бегут, прячутся: Шурка идет! Да что алкоголики?! Меня вся шпана боится…эти, как их, забыла, зараза… Роторы!
– Рокеры, – улыбнулась Лариса.
– Вот-вот! Те, что пляшут. Как деревянные куклы, вот так…
– А то брейкеры.
– Хрен с ними, как они там называются. По-нашему – шпана. Бездельники. На крышу заберутся и вот так, под музыку: дерг-дерг, и на башку, и на зад. А я подкрадусь…
– За что вы их гоняете? – Лариса села на постели, отложила в сторону журнал. – Пусть себе танцуют.
Недовольная, старуха осеклась, потом сказала потухшим голосом:
– Всех-то вы защищаете. Порядок надо наводить кому-то?
продолжение http://www.proza.ru/2009/04/23/900