Пора возвращаться к серьезному ч. 2

    ЧАСТЬ ВТОРАЯ


    СТЕПАШИН
    Москва, Ясенево, 07.10.95, 09:40

    Правой руке головой не стать. Не потому, что геометрические формы и размерения отличаются разительно. Остальные части тела воспротивятся. Живет тело порознь. Мать создала и пустила в мир. Живи как хочешь, я тебе уже давно не нужна, возись со своими кусками, родной. Вот и живем, кучкуемся. Улыбаемся, обнимаемся, а внутри... - нет, не ненависть. Заботы личные. Ногам штаны бы не помешало, голове - подушку, рука к сигарете тянется, а легкие в улыбке замерли, вкушая перспективы "убивольствия". Но живем. Приспосабливаемость наивысочайшая. Спасибо, Мама!
    Утренний звонок смутил Степашина. Трехдневная щетина беспокойства не вызывала: "Не в первой!" Ботинки нечищеные тоже. Но ведь костюм прямо из химчистки, рубашка свежайшая, при галстуке. Внутреннее состояние..... Вот внутреннее состояние, выплескивая на поверхность печаль и амбре, оставляло желать много лучшего. Очень больное состояние, никак не для общения на "потолке".
    Двадцать минут "до того, как". Рот, полный Тик-Так и иероглифного зелья, предварительно вкусил красочной и жуткой парацетамольной горечи. У Терехина незыблимо-убедительные взгляды на восстановительный процесс угасшего здоровья, точка зрения прогрессивной западной медицины. За неимением домашних отработанных и надежных средств под рукой. В столь солидном учреждении квашеную капусту, огуречный рассол и т.д. в столе держать несколько неприлично. "По чуть-чуть" же удваивает, а то и утраивает вероятность вывода потерпевшего на прозрачность жидкой базы существования.
    Подразделение лишилось нового, после Сергеича, старшего позавчера. С тех пор и не появлялся. Мужик был неплохой, но уж больно туго ехал. Цеплялся за ерундистику, заставлял совместно жевать, проглатывать, сам бюллетенил с животом под усиливающиеся гром-молнии с потолочного уровня здания. Холостые гром-молнии, нечто родственное сидело у крыши и естественно на потолок поплевывало. Хрустеть бы и хрустеть в таком-то бронежилете, но неприятность с господином Икс закупорила данное русло течения и продвижения руководящего коллеги к административной дельте. Придется "у крыши" перепрофилированием заняться, но по истечении определенного срока и в кардинально иной сфере применения. "Золота" не простят.
    Неосторожность имел "мужик неплохой". Телефон рабочий - раз. А в нем господин Икс, установленный господин Икс, с долгоречивыми обещаниями лишения мыслящей части тела по причине некачественного продукта - два. От служебного несоответствия довольно далеко и в холодную снежную область. "Наркомат" во главе с господином Щербаковым на раскопках. Интригой дворцовой тоже отдает. "Мужик" - средство, в родственное могли метить. Но все это предположения, домыслы и больная голова. Очень больная. Запад, тяжело думается, творит не в расчете на наше умение, сноровку и потребительский объем-спрос. - А что ты злорадствуешь? "Довольно далеко", "снежная", "хрустеть бы". Ну, хреново временно, а у другого все к черту.
    Что, сердце греет? Он же человек. Съехал на ржавчину, и его накажут. Пусть виновен, но нельзя на чужое горе, как в кресло и нога-на-ногу. Даже в мыслях. Ты же человек. Как будем у "Феликса" выступать, вот чем займись. На старшего подразделения вряд ли назначат. Исполняющий обязанности на время, на короткое время. И надо успеть с отставным генералом Подкопаевым. Неделю бы. Якименков, дай за нитки подергать. Дня четыре, а?

    ЗИМИН
    Остров Реюньон, 07.10.95, 05:20

    Темно, тихо и ласковое дыхание у плеча. Её рука на груди. Мысль грузно-неповоротлива спросонья: "Это не Киси, она рядом", но пятку неистово и продолжительно вылизывают.
    - Мсье Ротшильд, сколько времени? И не чавкай, наша кормящая спит.
    Черная лохматая масса затопала и ткнулась в плечо, затем в напольный выключатель светильника. Глаза обрезало. С мукой оживая, Пал Петрович взглянул в горящие жаждой горного восхождения глаза ньюфаундленда Ротшильда и понял, что не отвертеться. Аккуратно перенес смуглую трепетную нежность с груди на подушку. Сел, придерживая голову рукой. Взору предстало побоище, но причине наличия в аквариуме бутылки "Рум Аронжэ" и туфельки даже рыбки не нашли объяснения. Под осуждающим безмолвным взглядом Пал Петрович сгреб пачку сигарет "Житан" с пола. "Черт!" Смятая, она отлетела к общему ансамблю. Обрадованный Ротшильд сразу положил тяжеленный французский интеллект на колено Пал Петровича, замер в нетерпении, незаметно подглядывая сквозь космы за глазами хозяина.
    - Двадцать минут, и выходим, вурдалак. Я тебя напою как-нибудь. Чтоб в курсе был.
    За спиной сладкая томная потягуша и изменение изгиба соприкосновения в направлении Пал Петровича, вызывая поражающую своей однозначностью реакцию в самых, казалось бы, обреченных состояниях. Но последствия печальны. Сон - святое. Обиженность распространится до завтрашнего утра. Гарантия незыблемости расположения прелестной супруги - контрастный душ для страждущего. Вперед.
    Колющие струи воды локализуют и беспощадно валят пожар, но пламя иного рода неугасимо, лишь соглашается на демократических условиях не бушевать, теплиться на угольках, в пределах. Из холодильника в рюкзак: великий четырехлитровый дезинтегратор-нейтрализатор, обрубок чего-то мясного для "альпиниста" и яблоки с апельсинами для страдальца. Сигарет нет, и слава богу. С бодуна одной составляющей непонятное и скоротечное, другой - одна беда.
    - А где башмаки, мсье?
    Бросился, лень подевалась куда-то. Паинька, а не сонное бревно.
    Легкий осторожный чмок небесному созданию.
    - Пошли.
    Луна, светлыми крылами ангела, парила на бархате, но ночь уже подернулась за величественными силуэтами гор. Пора на покой, нацарствовались.

    Скромная обитель Пал Петровича находилась в неплотно сбитом ряду двухэтажек, вытянувшихся вдоль серпантина дороги на отрогах горного массива Мафет, одного из четырех, занимающих почти две трети небольшой территории острова. Приютивший отрезок с жилищами (на родном не подобрать исчерпывающе-категоричного определения) назывался Сэн-Пуль. "Священная курочка" - радостное и безмятежное имя, даровавшее Пал Петровичу такую же радость и безмятежье. Местные жители, слегка шокированные на первых порах неординарной способностью Пал Петровича упиваться вусмерть, со временем разглядели в нем отзывчивого и доброго иноземца, благо, что с местными правоохранительными органами конфликтов не возникало. Конфликт же Пал Петровича с уголовным кодексом отчизны счастливо разрешился стараниями Александра Викторовича. Не совсем законно, так ведь не достать УК Родины к сожалению правоохранительных органов. И вообще, посудите сами: многолетняя баланда за всего лишь обездвиженный наряд милиции, в свою очередь, жестоко избивавший человека. Но УК судить, не нам.
    Выделенная Александром Викторовичем стартовая сумма "подъемных" неумолимо и катастрофически пропивалась. По прибытии оного началась воспитательная работа под лозунгом: "Ищу цель в жизни, но общение с окружающими - перво-наперво". Пока Александр Викторович запускал корни в землю тихого уютного заботливого и, конечно же, внимающего обилию "кочанных листов" приткнувшегося под крылом ласковой и любящей Франции. Так вот, пока вышеупомянутое свершалось, Пал Петрович уже сносно общался с аборигенами на языке, умеренно употреблял и заимел кусок хлеба в компьютерной сфере жизнедеятельности, частично избавившись от выстрелов, взрывов, ужаса и крови в период сна. Жизнь потекла размеренно, уверенно и спокойно.

    Вчерашний же срыв вызван был бракосочетанием дочери двоюродного брата-мужа-сестры-племянницы-дедушки-... Вот дальше Пал Петрович не помнил, но всё оканчивалось на жене, которая так преподнесла себя и выглядела настолько "Ух!", что он готов был в течение традиционных катаний по всей округе "до чертиков", невзирая на наличествующих родственников из 35-го колена, запросто её съесть. Бесконечная вереница машин угомонилась только под вечер, и этим всё не окончилось. Предстояло обязательное застолье. Вот там-то и "погиб". Но ничего, дома ожил.
    От порога возвращаться - хорошего мало, но пролистнуть обязан.
    Дисплей порадовал электронной почтой от отрока, из Мельбурна.

    "Здравствуйте, мамочка и папочка. Погода хорошая. Учусь хорошо. Миссис Крауфорд не ругает больше. Я соврал ей, что дождик и травка не живые, а то она старенькая и очень расстроилась. Скоро каникулы. Жду - не дождусь. Очень соскучился. Целую. Ваш Мишель."

    Охламоша в порядке. И кого к нам принесло?
    А мсье Ротшильд аккуратно сжал зубами шнурок ботинка и потянул вместе с ногой к двери.

    Советское социалистическое бытовое производство, создавая в недрах своеобразный продукт, по рождению настоятельно требующий участия, внимания и заботы, а зачастую и ремонта, воспитало и сформировало не только озлобленность и презрение, но и умелые грамотные "золотые" головы и руки. Никто блок-запчасти в хрустящем чистом и с бантом не принесет. Премудрствуйте, "лепите" и сами же удивляйтесь: мертвое оживает. Отец Пал Петровича, Петр Андреевич, работавший в ателье по ремонту "теле-радио-черте-чего", слыл одним из оживителей Костромы, тогда как ребенок жадно впитывал и рос. Здесь же, на новом поприще Пал Петровича, ввергающий в приятные воспоминания запах канифоли трансформировался в пресность паяльных паст, но голова и руки, с детства приученные к возможности невозможного, продолжали творить. Слух моментален на округлом местечке посреди океана, и специалисты "Эйр Франс" пригласили Пал Петровича поучаствовать в установке и наладке модерновой компьютерной сети "Сэн Денис Эйрпорт". Способности и умение отмечены. Последовала учеба в Париже, стажировка и - к новому дому. Дипломированный специалист оставаться на континенте не пожелал, был словом обязан.

    На дисплее: список пассажиров ночного рейса "САА" из Йоханнесбурга. А шнурки не подействовали, тогда за штанину.
    - Нечищеными зубами в стерильное? Кормящая тебе выдаст.
    Уши еще ниже, глаза отвел. "Неужели понимает?"
    - Пошли, Полиглот.

    СТЕПАШИН
    Москва, Ясенево, 07.10.95, 10:00

    Суровый взгляд Якименкова, но до момента связки "внешний вид - внутреннее состояние".
    - Садись.
    Стол совещаний - опасность. К стене, под 45 градусов.
    - Назначен исполняющим обязанности. Неделя, максимум две. По Подкопаеву что?
    - Обезглавлены. Не в состоянии углубиться. Разрабатывали, исходя из предыдущих установок. Вчера уперлись, за недостаточностью возможностей. Уже докладывал вам.
    - Что ты докладывал? Не видишь?! Нет у меня старшего на ваше подразделение! Нет! Допуски иди оформляй. Свободен. Докладывал он.
    И рука правая, парадоксами таинств течений и турбуленций могучего родного необъятия, на удивительно-непостижимое для созерцающих место водворилась. Самоё же, приютившее странный оборот временной, надеждой о свершившемся пятый месяц полнилось, и с радостью: "Раззявились чего?!"
    Влетел, объяснять не надо.
    - Минуту и начнем. Покурите.
    За телефон.
    - КлавПална, это Степашин. Допуски зарядите мне, пожалуйста. Времени в обрез. А как готовы будут, звякните, умоляю. Прелесть вы наша.
    Бздрынь.
    - Кудрин, где твой молодой?
    - Через секунду будет.
    - К Грухановой домой, быстро. Успеть до пробуждения. Кобеля на волю. Сами сидите и беседуете. Хоть до ночи. На дозу заломает - скажет. Мягко и аккуратно. Человек. Но джигит её польский дозарезу нужен. Вперед... Тереша, по подкопаевскому заму мы на прослушивание давали список? Не помню.
    - Сам не помню, Саш. А как твое отчество?
    - Иди ты. Посмотри, посмотри список. Быстро. Сожрут меня завтра и привет... Алло, Константин Анатольевич, здравствуйте. Это Степашин... Да, подскочил ненадолго. У вас гвардеец комиссованный стынет... Да, да, "захватчик" бывший. Я с ним уже переговорил, согласен... Доукомплектовываться-то мне надо. С руководством улажено... Всё, жду.
    "Уладится с руководством. Что забыл? Груханова, зам, "подвал" после допуска, гвардеец. Вот. Аэродром с гвардейцем и после "подвала". Всё, вроде. Запись Подкопаева сейчас. Баба Клава, я жду".
    - Вот список, Саша.
    - Если ты отнесешь, Палыч на дыбы?
    - Санкции ж нет.
    - Ладно, сам, а ты вчерашний подкопаевский ставь.
    Дверь хлопнула и распахнулась соседняя. Главный "нарком" Щербаков в одиночестве, пытается печатать среди вороха бумаг на столе. Слава богу, на месте.
    - Андрюш, привет. Ты не очень занят?
    - Здорово, бугор новоиспеченный. Как видишь, вязну.
    - Не в службу, а в поллитра. Отвлекись ненадолго. Пихни список Палычу по своим, он тебе не откажет. А я с санкцией через час-два разберусь и все о'кей. Может, через три, а?
    - Давай, Огнемет. Бутылку через год-то отдашь?
    - Обижаете коллегу. Пока. Спасибо огромадное.
    "КлавПална, ну где же вы?"
    - Поставил, Тереша?
    - Включаю.

    " - Здравствуйте. Приемная вице-президента корпорации.
    - Вячеслава Михайловича.
    - Извините, а кто спрашивает Вячеслава Михайловича?
    - Геннадий Юрьевич Подкопаев. Он в курсе.
    - Минуту, пожалуйста..."

    - Всё, Саша. Палычевы отрубили. Только Подкопаев теперь. Номер вице на "красном".

    "- ...
    - Доброе утро, Вячеслав Михайлович.
    - ...
    - Ну, зачем же так категорично, Вячеслав Михайлович? Это же бизнес. Использую благоприятную возможность для развития, укрепления позиций на рынке. С вами никоим образом не соприкасаюсь. В мыслях не было. Что вы.
    - ...
    - Помилуйте, но это же мой бизнес, мои, исключительно индивидуальные сферы. Вам же должно быть все абсолютно ясно. При чем здесь намеки такого рода? Я вдалеке от этого.
    - ...
    - Вас вводят в заблуждение. Я не могу терять вложенное. Финансирую лишь для пользы, для страны.
    - ...
    - Я не понимаю, но ультимативные формы неприемлемы. Всего доброго".

    - Подкопаев сразу позвонил заму. Слушаем?
    - Да.

    "- Слушаю.
    - Семен, ты?
    - Да.
    - Семен, ситуация крайне осложнилась. Думай и срочно.
    - Как срочно?
    - Срочно.
    - Хорошо".

    Не поехал Степашин с гвардейцем на аэродром.

    ВАЛЕРА
    Москва, 07.10.95, 10:25

    Валера неуютно чувствовал себя в Москве. Всегда. Зима, лето - не имеет значения. Куда-то несутся все, мельтешат. Можно подумать, предстартовая лихорадка. Но старт-то уж больно подзатянулся. И куда стартовать? Москва, дальше некуда. Настолько утомительно стартовали бросить якорь или посетить столицу, что остановиться не можете? Вы уже здесь. Стоп, граждане. Подумайте, прислушайтесь, успокойтесь. И все вместе, дружно, неторопливо, вальяжной походкой следуйте в очередную нервотрепку прокисшего завтра. Скорость уже ничего не изменит, сладости не придаст.
    Родная Валерина питерская, хотя и напоминала столичную суету, привлекательность имела на порядок, а то и два выше. "Как к бабке не ходи!" Но к своей столичной бабке Валера и не собирался. Он приехал за бабками. Аккуратные пачки с портретами штатовской элиты частично захованы в западной банковской системе. Основные "элитные" не за горами. Радужные замки омрачались лишь неуютом и часами ожидания, убийству которых он и посвящал себя в данное время.
    - Девушка, а если я куплю все эти кастрюли, вы поможете мне донести их к вам домой?
    - Вы мешаете мне работать, молодой человек.
    - Я предполагал. Объективная реальность, у вас дома кастрюль в избытке.
    Взгляд испепеляющий, надменность, но чертовски хороша.
    - Девушка, но кроме меня "это" покупать пока некому. И не предвидится. Хорошо, уступаю выражению ваших изумительных глаз, иду пробивать вот "это", справа от вас, четыре с мухоморами. И вернувшись, жажду продолжить. Недавно пришел к выводу, что всё в нашем мире не так. Поделюсь с вами, но при одном условии. Теперь всё сначала: четыре с мухоморами, приоткрывшаяся тайна и условие. Вы согласны? Ну, пожалуйста, согласитесь. Прошу.
    - Допустим.
    - Благодарю вас, и вот условие. Внутри меня живет неизвестный устрашающе-любопытный "кто-то". Постоянно приходится затыкать ему рот. Но он так настырен. Сейчас ему просто необходимо узнать... Мне так стыдно за него. Вы чувствуете? Краснею.
    - Что-то незаметно.
    - Конечно же. Это чисто внутреннее покраснение. Так вот. Этот "кто-то" хочет узнать... Он... Ему... Очень хочется узнать ваше имя.
    - И что же случится, если он не узнает?
    - Трагедия. Мне не жить. Он уничтожит. Каждую секунду, изо дня в день будет пилить, пилить и пилить, и перепилит. Развалюсь и умру. Вам не жаль? Ну, хотя бы чуть-чуть?
    - Только из гуманных соображений. Видите, у меня здесь карточка приколота? И очень большими буквами написано. Вы сами уже давно разглядели, надеюсь.
    - Я абсолютно слеп. Даже очки и трость потерял. Не найти уже.
    - А как же "мухоморы"?
    - Мухоморы только мертвый не увидит. Вот когда "этот" меня перепилит, уже не смогу видеть ни мухоморы, ни то, что вас зовут Вик-то-ри-я. Не ошибся?
    - Нет, не ошиблись.
    - Очень рад. Теперь вы уже немного знаете обо мне. Грамотен, может читать по слогам, и жив, видит мухоморы. Это прекрасно. Бегу пробивать. Тайна приоткроется вскоре для вас. Невероятная тайна. Готовьтесь. Вместе с мухоморами.
    Часы еле ползли. Убивать и убивать на кастрюлях, которые оказались баснословно лихими. Тефлон или еще какая-то ерунда, но определенно то, что, плохо проучившись в школе, косоглазый дизайнер работал по совместительству художником-оформителем крематория.
    А как же наша девушка? Теперь, милая моя, очередь за тобой. Уже достаточно настарался. Коль туповата, то покупатель за покупкой прибыл, и вон та бабуля с протянутой рукой обретению не через час, а очень скоро возрадуется. Что мне с тобой делать, если запах леса? Одна пытка потом, у меня хлопот хватает.
    Валера очарован. Лицо строгое, но глаза хитро улыбаются и поблескивают точно в "десятке" меры. Удивительное происходит сегодня. Компенсируя избыток внешней целостной, не премудрствуя лукаво, красоты, подшевелюрная область зарастает сосновым бором и наоборот. Это общечеловеческое жизненное Правило. Встретить исключение приятно. Не уж-то она?
    - Создается впечатление, вы заинтересованы таинством. Нет, это только лишь кажется мне. Мысли вслух, простите, Виктория. Вся жизнь в борьбе с "кем-то". Иногда теряю контроль и - неминуемое разглашение, замкнутое сердце для всеобщего обозрения.
    - Трагично звучит. Способно затронуть впечатлительные женские сердца. И попытки поменять тему ни к чему не приведут. Хотелось бы посмотреть, как вы будете выкручиваться с тайной. Она обязана заинтересовать. Вступление того стоило. Кстати, как вас зовут? Я не слепа, но карточки нет. Постараюсь продемонстрировать способность слышать. И тайна. Я жду.
    "Что ты делаешь в этих кастрюлях, радость моя?"
    - Вы будете несколько удивлены, а я смущен. Но скоротечное время, надеюсь, разрешит все проблемы. Меня зовут Арчибальд. По папе поляк. По маме джигит. Польский джигит Арчибальд. Ну как?
    - В таком случае, перед вами шамаханско-католическая фурия Сельдиперста. Вика - мой псевдоним. Устроит?
    - Дело дошло до документов. Вот паспорт, прошу.
    - Арчибальд Владленович Кусинский. На тридцать три не выглядите. Про жену и детей не смотрю, у вас своя голова на плечах, Арчибальд. Пожалуй, назову вас Себастьяном. Весьма отдаленно напоминает, но мне нравится. Тайна, тайна, маэстро. Меня пока еще не выгнали с работы, но, судя по взглядам, собираются. Не отвлекайтесь. К тайне.
    - Хорошо же, Сельдиперста. То, что я вам поведаю, может показаться странным или даже бредовым. Но отказать в вашей просьбе не могу. Очарован. Слушайте же. Наши души материальны. Мы несем их в сердце. Умирая, они покидают тело с водой. В разрядах молний вода отдает души, которые не могут существовать раздельно и сразу же воссоединяются, мужская с женской. Постепенно нагреваясь, они воспаряют. Наверху, в ионосфере, под воздействием солнечных лучей, днём они разделяются и мечутся в поисках своего счастья, своих изначальных половинок. Ночью воссоединяются, найдя или не найдя. Снова опускаются к Земле, охлаждаясь. Мы вдыхаем, разделяем их в себе, и некоторые служат продолжением рода. Я рассказал вам о кислороде. Газообразный, он состоит из двух атомов. Это не бездушные атомы, это женщина и мужчина вместе. Вот вам тайна, Виктория. В общих чертах. Детали - громоздко. Заранее прошу прощения, но буду несколько нагл, поскольку тороплюсь. Очень мерзкая и неприятная работа ждет, а избавиться пока не в состоянии. Если это возможно, я встречу тебя после закрытия магазина?
    - А трех минут в запасе у тебя нет?
    - Даже больше, но это Кэй-рэйшн.
    - Что это?
    - НЗ.
    - Хорошо. Ты уже всем пассиям рассказал о своей тайне?
    - Врать не хочу, а правде ты не поверишь.
    - Меня это устраивает. Мы закрываемся в семь. Я на машине и хотела бы управлять ею в компании с интересным молодым человеком. Такова.
    - Пожелай мне удачи, пожалуйста.
    - Удачи тебе.
    - До встречи.
    - Кастрюли, Себастьян.
    - Ах да, бабушку порадуем.
    Времени предостаточно, но ему надо настроиться. С чувством, с толком, с расстановкой и тогда сама Фортуна благоволить изволит.
    Двигатель "прикрепленной" на нужды перемещения "девятки" отрегулировано завыл, прогреваясь. Солнечный слякотный день и суета, суета, суета. Обтекает машину, бежит куда-то, уповая на бесконечность столь малого. Скучно же вот так. Постойте. Пролетит, и не заметишь. Сам в ней, в суете, но чем-то или кем-то выхвачен сегодня. Вика? ...Может быть. Странно. Не изголодавшийся, три дня без "лубимой" супруги. Ежечасные скандалы уже обыденность, свыкся. Жил, возвращаясь из жарких, холодных и умеренных потусторонних сумасшедших пространств в дом родной, пестующий сумасшествие. Встретил любовь? Самому смешно стало. Двинутая Среда обитания порождает двинутые мысли.
    "Закончили, стоп! Настрой. Поразвлекался и будя, Дон Жуан с бойни".

    ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ
    Москва, Новый Арбат, 07.10.95, 10:33

    Расстройства, расстройства, расстройства. Солнечные лучи, ворвавшись, запрыгали зайчиками, с издевкой. Дети изъявили желание покинуть на полгода: "Тепла им, видите ли, мало". Занывшее сердце. Неутешительная вчерашняя сводка: субъект авиапоставки наращивает, звонок не подействовал. Безопасность взбрыкнула: "Мы не можем подвергать вас риску. Экстренные меры необходимы и обязательны". И вот теперь привели на демонстрацию подобного и улыбающегося.
    Вячеслав Михайлович отпустил сопровождающих, усадил двойника побеседовать.
    - Олег Максимович, есть заманчивое предложение. Не поработали бы с недельку? Развалить что- либо практически невозможно. Требуется лишь: запрещаю, разрешаю, согласен, не вздумайте, уволю. Проще простого. По рукам?
    - Ну что вы, Вячеслав Михайлович. Не жил хорошо и не буду. Во вкус, в раж войду. А потом каково? Нет уж, увольте. Гусеву-гусево.
    - Ответ достойный. Там, за дверью: телевизор, видео, диван, пища и, конечно же, бар, много всякой всячины. Распоряжайтесь, коль я теперь в двух лицах. На вас моя обуза праздности, никаких стеснений. Занимайтесь, успехов.
    Дверь затворилась, сопровождаемая трелью "прямого".
    - Лев Яковлевич беспокоит, доброе утро. И что же наш друг?
    - Дружба перерастает в любовь.
    - Звоню с небес. На месте трудоуслаждения окажусь к полудню. Не помешало бы увидеться.
    - Когда, где?
    - Приезжайте-ка, ко мне. Из Нанта позвоните, я вас встречу. В любое время.
    - Замечательно. От послезавтра и до конца месяца, в этом диапазоне. Устроит?
    - До встречи.
    Положив трубку, Вячеслав Михайлович с дружеским теплом на сердце обронил традиционное: "Мерзавец", подкрепил словцо прилагательным "старый" и унесся в великолепие обворожительной осени запада Франции, где в небольшом городке Монтье предстояло провести несколько дней:
    - во-вторых, в компании покоя, красного вина и трепетного шарма француженок, но,
    во-первых, доброго друга, захлебнувшегося информационным гейзером, раскаленная струя которого извергалась в готико-конечной величественной громаде святой обители.
    В своем предназначении отправлять духовные потребности прихожан, сия обитель, к тому же, увлеченно забавлялась как анализом происшедшего на определенной части суши, так и неустанным поиском в беспросветных дебрях тайн грядущего, скупым однообразием бюрократического мышления окрещенная: Служба Внешней Сферы Влияния, Аналитический центр, Восточно-европейское отделение. И никаких "плаще-кинжальных" заморочек. Служба сферы. Вознеслись к недосягаемой лазури. А как оттуда "навлияешь"? Спите спокойно, господа и сударыни.
    Мило ожил селектор.
    - Вячеслав Михайлович, к вам Доронин.
    - Выпускай, Оленька.
    Глава личной безопасности сутуло замер перед столом. Смущен. Смотрит, не моргая, в глаза. Поражал Вячеслава Михайловича в Юре Доронине удав-талант окроличивания, одновременно сожалея. Правительственный бонза поэтому и попер. Смущение ни при чем, воля пугала.
    - Пора бы проглотить, Юра.
    - Не могу в очках, Вячеслав Михайлович. Периферию держать мешают. Извините.
    - Шучу, не расстраивайся. Ехать-то рано еще.
    - Вячеслав Михайлович, необходимо выехать раньше. И будет лучше, если прямо сейчас. На лифте спустимся в гараж. Там ждет вторая машина и резервное сопровождение. Извините за неудобства. Крайняя необходимость. Есть веские основания прислушаться, Вячеслав Михайлович. Лично настаиваю. Прошу.
    - И что, в приемной ждать?
    - Нет, изменим маршрут.
    - Паршивы наши дела, Удав Шкафыч?
    - Есть веские основания полагать.

    ВАЛЕРА
    Москва, Кутузовский проспект, 07.10.95, 11:40

    Новый этап жизненного пути Валера начал не так давно, но уже выработал ряд установок, которым придерживался неукоснительно. Правило Один гласило: "Никакой информации о личности". Некто. "Бегущий кабан". Мишень, удырявливанию которой Валера посвятил детство, отрочество и институтскую юность. Мишень же в данном случае была живой. Но эту проблему скоропостижно разрешила армейская служба. Цвет мишени роли не играл, в жилах течет одно и тоже. Посев ужаса бессонных ночей инструктора по снайперской подготовке Народно-освободительной армии республики Мозамбик взошел густым мрачным тростником сорта "Привык".
    В 21 год хлебнуть крови, не в восемнадцать. Тоньше чувствуешь, понимаешь и видишь. Люди твоей родной страны вместе с тобой. Одни конструируют смерть, другие планируют, третьи выпускают в масштабах, промышленных масштабах всей страны, четвертые транспортируют, пятые отдают приказ: "Дело смерти претворить в жизнь". Круговая порука. И "тростник" крепчал вместе с растущей производительностью сгустков серой массы, валящейся из разверстых черных голов как строителей, так и врагов, на удивление светлой перспективы странного социализма. "Странный" давно канул в лету, а родная никак не могла успокоиться. Странна.
    Пятнадцать минут до контрольного. Рация изредка оживала переговорами. Страхующий "отмашку" охраны красный "Жигуль" приткнулся на стоянке в центре витка подъездной эстакады, моргнул фарами о готовности.
    На фотографии улыбающееся лицо, лет пятьдесят, седина, хитрые глаза. "На ноги не наступал бы, и жил припеваючи. Вон, в какую "книжку" въехал. Под бок к мэру. Чего же ты? Сволочь, небось, порядочная. Готовься к отлету, папаша". И ребята, похоже, грамотные заказали. СВД новая, с наикрутейшей "оптикой", сам пристреливал, а о доставке не беспокоился. На Ленинградском вокзале ждала "девятка" с доверенностью. Чердак пустой, никого, но "инструмент" лежал в открытую: завернутая в сукно винтовка, ПМ, бинокль-японец и рация, "живая", на отсканированном заранее канале охраны. Охрана сама и подскажет ему. Если не услышит, то в красном "Жигуле" рация почувствительнее. Всё - чин чинарем. Серьезные ребята. А как с Валерой? Мавр? Или отработал -иди с миром?
    Шипит и разражается: "Охране вице-президента готовность. Машина к подъезду".
    Красный "Жигуль" светит фарами, выезжает со стоянки. Парадный подъезд увеличен мощной оптикой, двое в костюмах. Выходят не спеша, осматриваются. Черная глыба шестисотого Мерседеса катится к ступеням, встает, паря выхлопом.
    Вдох поглубже.
    "Охране здания, готовность. Вице-президент в лифте".
    И медленно, медленно выдох. Мышцы, сжав все тело, выдавив воздух, расслаблено вливаются в винтовку. Дыхание ровное, плавное. Спуск, подушкой указательного и чуть "наживил". Флаги еле колышутся, поправка не беспокоит, небольшое коническое тело в латунной рубашке вопьется в кругляш "бегущего кабана" под номером 10.
    "Охране у подъезда, принимайте".
    Оба глаза широко открыты. Объединенное с винтовкой тело недвижимо, но тянет, приближает подъезд, черный провал за стеклом двери. Человек врастает в металл, "оптику". Сердца и дыхания нет. Черный провал огромен, всё ближе. Светлое пятно, створка распахнута. До морщины. Ирреальность видения в шквале невероятного, всесильного. Слиток "разум-винтовка" выпускает смерть. Взбешенная толчком энергии, взвинченная, обезумев, она пробивает узкий канал в плотном и упругом пространстве, рвет нежную мякоть, сметая хрупкую защиту костной ткани, и успокоенная вязнет в бетоне.
    - Прости душу грешную.
    Еще один портрет в ночном ряду. Популярности хит-парад снов не теряет никогда. Двенадцать лет назад он был уверен, что сойдет с ума. Но разум продолжают держать невидимые нити, не дающие уйти просто так. Нити вытягиваются, обрывают внутренние пряди Добра, хотя он не воспринимает себя злым. Чуток нежен к подрастающим оболтусам, к жене, лишь замыкаясь в череде скандалов. Причинять другим боль? Чуждо и нетерпимо. В завале, внутреннем завале Зла еще высок внутренний запас прочности Добра? Вряд ли.
    Странность мысли, пришедшей в бессонной ночной тиши. "Продукт Среды". Сокрытые: жадность, двуличие, зависть, злорадство, ненависть, поверхностное сочувствие чужому сердцу - Зло. Зло и Смерть - близнецы. Среда, сотканная из миллионов сердец, во Зле культивирует Зло неосознанно? Страшно соглашаться. Взращивать то, что отвергнуто Природой? Измененная тысячелетиями Среда вне Природы? Пользуя созданные Её блага окончательно уничтожает связь, тем самым уничтожая самою? Природа не сможет существовать без единственного дитя, хотя и отринувшего. Дитя же рядом, но несет горе для Матери - Одиночество. Страшно.
    Времени не так много, но есть.
    Безопасность бросилась к дому напротив. Гостиница пока вне поля зрения. Далеко. Архитектурные излишки рассеяли грохот выстрела.
    Одевшись, с болью в сердце и легких, раскачивающих остановку на секунды. ПМ в кармане, поможет проложить путь к свободе при непредвиденных обстоятельствах. "Серьезные" не стали бы вызывать подозрение "забытым" безусловным пистолетом на отход, тем самым укрепив Валеру в убежденности Правилом Два, хотя и риск для своих. Правило Два гласило: "Ты всегда мавр", оказываясь в противоречии с Правилом Три: "Избавься от оружия". Современная трактовка: "Мавр сделал своё дело, мавр должен умереть" дополнена научно-техническим прогрессом:"...и исчезнуть".
    Пистолет "забыли" в Берлине, десять дней назад. Но что-то не состыковалось. "Забывшие" южные ребята продолжали искать, и нашли Валеру в Москве, у ласковой и отзывчивой наркоманки. Первый этаж, ночь. В двойную металлическую дверь беспардонно ломились. Валера обезоружен Правилом Три. За окном, c задней стороны дома, бесснежная промозглая темень. Не разберешь, человек летит, выбив окно или тяжеленный матрац с любовного ложа. Стреляли двое, и подошли посмотреть. У "отзывчивой" на кухне уже нашлось подходящее. Отпечатки пальцев не беспокоили, пока не с чем сравнивать, да и "эти" позаботятся. Зачем "им" пыль поднимать? Внизу вспыхнула зажигалка...
    Спустя три дня скитаний по друзьям, Валера вернулся домой с новой, разрешившей южные проблемы, крышей, под стропилами которой, как неожиданно оказалось, сидела его сильная питерская. Специалисты в почете... до поры нечрезмерности. Меньше недели и книжка СЭВ. Предпосылка?

    "Пыльные" отпечатки всплыли. Иные, незамеченные Валерой в берлинской спешке, сопоставлены наконец-то объединенной с ИНТЕРПОЛом компьютерной сетью, куда вхож источник "серьезных". В свою очередь, огромное "серьезное" гнездо было приютом и оскорбленных "южных", решавших проблемы покровителя в Берлине, беспрекословно одобривших финальную лебединую песню гадкого микроскопического утенка ...бы. Вот только покровитель не удосужился поинтересоваться.

    В неведении о предначертанной далеко не Всевышним судьбе, Валера открыл дверь чердака на пути к неминуемому, ясно обозначенному избранной стезей и современностью: исчезнуть.

    СТЕПАШИН
    Москва, 07.10.95, 12:07

    Клавдия Павловна, в сокрытой радости увидеть баламута Сашу, ждала с готовыми допусками, удивляясь совместно с отделом неожиданному росту всеобщего, вечно небритого любимца, удостоенного презрением начальства за несолидность. Но дежурный по этажу встретил Степашина у лифта.
    - Саша, кого-то из верхних на выходе мэрии. Терехин звонил, вниз поехал, с вещами.
    А осень распогодилась на славу, пахнув весной. На стоянке звенит явное нетерпение. Безлошадный, вместе с гвардейцем и курткой, отаптывает машину.
    - Дежурная?
    - Только что.
    - Доберем. Звони Кудрину.
    Грязная инженерная мысль под слякотным солнцем не замерзла, упрямо чихает, ревет; поперхнувшись, дергает и катится к уже открытым створкам ворот.
    - Кудрин в трансе. Воет.
    - Дай... Ну что там, дознаватели?
    - Тонем в слезах. Ничего не знает толком или боится до смерти. В её "рабочем" ресторане познакомилась, месяца три назад. Точно не помнит. Был один. Зовут Арчибальд, отец поляк. Веселый. Позвонил, попросился на ночь и такое дело. Описала примерно, свой же фоторобот не опознала. Ломает её, "молодой" оборону сейчас держит.
    - Ладно, снимайтесь к мэрии.
    На ленте шоссе - далекий зад расцвеченного миганием микроавтобуса дежурной группы. Не отрываясь от дороги, через приоткрытое окно, Степашин чистит посредством "нечто", напоминающего тряпку, место на крыше; ставит маячок, сразу ухвативший железо магнитом. Включает дворники, грязь летит из-под приблизившихся японских копыт.
    Странная воющая пара пересекает кольцевую на освобождаемом пути к центру. Руководство приедет мешать позже, сейчас секунды дороги. Свободные горячие секунды.
    - Гвардейский Костя, с корабля на бал?
    - Корабль утоп уж давно. А куда вертолет дели?
    - Накрылся конь винтокрылый. А ты, Костя, сколько в госпитале провалялся?
    - Три месяца, потом комиссия.
    - С костылей на бал, тоже неплохо. Не кисни, интересного еще вдосталь насмотришься. А, Тереша?
    - Как все-таки твое отчество, Саш?
    - Арчибальдович.

    ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ
    Москва, 07.10.95, 12:02

    Зазвонил "сотовый" в машине.
    - Доронин слушает... Так... Что Михалыч?.. Вперед его пустил?! Первый раз замужем, сука?! Молчать! Оцепляй стрелка срочно и место! Не лезть! Всех на ноги, государственных ждать! Доклад через пять минут! Всё.
    Доронин хрястнул желваками, резко обернулся назад.
    - Вячеслав Михайлович, вас пока нет. Снайпер. Они не остановятся. Мне нужна неделя. Прошу вас дать мне всего неделю. И чтобы мое сердце было спокойно, отдохните за границей. Всего неделя, Вячеслав Михайлович.
    - Олег Максимович?
    - Убит. В контракте всё оговорено. Предупреждал, лично.
    - Почему он согласился?
    - Деньги. Проклятые. Прошу вас, Вячеслав Михайлович. Самолет подготовлен. Настаиваю. Вы нужны.
    - По трупам предлагаешь пройтись?
    - Вы не правы. Я от чистого сердца. Вы нужны, Вячеслав Михайлович. Прошу.
    - Как потом тебе же в глаза смотреть?
    - Всего неделя. Если нет, то трупов будет значительно больше. Они не отступятся. Уверен. Прошу.
    - В аэропорт.

    ВАЛЕРА
    Москва, Кутузовский проспект, 07.10.95, 12:07

    Щель приоткрытой чердачной двери ударила "мавра" свежим сигаретным дымом и мгновенной связкой: электрошок или тому подобное - от собак и в номер - быстрая разделка в ванной комнате - сталинская архитектура схоронит танк. Что такое девяносто семь килограммов фарша?
    Он был железно уверен, что дадут уйти с глаз, но гостиница: вотчина дюжины команд. Почему бы не нарушить традицию, если уж так приспичило? Тем более в логове конкурентов?
    Дверь оставил в покое. Быстро пятится, на песке и опилках чердака шаги не слышны. Дверь не трогают, ПМ в известной узким кругам руке. Дверь одна, остальные он проверил заранее: глухо и заржавело, заскрипят. Побежал уже за углом. Окно чердака с уходящим вдаль и упирающимся в Триумфальную арку Кутузовским проспектом. Круто-покатый, но сухой металл крыши держит подошву. Ограждение. Потоки несущихся, уменьшенных высотой машин, людей, коробка просторного балкона. Метров пять. Виснет на руках, в простенке. Ноги надежны, пружинят. Окно в апартаменты не зашторено. Свет огромной люстры. Предобеденный отдых внутри.
    Комки связанных голых тел как на спальном полигоне в полпространства, так и на полу. Сотрясающая окно музыка. Публика на гребне утех, не до любований солнечным полуднем. На примыкающем вплотную соседнем балконе, за стеклом и тюлем стынет предполагаемое одиночество. Ноты приглушают скрип подавшейся рамы. Диван, с напуганными девичьими глазами и замершим раскрытым ртом.
    - Здравствуй, малыш. Я добрый, добрый Карлсон. И сейчас улечу.
    Но не подействовало.
    - Аркаша, здесь чужой.
    Заступник увлечен иным. Дверь номера открыта. Пустой коридор. На ходу: ПМ назад, за пояс. Куртку находчивых модельеров изнанкой. Волосы хвостом и под воротник. Вата раздвинула лицо. Модерновая оправа с толстенными и хитрющими бабуля-линзами вне центра стекол.
    И вдруг. Сзади. Разъяренное, по всей видимости, Аркашино:
    - Ты че, козел, лазишь?!
    Удовлетворяя самолюбие заступника, бежит. Не гордый, удовлетворит. Лифт на нижнем этаже. Перепрыгивая ступени лестницы, к глазам, глазам, глазам. О своем чём-то, "интёмном", не мечутся. Годы жизни в рваном спуске. Толчея холла. "Может, напрасно? Иди ты!" Никогда и никаких запасных выходов.
    - Девушки, - под руки и вперед. - Сотня баксов на двоих. Проводите слепенького на улицу.
    - Лучше к тебе в номер.
    - Днем ни-ни. Суеверный. Ночь обидится.
    Скрип тормозов за близкими дверями подъезда. Пятеро, на лету, аккуратно кроя выходящих. Аккуратнее, может не понравиться, много всякого-разного вашего брата проживает. Валера наслаждается ароматом чего-то недешевого на шее у блонды, справа. Пышный причесон у блонды.
    - Вернемся, убогенький? Мы тебя подлечим, в лучшем виде.
    - I have already fucked, my Goddes. Cap-a-pie. Like a hell. (Меня уже затрахали. С ног до головы.)
    Воздух свободы, без колес. "Эти" где-то здесь, рядом. Далекая сирена, приближаясь. Но, воздух свободы. Не спеша вниз, к набережной. Он гонит, давит мысль, что западня позади. Удача ненавидит мечтаний.
    - До вечера, очаровашки. На "пока" отработали, - "зелень" в распахнутые лапки под: "Ню-ю-юю", и вот она, спускающаяся к набережной вереница машин. Застывшая, упрятав голову под мост, в ожидании светофора. Транспорт - Правило Четыре.
    - К университету подбрось, не обижу.
    - Садись... Где зрение-то оставил? В книжках, небось?
    Вереница ползет и укрывается мостом.
    - В книжках, в книжках, в богатстве образов.
    - Лучше быть богатым, но здоровым.
    "Ты вроде едешь, парень, но не въезжаешь".
    - Здоровым, говоришь? Нет. Богатым, но счастливым. Это вернее.
    - Богатый - уже счастливый.
    - Пробовал?
    - Собираюсь.
    - Ну-ну, лети. Тайные миры ждут. Главное - не пролететь.

    СТЕПАШИН
    12:31

    Эксперты милиции прибыли раньше. Расстояние от подошвы до входного пулевого отверстия, положение тела жертвы по показаниям специфических свидетелей, пулевое отверстие в стене. Угол и направление указывают на верхние этажи или крышу гостиницы.
    Внесенная баллистикой ясность послужила поводом для эфирной заварухи в радиостанциях "Волги" и дежурного автобуса. Степашин перестраивает канал на "контору".
    - "Выезд" - "Исток". Чердак гостиницы. Прием.
    - Понял.
    Снова волна милиции, утихомиривая эфир.
    - "Город" - группе ФСБ.
    - Здесь "Город".
    - Кинолог на борту? ГАИ подключил?
    - Имеем. ГАИ - только что.
    - Кинологу на чердак. Сами на предпоследний этаж. Свяжись с милицейскими гостиницы. Пусть перекроют низ. Лифтам стоп, два к подъезду. Всем остальным - оцепление и снизу доверху. Как понял?
    - Принято.
    - Сколько там, Тереша?
    - Тридцать четыре минуты. Смеется уже.
    - Ржет.
    Степашин не метался в раздумье. Только чердак. Времени ушло, конечно, уйма.
    В начале Калининского моста загорелся красным номенклатурный светофор для потоков. "Контора" с набережной на мост, отрываясь от разношерстной колонны мигалок и сирен, пытающихся исправить ошибку потерянного времени. ГАИ - в лицо невозможности.
    - Костя, именной не получил? Гостиница веселая.
    - Когда?
    - С кинологом приедешь. Не лапай там ничего.
    Тормоз, с заносом на слякоти у подъезда.
    - Вперед, Тереша.
    Еще шестеро из автобуса. В дверях - пятнистые безопасники и "шинель", держат жидкий натиск, устроив коридор. Холл - стадионом. Открытый лифт и пожилой старшина рядом.
    - Батя, план верха знаешь?
    - Да уж тридцать лет.
    - С нами, расскажешь.
    Створка двери медленно едет. Ткнувшись, запускает пенал лифта вверх.
    - Сколько дверей на чердак?
    - Значит так. Четыре, но три уже с царя Гороха не открывались.
    - Лестниц сколько оттуда?
    - Четыре парадных по центру стен и две пожарных. Все до верху.
    - Чердак с антресолью?
    - Да, но к ней лестница лет пять, как сгнила. Железка винтовая. Пожарник ругается все время.
    - Чердак сквозной?
    - Сквозной, в обхват лифтовых шахт.
    - На самой крыше что?
    - Подъехали уже. Не досказал вот.
    - Ничего, батя. Спасибо.
    Плавный стоп. Вековая побелка стен и грязный пол причердачного коридора. Идут ближе к стене, гуськом. Приглушенная музыка в сонном владении гостиничных крыс, откуда-то из глубин. Застарелый запах и ощущение подземелья на высоте под сотню метров. За углом - однообразие все тех же стен. Гулкие шаги в низком своде замирают. Живой вид двери. Степашин тянет рукав пиджака, берется за низ ручки. Поддается легко. Чердачные окна режут сумрак солнечным светом. Голубиный разговор в пыльной тишине и мягкость под ногами, впитывающая звуки.
    Предмет в серой материи едва угадывается, засвеченный синевой близкого окна.
    - Стоп. "Город" - группе ФСБ.
    - На связи "Город".
    - Продвигается?
    - Оцепляю. Кинолог уже должен быть у вас.
    - Кинолог, идешь?
    - Здесь мы.
    В глазах молодого парня жалость. Держит морду овчарки рукой.
    - Обжегся немного. Траванули в коридоре. Если и здесь, то не возьмет. Тихо, тихо, Алмаз.
    Отвел поскуливающего и с такими же жалкими глазами пса в сторону. Подошел к завернутому в сукно, зачерпнул ладонями немного песка, поднес к лицу.
    - Вроде, чисто. Алмаз, ко мне.
    Собака перестала чесать лапой нос, подходит. Одному Богу известно почему, но Степашина передернуло, врезав по нервам. Миг.
    - Назад! Кинолог, назад! - раскатистым громом в высоте перекрытий.

    ЗИМИН
    Реюньон, 07.10.95, 06:25

    Наогрызавшегося вдосталь с одноплеменными защитниками соседней частной собственности мсье Ротшильда унесло довольным галопом в джунгли сахарного тростника, владельцы плантаций которого демократически узурпировались как в туристический сезон, так и вне. Заботливое отношение властей к посетителям острова вынудило хозяев будущего холестерина поддерживать вырубаемые трактором серпантины просек, ведущих к небесам, ухоженными. Этим, в частности, объяснялась любовь четвероногого горновосходителя. В устах мсье Ротшильда корни чувства сего выглядели примерно так: "Сквозь заросли не ломиться, по прохладе, изваляюсь в теплом и ароматном (жалко, что луж нет), вымажусь, перепугаю по дороге всех, заодно с вражинами детства. Потом в гору, как настоящий, как папаша, а уж сверху от души, чтоб помнили и знали, до хрипа. Дымовой покормит, попоит, на травке задрыхнем и под горочку, с ветерком, к Кормящей, мыться. Не вой, mon amour. Альпинисты мы. С работы. Не валялись целый день, как некоторые. Ухаживай. И чего они в железных вонючках носятся? За хвост ведь не оттащишь. Лапы же есть!"
    Поисковый галоп мчит всё дальше, а Пал Петрович, в который уже раз-год-пятилетку, углубившись, снова и снова в раздумье на развилке просек. Педантизм Андрэ, смотрителя пеших туристических трасс, не допустит утери полосатых лент-указателей, привязанных к стеблям. Но утро лишь забрезжило, зажигалка осталась дома, а такую (кроме всего прочего) тяжесть, как фонарь состоянию не осилить по причине угнетающе-жуткого недомогания, хотя и в проблесках из дезинтегратора, но палка-то о двух концах: размеры шарообразной боли меньше и сил на подъеме соответственно. "Нужна, необходима тренировка!" - пронзало вновь распухающее. Приведенное слово "тренировка" относилось скорее к мерам объема, нежели к "быстрее, выше, сильнее". Общий же вид Пал Петровича на данный момент, в связи с еще не найденным указателем поворота, напоминал:
    (а) мсье Ротшильда при обнюхивании незнакомых территорий,
    (б) давешний финальный поход от аквариума под бок к обожаемой супруге, но уже поздней-поздней ночью.
    Терпение на пределе. Живительное нейтрализаторное и на всю округу, криком утопающего: "Merde!" Услышав ругательное слово, увлеченный поисковик тормозит. Друг же человека. Но уж больно велико искушение. Долг пересиливает, а нос приводит точно к цели. Хвостом можно не мотать: плюс к природной, темень мозговая, не увидит и не оценит. "Пошли, горе мое Дымовое". И снова в галоп.
    Продолжив путь, Пал Петрович ввергнут в очередные размышления о преимуществе четырех точек опоры над двумя. Выводы неутешительны. Дело не в физиологических особенностях. Душа чище, светлее, благороднее. Недавнее похищение с кухни нестерпимо дразнившего лохматые ноздри, заставило скрываться-валяться целый день в укромном месте. Наказание не страшило. Совесть замучила и заставила прибегнуть к скорбному отшельничеству: "Как в глаза двум точкам опоры смотреть?" Был найден к вечеру и выдворен на всеобщее обозрение. Слеза наворачивалась у "двух". Ни притворства, ни безмолвной лжи. Глубокое раскаяние и готовность искупить любой ценой. Но ценой достойной, справедливой. Примеров уйма. Самый странный результат анализа Пал Петровича таков: "Четыре" ни на йоту не глупее "двух". Может быть и "двум" стоит принародно побродить на четырех?" Чушь, конечно. Но. Высмеянный, чуждый, ярлык сумасшедшего, а комплекс-то страха за свой внешний облик пересилен. Сердце немного наружу. Может быть, шаг?
    И снова развилка. Мсье Ротшильд на этот раз вырван из ароматного счастья. Смерть, как неохота расставаться. Но долг. И в кого же они такие?

    ВАЛЕРА
    Москва, Воробьевы горы, 07.10.95, 12:52

    Нервная суета, машины сквозь "сито", но Правило Четыре довезло. Помог укоренившийся стереотип ГАИ: "Современная преступность на "Запорожце"- это ахинея". Дебил на пассажирском сиденье упрочил "стереокорни".
    - Здесь останови. "Предполетные" и всего наилучшего.
    - Счастливо.
    - Надеюсь.
    Прощальное надрывное тарахтение. Аллея, наполненная выплеском из лекционных и иных аудиторий. Очки прочь. Вату из-под щек, аккуратно. Сзади, за поясом продолжает путешествовать "больная голова": "Некуда тебя, старик. Потерпи".
    Валера умеренной "университетской" походкой направляется к комбинату студенческого питания. Променаж на воздухе необходим. Взвесить, обдумать и спланировать "завтра". Вопрос о мавре остается открытым. Факты вне лица, лишь Правило Два.
    Отработав для "крыши-выше крыши" на убой, ему причитается основная сумма. Проверка одного из банковских счетов и мавр канет в лету или... Или материализуется. Торопиться не стоит. Семья, покинувшая позавчера пределы досягаемости, с многочисленными пересадками должна уже добраться до недосягаемости. Решенные снаружи проблемы концентрируются внутри, а значит, смело выпадай из обоймы. Сумма же вознаграждения, плюс к, гарантирует покой улизнувшему "масленку", хотя и через тернии. Покой позволит заняться и н ы м. "Туманище впереди, Арчибальд Владленович? - Как обы-ы-ычно".
    Стоянка перед входом в трехэтажную столовую-ресторан навеяла воспоминания о курьезных штрафных санкциях за утерю средства передвижения. Обреченное на смерть средство неожиданно вырвалось на волю. Четырехлетняя давность события сгладила негативное, вызывая лишь улыбку. Работал по коммерции и заехал отобедать, а Alma Mater науки, культуры, искусства и дальнейшего мирового прогресса оказалась не без внимания криминальных автолюбителей. Настолько грустно и обидно стало за среду становления интеллектуального могущества, что чуть было в милицию не пошел заявлять. Вот до чего обидно стало. Жуть.
    Уютный зал ресторана на третьем этаже пуст. Столы накрыты, ждут к обеду акционерное общество или что-то в этом роде. Сник современный преподаватель, на стороне приходится едоков искать.
    - Здрасьте, ЛидСергевна. Куда Мышонка дели?
    - Здравствуй, Валерочка. Курит, небось. Иди, устрой ей.
    Кухня, ароматы и пробуждение: "Со вчерашнего вечера тишина в брюхе!"
    - Всем привет! Мышь!
    Голубоглазое сияющее личико.
    - Я не курю.
    - Вдыхаешь.
    В кабинете замдиректора дыма не так много, если разделить на четверых. Сгреб в охапку маленькую щуплую Мышку.
    - Здравствуйте. Ремонт приехал.
    - Ой, спаситель наш. Слава богу. В плите секция не фурычит. Помоги, Валерочка, - молодящаяся зам, молящим взглядом.
    - Сейчас. С девушкой вот только разберусь. За мной!
    Старые и не совсем добрые времена позади, но отголоски удивительной жизни общественного университетского питания запечатлелись в мебели, телевизоре, картинах и пальме в бытовом помещении. Женские же чуткие руки стараются уберечь все это от вторжения времени.
    Облегченно плюхнувшись на диван, Валера разрешил навязчивому: "Из первой части выкарабкался".
    - Ты надолго?
    - До вечера.
    - Кушать сейчас будешь?
    - После плиты. Как дела, Мышонок?
    - Так себе. Мужик, слава тебе господи, на работу устроился. Хоть меньше пьет. У Маруси ОРЗ, температура небольшая, кашляет, насморк сильный. Бабку насилу уговорила посидеть. Тут получше стало, еще одни кормятся. С деньгами сейчас нормально. Сам-то как?
    - Хуже. Умаялся я чего-то. Подстрижешь меня потом, ладно? Лохмы надоели. Во, чуть не забыл. К вечеру точно забуду. Тебе подарок, потом посмотришь. И никаких любознательств до, ясно?
    - Опять спонсорство?
    - Молчать, негодная!
    - Не пойму я тебя, Валер. Ничего от меня не нужно, не родная. А уж столько лет. Прям, святой какой-то.
    - Святой?! Ну ты, Мышь, скажешь. Аж в дрожь бросило. Черный я, чернее не бывает... И не бухти. Мама с папой не обеспечили сестренкой, ты вместо нее. Кормлюсь, стригусь, тепло твоего сердечка забираю. Корысть. Так-то вот. Всё, иду к плите. И сама давай, топай, бизнес изголодался.
    - Девчонки справятся.
    - Тогда поможешь Вольты подержать. Штук триста восемьдесят, может меньше. Потянешь?
    - Дурачок.
    - Обожаю твою улыбку.
    - Ну и взял бы в жены.
    - Что вы такое говорите, противоестественное? А, маленькая любимая сестренка? Давай, топай. У меня ритуал разоблачения. Халат там посмотри.
    Мышка ушла. Он наконец-то достал из-за пояса пистолет. "Святой, Господи. До чего дожил?"

    СТЕПАШИН
    12:49

    В сегодняшнем буреломе сознания Степашина, как ни странно, существовал четкий наработанный план действий. Общий план. Но блуждающее под завалами, смутное, отвергаемое опытом в частностях, уже собиралось воедино, терпеливо накапливалось для прорыва.
    Послужила глубинному течению процесса умственной деятельности неординарность происшедшего, к которому никак не клеилась бирка "Беспредел". Версия ли? Нет, очевидность: акция от котла с придворной кашей. Но подоплека? Подоплека, усиливающая нажим из глубин, дополнилась заботливо и тщательно, до неестественности, уложенным предметом в сукне. Оживала подоплека.
    Искусный опытный повар допущен к котлу и сразу же понимает, что нужно мешать. Мнение челяди, доселе мило воевавшей друг с другом, единодушное и бескомпромиссное: "Рецепт выстраданный! Не позволим! Убрать!" Дело привычное, челядь ни при чем, "кто-то" в землю загнал. Наисерьезнейший согласен, но перспектива забрезжила в думе: "А не добавить ли, под шумок, газу для быстроты приготовления? Трубы от ржавчины очистим, и засвистит. Глядишь, до нового повара с кашей для Властьпредержащего управимся". Решение у челяди уже готово: "Убрать. И в поле зрения приют элитарный, с развевающимся "Веселым Роджером" ржавчины. Беспокоит ржавчина извне, нарастает". Скепсис в словах Наисерьезнейшего: "Властьпредержащему не до ржавчины. Аппетит нужен". Вновь дума и озарение: "Специи! Добавим пару-тройку, а может и поболее, отборных перцев из банки "Блюститель законности". Аппетитно, аромат сногсшибательный распространяется, до дрожи. Не только Властьпредержащий изволют кашки отпробовать, но и банка сама на ржавчину набросится. Тотальный террор, трубы ревут, вместе с металлом обдираются, а у нас каша за кашей. И никаких поваров. Кушайте, батюшка. Готова. Перчик, упаси бог, не проглотите. Выбрасывайте, свое отдал, не нужен",
    Но пока нужен. А заодно и прорвало.
    Алмаза же обожгло. В коридоре. Чесалось нестерпимо, а надо работать. Володя попросил. Ткну посильнее, может, чего ухвачу. Крикнул их главный, Володя за ошейник больно дернул, не дал даже до тряпки дотронуться. День несчастный какой-то. С утра каша обрыдшая, жулики на кухне одну воду варят. Этот, с чемоданом, ногой пихнул. Нос чешется. Теперь шею больно. Не обижаюсь, но все из лап валится. За что, родные?
    - За дверь! Все за дверь и вглубь коридора! Гвардеец, останься.
    Мозговые виражи понесли. Первый вариант - пехотная мина. Второй - спец. Третий - самое простое. Первый - нет. Пружина мощная, габариты. Второй - не в натуре. Долго и для специалиста. Третий - наиболее удобный. Даже одному не проблема. Песок с опилками примет заподлицо и укрепит. Предохранительную скобу прижал ладонью. Чеку вытянул. На "предмете" удобных мест предостаточно. Пусть ложе. Положил сверху и аккуратно вытянул ладонь. Свободен. Если ошибка, то четыре-пять секунд всегда в запасе. До двери метры. Быстро, просто, наверняка. Граната. Вероятнее всего.
    - Капитан, может "взрывных" лучше вызвать?
    - Сам боюсь, Костя. Но наляпают и затопчут наповал. Нюх-то с собой?
    - Куда он денется. Граната, думаешь?
    - Вроде. Сосредоточились. Так, сначала прощупываем. Потом подкапываем ложе с затыльника и по длине со сторон. Ты с той, я с этой. Если что, сразу в дверь. И без чинов, понял?
    - Слушаюсь.
    Сукно поддавалось осторожно прижимаемым ладоням, выдавая широкое длинное ложе с провалом в середине.
    - Внутрь не завернули?
    - Сложности, но проверим. Все в наших руках.
    - Бензином тянет.
    - Не отвлекайся.
    Оптический прицел... цевье... газовая камора... ствол. Внутри, сверху - чисто.
    - СВД. "Оптика" не родная.
    - Копаем, Костя.
    У затыльника оголяется дно бутылки. И другое дно. Обе - с краев ложе. Расстояние между ними подходящее.
    - Где-то рядом. Иди у ребят проволоку спроси. И покури. Позову.
    - ...?
    - Иди, сказал!
    Один. Лицом к смерти. К Злу. Оно убивает. Ты нейтрализуешь. Оно без страха. Ты со страхом, со Временем.
    Он сжался внутри, под грудиной. Задавил. Натасканное Викторычем безотказно, но голова не удержала, поплыли круги перед глазами, отдышаться надо. Вчерашнее не отпускает.
    Вчера прошло четыре месяца с того дня. Марья спокойна, разговаривали. Напиваться и не хотел. Рассказывал. О Егоре, но в основном, о Нем. Много рассказывал. Понесло. Про госпитали. Про весь Его дурдом. Потом опомнился, но про жену уже выложил. Клял себя, на чем свет стоит. Марья плакала как-то раздавлено, больно, безутешно. Напился.
    Песок ссыпается между стекляшками в подрытую ямку. Пальцы убирают, освобождая путь. "С любовью". Свет из чердачного окна. "Фонарь забыл спросить". Еще подгреб. Опилки, песок струйками. Показалось. Металлическое, с палец толщиной, округлое, на конце с окошком небольшим. Полоса, из окошка. Наверх, изгибом. Унифицированный запал ручной гранаты модернизированный. Одна? Но вторую не положить так просто. Сложности. Думай. Вторая. Усики разжаты. Тянешь первую вместе с чекой второй. А если убираешь винтовку? Под "оптикой" третья. Сложности. Много. К черту! Пальцы вверху. Большой снизу. В песок. Сжал. Скоба и ребристая рубашка. Пальцы держат, локоть оперся надежно. Левой рукой, винтовку плавно вверх и в сторону. Замер. Гулкие тычки в висках. Два стеклянных зеленых брюха по 0,8. Чуть двинул кисть. Пошла легко. А если снизу? Дунул сильно. Рубашка гранаты, хвост предохранительной скобы. Сам, в раскорячку. Брюхо бутылки из-под песка. А если?.. В сторону брюхо.
    Заголился бок. Чистый, ни нитей, ни проволоки. Поднимает с "ёкнув". "Наляпал, как щенок!"
    - Константин!

    ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ
    В небе, 07.10.95, 13:27

    Дума горька. Не подлец, пусть в собственном понимании. И стал. Впереди отдых, а человек погиб. Какие бы объективные причины тому ни были. Жизнь на совести. Непростительно. И что теперь? Исповедоваться?.. Где?
    Поставки субсидируются извне. Товарищам не снести расходов. В стране - возможно. Но за рубежом - никоим образом. Баснословное же, на счетах, оказалось без какого бы то ни было прародителя. Воздух. Скоротечные времена производства "безумных" из сей субстанции дома уже позади. Но объемы товарищей выглядели бы невероятием и тогда. Хорошо, дар. Где же лицо дарующего? Стеснителен. Весьма сомнительно. Страх. Откуда же покорность? Шантажировать европейскую страну, отбирая бюджет, не то, что бред безумца, слова не подберешь. Предположим, дивиденды в туманном далеке, бизнес перспективен, опора на власть. Твердую власть. Власть становится действительно твердой, прочной. Зубовная власть отошла. У руля и рядом нищих уже нет. Не создавшие в "жизни до" ничего существенного, как духовного, так и материального, "зубовные" утонули в заботах "Созидание" увлекло 99 процентов мыслящей части мозга, одним процентом не науправляешь. Позвольте, но появились же созидатели "до" в недавнем прошлом. Увы, новоявленный созидатель не омарает руки в слюне закусившего. Народ же не помощник, поскольку критерии с ног на голову и своих забот хватает. Пришел иной, приспособленный созидатель. Вырвал власть, вместе с зубами. Душа человека не на экране телевизора. Там улыбка, зубы летят стороной.
    Отвлекаешься, Вячеслав Михайлович. - Pardon. Туман, перспективы, власть. И так. В туманное далеко и столько вложит либо сильный гос., либо мировой масштаб. МВФ? ЕЭС? Единение заокеанское? Чересчур туманное далеко, и не по товару. А уж если и случилось, то узнали бы заподавно, шквалом огненным, оружия массового просветления. Узнали бы при отсутствии надобности и желания. Но кто же тогда?.. Не томите с железом фактов, Лев Яковлевич. Полнюсь надеждой. Отвести же удар от вас - дума предшествующая. Долг и честь в том. Столько уж пролито. И прольется еще.
    - Да, Петр Сергеевич.
    - Водки немного. Со льдом. Как вас зовут дорогая моя?
    - Екатерина.
    - Давно с нами летаете, Катюша? Не припоминаю вас прежде.
    - Первый рейс. Весь экипаж новый.
    - Где же раньше трудились?
    - В Петербурге, на международных. Компания "Санкт-Авиа".
    - Чем же мы прельстили?
    - Контракт хороший. График щадит, страховка необычная, да много чего. Ну и деньги, конечно. Экипажу понравилось, мне тоже.
    - Тогда успехов. Как у вас говорят? Семь футов под хвостом?
    - Нет, Петр Сергеевич. Мы бы тогда не летели.
    - А что же?
    - Сидели бы, наверное.
    - Я же с вами. Сижу и не буду вам мешать лететь, Катюша. Не забыли мою просьбу?
    - Ну что вы, Петр Сергеевич.
    - Вот и славно.
    Прогнозировать сложно, но эффект не за горами. Прогресс сродни обвалу. Мог ли представить четыре месяца назад?

    Ресторан "Garfunkols", что на Холборне в городе Лондоне, планировки вагонной. Но. Фолианты за стеклом, рука мастера на стенах. И вкус. Льву Яковлевичу не занимать, хотя и в меню не плох. Посетители в относительном одиночестве. Не дорого, не дешево. Крайности - лишнее, поэтому многочисленность не привлекает. Для бесед заведение.
    - Постарели, Лев Яковлевич. Седины с последней встречи прибавилось.
    - Смею заметить, любезный, в изобилии того и у вас.
    - Ну, сударь. На то и волос.
    - Да и морщинки. С цветом лица болезнь приключилась. Землист, пожалуй что. Утверждать не в состоянии, но, по лику судя, мир иной слезами омывается.
    - В ожидании утомление посетит вас, Лев Яковлевич. При вашем-то, непосредственном со Всевышним общении. Несомненно желание страстное прибрать в лоно небесное оппонента строптивого. Носит уж планы умов столкновения. Там, в далеке неведомом.
    - Не гож я в палаты небесные, Вячеслав Михайлович. Разгневан Всевластный. Присяга данная вероломно охаивается. Участь бурлящая, огненная уготована. Неужели неймется избавиться?
    - Я ли начало сему положил?
    - Седина из чьих же уст прозвучала? Не из ваших ли?
    - Испытываю недоумение, припоминаючи.
    - Сдается мне, любезный, склерозом с годками маетесь. Не помешаю, майтесь.
    - Ой ли, Лев Яковлевич? Хотя беспокойство испытываю по причине былого чревоугодия вашего. Чего ж не откушаете? Травка, помидорчики. Мяско вот зря, усилит недомогание, симптомы маразматические. Агрессивности придаст.
    - Квиты.
    - За.
    - Мощь "золота" обрастает пришлыми, Вячеслав Михайлович. Суют нос повсюду, неродная. Волюшка голову кружит, коли тылы в дальней-дали. Дезорганизуют аборигенов. Но не только дезорганизация. Подтачивается власть. Пришлых - пруд пруди, вал преступности не управляем, захлестнет. Терпению людскому предел наступит и вакханалия последует. Идея чисток, выдворения могущественной части "туристов" вынашивается. Причине быть веской, кровавой, с последствиями локальной бойни. Пока предположения лишь, факты зыбки.
    - Да, но избавившись, возможно ли на базе "золота" и, соответственно, сильной покорной преступности загнать человека в угол? Неестественно в углу, скучно. Не стадо же. Углу пища для ума и сердца необходима. Живая вкусная пища, не пресная.
    - Верно, Вячеслав. Есть третья составляющая. Шишки набиваю в потемках, но есть.

    И объявилась. Пока же, с улыбкой милой, Катенька.
    - Пристегнитесь, пожалуйста, Петр Сергеевич. Идем на посадку. В Мадриде тепло, плюс 19, но небольшой дождь.

    ЗИМИН
    06:53

    Нехотя ночь подбирает подол. Бархат мрачный рассыпанным дрогнул убранством.
    Теснимый, величия холода властного лишенный, таял страх злобными острыми иглами звезд.
    Бессильной ненавистью сверкнул и исчез в лучах нежных Солнца, чадо покинутое обретающего.
    Долина сумрака, изгнанного, надежды таит. Вершины светлы.
    Врываясь, сметает, царит долгожданная нега небесная. Дарует тепло лучезарных объятий любви.
    И лишь длань тишины, удивленная, эхом возносится. Исступленья заливистым гласом летит нет, не Зло. Просто радость, забвенный душевный порыв!
    - А где вы вымазались опять, мсье?!
    "Отстань.
    О, Жюли. Посвящаю тебе эту мощь громогласную.
    Не минуй Обожание, страстный лай альпиниста в покойной тиши.
    Уж низвергнута ночь, день неспешно взвивается синью небесною.
    Спать грешно, миска ждет. Ну, иди же. Вними и пойми.
    Я, быть может, вернусь, но хвостом не маши, не зови, ни к чему слова..."
    - Чучело, ты жрать будешь?
    "Извини, Жюли. Зовут зачем-то. Дымовой. Сама понимаешь. И надолго, похоже".
    Трапезничают "покорители" невысоко. Остро-уткнувшиеся в небо вершины острова требуют серьезной экипировки, но изобилие подвершинок создает впечатление удивительное, если повернуться спиной к трехтысячникам и обозревать океан, простирающийся безгранично вдаль. При достаточно больном воображении присутствует мнимое чувство необитаемости "покоренного", тем более ранним утром. Спят еще обитатели. Но не воображение беспокоит Пал Петровича, а его материальные причиндалы. К тому же мсье устроился с наветренной стороны.
    - Иди отсюда! Нельзя! Здесь нельзя есть!.. Да, туда! Там ешь! Кормящая рехнется по твоей милости. Приятного аппетита. И во всем виноват буду опять я.
    "В первый раз, как будто"
    Тем временем апельсиновая аскорбинка бросилась на свирепствующие сивушные масла, дала передышку бьющемуся в одиночку организму, который, не долго думая, решил заняться обстоятельным восстановлением здоровья, определив Пал Петровича на покой. В свою очередь, обрубок чего-то мясного, разливаясь под шкурой приятным теплом, бесцеремонно и с эффектом "язык на плечо" свалил мсье значительно раньше.
    Солнце, хмыкнув при виде традиционной картины, смахнуло притаившиеся в тени надежды, разожгло океан и продолжило неутомимый извечный путь. Оживающие горы вздохнули облегченно в благодарном блеске крошечного бисера рос, и увлеченно принялись обозревать странные видения двух распростертых обитателей здешних мест.
    Двуногий плавал в аквариуме, под тяжестью взглядов гупий и золотой пары, негодующих по поводу дополнительного рта на устоявшуюся, строго нормированную порцию корма. Ухватился за непотопляемый туфель супруги, ставший убежищем от полыхающих ненавистью взглядов. Обнаруженная визуально бутылка Rum Arrange на дне, гигантская, переливающаяся боками, породила сложные арифметические подсчеты, результатом которых явились сэкономленные на выпивке, в теперешних микроусловиях, банкноты. Ход разрешения проблем переноса-размещения купюр грубо прерван большим и указательным пальцами супруги, после чего последовали милосердные солнечные лучи, прищепка и скучное прозябание, прекращенное появлением обитателя, шествующего на задних лапах при коробке сигарет "Житан". Лукаво посверкивая очами, четвероногий приближается, кладет коробку на виду у "прищепленного", вскрывает и варварски-демонстративно мнет, рвет, грызет и извергает содержимое, жалостливо осыпающееся табаком и клочьями бумаги. Прищепленный двуногий яростно пищит: "Кормящая!" Тоненько хохочет в улепетывающую спину сразу же оказавшегося в предначертанном Природой положении четвероногого. Искры из-под когтей таят вдали и вновь скорбное одиночество в сонном спокойном мире, который внезапно содрогается голосом из ниоткуда: "Паша. Ушли мы, с Митькой..."

    ГЕННАДИЙ ЮРЬЕВИЧ ПОДКОПАЕВ
    Вьетнам 23.08.68 09:40

    Свежий выпускник-отличник Рязанского высшего воздушно-десантного командного училища лейтенант Гена Подкопаев познакомился с капитаном Семеном Георгиевичем Ермаковым на борту военно-транспортного самолета АН-12, совершающего почти суточный рейс: аэродром "Чкаловское" Московской области - город Ханой, столица тогдашней Демократической республики Вьетнам.
    Семен Георгиевич, уже отмеченный правительственными наградами и благодарностями, уважением коллег, минами "Claymore", белым фосфором, напалмом и слава Богу, "слепыми" в мышечных тканях конечностей, возвращался из отпуска, с приближением окончания которого, мысль о перспективах очередного предстоящего вызывала бесконтрольные увеселительные перегрузки. Предыдущая годичная командировка"отработана" сравнительно гладко, но на крайнем "мероприятии", неразрывно связанным с высвобождением народа-страны из-под империалистического ига, Семен Георгиевич проникся сутью не только сердцем, но и оболочкой бренного тела, что в последствии отозвалось нервным тиком; взглядом, не желающим полегчать и мрачным удивлением по поводу чувственных особенностей организма. В связи с обилием ден.знаков, жена постепенно смирилась с трансформациями Семена Георгиевича. Сейчас же, осевшее на дне взбалтывал лопоухий Гена.
    - Слушай, а правда, что янки без апельсинового сока на завтрак воевать отказываются?
    - Не знаю.
    - А их винтовка лучше, чем АК?
    - Нет.
    - В джунглях змей много?
    - Есть.
    - Дожди часто?
    - Сезон. Сейчас.
    - Ты убивал?
    - . . . . . . .
    - Трудно?
    - Всё, парень, узнаешь. Медали заработаешь. Дома девчонки попадают. Женат?
    - Восемь месяцев.
    - Значит жена.....упадет. Сколько тебе стукнуло?
    - Двадцать один.
    - Из училища. Как сюда умудрился?
    - Вьетнамский знаю. Учился хорошо.
    - Откуда язык?
    - Вьетнамский дом напротив. А научила немного дочка одного, посольского. В школе дружили. Потом в училище заточил, вместе с китайским. Язык чудной, но интересный.
    - А я никак. Тянькают-мянькают. Хрен разберешь. Офицеры-то, через одного, по-нашему чешут. Не проблема. Однако, странно. Язык. Учился. Ты ж салага еще.
    - Аферу пришлось провернуть. Предки в Москве уже пристроили. Отец -- шишка в генштабе. Ну, в отпуск, после училища приехали с женой. Дождался, пока он с матерью на юга не укатил. Пошел пороги обивать, отца приплел. Ему ж звонить побоятся. И вот. Летим.
    - Дурак ты, вьюноша. Отец, думаешь, так оставит?
    - Не знаю, посмотрим.
    - Романтика, она в тепле домашнем.... выглядит красиво. Завоешь. При ближайшем рассмотрении.
    - Чем я хуже других? Другие не воют. На Кубе за офицера не считают, если пять лет не навоевал. А нам строевой, что ли, заниматься? В фигуры бумажные пулять?
    - Как звать?
    - Геннадий.
    - Семен. Может и прав ты, Генка. Сам потом разберешься. Но не дело..... друг друга со света сживать. Каким бы этот друг врагом не был.
    - А ты чего ж, Семен?
    - Не я, так другому ....уродоваться. Ладно. Что-то не туда заехал. Не слушай. Все прекрасно,Гена. Строим светлое будущее. Коммунист или кандидат?
    - Коммунист.
    - Значит, со знанием дела строить будешь. Чересчур не увлекайся только. Она увлеченных любит. Страх позабывших.
    - Кто "она"?
    - . . . Фортуна.
    - А тебе сколько, Семен?. Глаголешь, что мой батя. И седины полголовы. Вроде, молодой.
    - Двадцать восемь. По бумажкам, здешний год за три идет. Считай, тридцать два.
    Дверь гермокабины распахнулась с ором бортрадиста.
    - Через пятьдесят минут приводнимся, вьетнамцы. Льет, на пропалую. Готовьтесь к встрече с цветами и оркестром.
    - "Фантом" тебе в ухо, шутник.
    - Увы, по такой погоде, кроме нас, только японские камикадзе летали. Но уже отлетались. Так что пару месяцев с "крыши" особо беспокоить не будут. Радуйтесь.
    А в пилотскую кабину, затянутую снижением в сплошное серое месиво туч, навалились сложности, вместе с сумраком, зажегшим зеленоватым светом мириады стрелок и шкал приборных панелей. Началась болтанка. Нижняя кромка облачности в двухстах метрах от торчащей сопками-полугорами земли. Радиомаяки -- неточные помощники, локаторы КДП вязнут в водяных шквалах, почти скрывающих отметку борта на экране локатора за плотной мутью засветки. Ездить по приборам -- куда ни шло. Но садиться.......
    Командир борта, военлет первого класса, майор Юрий Афанасьевич Зелинский по собственному мнению, отличающемуся от мнения жены и детей, провел в небе больше времени, нежели на земле, что по-своему отразилось на восприятии Юрием Афанасьевичем воздушной стихии. "Моя вторая Родина!" Но в тайне, про себя, поскольку в обществе развивающегося социализма двух Родин, как и мнений быть "нельзя", исход трагичен.
    До высоты три тысячи метров Родная заботливо несла самого Юрия Афанасьевича, экипаж и двух пассажиров, едущих оказывать безвозмездную братскую помощь советом, материально-огнестрельный аспект которого громоздился в ящиках, цинках, чехлах и промасленной бумаге на дюрали палубы грузового отсека трудяги "Антона".
    Ниже трех тысяч Родная сменила милость на нечто. Тихое, негрозовое, вымокшее "нечто", окрещенное Юрием Афанасьевичем как Тихий ужас.
    Всё реже, с метрами снижения охаживая показания приборов; застывшим взглядом пытаясь пробить беспросветное "молоко", автоматически переговариваясь с бортом и землей, реагируя на поведение "Антоши" занятой посадочной частью мозга, праздная свободная неспеша растолкала червячок беспокойства, сразу же принявшийся за свое -- осыпал каплями пота лоб и увлажнил ладони, от чего эбонит штурвала неприятно заскользил, притупляя "чувство машины".
    Грыз бы и дальше представлениями о мгновенно возникающем перед глазами склоне сопки, о глухом ударе невидимого в крыло, подталкивая Юрия Афанасьевича к уходу с посадочной глиссады на второй круг и одновременным громом в бортмеханика при секторах газа, но Родная смилостивилась, показав посадочные огни и полосу. Миг желанный, не для нашего пешеходного понимания. Червяк спрятался в нору, до следующего. А Юрий Афанасьевич чувственно, в одно касание уложил "резину" на заливаемый ливнем бетон. Двигатели натужно взревели реверсом, гася инерцию многотонности. Бег замедлился, стал послушен педалям. Юрий Афанасьевич перекрестился украдкой и тут же строго взглянул на второго пилота, застигнутого в попытке продублировать. Громыхнуло:"Бога нет! Еще раз на работе увижу, забью!!"
    Лило, как из ведра? Нет, звучит слабовато. Разом, на голову, всю небесную воду. Хотя раз и подзатянулся.
    Нудно отвизжав гидравликой, самолетное чрево распахнуло створки рампы, уложило аппарель, наполнившись гулом лавины из прижавшегося, темно-серого мрака. Дохнуло влажной жарой, смесью горелого керосина со сложными тропическими ароматами. Гена и Семен Георгиевич перед стеной воды.
    - Так целыми днями?
    - Кульминация периодическая. Сыпет, обычно. Пилот фартовый, кружили бы, пока не утихомирилось. Подвезло.
    От приземистого здания на краю летного поля к братской помощи потянулась тройка грузовиков. Крытый брезентом "газик" обогнал, поднимая клубы водяной пыли. Затормозил у рампы. Из открытой водительской двери вылезло длинно-зеленое, раскрывшееся гигантским полевым зонтом. Низкорослый обладатель резво взбежал по аппарели .
    - Доблый день, товалиси. Лейтенант Нхон. С плиездом, -- вручил зонт и подхватив чемоданы "земляков", проследовал к транспортному средству.
    - Клыша не трогайте головой, пожалуйста. Мокло твою мать потом будет. Мы сейсас вас гостиниса, а селес сас штаб надо. Холосо?
    - Хорошо. Поехали, товарищ Нхон.
    Хрястнув коробкой передач, "козел" повез через поле к кромке с застывшими в стадии строительства капонирами для ряда серебристых, в пятнах брезента, истребителей- перехватчиков МИГ-19, сиротливо мокнущих неподалеку. Миновал, с воротами, бетон аэродрома и дальше, попрыгивая на знакомой плоскостной конфигурации асфальта городка Gia Lam, а затем между стенами сочно блестящей зелени.
    - На четыре часа вперед стрелки двинь.
    - Еще дома.
    - Предусмотрительный.
    "Конфигурация" покинула равнину и завилась по ложбинам сопок, приближая к северной окраине Ханоя. Вскоре едва поспевающие за небесами дворники предались неспешному ритму моросящего отдохновения, приоткрыли вид на округу с уже близкой, заполненной водой ямой во всю ширь дороги и обширно заваленным участком джунглей. Лейтенант Нхон осадил, свернул на вязкую объездную грунтовку, следуя указаниям фанерного щита.
    - Недавняя, товарищ Нхон?
    - Тли недели назад. Голоду нисево. Мимо, в лес.
    - По такой погоде уже летают?
    - Они с остловов Тихого океана летят. Осень высоко, но лакета один сбила. Летсиков поймали.
    - И чего с ними? -- Гене неймется.
    - Обсудим твою заинтересованность на досуге, потерпи.... Товарищ Нхон, как здоровье товарища Хо Ши Мина?
    - Нас мудлый луководитель плекласно себя сювствует. Мы, весь налод и воолуженные силы, велим в безоговолосную плавильность лесений мудлого луководителя, в насе плавое коммунистисеское дело, сколую победу над влагами Лодины.
    Взгляд в зеркале заднего вида суров и испытующ.
    - Советские братья с вами, товарищ Нхон.
    Сопки расступились перед речной низиной с приткнувшимся к берегам Song Ca Ханоем, местами выглядывающим остроконечной памятью о французских колонизаторах. Салютующий пост при въезде в город, поворот, узкая улочка с куцыми жилищами. Дождь не справился с грязью, лишь внес дополнительную лепту в плане разжижения. Дети, старики в лохмотьях. Поворот на оживленную широкую улицу, генины долгожданные конусы соломы на головах велосипедистов.
    Ожидал большего, но дождь, видимо, разогнал и этих. Опять дети. Стариков сменили военные. Глухой бетонный забор со зданием в глубине, уныло свисающий стяг.
    - Штаб.
    Пара кварталов и двери трехэтажной, начала века, постройки. Процедура с зонтом. Дождь успокоенно моросил, накапливая мощь очередного потопа. Внутри -- душная свежесть недавнего ремонта, белизна побелки, высокий сводчатый потолок с лепниной. Стол подскочившего дежурного у широкой парадной лестницы. Струна почитания оттараторила с лейтенантом. Ключи, второй этаж, безлюдность, двери одноместок напротив.
    - Ловно в 12:10 сду внису, товалиси.
    Спина Нхона скрылась.
    - Чемодан брось и зайди. Товарищ Сим ждет с нетерпением.
    - Ага.
    Узкое окно квадрата комнаты. Шкаф-стол-кровать- стул-вентилятор-графин. Динамик на стене. Чемодан с "бух" на пол.
    Дверь Семена Георгиевича открыта.
    - Заходи. Не закрывай.
    Громкость динамика. В коридор льется бравурный марш.
    - Без командной голосистости привыкай, вьюноша. Инструктировали перед отъездом?
    - Да. Без званий и имен. Письма. Никаких девок. Водку по праздникам. Все понимают. Тайные мраки. На долго здесь застревать?
    - Может, на месяц. Может, вечером отправят. Узнаем в штабе. Если отправят, то проще. Если здесь, то меньше спрашивай - больше слушай. С языком не светись, тебе же на пользу. Эта братия злая, как черти. Подставить - первое дело. Ты в курсе их трепотни, выгодно. Я тебя не знаю толком, поэтому в общих чертах. "Стукач", надеюсь, знакомое понятие. Местные гаврики увлекаются поголовно. В крови у них. Валят всё, напропалую, своим особистам. Те ежедневные донесения нашему представляют. С товарищем Юронг в штабе познакомишься. Ясно. Теперь следующее. С девками очень аккуратно, обязательно в "перчатке". Такие "вьетнамские розы" бродят - через неделю "хозяйство" развалится. Воду пить только кипяченую. Руки мыть. Никаких закусонов на улице. Насчет курева, пачку открывать с обратной стороны. "Лимойку" пей - проверено.
    - Что это?
    - Их водка. Малярии, желтухи, всего прочего хватает. И не только в сезон дождей. Таблетки на обед дают -- чтоб ел. Вроде всё. Картошка, черный хлеб и селедка ждут до дома. Рисом уешься. Вот так, товарищ....Как тебя нарекли?
    - Хенх.
    - Вот так, командир Хенх. Про "здесь" теперь немного знаешь. "Там" -- сам разберешься. От заразы "там" берегись, конечно. Но особо не пристает. Шкура, наверное, э т у чует и со страху всех микробов в гроб. "Здесь" -- расслабуха. Липнет, по чем зря.
    - Какую э т у -то?
    - Фортуну, фортуну, командир Хенх. В конце коридора -- умывальник с душем импровизированным. Водопровод погиб лет сто назад. Дверь в номер на замок и топай. Сорок пять минут осталось.
    Утрамбовывая полученную информацию, Гена вернулся в номер, прибавил громкости уху в мир, сменившему браваду маршей на упоенные речи "мудлого". Раскрыл окно: прохлады не прибавилось, но морось впустил. Достал из чемодана застенчивую улыбку любимой жены Леночки, вздохнул. Потрогал пух на щеках. Попытки отыскать зеркало увенчались скорбью второго вздоха. Забрав пакет с помывочными принадлежностями и казенное полотенце, выполнил дверной наказ командира Сима и в путь, тлен небесный живительным струям влаги земной предавать. Может, тоже небесной, но хлоркой несло - не опознать.
    Семен Георгиевич, в мыльной пене ожидая выход лопоухого из "помойки", скреб щетину перед единственным, на этаже, зеркалом умывальной комнаты. Пена спадала на битую эмаль раковины. Глаза в отражении владельцу не нравились. Мозги, вроде, встали на место, щека не дергалась, но явная чернота с глаз не слезала. Попробовал улыбнуться: чуть осветилось. Скорчил рожу: светлее. "Время всё залечит, Сёма. Не напрягайся, тётя и не полюбит".
    - Вьюноша, шахтеры удивляются. Заканчивайте.
    - Ща. Хлорка аж глаза жрет.
    - Это не хлорка. Цитирую: лучший помощник народа в борьбе за освобождение Лодины. И без комментариев личного состава... Замечание к вам относится.

    Лейтенант Нхон пунктуален. Небо продолжало тужиться. По пассажир-причине, элитный пропуск в лобовом стекле на охрану главной военной извилины народно-освободительного мозга должного впечатления не произвел: пригласили на КПП для выяснения личностей. Лейтенант Нхон позвонил, довел до сведения, передал трубку старшему офицеру. Утряслось. Пятьдесят метров пешком по ухоженной аллее с висящей в воздухе моросью. Ступени внушительного подъезда. Честь знамени с замершим воином. Пронзительные щелки глаз дежурного по штабу .
    - Представьтесь, - спросил по-вьетнамски. Гена осекся. Перевел лейтенант Нхон. Представились. Дежурный сверился, а Гену покоробило желание заржать:"Строгое в кепке где-то у пупка супится. Детсад". Дежурный разгласил тайну познания военной науки за пределами Отчизны.
    - Плоходите.
    Приглушенное кипение штабной мысли в стрекоте машинок и шустрых офицерах-порученцах. Дальний конец коридора на третьем этаже. Дверь без таблички. Закрыта. Ряд стульев вдоль стены. Духота.
    - Плосу садиться, товалиси. Плосу сдать.
    Через минуты. Жесткое непроницаемое лицо "крупного" в сером френче, судя по внешним признакам полковника- генерал-майора, показалось знакомым. Гена встал; отдавая честь, прослеживал Семена Георгиевича.
    - Здравия желаю, товарищ Ху Монг.
    Гена скопировал под свинцом оценивающего взгляда.
    - Заходите, - кивнув Семену Георгиевичу.
    Звякнуля связка ключей, приоткрыв серость не зашторенного окна с канцелярским столом, вентилятор, бок сейфа. Дверь затворилась, ожила радиомаршем. Хенх и Нхон скрипнули стульями в диаметрально-противоположной направленности дум ожидания.

    - Сидай, Сэм. Как отдохнул?
    - Нормально, - "почему угрюмый, Ху?"
    - Не слышу.
    - Хорошо отдохнул.
    - Уже лучше. При штабе не оставлю, не беспокойся. Добрый сегодня... Обучать в Донг Хой. Возвращение тоже не исключается. С выбором за дверью, не тороплю... Дождина одолела, всё плесенью зарастает... Кореш твой. В госпитале скончался. Здесь. Домой не довезли бы. Ты уехал, через десять дней случилось. Такие вот дела, Сэм. Кури.
    - У него ж ни родных. Никого... "Цинк" когда?
    - Сразу. В начале июля похоронили, выходит... Что там за ушастый?
    - ...Что?
    - Что за "новый", спрашиваю?
    - Рязанку десантную только закончил.
    - Они что там, сдурели?
    - Канцелярских перепугал. Отец у него в генштабе. Не знает еще. В отпуске. Вернется, отзовет... "Туда" поеду. Чего думать? Прошу направить.
    - Как знаешь... Советники прежние. Завтра в шесть ноль-ноль "МИ-4" с грузом на Куа Тунг. "Этот" с тобой до Донг Хоя летит. Здесь не оставлю, проблем без него хватает. Давай к Юронгу. Удачи.
    - Хлеб и остальное. В гостинице.
    - Спасибо. Подошлю кого-нибудь вечером. Зови.
    Семен Георгиевич вышел к горящему взгляду. "Раскосый" безжизненно упирался в стену.
    - Иди.
    Гена аккуратно вошел, затворил, постарался не греметь строевым шагом. Остановился, вскинув ладонь к виску.
    - Командир Хенх для прохождения службы прибыл, - в те же грузно изучающие глаза.
    - Направляетесь в распоряжение командира Донгхойского учебного подразделения. Находиться в готовности завтра, в пять ноль-ноль. Лейтенант объяснит где пройти инструктаж. Вопросы?
    - Никак нет.
    - Идите.
    - Есть.
    Лейтенант Нхон, во избежание помешающих созерцать стену расспросов, уже указывал на соседнюю дверь.
    - Сдите, высовут.
    В голове завертелось:"Учебное. Донг Хой какой-то. Хоть не здесь. Где ж я его видел?" Додумать не дали желваки выходящего Семена Георгиевича. Товарищ Юронг ждал Гену.
    - Разрешите войти? - Под кивок залысин. - Командир Хенх на инструктаж прибыл.
    - Садитесь.
    Отпев слово в слово московскую предотправочную под традиционный марш, товарищ сменил тему.
    - Идеалы коммунистической партии и данная вами воинская присяга требуют от вас, товарищ Хенх, абсолютно полного самопожертвования. И суть ведь заключается не только в готовности отдать жизнь за наше правое дело. Мы с вами находимся на переднем крае борьбы, в непосредственной близости от хитрого жестокого коварного врага, способного на любые, самые изуверские подлости и ухищрения. Вооруженного, к тому же, мощнейшим средством влияния на умы и сердца. И я бы даже сказал не средством, а грозным смертоносным оружием, имя которому - пропаганда. Вы молоды, но вижу чистоту веры в наши идеалы, коммунистическую твердость в ваших глазах. Многолетний опыт дает мне право утверждать это. Только такой, как вы, с преданностью в глазах, в сердце, способен противостоять натиску огня, всей мощи империалистического зла. Таких, как вы, единицы. Убежден. Но вместе с вами, плечом к плечу будут сражаться не только вьетнамские братья. Вокруг вас, товарищ Хенх, будут и наши люди, честные коммунисты. Пропаганда может оказать свое сильное воздействие на них. Пресечь замеченные элементы влияния - наша с вами основная задача. Проявления могут быть не явными: случайно оброненная хулительная фраза, усмешка. Пьянство и женщины, как первейшие симптомы. Прослушивание радиоголосов, порножурналы и снимки, не наши песни и многое другое. Будьте бдительны... И аккуратно внимательны. Ваш долг, как настоящего коммуниста, преданного идеалам - поставить в известность о замеченных фактах воздействия. Куда вас направляют, товарищ Хенх?
    - В распоряжение командира Донгхойского учебного подразделения.
    - Вот. Очень хорошо. Там вы встретитесь с честным преданным коммунистом товарищем Лао Онгом. Доверьтесь ему. И вместе приближайте победу наших светлых идеалов. Я, все честные коммунисты верят в вас. Попрошу вписать свое имя и проставить дату, подпись на этом бланке. Чистая формальность, товарищ Хенх. Но рассматривайте это, как приказ вашего сердца. Не думаю, что я ошибся в вас, как в настоящем коммунисте.
    Гену "опрессовывали" впервые. Содержание "чистой формальности" ему не понравилось. Вообще, всё не понравилось. Мозги искали выход не долго. Практиковал уже, но по другому поводу. Отчество из головы выпало. "Дядя Витя" - сойдет. Зашептал в сразу приблизившееся ухо.
    - Товарищ Юронг, разрешите сообщить вам об одном тайном сговоре прямо сейчас? - "А глаза-то... Аж загорелись".
    - Разрешаю, товарищ Хенх.
    - Только я во вьетнамском исполнении кое-что назову.
    - Внимательно слушаю.
    - Я когда дома бываю, мы с папой на охоту ездим. С нами много разного народа охотится, но один человек - всегда. Он фронтовой друг моего папы. После охоты - баня. Плохо, конечно - мы водку пьем. Но без пропаганды. Вечером большие черные машины приезжают и домой. Меня папа еще очень давно просил, чтобы я рассказывал обо всем только ему и его другу дяде Вите. Больше никому. Можно, я им про вас расскажу? Какой вы настоящий честный коммунист. Я тоже в ваших глазах вижу. Фамилия моего папы - Подкопаевонг. А дядя Витя без очков и в Политбюронге. Вы их знаете, наверное. Рассказать?
    - ...............
    - А почему у вас уши такие большие? ... Разрешите идти?! Есть!!

    На выход. Обогнули здание. Встретила тыльная хозсвалка штабной территории с промежуточным КПП в вездесущем бетоне забора, за которым - зелень крыши, увитая паутиной антенн. Небо мрачнело, раздумывая.
    - Поплосу быстлее, товалиси. Столовая будет заклыта в 13:30.
    Гена продолжал странствия по закоулкам памяти уже в трусце. Где-то в темном углу сидел товарищ Ху Монг, но вида не подавал.
    КПП отнесся гуманно. Лейтенант Нхон вырвался вперед, спасать от старвации себя и вверенный заботам личный состав, заодно прикрикнув на вольно расположившийся под моросью "расчехленный " расчет зачехленной полуавтоматической зенитной пушки. Последовала вялая послеобеденная реакция.
    Извечный поднос-конвейер в полупустом душном зале. Родных лиц Гена не увидел. Обилие риса и подливистые острые куски мяса, приправленные голодухой, стремглав промчались наторенным путем. Глотая воду, Гена не решился поведать молчаливой угрюмости Семена Георгиевича про одну из главных причин, не по, а ради которой пошел по жизни в сапогах. Ни к чему усугублять и без того плачевное морально-психологическое состояние офицера упоминанием о желанном компоте.
    - Буду у масины ловно селес 10 минут, товалиси.
    Иная, включенная в лейтенанте, скорость умчала в одному его Богу известную даль. Семен Георгиевич и Гена дохлебали водицу, пошли неторопливо мокнуть.
    - Дай закурить, Сим. Забыл в гостинице.
    Семен Георгиевич протянул пачку.
    - Чего закис-то? Слеза наворачивается, глядючи.
    - Заткнись, лопоухий.
    Гена мягко принял обиду на грудь. Что-то в глазах Семена Георгиевича остановило короткий и резкий, валящий наработано и безотказно. Пошли дальше. Также молча и неспеша, наслаждаясь изделиями табачной фабрики "Ява". Зенитный расчет густо смазывал механизмы уже расчехленного орудия производства, во избежание "кого ни поподя"-замечаний. Промежуточный КПП снова дохнул беззаботностью. В ряду созданий многодетной горьковской автомамы, лишь отсутствие водителя указывало на принадлежность "близнеца" лейтенанту Нхону, который пока не объявился из загадочной дали. Полезли внутрь от неугомонного неба, решившегося, наконец, на отчаянную попытку свалиться.
    - Обидеть человека очень просто. Тем более, незнакомого. Ткнуть ему в сердце, чтобы тоже загрустил. И самому веселей.
    - Ладно. Не дуйся. Я не прав. Извиняться не буду, обойдешься. Чего так быстро от Юлилы выскочил? Не в его привычках.
    - А зачем сидеть? Подписался на "стук" и свободен. Вы поаккуратнее теперь со мной, товарищ Сим. Донесу до уха товарища... Как вы сказали? Юлилы? Так и запомним. Запишем потом, чтобы не забыть. Я вас всех тут на мель посажу. Вечером еще и первый симптом выявлю. Прихватил определитель из дома, в двух белоголовых экземплярах. Или вы в отъезде уже будете?
    - Трепло ты, Генка. А если я "стучу"?
    - Не. У меня на это дело свои установки, по обнаружению. Стучит не человек. Не мужик и не баба, что-то другое. Дерьмо.
    - Прижмут. Лакомый кусок изо рта вырвут. И перед мордой. Подписывай или не получишь.
    - На лакомые куски только дерьмо и зарится. Знаю, что скажешь. "Под батиным крылом проще". Может и прав.
    - Они хитрые, Гена. Детьми не побрезгают. Как тогда?
    - Сломаюсь, конечно. Но как потом к себе относится, к сломанному? Не человек. Пуля в висок.
    - Простое решение. Слишком. Завтра по дороге договорим. Лететь снова вместе. Тебя в Донг Хое "ссажу" и дальше. Вон, летюха наш шагает.
    - О! Вечером все твои симптомы "прицеплю".
    - Балабол.
    Лейтенант Нхон гордо шествовал по дну затопляемого пространства. Зонт на территории штаба - неблагонадежность буржуазно-извращенного. Плащ-накидка? Не в поле, что в прочем не возбранялось для лиц очень старшего командного вьетсостава.
    - Сыло, как в ....сопе. Сейсас в гстинису. Спите, пожалуйста. Усин пливесу в 19:00. Холосо?
    - Хорошо, товарищ Нхон. Поехали.
    Товарищ Нхон с болью посмотрел в виноватые глаза Гены, переместившегося на середину заднего сиденья. Еще раз на звонкую капель с брезента крыши, уже образовавшую лужу и тронулся (слегка), а потом поехал в направлении гостиницы. Месть не заставила себя долго ждать. На отрезке машина-подъезд, зонт неожиданно лишил Гену своего покровительства. Утопило.
    - Виноват, товалис Хенх.
    - Ничего, ничего, не сахарный.
    - Так тосно, сахал находится у десулного. Спокойной носи, товалиси.
    На часах 14:05, ухо вещало, в животе попискивало тропическое блюдо, требуя воды. "По маленькой" и спать.
    - Стакан захвати.
    - Нету.
    - В шкафу. Внизу поищи. Свое "добро" оставь, моим обойдемся.
    Семен Георгиевич извлек из чемодана "продукт", обрубок копченой колбасы, бутылку "Боржоми", расположив на традиционной советской скатерти "Правда".
    - Нашел. Вроде, чистый.
    Семен Георгиевич вскрыл "продукт", плеснул в стаканы и, проворачивая, слил со взаимным омовением краев на доски пола.
    - Это только "вроде". Я не брезгливый. По молодости хватил нечто. Непереводимое. Наши не знали чем лечить. У гавриков, зато, опыт имелся. Как видишь, существую, но желания повторять не испытываю... Будем.
    Втекла и тепла к окружающей духоте добавила, напомнив о горизонтали.
    - В пятнадцать. По нулям. "Воздух" заревет. Не дергайся. Не для нас. Плиятных сновидений.
    "Без задних ног" и поэтому Гена не слышал ни сотрясающий окна вой учебной воздушной тревоги, ни настойчивый стук в дверь, прибывшего в 19:00, с судками, лейтенанта Нхона, ни двадцатичасового, громогласно недоумевающего товарища Фонга, посланного за "водка, селедка, хлеб": "Сэм, этот новый что, родственник Юлонги?" - "Не знаю" - "Вот, просил ему передать".
    Глаза открылись в двадцать втором часу. Шум дождя перекликался с вкрадчивой, задушевной монолог-беседой на тему: "Спите спокойно, храбрые малыши", - в интерпретации проснувшегося, который потянулся, грубо скрежетнул панцирем сетки, перепугав темень, и собрался было уже отмывать липкий пот.
    Открытая дверь в номере Семена Георгиевича свистела вентилятором. С потолка на читаемую газету сыпалась тусклятина голой лампочки. Окно за занавесом непонятного черного.
    - Маскировку повесь. И сюрприз ждет. Иди, иди, вешай. Рулон там же, где стакан был.
    Гена достал из шкафа плотную свернутую бумагу. Испачкав руки в краске-саже, развернул и, взобравшись на широкий подоконник, прицепил на гвозди.
    - Какой сюрприз?
    - От Юлонги. Вроде, не бомба, не тикает. Для шифровки великовато.
    Семен Георгиевич показывал на сверток с нескрываемым удивлением, чуть оживившим лицо.
    - Помоюсь сначала. Волю закалять надо. Владимир Ильич всегда на самом интересном месте Надежды Константиновны тормозил. Беру пример.
    - И побыстрее. Самому интересно.
    - Момент.

    Уже отхлорированный, но довольный и причесанный Гена приступил к изучению сюрприза. Очертания содержимого надежно скрывала многослойность упаковочной бумаги. Встряхнул.
    - Булькает.
    - Может, перепутал. В заботах. "Штабным" анализы раз в неделю положены.
    Бечевка, опять же многорядная - под нож. Гора разворачиваемой бумаги росла. Наконец показалась красная обложка. "Материалы 22-го съезда КПСС".
    - Вчерашним днем живет товарищ. Подозрительно. Как вы считаете, товарищ Сим? - "Сёма, чего с тобой? Не грусти".
    - За.
    Еще пара слоев. Карманное пособие "Jungle operation. Field manual for Marine Corps" (Ведение боевых действий в джунглях. Руководство для морской пехоты.)
    - Издание старое. Дарю, Сим.
    - Спасибо, сыт. Про их "лес". Не про наш.
    - Не понял.
    - И не зачем. Верти.
    Гора частично сместилась со стола на пол, в конце концов оказалась на последнем. Блок короткого армейского "Camel" и симптоматический "Jonny Walker".
    - Спалился дядя.
    - Из сердца вырвал. Чем ты его приложил, вьюноша?
    - Ушами. Может, еще денег попросить? Даст, как думаешь?
    - Нет. Денег не даст. Он на них еду вьетнамским детям покупает. И у инструктируемых просит. Чтобы еще больше купить. Не просил у тебя?
    - Не успел, торопился.
    - Ну, тогда ладно. А то треснул бы, "дети".
    - Куда бумагу, Сим?
    - Зови Сэмом. Допустимо. Бумагу сложи. И в стакан-хранитель. Пора к трапезе. Бурчит уже.
    - Без меня б начал.
    - Скучно одному. Рисом давиться.
    Гена увяз во внушительном объеме упаковки. Расправился, сунул в шкаф. Нагрузился "продуктом" с недобитым в поднебесье консервно-копченым арсеналом, выдвинулся к полю брани в номере Семена Георгиевича, выполнять, с нарушением, приказание супруги Леночки: "Чтобы все съел! И не пей много! Ты такой дурында, когда пьяный. Ужас, Кролик! Ужас!"
    - У меня хлеба нет.
    - Рис - вместо. Привыкай. Свой мужикам отдал. Пусть потешатся.
    - Много здесь народу?
    - Много.
    - Только двоих и видел.
    - При штабе все. И живут там. Радисты, шифровальщики - в земле. Советники, обеспечение - наверху, когда спокойно. За забор особенно не вылезешь.
    - А госпиталь, летчики, ну еще там?
    - Почти все по местам сидят. Не наша война, Хена. Неродная... Лопай. И вздрогнем.
    - Ага. Куда эту "беду" девать? Виски не люблю - самогон.
    - Летюхе отдай, убил с крышей бедолагу. Сигареты возьми.
    - Поделим.
    - Не откажусь. Ну. Будь.
    Упала. Продолжали есть и пить.
    - Сэм. Я не в обиду. Почему ты не чокаешься?
    - Уже.
    - Не, в самом деле, почему?
    - Не нравится. У каждого свои закидоны. Ты - слухи распускаешь. Я - не чокаюсь.
    - Какие слухи-то?
    - Месяца на два разговоров. О презенте. Гарантирую. Для широких штабных масс, у "берущего" обнаружилось лицо "дающего". При всеобщем восторге. Если, конечно, посыльный не у ногтя. Или "этот" пулю про родственника пустил. Ладно. Будь.
    - Будем.
    Упала с постепенно исчезающей духотой. Продолжали есть и пить.
    - Угощайтесь щедротами дядюшки, товарищ Сэм.
    Задымили "пропагандой". Наелись, но не.
    - Сэм, а ты откуда выпускался?
    - Параллельно профилю твоего щедрого дядюшки. Но в иной сфере применения. И замнем. Неохота вещать по этой теме.
    - Неохота - так неохота.
    - Заповеди про "лес" в училище изучал? Или батя раздобыл?
    - Батя. Достал его с Вьетнамом. Всю макулатуру, какую только можно, собрал. Как началось, так и "приболел".
    - Зачем тебе "это"? Про Кубу я уже слышал.
    - Не то, что интересно. Просто, понять хочу. Батя фронтовик: Халхин Гол, Финская, Отечественная, потом Корея. С друзьями соберутся, обо всем переговорят. О войне тоже. Но ни разу... Как это? Ну... Знаешь, как на "полевых". Тяжело, но лихо всё, красиво. Прыгнули, сбегали, захватили-раздобыли, уничтожили-доставили, сине-зеленые и привет. Живы-здоровы. Треснешься, порежешься, сломаешь - это не "то" всё. А батя с друзьями никогда про "не живы - не здоровы" не говорят. Хочу узнать, почему? Читаешь, смотришь - уже после написано и снято, не в "этом" во всём. Да и выходит, что снимают-пишут, значит говорят. А батя - никогда. Не пойму... Чего, по третьей, Сём?
    - Во, видишь. Ты помнишь, которая. А у меня вечно из головы валится. Со счета сбиваюсь, потому и не чокаюсь.
    - Интересная у вас логика, товарищ Сэм.
    Семен Георгиевич не ответил, молча выпил.
    Упала в исчезнувшей духоте, расслабила.
    - Сём, а дядя этот надоел уж, небось, всем? Неужто трудно избавиться?
    - Зачем? К этому привыкли. Новое - с новыми премудростями. Может, похлестче. Незачем.
    - Он мне Донгхойского честного парня рекомендовал. Как его?... Лайпонг... Ламог.
    - Лао Онг.
    - Он-г, точно.
    - Подмастерье Юлилино. Про тебя "радио" уже ушло, не переживай. Извещен, к встрече готовится. С бы-резентом. Давай, по какой там и замрем. Нагружаюсь уже. В дурь попрет. Ни к чему. И тебе хватит.
    - Начали только.
    - В Донг Хое продолжишь. Там народа хватает. Без Лао, имею ввиду. Оставь ребятам... А насчет понимания твоего. Беспокоящего. Выбрось из головы. Любит Она. Увлеченных. Не возьмет - искалечит. Выбрось.
    - Фортуна?
    - Будь.
    Упала.
    - В "помойку" и спать.

    Сон прибил Гену в момент контакта с подушкой. Унес. Безмятежный, глубокий, лишенный видений. Но в отрешенности возникло ощущение взгляда.
    Он открыл глаза. Шум дождя исчез. Тишина, унизанная густым колючим мерцанием звезд на черной монотонности ночи в проеме окна. Невидимая луна, призрачным светом сквозь бестелесные, зыбкие, ниспадающие складки мантии. Согбенная безмолвная покорность. Дуновение прохлады. Невнятно зовущая, утомленная ожиданием мольба. "Может, из девиц госпитальных кто?"
    Ошалело подбросило. Третий час ночи. За окном, за маскировкой, струится грохот под аккомпанемент скрипучего вентилятора с гонимым удушьем.
    - Не допили, блин!

    ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ
    07.10.95 15:40

    Вячеслав Михайлович проводил взглядом Катюшу. Встал, прошел по простору переоборудованного салона. в хвостовой отсек. И уже там пристегнулся, сидя напротив смутившейся пары "телков" Доронина.
    - Молодые люди, даже при нестерпимом желании предоставить свои аргументы, рекомендую воздержаться. После посадки я сам, повторяю, сам возьму свои вещи и покину аэроплан. Вы отправляетесь домой. Выслушав гневную речь Юрия Эдуардовича, вы ответите ему следующие: В самолете он предложил нам подыскать другую работу, если мы не отдадим паспорта. Забрал и положил в сейф с замком-таймером". У пилотов таковой имеется в действительности. Прошу.
    "Чем черт не шутит? Возможен и такой вариант. Паспорта, паспорта, голубчики".
    - Всего доброго. Благодарю за службу.
    Вячеслав Михайлович пренебрег убедительными молчаливыми просьбами, как глаз человеческих, так и табличек со светящимися разноязычными транспарантами. Просили настойчиво, хотя и о разном. Направил стопу в нос лайнера.
    Катюша и еще одно очарование подскочили из кресел на звук потревоженной занавески.
    - Что-нибудь случилось, Петр Сергеевич?
    - Ничего особенного. Вы меня выбросите и домой полетите?
    - Нет, Петр Сергеевич. В Копенгаген.
    - Катюша, на минуточку.
    - Да, Петр Сергеевич.
    Разумное очарование улизнуло в кабину пилотов.
    - Катюша, попрошу вас об одном одолжении. Эти паспорта вы отдадите моим сопровождающим.
    Но обязательно после посадки в Копенгагене.
    - Обязательно, Петр Сергеевич.
    - Вы умница, Катюша.
    - Спасибо, Петр Сергеевич.
    - Я уже настолько стар, что необходимы благодарности?
    - Ну что вы.
    - По прошествии некоторого времени, осмелюсь предложить вам, Екатерина, продолжить незавершенный разговор. Хорошо?
    Катюша смутилась настолько кокетливо и тонко, что Вячеслав Михайлович уличил себя в попытке подобрать живот. Пресек:"Осади, мерин".
    - Хорошо, Петр Сергеевич.
    - Счастливой посадки.
    - А вам пожелаю мягкой. Можно?
    - С умилением соглашусь.
    Погрузился в кресло. В обнимку. С навалившимся презрением. "Человек погиб за ради твоей дряхлой шкуры, а ты девице-красавице глазки строишь. Подлец ты". На пыльных полках глубинных подвалов памяти отыскалось разумное объяснение неудержу плоти. Давнее, услышанное где-то и от кого-то: " Вижу уже. Голодный, больной. Труп ходячий. Шаг и всё. А бабу охота, как никогда". Что, ждет? Нельзя сейчас помирать. Никак нельзя.
    Смотрел на часы. Ждал успокоенно. Не помер, сели.
    Молодые люди повели себя целомудренно, не показывались. Вячеслав Михайлович пожал руку командиру, поблагодарил экипаж, задержавшись на сиянии глаз Катюши. И под дождичек, теплый, мадридский, к агентскому микроавтобусу. Успел подумать на ступеньках трапа о собственном двуличии, об играх в доброго дяденьку. На расхождении пойман не был. Как на сердце, так и на словах. И что показалось странным, не в обузу. "Не от мира сего, Вячеслав Михайлович? - Богат. Могу позволить. И денег в достатке, любезные".
    Филологических неудобств с водителем удалось избежать. Протянул телефон сразу, без театра мимики и жеста, но Лев Яковлевич вдруг ответил девичьим голоском.
    - Бон жур. Мсье Лео. Мерси.
    Посмотрел на часы:"Прибавить или отнять?" Временные пояса сопротивлялись недолго: "Солнце позже приезжает. Отнять". Постоянно путался - опять таки, странно. А обеденный перерыв у господина Лео с весьма своеобразным меню. Каверзные вопросы подождут, но теплятся.
    - Vous.
    - Добрый день. Вячеслав Михайлович беспокоит. Обстоятельства привели в Мадрид. На пути к вам.
    - Прекрасно. Жду звонка из Нанта.
    - Приятного аппетита.
    - Не судите, да не взгрустнется.
    - Я адвокат. До встречи.
    - Всего доброго.
    Стремительность таможни, улыбка. VIP. Стойка, продолжающая тянуть настроение вверх. Улыбка. Прямой и не долгожданный в Нант. Улыбка, улыбка, улыбки. Полупустой салон buiseness-class. "Smirnoff" в улыбках. И еще быстрее полетел Вячеслав Михайлович.

    Непередаваемая французская изысканность уюта аэропорта в Нанте сникла в недобром взгляде встречающего Льва Яковлевича. Внепланово побеспокоен с небес, являя собой, в данный момент, прообраз гневный, оттуда.
    - Беспардонность не имеет преград, мой друг. Понимаю прихоть пожившего, без промежутков утомительных ожидания, предать себя из объятий небесных объятиям дружеским. Господь путями неведомыми ведет паству под своды. Нет, не свои. А клиник психиатрических. Вот, пришлось слуге покорному от дел неземных оторваться. Дороги были мгновения. Увы, не встречи.
    - Грешен, батюшка. Каюсь. Вина тому в вине, не обессудьте.
    - От чего ж? Разгневан... Позвольте, так вы действительно пьяны. Сему причина веская, должно быть.
    - Не скрою. Имеет место быть полетная перегрузка. Махов (скорость звука) семь-восемь. Птицу огненную настиг, да и перегнал. Седлайте мустанг, голубчик. К речи приготовьтесь. Попрошу без разминок, не в духе.
    Усевшись за руль БМВ, Лев Яковлевич терпеливо сносил:
    - неудачные попытки небом тронутого, несессер на заднее сиденье водружающего и
    - перемещение оного на сиденье переднее.
    Свершилось, наконец. Глаза же и жесты Льва Яковлевича ярко и выразительно указали на обитание в германской железной утробе лишних органов слуха. Деформированных эволюцией и миниатюризацией.
    - Так ли уж речь произнести жаждете, Вячеслав Михайлович?
    Вячеслав Михайлович понимающе кивнул.
    - Речь, выстраданная за бо-ка-лом. Там (перстом вверх). Но, каким- то образом, ближе к туда (и вниз перстом).
    - Вы, милейший, благообразнее вели себя в молодости, при давнем моем замечании. Припоминаете ли университет? Девиц с вами было несколько. Они и усмирили порывы кулачные.
    - Да, побил бы я вас тогда. С удовольствием, Лев Яковлевич. Пугающая откровенность? Нечто обидное прозвучало, не вспомнить уж.
    - Личина скрывает бойца, Вячеслав Михайлович. В бытность университетскую, на кулачных боях чемпионствовать мне довелось.
    - Так ведь и я, в свое время. Конкуренцию вам составил бы... в иных обстоятельствах. Пьян был, сильно пьян. Благодарю за не посрамление пред весталками.
    - Не стоит благодарностей. Кстати, муж ученый предается занятию своему. Нет места для игрищ в разуме. Фанатичность, преданность делу рождает великих. Мы - не чета, увы. Бездельники. Бойцы.
    - Вы речи моей деталь немаловажную упомянули. Выслушайте же. Коли язык плестись начнет, остановите, не обидно. Виноват, поскольку. Во многом виноват. А казниться не в состоянии. Странно и мерзко поэтому. Не способен уже казниться... Так-с. Приступим. Ик.
    - Ну, братец. При сердце-то вашем. Характерно, узнаваемо звучите. Объемы велики, не в радость.
    - Да. Не в радость. Начну. Прислушайтесь.
    Вячеслав Михайлович слово последнее молвил не Льву Яковлевичу, а в район обитания "деформаций". И приблизился для пущей ясности.
    Магистраль, тем временем, вывела к Бискайскому заливу. Хмурыми тучами мрачнеющий, он крылами белыми взмахивал и разбивался о брег.
    - Не в Монтье путь держите, вижу?
    - Съехал, давеча. Простора возжелал, с видом на силу жизненную. Но буду откровенен - инициатива не моя. Об отвлеченном после. Весь внимание.
    - Кхм... Страна наша, блестя...ик...щий интеллектуальный потенциал даровала войне. Тех, кто не "боец". Я несколько проще выражусь. Вам не противно?
    - Брезгливость лишь в моральных аспектах проявляю. Сие вам ведомо. Регламентацию прошу блюсти. Продолжайте, милейший.
    - Минут двадцать дадите?
    - Пути - двадцать пять.
    - Замечательно... Где же я "стою"?
    - У истоков.
    - Благодарю. Кхм... И цвет, сливки, трепетную звонкую мысль - в войну. Но уже в прошлом. Уникальный опыт создания Смерти накоплен. Так отдайте Жизни. Выискивайте, пригревайте, прикармливайте, обеспечивайте условиями, соберите цвет Жизни. И пусть создают. Не бомбу. Э-ко-но-ми-ку. Ищут пути, решения, идеями блещут. Не единицы. Идеи одного, двух, десятка не способны охватить огромное тело Жизни. Надеюсь, понятно?
    - В общих чертах.
    - Пьян, снисхождения прошу.
    - Удостою. Продолжим.
    - Теперь воззрим... ик... на настоящее. Обобщаю. Кто же мыслит о Жизни? Боец и к тому же еще и политик. Ужасно. Гений - не боец, у него не выросли ядовитые зубы. Это цветок, который просто затопчут. И мы видим "гения" в настоящем, бойца; с зубами и кулаками, внешним имиджем надежно укрытыми. Он умен, а я пьян, поэтому без ложной скромности. Умен, как мы с вами, Лев Яковлевич. Да, мы можем создавать, далеким и пристальным взглядом узреть перспективу. Но это узко, не гениально, не за горизонт. Разговоры о бюрократии, каких-то экономических институтах, командах, переходных периодах, тернистом пути к рынку, запущенности экономики, чьей-то лени. Это отговорка. Преступная отговорка. Коли взялись, подмяв всех и вся, так создайте "клумбу" и "цветы" принесут вам на блюде разжеванное, вкусное, ароматное.
    - Не соглашусь, любезный. "Цветы" укажут на идею собственности, на бизнесмена, обладающего индустриальной мощью; на лишение, удерживающих бразды правления, таковых и по большей части. Неугодны "цветы".
    - Вы... ик... понимаете меня, Лев Яковлевич. Надежду же таю, придворные не поймут. А коли прониклись уже, народу не помешает узнать, что хитрят уважаемые, не желают создавать Жизнь. И не захотят желать. Никогда. Специфика такова. Как воровали, так и воруют. Объемы лишь, с канувшим в лету, разнятся в сторону роста. Не за горами абсолют.
    - Вы же, Вячеслав Михайлович, при дворце упомянутом. Плохим закончится.
    - Берегут. Уже. Со всех сторон. Одни воруют, другие... ик...
    Лев Яковлевич строгие глаза с дороги отвел, резко. Недобрые слова беззвучно произнес в адрес оратора.
    - Другие... воруют, третьи воруют, четвертые. Все воруют. До сей поры, правосудие наше узкогу... ик... манна небесная... Не то. Пе-ре-пу-гуманное, в мире, самое.
    - Правосудию на дворец равняться. Не у дел окажется, своим умом испробовав пожить. Тьма за сим.
    - Смертельный, действительно.
    - О чем вы, господи?
    - О другом, Лев Яковлевич. Извините. Речь о виде обители приютившей. Убийственен вид. Ошеломляет.
    - Громоздок чересчур. Не по сердцу.
    - Намедни, в гостях меня потчивали. Шедевр аналогичный взору предстал. Хозяин, к тому же, с юмором. При въезде, на колоннах ворот - ангелы. Присмотрелся, а они с копытцами, рожками и хвостиками. Очаровательная картина.
    - Богохульство.
    - Я - коммунист бывший. Тяжеловат стаж. В церкви кривляться, богобоязненность демонстрировать средствам массового одурения желания не испытываю. Нет веры. Ни в одно, ни в другое. Корни у стажа крепки.
    - Жизнь в тягость без веры.
    - Вера в Дело, в Друзей, тем и живу.
    На фоне грозного неба, лента асфальта уводила под стену величественно надвигающегося монстра, за которым - жизнь в отдалении, ветром обеспокоенная, мощью шумных валов вздымалась. Воздух мил, пронизанный ароматом чистоты.
    Инфракрасное излучение оживило механизм подъема гаражной створки, и БМВ сходу оказался в "конюшне".
    - Спать, есть, читать, пить, любоваться биением сердца огромного - всё, что угодно отыщите, любезный. Труды и заботы праведные ожидают за дисплеем. Прошу, покорно, не беспокоить и бельэтажа третий ярус не навещать. Оревуар.

    Разговор на русском, непонятном мадемуазель Дюваль языке внезапно оборвался. Передатчик не смог пробить земную твердь - слаб. М-ль, не снижая скорости, промчала мимо особняка, приведя в действие установленные в нем "деформанты". Мельком увидела скрывающийся в черной пасти гаража автозад и остановилась неподалеку. Сезон увядания, стоянка пустовала, одинокий "Ситроен" в глаза не бросался. Любовь, витающая, напитавшая даже воздух страны, требует уединения. Любовь же платоническая, двухнедельная, к особи, обитающей в особняке и на прилегающем просторе, завершится анализом "благопристойности", но уединение профилактическому мероприятию также, крайне необходимо.
    М-ль Дюваль сменила диск. Не вынимая наушник, контролирующий качество сигнала "непонятного", принялась есть и пить. Недолго. Открыла дверь, стряхнула крошки и критически посмотрела на мусорный бак вдалеке. Не подъехать. Сорить - не в привычках. Ступать под моросящий дождь?... Бросила под машину. Ветер унес, играючи. И уже напоенная, определила тару туда же. Не в состоянии унести - покатил. До чего же сильный, бродяга ветер.
    С наслаждением откурив, м-ль приняла горизонтальное положение. Но, вдруг вспомнив, вернулась в исходное. Перенесла предмет с заднего сиденья на переднее и выпростала из чехла. Увлеченно изучая инструкцию по использованию "предмета", поглядывала на остаток памяти записывающего диска. Инструкция удивила и, в то же время, огорчила: на природе,"предмет" улавливал речь с дистанции до 1000 метров. Но. Пункт четыре гласил: "в период наличия умеренных атмосферных осадков в виде дождя - до 200 метров".Придется выбираться наружу, если погулять соизволят. А сыро очень. Слава Богу, ветер ограничений не внес - был стабилен.
    "Предмет" или свежайшее творение электронных, по определению Вячеслава Михайловича, "цветов", созданное в малоизвестной лаборатории широкоизвестной (и не только изысканному кругу обладателей продукции) фирмы "G&O", не носило названия; тип же ужасал аббревиатурой; номер был менее пугающ. А принадлежал шедевр гениальных извилин одному из отделений в Европе, в западном её секторе, Службы Духовной Искренности, где м-ль Дюваль никогда в жизни. Повторюсь. Никогда в жизни не работала или служила. Жарьте, варите, колите продукцией химических "цветов". Нет. Дети?... Пока лишь в планах, но всё, что ни пожелаете. Пробуйте. Лев Яковлевич составит компанию. Всё равно, не скажут. Они не знают. Просто.

    ЧЕРДАК ГОСТИНИЦЫ

    Алмаз повел, прыгнул в чердачное окно и испуганно лег на покатый настил крыши. Подумав, пополз к ограждению. "Грязно-то ка-а-ак". Подмел следы брюхом. Володя не отставал. И эти трое, тоже. Остальные в своих чемоданах рыться начали, там остались, у тряпки. За ограждением пахнуть перестало. "Улетел... Нет, эти не летают. Но внизу никого, как "тогда". Значит, с воронами". Володя потащил обратно, на чердак, а накипело высказаться. "Всё торопятся. Дрыхнуть-то только вечером, раньше никак. Кашу ищут? С нюхом у них беда..."
    - Осторожно, не "хватай", гвардия. ..."Город" - "Группе", - Степашин спешит.
    - "Город" на приеме.
    - Поднимайтесь на последний этаж. Лестница от центра. И "помощь" бери, на номера. Уже пробегая мимо "развернувшихся" экспертов: " Потом окно, крышу и ограждение. Спрыгнул на правый угловой балкон".
    Перед выходом в причердачный коридор Володя подхватил Алмаза на руки.
    - Тяжелый ты, брат. Кормят на убой.
    Глаза пса изумились: "Кого?!"
    Внизу, "Город" уже ждал с "помощью".
    - Дальний угловой номер. Помощникам ждать, - в резких степашинских жестах.
    Володя остановил гвардейца.
    - Подержи.
    Алмаз покорно перешел с рук на руки. "Ветеринаром пахнет". Володя проверил ковер коридора.
    - Ставь наземь... Командир, собака вниз ведет.
    - Помощникам: один в коридоре и номера начинайте.
    Алмаз, перепрыгивая ступени лестницы, подбежал и уткнулся в дверь лифта, огласив лаем этаж и без того возмущенный. Омон, милиция, проживающие. Не только анашой "пахло".
    - Терехин, с кинологом по лестнице. "Покричишь", если что. Гвардеец, за мной.
    Вернулись. В угловых апартаментах музыка погибла. "Город" вяз в новых хлопотах. Необычные объемы элитного "золота", рассыпанные на стекле столика, просились к "наркому" Щербакову. Печаль и тоска обуяла "беседующих" полуголых жильцов.
    - Видели?
    - Нет. Девок еще не беспокоили. В кабинете.
    Запертые и уже одетые девы вольно расположились на мебели, задымляя кабинетный простор.
    - Здравствуйте, пока сударыни. Один вопрос интересует. За дверь и по одной. Не в эту дверь.
    Костя, присмотри.
    Одна видела: "Зеленая куртка, высокий, лохматый, перелез на другой балкон". Откровенна. На замок и быстрее.
    Дверь соседнего номера открыта, "помощь" еще не посетила. Орущую в комнате музыку прикрыли большущие глаза на диване и утомленно прозвучало: "Аркаша, здесь чужие!"
    На этот раз Аркаша проворен в гневе. Голый мощный торс, левая рука перетянута жгутом; в правой - пистолет. Собрался что-то сказать. Летящий Степашин еще не собрался, но Аркаша опередил и грохнул.................... -ся. Застарелая привычка собранного Кости ждала не Аркашу, а дверь.
    - Ну и комиссованные. Помрет, - Степашин встал и с ужасом представил лежащего Якименкова.
    - Живой. Браслеты?
    - В коридоре спроси.
    - Что же ваш кавалер так себя ведет, девушка?
    - Он с утра в туалете стрелялся. Потом решил "золотым выстрелом". Теперь и тем, и другим. Все время ходят, ходят. Не дают скон... сконцертироваться. Нервный он очень. Я уже устала.
    "Травиться собрался. Газом". В стволе газового "Браунинга" сидела перемычка. Патроны, в обойме, заводской закатки, шумовые. Газовый сирота на дне.
    - А навещали вас из двери?
    Прибежал Костя с Терехиным: "Ничего", - перевернули симулянта на живот. Задрав руку, пристегнули. Свободный наручник - в окно массивной дверной ручки и на другую руку. Аркаша еще не выбрался из потемок - на "крылья сложены" не реагировал. Девушка флегматично наблюдала. По завершению изуверств, снова утопила Степашина в глазах.
    - Что?... Вы меня спросили о чем-то? Можно, я музыку включу?
    - Потерпите, пожалуйста. Все посетители из двери заходили?
    - Один из окна. Аркаша уже стрельнулся. Я думала: посижу, посижу, потом в милицию позвоню, а номер забыла. Аркаша крикнул, что мимо и что в милицию - "04". Потом Карсон пришел. Странный какой-то.
    - Кто?
    - Я не знаю. Может быть, иностранец. Но по-русски, кажется, сказал, что он - Карсон. И что ошибся. Улетел потом. Я Аркаше сразу сказала, а Аркаша кон... концертировался.
    - Так он в дверь заходил, Карсон этот?
    Девушка посмотрела на замычавшего Аркашу, в окно, на Степашина.
    - Что?... Вы спросили? Можно, я музыку включу?
    - Потом. Карсон зашел в окно?
    - В дверь тоже заходили. Но Карсон ошибся, он в окно зашел.
    - А как он выглядел? Во что был одет? Низкий, высокий?
    - Аркаша выходил и всё время кричал в коридоре. Может быть он видел?... Я не помню. Я жду, устала.
    Костя не сдержался.
    - Упаленная она.
    - С рождения. Помолчи.
    - Что?... Я не расслышала. Можно, я музыку...?
    - Нет.
    "Вернувшийся" Аркаша недовольно кряхтел и противоречил традиционному "с кем поведешься...", но куртка на высоком, ...кхм, стриженном, виденном со спины, оказалась серой ("Я б его, козла!")
    Костя привел деву.
    - До плеч волосы, зеленая. Кого вы слушаете?! Этот шиз кончается второй месяц! Динку довел, съехала!
    - Заткнись, мымра! Любовь у меня! Не музыка!
    Дина, с тоской смотревшая в окно, перелила лучистое море в комнату.
    - Что? Можно? Я тихонько совсем.
    И все полетело к черту. Ввалился Якименков со свитой, про гранату уже доложили. Орал в изысканных выражениях, не стесняясь присутствующих.
    "Кудрины" появились к 14:30 - "пробки"на дорогах.
    Время незаметно опустило занавес. День не звали "на бис".
    Чердачное окно, крыша и ограждение, поручни балконов; окно, за которым с тихим плеском разливалось чудное море дружно показали на польского джигита с сорок четвертым размером обуви, высокого, сутулого, в странном гардеробе и париках неустановленного окраса.
    Смазанные, но удобоваримые отпечатки на гранате, на дверных ручках чердака ушли в банк неидентифицированных данных. Следы винтовки вели к одному из "горячих пятен" и там затерялись, в обардаченности. Но что-то случилось, Алмаз объелся и уже настигал сверкающего крыльями человека, раздражая лаем наглых ворон.
    Ночь заглянула в окна, напомнила о любимых, о конечности суеты.
    Степашин открыл ключом дверь, старался не шуметь. Завтрашняя программа передач в спешке выстреливалась телевизором в отца. Полуявь подкорки почетного чекиста, укрытая газетой, внимала, а на кухне, за стылым чаем - мама с Марьей.
    - Привет. Спали бы уж давно.
    - Явился, новорожденный. Пойду отца позову.
    Марья улыбнулась, обняла.
    - Устал?
    - Да так.
    - Мой любимый медвежонок повзрослел еще на год.
    - Моя любимая МарьИванна просто прелесть tonight.
    - Не подлизывайся.
    - Не в состоянии. Отнеси меня в постельку, приголубь и не корми.
    - А в четыре утра идти за бутербродами для милого?
    - В пять, честно, - Степашин засыпал в тепле её сердца, впервые улыбнувшись. Целый день позади.
    - Нет, мой милый. Мужайся, коли обещал.

    ВАЛЕРА

    - До скорого, Мышонок, - расставаясь на определенный срок.
    Шел вдоль университетской ограды. Муторно и пусто. Шел.
    За линией деревьев несся Ломоносовский, любуясь предзакатными взгрустнувшими лучами. Поднялся ветер, смертельной обидой холода разогнал и без того редких прохожих, торопил. Но провал в асфальте, с шумом воды из пугающей невозможностью бездны, настойчиво порекомендовал остановиться. Валера наклонился, сверток с пистолетом увесисто юркнул вниз, так и не отозвавшись всплеском. Валера постоял немного в недоумении.
    "По чему ходим?..."
    Пропустив натужно гудящий троллейбус, пошел к Ломоносовскому.
    - До "Света" на Ленинском подбросишь? - Сколько? - Сколько? - Сколько дашь. - Пять дам. - Не подбросил. - Плюс пять. - Думал. - Плюс пять. - Взял.
    Пролетающая за окном, взбалмошная, сумасбродная весна, в нежных переливах капели и расхлябанности веселых ручейков совершенно забыла о порядочности. Наконец, опомнилась. Холод подгонял неуемную девицу, которая, к тому же, в ветреной спешке уносила золото чужого наряда, расцвечивая однообразием серости владения обиженной особы, не соизволившей пока приодеться блеском дождя. Укутанная закатом плутовка стыдливо раскраснелась и с глаз долой, осенних, разозленных не на шутку. Сумрак наслаждался томлением непродолжительным. Явился. В глубоком поклоне юного смущения, не смел взглянуть на обожание страстное. Польщенная, осень смирилась.
    - Здесь останови. - Стою. - Вышел. Трогай. - Трон... Красный, стою... Иди ты! - Иду.
    Не имея желания встречаться ни в отдаленном, ни в ближайшем будущем, обед свалил прежнюю зацикленность. В груди постукивало имя. Отгонял, но не совладал. Подчинился сердечной воле, как почитаемой и уважаемой до сей поры, многопланово.
    Стемнело. Лишняя, но не нагружающая предосторожность держала вне света витрин. Курил, думал об "где-то", которое привело, под шумок общей чернухи, к привычному. Вспомнил пацанов, но привычное оказалось иного рода и перекликалось чем-то с выражением глаз идущей навстречу. Взгляд не усталый, лучится, радует. Поехало настроение.
    Валера без цветов. Руки не позволяли. С давних пор.
    - Девушка, это невероятно, но мы с вами уже встречались.
    - Да что вы говорите, Себастьян?
    - Ну вот. Тщательнейшим образом пытался изменить внешность. Куртку и парик пришлось выбросить. Признаюсь вам откровенно. Был абсолютно лыс. Волосы категорически отказались расти в глубоком детстве. Мотивировали странно: объявимся, когда ты встретишь свою мечту. Прошу испытать свежеиспеченный волосяной покров.
    Отсутствие цветов не задело - дернула не сильно.
    - Надеюсь, вы убедились в достоверности, Сельдиперста...
    Холод её пальцев на губах.
    - Больно?
    - О чем ты?
    - Возвращайся.
    - Куда?
    - К себе.
    - Я здесь.
    - Не ты.
    - Кто?
    - Другой.
    - Какой?
    - Не знаю. Какой-то. Ты не играешь
    - То есть?
    - Пойдем, - взяла под руку. - Появился и этого достаточно. Я рада, в самом деле. Возвращайся.
    - Там скучно.
    - Тебе или нам?
    - Тебе.
    - Я переживу. Ты удивляешь меня, Себастьян. Бросил наедине с кастрюлями, сам просидел почти час в машине. Думала, ждешь кого-то. Потом уехал. А я продолжала думать. Мы тоже думаем.
    Удивлен?
    - Нет... И что ты надумала?
    - Тебе холодно.
    - Не только мне. Многим.
    - Они смирились. Ты - ищешь. Ты не кобель. Просто, боишься холода. Собираешь частички тепла, но они не могут помочь.
    - Поразительная проницательность. В плане кобеля.
    - Отвык верить и паясничаешь. Пора убегать в норку?
    - С чего ты взяла?
    - Не знаю. Просто, интересуюсь и ни на чем не настаиваю. Ты волен поступать по-своему, можешь думать обо мне всё, что угодно. Пока мы вместе, скоро ты исчезнешь и всё в прошлом. Это нормально, это наша жизнь. Но я нужна тебе хотя бы сегодня. Я вижу.
    Валера остановился. Она сделала шаг, повернулась, взглянула.

    Стылая тоска осеннего вечера в спешащих лицах, в шуме ветра, в бесконечной череде проносящихся машин, в обнаженности деревьев, в мертвом свете фонарей. И непонятное, болезненное, поднимаясь из глубины.
    - Зачем я тебе?
    - Не знаю. Я хочу шампанское и только сегодня чуть-чуть помогу тебе... с чем?
    - С водкой. И вон те огромадные конфеты. Надеюсь, тебе понравятся.
    - Можно дернуть тебя за нос?
    - Не могу отказать. Но причина?
    - Быстрее вылезешь из своей раковины. Я помогу.
    - Уй.
    Прижалась ладонями к щекам.
    - Оживай. Всё хорошо. Пусть они мерзнут, тебе не должно быть холодно.
    - ........?
    - Потому что мне тепло с тобой, - отстранилась. - Приобретайте, Себастьян. И я жду вас в машине. Поторопитесь, жеребец ревнив, может увезти.
    Подтолкнула к ларьку.
    "Что происходит?" Купил сердечных утех, шел в странном анабиозе. Людской поток обтекал. Спешащая дама врезалась в плечо. Улыбнулся, выслушивая тираду. Согласно кивнул и получил: "Псих!" Еще раз кивнул. "Что происходит?"
    Сумрак, поеживаясь от страха, неспособный противостоять, жался к могуществу приближающейся Ночи. Она обняла, укрыла, успокоила дитя, сторонилась мерзости происходящего. Пряталась в деревьях, на крышах домов, в сутолоке людей, заслонялась ядовитым светом неона. Призванный холод внезапно рассвирепел, вторгся с молчаливого попустительства госпожи. Уединил и погнал, сунул людей в клети. Вольготный простор Одиночества пуст. Железо уже заключило в себя раздражитель. Повезло.
    - Странное ощущение. Словно знаю тебя тысячу лет. Банально несколько, но тем не менее. Ты не колдунья?
    - К сожалению, да. Пришлось приворожить. Извини, Себастьян, но ничего не поделаешь.
    - И совсем даже не к сожалению. Отпетому лентяю в удовольствие. Кто-то заботится, чудесно. Это ты меня вынуждаешь поцеловать тебя или отсебятина?
    - Твоё.
    - Что ж, обращусь к тебе с личным.
    - Мы разобьемся, успокойся.
    - Но светофор же.
    - Я теряю контроль. Будь выдержан. И с какой это стати вы собрались расцеловываться, молодой человек? Всего тысячу лет знаете и интиму захотелось. Ну и манеры. Фи.
    - Простительно. Под воздействием чар.
    - Но это же твое личное.
    - Кто вам сказал, девушка?
    - Пытаетесь свалить вину на других. Так надо понимать?
    - Никоим образом. К чему? Ясно и без того, что вы виновны.
    - Хорошо же.
    Железная коробка, под удивленные взгляды покорного железного стада, пересекла запретную черту со зловещим красным и приткнулась к тротуару.
    - Вот, пожалуйста. Уже потеряла контроль. Но виноват ты. И повезешь дальше тоже ты.
    - Безусловно. Но мы на чем-то остановились.
    Из проносящихся в небесной тьме туч сыпался легкий снежок. Играл в холодном свете фонарей. Весело вьющейся белизной кружил с ветром на асфальте. На мгновение приникнув, заглядывал в окна и, смутившись, улетал, выискивая тихое пристанище.
    Они не замечали любопытных снежинок. Не ведая о причиняемой боли, он с силой прижимал её к сердцу. Но боль - проходящее. Иное, истосковавшееся, истерзанное мукой ожидания, в мимолетном страхе неверия, но уже целиком поглощенное доселе непознанным, дарило счастье обретения.
    Снежок летел дальше, радуясь свободе, возвращению к оставленному ненадолго, уносился во тьму, замершую в бессильной злобе.
    - Боюсь полюбить тебя. Я во Зле, черный.
    - Ты со мной. Будь кем угодно. Я так долго ждала тебя. Даже пришлось поворожить чуть-чуть.
    - Моя добрая колдунья. Феи, волшебницы добренькие, до слащавости. Не нравятся. А добрая колдунья - действительно, добрая. Спасибо тебе.
    - За что?
    - Ты нашла меня.
    - Ты нашел меня.
    - Ты звала. Я не мог услышать. Очень долго. Но ты звала. Спасибо.
    - Прижми меня покрепче. Так хорошо с тобой. Только колючий, как ёжик. Приедем, побреешься. Хорошо?
    - Хорошо.
    - Уже наблюдаются положительные сдвиги. Начинаешь слушаться.
    - Пожелания не противоречат желаниям. Кредо лентяя.
    - Постараюсь не расстраивать твое кредо.
    - Расстраивай. Сам собираюсь, но веской причины не находил.
    - Появилась?
    - Будем надеяться.
    - Ну, вы надейтесь, а заодно и везите. Поздно уже, а у нас сегодня гости. Полуночные, правда, но ничего. Хорошие добрые соседи Саша и Маша. Тебе понравятся. Ты не против?
    - Нет, не против. Интересно посмотреть на твоё окружение.
    - Какой же вы любознательный. Изумительно. Наверное, не терпится составить представление о легкомысленной охмурившей особе?
    - Это кто кого охмурил? А, легкомысленная особа? И вообще, прочь от штурвала. Мужик в доме, знайте место.
    - Мой мужик.
    - Всё! Непродолжительно воздействуйте пылкой страстью и в путь.
    - С вашего позволения.
    ............................................
    - Жеребчик с норовом, поосторожней.
    - Ничего, разберемся.
    - Поймет ли?
    - Он же твой.
    - А тебя понимали раньше?
    - Не помню... Да. Как-то раз.
    - Расскажи.
    - Это скучно.
    - Ну, расскажи.
    - Хорошо. Расскажу, но это покажется странным. Возможно, ты не поверишь. Я фантазер. Просто, люблю врать. Но лазейку нашел. Даю тебе Слово, что врать не буду. А когда мне захочется, заберу Слово. Хорошо?
    - Хорошо. Мне тепло с тобой. Всё, всё, рассказывай. Я слушаю.

    Валера в школе учился и не учился. Лень, есть занятия поинтереснее. Но школа не стала проблемой, оценки шли сами-собой. Он не удивлялся, не до того было: спорт, спорт и не только стрельба. Но совпадение школьных и спортивных каникул перед десятым классом. Школа дружила с пражской гимназией, ездили в гости друг к другу, а на обмен лишь 30 рублей. Мало, но опыт дружбы богат, выход с дензнаками найден. Домашний забирает в семью гостя и выдает наличными. Нет, забирает не проживать, а ради денег. Дружба же светла и развивается. Чем ей еще заниматься?
    Тандем Габина-Валера спокойно катился. Поехали в Прагу. Впечатления от условий проживания "крон" для Валеры - сногсшибательные. Габи пояснила насчет гектара земли с виллой и огромным фонтаном плюс бассейн в центре города: "Папа военный". Валерин папа тоже военный и званием, как выяснилось, перещеголял. Лагерь один. Да и Бог с ними, с чехословацкими военными, но пообщаться было интересно. По-русски в ту пору в лагере только немые не вещали, вслух.
    У Валеры сложилось своеобразное представление о мире уже давно. Ни с кем не делился, а тут вдруг и слышат, и слушать хотят, и всё тот же "военный". Ну и рассказал Валера, что войны на Земле не политиками творятся, а кем-то, со спичками. Наркотик - средство подчинения. Всё на ком-то, а Земля смотрит, слышит, думает и безмолвствует. Земной шар - мозг. Дурак Валера. А человек слушал и удивлялся.
    За пару дней до отъезда, на вилле - гость. Улыбка, ни толики акцента, но не от мира сего. Почему? А видно потому что. Сказал, что о странных глупостях наслышан. Поинтересовался, куда после школы собирается Валера. А перед расставанием: "Не хотели бы на пульсе Земли руку подержать, юноша? Возможно и изменить пульс." Валера засмеялся, но от чего же не попробовать. "Все впереди. Учитесь. Но рассказывать о ваших идейках не советовал бы. В сумасшедшего обратят. Прислушайтесь к мудрому совету". На том и порешили.
    Летели годы. Институт. Ан, и Прага вновь. Студенты-молодцы лагерные съехались. С Габиной переписывались, встретились на вилле. Папа и "странный" тут, как тут.
    Пользовался Валера вниманием в прошедшие годы, факты интересные биографические приведены. "Про пульс не забыт разговор, юноша?" - "Да нет". И потекло пространное, папа наедине оставил. Посулы и мягкие страхи в гипнотическом дурмане, окрещенные Валерой согласно детективной терминологии: "Вербля". К финалу и десерт готов: " Пути слились. Вы многое услышали. Рука в руке. И к "будующему". Соглашаться, подписывать не просил. Внезапно покинул. К телевизору "странному" понадобилось, а Валерина "дружба" соскучилась и утоп в переросшей. Днем ближайшим студенты костел осматривали. "Странный", но уже при регалиях, мельком.
    Моссад,CIA,SIS,BND не долго в голове сидели. Связалось уже всё воедино. Бросил всё к черту Валера. Армия того и ждала, научила нехорошему. Но мысль не остановилась, бежала, смотрела, маялась, умозаключала. Детали из рога изобилия "Фортуны" сыпались. Жив вернулся, но с багажем плохим и пониманием, не абсолютным пока, но большим и простым, до смеха. В свете "багажном", друзей надежных обрел. Совместно и решили продолжить армейские забавы. Валера не торопился. Посмотрел, что в стране родимой творится. Не понравилось и за дело. Думал, что "странных" истребляет, а дорога в обратную сторону вела. Никто не знал. У Сферы методы гуманные. Жив Валера и нужен. Не "земным", а иные в неведении. Накладка. С кем не бывает? "Наставник" приболел или сын божий, засранец, растениеводством увлекся - в любимом рояле "маруху" высадил. Одно расстройство. Со связью-то теперь получше стало.

    - ...Вернулся из Праги. В КГБ сдаваться? Не поверят, да и в оборот возьмут. К черту. В армии спрятался. Вот так. Тоску только нагнал. Извини. Приехали?
    - Да.
    Холод, волею всевышней, гнал вон, от Одиночества . Железная коробка уснула, вымерзая. Ждала иная, но они не торопились, согреваемые.
    - Ты знаешь, пришел к странному выводу. Управлять миром должны вы - женщины. С вами Доброта. Вы не способны создавать Зло. Издревле повелось иначе и вот результат: страх, кровь, боль вокруг. Ходим по Богу, убиваем, а верим в нечто, сверху. Страшно. Но Земля не смиренна. Она понимает и подталкивает нас к истреблению. Не войной, не наркотиком или ненавистью. Не Злом. Повторяется история динозавров. Новое разумное придет на смену и изведет, как никчемных. Компьютер. С ним деградация и вымирание для нас. Он уже защищает, создает, помогает, а потом и сам возьмется за управление. До разумного недалеко. Отдать ему любовь и всё. Новая цивилизация. Мы не у дел.
    - Отдать ему "половинки"?
    - Да. Что-либо изменить невозможно. Нас уже убивает Одиночество.
    Дверь подъезда запела пружиной, хлопнула. Дешевое народное "золото" еще висело - не вылилось во тьму. Коробок вознес на 14-й этаж, к клети 1003.
    Она жила одна. Устоявшееся чувство восприятия жилища знакомо всем. Встречает тонкий непередаваемый, нет, не запах. Значительно тоньше. След души. У всех разный, как и отпечаток сердца на пальцах. Но следы душ могут смешиваться. Она жила одна.
    - Вот мы и дома. Обними меня, я хочу сказать тебе.
    - Знаю, о чем.
    - Хорошо?
    - Хорошо. Мы же никуда не торопимся. Целая ночь впереди. Целая жизнь. Я достаю тебя из "кастрюль" и кладу к себе в сердце. Оно теплое и охранит. Мы будем вместе. Всегда.
    Котельные давних кооперативных новостроек КГБ СССР экономили. Холод же свирепел. Ненавистная сила любви вырвалась из клети и душила Ночь.

    ГЕНА, СЕМЕН ГЕОРГИЕВИЧ
    Вьетнам 24.08.68 04:02

    Дверь треснула.
    - Хотели с летюхой за взрывчаткой ехать. Оглох, думали. Пятый час.
    Гена быстро обдался "хлоркой". Грязь и пот уже боялись дубеющую кожу, а мыло начинало. Голова и "вообще" - свежие, что странно.
    Лейтенант Нхон привез вместе с судками новые вещмешки и сухой паек, ушел досыпать в машину.
    - Ешь быстро и вещи перебрось. Чемодан кончился.
    - А куда его?
    - В "стакан". Лейтенант потом заберет. Не подписывай, выбрасывать. Плесень
    Гена схватил риса, запил теплым "Боржоми". Странно, но Семен Георгиевич бодр, собран, одет, поел. Читал газету. На часах 04:09.
    - Ты не спал что ли?
    - Отвали. Читаю.
    - Третьи сутки на том же месте.
    - Почерк корявый... Летюхе презент потом отдашь. В момент прощальный. Не раньше, а то въедет еще. От счастья... Иди, собирайся. Всё уберут.
    Гена пошел, оделся, переложил пожитки. Улыбнувшись, любимая Леночка спряталась в литературном зеленом берете вражеского, но уважаемо-неприкасаемого Джина Грина, поставленного в неловкое положение и игнорирующего настойчивые просьбы одноцветного, хотя и не одноцветного русского коллеги переселиться. Американца, к тому же, не устраивали квадратные миллиметры отведенной жилплощади вещмешка. Гена сник, решил не раздражать супермужика и привести комнату в порядок.
    Попытки заглушить так и неулетевший, но вымотанный годами скрипучей и нудной тоски по небу, пропеллер, уже источавший угрозу спалить к едреней Фе Нге не только подпругу, обсиженную поколениями франкоговорящих мух ("из бывших"), видавших живой водопровод; не только советско-вьетнамскую плеяду-мутацию бурых, хотя и не бурых, а даже светло-желтых тараканов; но и непонятную черную, без следов "видавших" мух, "мордоворонтку", целыми днями затыкающую рот наболевшему непереводимыми истерическими воплями и зовущей ввысь, напрягающей усталое, вот-вот воспламенеющее сердце, ... бедой.
    Не выключил.
    В силе избытка порыва хлопнул окнами. Взбдренькнувшее секундное замешательство попросило одну из мутноватых прямоугольных ячеек покинуть светонепроницаемую гармонию восточного ансамбля, с пляской упасть, с песней разлететься по доскам сцены и не быть подхваченной уже покинувшей пределы досягаемости молниеносной (?) ...кулаком. Ладонь отсутствовала за ненадобностью. Ею удивленный и отнюдь не прикасаемый, а методично убиваемый Джин Грин зайти по-хорошему в распухший вещмешок не пожелал.
    Леночка продолжала смущенно улыбаться, глазами утешая: " Не плачь, Джин. Он у меня добрый", - и поправляла уезжающий зеленый берет, который вдруг уже не на чем стало поправлять. Напуганный совершенным разбоем, кулак дал понять, что крыше лучше отделиться.
    Подхватив бездыханное тело вместе с дорогой спутницей и наконец-то замкнутым пожильем, Гена покинул ночлежку, но нарушил грозное правило "остаканивания" всех мобильных предметов и демаскировал прискорбно догорающую полуживую лампаду товарища Хо Ши Мина, изготовленную (не так давно) стеклянными умельцами здорового Братана, невыносящую скачков и гримас напряжения в перегруженных местными крысами, отменных проводах всё того же, Здорового. Вражеские лазутчики, от которых веселые хлопцы из отечественной Полу Военной Организации укрывали любимого "мудлого", крались только по ночам и вняли гениному призыву. Они звали секретными кодами стаи своих "корешков", позабыв про погоду, про крепкий и расписанный сон командования, уже покручивающего (в сладкой зевоте) пальцем у виска на виду у гонца, перечеркнув всяческие надежды на повышение (по клычкам и бабксам) бессонных рыцарей без плаща, но с кинжалом и сезоном дождей.
    А тем временем Гена:
    - Готов!"
    - Пошли.
    - На дорожку-то посидеть.
    - Не дома.
    Дежурный вскочил. Светать и не думало. Лейтенант Нхон, еще не проснувшись, заколготал стартером, потом влупил фарами и перепугал темень, живущую ожиданием наград. Накрапывало. Поехали куда-то не туда.
    - Лейтенант, вода на борту или "с собой"?
    - На болту.
    Странное слово вытащило Гену к действительности, хотя из долгожданного предстоящего торчали одни ноги.
    - На чьем болту?
    Лейтенант Нхон не был посвящен лингвистическим тонкостям такого рода.
    - Васем, товалис.
    Семен Георгиевич впервые за многие годы плакал, сотрясая своим центнером "козла", вместе с недоумевающими седоками. Успокоился.
    - Лейтенант, в чем воду повезут?
    - Емкости с глузом летят. Туда налили.
    - А командир кто?
    - Не вас.
    - ...здец, - Семен Георгиевич не молвил, а охнул в печали. Но Гена слышал. Уши на дорогу почистила жена и опять ругалась. А на кой? Башка с родными заглушками вообще не гудит. А рот? Ого, шарахнув первый раз, кажется, из коляски, рот он уже не забывал открывать в глубине расстрельного и овзрывпакеченного детства. Огранатомеченным и минированным стало отрочество, в придачу. Всем остальным, все остальное, только в придачу и без исключений.
    На реакцию Семена Георгиевича скептически ухмыльнулся. Сам поведет вертолет, в случае чего. Мраки небесные метеоусловные и зарубежный подпаленный состав личностей диспетчерских "пуктов" не беспокоил, как и иностранцев, которые ...-ись. На юг, по компасу.
    На ремешке гениных "командирских" таковой имелся. Маленький и бестолковый, правда, но очень нравился Гене, а лейтенант Нхон аж полюбил... часы. По компасу Гена улетел бы хоть до станции "Молодежная" в Антарктиде. Жаль, с фуражом напряженка, приводняться пришлось бы и плыть. С акулами. А их чуть меньше, чем вражеских рыцарей.
    Из темноты вынырнули здания складов, широкий причал, темная неспокойная река. В свете прожектора и ревущего генератора заканчивалась погрузка вертолета. Еще не награжденные прозевали - укрались не туда.
    Гену уже не засасывало, за спиной расправлялись крылья, а не эти, жалко свисающие метлы лопастей "Четверки", гордо задирающей горб забиваемого под хвост брюха и отвернувшей в презрительной рже "глаза" воздухоприемников. Прочь и в темень от ликования молодого придурка, едущего на 69-м "козле".
    Семен Георгиевич ткнул Гену в плечо, когда до "момента прощального", отлетевшего от отлетающего, оставалась сотня метров. Реакция у "летчика" ого-го.
    - Лейтенант Нхон, вам - подарок!
    Случившееся превзошло самые ужасные ожидания Семена Георгиевича. Товалис бросил всё. Резко и... Резкости необходима точка опоры. Ею оказалась, как внезапно установили пассажиры, а также нарушающий правила звукомаскировки, разбегающийся муравейник, доселе мирно орудовавший под хвостом во главе со "здецовым" горластым командиром. Ею оказалась... Да... Педаль мата.
    Группа "влетчиков" стремительно разрасталась. Лейтенант Нхон продолжал парить в облаках трехэтажной замысловатой слоистости Семена Георгиевича, пока Гена, опасными движениями штурвала на "не отдам", пытался свалить в штопор "витающего", цепкие пальцы которого хватали несбыточную тикающую командирскую гордость, а вместо этого вырывали клочья бумаги, невидимой в сложных условиях улета "по прибору".
    О "приборе" же винтокрылая кобыла "Четверка" лишь слышала. И не от этих хлопцев, а от здоровых и вечно лишающих разветвленную противообледенительную систему спиртовой целомудренности, после чего горланящих родные "четверкины" "питерские" и едущих далеко не вдоль, но и не поперек, а как-то по "эх". Но ржать перестала и подозрительно косилась на "козла", который в состоянии большой претензии к земному притяжению, не взирая на преклонный возраст особи иного пола, разнившиеся (не в пользу "прибора") влетные тактико-технические характеристики, возомнил о возможности невозможности успешного тарана престарелой заоблачной дамы.
    И вдруг. Все облегченно перестали.
    Но причину визгливого утыкновения рогов в землю, с последующим распространением нецензурных слоистых над грозными громовыми, сотрясающими железо раскатами докучевых, как оказалось не по курсу влетчиков, а в адрес братьев-близнецов приютившего под рогами горьковчанина, уныло взирающего на несбыточную выстраданную мечту, вновь обветшало приподнявшую хвост на стекающееся, опасливо зыркающее племя любителей "командирского" пути следования страны в бардаки и бордели.
    Так вот. ПРИЧИНЫ не влета непричинящего ущерба пока не вылету АЖ НЕ ЧАЯЛА: не там кишащая, уж незовущая и нестучащая (не Ключу, а на), невопиющая (не гонорея, а страшно), да и НЕЖДУЩАЯ ни "серебряных", ни "бронзовых звезд"; ни сержантских клычек, ни дулляров; НИ-ЧЕ-ГО ХОРОШЕГО ОТ не храпящего, но и не bull-shit-ass-hole-fuck-you-GIs-etc., военнослужащих не матерящего и некурящего (ни верблюдов, ни графств, ни табачка голландского, ни местную the чуму-маруху), непьющего, а ТИХО СПЯЩЕГО не на мокрющей-кривящей-трещащей "маринерке"вонящей, не с орущей-визжайщей с соседом (только и не только) говорящей с соседом (только) пьющей-курящей Сессилией-Мэри-Жаклин-Конни-Сарой-Курвой-Старой, но молодящей......-ся, а с черной (но желтой), косой (но глазами), гуля(ю)щей в(по) Сайгоне(у) и в её же клоповной халупе, КОМАНДОВАНИЯ нелетящих donkeys (не троньте животных!) "корешков", не светящий рассвет. ТЕМЕНЬ даже не знала. Во!
    КРЫШИ В СПЕШКЕ ИСКАЛИ ПОСАДОЧНЫЕ ОГНИ!
    Семен Георгиевич из медлительного угрюмого увальня превратился, на гениных глазах, в Миг. Лейтенант Нхон, вырванный из кресла неведомой силой, летел к правой передней дверце и в полете изменил траекторию, поскольку Гена врезался и самортизировал о него, уже летящего вперед. Слава тебе, папа Хо, налетались, отлетались, приземлились наконец. От наземной службы Семена Георгиевича досталось "на орехе" обоим. И снова - медлительный угрюмый увалень.
    Гена вспомнил про свой обидчивый, но остановленный взглядом "резкий и безотказный". Теперь это даже стало интересным. Быть вырубленным - наука, а не беда. Сопутствующих рассечений, синяков и просто "больно", а - с навалившейся старостью - переломов, непроникающих ножевых (даже завелось одно огнестрельное) ранений становилось все меньше и меньше. Повторяться "в придачу" не стоит. У Гены всегда и всё ехало, как по маслу. Травмы (но без "пожилых") съехали к постоянным оппонентам. Нет, не к определенной группе товарищей, а потому что интересовался, искал.
    В перчаточном или неконтактном бац-тресть зале разве добьешься до науки побеждать? Контакт нужен. Чаще всего и в конце концов теплая дружеская рука, иногда ног, бошк, лом, нож. Гена так и не научился ругаться со своими товарищами. Точнее, обижаться на них. А еще точнее, на свой мужской. Зачем? Всё же можно выяснить сразу и снова дружить. Из очередных мечтаний грубо вытолкали.
    Местные "наземные" службы на "стук" затаились, а лейтенант Нхон готов уже был разрядиться. Наскоро попрощавшись-поулыбавшись с никакими не товалисями, помчался к порогу еще посапывающего "уха", ждать. Ну и презент! Бутылка вражья, на книжке страшные слова, а в другой, хотя и красной, но секреты хитрющие не исключены. Ничего не отдаст: раздавит и почитает, картинки посмотрит (где на непонятном), но сообщить обязан. "Лодина в тусях!!" Да еще и ударился, затрещин на службе вцепил, а часы не отдали. Если дарят, то бери что хошь: "Лусские, твою мать!" В улыбчивом стане лейтенанта Нхона дарить было не принято "что-то". Только рис. По несколько урожаев в год.
    Второй, уже не "летчик", ожидал с ног до плотно усевшейся. Успокоенно курил с Семеном Георгиевичем, блюдя безопасную дистанцию от прихорашивающейся, благоухающей парфюмом фуража, слегка метущей гривой и хвостом бабуси, которая задорным свистом турбины зазывала вечно норовящий табун меринов: "Греюсь я, мужички. Чичас!" Табун слышал, стопорился по стойлам, спешно линял от срамоты подальше, к девкам самолетным (ну, хоть посмотреть). Те сидели на приколе, метеоусловном.
    - Он тебя сейчас вкладывать будет, вьюноша. К обеду Юлиле донесут. Про презент. Удар ниже пояса получился. Нельзя так с людьми.
    - Ты ж сказал - отдать!
    - Начинайте жить своим умом. Вас заложат - не меня. Сердце греет.
    - Да ну тебя.
    - Ладно, не расстраивайся. Шучу. Юлила второе "радио" зашлет. Дар не принят, значит будет объемами добивать. На штабе козырек отвалится. От интереса населения.
    - Какими объемами?
    - "Б-52" не подарят. Однако, танк могут. С инструкцией.
    - Лучше б выбросили, - танки Гена не любил.
    - Зачем? Сколько добрых дел сделал. Народу подбросил о чем побазарить, Юлиле нос прищемил и летюхе в радость: "стукнуть", выпить, почитать. Чудотворец на штабные головы, но дурн-о-о-ой.
    - Жена тоже, все время, дурындой называет. А мне, может, интересно.
    Семен Георгиевич оставил огромный бычок приунывшей темени.
    - Война, Гена, для того и придумана.
    - Не понял.
    - Влез не в свою войну, потому и непонятно. Ты ж мать, всех, своих защищать первый полезешь. Молчи. А этим гнидам того и надо. Чтобы защитников истребить. И делай тогда с оставшимися что душе угодно. А кто остался? Баба защищать станет? Значит уже не баба. А те, кто по норам - не мужики, нет у них желания защищать матерей своих. Дерьмо, как ты говоришь. Но на нас не полезет никто. Страшно им. А вот такая зараза, чья-то, искусственная, она интересующихся собирает. А интересующийся не только защитник. Он ищет. И находит. "Эта" сама всё объяснит. Но заберет... Въезжаешь?
    Гена уже "ехал" и даже "въехал" в товарища Ху Монга, а не за Семеном Георгиевичем. Лет в триста назад.

    Жили тогда под Минском и гулял еще относительно спокойно. Ну, а не под столицей БССР, жил-не тужил и гулял на полный ход еще ле-водопровод, лишь изредка показывая ле-мажэ (средний палец по-французски) тихим прищуренным ле-монтничкам, а не стаду баранов.
    Папа тогда командовал всеми "нашими" и ругал какие-то "не наши" обкаканные, но почему-то чистые танки и уже воевал с финнами, немцами и еще какими-то "косыми", но почему-то не танками, а янками. А Гена, уже в шлеме, и еще катался, но не "шалахали", а просил и уже ревел и еще орал: " Жадные вы! Не буду танкистом!"
    А строгий начальник "шалахалки", но почему-то: "С утра добрый, мать твою?!" - уже разрешил: "Бухнем маленько легким танковым стрелковым вооружением". Но почему-то тяжелым и уже: "Грусталый штаб!!", но почему-то: "Бегом! Складской боеприпас, на приказ, брать!" И еще у какого-то "злюки-козлика, в кухню".
    А потом пришли разные дяди и ушли с биноклями к брустверам. Кричали о каких-то "уставших бабушках", которых жара принесла. Шли очень долго, а немцы уже наступали. Немцев было много, патроны кончались, но почему-то всегда "грусталый штаб", а еще подносил и уже: "Патрон в патронник! По фашистам! Огонь!" - и еще: "Ну ты погляди. Лютый в кухню набухался". И уже "шалах".
    В тот летний час, жаркий, но предзакатный Гена был почему-то: "Покури" - и еще: "Заустал, Истребитель". А кувалда и веселый штамп хозчасти на майке дяди солдата уплелись, но почему-то: "Бегом добивать пособник приказа!" Который почему-то: " Не ложит бабушка гада!" - недошалаханного очень-очень долгими, но почему-то еще всегда: "Короткими очередями!" - в лохмотья фанеры. Но почему-то уже давно "глуди без башки". Но почему-то еще всегда: "Стоит! Устал, гад!" Но почему-то уже давно "наступает". Но почему-то еще.
    Гена "курил", а Истребитель не верил своим глазам: "На помощь, санитал!" Но санитар добивал, а Д.Л.Строгий погибал и жалобно рычал, и рукой безжизненной торчал из окна второго стеклянного этажа управления Геной.
    "Спасать?... Отставить!" Беспризорные стойкие гадско-фашистские лохмотья нападут на вооруженный одним красноармейским молотом грусталый Штаб.
    "Позвать?... Отставить!" Только по команде "Огонь!" которая еще уплелась и в негорелое время занималась уборкой "бульников" ("Нету! А так нужны.") на плацдарме дымящего фанерного Истребителя, который: "Принесло по жаре, в кухню Лютого, вместе с пособником усталого гада!" - который гигантскими дырами глаз, на всей еще фанере, но и ногах без башки, доходчивым санитарным набатом молота, понятным языком Странных Советов умолял на: "Вы!.....Швыр-ни!" - в тяжелораненую голову Л.С.Доброго весь У.Злюки-козла складской боеприпас ы жалобно-храпящую грудную клетку, но фанеру Д.С.Лютого из устанной фашисткладовой на первом, нестеклянном, не Гены.
    Истребитель все понял, но от Гены кувалдо-коварство утаил. И одиночным, и беглым, и не на "вы", а швырял в: "Ты что?! Всю галерею к едреней фене!! "
    Неожиданный папа стекла не спас. Но оказал первую помощь тяжелому "шалах-начальнику" долгим переливом рева про маму, бабушку и всех усталых, принесенных жарой. Про приказ, растущий на лбу Л.Д.Строгого не понял даже Истребитель. Папа отревел не скоро, но отревев невыполненым: "Пошел на приказ!" - на повторение приказания не пошел, а заинтересовался: "Где твой приказ?!"
    Нарушающий форму одежды санитара грусталый Штаб, но веселой хозчастью, горел на залежке среди отлежки вражеских станов. Д.С. Лютый видел, но Л.С.Добрый: "Был". Папа не видел, но: "Вон он!" - был с дядей Приказом с Кухни, который стал грозить и орать Д.С. Лютыми словами. Но не лохматому пособнику фашиста, а про снесенных бабушками, недобитых истребителей приказа, на который уже не плелся "бегом добивать", а мчал залеженный, запаленный "Огонь!", от которого уже давно не гудели, а болели от "бабушек" "курящие" уши, которые уже давно не чистили, а забил кусками ваты Л.Д. Строгий, который уже давно не видел, а на сквозь Кухню, который уже давно не орал, а косил под Л.С.Доброго, который уже давно знал, а уважал папу, который вчера уже закатывал, а... Ага.
    Появлению же Приказов с Новой Кухни Грусталой Бабушки (НКГБ), значащихся в списках лишнего состава красноармейских и групп, и соединений, и войск, и частей, а пока "не наших - наших", а пока с "шалахалками" маленького изверга рода человеческого, бандита, Урагана, Грома, Истребителя, Зайчика, тихого, домашнего, а потом большого Кролика, Волка и Д. (так лишь, вплоть до любимого десантника Дурынды).
    Пока же появление лишнего состава истребляюще-изнурительно перегружало хрупкую бабушку с невесомой подачи здоровенного папы и не тяжеленьких дядей, а личного состава пока красных и Так.Д., но не значащихся в списках пока Гены, но потом Д.Тюк всех остальных плохих-хороших мужиков. (Не обижаются на Д.)
    Приказы с Кухни родились в тот летний час, уже закатный, но просили еще. Истребитель напряженно искал в жужжащем, трещащем, звенящем Гене варианты не влета, но вылета и улета ведущей бабушки, влекущей на лобовую атаку орущего воздухозаборника ложку. Не люто-лохматый наступал, а тепло-противный давил, но не грозил ни сладкими и пока: маслом, сахаром,молоком и соли чуть, но пока. А угрожал и пока ни воды, а потом одна, но пока ни вши, а потом много и пока ни "безнегрозил", а потом одна, но пока ни, а потом один, но пока РРРРРИС, а потом "косой", но пока не знал, а уже: "Не хочу х... с новой кухни глебанной б....!" Бабушка села, но прилетела мама: "От кого ты это услышал?!" Гена был честен: "От папы". Закат прилетел вместе с папой. Сквозь ор и слезы, Гена запечатлел в памяти Л.С.Доброго - Ху Монга, облокотившегося на косяк кухонной двери, сочувственно подмигивающего и спасающего: "Хватит, Юра. Хва-тит". Папа успокоился. Мама сказала папе: "Идиот, тебя посадят". Л.С.Добрый сказал кому-то: "Мелкий и тот врубается". Мама сказала Л.С Доброму: "Помолчи, корейский влетчик". Папа сказал всем: " Ребенок не правильно сформулировал. Он не хочет выполнять приказ нашей грусталой бабушки и идти на новую кухню. Ты все понял, отрок?!" Гена ответил: "Да". Папа спросил: "Что ты понял?" Гена ответил: " Я не хочу приказ с новой кухни грусталой бабушки. Но больше так говорить никогда не буду".
    Хотя "косым" накормили, всё таки.

    - Ладно. Вроде, запрягли бабку. По дороге доскажу. Если тронемся. Юморные извозчики у нас с тобой. Пошли.
    Семен Георгиевич направился к закрытой бортовой двери вертолета. Из иллюминатора выглядывал угол ящика.
    - Обвал. Сзади придется лезть.
    Последние, самый упрямые вьюки маскировочной сетки уже забиты. Экипаж заканчивал обтягивать "свалку" крепежной сеткой под наблюдением ватаги творцов. Семен Георгиевич сдвинул любопытных, обреченно вздохнул: "Перегрузили" и полез на вал. Гена следовал по пятам за "опытом".
    Режущий свет прожектора и бортовых плафонов освещал печальную картину поверхности груза, испещренную пропастями, торчащими углами вершин с лавинами, готовыми к сходу. Свистело в утробе навзрыд.
    - Вон там! На "маске" пристроимся! Повыше! Груз поедет -- не задавит!
    - А чего не в кабину?!
    - Бестолку! Забита!
    - Вообще-то, тут мягко!
    - Кому что!
    Заскрипели створки рампы. Сомкнувшись, отрезали яркий свет. Свист перешел в надсадный вой замкнутого пространства.
    - Алё, assы! Где вода?!
    - Впеледи, сплава! В канистлах!
    - Ни пуха!
    - К челту!
    Остатки асов забрались в пилотскую.
    - Если в реку плюхнемся, сразу не утонет! Всё бросил и к гаврикам, в кабину! Там вылезем! Только быстро, понял?!
    - Ага! - становилось интересно.
    - Чего сияешь?!
    - Так! Вспомнил!
    - Молись лучше!
    - Сэм, я Ху Монга вспомнил! Он начальником стрельбища был в начале 50-х!
    - В Белорусском округе?!
    - Ага!
    - Его после Кореи разжаловали! Отсиживался на "фанере"!
    Вой рванул ввысь, ударил по перепонкам. "Четверка" заныла, задрожала, нехотя накренилась.
    Плавно качнувшись, зависла в раздумье и пошла, туго набирая высоту.
    - Начало удачное! Не расстраивайся, всё впереди!
    Высвечивая бортовым прожектором путь, следуя изгибами реки, "кобыла" натужено понесла к морю.
    - Летим, Сэм!
    - Отгадал!
    - Сколько ехать?!
    - Часа три до Донг Хоя!
    - Я там не надолго задержусь! К тебе потом!
    - Вьюноша, угомонись! Батя из отпуска вернется и домой поедешь!
    - Посмотрим!
    - Не "посмотрим", а точно!
    - Ошибаешься! Я до конца его отпуска у тебя буду! Вместе с танком!
    - Дурила, не лезь!
    - Тебе можно, а мне нельзя?!
    - Каждому свое!
    - Во-во!
    - Ху Монг не узнал тебя?!
    - Не-ет! Я ж мелкий был!
    - Возвращаться будешь, напомни! Он батьку твоего должен хорошо знать!
    - Напомню! Но это не скоро еще!
    - Ну-ну!
    Где-то в глубине "свалки" громыхнуло.
    - Подвижки льдов начались!
    Бесконечный дождь за бортом вдруг решил передохнуть, поджидая рассвет, уже разделивший небесно- и земноводную тьму тонкой светлой полоской горизонта. Река, уставшая извиваться, пожелала простора и, отодвинув сопки, медлительной мутной массой перемешивалась с солью и чистотой моря, а "МИ-4" вместе с бортовыми огнями погасил прожектор, отвернул от светлеющего востока и, порыскав, улегся на требуемый курс. Затем снизился, прижался к мрачным валам сонного простора, следуя вдоль, но с незначительным удалением от береговой линии.
    Изменение направления движения и вызванный этим крен борта породил сопряженные с земным тяготением погромыхивания, слышимые даже во "рже" громогласной винтокрылой дамы.
    - Чего они так грузят-то, Сэм?!
    - Спешат очень! И думают о другом! Победу надо не прозевать и "мудлого" вспоминают всё время! Не до этих мелочей!
    - А командир куда смотрит?!
    - Туда же! Но ему еще покомандовать требуется! Совсем голову потеряешь!
    - Как же эта братва воюет?!
    - Воюют они здорово! Бойцы прирожденные! Фанатизм и злоба! То, что нужно! И всё от сердца! На показ у них улыбочка! Только вот тип твой: любопытные и дурные!
    - Опя-я-ять начинается!
    - Ихнего придурка главного подучили, помогли и началась борьба за светлое будущее, кроваво-красное! Ему-то что?! Гуляет и орет! А эти дурачки мрут пачками, почем зря! Не убудет, еще нарожают, продуктивные! И риса полно! Прям, рай! А мы, заодно с янки, технику и вооружение испытываем, доводим до совершенства! Новые идеи по умерщвлению как можно большего количества персоналий вынашиваем! Создаем, пробуем! Не получается?! Еще "поносим" и уже готово! Прогресс движется семимильными шагами! Война - вещь очень прогрессивная! А люди что?! Так, кролики подопытные!... Антисоветчину развожу, скажешь?! Нет, Хена! Античеловечину разводят на Земле! Библию никогда не читал?!
    - Не приходилось!
    - Там черным по белому - истреби неверного! Еще и Иисуса приплели! Сами же попики, небось, и грохнули! Он Землю слышал, а не бога, одному богу известного! Земля наш Бог! И думает, и слышит, и видит! Но Добро с ней! Не позволяет Себе наказать Зло по-злиному! А у Зла святого нет! Руки развязаны! Как хочу, так и ворочу!... Крест знаешь откуда появился?!
    - Нет!
    - Крест - это решетка кристаллическая! Камня! Он и есть защита Бога нашего! Иисус знал и людям понимание давал, за это на кресте и распяли! На его же правде! А в книжке переврать - пара пустяков! Лет-то сколько прошло! Это сейчас: телеграф, телефон, телевизор, радио! А тогда и батарей-то не было, престучаться! Ребятки головастые с ног на голову всё и переставили! Вот и живем теперь черте в чем! И Русь им поперек горла, до сих пор! Тоже - неверная! Сплошные крестовые походы, а толку нет! Теперь коммунарами изводят! Сам посуди, Гитлер - сволочь! Чего же церковь свою не трогал?! А у нас что творится?! Вовик с Иосиком всех попов под расстрел! Теперь любого возьми - гэбист! Захотел в монастырь или духовную семинарию податься?! Неси справку-разрешение из ГБ! А ты туда только сунься! Не захочешь - подпишешься на сексота. Какая, к черту, чистота Веры?! И во что?!!... Ты не трепись только об этом! В психушке сгноят или в мир иной, сходу! Рассказал я тебе не для того, чтобы глаза открыть, а чтобы угомонился ты! Человек и война - вещи несовместимые! Взаимоуничтожаемые! У нас теперь уничтожает "она", а не человек - "её"! И хрен когда-что переменится! Поздно уже! Может, чего новое придумают, потише, но отличаться мало чем от "нее" будет! Засосало уже, Хена! Люди тоже разные! Одному кровь поперек горла! Другому - забиженному или изуродованному - в радость!
    Как наркотик!
    - Сэм, может быть, не так всё?! Не ошибаешься?!
    - Нет, Хена! "Эта" врать не будет. Фортуна, зараза. Не дай тебе Бог, увидеть!
    - Мне этой ночью сон странный приснился! Баба молодая, прозрачная и, вроде, зовет!
    - Сука.
    - Не слышу!
    - Посмотрю, что у гавриков творится! Не ходи, ноги переломаешь! Сам схожу!
    Семен Георгиевич оставил Гене постепенно перевариваемую головную кашу, с трудом преодолел грузовую "полосу препятствий" и поднялся к пилотам.
    Рассвело. Близкие гребни темной синевы стремительно налетая, исчезали под брюхом. Настроение неба не изменилось: такое же скучное и хмурое.
    Горящих красных ламп аварийной сигнализации Семен Георгиевич не обнаружил. "И то хлеб". Хлопнул по плечу командира, забрал гарнитуру у второго пилота - пообщаться. Расцвели улыбки.
    - "Погода" по Донг Хою есть, командир?
    - "Земля" молсит, товалис. Ладист вызывает, всё влемя.
    "Фантомы" он вызывает".
    - "На боковой" гаврики?
    - Не понимаю.
    - Спит "земля"?
    - Нельзя спать, мы летим.
    - Понял.
    Радист, в подпалубной каморке, шуровал на ключе. "Запеленгуют, точно. Погода не в жилу. Может, поленятся с вылетом". Но Семен Георгиевич решил подстраховаться. Сдвинул наушник с увлеченной головы и крикнул в ухо: " Командир зовет!" Парень не ленивый, подтверждения по бортовой связи не запросил, сам пошел. Но сначала постоял в нерешительности - "чужой и большой" покидать каморку не собирался, изучал вид за иллюминатором. А командир зовет. Пошел.
    Семен Георгиевич быстро переключил коммутатор передающей антенны на бортовое заземление. Через секунду сзади засияла улыбка.
    - Осибка, товалис!
    - Бывает! Извини!
    Уселся и за своё. Лампа перегрузки передатчика пока не горела. "Стучи, стучи". Семен Георгиевич вернулся в грузовой отсек, к продолжающему переваривать Гене.
    - Подрыхнул бы!
    - Потом! Навалил на башку! Не до сна! Чего там у них?!
    - Рассвело уже! Ползем по самой воде! Берег еле видно!
    - А чего низко так?!
    - От радаров спрятаться не помешает! Жрать не хочешь?!
    - Нет пока!
    - Ладно! Подремлю часок!

    * * * * * * *

    Ночью сменился ветер. Дождь поплескивал в открытый иллюминатор, в ноги простыни, укрывающей 2-го лейтенанта Ричарда Вэлнэра, не выносящего запах авиационного керосина. Этот запах периодически заполнял кондиционированную систему вентиляции авианосца "Индэпэндэнс", дрейфующего в компании кораблей охранения на 16-ом градусе северной широты в 150-ти милях от побережья Вьетнама.
    2-й лейтенант Дэвид Стэррэт - ведомый и сосед по каюте - бороться с "аллергиком" устал. Уже второй месяц, как обложился вентиляторами и, скрепя сердце, терпел жару и причуды босса своей летной пары, с разверстым ртом витающего, в данный момент, в сладостных дремах.
    Едва рассвело. Дэвид покинул койку, осторожно приоткрыл скрипучую дверь каюты и выскользнул в коридор будить народ. Тяжелый, надраенный крюк посадочного тормоза приготовлен заранее и ждал в каюте пары Бэрри, вместе с колпаком, бабочкой и бутылкой забортной воды.
    Ровно в 07:00 ввалились в каюту, усадили еще не проснувшегося Ричарда. Атрибуты, подарочный крюк и душ из бутылки.
    - Happy Birthday To You!
    В рот имениннику натекло. Захлопнул. Непонимающе продирая глаза, отплевывался. Наконец "доехало". Улыбнулся, заорал нелестное в адрес поздравляющих, шарахнул крюком по палубе, еще раз и еще. Ор и грохот породили отрывистый командный "плохо" капитана Макконэла, который, совместно с бритвой и мыльной пеной, разогнал веселящихся, поздравил. А потом, набычившись, высказал свое мнение по поводу открытого иллюминатора, хлопнув напоследок дверью в мокрую гримасу Ричарда и сияющую от удовольствия - Дэва.
    - Кэп прикажет заварить "дыру". Увидишь.
    - В противогазе буду спать.
    - Давно пора.
    - Когда заварит, тогда и буду. О тебе пекусь - спросони увидишь и обделаешься.
    - Надо попробовать.
    - Подождешь. Чего расселся?! На патрулировании сегодня!
    - Старше на год, уже орет.
    - Заткнись.
    Утренний обмен любезностями завершен. Пора умываться и завтракать.
    Лейтенанты Вэлнэр и Стэррэт вылетали сегодня на боевое патрулирование северной морской зоны, которое не проводилось бы по причине "никаких" метеоусловий. И сидели бы и сидели в готовности, прожигая свои часы за шах- или матами в адрес приевшихся журналов, обрыдших газет и друг друга. Но, к несчастью и по убедительным слухам, ожидались перестановки у командования, которое тешило себя надеждами и соответственно активизировалось в течение последней недели.
    Вчера на посадке чудом не "drop off the hook" (сыграл в ящик) Старк, а сегодня очередь пары новорожденного. Впрочем, если быть откровенным, Ричард летать л ю б и л. Лишь не на много меньше, чем далекую и единственную, но незабвенно-страстную и даже огнедышащую, хотя, в то же время, ласковую и нежную, дивную прелесть истомы Кэт... Джудит... Паулы, Лилиан, Тины, etc. А также недалекую - каких-то местных девок на последнем заходе в Сингапур, но имена забыл. Дэв тоже не помнил. Что-то около Чу или Ню - в этом роде (обкурились-упились, попробуй упомни). Да. Любил он. Но летать не в этом "му-ass-соне", не атмосферных осадков, а стен с "невидимостью" и "непотолком", куда настойчиво выпихивало командование, увлеченно копая под себя яму в случае "без чуда", хотя, казалось бы, с их вершины виднее.
    В просторной, напоминающей классную комнату, каюте полетного задания воняло керосином. Ричард морщился, Дэв хмыкал, кэп не ругался - смотрел с грустью, повторил многократно
    повторенное, поводил указкой по карте зоны. Новых аэродромов и зенитно-ракетных комплексов не развернули, если верить разведке. Всё по-старому. Потом "порадовал" синоптик и: "С Богом," - кэп пнул обоим под зад, на счастье.
    В коридоре Ричард остановил Дэвида.
    - Когда пойдем на посадку, перед входом в облачность жмешься вплотную ко мне в крыло- сверху. Вывожу под облака и ты первый садишься. Всё понятно?
    - Как скажешь.
    - Не "как скажешь", а: "Yes, sir".
    - Yes, sir.
    - И повтори.
    - Вплотную к тебе. Сверху. Сажусь первый. ОК?
    - Пошли.
    Но настроение, конечно, аховое. А еще и не сразу, но убили до мерзостного. На летной палубе висит вода и духота плюс вонь. Плюс техник тужится улыбнуться, а сам кислее лимона. Плюс споткнулся на трапе в кабину "Корсара". Минус техник быстро помог с лямками, но плюс с "фонарем" замешкался; наконец опустил, а уже налило. Умножить на серый угрюмый мрак вокруг. Только и летать! Идиоты!
    Охнув, турбина затянула басом, перешла в сопрано и вывалила вибрирующий гром с визгливым тенором, бесполезно пытающимся перевыть. Глаза бежали по отточенной годами,кривой контроля приборов. Показания не воспринимаются - лишь наклон стрелок и команда мозга "уютно-не уютно". Уютно.
    - "Тауэр" - "05-ому". 1-2-3-4-5 тест.
    - "05" - "Тауэр". Связь ОК.
    Техник с флажками уныло горбится перед носом. Ручка управления. Педали. Рули, закрылки, интерцепторы, щитки. Техник управлением доволен, но до чего же кислый. Сектор газа вперед, плавно. Обороты турбины полезли вверх. Стрелки - "уютно". Еще сектор. Вибрация нарастает с содроганиями. Сила спрессованного воздуха, пожираемого плазмой, обузданная и направляемая металлом, бьется, давит, выталкивая бешено вращающееся тело турбины, заваливает "Корсар" вперед, обессиливая тормоза.
    - "Тауэр" - "05-ому". Прошу взлет.
    - "05-ому" взлет.
    Поток пламени сатанеет от невозможности выбросить эту чертову кривую темную трубу.
    Сектор еще вперед. "Уютно". Флажки "кислого" выгоняют. Тормоз прочь.
    Подстегнутый катапультой и дополнительной порцией безумства; внезапно получивший возможность сдвинуть - огонь сотрясается благодарным ревущим грохотом, в порыве безудержной сверхсильной мощи гонит металл от себя, мгновенно ускоряет и, тем самым давая опору крыльям, заставляет лететь. Сам же, обманутый гением, беснуется, приветствуя мнимую свободу, и ошалело несется. Куда - не важно. Лишь бы нестись.
    Небо, палуба, сетка ограждения и море за ней смазались в сплошные широкие полосы. Ричард не видит. Дело не в том, что перегрузка вжимает в спинку кресла, давит на глаза, грудь, тащит назад. Это "край". "Край", который наделил остротой чувства, вынудил сознание всем телом ощутить сердце источника движения, его биение и чистоту ритма, не оставив ни клетки разума иному. Страх? - Нет. Жизнь у "края".
    Промелькнул срез палубы. "Корсар", с задранным носом, грузно и опасно просел к морю, упрочняясь на невесомой опоре.
    Не "задело" - ритм четок.
    Скорость росла, увлекая к перевернутому серо-стальному океану облаков и наконец отодвинула "край", высвободив разум.
    Налетела беспросветная монотонность тьмы, вместе со странным ощущением "полной остановки". Но он уже с трудом вздохнул - давить не переставало. Бесконечность облачного месива внезапно оборвалась ослепительным простором густой синевы. Отвык и "забрало" солнцезащиты заранее не надвинул. Посидите-ка в сырой воняющей бочке - обо всем на свете позабудете. Но память - штука хитрая - бочку уже выкинула, вместе с сырым кошмаром. Настроение согласовано с альтиметром - совместно и лихо накручивают сотни футов высоты.
    Ричард двинул сектор назад, немного успокоив "развеселившегося" в трубе. На семи тысячах перешел в горизонталь, наматывая круги ожидания. Дэвида пока не вынесло.
    - "Тауэр" - "05-ому". Борт в режиме. Лег на круг. Высота семь тысяч.
    - "05-й" - "Тауэр". Принято. Радиус 100 миль без угрозы.
    Ричард поглядывал вниз, вокруг. Радовала скорость, высота, простор небесный, даже про день рождения вспомнил и Дэва, как раз, из облаков вышвырнуло. Матовый светло-серый фюзеляж "33-го" на солнце не блестел, но в кабине горело - пер свечой, покачивая крыльями.
    Пристроился чуть сзади, сбоку. Ну что, клоун, поехали? Да-да, конечно, жесты признательности небесам. Потом, ведь, садиться. О, Господи!

    * * * * * * *

    Семен Георгиевич проснулся в состоянии непонятной тревоги. Уже два с половиной часа полета. Гена отсутствовал, находясь в мире сонных грез. Сопение заглушала кобыла. Груз, с виду, раскрепился.
    Семен Георгиевич встал, потянулся, потер затекший бок и зачем-то ударил кулаком в клепаный борт. Разыскал "впеледи, сплава" канистры с водой. Принюхался, плеснул. Хлоркой воняло умеренно. Отхлебнул. Терпимо. Умылся и пошел в пилотскую, предварительно заглянув к радисту. Того сморило - уронил голову на узкий рабочий столик. Учился у Братана примерно - антенна переключена.
    У пилотов - без "красного", но улыбки напряженные и "второй" сразу протянул атрибуты общения. Небо, за бортом, в прогалинах, подсветило море. Берега уже не видно.
    - Товалис, изменили курс на Куа Тунг. Донг Хой на облатном пути. Имеем указание с "земли". По метеоусловиям, много влемени в Донг Хое потеляем, к вечелу только улучсение ожидается.
    - Фуража хватит до Куа Тунга?
    - Не понял, товалис.
    - С топливом как?
    - С запасом. Летим плямым кулсом.
    - Где карта?
    - Плосу.
    Удаление от берега под 50 км. На морских авиаторов претендуют гаврики.
    - Доедем?
    - Это пликаз "земли", товалис.
    Вопросов нет. Будить Гену и жрать.

    А пораженная происходящим "Четверка", в расстроенных чувствах, смахивала винтом слезы конденсата и дождя, расставаясь с любимым сеном аэродромов. Несла дальше, над удаляющимся с глубиной полем водорослей и над препротивной водой, досаждающей солью как косметике, так и дюрали. Долакав правый подвесной топливный бак, собралась возмущенно храпануть (по дороге в поля с пакостной), но неожиданно-озаренные хлопцы переключились на левый бак и долго выясняли куда делась "тпрууу"-упреждающая красная (но не красная) лампочка и уже домашнего командирского фонаря (хотя и не светила -- бортпитание Вольтами повыше раз в двадцать). Не выяснив, в тайне друг от друга выражали признательность спасителю-провидцу папе Хо и бригаде каких-то бородато-лысых, о которых кобыла не слышала даже от " противообледенящих здоровых", но скептически и громоподобно ржать не переставала, хотя хлопцам и невдомек. А то "пришили" бы не раздумывая. Но время-то на "невдомек" еще есть. Заодно и пришить... На месте... Над вражиной кобыл-косметики... Над водорослями. А пришить. И вдруг... надумали.
    "Упертный" командир настойчиво вызывал по бортовой связи "павшего" радиста. Дозвался, приказал. Радист затрещал в эфир позывные станции на мысе Mai Lay, а затрещало и трещало в приемниках радиостанции "Невдомек" на борту крейсера "Бидл", радиовахта которого затрещала, в свою очередь, коллег с крейсера "Джуэт". Третьего, необходимого для так необходимого "треугольника ошибок" пеленгации," активизирующее" командование в северную морскую зону не задвинуло.
    Тягомотная, просоленная крейсерская житуха забурлила. Пеленги на нудно-позывающий источник радиоволн изменялись резво. Маленькие В-командиры докладывают большим командирам: "Цель движущаяся!" "Большие" ждут всех "маленьких" и не пора.
    Отметки цели на экранах крейсерских радаров нет. Маленькие А-командиры докладывают "большим": "Цель удаленная! До "нету"! " А маленькие "В" соображают: "Очень-очень далеко, а резво - значит, очень скоростная", - и быстрее "большим": " Цель воздушная удаленная!" Но "большие" ждут всех-всех "маленьких" и еще не пора.
    "Позишены", с грехом, плюс-минус пополам и много, но при воде. И тут уж все "маленькие": -
    - Цель воздушная удаленная! Но... не оч-чень....".
    "Большие", крякнув: "Кхм!"
    Вот-вот пора. И вдруг все-все-все ("маленькие" тихонько, а "большие" очень страшно):
    - Цель воздушная удаленная, низколетящая!! Квадрат, курс, скорость, FUCK, YOU??!!!!
    И уже пора.
    Но "маленькие" напуганы:
    - Всё-всё-всё приближенненько...
    "Большие":
    - ЧТО-О-О??!!!
    И уже не ждут, а "активизированному" командованию быстрее докладывают:
    - Цель воздушная, удаленная, низколетящая! Квадрат, курс, скорость... но... не точ-ч-ччненько... ой...
    - ЧТ-О-О-О-О??? !!!!!!!!!!! - Это уже "активизированное" командование возмущается.
    Но "большие" - не простаки, не с ферм техасских, а: " YES, SIR!!! Но вне достижения располагаемых огневых средствочек-чек-чек..."
    "Активизированное" скорей-скорей "активизирующему":
    - Цель воздушная, удаленная, низколетящая! Квадрат, курс, скорость! Но... -шечки... ай..."
    И тут уж "активизирующее":
    - ЧЧЧЧЧЧЧ -- ТТТТТТ -- ООООООО?? ? ????!!! !!!!!!!"
    Зычно (ну, очень громкое желание возможности), на все Китайские моря... Хотелось бы очень-очень громко, но по brains можно получить. Поэтому сугубо среди своих многочисленных командиршичек.
    Да. Руководства у" тех" и тогда, как у "этих" и нас. Нет, ошибка. Больше. Всегда.

    А в эфире, тем временем, "эти" всё еще позывали. Но уже и "те", конечно.
    - "05-й" - "Тауэр". Цель воздушная, маловысотная. Квадрат 24, курс 150, скорость 100 узлов. Уничтожить. Следуй по курсу 275 градусов, находишься на дистанции 120 миль. Радиус 100 миль без угрозы. Прием.
    - "Тауэр" - "05-ый". Маловысотная. 24-150-100. Мне 275-120. Выполняю.
    И понесло две "трубы с огоньком" и при возможности, и при желании на кобылу с винтом и без возможности, и без желания, но несла... Хлопцев... "С огоньком"... "В трубу".

    * * * * * * *

    Семен Георгиевич растолкал Гену, отправил "по канистры" умываться. Достал сухпайковые банки с гречневой кашей в нитках тушенки. Вскрыл ножом. Бездумно жевал. Гена вскоре присоединился.
    - Чего глаза бегают, вьюноша?! Идеи рожаешь?!
    - Сэм, я подум...!
    - Прожуй сначала! Первый привал в Куа Тунге! Тебя на обратной дороге забросят! С погодой не лады!
    - Во! Терпеть не могу провожать! А провожаться люблю!
    - Тоже самое! Все, наверное, так!
    - Сэм, слушай! А если революцию закатить дома?! Не сразу, конечно! Подготовиться!
    - Чего-то больно быстро ты из "красных" перекрасился!
    - Творится-то что! Куда ждать?! Действовать надо!
    - А зачем?!
    - Поменять всё, к едреней!
    - На что?!
    - Ну, на... На что-нибудь!
    - Не на что менять! Всё, Хена! Приехали! Как ты людей изменишь?! Сотни лет нужны! И всем вместе, от сердца! У нас вместе только на партсобрания, от сердца... таблетки в карман и идут!
    - А если "химию" какую-нибудь людям?! Безвредную! От зла!
    - Рехнулся?!
    - Не! Может, придумают потом?!
    - Как ты её всовывать собрался?!
    - Чтоб не знали! И всем!
    - Ага! "Боров" насчет вакцинации всесоюзной распорядится! По квартирному вопросу! За одно и от обжорства!
    - А если со жратвой?! Что у нас едят все?!......Во! Х Л Е Б!!
    - У тебя теперь "рис - наше богатство"! Не напоминай лучше! Ешь, балабол!
    - Сэм! Нет, правда...!
    - Стоп!!
    Новое. Из вне. Мешается с привычным "голосом" "Четверки". Слабая, но отчетливая нота заставляет вздрогнуть не капитана Ермакова. Дрогнул товарищ Сим, нареченный местной спецбратвой Бешеным Тигром. Зверь мудрый сильный хладнокровный, но "она" никого и никогда не боится. Копошащиеся на своей позабытой непрактичной чистюле и идиотке Мамаше, вместе с интеллигентиком Папашей, витающим в розовых мечтах, сами просятся. Чего ж отказывать, коли не терпится?
    Но у "нее" самообслуживание. Давайте-ка сами взрывайте, жгите, стреляйте, травите, режьте, душите, бейте, проклинайте и снова травите. В ненависти и ненавистными будьте, страшите и страшитесь, изводите и изводитесь, думайте, заботьтесь о себе и других. "Она" лишь пожинает плоды. Но иногда среди этих - земных - нарождаются уроды. Вот с ними, с бешеными ублюдками - сложнее.
    "Она" не любила его на Земле. Ждала в небе.

    * * * * * * *

    Внизу немного распогодилось. Монолит облачности, убеленный солнцем, запестрел. В светлой дымке прорех - ленивая морская зевота, неторопливо переваливалась с боку на бок, катила куда-то - куда глаза уныния глядят.
    "Корсары", бортовые номера 05 и 33, подходили к квадрату Гольф-24. Начали снижение до верхней кромки облачности.
    Белизна приблизилась, потеряла очертания за боковыми стеклами "фонаря", вытянулась сплошной гладью с обрывками темного. Она подставляла вершины, на мгновение скрывая неподвижность расстилающейся впереди терра-инкогнито. Она взметнула белоснежную поверхность овальных неземных форм к ослепительной сини, мысли даруя не радостные (в понимании ползающих "мудлецов").
    - "05-ому". Держи 290 градусов. Дистанция до цели 40-50 миль. Отметки цели не наблюдаю. Подходишь к квадрату 24. Радиус 55 миль без угрозы.
    Миль много и "Тауэр" авианосца передал наведение "пары" крейсеру "Бидл", который уже не слышал "05-го" и работал на передачу БЛИНДом (передача без подтверждения приема).
    Бортовой передатчик "Корсара" лейтенанта Вэлнэра не "доставал" - мощности не "Бидловские" и дальность, соответственно.
    - "05-му". Продолжай 290. Теряю тебя. До цели 30-40. Отметки цели не наблюдаю. Радиус 45 миль - чисто. Вошел в зону ПВО Чарли.
    Ричард "пробежал" по приборам. Индикатор "Облучение радиолокационных станций противника" пока "уютно".
    - "33-му" - "05-ый". Идем под облака.
    - Я - "33-ий". Роджер. Под облака.
    В резких взмахах луча на экране бортового радара "Корсара" - непробиваемая засветка промокшей облачности. Индикатор " Противник" - "уютно" не горит.
    - Отметок "05-го", "033-его" не наблюдаю. 290. До цели 25-35 миль. Радиус 40 миль без угрозы. Удачи.
    "033-й" - вплотную. Осторожно вниз. Небесный пух приблизился, мягко ткнул, обнял. Мельтешащие тени с хлынувшим снегом. Отобрав синеву, снегопад зачастил перепадами света. Стих в прореженной мутнеющей серости. Миг налетевшей прогалины. Ричард уловил краем глаза близкую нижнюю кромку, дал чуть смелее "от себя" - высота позволяет. Облака выпустили, загнав в узкую щель между темными пластинами воздушного и земного морей, норовящих раздавить в отместку за солнечный разгул наверху.
    И опять забыл про "забрало". Сдвинул - всё равно кисло. Дэвид "встал" по просторнее. Где эта чертова цель?! Отвернул. Курс 280 - ничего. Вправо до 305.
    В зеленое поле развертки - с края экрана - прыгнула яркая точка. Еще подвернул, "сажая" точку на курсовую линию. "Уселась" с одновременным хлестким красным светом индикатора "Облучения РЛС противника". "Подлет гуков к квадрату 24 - около семи минут. ЗРК далеко," - пронеслось, пока включал секундомер. - " А с крейсера предупредят," - если всё обойдется без Его Величества "Невдомек".

    * * * * * * *

    Сэм рявкнул: "Сесть!" - и через завал, к пилотам. Гена не понял, удивился.
    Содрогаясь во взвинченном изнеможении, "Четверка" заваливается на хвост.
    "Углядели, гаврики!"
    Вертолет тянет вверх запредельной мощью - к спасительно-низкой облачности.
    Из пилотской - квадараты глаз бортмеханика. Красный отпечаток мешковины на щеке. Мелет что-то на своем, спросони. За ним - выжав последнее из престарелой, командир и "второй" неотрывно смотрят куда-то влево, чуть вниз.
    "Не видно ни черта!"
    Опрокинутое налетающее одеяло из свинцовых туч топорщится близкими клочьями грязной ваты.
    "Где?!"
    Почти невидимый в темных складках, далекий искривленный шлейф гари. Тянется вниз. Прилепил серые пятна "этих". Растут на глазах. Под правым сверкнуло. Ватная каша уже закупоривает обзор. Кромсая лопастями влагу, кобыла сноровисто прет ввысь.
    Семен Георгиевич отвернулся. Шаг. Сзади первый всплеск галдежа.
    Миниатюрная электроника самонаведения ракеты "Сайдвиндер", выпущенной с подкрыльевого пилона истребителя, пока рыщет под висящей полуразродившейся лавиной воды.
    Растеряется?...Найдет?... "Способен изменить хоть что-то?..."
    Секунда неторопливо крадется. Семен Георгиевич видит Гену. Попытка перекричать вой. Нижняя челюсть движется медленно вниз. Звук. Движется вверх. Семен Георгиевич оживает улыбкой. Губы тянутся и тянут. Долго. Нестерпимо. Глаза уже на подмаргивающем плафоне, но взгляд запоздал. Незачем жить этим Временем. Сердце свободно ждет... Всё... Сейчас...

    * * * * * * *

    Неуютный индикатор "Противника" раздражал, совместно с тоскливым стремлением тучно-водной щели - прихлопнуть. Без желания спокойно подождать, яркая точка на экране радара туда же - настырно поползла. Наконец подмигнул "Захват цели". Оголенная "огневая" девка-кнопка, продолжая краснеть, уже не пряталась под предохранительной скобой. Ричард задавил её приятную упругость и сбоку, из-под крыла, юркнул огонёк.
    Ричард отвернул, лег на пологий вираж отхода. Дэвид не отставал. "Бидловские", слава Богу, молчат - "заступников" не ожидается. Взгляд оторвался от радара и приборов.
    Жаль, света маловато. Темно-серая громада приплюснутого театра. Сцена горизонта с печальной подсветкой. Завороженная публика, в ожидании красочной феерии. Любуйся, Дэв.
    Не жалко.
    А пролог, виды! Gee!! Вздыбленная серая крошка Прима собралась отхлестать веером лопастей грозно-величественный свод, но проглочена, как оказалось, живым студенистым мраком, вновь сомкнувшимся, обернувшимся и невозмутимым. Встревоженная судьбой актрисы, оставляя за собой пушистую нить, скромная дирижерская палочка вмиг устремляется на помощь, расчеркивая суетные головы брюнетов в партере, продолжающую печалиться тусклую сцену и... Поторопись же!
    Зрители ждут.
    Над крышей "театра", тем временем, происходило странное "черт знает что".

    Климатические условия месяцев августа-сентября в местах упомянутых, просто, катаклизматические и таковы: небесный "схвод" топит Ханой в августе. Не на "хорошо", но уже поимев совесть - в сентябре.
    В Куа Тунге, который на 400 км южнее, в августе поливает, но в сентябре уже тонут. Ветер (и там, и там) ждет до лучших "тайфунных" времен.
    Желания в массовом порядке пулять друг в друга нет даже у командования. Сыро очень, поэтому умиротворенный дружеский погромых. "То" командование мокнет. Это у "то"-щего перспективы взыграли. Не "то", а "это", но без перспектив, вдарилось по инспекторские проверки. Равнение на Здорового, где и научились. "Эти" тыловые части вздрогнули и боеготовность сразу "та", а не которая "эта".
    "Этот"-та базовый аэродром у города Донг Хой, в ожидании внезапного инспекционного "матонга", вдруг понесло на боевое дежурство по местам, а именно: почти не спали в кабинах двух истребителей-перехватчиков МИГ -21. "Матонг" очень разбудил, да еще тревогу сыграли и, как оказалось, по делу. Не взирая на метеокошмары, авангардная двойка МИГов резво взлетела и поехала выяснять отношения в "тот" квадрат Гольф-24 или "этот" район острова Хон Ко, а "тот" Тигровый остров.
    "Те" про бардак "этих", с Донг Хоя, были очень даже в курсе, но про инспекции знали только "те", а не "эти" (инспекции). Капиталисты. Чего с них возьмешь? Не берут. Мало потому что.
    Так вот. На обоюдные разбирательства ехать из Донг Хоя 7 минут. Но не "инспектируемым", которые сперли у "активизированных театралов" ТРИ минуты и уже видели крышу и Большого, и Драматического, но... крейсер "Бидл" на страже воздушных рубежей... у переборки рубки радиолокационного наблюдения, в квадрате "Циферблат".
    10:00 корабельного времени. Оживление в экипаже.
    Кофе-тайм ждет в каюте "большого" командира, который доверяет "маленьким", которые ждут в кают-компании и не доверяют, но всегда - "младшим", которые с кофе по боевым постам, но иногда и без кофе, а по-"Who are you!?" (в транскрипции это звучит "ху-а-ю", а в переводе с английского менее грубо: "Ты кто такой?!") - традиционно раздается в покинутой старшими ass-ами рубке. Это прелюдия к интермедии с участием матросов-планшетистов в связи со звездно-полосатыми неуставными взаимоотношениями в еще непрофессиональной NAVY.
    Взгляды "младших" командиров покидают боевые посты и люто клевещут на анатомию и физиологию "неуставных" военнослужащих, после чего снова обретают посты, обнаруживая на экранах локаторов отметки двух целей.
    Естественно, пара 05-33 вышла из квадрата Гольф-24. Но! Находится в квадрате Гольф-23! И это не правильно! Не по "тому"! (Для посвященных - "Я свой" бьется со страшной помехой). Работа в эфир, как и прежде - "бидловским" БЛИНДом.
    - "05-ый". Вошел в квадрат 23. Зона ПВО, зона ПВО. Радиус 05 миль без угрозы. Маневр не подтверждаю. Маневр не подтверждаю. Отход по курсу 098 градусов. На отход - 098.
    Двойка МИГ-21 не удивлена, потому что не слышит - другая частота приемника, но и не поймет - другой язык головы, а, может, слэнга много. В голове.

    * * * * * * *

    Всё... Сейчас...
    Плафон слеповато помигивает. Но не безутешно. Отбой, сука!
    Семен Георгиевич вздымает грудь, набирая полные легкие. Резким басом, через поле груззабоя, валит в Гену, присев от натуги: "В рубашке родился, мать твою!!! " Кобыле же не до бурчания - глушит всех и вся, навзрыд.
    Гена непонимающе мотает головой, что-то кричит в ответ, встает. Семен Георгиевич ухмыляется, бормочет страшные выражения в адрес "неприсутствующей". Потом отмахивает Гену на место и возвращается в зашоренную облаками кабину с чуть ожившей зеленью приборных досок и тумблеров.
    Гаврики уже доехали, празднуют. Командир трещит лицом до ушей, вертит головой, треплется то ли по "бортовой", то ли в эфир. "Второй" натянуто улыбается - на весь глаз пухнет синяк - и отдает гарнитуру. Командира не дозваться, занят. Семен Георгиевич орет в ухо "второму".
    - С кем говорит командир?!
    - Здесь усе два насих истлебителя! Пелеговолы с ними!
    - Летчики наши?!
    - Да! Наси!
    "Ну, эт еще ничего". Учили "на убой". Технику не жалели. Выжившие "истлебители" летают страшно бесстрашно и даже хорошо.
    - Полетку дай!
    - Сто?!
    - Карту дай!
    "Второй" протягивает планшет, но "большой" не берет - отвлекся, застыв взглядом.
    "Черт, не мог не заметить".
    Среди дрожащей зелени стрелок и цифр - "красный".
    Семен Георгиевич смотрит уже вниз, куда сразу метнулась рука командира - осаживать норов кобылы. Но она загнанно выдыхается, вместе со стрелкой давления масла. Высота на гроб. Хоть с авторотацией, хоть без.
    Поверти, старушка! Поверти!!

    * * * * * * *

    Зрители в расстроенных чувствах. Дирижерская палочка скользнула по кромке облаков и запушилась, разворачивая спираль, к передним рядам брюнетов. Плюс - "крейсерские" озадачили. Времени - целый вертолетный табун спалить. Укачало мореходов по штилю или косяк пеликанов на экране "отбился". Или "косяком" по мозгам. Неоткуда гукам взяться! Не-от-ку-да! Рано еще.
    - "33-ему" - "05-ый". Дэв, лови на крыше. Две минуты пятнадцать секунд до отхода.
    - "33-ий" понял.
    Стэррэта унесло к солнцу. Вэлнэр заложил крутой вираж, поставив "Корсар" на крыло и развалил театр, оказавшись в тесном коридоре без дна, без крыши, но со своей и уже шаткой из-за:
    А. Чертовой нервотрепки ювелир-езды в потемках глухого забора, спрятавшего вертохрен от растеряной дуры яйцеголовых изобретателей, жрущих и пьющих на деньги родственников и сограждан, вместе с:
    Б. Затрахавшей войной - не поймешь, ради чего,
    В. Железной, провонявшей керосином, плавучей бочкой,
    Г. "Активными" идиотами,
    Д. Кэпом,
    Е. Днем рождения и
    Ё... Предстоящей посадкой во всем этом дерьме! О, пресвятая дева Мария!
    Мелькнуло вытянутое пятно близкого острова и разом - чаптер, с белесым следом то ли дыма, то ли масла, опустив морду, выскользнул из облаков. В наушники ворвалась возбужденная спешка крейсерского "подкошенного" и подавилась измененным нервами голосом Дэвида.
    - Я "33-ий". Атакован. "33-ий" атакован...
    - ... Угроза! Отход по курсу 098. Угроза! Курс 098. 098...
    На придавившем форсаже Ричард пробил облака. Вертикально ввинчиваясь в синеву, видел...
    - Катапультируйся, Дэв!!
    Трассеры снарядов тянулись от двух темных треугольников, встречая перекрестием налетающий снизу "светлый", лишенный высоты. Вспороли, разбросав отчетливо видимые куски плоскостей. "Светлый" растянул вспышку оранжевого. Пульсируя, она охватила, внезапно разорвала на части, которые уже притягивало к себе белоснежное под ярко-синим.
    Темные треугольники, наводимые береговой станцией, разошлись в боевом развороте, уверенно и спокойно наблюдая маневр припозднившегося янки. Неказистый бочонок "Корсара" не полез выше - в пологом снижении навстречу брал скорость, выходя на ближний МИГ, открываясь уже закончившему разворот дальнему, но скованному в возможностях - напарник в зоне поражения.
    "Корсар" атаковал ракетой, затем нырнул к близким облакам. Дальний МИГ повторил маневр, не отставая. Другой разорвало в хвосте, выплюнув катапультированное кресло с пилотом.
    Трассы снарядов, обтекая снизу, перегнали "Корсар", коснулись, завязли внутри, прихватив что-то в огне - движущее.
    Приборная доска вспыхнула неисправностями узлов и систем, мгновенно сел вой турбины, непослушная труба падала на пуховое покрывало. Ричард катапультировался.
    С вышвырнувшим взрывом на секунды ушло сознание, но автоматика позаботилась - выпустила из кресла и раскрыла парашют. Гром уносимого прочь "темного" сник. Облачная вата заволокла сыростью и тишиной, наконец отпустила. Внизу открылся остров. У берега, на боку, лежал вертолет. Из пилотской кабины выбрался человек, еще один, еще. Ричард лихорадочно сорвал перчатки, расстегнул ремешок и сбросил шлем, натянул обе левых лямки подвесной системы, пытаясь скольжением купола уйти на другую сторону острова.
    Гуков было уже шестеро. Увидели, но пока не стреляли. Двое спрыгнули в прибой, поплыли к близкому берегу.
    "Не умеют плавать...?!" Двое - за его жизнью.
    Лямки сильнее, вниз. Ухватив одну зубами, вцепился в стропы. Купол перекосило, заскользил к и над двугорбым мыском вершины островной сопки.
    Гуков уже спрятал камень. Крутой склон на спасительной стороне уходил вниз, к воде, которая вдруг начала приближаться быстрее, и ненавистная программа по парашютной подготовке напомнила - высота менее 300 футов.
    Ричард не заметил, как свисающий на фале плот ткнулся в камни, запрыгал, провалился в расщелину. Секунда. Плот зажат. Фал натягивается, не отпуская человека. Удар о склон. Купол парашюта гаснет. Надувной плот не выдерживает тяжести, рвется об острые края камня, отдавая Земле.
    Мелькающее небо, скалы, море. Страх опоздал. Миг жалости к себе: " Зачем...?"
    Темнота... Отступает. Боль. Не тело - рвущая, непереносимая судорога. Сквозь мутную пелену - взгляд. И небо...

    * * * * * * *

    - Не вьетнамец?
    - Нет. Купол круглый и белый. У гавриков наши - квадраты перкалевые.
    - Вон он. Труп, небось. Метров тридцать кувыркался.
    Не в силах забрать неподвижное тело, море прятало, подмывая песок.
    Семен Георгиевич взялся за лямки, оттащил на узкую полосу берега.
    - С пульсом. Где-то контейнер его аварийный. Вместе с плотом, на этой веревке должен быть. Посмотри. Может быть, в купол завернуло. Пушку на предохранитель поставь.
    - Уже. Не маленький.
    Семен Георгиевич расстегнул замок подвесной системы, освободил от лямок. На грудной нашивке имя. R.WELLNER.
    - Лучше помирай, эрвэлнэр.
    Рукав комбинезона не закатать - узкий.
    - Нашел?
    - Да. В куполе.
    - Ну зачем в воде возиться? На берег тащи всё вместе.
    - Ага.
    - Do you read me, Wellner? Move the eyes, if you can't answer ( Ты слышишь меня, Вэлнэр? Моргни, если не можешь ответить).
    Веки дрогнули.
    - There is some trouble with your neck. Wait a minute for morfine. Take it easy (Неприятности с твоей шеей. Скоро введу тебе морфин. Не переживай).
    Губы зашевелились. Семен Георгиевич наклонился, но не услышал. Лишь ласковый шепот моря.
    - Во, Сэм. Тяжелый ящик.
    Семен Георгиевич открыл. Достал нож и аптечку. Разрезал рукав.
    - Гена. Рацию, пистолет, фальшфейеры выгребай - заберем. Бытылек еще. "Purification tablets" - написано. Одна таблетка на литр и пей на здоровье, хоть из лужи... Ё-Мазай. Потрогай на шее. Есть?
    - Вроде, нет.
    - Дай-ка... Всё. Кончился парень.
    Семен Георгиевич забрал у Гены пистолет Вэлнэра, расстрелял в воздух полобоймы, затем вложил в мертвую руку.
    - Зачем, Сэм?
    - Мать узнает, что героем погиб. Шуровал до упора. Но подстрелили... ТЫ... В сердце. И быстро. Минут через сорок его братия прилетит. Давай, давай. Сделай доброе дело. "Косой" обхвастается - ПМ янки пришил... Что?! Руки задрожали?! Мертвый он. А тебе наука. Жми!... Любознательный.
    Гена выстрелил.
    - Так, документов нет. На будущее тебе: медальоны не брать. Последнее дело... Ну, вроде, всё. Нашел пузырек?
    - Да.
    - Часы его... Хочешь - снимай.
    - Нет.
    - Жратву и остальной хлам - к черту. Так. Собрались. Всё, вроде. Бегом теперь, Хена. Бегом. Лотерея начинается. "Разрез глаз спасателей". По наши души.
    Сыпала морось, песок хлюпал под ногами. Семен Георгиевич бежал и думал о той каше, в которую с головой залезал несведущий Гена.
    В Куа Тунге вертолеты не водились. Одни "косые" плавсредства. Ждать часа два, в лучшем случае - полтора. Вся надежда на Донг Хой. Но если не вытащат... С базы 101-й десантной дивизии "Eagle" у города ***, , прилетят, как обычно:
    - пара-тройка "Кобр" для прикрытия,
    - взвод-полвзвода "зелени" на тупорылых "Хью"
    - или же "чернота" - рейнджеры, отборные, в основном из "зелени", за три недели натасканные в Нхатранге, как за год.
    А против - бригада гавриков, страшный лейтенант, он и четыре ржавых пукалки. Да хоть десять пукалок. И хрен спрячешься в скалах на пятачке. У "черноты" нюх поставлен.
    В море?... Акулы. И поглушат, как рыбу.
    Но бесило его другое. За своего - за одного - полнеба гудеть будет. Если понадобится, то всю 101-ю привезут. Грамотно, четко. И никаких тебе "ура" под танки. Эксплуататоры, твою мать!
    - Сэм... Не в жилу мне... Разве он зверь?... Такой же, как мы... Молодой, ведь, совсем...
    - Ты меня не стесняйся, Генка. Поплачь. Боль сердечная - в слезах... С Добром она...

    ВАЛЕРА
    Москва Клеть 1003 07.10.95 22:21

    - Разрешите поинтересоваться, Виктория Андреевна? Как вы себе представляете наше дальнейшее совместное житие-бытие?
    - Сбежишь. Вы дур любите. Консервы открой, пожалуйста. Банки в холодильнике, внизу. А потом хлеб нарежь.
    - Есть. Но насчет "вы", "кого-то" и "любите" - не совсем понял. Даже "понял" бы сказал. Но не понял и совсем. Без "бы".
    - Ой,Себастьян. Не усложняй. Пока всё прекрасно. Этого достаточно.
    - Так. При всем моем уважении к Себастьяну и Арчибальду, признаюсь. Зовусь я Валерой. Но, тем не менее, Себастьян - тоже хорошо.
    - Валера?... Нет. Все-таки - Себастьян. Ты мне маэстро напоминаешь.
    - Любовник?
    - Да. И без дуэлей, пожалуйста. Чувство давнее, неразделенное, ни в музыкальной школе, ни в Гнесинском. До сей поры.
    - Ему ж лет двести. Иоганну твоему. Одни болячки.
    - Ты ничего не понимаешь в любви. Во-первых, любовь - это самопожертвование.
    - А склероз? Ежечасное и неразлучное: " Вы кто, фройлен?" И насыпалось-то сколько. За два века. Карьеры.
    - Я убеждена, что слова "карьера" у него не было даже в мыслях.
    - О песчаных речь.
    - Опошляете гения. Стыдитесь, гражданин.
    - Это жизнь, ненаглядная моя Виктория Андреевна. Под ореолом - остов, смутный, неопределенного пола. Миф.
    - Но не сбежит.
    - Вот. Вернулись к истокам "не понял". Несомненно, планирование - штука прискорбная. Но не терпится поусложнять, как ты говоришь. Вступление будет нерадостным. Жена у меня есть. И два любимых балбеса. Там, где они сейчас - тепло. Через неделю, максимум две, предстоит путешествие. У тебя есть загранпаспорт?
    - Себастьянушка, ну зачем ты завел этот разговор? Потом будет еще больнее. Не надо.
    - Хорошо. Но отчего бы тебе не прокатиться? Погреемся на солнышке. Виза - не проблема.
    - А работа?
    - Куры сгорят, контролируем. "Кастрюли", как уже было отмечено, все вышли. Лишь ради твоего душевного покоя предлагаю компромисс. Возьми отпуск. Это возможно?
    - Вообще-то, да. А как же дети, жена?
    - Супружеская жизнь наша весьма своеобразна. Балбесов обожаю, а супруга обожает деньги и пилить. Пока и уже давно перепилила любовь, но терпение не поддается. Броня наследственной обязательности чересчур прочна.
    - И сколько вы вместе?
    - Девять лет. Там, куда мы с тобой направляемся, никаких сложностей не предвидится. Они живут в городе. А мы, пока, на базе туристической, одного моего друга, запропавшего. В горах. Недалеко от них. И, естественно, контакты поддерживаться будут. В плане удовлетворения обоюдных обожаний. Без "пилить". Но ты же со мной. Ничего?
    Он продолжал неторопливо кромсать хлеб. Она подошла, села за стол, рядом. Отобрала и отложила нож. Взяла за руки. Неотрывно глядя в глаза, спросила.
    - Ты еще не забрал свое Слово?
    - Нет, не забрал. Гости придут и заберу. Врать, всё равно, придется.
    - Зачем?
    - Мозги развивает. Моя ложь безболезненная. Иногда по необходимости, чтобы не расстраивать человека. Иногда ради времени, чтобы надежду дать - время всё залечит. А иногда, чтобы уличили. Этот вариант наиболее предпочтительный. Попался, значит виноват. Явно или не явно, больше или меньше - вопросы, очень даже беспокоящие современность. Радуйтесь, дорогие мои. Явно и больше. На порядок. И мне спокойнее. С ними, с "дорогими", но "где-то", потому как самый виноватенный. Но это всё - не тебе. Самому, свой половинке, врать не след.
    - Ты же совсем не знаешь меня, Себастьянушка. Я взбалмошная, нервная, ревнивая, иногда нудная и даже стервочка. Вдруг, начну тебя пилить?
    - Отдавая себе в этом отчет? Лишь поверхностно, Виктория Андреевна. Вот вам перефразированный, несколько, Лев Николаевич: " Не тот, кто осознает. А тот кто не - "тот". Извинит классик, надеюсь.
    - Извинит, но я тебя сейчас изнасилую.
    - А мне каково? Гости какие-то. Имейте совесть - такие выражения употреблять! Приземляете всё возвышенное. В духовном, в духовном плане. Договорились же. Я не в состоянии сдерживать в себе Мухтара уже третий час. Что происходит? Никакой пошлости, но от тебя, просто, прет женственностью. Это безумие какое-то!
    - Нет. Решили - так решили. Пожалуй, окно откроем.
    - Может, водки лучше выпью?
    - Да. Но окно, всё-таки, откроем.
    - Одень что-нибудь сначала. Холод собачий.
    - Конечно одену, мой мазохистик чокнутый.
    - И потеплее, моя мозахисточка. К маэстро.
    - Я люблю тебя.
    - Я люблю тебя.
    Отдернута штора. Рама скрипнула. В окно ворвался холод и, через минуты, взгляд Сергея Петровича Синицына, усиленный оптикой бинокля 7х50. А разговоры обитателей квартиры 1003 ему уже осточертели.
    "Бабца отменная".
    Зажужжал лифт. Приближаясь, обеспокоил, заставил спрятать бинокль. Едва начавшись, "видео" закончилось очередной аудио-болтовней.
    "Достанут! Трахнулись бы уже, что ли".
    Лифт остановился по-соседству.
    - Слышь, мужик. Ты здесь живешь?
    - А в чем, собственно, дело?
    - Тебя спросили - отвечай.
    - Нет. Здесь я не живу.
    - Ну и вали тогда. Мы здесь жить будем.
    - Понял. Удаляюсь.
    Сергей Петрович увиденным удовлетворился, но новые квартиросъемщики лестничной площадки не понравились. Во-первых, нечто, похожее на бинокль, в чехле. Во-вторых, один присматривал за Сергеем Петровичем, пока второй, достав "нечто", высматривал где-то там же - в районе квартиры 1003 дома напротив.
    Снизойдя на землю, Сергей Петрович обнаружил всё те же: ветер, холод, ночь. Новизну привнес древний БМВ с теплым капотом, почти въехавший в подъезд. Чудом выжившая лампочка на козырьке подъезда освещала трудномобильного авторовесника - сотовый телефон "Нокиа" между передними сиденьями пенсионера. Стиль указывал на выселивших.
    "Ничего не боятся. Даже жуликов. Перекрученные. Ух!"
    Сергею Петровичу приказано "клиента" оберегать и просто необходимо - подстраховать. Или обходимо, но уж очень хотелось отстраховать молодых людей за непочтительное отношение к полупреклонному возрасту владельца никчемной и, всё-таки, захваченной по-хамски жилплощади.
    Поскольку предполагаемыми, достаточно надежными по дистанции, средствами умерщвления квартиры 1003 невоспитанные субъекты, на данный момент, не располагали. Или же "да", но в древнем чреве, а средство мобильной связи "на лицо" - Сергей Петрович решил не торопиться.
    Поднял воротник, прошел к своей машине, вспоминая по пути, где же лежит "это", второй год валяющееся в чреве юной "семерки", в иероглифах, в пластмассе зеленой, из Южной Кореи и (если Прохоров не соврал) не для одиноких, а для "демонстранствующих".
    Пренебрегал Сергей Петрович спецсредствами:" Не надежно. Пшик, шмык, бум - не мужское занятие. Дырка во лбу - вотэто по-нашему, по-африкански!"
    Но тут, перед размахом, устоять не смог. Жалко ему было ребяток отпускать за "просто так", по-свойски. Проблемы жизненные, видоизменение окружающей среды, трудоустройство, перевоспитание - вот это задача для старшего. Если на толпу рассчитано, то двоим хватит наверняка.
    Потом "сердечных" вызовет. При мерзавцах, в "древней", что-нибудь, да найдут. Заодно и иероглифный криминал-бочонок к ним определит. "Куда ж я его положил?"
    Бочонок с раструбом нашелся быстро - в тайнике багажника . Одновременно, в голове воспитующего поколение "Pepsi" отыскались наставления Прохорова: " С противогазом бы. А так, Петрович, не знаю. Судя по всему, держать можно. Но лучше - оставляй гражданам и беги со всех ног. В этих закорючках черт ногу сломит, хотя помереть не должны. Если содержимое нежное, то водопад обильный гарантирую. Из всех отверстий. Опечалит".
    Сергей Петрович переставил свою машину на подветренную сторону. Ждал недолго. Подошел к уже усевшимся ребяткам. Улыбкой и аккуратным стуком в окно предотвратил предпосылки набора телефонного номера.
    - Те чё надо, козел?! - распахнулась дверь.
    Эффект, просто, "БЫЛ". В наличии имелось четыре крыши. Три людских и одна автомобильная. Досталось всем, даже немецкой старушке и Сергея Петровича. Одной - от напора, другой - от удивления. Происшедшего же Сергей Петрович не наблюдал, лишь услышал рев и забросил зверя внутрь, а потом - бегом - менять дислокацию, звонить в милицию, продолжать: прослушивание 1003-й, созерцать подходы, подъезды и перспективные наезды, параллельно проклиная отсутствующего напарника.
    Забот - полная вставная челюсть, изготовленная для почетного сотрудника отдела наблюдения бесплатно, на купюры родного сыскного агентства, в котором Сергей Петрович души не чаял и с еще большим "зубовным" вдохновением трудился.
    Деньги не экономят, "клиента" сторожат. И чего этим, "сферическим", беспокоиться? Однако, о людях думают, страхуются от " рассады в роялях" и даже размотавшего (хотя и не в ту сторону) язык или очень большого засранца переводят на иную службу - на должность сумасшедшего. "Цветы", в свою очередь, пытаются вернуть покинувшую крышу и закрепить создаваемыми закрепляющими препаратами. Безотходное производство. Убийство же сотрудника - грех, разваливает как коллектив, так и структуру. Рецепт, выстраданный временем.

    Валеру отыскали "сферические" коллеги Сергея Петровича, предварительно "исчезнув" молодцев, накуривших в причердачном коридоре, заложив "перца" и вперед - по традиционным послеоперационным "отлежкам" "клиента".
    "Золотая" же земная подростковая молодежь продолжала переворачивать город вверх дном из любви к взрослым играм с парой килограммов премиальной "травы" в финале, заваливая корпункты информационными шквалами в связи с некачественными установочными данными. Времени на фотокопии катастрофически не хватало. Пришлось обойтись ксероксом, ростом и цветом.
    Но плоды уже пожинались. В древнем чреве. В клубах "грубого" газа, дарующего бессознательное состояние. Концентрация высока и вся надежда на "сердешных", а они, по большей части, тоже в заботах, о которых были поставлены в известность не:" Дяденьки, помогите найти папу!", - а ближе к: " Здорово. Слышь, вот этого гляньте по-шустрому. Подогрею".

    СЕМЕН ГЕОРГИЕВИЧ, ГЕНА

    Гена не мог понять причину происходящего. Страх же лез глубже, цепким холодом лег на сердце, связал послушную, натренированную силу и гибкость мышц.
    Приглушенный камнем звук вертолетных турбин висел в душном сумраке пещеры.
    - Э, парень, в штопор входишь. На судьбу порычи.
    В попытке хмыкнуть выдавило бледную гримасу. "Говядина и кости! Они такие же! Ты кто?! Офицер или баба?!!" Разозлившись, задышал глубоко и ровно - перетянул "узел". Сердце рвануло, не выдержав; в лихорадочной спешке ударило кровью в лицо, виски.
    - Ну вот. А то, прям, помер. Заочно, - Семен Георгиевич ткнул кулаком в плечо, улыбнулся.
    Снаружи обвалился внезапный резкий вой. Полезли на карачках в изогнутую трубу-выход, заполненного водой каменного мешка - смотреть.
    Два "темно-зеленых", под дисками винтов, зависли невдалеке - над боком "Четверки".
    "Обложенный до дна" (совместно с напрасными заплывами и отсутствовавшими, по причине удачи, акулами) экипаж уверовал в оперативность своих, выбираться на берег отказался в начальственных непереводимых воплях и уже прятался внутри вместе с безнадегой, заставившей фигурку командира показаться по пояс и выпростать руку в направлении янки. Те синхронно отвалили под задавленные расстоянием хлопки пистолетных выстрелов.
    Неторопливо развернувшисись, одна "Кобра" снизилась до воды, на безопасной дистанции. Кассетник неуправляемых ракет на темно-зеленом боку ожил белесым облаком дыма. Потом еще одним.
    - Экономит, сволочь.
    Лавина, взметнувшаяся к близкому мраку, спрятала в себе фигурку. Выбеленная вода, вперемешку с бесформенными кусками, замерла на мгновение. Рухнула, вздымая сонную гладь, через секунды обретшую ленивое однообразие, расстилающееся до горизонта, куда играючи полетело гулкое эхо.
    Волна подошла к пещере, ударила, накрыла с головой.
    - Без пленных, Сэм? - сплевывая горькую соль.
    - Хлопоты. Время жмет.
    Показался еще один "темно-зеленый", в элегантной аэродинамике форм.
    - Это кто? Не "Хью", вроде.
    - Командирский. ОН-5А.
    - Теперь и "Хью". Сколько ж их, Сэм?
    - Достаточно.
    Десантный UH-1B "Хью", поднимая водяной вихрь, жался к берегу. Широкий проем бортовой двери. Камуфлированная масса внутри отторгла человека, вставшего на вертолетную лыжу. Прыжок в воду, с задранными над головой руками. Один за другим, шестеро, без лишней суеты, уже разбегались вдоль берега.
    - Рэйнджеры это, Хена. Рейнджеры, но налегке. Вглубь двигаем. Найдут, не найдут - их дело.
    Просторный, у входа, каменный мешок сузился через десяток метров. Низкий свод загнал по грудь в воду. Стены сошлись и завернули в кромешную темень.
    - Толстоват я, не пролезть. Ну-ка, попробуй ты.
    - Незачем.
    - Вперед, говорю.
    - Нет.
    - Приказ!
    - И что? Пристрелишь?
    - Вот дуролом-то, на мою голову. О,Господи, - вой подгонял, вместе со временем. - Ладно. Шестеро, значит. И у летчика, с той стороны, половина... В общем, так. Ты остаешься здесь. И "умер". Под воду не лезь - оглушит. Я - к входу. Вдвоем там не развернуться. "Эти" по одному полезут. Спрятаться, не рыпаться, замереть - всё понял?
    - Так точно. Ни пуха, Сэм.
    - Пошел ты....
    Поднимая волну в тесном склепе, Семен Георгиевич побрел обратно. Обстоятельно разместился у самого лаза, сбоку, одновременно наблюдая процесс подготовки вновь увлеченного. "Ни хрена не понял!"
    Внутри горело. Гена ощущал привычный злой азарт. Проверил ПМ. Вскинул на зияющий тусклым светом выход. Тело волновалось, подрагивая в нетерпении.
    - Скройся, придурок. И тихо, - сплюнув, в потоке красочного недосказанного, Семен Георгиевич смыл с ладоней липкую слизь стен, потер о мокрую гимнастерку.
    Снаружи продолжало выть, иссушая ручеек времени "этих", вдруг притихший, с мимолетно заслоненным светом из лаза.
    "Мелко на входе......Ошибайся.....Думать некогда".
    Влетела, глухо щелкнув капсюлем запала. Ударилась о свод. Продолжая шипеть положенные секунды, плюхнулась. Осколки обессилит вода, но Сэм присел, инстинктивно закрывшись руками. Под метровой толщей утробно рвануло, с потоком на голову, с прокисшей вонью заполняющего пространство дыма.
    Уже поглощенный пятном света снаружи, он не слышал сдавленного кашля Гены, не ощущал разъедающей глаза кислоты и когтей, скребущих легкие. Распрямившись, прижался к стене, сросся с камнем. Витки спирали дрогнули, отнимая секунды.
    Свет пропал, вспыхнул красным пятном, метнулся вверх, в стороны, завяз в клубах дыма.
    "Лезь..."
    Всплески не слышны за воем. Лишь мерно кивающее, красное пятно... Замирает, перед расширением. Фонарь - вперед, сбоку, на вытянутую руку, наживкой.
    Сэм считает паузу.....
    Два одновременных броска навстречу, сталкиваясь. Отбитый рукой ствол оглушает грохотом выстрела.
    Не на просторе, поэтому ткнул коротко, от плеча. Лезвие вошло глубоко в мягкую ткань под челюстью, застряло. Белки вытаращенных глаз. Обхватив, Сэм тянет конвульсирующее тело от лаза, выдергивает нож с клокочущим фонтаном темного, стекающего теплом по руке, груди. в воду. Красный глаз фонаря плавно опускается на дно, подсвечивает "темное".
    Быстро срезав "хомут" с магазинами и увешанный поясной ремень, валит обмякшее тело вглубь. "Не вышло по-тихому". Снаружи ждут. Торопясь, Сэм находит на дне винтовку. Забрав остальное, налегая на воду, пытается бежать. Не пускает. Спина, затылок холодеют под монотонное завывание сзади. Ударившись головой, чертыхается с зубовным скрежетом, включает на секунду фонарь. Уже рядом.
    - Место дай.
    Гена втискивается в расщелину.
    -Сдохнешь в этой дымине.
    Гранат с CS нет. Может и вправду "на легке". Только "яйца" гранат М-33, фляга. Вместо М-ки - компактный, сподручный по тесноте CAR-15 "Кольт коммандо" и пять магазинов. "Ладно". Тем не менее, экипировка остается под вопросом. Блефовать "заложником" Сэм передумал. Если поверят, то сразу CS (небось, на борту оставили) - своему сильно не повредит, все теплые, в запасе драгоценные минуты, а уж крику на полмира, впоследствии: "Блондин с шатеном, под два метра, из местных". Теперь же не за горами время "этим"о гуках-спасателях всерьез подумать, а дыра грохнула "родным" и молчит. Угадай: простор для исследований обширен или выкуривать на полный вперед? Но в "их лесу", на жижу бункеров - закон, незыблемый и очевидный: " Я пошел. Тесно там, ходов много. Не обессудь, браток, коль встречу". Подождут. Или "кликнут"... Не ответит. Значит, нет его...
    Дым рассеивался. У лаза, уже отчетливо видимого, шарахнуло дуплетом.
    - "Косые" приехали?
    - Нет... "Этого" зовут.
    - Ответь, Сэм. Так же.
    - Не дураки.
    Семен Георгиевич вздохнул, что-то мешало. Оказалась пересохшая горечь во рту. Отхлебнул из фляги. Теплая, но без хлорки. И то хлеб.
    - Попей, Гена. Вода нормальная... Убивать сейчас будут.
    - На кой... всё это?
    " Доперло до тебя, парень".
    - Вины в нас мало. Несерьезные. Коробит спокон веков... Радость земная.

    ВАЛЕРА

    Краски, несколько вздорные в неуемной тональной многочисленности, смешаны над маревом раскаленного песка и вдруг ожили причудливыми сочетаниями, впитывая горячительно-красное, опрокинутое неосторожной рукой на небесный холст. Привнося лепту, стыдливое солнце уже хоронилось за горизонтом, осуждая нескромность и пренебрегнув созерцанием творений развеселого, но на редкость талантливого живописца, поражающего как нетрезвой смелостью размаха, так и отсутствием чувства меры.
    Повисшую в жаре африканской пустыни, всепроникающую пыль стерилизовал телевизионный экран, доходчиво указывая на существование - где-то вне - огромадного окружающего без какого ли бы то ни было зашторно-заоконного промозглого дуба и серчающих батарей. От чего становилось на порядок уютнее в пыльном (не по-африкански) кресле, посреди приевшейся коробки-комнаты и Дорогих, и "дорогой".
    Хотя, вышеупомянутое применимо к его общему домашнему восприятию. Они же, в данный момент, жили обоюдным частным, отнюдь не телевизионным, внезапно разгромленным амбрэ из кухни: "Куры! " - и телефоном: "Маша!"
    - Алло... Нет, не сплю. Ждем... Да, не одна... Увидите.
    Смущение кур ужасало, но не до черноты. И сок исторгали.
    - Саша всегда голодный. А голодный ест всё.
    - Куры замечательные. Не переживай.
    - Ты, надеюсь, сытенький у меня?
    - Макаронно-котлетное обожание с детства. Вроде, дома по большей части питался.
    - Так. Это что за намеки? "Общепитом" тычете, Себастьян?
    - Нет. От чистого сердца. Итальяшки в каком-то колене проникли.
    - Выгодный ты мужик.
    - Рад, набираю очки.
    В дверь позвонили.
    "Не "эти"... Не смогут... НЕ СМОГ-ЛИ!" Но внутренне подобрался. Обошлось.
    А Степашин не понравился: наглый, шумный, суетной. Толком не познакомились, а он - сразу в ванную. Орал: "Жрать хочу!"
    Маша улыбалась, взгляд виноватый: "Вы не обращайте внимания. Спит на ходу". Из ванной донеслось: " А чего из себя любезного корчить? Не прощаемся еще, время есть. Правильно, Валер?"
    - Степашин, ты не выносим.
    - Конечно тяжелый. Раскормили.
    - Я кур сожгла.
    - Не я, а мы.
    Валера оторопел. Степашин появился из ванной с полотенцем на мокрой голове.
    - Причина пожара объективна?
    - Вообще-то, да.
    - Прощается. Салат чую, сил нет. Пошли есть. Валер. Курите, девушки. У меня стартовый рывок.
    - Себастьяша, последи, чтобы руками не ел.
    - Слушаюсь.
    Разбрелись.
    - Вот это стол! Полное отсутствие пустот - главный критерий по нонешним временам.
    - И всегда так, раздельно?
    - Нет, месяца три назад вместе сидели. Марья появилась. Стеснялись с Викенсией. Но не долго. Уже на пару "рывок" видеть не могут. Минут через десять присоединятся.
    - Давно Вику знаешь?
    - Давно. С пеленок. По-другому, не думай. Не хочешь - не верь, но она мне, как сестра. Удивлен?
    - Давай треснем. Говорят, тебя на свет подбросило. Сколько?
    - Тридцать четыре.
    - За тридцать четыре. Всего тебе.
    - И тебе.
    Теле-Африка накрылась мраком новостей. Убийство "верхнего" смаковали с чувством, со слезинкой. Долго. Чтобы народ проникся, приученный к бесконечной войне.
    - Единственный мужик в стае был, и того угробили. Черте-что... Когда с Викенсией обзнакомился?
    - Утром.
    - Не везет ей. Уж стольких насмотрелся. Женишков. Доверчивая она очень, мягкая. Послать не может. Я в ее дела не лезу. Зачем мешаться? Попробовал уже раз, по началу. Со стороны тяжело смотреть. Ездят на ней. Терпеливая. Ничего, что тебе заряжаю? Обидишься еще.
    - Ничего... Ты по жизни прямолинейный или по ночам?
    - Разнится, думаешь?
    - Я оптимист... А откуда такая уверенность в преставившемся господине? Газеты и вот эти - на чьи-то деньги существуют.
    - Он мешал ошибаться. Сам не поверил. Но подтвердилось.
    - Это кто ж подтвердил?
    - Глобдитом на проживание зарабатываю.
    - Понятно... И хватает на проживание?
    - В стык.
    - Пошел бы к "новым". Хватит. С запасом.
    - Командиром безопасности общественной опасности?
    - Ну, не все. У тебя карты. Выбирай.
    - Субстанция аморфная. Парадоксы сплошные, не углядишь.
    - А "контора" твоя святая?
    - Тоже в дерьме. Но дерьмо, получается, моё. В "новом" мазаться лень... А где куры, девушки?!
    - Сейчас!
    - Тебе кости перемывают. Не очень - уши не красные.
    - Ешь, наблюдательный.
    Потеплело. Наглость с громогласностью оказались незабитым годами детством. Сильный парень, приспосабливаться не желает. ГБ юродивых не держит. И роли не последние, если на пропитание хватает.
    - Ну, девушки! Берегитесь!
    Валера остался, смотрел на черную рамку с хитрыми веселыми глазами "того", с фотографии. Потом переключил программу и забросил в угол памяти.
    Но ночь не забудет, принесет с нежностью на плече, ровным спокойным дыханием, в ветре за окном, шорохах спящего дома. Заставит открыть глаза, смотреть в темноту, постепенно подводя к решению всех проблем, убедит. С утренним пробуждением, "ночное решение" окажется сумасбродным - до смешного - но наступит следующая ночь и все повторится. И вновь утро. И вновь...
    - Ну, как он тебе, Саш?
    - Глаза, вроде, добрые. Но внутри устал. Тип мой - спать хочет. Нормальный мужик, Викенсия. На первый взгляд. И сейчас ругаться буду нехорошими словами. Где кура?
    - Всё-всё, несем.
    Каверзная штука - приготовить. У одних получается, у других - нет. Неважно, что и как. "Вкусно-не вкусно" - об этом он. Может быть, одно из проявлений способности любить? Просто, чересчур? Даже слишком. Но про кур он не слукавил, хотя и подгорели.
    - Рукодельница наша.
    - Себастьян тоже участие принимал.
    - Да-да, зрительное.
    - Не прибедняйся.
    - И незачем. Только правда. Ничего, кроме правды.
    - Забрал Слово?
    - Частично.
    - Что за тайна голубков? Приоткройте нам, с МарьИванной.
    - Сугубо личная.
    - Тогда за это и выпьем. За усугубление.
    - Как человек в компании новый, попрошу вашего разрешения - дополнить.
    - Разрешаем.
    -- Отец под сердечные тайны даже базу научную подвел. Представим дробь. В числителе - общие тайны любви. В знаменателе - " его" тайны от "неё". Получается любовь. Делить на ноль - самый оптимальный вариант. Бесконечность любви.
    - МарьИванна, я от тебя тайн не храню. Исключительно "глобдитовские", но они тебе и не нужны.
    - Не нужны, Сашенька. За этим последует вопрос о моих тайнах?
    - Позже.
    - Обрати внимание. Валера упомянул тайны от любимого. Поэтому, обойдешься. Женщина сама по себе - тайна. Возражения, милый?
    - Я выпить хочу. Рука устала. За бесконечность

    ........................................

    - Саша-Маша, может быть вы мне объясните - что Виктория Андреевна в "кастрюлях" делает? Она - ни в какую.
    Степашины засмеялись, Вика пригрозила расправой.
    - Особенная у нас Викенсия. Единственным предметом, защищающим в мое отсутствие, считает прилавок. Не прав?
    - Да ну вас.
    - Ну не обижайся, Вик. Посадишь добрый головастый приемник.
    Валера замер.
    - Добрый приемник? Откуда эта фраза, Саш? Если не секрет.
    - Мужик один, толковый, употреблял.
    - А фамилия?
    - Да ты не знаешь.
    -- Саша, скажи Валере фамилию, пожалуйста. Этот товарищ не на Луне живет, надеюсь? Он обязательно окажется вашим общим знакомым.
    - На Луне тоже есть. Луноход. Брата на ВДНХ шампанским поливал - должен помнить. А фамилия Маркелов, Александр Викторович.
    - Нет. Не знаю.

    .....................

    Расходились в часу, о котором Валера помнил смутно, но не светало.
    - Вечером будешь?
    - Если Вика не выгонит.
    - Кто? Викенсия? Я ее арестую.
    - Попрошу без эксцессов. Мы уезжаем скоро.
    - Куда вы собрались?! Всех арестую! Вечером еды куча будет - заказ на службе получу. Выдюжим, оставайтесь.
    - На заказах живешь, Сань. Заказанный?
    - Третью пятилетку. Куда надо - не попадут никак.
    - Всё, домой! Напился уже, горе моё!
    - Пока. Будем общаться.
    - В бутылке вы будете общаться?
    - Проводим, Вик?
    - На нижний этаж? Спать, быстро!
    Дурь он сдерживать и не пытался. Не было дури. Она в непонимании происходит. А с ними тепло.
    - Себастьянушка, ты не алкоголик?
    - Все мои поползновения увенчались разочарованием. Как он на работу пойдет?
    - Как вчера.
    - И вчера?
    - Его начальник бывший. Маша Женю тоже знала. Погиб четыре месяца назад.
    - Это где ж они гибнут-то - начальники?
    - Саша не рассказывал.
    - В Саше твоем ребенок еще не умер. Это очень даже ха-ра-шо.
    - А в тебе?
    - Не мне судить. Ты попробуй.
    - Я не поняла еще.
    - Потом поймешь.
    - Потом подразумевает собой что?
    - Завтра, послезавтра. Как пойдет.
    - Пока я пойду, а ты укладывайся.
    - Тоже хочу.
    - Никаких "тоже". Ты только что плескался. Всё, слушайся.
    И вновь ожидание. Он ждал всю жизнь. В тягостной муке, в сигаретном дыму, закипающей на водке злобе. Отвергнув распростертые объятия животного, во спасение; не находя в крупицах украденного у Света сил нести в себе противоестественное желанию сердца вершить предначертанное, зияющая пропасть манила усладой единения. Неотступно и все настойчивее, с каждым мановением тьмы, уже воцарившей.
    Но тьма ожила шелестом листвы ночного леса - дар ниспадающей воды тишине. Кристальной, непередаваемой прелестью чистоты, обнимающей тело. Едва уловимым присутствием тонкого аромата лесных цветов в венке ускользнувшей нимфы, которой он подарит свою тайну.
    Давно, в аду, он научился ненавидеть. Это спасало от страха. Ненависть и любовь. Достаточно поменять знак....
    Он ждал Её, вдыхая покой.

    ГЕНА

    Прошла минута или две. Кто-то из "этих" сунулся. Сёма его положил и локтем меня в щель забивать. Сам прижался. Загудело ближе - "Кобры" подошли. Рвануло, трясет, сыплется. Сёма крикнул или сказал, не знаю, но в этом грохоте слышно было: " Синяк!" Выругался. Об камни здорово головой треснулся, болело. И тут еще, по-живому. Потом где-то рядом, над нами... В ушах и без того звон, а после - вообще. Как кувалдой по бочке. Ты в ней сидишь. Потом рухнуло всё. Какой-то свет, красный. Сперва подумал, что камень открылся. Ну, магма поперла. И темень сразу...
    Не знаю, сколько времени прошло. Очухался. Вместо башки - чайник кипящий. Аж зубы повело. Больно... Но не темно - щель наверху светится. Шевельнулся. Вроде, давит не очень. Шепот слышу: "Гена". Он орал, а мне шепотом казалось... Плачу... Живой же Сёма. И я. Больше, вроде, не рвется. Больно только.
    Руку вытащил, другую не могу - по запарке не понять чего с ней. Вверх надавил - пошло. Еще поднатужился. Сдвинул. Камень не особо здоровый был...
    Небо, дождь. Чувствую - один глаз не видит. Потрогал - вроде целый, в липком весь. Кровища, но подсыхает уже. Черт с ним, думаю, с глазом. Главное живы и башка перекипать начала. Боль уже тупая. Это потом понял, что у нее за пределом стоп и в другую сторону, когда руку пощупал... Как в омут, но не больно. Просто, сознание уезжает.
    А я знал, еще давно, когда глазам не даешь закатываться - вниз их жмешь - то можно не отпустить мозги. Получается опять больно...
    Сбоку - внизу - шевельнулось. Смотрю - Сёма. Ржет, а у самого - хоть плачь, хоть смейся - волосы красные. Седой же был. На голове у него широкая - вот такая, с ладонь - почти по середине. Показываю ему, мол, на башке у тебя разъехалось. А он меня выпихивать начал.
    "Эти" улетели, думаю. Сёма ж знает. Ноги, вроде, слушаются. Уперся куда-то там. Спиной камень двинул, попросторнее. Дождь сильный шел - освежает духотищу. Выбрался наверх, сразу вырвало. Рука волочится, но целая, похоже. Сломало только. Больно очень. Всю половину. Как отрубило, до пояса. Сёме руку тяну, а он сам вылез. Кричит чего-то. Обычное дело - наезжает, думаю. То ли мокрый весь он, то ли в крови - не понять. Встает. Я говорю: "Рука, чего-то, не слушается". А дождем глаз уже отмыло немного - видит. Не очень, но нормально. Слава тебе, думаю.
    Сёма свою гимнастерку стянул, разорвал, в кольцо связал - мне на шею - и руку совать. Тут уж я уехал, с концами...
    Потом, помню, мотор трещит, дождь, море. Плывем куда-то. "Косые" вокруг. Смотрят. Много. Просто, стоят и смотрят. Сёма рядом - на них уже орет. На голове у него намотано - сам черт не разберет. Повернулся ко мне, улыбается. Я тоже попробовал. Вроде, получилось. Подняться дернулся - в ляжку врезалось. Полный карман стекляшек, таблетки еще. Парнишки того, летчика. Сёма: " Лежать!" Слышу, вроде, нормально. Звенит только. Больно... А башка - агрегат крепкий. Или повезло, просто.

    СЕМЕН ГЕОРГИЕВИЧ

    В Донг Хой его отправили. В госпитале валялся. Через пару месяцев принесло. Спрашиваю, почему не дома? А он: " Пугливые они очень. Вот, направили". Ну чего с ним поделаешь? Придурок!

    ВАЛЕРА

    Обретший покой дьявол дарит тайну Добра? Что происходит с миром? Лишь познав Смерть, возможно познание Жизни?
    ...........................
    Жизнь и Свет. Ненависть - дитя страха - дарованное Время, в обмен на украденное у Света.
    Счастье - дитя любви - дарованный Свет, в обмен на щедроты Времени. У Времени в долгу быть не суждено, потому что Свет - прародитель - наделил Время бесконечностью, свято хранимой Забвением.
    ............................
    Что же случилось?...
    ОН препоручил функции власти, защиты, созидания. Чему? Безродной, бесполой, неодушевленной массе денег.
    ОНА обрела необходимое в лице массы.
    Совместно удивляемся происходящему, подсознательно уверовав в совершенство, в идеал - безродный, бесполый, неодушевленный. Стремление к идеалу заложено Природой, как и обретение черт соответствия. Дерзаем, хотя природное идеальное несколько разнится с человеческим и не в пользу последнего.
    Но виновных, альтернативы - нет и быть не может. Безродный и бесполый окажется не у дел, уступит место и н о м у. Эволюция - великая бестия - выбирает лучшее безошибочно.
    ..........................
    - Ты спишь?
    - Нет... Черте-что в голову лезет. Но счастлив.
    - Сейчас посмотрим.
    Она зажгла свет, посмотрела в глаза.
    - С тобой был зверек. Всё время. А сейчас его нет.
    - Зверек?
    - Глубоко-глубоко, в глазах. Зверек, наверное, плохой был, Валерочка?
    Он разучился или не умел плакать... Не помнил...

    ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ
    городок Монтье Франция

    Руки Вячеслава Михайловича, оставив подлокотники кресла, покоились в подвешенном состоянии, притороченные к мерному ритму седой мудрости на источнике колебаний периода продолжительного и амплитуды удивительной - по меркам возрастной категории.
    Децибелы же, исторгаемые в простор залы, соразмерны были имевшему место буйству стихии, кабы не звукоизоляция архитектурных недоразумений местных зодчих. Строгие взоры худощаво вознесшейся готики оконного излишества, в стремлении поставить на вид непотребность деяний, вид лишь доносили, но уже подрастерявший грозность в приготовлениях утомленного ожиданием сумрака.
    Брезгливые содрогания, весьма отдаленно напоминающие взбдреньк, вызваны были кульминацией хамства либо раздухарившейся природы, либо разбушевавшейся породы и сопровождались обменом уничтожающих мимолетных гримас на стеклянных лицах, своему появлению из мрака обязанных веселью маяка, тоже воспитанного, но в мимике бездушной чахнущего и, периодически, освещать нежелающего. Или светить.
    - Что с вами, друг милый? Нельзя же так. В присутствии дам. Ай-яй-яй.
    Тем не менее, Вячеслав Михайлович потемок пока не покинул, но парфюм обонял - это и послужило толчком.
    Представленные юные газели смущенно - на французский манер - улыбались, хотя и английский - язык - познали в интимном плане, что не характерно. И, к тому же, оказались на короткой ноге с лучащимся старым мерзавцем, переловившем всех зайцев демонстрацией искренней песни снов (как за "встречу", так и за "аппетит").
    Смутился Вячеслав Михайлович, окончательно проснувшись. Натура его спортивная не простит. Счет разгромный - не до великодушия.
    Обмен любезностей внес ясность - Лев Яковлевич ухватил и поглаживал ручку до вороненого жгучей Сюзанны. Но искусственно светленьких Вячеслав Михайлович тоже... А глаза, а улыбка, а копытца! Об остальном умолчим. Упоительный шармец загадки - сие в них, в аборигеночках, живет и здравствует.
    Прежде Вячеслав Михайлович настаивал на постоянстве, но Лев Яковлевич пресек: "Влюбитесь вы, любезный. Семья прахом. Ни к чему".
    Доводы, ссылки на путаницу в именах - безрезультатно. Хозяйское решение на гуманности соображений зиждется. Непоколебимо. Вероятно, прав. Не страна - гормоны сплошные.
    А газели, тем временем, уже умчали куда-то в недра.
    - Что ж, Вячеслав Михайлович. Времени предостаточно. Не прогуляться ли нам?
    - А-а-а.... как же?
    - Прислугу постоянную не держу. Набегами лишь. Прелестные займутся плодами для чрева вашего.
    - Прискорбно. Мартен с кормушкой - на голову.
    - Господи, о чем вы?
    - Так... Дочь вспомнил.
    - Образ печального рыцаря преберегите на потом. Вам - рыцарь сего образа к лицу. И несите. На выход.
    Мрак не пугал ветра, жажду радости познания разгульного простора вод утоляющего. Укрывал лишь от взора, вдали, бессильный пред заимствованной у природы мощью пятисот ваттных лампищь.
    - Вы не телевизионные ли съемки устраивать собрались, Лев Яковлевич? Скромность украшению способствует.
    - Вам, любезный, в потемках бродить сподручнее? Стереотипы изживать пора. К светлому будущему устремления испытывайте.
    - Прошу, устремляйте.
    - Вот и славно. Факты отыщите сами. Со мной лишь убежденность. И вздорно-примитивная. С зельем конопляным знакомы, надеюсь? По молодости кого не угораздило? Сам грешен.
    - Приоткрываются тайны. Стыдитесь. Вы старше. Мне простительно, но чертовски потенции способствует.
    - То любовь - не одиночество. А коли страх в сердце? Чему способствовать?... Ужасу только лишь. Да плюс культивированная среда обитания. Вот вам и третье блюдо - пища для ума и
    сердца. В углу.
    - Поясните.
    - Наркотическая составляющая дешевой "травки" - для всех. Количество не велико, но имеет способность накапливаться в организме. Не гены, а душа воздействию подвержена... Но, в последствии и гены. За сим - как? Уморительно просто. Продукт питания, исключения в потреблении которого мизерны... У вас монополия существует. Частная и неприметная. Вся страна на единых дрожжах всходит.
    - Уж не хотите ли вы сказать... Постойте-ка... Да-да. Плюс к медицине, вот именно, Геннадий Юрьевич дрожжи поставляет.
    - Мсье Подкопаев и есть монополист упомянутый. Причина "спонсорства" ясна, надеюсь?

    * * * * * * *

    В препротивной сырости холодной. Под ветром. Бедная мадемуазель Дюваль... Сердце кровью обливается.

    ПАЛ ПЕТРОВИЧ
    Остров Реюньон. Горный массив Маффет. Утро.

    Волны тепла принесли запах моря, шептались в высокой траве.
    Пал Петрович приоткрыл глаза. Солнечный потоп, весельем восхитительным, унес неприятные видения. Беспокоило исподволь, но вспомнить не мог. Мсье Ротшильд развалил лапы, замер на спине, немыслимым образом удерживая баланс акробатического этюда. Баланс иного - температурного - предназначения удерживал "будильник", устремленный вне заплечных преград. "Высушенное солнцем" напоминало панцирь броненосца. Да и цвет соответствовал.
    - Поль, ты не спишь?
    Пал Петрович подумал, что неприступная, но покоренная вершина ожила и вопрошала милым голоском обожаемой. Оказалось же всё значительно проще. "Удар ниже пояса". На вотчину Пал Петровича совершено покушение местным автомобильным кошмаром, уже усадившим как на обе полусферы, так и асфальт - повсеместно. И покусилась горячо любимая женушка, перемещающаяся исключительно по-островному. Хотя чувство Пал Петровича от метода перемещения не страдало. Лишь смиренно загоняло "всецело разделяющую" на тренажеры.
    - Что-нибудь случилось, радость моя?
    - Звонила Светлая. Я не поняла ничего. Но она плакала... А в чём вымазался этот "ужас"?
    - В обычном. Мсье, подъем.
    Мсье Ротшильд глазам своим не поверил, а расценил как приятный сон - горы, Кормящая, Дымовой, тепло, сытно. И свалился на бок, желая досмотреть. Но нет. Грубо, неуважительно принудили лезть под крышку с темнотой. Там пахло их ненавистными "железками".
    "Двулапые изверги рода!... Я немного позлюсь. Чуть-чуть. Вы не ругайтесь только, пожалуйста".

    - Мишель написал, ты видела? Скоро приедет.
    - Слава Господу, милый мой.
    - Ты выспалась?
    - Да. Легко и хорошо. Ты обожаешь меня?
    - Я люблю тебя, единственная моя.
    - Ты работаешь сегодня?
    - Нет. Решил посвятить этот день тебе.
    - Дома будешь работать. Это так?
    - Да, немного. Но рядом с тобой. И сегодня кровожадный одноглазый пират украдет тебя.
    - У меня трудный день. Надо убираться, ты хулиганил вечером.
    - Твой слуга поможет тебе. Он пока еще не одноглазое страшилище.
    - Поль, ты когда-нибудь будешь серьезным?
    - Разве я плохо играю в "серьезного"?
    - Но это, наверное, не хорошо - играть.
    - Почему? Мы же дети мамы и папы... Земли... С возрастом создаем себя и окружающее, учимся понимать Добро и Зло. Серьезность - лишь намордник, но в нём я н е п о н и м а л. Неужели тебе не нравятся мои игры? Они от сердца.
    - Я люблю их. Я люблю тебя. Ты - мой единственный.
    - Но пират уже оживает во мне. Скоро ты попадешь в его грубые и безжалостные руки, а он вдруг увидит, что ты - сама нежность. Лед в сердце растает и он окажется лаской у твоих ног.
    - Может быть, здесь остановимся. Утром не ездят. Мне так страшно. Вот возьми и перевяжи себе глаз.
    - Прости меня, но Светлая плакала. Что-то случилось.

    Мсье продолжал скорбно переживать одиночество под крышкой багажника. Слышал голоса друзей, но не отозвался - стыдно. Вражин не было.
    Он вспомнил эту дорогу. Они часто ездили сюда. А еще были: Веселый Дымовой и Большой Ругающий Дымовых с его Кормящей и Мелким.
    Они иногда жили здесь. Много народу собиралось. Бегали, прыгали, катались на Молчаливых Добрых, летали на "цветных тряпках". Большой Ругающий лаял на всех и знал Слово. Было весело...
    А теперь грустно. И темно. И не видно такие красивые горы.

    ВОТ И ВСЁ

    Пора возвращаться к "серьезному".
    Путешествовать весело, но Родимая зовет. Она не оказалась дальше, не покинула. Она повсюду. Задевала чуткое сердце мисс Аннетты конспиративным шепотом параноидальных ловцов заговорщиков, беседующих в "Гарфанклс". Беспокоила мсье Ротшильда странным поведением милой хрупкой хозяюшки, разучивающей песни на непонятном языке в четвертом часу ночи, под аккомпанемент битой посуды. Притаилась в валящем с ног очаровании мадемуазель Николь и её халатном отношении к вверенным устройствам и оборудованию. Шокировала улицами Бейры, основательно побелевшей в период строительства светлого будущего. Живет в доброй памяти необижающегося бойца "по жизни", седовласого "черного берета" из форта Стюарт, что в штате Джорджия. Она остается в улыбках кучи стран.
    Туспренкома такая маленькая, Сашка... Что такое Туспренкома? Это тихий ужас с претензией на коллективный маразм.
    А я прилечу на днях. Ну и что - что финишная прямая декабря? В морозилке ждет - подогреемся. Порадуешь новым и интересным в серьезном мире государственного беспорядка и общественной опасности при государственной безопасности и общественном порядке. Посидим - потрепимся. "Голубизна" экрана с очередными обезопашенными намордниками удивит. А потом, глядишь, и в поход - за улыбками. До встречи, чокнутый......


    (с) Можаров С.Б. июнь-октябрь, 1996 г.