Охрани в любви несущую добро ч. 1

Сергей Можаров
    "Тайну хранящий, да утаит владение таковой..."
    Английский Сэр хорошо сказал

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

    И довольно. За исключением некоторых горячительных пятен, северное полушарие Туспренкомы полюбовно вкатывалось в лето, а южное полушарие - из лета, соответственно, уже. Не минуло еще и пары Властьпредержащих с того памятного этапа, когда окончательно трехнутый колдобинами общественного тракта Совет Семей Согласием Роднимых задумчиво изрек: "Не доедем". И обратил взор к посверкивающему рядышком автобану частному, на котором чуждая аэродинамика форм задорно укатывалась по всем направлениям. И даже УЧеСоНаЭпохального (умный, честный и совестливый нашей эпохи) окраса. И уже довольно давно. И отнюдь не в топи ГлуНеБесНаЭпохизма (глупый, нечестный, бессовестный нашей эпохи), предрекаемого всесемейно-историческими личностями, к которым, тем не менее, СовСемСогласный горемыка продолжал испытывать нескрываемые симпатии параллельно с: "Помириться?... Заедят. Но, на худой-то конец, была - не был!"
    Услышав стенания: "Хочу быть тоже глупым, нечестным, бессовестным э-э-э похистом," вражина сблагодушничал. Поправил с "честью", смахнул ядерный пот со лба, раскрыл портмоне и принялся увлеченно помогать, но преимущественно советами, недостатка в которых СовСем не испытывал. Из портмоне же прихватил, чихая и дребезжа перестроился на тракте поправее (поближе) и, поплевывая на сторонних грамотеев, взял тайный курс, да и съехал. На целину. Благо, что опыт по освоению уголовным элементом в наличии. Опыт печальный, но: "Тут-то, ядрена, и без очков видно!" Зацеленил. По ухабам.
    Вскоре из Роднимых получились дружки-ГСМы. Нет, не горюче-смазочные материалы, а Государства Самородного Менталитета. Но Фундамент не серчает. Успешно приодевшись во вражий антураж, ведет активные прения по вопросу достижения ГлуНеБесНаЭпохальных рубежей. Но не снова и в наторенном направлении "вглубь", а со смещением аспектов прений к рулю, предоставив подрулевой сфере разумный консенсус по беспокоящему - "Быть или не быть?" - вопросу "или сохранения-уничтожения ли" плодов УЧеСоНаЭпохального периода (как спренных, так и обретенных).
    В сей тревожный момент на запад Фундамента пала Тьма, и уже воцарилось третье июня 1995 года аж в третьем часу ночи. В Стольном граде, неподалеку от ПолУЧеСоНаЭпохального проспекта, на третьем этаже кирпичного архитектурного недоразумения доэпохальных времен спал член задутого свежим ветром перемен, умодернизированного, обреформированного, с очередной вывеской, но по старинке: Коллектива Глобальной Бдительности. Сотрудник издерганных органов ГлоБдита ухайдокался не менее, и посему видел не сны, а кошмары.

    ...Машина медленно движется назад. Руки, непослушные, скованные страхом, замирают. Едва ощутимый толчок, колыхнув прядь светлых волос. Сзади, сквозь промозглую пелену тумана, сноп фар. Тень. Она пытается улыбнуться, но уголки губ дрожат. Открывает окно. Обнаженное бессилие рук в слякотной холодной серости. Тень хлестко бьет. Разум противится, не способен принять, не верует яви... Её боль - резкой настойчивой трелью в удушье бессильной жалости.

    Клеть света уличного фонаря. Телефон, надорвавшись, замолкает и через секунды, набрав сил, разражается вновь.
    - Сергеич, снова "Симтекс" С-4. И взрыватель - радио - аналогичен манцевскому. Терехин уверен, что был не "заклад", а убиенный вез. Говорит, вероятная сработка из-за искрения на контакторах моторного вагона. Уже проверили - туда сесть угораздило.
    - Где он?
    - В первом меде. Заехать?
    - Не надо. Пешком.
    В трубке клацнуло и сквозь гудки послышалось едва различимое старческое дыхание. Похвально. Слышим сквозь метровую стену, в три часа ночи, на восемьдесят седьмом году жизни, а завтра доложим по команде, участковому.
    Холодный душ обжигает, сгоняя сонную вялость, но глаза не хотят открываться ни в какую.
    Участковый стыдливо расскажет при встрече об очередном доносе частного надомного информатора, не зная, то ли смеяться, то ли хранить серьезность, но его завсегдашнее: "Примем меры," парадоксальным образом отразится на маразме. Последуют три-четыре дня мира и горячих ужинов для объекта слежки. Но тому суждено сбыться лишь с "принятием мер", а пока остатки из каким-то образом опустевшего холодильника. Подрывают государство диверсанты-вредители. Никуда нам без продзапасов под кроватью.
    Во дворе темно и тихо. Прохладная свежесть очищенного и напоенного дождем воздуха рождает настойчивое желание закурить. Идиотский рефлекс, на котором, вероятно, всё и зиждется, существуя лишь в балансе - хорошее компенсируется плохим, чересчур чистое требует отравы и наоборот. Но отравы и без дыма хватает. Его "семерка" с грязными боками и ошметками грязи в салоне занозой в душе. Притулилась под окнами первого этажа, почти сливаясь с темной громадой стен. И это при белом-то окрасе. Срам!
    Первая затяжка заставляет замедлить шаг, кружит, мутью ложится на сердце. Словно вырвало замок, в мысли плещет потоком вчерашнее - серые, с неестественно подломленными конечностями тела женщин, бесформенная масса-обрубок, огромная лужа, мертвое стекло глаз в слепящей фотовспышке, вспоротый бок вагона. Запах. Кислый. Той, прежней жизни.
    Ворота морга Первого медицинского института находятся с тыла, на полутемной улице Россолимо, и хранят молчание, наталкивая на аналогию с содержимым. Наконец, когда палец на кнопке звонка атрофировался окончательно, заглушка дыры глазка скрипит, изнутри раздается недовольный пьяный голос: "Какого лешего надо?! Утром привозите". Он молча показывает в дыру удостоверение. Внезапный свет фар режет глаза, отражаясь в стеклоблоках стены морга. Рев мотора гонит умиротворенную тишину, визжат тормоза. Из темного чрева "Волги" - зевающая голова Степашина. Он неуклюже вылезает, еще раз шумно зевнув, тянется.
    - Не пускают? Боятся. Давеча "проживающий" санитара избил и скрылся. Теперь наряд сторожит... Когда ж выспимся-то?
    За воротами громыхнуло и одна из створок отъезжает со скрежетом. В проеме фигура в расстегнутом кителе, без фуражки.
    - Проходите. Охота на ночь глядя к мертвякам? Ну и служба у вас, товарищ майор.
    - Товарищи кончились, сержант. При товарищах ты бы в фуражке и застегнутый стоял.
    - Эт-верно. Теперь я элемент ценный. Кто в милицию ишачить пойдет? В ГАИ или в ОМОН. А в отделение - чудики, типа меня. Да и то, сваливать думаю. Квартиру получу и привет.
    Внутри морга тяжелый проформалиненный дух. Относительно чистая комната, древний угрюмый сейф в углу и его ровесник - черный кожаный диван. За столом санитар в заляпанном халате и второй "сердешный" - старшина. Солово уставившись. На столе странная пустота, а Степашин уже берет в оборот "Халат".
    - Мужика с Тульской вези. Но сначала его личные вещи и опись, - потом старшине: - Вы оформляли?
    - Не-е-е. Мы по нулям заступили.
    - Тогда звони дежурному. Пусть ищет и сюда. Только быстро.
    "Халат" подает голос:
    - Вот опись, а вещи в сейфе. У меня ключа нет. На вахте институтской.
    Степашин орет на улицу: "Сержант!"
    Неизвестный, мужского пола, имел при себе: "37500 рублей, цепочку из желтого металла, часы электронные импортные (не раб.), бумажник кожаный". Вероятной причиной появления всего этого в описи была халатность, а, попросту говоря, копаться в груде мяса ребята с труповозки желания не проявили. Здесь же, в морге, был наряд и, составляя опись, сердешные постеснялись санитара. Тот, в свою очередь - сердешных.
    - Степашин, почему он не в районном морге?
    - "Трудноопознаваемый не криминал". Учреждение здесь научное, лицо по частям восстанавливают. В случае запроса от ищущих родственников и за монету, естественно.
    Бестеневая лампа в "разделочной" чернит и без того черный мрамор столов. Резиновая клеенка непонятного - в желтизну - цвета горкой на чем-то, но никак не человеческом теле. Сергеича интересует оставшееся содержимое карманов под клеенкой. Отпечатками, шрамами, зубами, наколками, одеждой и т.д. займутся после перевозки в экспертизу; полный отчет при удачном стечении обстоятельств, чтобы протащить через компьютер - не раньше вечера.
    Степашин снимает пиджак, закатывает рукава рубашки.
    - Перчатки-то есть? - длинно тягуче сплевывает.
    - Найдутся.
    Всё в запекшейся крови. Карманы лоскутьев рубашки разорваны. Штаны под внутренностями. Ухватив за полуоторванную ногу, Степашин стряхивает всё это с пояса. Рука скатывается и глухо стукает об пол. В переднем кармане штанов - два небольших ключа на кольце, бороздка сложная. Всё.
    - Без документов. Зря я тебя разбудил, Сергеич.
    На столе в дежурке весь улов - пустой бумажник, деньги в бурых пятнах, явно золотая цепь, часы. К этому прибавляются ключи.
    - Дежурный смену не нашел. Дома, говорит, нету.
    - Бог с ними, - Сергеич подписывает протокол изъятия. - Часа через три приедут за ним. Служите.
    Скоротечна июньская ночь. Светает, и муторность настроения сглаживает ленивое щебетание птах в гуле ошалевших от свободы асфальта троллейбусов.
    - Ну, ты домой, Сергеич?
    Степашин остервенело топает по педали газа, стараясь оживить чихающее творение советской инженерной мысли.
    - Нет, Саша. Поехали в контору досыпать.
    Творение наконец-то ревет. Возмущенно.
    Улицы пусты, поток свежести в окно. Чистит мозги от чехарды мыслей.
    - Что думаешь, Сергеич?
    Угомонился Степашин - сбросил темп, светофора послушался, вопросы странные задает. Умаялся. Две недели коту под хвост. Ни-че-го. Полный ноль. Может, теперь что-то вызреет? С-4, радиодетонатор - с большим допуском можно привязать к делу Манцева. Вечером будет лицо "этого" и, может быть, что-то еще. Ключи - тысячная процента, но своеобразные... Вот и всё, Саша. О чем мне еще думать? Что часа через три с меня шкуру будут спускать с истерическим ором? Что по стране импортный "пластик" уже пятилетку рвут? Ключи? Ну, чокнутый "он". На сложных минизамках съехал. Нет, надо выспаться. Осточертела вся эта "убъективная" реальность!
    - Терехин в убиенном полностью уверен?
    - Да. Вагон полупустой. Все и он тоже сидели. Взрыв шел от живота. Со стороны или снизу - разбросало бы. Ноги бы улетели, точно.
    Словно не Ленинский проспект, а другой мир, в котором разумное научилось перемещаться несколько иным способом - ничего не сжигая, не отравляя и не уродуя. Спали бы и спали, дорогие сограждане. Утро разгорается. Солнце, притаившись за домами, скользит по крышам пока ласковыми, но уже яркими и мощными лучами, лукаво намекая на нещадное дневное пекло.
    - Ладно. Занимаешься ключами. Терехину "отдаешь" загадочный БМВ и пусть по "бомбам" дальше роет. Остальным еще раз осмотреть вагон и на свидетелей. У меня в 10:00 "ковер". Потом буду в НТО. В 19:00 собираемся. И побрейся, ради бога.

    ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
    Москва, 03.06.95, 08:55

    Нет, дверь подъезда не распахивается. Дверь с силой бьют изнутри, и возникает проем, в котором ослепительное солнце сияет золотом оправы очков, переливается на ткани костюма и даже несколько скрадывает пятна ярости. Умело сдерживаемая, она обуревает Председателя Правления паевого коммерческого банка "Фортус" господина Кедрова Г.С., тридцати четырех лет, родом из отдаленной губернии, пролетарского происхождения, образование высшее.
    Выпускник Российской государственной экономической академии (в её нынешнем названии), благодаря своей интеллектуальной неординарности, круто взмывает ввысь, буквально перепрыгивая целые пролеты служебной лестницы. Не хотелось бы вдаваться в подробности - в некую причинную связь - но некоторое дополнение внесет, по всей видимости, ясность в столь абстрактный образ блестящего и преуспевающего руководителя, придаст целостность и завершенность. С вашего позволения, ретроспективно воззрим на одну из лекционных аудиторий Московского финансово-хозяйственного института (в его не нынешнем, академическом, названии). Там, на задних рядах и в самом верху, мы с умилением обнаружим нежнейшие проявления, ростки хрупкой советской семейной ячеечки. Выражались ростки в долгих томных взглядах Германа Кедрова (уже тогда известного своей несколько иной направленностью чувственного эго) и смущенно отвечающую на "томность" легким прикосновением пальчиков Зоиньку Воронову, элегантно покусывающую добротный "Паркер", привезенный недавно папой, товарищем Вороновым, главой филиала Российского национального банка, что расположился на берегу туманной Темзы в городе Лондоне. Отдавал все силы и умение столь ответственному и серьезному делу товарищ Воронов уже девятый год. И будет еще отдавать ой как долго.
    Сей скромный нюанс послужил в дальнейшем определенным подспорьем в процессе преодоления как пролетарского происхождения, так и элементов подъемной конструкции, упомянутой выше, и внезапным появлением у господина Кедрова Германа Станиславовича на одном из этапов жизненного пути неких особенностей в образе жизни, поведении, взгляде, голосе и походке - легких штрихов, характеризующих принадлежность обладателя к высшим эшелонам власти. Что, в свою очередь, позволило расстаться с Зоинькой, случившейся дочерью Машенькой, переведя взаимоотношения с уважаемым тестем в ранг деловых, и уже предаваться на достигнутом уровне максимально широко, полно, и глубоко (простите) своим вышеозначенным любовным приоритетам.
    Описание трансформации начальника отдела Верховного Совета в главу банка приводить здесь, думается, не стоит. Отметим лишь появление быстрорастущей денежной массы, при достижении вызывающих беспокойство величин которой, владелец сталкивается с необходимостью массу эту (скажем так) "помыть".

    Дмитрий Васильевич Павлов, персональный водитель-телохранитель господина Кедрова, при всех своих отрицательных качествах - неуч, загульный и лгун - был по натуре человеком ответственным, трудолюбивым и далеко не язвой. Но сегодняшнее утро, в связи с событиями последних двух недель, все-таки вынудило поставить "Шевроле-Каприз" чуть в стороне от подъезда и, созерцая "картину выхода" господина Кедрова в свете солнечного утра, злорадно цедить сквозь зубы:"Козё-ё-ё-л", испытывая при этом всю полноту эмоционального удовлетворения.
    Герман Станиславович пристальным взором сквозь тонированное лобовое стекло пытается уловить хотя бы тень эмоций на лице Дмитрия Васильевича. Герман Станиславович следует к задней двери темно-синего монстра, усаживается и даже там, внутри, отдавшись комфорту, созданному американскими автомобилестроителями, всё еще продолжает наблюдать через зеркало заднего вида, обронив лишь краткое: "В банк". "Каприз" плавно трогается, уверенно лавирует между домами и наконец устремляется вдоль по Минской улице.
    Кондиционированное и наполненное обязательным "Радио-ностальжи" авточрево, перекалившись, разражается вступительной частью обвинительной речи.
    - Дмитрий, я не понимаю, что происходит?! Я заплатил вам огромные деньги, свел с очень надежным человеком! И что в результате?.. Моего друга уже нет в живых. Эта мерзость, этот предатель разгуливает, как ни в чем не бывало. А у меня, вероятно, возникнет масса неприятностей...
    Вслед за печально произнесенной последней фразой последовала пауза, в течение которой господин Кедров рассматривал проносящийся мимо ландшафт. Грусть излучалась в кондиционированно-наполненное. Дмитрий Васильевич же счел целесообразным не отвечать, ожидал основную часть обвинения. В душе закипало, стройные ряды мыслей несли яркие и красочные транспаранты с витиевато начертанными, даже из ряда вон какими нецензурными лозунгами.
    "Очень надежным человеком" был не "голубой", не синий, а аж сизый педрила. Толстозадый, с постоянно распахнутой, подтекающей пастью и мутным, где-то на границе сна и яви, взглядом. Объяснять ему предназначение пластиковой взрывчатки и дистанционного взрывателя "Телефункен - 43 GUW"; показывать, куда-когда положить и какую пимпу предохранительную перед этим сдвинуть Дмитрий Васильевич просто устал. И в то утро, словно предчувствуя, арендовал БМВ у соседа по гаражу, взял бинокль ("от греха подальше"), выбрал место в двух кварталах от и стал ждать. Минут через двадцать, увидев вышедшего и поравнявшегося с бетонной урной господина Бутягина, Дмитрий Васильевич нажал на клавишу дистанционного подрывного устройства
    На господина Бутягина, изменившего (и с кем?.. с женщиной!), предавшего любовные страсти-мордасти господина Кедрова, Дмитрию Васильевичу было глубоко наплевать. Вся эта "тусьня" вызывала у него "задушевные порывы товарища Шарикова" и удивление: "Господа, вы у истоков! Сие не фундаментально!" Популярное объяснение Герману Станиславовичу уже состоялось, но понесло тогда, раскипятился, а ведь всего вторую неделю с господином Кедровым работал. Шипящей злостью пояснил, что лучше его не касаться, а то завтра утром, за кольцевой, найдут перевернувшийся "Каприз" и два обугленных трупа - Германа Станиславовича и, как установит следствие, Дмитрия Васильевича - такого же длинного и с его же "Вальтером ППК". На что Герман Станиславович отреагировал странным вопросом: "А паспорт?" Услышав в ответ: "И военный билет". После чего последовало ожидание перспективного увольнения и попытки Германа Станиславовича воплотить "перспективу" в реальность. Смущали господина Кедрова лишь последствия. Хотелось бы, конечно, всё сделать тихо и спокойно, по-человечески - в лучших традициях Верховных Советчиков. "Уехали" в командировку, успокоился, приехал, а место уже и занято. На страже взведенная безопасность, ни до кого не достучаться - не дозвониться. Да и зачем? Проконсультироваться господин Кедров хотел бы, естественно, с таким же государственным человеком. И оказия тут как тут. Начальник службы безопасности концерна - владельца банка - очень даже государственный, да к тому же непосредственный начальник подлеца.
    В недавнем прошлом сотрудник КГБ СССР, полковник запаса Петрушин слегка ошалел на новой должности от обилия денежных знаков, сорвался, неправильно поставил похмелье, что привело к периодичности, а впоследствии и к постоянству запойного употребления одиозных напитков. Утренний звонок Германа Станиславовича застал полковника в огромном кресле начальственного кабинета в тихом, но Безбожном переулке, где глава безопасности досиживал последние дни, в связи с увольнением по причине этих самых - одиозных. Состояние полковника Петрушина в данный момент характеризовалось, как апатия, абсолютная отрешенность от мира внешнего и сконцентрированность на мире внутреннем, где (ну, никак) не хотела приживаться не выверенная десятилетиями доза прозрачной жидкости, а её утроенный вариант. Продолжая чутко внимать информационным посылам нутра, полковник услышал незнакомый голос в трубке.
    - Здравствуйте. Это Герман Станиславович. Хотел бы поговорить с вами о Павлове. Вы, надеюсь, поймете меня правильно. Это подлец и от него необходимо избавиться. Что мы решим по этому вопросу?
    Огромная масса слов. Строптивая непокорность в желудке. Трудности восприятия действительности в сочетании с неустойчивостью психики. И рождение выдоха ужаса:
    - Седло вырву... Тебе... Выезжаем...
    "Произнесенное" абсолютно, казалось бы, беспочвенное, но столь явное покушение на тихое счастье Германа Станиславовича бросает в жар, заставляет медленно и аккуратно положить трубку, выстраивает в государственном разуме цепочку логических умозаключений, приводящую к неутешительному и пугающему: "Заодно". Герман Станиславович срочно "взводит" охрану, вспоминает с ностальгической грустью уютный тихий кабинет в правом крыле Белого Дома с видом на Москва-реку, учтивую покорность служащих и мягко обратившись к селектору: "Татьяна Георгиевна, зайдите," - устраивает получасовой, ужасающий громом и молниями разнос, доводит до горючих слез в три ручья, на этом успокаивается, облегченно вздыхает и неспешно смешивает шесть частей тоника с одной джина, что-то тихо напевая.
    Но. Вернемся в будущее.
    ...Дмитрий Васильевич нажимает клавишу дистанционника и... господин Бутягин приседает от неожиданности. Господин Бутягин шокирован видом клуба дыма, закрывающего подъезд дома напротив, звоном выбитых стекол и телами, распростертыми на асфальте.
    Первым сообщил по телефону о жутком происшествии живой и здравствующий "неверный", после детального описания подробностей, охов и ахов, еще раз извинившись за развод и плохое поведение перед Герусей. Тот вымученно улыбался, голосом был весел и бодр, а завершив общение с "милым", опорожнил сразу несколько бокалов, но всё с теми же "один к шести". Держим марку!
    Экран телевизора 11-ти часовым выпуском новостей усугубил ситуацию - чуть не ухлопали претендента на пост мэра, господина Манцева; делу придана политическая окраска, к расследованию подключена ФСБ.
    "Сизый" объявился в банке к полудню. Как постоянный и уважаемый, был допущен к телу незамедлительно и шептал, захлебываясь слюной: "Герочка, он мне всё неправильно объяснил. Он такой грубый. Фу".
    В течение последовавших трех дней, Дмитрий Васильевич имел - как говорят в Одессе - что послушать. Был хмур, сосредоточен и даже не огрызался, что не менее трогательно воздействовало на и без того взвинченную нервную систему господина Кедрова.
    Затем наступил покой, исходившее с заднего сиденья тяжелое угрюмое молчание, небрежение ресторанами, ночными клубами и дальнобойными загородными гостями. Словом, депрессия. Лишь работа, работа, работа и конспиративная квартира в "хрущебе" у метро Профсоюзная. Там Герман Станиславович отдавал себя (в поисках умиротворения и душевного баланса) рукам группы возлюбленных, часть которой поздним вечером просилась домой - к женам - для чего и была приставлена к подъезду разъездная "Вольво" с неизменным Дмитрием Васильевичем - хранителем тайн двора (его?.. её?..) "этого" величества. Дмитрий Васильевич читал, пытался вздремнуть, бродил вокруг, приставая с предложением руки и сердца к девицам, с профессиональной быстротой реагировал на оживший динамик рации: "Завтра в 09:15. Вы свободны". И всё чаще глядя на балконное окно четвертого этажа, прикидывал, убеждался, что получится, хотя и сложновато из-за хитросплетения рамы. В общем, купался в бредовой идее. Воображение рисовало полет ручной гранаты "Ф-1" и, в последствии, вылет стаи священных мест этой публики с ха-а-а-рошим фейерверком.
    Завершение депрессивного периода ознаменовалось пожеланием "доброго утра" день на десятый. Господин Кедров чисто выбрит, в новом костюме и, буквально, жаждет отмщения. Дмитрий Васильевич поразился столь настойчивому и упорному стремлению, попытался проанализировать, увлекся, повернул под "красный" на Университетский проспект, водворил через приоткрытое окно 25000 рублей в карман инспектора ГАИ, предпринял попытку взглянуть на происходящее с позиций Германа Станиславовича, сорвалось: "Тьфу, бля!" Прослушал лекцию о несовместимости клубного пиджака и жлобских манер, выдержал паузу, необходимую для приведения Германа Станиславовича в уравновешенное состояние и спросил.
    - Сколько?
    Поперхнулись сзади. И удивились.
    - Я вам, Дмитрий, уже всё оплатил.
    - Отработано.
    Воцарилось молчание. "Давай-давай, колись. Банк видно". - "Нет, ну каков наглец!" - "Сизого", может, попросишь? Колись, козёл". - "Нет. Простить я не могу".
    К мягко ткнувшемуся в бордюр "Капризу" уже бежал старший охраны, Славик, бывший "конторский" политработник. Улыбка обожания расцветала. Команды открывать не последовало и полувековой Славик замер, пожирая Германа Станиславовича и продолжая цвести.
    - Двадцать.
    - Риск возрос.
    - Двадцать пять.
    - Пойдет. Вернусь часам к пяти.
    - Не позже.
    Покинутый Дмитрий Васильевич "звонкой пеленой наполнил салон" и продолжая уничтожать посредством "ДДТ" остатки флюид и амбре господина Кедрова, направился к кольцевой (через центр добираться до вечера), а уже потом в район Пустышковского шоссе, где в лесу за глухим забором расположилось специализированное учебное заведение, на одной из спецкафедр которого преподавала его матушка и работал, с благословленная матушки, бывший гвардии прапорщик Маркелов А.В., которому Дмитрий Васильевич, лет этак тринадцать назад, перетягивал артерию на свежеиспеченной культе.
    По мере приближения, Дмитрий Васильевич всё отчетливее представлял себе тяжесть предстоящего. Как гвардии прапорщик Маркелов предложит к рассмотрению вопрос о прискорбности возложенных на него обязанностей заведующего складом специальной техники и оборудования, столь насущных в деле освоения обучаемыми спецпредметов (сплошные "спец"). Затем, не отреагировав на обращение "спецгвардии прапорщик" и поблагодарив за визит, Дмитрию Васильевичу будет указано одно из направлений движения, куда он идти категорически откажется. Чуть погодя, рассерженность гвардии прапорщика сменится издевкой и намеком на родное изделие УПДК-2Р, получившее при рождении имя: "Унифицированный Портативный Детонаторный Комплект, радиус действия 2 км, Радиокоманда", но в простецкую армейскую бытность Дмитрия Васильевича нареченный за портативность: "Усрешься Пока Дотащишь, Кореш, 2 Раза". И окончательно поставит точку на перспективе обладания Дмитрием Васильевичем как "пластилина", так и "Телефункена" дежурным: "Не видать тебе, Митька, как собственных кишок. Но если будешь настаивать, то увидишь".
    Вот, примерно, в таком радикалистском и пугающем виде всё и происходило. Затем наступил перелом, прокачка мозгов: "так частить нельзя", "не милиция копает"; дальше чуть мягче: "всё расскажу Нине Владимировне"; и уже: "чем мы рыбу глушить будем?" Но всему на свете когда-то наступает конец. Ведь наступает же когда-то? Дмитрий Васильевич обещает быть в 15:00 и, получив подзатыльник, отбывает.
    Чему же суждено было случиться сегодня утром - произошло каким-то образом вчера вечером в метро. Упоенный обвинительной речью Герман Станиславович причину представлял весьма смутно, хотя руку приложил непосредственно. А дело было так. "Ты, Олеженька, этого жлоба не слушай. Оденься попроще. Вечерком, на метро. Положишь в темноте. Кто в эту помойку на ночь глядя полезет? Покажи-ка, что там такое?" Пластмасска с мягким кубиком в черном полиэтилене впечатления не произвела. "Тю, не солидно как. А этот рычажок для чего? Правильно установлен?" - "Не помню..."

    СЕРГЕИЧ
    Москва, Ясенево, "Ковер", 03.06.95, 10:25

    - ...ты три часа своими вопросами ставил в неловкое положение уважаемого гражданина, руководителя крупнейшей компании, одной из немногих, не разворовывающих, а несущих блага для нашей страны! Как ты посмел?
    Не взирая на то, что тебе было указано прорабатывать версии, не касающиеся, я подчеркиваю, не касающиеся консультативной работы Манцева, ты плюешь на всех и вся, рассылаешь повестки уважаемым людям, будоражишь налоговую инспекцию, лезешь в банковские документы, требуешь санкции на прослушивание, установку спецоборудования! Ты что, Чеканов?! Ты кто?!

    Это вчерашняя поездка в Барвиху выходила боком, вместе с версией "Друзья Манцева".
    Вышколенная прислуга проводила в кабинет к "другу", пригласившему сразу же в зал, к черной пасти камина: "Там будет удобнее, по-домашнему" Мгновенно возник чай. И потекла пространная беседа, вернее, монолог, ведомый не Сергеичем, собиравшимся уделить общению максимум полчаса, а седовласым выходцем из бывшей номенклатурной знати.
    "Что вас интересует, молодой человек?" - прозвучало с мягкой улыбкой. Дальнейшее гибко переросло в размышления о судьбе страны, проблемах власти, становлении экономики, падении нравов, религии, Вселенной. Почтенный вещал тихим, ровным, гипнотическим голосом, словно общаясь с самим собой. Беспрерывно. Ни о чём. И обо всем. Подводил Сергеича к аккуратной возможности вопрошать. И так же плавно уводил, косвенно чуть упрекая в попытке прервать нить стройного течения мысли. Время летело в неиссякаемой мудрости. Приглушенные телефонные звонки из сумрачных глубин усадьбы ни в коей мере не влияли на ход размышлений. "Беседа с вами доставила мне удовольствие, молодой человек". Раскланявшись, в блаженном анабиозе, продолжая взирать на бесшумно закрывшуюся за атласным халатом дверь, Сергеич вдруг обнаружил рядом ожидающую прислугу. На выход, мсье...
    Материл он себя на чём свет стоит, придерживаясь скорости 60 км в час, как того и требовали дорожные знаки Рублево-Успенского шоссе.

    - ... и я не знаю, что мне скажут сегодня в Управлении. Не знаю. Это всё - из ряда вон. Всё! А этот твой... Как его?.. Степашин. Носится, как леший небритый. Никого не замечает, с людьми не здоровается. Мне жалуются: "У Чеканова бардак". И вообще, любому терпению есть предел. Любому! Ты прими это к сведению. Чтобы мы больше к этому вопросу не возвращались.
    - К какому именно?
    - Я абстрактно выражаюсь. И надеюсь, ты понял. Не юродствуй!
    Якименков откинулся в кресле. Снял очки и стал яростно тереть замшей стекла.
    Сергеича несколько смутила феноменальная оперативность "друга", но ни о каких санкциях, спец, повестках он даже не заикался. И только в больном воображении могла возникнуть идея "потормошить" кого-то из компании, занимающей четыре этажа "книжки" на Новом Арбате со смехотворной арендой. С таким госшифером на крыше ни о каких разборках, дележе или рэкете (упаси бог) и речи быть не могло. Любое, пусть тончайшее, беспокойство вызывало мгновенную ответную реакцию, но на порядок, несколько порядков выше. Сергеич прекрасно понимал это, сознательно шел по самому краю и не мог объяснить себе - где оступился - наблюдая в данный момент материализацию э т о г о. Туманная перспектива последствий маячила в отдалении.

    "Бизнес", а заодно и "Любовь" Манцева развалила секретарша Людочка, опьяненная скорее жалостью, нежели бокалом шампанского в ресторане "Серебряный век". Она вывалила такую уйму "чего знать не след" о потерпевшем боссе, что Сергеич буквально бегом посетил отхожее место и, вернувшись, вновь нежными, едва уловимыми мановениями приоткрывал чуть сомкнувшиеся лепестки, дабы живительный нектар чувственного излияния любящего Людочкиного сердца вдохнула черствая японская пластмасса диктофона.
    К "другу" же вчера приезжал корреспондент прохановской "Завтра", некто Березин. Сергеич даже взял напрокат у надомного информатора значок с Виссарионычем и сменил номера "семерки".

    ШТАБ Н-ского ПОГРАНОТРЯДА
    Таджикская ССР, 27.07.82, 17:02

    - Прошу внимания, товарищи офицеры. Группе подполковника Агашина на время проведения операции необходим повышенный уровень боевой готовности личного состава и усиленная охрана государственной границы на участках 5-й и 6-й застав, для чего вам также будут приданы резервные подразделения. Операция проводится на стыке участков. Подполковник ознакомит вас с деталями операции.
    - По агентурным данным, в ночь с 28 на 29 июля будет предпринята попытка нарушения государственной границы СССР на охраняемом вами участке. Нарушители идут с грузом из Пакистана. 24 июля пересекли афгано-пакистанскую границу в районе перевала Акжарда. Кому предназначается груз, время передачи - предстоит выяснить. Наблюдение, нейтрализацию и захват проводит моя группа. Ваша основная задача - после перехода границу закрыть. Задача осложнена режимом радиомолчания. До определенных пределов, разумеется. В эфире -нормальная жизнь границы, связь только проводная. Блокирование приграничного района обеспечивается. Впустить, товарищи, и не выпустить. У меня всё. Вопросы.
    - Капитан Лукьяненко, начальник 5-й заставы. Сколько нарушителей, товарищ подполковник?
    - Точными данными не располагаю. Ориентировочно, десять-пятнадцать человек. Многочисленность объяснима ценностью груза. Вероятностью огневого контакта, соответственно.
    - Капитан Пономарев, замполит заставы. Вы имеете в виду, товарищ подполковник, возможность огневого контакта с нашими пограничниками?
    - Имею в виду весь маршрут следования, в целом. Согласно донесению, маршрут отработан, практикуется не впервые. Оптимальный численный состав диктует опыт.
    - То есть вы хотите сказать?..
    - Да, капитан. Это не единичное нарушение и переход на вверенном вам под охрану участке границы Союза Советских Социалистических Республик.

    МИТЬКА
    Афганистан. В 12-ти км от границы СССР, 28.07.82, 14:30

    Маркел, не поворачиваясь, тычет АКСом в нависающий над тропой выступ. Митька отползает. Пригнувшись, бежит за каменной грядой к уходящему ввысь, почти отвесному склону. Карабкается, цепляясь за трещины. Головной дух уже должен подходить. Если сразу полезет на обвал - увидит, и тогда Сорокин... Тогда всё к черту. Резина секунд тянется, тянется. Дух не любознательный, замер, осторожно высматривая. Митька ящерицей лезет дальше, вверх. Добравшись, впрессовывается в камни, тянет из-за спины трубу "Мухи". Дыхание забито жарой и подъемом, но рот жадно хватает лишь печеное густое варево. Голова - звоном, тонким, дребезжащим.
    Дальний поворот тропы, как на ладони. "Сволочь" жарит не с зенита, а чуть сзади, засвечивая духам. Горяченная зеленая пластмасса жжет щеку. Снизу гортанный крик, но выстрелов нет. Еще двое неспеша подбегают. Говор, шипит рация. Значит: "Стоп". Митька непроизвольно проигрывает действие внизу - двое присели, один перебежками "нюхает" обвал. "Чисто там, чисто. Зови". Резина времени, растянувшись, трещит на пределе. Пульс - ритмичной болью в ноющих висках. Шипение... Поворот оживает. Первый в магазинном лифчике, с "Калашом". За ним совсем пацан, на шее палка РПГ без гранаты. Остальные понурым гуськом, за спиной серые небольшие мешки, М-16... Замыкающий. "Не соврал Хаким. Восемь". Поворот от них уже метрах в тридцати. Митька жмёт. "Труба", ухнув болью по перепонкам, подбрасывает. Короткий высверк в основании стены у поворота мгновенно разрастается в облако дыма, пыли, летят камни. Гулкий грохот эхом в вершинах. Бесполезную трубу в сторону. АКС. Жмется к стене от возможного камнепада. Треск пальбы сзади, бесноватый веер свинца шьет тропу. Передний валится, ухватившись за живот. Остальные со всех ног назад, но пути нет - пропасть. В прорези - серая спина. АКС коротко дергает. Вскинутые руки. Глаза ищут... Уже некого. Всё.
    Кроссовка соскальзывает на спуске, когда остается метра два. Митька падает боком, ударив локоть и бедро. Боль рвет вымотанное тело. Выть охота. Мычит, поднимается, плетется к тропе.
    Ермаков уже разложил пакеты на всех. Не снимая наушников, возится с кучей альпинистских прибамбасов. Рядом моток жгута, какие-то лямки. Хаким с дико вытаращенными глазами остервенело кромсает труп духа в "лифчике".
    - Что застава, Ермаков? - у Маркела свои заботы.
    - Молчит, товарищ прапорщик.
    Маркел орет на таджикском Хакиму. Тот, не обращая внимания, машет тесаком. Брызги крови.
    - Разбирайте "добро". Не лезет - сухпай выбрасывать. Кто боезапас тронет - убью.
    Идет к Хакиму, отбирает тесак. Хаким вытирает кровь с довольной гримасы, что-то тарабарит. Из-под рукава халата трое часов. Маркел бросает тесак к "добру". Хаким ругается, жестикулирует, пнув ногой труп, неохотно идет набивать свою торбу.
    - Этих всех вниз, к Аллаху. Павлов, возьми РПГ. Не копаться! Две минуты и выходим.
    "Молодого нашел," - недовольно ворчит Митька, спихивая мальчишку. "Палка" РПГ навидалась. Но панорамка - целая, с "живой" подсветкой и даже в чехле. "Заботливый был пацан".
    - Ну что там, Ермаков?
    - Всё нормально, товарищ прапорщик. Молчат погранцы.
    - Так... Зимин, вперед. Сорокин, замыкаешь. Подобрались, подобрались. Не спать. Верх и под ногами "пасти".
    Шаг тяжелый, на горбу прибавилось, бедро отдается ноющей болью. Впереди - монотонный, осточертевший маятник спины Ермака с коробкой рации. Пот струится, режет глаза. Всё в расплывчатой мути. Митька вяло мотает головой, стряхивая водопад с бровей. "Когда ж всему этому ...? Ведь всему же когда-то".
    Жара душит, выедает остатки души, превращая в безвольный, шагающий сгусток плоти. Белая топка на всё небо, коснувшись вершин, нехотя отдаёт ущелье тени. В пышущем жаром раскаленных камней студне мгновенная смена красок. Монолит слепящей серости гаснет, незаметно набирает оттенки и, искажаясь в мареве, одевается мягкими играющими полутонами теней. Едва заметное, обжигающее движение прокаленного воздуха в предчувствии еще далекой, но убийственной ночи, переходит границу терпения, пытаясь сломать, дожать полуживой разум, давящийся теплой хлоркой из фляжек, вымученно бредущий и умоляющий свою госпожу с косой об одном - о прохладе.

    "...Ваша РК-1753 от 20.07.82. Докладываю выполнение. Разведпоиск проведен по трем из четырех указанных направлений. Данные обрабатываются и будут переданы незамедлительно. Считаю дальнейшее проведение поисково-спасательной операции нецелесообразным. Разведгруппа (командир гв. прапорщик Маркелов) на радиоявки в основное и резервное время с момента выброски, 25 июля с.г., не выходила. В зоне наблюдается активизация действий бандформирований. Операция затруднена, имеются потери личного состава и боевой техники..."

    Когда подошли к точке, начало смеркаться. Впереди лежало небольшое плато, сжатое отвесными склонами. Словно раструб, оно упиралось в пропасть. Далеко внизу шумел Пяндж, а с другого берега подступали две скалы-близняшки с совершенно гладкими боками.
    Лежали, смотрели, и не верилось. Там - Союз. Хаким без умолку тараторил, что горы здесь молодые, пещер и террас нет, а сверху ущелье "смотреть - не видно", если дальше не лезть. С той стороны "пограничник ходит низ; вертолет боится, летай высоко верх. Пограничник бинокль ночь смотреть нету - батарейка тяжелый. Только вышка бинокль есть, вышка далеко - очень хорошо. А Хаким бинокль-ночь есть; Хаким дарил большой бай, сказал, что Хаким молодец и Хаким ночь смотреть надо. Эти там скала пограничник не лазит, очень трудный скала, а таджик хитрый, таджик скала знает. А Маркелов злой стал - не дал плохой человек резать много - Маркелов давно-давно хороший был..." В общем, Аллах акбар. Но Митька уже не слушал, он отъезжал под шумок обвальных сумерек, угомонивших адреналин.
    Четырехдневная усталость постепенно увлекает с призрачной границы яви в кромешную бездну тьмы, лишает видений, обездвиживает, заставляет поручить тело рефлексам и, отринув преграды, захлебываясь, мозг жадно впитывает неведомый разуму, живительный источник, бьющий где-то там - в набирающем черноту бархате, безлунном, усеянном миллиардами точечных ледяных глаз, безразлично взирающих сквозь пьяняще-тонкий аромат горного воздуха.
    И немного о рефлексах. Для зверя постоянное ощущение опасности, сиюминутная готовность как к обороне, так и к нападению жизненно необходимы. Выработанный в связи с этим рефлекс из поколения в поколение передается на "дискете" генной памяти, оттачивается и совершенствуется в процессе эволюции. Человеческий мозг, его нервная система, ощущающие, осязающие, обоняющие и видящие войну с помощью различного рода нервных рецепторов, развивают в человеке аналогичный звериный рефлекс. Некоторое отличие, ускоряющее процесс становления, заключается в том, что человек наделен высшим разумом, который в свою очередь еще и думает о войне, оценивает, анализирует и, как это не прискорбно, уродуется. Понятие "озверел", таким образом, вполне околонаучно обосновано, и Митька, согласно вышеизложенному, проснулся сразу.
    Контур толкающего в бок Сорокина посреди обалделой кучи звезд. Вокруг зябкая кромешная темень и сипение.
    - Димон, время.
    - Куда хоть идти-то? Ни хрена не видно.
    - Тихо ты, не ори. Вон там, видишь, седловина темнеет? Далеко, на той стороне. Левая вершина пониже, а правая, как стол. Видишь, между ними?
    - Ну.
    - Вот прям туда и топай. Метров через сорок придешь. Там Маркел с Хакимом.
    - Чего раньше не разбудил? Теперь искать - шею свернешь. Зараза.
    - Маркел сказал не будить. Ты длинный. Если с тропы кто сунется - споткнется, а мы с Зимой тут как тут.
    - Я, бля, посмеюсь. Салабона нашли.
    - Да ладно, не заводись. Как выспится, так начинается.
    - А где РПГ?
    - Бандура и все добро там. Ермак тоже. Не наступи - наушники вместе с ушами отвалятся. А я ща Павлуху как разбужу и спать. Глаза уже липнут.
    Минуты черепашьего шага и ворчание реки начинает резко нарастать. Обрыв рядом. Митька пригибается, пытаясь хоть как-то определиться на фоне ночного неба.
    - Павлов, - Маркел стелет ладонью звук. Митька, неосторожно шагнув, спотыкается, чуть не падает. Скрежет зубов Маркела не слышен, но ощутим. От могучего Пянджа, скрытого тьмой, веет холодом.
    Маркел заезжает кулаком и попадает в АКС. Долго, беззвучно ругается на фоне посапывания Ермака и бесконечного словесного поноса Хакима.
    - Зачем так, Маркелов? Солдат служит, ты - зарплата имеешь. Нехорошо. Ты когда маленький был. Я помню. Отец ругает - ты плакать. Прими Аллах его душа.
    - Ты чего несешь, старый? Он живой, на пенсии, огород на даче копает.
    - Нет, Маркелов. Вы когда Север приехал, твой отец сразу большой человек стал. Все в город уважал. Ты школа учился, тебя учител тоже уважал. Зачем отец ехал Москва? Маленький город - большой человек. Большой город - нет человек. Пропал твой отец Москва. Телевизор не показывает - совсем пропал.
    - Уймись, Хаким. В министерство его перевели. Дай лучше бойцу инфру (прибор ночного видения, позволяющий видеть тепловое излучение предметов). Глаза совсем потеряешь. Павлов, забери у него.
    - Мой зрений тебе не видно, Маркелов. Правый скала верх смотри, солдат. Как засветит, скажешь. Голова поднимай - плохо.
    Внезапный день, но все преобразилось. Одни лишь оттенки сочной зелени. Густота холода реки с тусклой полоской берега. Дрожь умирающего тепла в четких светлых контурах гор, теряясь в иссиня-черной пустоте неба. Инфра - не "звездоглаз" (прибор ночного видения, усиливающий отраженный предметами свет звезд и Луны). Как в кино.
    Митька с отвисшей челюстью и убаюкивающий монотонный шепот:
    - Мне плохой человек обижал. Я гора водил, он деньга мало давал. Я тебя, Маркелов, звал. Долго звал. Ты совсем забыл старый Хаким.
    - Не платил, ну и плюнул бы. "Капусты", небось, арбы три уже наколотил. Куда тебе больше?
    - Мне бай просит. Хороший человек бай. Университет твоя Москва учился. Заграница много ездит. Добрый.
    - Так, а чего ж твой бай не заступится?
    - Занят очень бай. "Белый золот" много думай бай.
    - О хлопке что ли? На кой он ему?
    - Хлопке твой красный думай! Бай "белый золот" думай. Раньше нет, а теперь много людей на Земле хотят. Бай должен всем дать. Не будет "белый золот" - большие люди злой будет. Большие люди очень много "белый золот" надо.
    - Да зачем им наркота-то? Оружие, нефть - это я понимаю.
    - Оружий, бай говорит, большой. "Белый золот" маленький. Твой "Калашник" - чуть-чуть "белый золот". Ты школа учился. Считай. Сто "Калашник" - два маленький горсть "белый золот". Большой люди умный. "Белый золот" почему много деньга? "Белый золот" нельзя. Большой "нельзя" - большой деньга. Очень-очень большой люди умный. Большой люди много-много деньга. Большой люди скажут большой бай: "Делай!" Бай делай. Бай плохо делай - большой люди другой бай делай. Скоро "белый золот" - вся Земля, а Земля не знай.
    - Ну, ты и завернул, старый.
    - Вся Земля думай алмаз, золот, нефть,"Калашник" - большой деньга. А это только большой бай деньга. А большой бай стал, потому что большой люди его сделал.
    - А на кой же леший тогда политика, коммунизм, капитализм? Да вообще всё?
    - Бай говорит, что раньше "белый золот" мало был. Много война - это большой деньга был. Большой люди разделил большой бай. Большой бай делай война. Теперь большой люди сказал, что хватит война, "белый золот" хорошо. "Миру мир" - красный говорит. Война очень плохо даже большой люди может быть. Но война "белый золот" сразу не пускает. Время надо, бай говорит. Война меньше-меньше - "Белый золот" больше. Скоро совсем война конец.
    - Хаким, а что это за "большой ...?
    Митька видит на вертикальном боку скалы яркий треугольник. Опускает инфру - ничего. Снова смотрит.
    - Товарищ прапорщик. Вроде, сигнал.
    Хаким выхватывает у Митьки бинокль.

    СТАРЛЕЙ ЖЕНЯ ЧЕКАНОВ (СЕРГЕИЧ)
    Таджикская ССР. В 20-ти метрах от советско-афганской границы, в ночь с 27.07 на 28.07.82

    - ...пилот аж синий сидит. "У меня инструкция! Здесь снижение запрещено!" Агаша за "пушку" хвать.
    - Хвать-то - хвать, а сидим все внизу. Одна никишинская "тройка" на "уровне". Координатор, блин. У Никишина жена со дня на день рожает, ему сейчас только о "грузовиках" и думать.
    - А чего не сказал-то, Жень? Ты у нас офицер бойцовый, вон как в гору прешь. Двадцать четыре разменял, а уже нами - стариками - командуешь. Такими темпами и председателем "колхоза" стать можно. Тебе бы еще лапу хорошую, волосатенную.
    - В Москве сказал бы. А тут... Только воздух трясти. Мясо уже в агашинских зубах, шерсть дыбом, попробуй вякни. Да и чутье у него - дай бог. Может, и прав. Но закавыка есть. Ночи, безлунные, выбирают, КСП (контрольно-следовая полоса) нет, систему не развернуть - с этим согласен. Но четыре "секрета" на участке. Уже год как с инфракрасной техникой сидят. Дозор с барбосом. Река. Снесет метров на 50-70. Ну, раз "грузовой", два. Но не постоянно же, да еще и чуть ли не взвод. Какие бы олухи не сторожили, какие бы навороченные не лезли. Должны, просто обязаны были вляпаться.
    - Да, профессор, голова отвалилась вместе с больным зубом.
    - Тебе, Миша, всё подурачиться. Спал бы лучше. Лаптев, наверно, весь ПББС (прибор для бесшумной, беспламенной стрельбы) слюной залил. Присоединяйся.
    - Ты, Женя, всё очень близко к сердцу принимаешь. Покоя себе не находишь. Всюду лезешь, всё тебе интересно, обо всём узнать хочется. Да охолони ты, ради Бога. Пусть у Агашина голова болит. Наше-то дело маленькое. Перевалим мы этих "грузовых", вместе со "встречей". Кто-то, глядишь, не "щелкнет". Вылечат его и растрясут в "конторе" по полной программе. Вот и всё. Чего себе голову забивать? Ты уже свой свинец имеешь и никак успокоиться не можешь.
    - Тут ты, Миша, конечно прав. Успокоился и дырявь мясо под шум винтов. Сеть грузовая? Да и шут с ней. Я своё дело сделал. Вот вам "жмуров" вагон. А с этих "жмуров" сколько стрясти можно было бы. Чтобы в следующий раз мы с тобой знали точно - где, когда и сколько. Чтобы такие ночи, как эта, к минимуму свести. На звук на охоте палить запрещено - не мне тебя учить. А у нас сегодня так и получится. Ни хрена ж не известно. Ты б видел, что эта агентура насообщала. "Агентурное донесение"! Сидит в торгпредстве шарага, как ты говоришь, волосатенная. И из затрапезной прессы секретную "информуть" рожают. А один - лысый - пашет, как проклятый. И он же, бедолага, всегда и во всем виноват. Кого-то обхаживать, покупать; где-то, у черта на рогах, тайник снимать. Вот тебе и прокол. Новый бедолага приезжает и всё сначала. Бардак же сплошной, во всем и везде.
    - Сдаюсь... Прохладно, однако. И темени навалило. Пора запускать чудо голландской оптики. Сам-то, может, поспишь? Шестой час сидим.
    - Потом отосплюсь. Миша, верх сектора тоже захватывай. Не нравится мне эта канитель что-то.
    - Да ты чего? Что они - призраки? По воздуху перелетят? Тут сто метров, с гаком.
    - Это, Миша, приказ. А приказы мы с тобой обсуждать не будем. Наобсуждались уже.
    Невесомая мантия ночи плавно опускается на горы, нежным прикосновением скользит по черствой, жаром напоенной обнаженности камня, в забвении распахнувшего объятия и внимающего ласковой сладострастной неге, жертвуя частицами переполнившего дневного тепла. Ночь принимает - в лукавой немощи своей безропотно преклоняясь дарующему. Не разумея, сильный камень полон решимости согреть, защитить небесную божественность. Слабые же, юные побеги смущенного благодарения неспешно всходят мольбой, в которой зреет легкая настойчивость - едва уловимая, - вдруг довлеет и вот уже пышным цветом полыхает буйная алчущая жадность. В последней жертвенной оторопи ускользает душа - камень мертв, но обуявшее безрассудство не позволило осознать похотливой ненасытности очаровательного дитя тьмы. Гениальной мудрости столь нежного и беззащитного создания постичь ему не дано.
    Горы холодной сыростью реки лезут под комбез, и старший лейтенант Чеканов Е.С., совершенно позабывший о жадности ночи, в который уже раз вспоминает товарища Бисмарка, ясно и доходчиво нарекшего индивидуума, не внимающего ошибкам других индивидуумов.

    МИТЬКА
    Афганистан. Афгано-советская граница, 29.07.82, 02:40

    - Смотри, солдат. Где треугольник - там лететь будет. Работа, Маркелов.
    Сзади приглушенная возня, Хаким чертыхается.
    - Надо был сразу включать, Маркелов. Долго греться.
    - Подождут "твой умный".
    Треугольный свет исчез. Секунды. Ни звука, лишь далекий рокот реки. Внезапность полета яркой точки. На зеленоватой черноте - едва различимая полоска хвоста. Перечеркнув тьму, точка падает где-то за спиной. "Хвост" - вот он, рядом - связывает с той стороной. "Намутили, чуреки!"
    Запыхавшийся Хаким шипит в ухо.
    - Где веревка, солдат?
    - Держу.
    - Не пускай, уходи глубь, тяни сильно. К Маркелов.
    Митька находит инфрой Маркела, сияющего руками и лицом. Рядом небольшие, абсолютно черные мешки. Идет. В руке - гибкая и невесомая прочность.
    - Товарищ прапорщик.
    Маркел перехватывает, лезет на камни, продевает сквозь замурованное в нише кольцо.
    - Давай мешок.
    Тихо клацает подвесной механизм, мешок бесшумно скользит на ту сторону под собственным весом.
    - Пятнадцать секунд, Маркелов. Другой потом.
    - Да помню я, старый. Павлов, буди Ермакова - пусть эфир пасет и сам наблюдай. К краю не суйтесь.
    Черное на черном. Невидимое, стремительно несущееся мелькает на тепловом фоне скал той стороны и пропадает, растворяется в монолите.
    - Уехали, Хаким.
    - Теперь трогай веревка. Как слабнет - тяни быстро-быстро. Деньга нам на газе летит, Маркелов.
    - И охота тебе, старый, по горам с купюрами таскаться?
    - Здесь работа - деньга от плохой человек был. Дома тоже деньга. От хороший.

    СТАРЛЕЙ
    Таджикская ССР. 29.07.82, 02:10

    "Глухо". Уставные положения давно отлетели в тартарары. Легкое присвистывание капитана Лаптева, доносящееся из глубины длинного и узкого каменного пенала, тает в предпосылках храпа капитана Полянского. Реакция горного ботинка старшего лейтенанта Чеканова - и вновь доминирует присвистывание. Подполковник Агашин недвусмысленно выразил на инструктаже свое отношение к имеющему место быть: "У кого люди спать будут - зубы напильником сточу". Игнорируя перспективы 29-ти оставшихся, плотно сжатых в связи с температурными казусами среды обитания; возлагая на обувь неусыпную заботу о тихом сне "произведения писателя Каверина", командир "тройки" погружен в тщательное визуальное прощупывание ночи.
    Безнадега и холод постепенно одолевают. И вот уже "общественный" БК (боекомплект) свален в кучу. Брезентовые подсумки и чехлы размещены под комбезом, а еще - восемь килограммов чехословацкого бронежилета сверху. Тепло, выкраденное у жестких инструкций и наставлений, играет злую шутку. Клонит в сон. Старлей сдерживает дыхание и доводит себя до околообморочного состояния. Вырванная из сладкого омута плоть болью напоминает о насущном, нервно взбрыкивает и очумело хватает воздух под удары безумствующей крови. Насытившись и воспрянув, в долгу не остается - указывает на пониженное содержание никотина. Вдосталь поиздевавшись, старается улизнуть вновь. Старлей обращается к логике в походе за пониманием. "Хорошо, сейчас будем мерзнуть, если..."
    Всплеск света... Мимолетный... В самом верху. Слева. Почти у среза, переходящего в пологий подъем. Сон исчез. Комок мышц и глаза хищника в хитросплетении команд натасканной программы "Зверь". Дрогнувшее Время разворачивает спираль...
    И вновь медленное, аккуратное просеивание уже знакомых очертаний камня. Но тянет, ох, как тянет "туда".
    Мелькнуло, перечеркнув бездну, минут через семь-восемь. Пауза, в уставшей бороться с собой, голове. И гром: "Какой, на хрен, метеор в инфре?!" С силой, каблук в ребра. Сонный шепот: "Что?"
    - Связь с Никишиным. Быстро. Верх "сестер" и напротив. Лаптева толкни.
    Зевающий и злой Полянский громыхает трубкой телефона "секрета".
    - Дежурный, дай "Ноль первого"... "Первый" - "Четвертый" на трубе. Посмотри там "сестер" и напротив. Наш комдив чего-то углядел... Нет. Наверху, говорит... Леший его знает... Да птица, небось... В шесть, в шесть на покой... Голос-то какой бодрый... Сам иди... Ага, ну бывай.
    Глухие тычки в мягкое и елейный полушепот.
    - Доброе утро, Петр Григорьевич. Как спалось на новом месте?
    - Вы что, съехали? Три часа ночи. Спят все.
    - Да вот енерал-полковник изволють побеспокить-с. Ловят-с коварных джигитов, орден очередной примеря...
    Знакомое, удаляющееся шипение из ночи. О каменный свод гулко стукает шлем-сфера Полянского. Старлей рвет "липучки" жилета, вытряхивает содержимое из-за пазухи и шиворота. Лаптев мечется, рычит: "Где, ядрена мать, БК?!"
    - Петя, собери всё. Выход, Полянский!
    Хлопок. Слепящая белизна парашютной "люстры" заливает ночь, проникая сквозь экранную сетку "секрета".
    - Насрут, - Лаптев бросается к куче сваленного боезапаса.
    Виснет еще одна "люстра". Лишь шум воды. Небольшой парящий шар рывками невидимой связи быстро движется к расщелине далеко вверху, между вершинами на той стороне. В наушнике "компактфона" хрипит Агашин.
    - "Борт" - "Десятке". "Борт" - "Десятке". Срочно на точку "Берег". Примешь "тройки". "Третья", "четвертая", "пятая" на борт. Работаете "Гость". Остальным "Блок", квадрат "Сестры". Остальным "Блок", квадрат "Сестры". На приеме.
    В адреналиновом поту, неотрывно глядя на плывущую в вышине сферу.
    - Я - "Ноль четвертый". "Гостя" принял.

    МИТЬКА
    Афганистан. 29.07.82, 02:43

    Внезапный глухой визг. Ввысь уходит "слепая". "Плафон", зараза". Шлепок вываливает ярчайший день. Испуганные глаза на очумело-мотающейся голове Ермака. Митька срывает с него наушники:
    - В нору! Живо!
    Вскакивают. В глазах резь. РПГ за спину, АКС. Ноги сами несут.
    Маркел продолжает тянуть шар. Еще немного. Хаким прыгает, широко распахивая ножом оболочку - выдох газа - путаясь в ткани, достает тугой сверток. Вдвоем бегут к сваленным в глубине РД.
    Спасительная тень.
    - Фонари достали, не до жмурок. "Голова" - Сорокин. Я замыкаю. Подсветите, - раскрывает планшет с картой. - На отход. Так. Километр по ущелью. Вот сюда. Потом забираем вверх-вправо, к перевалу и ночуем. Вот здесь. С рассветом через перевал и на каштаринский блок-пост. Молите Бога, чтоб духов не принесло. "Зеленые" (пограничники) глубоко не полезут - заграница.
    - Товпрапщик, а если "уржанцев" "подорвут"?
    - Те Пак перекроют. А мы-то к своим. Усек? Всё, выход. Светить по необходимости. Сорокин, бегом. Бегом, мать твою!
    В наполненной тяжелым дыханием тишине - отголоски далекого, молотящего воздух, хлыста.
    - Что-то быстро... Ты где "сойдешь", Хаким?
    - Ночь с вамы. Потом, - хмуро сказал, задумчиво.
    - Лады.
    Три - вдох, два - выдох. Мотающееся впереди пятно фонаря выхватывает изгибы тропы, стиснутой камнем. Бежится пока легко. Темп, темп, темп. Три-два. РПГ, наконец, примостился, зажатый в руке за спиной. "Вертушки" уже не слышно. "Хоть бы проехало, маманя". Три-два. Темп. Минуты до поворота. Начинаются глыбы. Вверх-вниз. Три-два. Темп, темп. "Хаким бы не помер. Забился бы лучше куда-нибудь. Знает же округу, как свои пять". Три-два. Темп. "Тут четыре километра и мост. "Умный" и перебросили бы... "Вертуха", как ждала". Темп. Вдох- выдох.
    Внезапные, приглушенные расстоянием, выстрелы от реки. Взрыв, всё стихло.
    Три-два. "Кончились "умные". Темп, темп. Холод где-то под сердцем. "Это - не "зеленые". Нервный смешок.
    - Прибавь, прибавь, Сорокин!
    Темп, темп. Три-два. Три-два. Вдох-выдох. "Чуешь, Маркел? Очередь подошла?"

    МАРКЕЛ не чуял. Уже был уверен. "Плафоны". Спокойная перегруппировка, подарив возможность оторваться. "Вертушка" в минуты. И вот теперь быстрая выверенная "сработка" "умных". Всё сводилось к " ждали-готовились", а значит - не упустят.
    "Собранность и внимание. Видишь - доложи. Слышишь - запомни. Думай, прежде чем действовать". Маркел бежал и думал, а с полгода назад начальник разведки полка гвардии майор Подкопаев Геннадий Юрьевич оставил разведроте своё motto, позаимствованное у рейнджеров супостата (по слухам, где-то во вьетнамских джунглях), и уехал в Союз, к новому месту службы, под облегченные вздохи как штабных звезд, так и повыше.
    В свои тридцать шесть лет товарищ гвардии майор (или, за глаза, "Рейнджер") поорать любил, не взирая. Мог себе позволить, потому как прикрыт папиной лапой был до самых каблуков. С его назначением роту затрясло (Маркел аж с дуру бросил курить), но досталось и полку. Замповору (заместитель командира полка по вооружению) скрипел зубами, "выбрасывая "добро" в белый свет, как в копеечку". А замполит, совместно с особистом, писали и писали "о пропаганде идей вероятного противника", чем Рейнджер увлекался не только на штабных совещаниях, но и в форме наглядной агитации. Знание содержания одного из плакатов Маркел запомнил наизусть и не от хорошей жизни - Рейнджер приказал вызубрить. А именно: "Разведка существует не для охоты за призраками. Мы обязаны изыскивать собственные идеи и решения, как и в каком направлении работает тактическая и стратегическая мысль противника. Исходя из этого, имея отправную базу, необходимо систематизировать использование разведгрупп так, чтобы каждая разведоперация была непосредственно связана и вытекала из предыдущей. Лишь при понимании и представлении о логике и задачах противника существует достаточное количество сил, средств и мобильности для его уничтожения".
    - Что, отдолдонил? Теперь объясняй.
    И приходилось понимать, что нужно не только скрытно и быстро лазить по горам, валить без промаха, видеть и слышать, но еще и заставить себя думать.
    - Я в штабе сижу, от меня оперативная обстановка требуется. А вы мне что несете? Одни заблудились, другие в кашу по собственной инициативе залезли и "вертушки" им подавай. Отряд Шарима на них вышел. Мне разведданные нужны, а не пальба по неизвестно кому. Шарим неделю портянки в Паке сушит, мать вашу!.. Я ни чьи жизни воровать не хочу. Война сворует - ей наплевать. Или "Наплевать", которые на Войне. Учиться будем.
    Учились. Рейнджер снял ротного, долго орал с комполка, но улеглось, и на роту назначили маркеловского командира группы, гвардии старшего лейтенанта Круглова. С "боевых" выводились по две группы на две недели "профилактики" под командованием "разжалованного" ротного, по установкам и надзором "самого", который снова орал с комполка.
    Маркелу досталось поучиться в первой двойке. Проклял всё. Снова почувствовал себя вечно грязным и сонным от усталости салагой с подъемом в 04:30, приседаниями-отжиманиями-подтягиваниями, марш-броском на 5 км при вещмешке в 24 кг и АКСе, с последующими: чтением карт, ориентацией на местности, коррекцией артиллерийско-минометного огня, направлениями ведения военной разведки в зоне. А потом еще и "ты в команде" - подготовка к разведвыходу, стадии проведения, завершение, меры безопасности, сигналы в группе и их применение и уже огневая, МПД да много чего и уже 8 км. Две недели закончились бегом на 10 км всё с теми же "24 плюс" на время и зачетами. Маркел вытянул, тут же и услышал: "Готовь группу. Командиром пойдешь. Выход завтра. Карта, инструктаж в 06:00. И никаких "никак нет". Свободен".
    Опять завертелось. Потом прилетели "звезды" из бригады. Ор не слышали, но говорили, что Рейнджер улыбнулся на проводах. Потом "весенних" из гайжунайской учебки через "две недели". Отсеялась треть. Потом один его пацан на дембель - Павлов появился и вскоре еще двое - Сорокин с Зиминым. Маркел ставил группу, а Рейнджер уехал и приехал "Наплевать".
    Ермаков при рации с прошлой весны. Ровно три месяца и шестнадцать дней. Потому что Андрюшки Панкратова... не стало.

    СТАРЛЕЙ
    Таджикская ССР. 29.07.82, 02:47

    До точки четыреста метров по каменистому берегу. Уже слышно подходящий борт. Подбегает усиленный наряд пограничников со здоровенной овчаркой.
    - Сейчас освободим, ребята. Лаптев, быстрей давай.
    Умные глаза пса смотрят, как в холодном неживом свете из наблюдательного хода "секрета" с сорванной (противная) сеткой вылетают маленькие и большие разукомплектованные "единицы". Слышит летящие оттуда непонятные команды, которые подает иногда ефрейтор (если сердится). Двое чужих в странных темных шкурах (у водовоза почти такая же, только в пятнах), с шарами вместо голов, часть "единиц" рассовывают в шерсть (спешат очень), часть сваливают на безрукавки, потом собирают в охапку и убегают куда-то вниз по берегу. Куревом не пахнет, но какой-то химией несет. Пес скалит клыки - из хода лезет зверь, но шкура такая же и отдает команды, тянет изнутри стреляющее незнакомое, в каких-то нахлобучках, и знакомое (у ефрейтора такое же), но зачем-то с кусками трубы сверху и снизу. Зверь встает на задние лапы (наверное. один из этих) и тоже убегает. Еще трое бегут. За ними еще. Поприличнее, собранные, но пахнут куревом. Пес настойчиво тычет мордой в ногу своему ефрейтору: "Засмотрелся".
    "МТВэшка" (вертолет МИ-8МТВ) лупит потоком воздуха по бурлящей воде, выхваченному у ночи конусу света прожектора, девяти присевшим черным фигурам. Мягко касается источенной гальки и грузно проседает на шасси, снизив вой турбин. "Черные", плотно сбившись, исчезают в зеве бесстворной рампы. Резь нарастающей высоты гула турбин заставляет Землю ослабить хватку и, рассекая, отталкивая невесомый, но вдруг обретший упругость воздух, тянет дюралевую глыбу без бортовых огней, набитую плотью человеческой, сначала натужно, затем с облегченной стремительностью ввысь, к мерцанию звезд.
    - "Десятка" - "Борт". "Гость" работу начал. Перехожу на резервную частоту. Прием.
    Переключив "компактфон" на резервный канал и подгоняя подвесную систему для десантного троса к габаритам в воющем, продуваемом, забитом тридцатью четырьмя такими же, по-своему суетящимися в свете тусклых синих плафонов грузового отсека, старлей мчался сквозь перегоны и стрелки на предельно допустимой для бронепоезда "Память" скорости, бряцая бронированным металлом у прогоняемых сквозь топку: Дальнего, Ближнего и Маневренного заслонов на предложенных "грузовыми" к отработке трех маршрутах отхода.
    В мозгах старлея паровоз "Мысль" шарахнул паром по поршням, покидая запасной путь, в момент мелькнувшего "что-то", разведя этот самый пар еще вчера с сумерками пресловутым подсознательным "а если".
    Как основной, на оперативном совещании ставили маршрут подхода "грузовых" по дну длинного глубокого ущелья, кроившего хребты, постепенно сходя и упираясь в относительно спокойный, беспороговый участок реки-границы. Профиль берегов рваный - камни, расщелины вплотную к воде. Место от Бога - купайтесь. Но Агашин "съел" предостаточно. Плюс специфика выбранного каждым из них жизненного маршрута, не принимающая, не терпящая строго ограниченных, до секунды расписанных планов, жестоко карающая за шаблон. Не утвержденная Уставом, похороненная стопками приказов, инструкций, наставлений, эта "специфика" являлась негласным законом пролитой, далеко не водицы. Поэтому расчесывали район "подход - граница" на отрезке три километра с углублением пять километров до степени маскировки "номер раз" дымовой завесой в макетной комнате оперотдела штаба погранотряда с большим красным "НЕ КУРИТЬ!" Казните, не доперли до "воздуха", да еще и... Тьфу!
    Наушник треснул голосом "дирижера "Гость" майора Коваленко.
    - Внимание, борт.
    Появляется из пилотской, распихивая ноги и комплекты, чистит проход, пробирается к рампе.
    - Внимание. Первый "Ближний". "Ноль пятые" плюс десять "бортовых". До выброски четыре минуты. Приготовиться на тридцать метров.
    Черная масса внутри отсека прессуется, освобождая десантную площадку для тройки Вахрушева. "Бортовые", отобранные Дирижером до точки "Берег", уже заняли места с краю, готовы.
    - Второй "Маневренный". "Ноль четвертые" плюс пять. Сортируйтесь.
    Вахрушевцы точны, размеренны и не суетливы. Первые. Признание опыта, этим всё сказано. Старлей уткнулся в грязную дюраль палубы - чувствует "каверинское творение": "Енерала и на маневру? Ну дела-а-а". Он даже и не пытался мутить кофейную гущу. Всё ясно и так. "Молодой, да ранний? - Осади". Пятерка борта аналогично - нюхать порох, сжигаемый на безопасной дистанции другими.
    Рыкнуло и подмигнул "желтый" - готовность. "Бортовые" подскочили. В затылок за тройкой... Зеленым, длинно. Тычок выпускающего Дирижера в шлем-сферу Вахрушева. В наушнике: "Пшёл!" Тревожная темень за иллюминаторами в напряженности взглядов. "Пятые" чисто. Готов" - "Пшел". Не пристегивая страховку, Коваленко следит "Выход", наклонившись в пустоту. "Готов" - "Пшел". Крайний, в одиночестве. Борт клонится.
    - "Маневры". 2 минуты. 40 метров.
    Лишнее уже забито под лавку. Питание на приборы: ночные "очки", прицелы. Граната из газыря "брони" в "подствольник" АКСа. Патрон в патронник, предохранитель, на плечо. Затворная рама АПС сглатывает патрон, на предохранитель, за спину. Гранатный клапан застегнут плотно. Клапана нафаршированной "брони" - плотно. "Броню" руками вверх, до упора и отпустил. Села. Пропиленовая оплетка десантного троса на захватах "подвесной". Щелчок фиксатора. Проверил, дернув. Автомат тормоза на 20 метров. И бездумно - в темноту, в штатное место "желтого".
    У капитанов отскакивает от зубов, доглядывали за командиром. Жаль, что "в норме" - нечему порадоваться.
    Желтый. Левая рука на тормозе фиксатора. Правая за АКС. "Ну и длинная же секунда". Зеленью. "Пшёл!"
    Ноги, как от огня. Вдох провала свободной двадцатиметровки. Сработка тормоза -с внезапным мгновением тишины. Левой ладонью по "очкам" - захлопнулись на глазах. Снова тормоз, но уже на ручном, рывками. Во взведенную внутри пружину лезет вкрадчиво: "Это Маневр, старлей. Четыре - пусто, ваших нет. Охладись". Зевающие опору ноги. Валится на бок. Ориентация с одновременной расчековкой подвесной системы. Освободился, предохранитель вниз, отбежал, закрепился. Капитаны? "Четвертая. Готов" - "Пшел!"

    МАРКЕЛ уже был уверен. Считал. Не находя выхода, переключался на бег в боязни зациклиться. И снова считал.
    Горы. Маркел вырос в горах. Отца перевели в Таджикистан с повышением, на должность начальника областного управления МВД. Работа уважаемая, поэтому уикэнды (да и не только) приходилось проводить на доселе традиционном уровне - охота. На этом уровне Хаким работал охотоведом (официально) хозяйства, территория которого была безгранична. Где живность - там и охота. Отпрыск, естественно, принимал живое участие.
    Как-то раз, в конце мая, мелкий Сашка, проводивший время бесконечного дастархана охотников в осваивании округи с Хакимом, выдал: "Па, тебе здоровых внуков надо?" Виктор Александрович, слегка ошарашенный постановкой вопроса, ответил утвердительно. "Если надо, тогда оставляй меня с Хакой. Внуки будут здоровенные". До конца высиживания в школе оставалась неделя, перспектива "черноморских" стенаний супруги беспокойства не вызывала, а водитель подвезет завтра необходимое: "Если внуков гарантируешь, тогда действуй по своему усмотрению".
    За то лето и начало осени недоверчивые к чужакам горы смирились, не смогли устоять перед настырностью маленького Сашки. Не ныл - жара обливала потом, душила на крутизне - топал и топал впереди Хакима. В очаровании вида, открывающегося с подъемом, замирал, открыв рот. Спуск рождал: "Хака, ну куда ты торопишься? Чего там, внизу, делать?" Азы науки немудрены: шаг на полную ступню, ритм дыхания, не перегрузиться.
    А еще он слушал бесконечные и непонятные рассказы Хакима о живых горах, о Боге. Хака говорил и говорил. Санька отвлекался, но слово проникало, покорно ожидая времени быть услышанным. Хаким рассказывал о камне, о его беспощадности и доброте, радостях и горе, привязанностях и нетерпимости. Постепенно и ненавязчиво нить повествования вела к пониманию Бога. Не теперешнего, искаженного тысячелетиями бессердечной алчущей правки, обратившего человека в свое орудие. Восхваляющего во всеуслышание Добро, и несущего боль и страдания. Пестующего откровенность, и тайно лелеющего скрытную хитрость. Святостью строки "...не убий", и здесь же о святости убийства инакомыслящего, ввергнувшего, заставившего человека погрязнуть в бесконечности войн. Хаким говорил о иной уготованной человеку участи, но вторглась надуманность, обратив лицо человека к сущности человеческой, созданной совершать прегрешения и, не терзаясь содеянным, не позволять греху наполнить душу. Указав на малость прегрешения, как на чудовищность греха, зло создало миф о безгрешности. И природа человеческая не восстала - слепо чувствуя виновность, преклонилась. Замкнутый в себе, человек отвернулся от Бога истинного, тончайшая струна понимания не выдержала - оборвалась навсегда.
    Маленькое сердце и юные, незаполненные полочки мозга жадно впитывали чистоту увиденного, услышанного и прочувствованного. Разум начал свою неспешную кропотливую работу. Неведомо. Мудрый, нетленно-вечный камень, погруженный в одиночество мысли, ощутил непонятное, новое, микроскопическое рядом с собой, не способное к анализу происходящего, но тягостная мука ожидания блеснула надеждой.
    Подошла середина сентября. Ирина Михайловна Маркелова уже била в набат: "Неуч вырастет! Ты что, Витя?!" Камень простился, дожидаясь следующего лета, но череда уик-эндов продолжилась, а с ней и посещения вдруг ставшего крепнуть и вымахивать Саньки.

    Поворот уже рядом. В череде метаний, не находя выхода, он звал, просил не за себя и знал - с пацанами, с Хакимом и с ним г о р ы.
    Поворот. Подбежав, заставил всех сгрудиться. Планшет.
    - Павлов, Зимин, Сорокин. Прямо, потом на закрытую террасу. Застреваете там и тихо. Вертушка стояла - перекрыли уже. Высадиться могли только вот здесь - провал хребтов и подъем резкий, закрепятся. Вы в ста метрах. Вертуха ушла вправо - страхуются, наш перевал затыкают. Митя, вертуха боится, идет облетом, будет проходить на Длинный к Паку у вас. Сделай, Митя. Надо. Она потом всю свору притащит. Ермак, Хаким и я идем к перевалу. Стоп у Залома. Павлов, сделаешь-нет - шуму и сразу отходите. До Залома. Всем ждать там. "Мыло" (ВВ) , "Усрухи" (детонаторный комплект) - мне и вперед.
    Вертушка рушила всё. Он отдал её Митьке, зная о непосильности задачи. До сих пор удивляющий Маркела чумаходной сутью, Митька непосильностью жил: "Невозможно? Тогда истрачу побольше времени. "НЕ" чтобы отвалилось".

    СТЕПАШИН
    Москва, Ясенево, 03.06.95, 09:30

    Терехин не расстроился: "С-4, БМВ, РКПБ, МТБ коммунизма - всё бестолку". Степашин развел руками: "Руководству видней", и исчез в направлении к Лубянской площади, а именно к ВЦ ФСБ.
    Вычислительный центр имел непосредственное отношение к ключам, поскольку заведует его технической библиотекой уважаемый Игорь Моисеевич Карин. Экспертов НТО Степашин игнорировал: "Два дня и дуля в конверте". Хобби же Игоря Моисеевича наложило неизгладимый отпечаток на его личную и общественную жизнь в плане официально употребляемого внуком выражения "Дед Ключ", ожесточения с годами упоминаний супруги о психушке, а также подтрунивания детей, живущих отдельно, по поводу превращения жилплощади в склад скобяных изделий. Что, впрочем, ни в коей мере не влияло на безрассудное стремление Игоря Моисеевича к озамочиванию. Как антиквариат, так и последние достижения конструкторов являли собой предмет неприкасаемый. Дверные замки квартиры, соответственно, оставляли желать много лучшего, чем и объяснялось недавнее ограбление. Преступники, по всей видимости, были уведомлены - ни один замок бесценной коллекции тронут не был.
    Игорь Моисеевич извлек из стола огромное увеличительное стекло и 100-ваттную лампу для настольного светильника. На белом листе бумаги лежали два небольших ключа, смущенно ожидающих прикосновения беспощадного судьи, потирающего руки дабы продлить обожаемое мгновение. Удовлетворенное цоканье. Ерзающий на стуле Степашин.
    - Ты только посмотри, Сашка. Бороздка уникальна. А что ты скажешь о проточках? Многопрофильные, микронный зазор. Клеймо, номерочек. Вкус. Это шедевр, Сашка.
    Ключи отложены. Гигантский носовой платок на обрамленном редким седым волосом. Пауза восхитительна. Степашин весь внимание, замер.
    - Дуй, Сашка, на Новокузнецкую в "ИНТЕРПОЛ". Там тебе на компьютере все сейфовые номерочки и покажут. Шведская фирма "Клаусс". С тебя замок.
    Степашин забывает про спасибо, чуть не сбивает с ног очень серьезную личность, выходящую из лифта. "Инженерная мысль" прочувствовала - бьет копытом сразу. На страже у входа в представительство очень большое, циничное и розовощекое: "Что вы мне показываете, гражданин? Это на каждом углу продается. Вас в списках нет". Степашин проглатывает вертевшееся в изобилии на языке под неожиданный хлопок по плечу.
    - Мистер Ступакин, какая судьбами?
    Пьер.

    Дисплей замер и неторопливо начинает укладывать строки. Ввод номера. Снова замер.

    "...Deposit-storage minisafe 1577920-48. Bank "Fortus".
    Address: 46 Udalkova st. Moscow Russia".

    Швеция, mon ami! Швеция!

    СЕРГЕИЧ
    Москва, Ясенево, 03.06.95 19:12

    Терехин закрывает трубку ладонью.
    - Евгений Сергеевич. Вас. Якименков.
    В трубке вялая утомленная обреченность.
    - Поставлен вопрос о служебном несоответствии. Завтра в 10:00 у меня.
    Гудки.
    - Вот так... Майор Чеканов весь вышел... Завтра по "Гробу". Без спешки. До нового... Поеду-ка я спать. Да и вам рекомендую.
    - Подвезти, Евгений Сергеевич? - Степашин не вопросом. Просьбой.
    - Не надо, Саша. Доберусь.

    Частник угрюм и молчалив, слава богу. А лето цветет. Спрятав за горизонт извергающий ад диск, жизнь ликует в безмятежно-тихой прелести вечера. Опустошенность и звенящей нотой - давнишнее изречение мудрой матушки: "Боль, Женя, приходит и уходит... Мы остаемся". Этим он жил два года назад.
    Сергеич встретил Ольгу Анатольевну тридцатилетним. Первая жена, утомленная постоянным отсутствием, погрязнув в претензиях и упреках, не выдержала. Ольга Анатольевна, хотя и была на семь лет моложе, но достойность употребления отчества в его представлении под сомнение не ставилась никогда. А так, просто: "Оля". Помните на счет двух половинок единого целого? Найти практически невозможно. С течением времени дает понять себя разнородность - излом среза одного на чуждую конфигурацию другой. Ольга Анатольевна поражала совпадениями.
    Расставались. Он не находил себе места, делая основную часть работы на уровне профи - подкоркой, дающей относительную свободу сознанию. А в нем банальное - постоянное желание видеть, быть рядом. И ожидание встречи.
    Безумство страсти? Нет, это не надолго. Понимание, доброта, искренность. Ольга Анатольевна жила в его сердце, согревала своим теплом пропитанную адреналином мышечную ткань, дарила счастье покоя. И он боялся. Неумолимый омут смерти забирал жизни, был в сантиметре, секунде. Невыносимость мысли причинить ей боль угнетала, стала мешать. Но он не мог вырвать часть себя - свое Дело.
    Она чувствовала. Смиренно просила верить в общую силу их разума, их любви, единением своим способным противостоять воле провидения.
    Канувшее в забытьи сокрытое одиночество душ. Лишь чуткое, нежное соприкосновение двух сердец, в открытости своей нашедших возможность отторгнуть пронизанное злом время....
    Следователь областного управления, вымотанный постперестроечно-перекроечным завалом, был искренен.
    - Картина представляется так. Подъехала к Киевской трассе от Анкудиново, остановилась. У вас дача там?
    - Да.
    - Машины пропускала. Поток же сутками идет. Там перед перекрестком ямки. Тряхнуло, с замка зажигания клемма соскочила - двигатель работает, а свет потух. Пять часов, темно уже. Аварийку включить не догадалась. Ну и, наверное, про тормоз забыла - катилась потихоньку назад. Испугалась. Эта сволочь на иномарке сзади подъехала. Ну и тюкнула она его немного - на бампере микрочастицы краски. Тот вылез и монтировкой или чем-то похожим по рукам ей. Открытый перелом обеих. Окно с ее стороны было открыто. Знаете как это у женщин. Выходить побоялась, окно открыла и руками, как будто защитит... Тот уехал, а она сознание потеряла и в кювет скатилась в сорока метрах от перекрестка. Кювет глубокий. Перевернулась. Туман, потом сразу мороз. Там и машин толком не ездит. С Киевского не видно. Врач девять вечера установил. Нашли только утром.
    Он поднял все и вся, на что был способен. Но не воротишь. Горе раздавило.
    Сейчас он пытается думать об этом. Снова идиотизм баланса - компенсация. Чем лучше, тем хуже. Будет...

    "Мерседес", проводивший служебный автобус до метро и терпеливо ожидавший пока Сергеич ловил частника, стоит в нескольких метрах сзади. Сергеич не стал переходить Комсомольский, пошел к поющему ларьку - навстречу. Двери-окна со стороны тротуара закрыты. Никто не выходил. Дверь водителя. Взгляд без угрозы, в руке "сотовый", другая - наруже, свободна. Среднего роста... Двери-окна со стороны тротуара... Среднего роста, худощавый, чуть вытянутое лицо. Темные короткие волосы. Лет 28-30. Строгий серый костюм.
    - Евгений Сергеевич Чеканов?
    - Продолжай.
    - Здравствуйте. С вами хотят поговорить. Вячеслав Михайлович. Вы были вчера у него на даче.
    Аккуратно протягивает "Мотороллу". На лицо противопоказанность резких движений.
    Голос "Друзья Манцева" почти не изменен заморскими чипами.
    - Здравствуйте, корреспондент Березин. Ваша проблема, полагаю, достойна безотлагательного обсуждения. Будет удобно, если вы подъедете немедленно? Николай в вашем распоряжении. До встречи.
    И отбой.
    - Коля?
    - Да, Евгений Сергеевич.
    - Ты подожди минуту, сигарет куплю.
    - Хорошо, - стоя, провожает взглядом.
    "Проблема... Безотлагательного... Что прикажешь делать, Чеканов? Сигареты покупать? Господи, как я устал и когда-нибудь высплюсь, наконец?!"
    Задняя дверь уже предупредительно открыта. Чавкает замок. Коля разворачивается от бордюра, через две сплошных. Уверенно. ГАИ? Привычно. Дрессура великолепна: свободно откинувшись, голова строго прямо и чуть вверх, "Ностальжи" едва слышно. А Сергеич проваливается в сон, из которого Коля выдергивает через пятьдесят минут, нарочито громко вызывая по рации охрану. Тот же высокий монолит зелени забора, створки ворот плавно разъезжаются, аллея, пятнистые охранники, угрюмо нависающая анфилада входа. Прислуга учтиво провожает к черной пасти с Вячеславом Михайловичем, но уже в спортивном костюме и улыбке. "Имидж - как нательное".
    - Добрый вечер, Евгений Сергеевич. Я понимаю ваше удивление и, судя по внешнему виду, мы заменим традиционный чай крепким кофе. Сразу перейдем к делу. Через две-три недели вы поедете в США, перенимать опыт зарубежных коллег. Антитеррористическая программа обмена специалистами. С языком у вас замечательно. Если что подзабыли - вспомните, времени предостаточно. Курите, курите. Мне нравится аромат "Camel". Бросил лет эдак с пятнадцать назад, но, увы, ностальгия себя не изжила. Так вот. Продолжайте выполнять служебные обязанности на высоком профессиональном уровне, как и прежде. Встречаться с вами мы больше не будем. Никаких связников, тайников, звонков и так далее. Думаю, десяти-двенадцатилетний срок подразумевает собой бесконечность. Вы никому ничем не обязаны. Лишь открываете в моем лице эдакий призрачный образ наблюдателя. Времени на размышления вот только нет - уважаемый президент заждался. Хлопот невпроворот. Ну, так как, Евгений Сергеевич? Едем в Штаты? Да, запамятовал. Диктофон ваш чтобы не испортить. Давайте-ка его сюда... Вот. У вас прекрасно развита интуиция - не включили. Благодарю за доверие. А то, знаете ли, по периметру вон той двери пришлось что-то японское приделать. Многие возмущаются: "После посещения Вячеслава Михайловича часы можно выбрасывать". Ну а зачем же магнитные покупать, зачем дешевить-то? Я жду, Евгений Сергеевич.
    "Консерва" ты, Чеканов. А кутерьму солидную гражданин развел. Ты что, отказываться собираешься? Он не даст жить, Чеканов, не получив "да". Почему он не боится планировать? В этом дурдоме год - вечность, а тут - десять-двенадцать. Тебе будет около пятидесяти, а ему далеко за шестьдесят. Давай, давай. В "консерву" ты еще не играл. Час от часу не легче".
    - Да.
    - Вот и славно. Николай вас сейчас отвезет домой, а диктофон Мариночка через другую дверь вынесет. Работайте и растите, майор Чеканов. Перспективы огромны.
    "Зарплата вот только хреновая".

    В СТА МЕТРАХ ОТ "БЛИЖНЕГО" ЗАСЛОНА
    29.07.82

    Терраса встретила широкими трещинами, глыбами, мелочью камней под ногами.
    Граната из ранца. Вошла в трубу, мягко щелкнув фиксатором, уютно приготовилась на плече. РПГ теперь для него живое и упрямое в своей непристрелянности существо, с которым надо слиться и думать уже не по-своему - по-РПГшному.
    "Ну, старик. Сделаем, а? Ведь проще простого. Ты же молодец. "Стингеры", "Стрелы" - это лентяи, вон, сколько электроники в них напихано. А ты - работяга".
    Тарахтение. Приглушенное, издалека.
    "Этот "чемодан" тебя совсем не боится. А ты ему покажешь, на что способен. Кроме тебя некому. Ты - единственный".
    В панорамке с включенной подсветкой различим лишь край звездного неба у дальнего склона.
    "Скоро он тупое рыло свое покажет. А ты его, а? Приложишь?"

    Маркел заставлял, вбивал в них уважение к "машине". "Ты ее раб, не она. Куча времени довела тебя, вот ты теперь и называешься царем. Будешь по полной программе у меня стараться, чтобы железка тебя приняла, или деревяшка, или пластмасса - один черт. Ты проникнись ее заботами, стань наравне, даже ниже. Заставь поверить, вооружи ее точностью, сделай себя и она не откажет".

    "...За корпус полетишь, и как раз встретитесь. Мягенько тебя выпущу. Ну, ты уж не подкачай". Глубокий вдох. Напрягает все мышцы, медленно выдыхая. Сердце утихомиривается. Нарастает свист хлыста. Оба глаза жуют край. Показалось рыло. Плавно, с ним вместе, ложась в траекторию. Вперед на корпус, отдав левому глазу. Мягко нажимает...

    БОРТ

    Пилот переключается на бортовую связь.
    - "Дирижер", после "дальнего" мне на покой?
    - Нет, Витя. Поедем забирать остальных. Выбросишь на исходную и готовность. Где вякнут - обожмешь огоньком по спине. Если тихо, то до рассвета ждешь, а потом уже ребята начнут выкуривать, поможешь. С "местными" проблем не будет - договорились на всякий случай, вот и представился.
    - Выдернут из дома! Лети, черт знает куда! Еще и всю ночь с вами возись! Чем пограничник-то не угодил?
    - По жизни перепуганный.
    Коваленко жмет тангенту бортового передатчика, настроенного на частоту "компактов".
    - Пятые - борт, пятые - борт. До прохода минута. Прием.
    - Борт - пятая. Чисто.
    В "очках" расстилалась резко уходящая вниз "зелень" с ломаной линией ущелья. Точки почти сливающихся с фоном людей, расположившихся небольшой дугой охвата. Коваленко не осознал, но мозг срабатывает на мощную вспышку тепла в зоне "блока".
    - Лево, сорок пять, атака!
    Молниеносно реагируя, пилот кладет ручку резко вправо, передергивает педали. Секторы газа...
    Гидравлика автомата перекоса работает справно, но у воздуха свои законы - власть инерции.
    Коваленко видит мазок тепла, вырвавшийся из вспышки. В замедленных кадрах, приближаясь, смазанное прячется за металлом обрамления ячейки "фонаря". Инстинкт самосохранения Коваленко - безошибочный, выверенный годами у края - выдает команду обреченности "ноль", освобождая сердце выпуском парализующей дозы адреналина.
    Кумулятивный сноп разрывает обшивку фюзеляжа. Бесноватое мгновение плазмы сметает, испепеляя. Поврежденные взрывом лопасти бьют вибрацией выжженное нутро. По круто уходящей вниз кривой оно врезается в камень. Безумство, освобожденное разрушительным ударом из замкнутого пространства баков, окутывается клубами дыма, выбрасывая кровавый день.
    "Ближний" видит. Долесекундное оцепенение взрывается. Способность задавить ужас костлявой - в звериной ненависти. Не сдерживаясь, ослепленный местью человек отдает себя зверю.
    Хлопки подствольных гранатометов беспорядочны, но ненависть - гарантия точности.

    МИТЬКА, 03:20

    Не взорвалось, не горело, но Митька на два хода стрелки впереди. А стрелка чудом не задвинутых "Командирских" врать не будет - незачем, смысла нет. Оглушенный, в облаке кислой вони, среди отскоков и ударов летящих от Сороки с Зимой гильз, рыком хищника в западне: "Отход!" Спотыкаясь, падая в темноте, бегом к краю террасы. Безопасность барьера камня. Спрыгивает и падает Зима. Сзади дохнуло взрывом. Сороки нет. Взрывы все чаще. Глухой стук АКСа о камни.

    Свет фонаря насыщает, зажигает на коротко стриженном мальчишечьем затылке ярко-алое, которое толчками накапливается и стекает, собираясь в непрерывную струю. Падает на шершавую темную поверхность. Удаляясь, поблескивает брызгами, собирается в ложбинах. Переполнив, торит узким ручьем дорогу вглубь, увлекая песок.
    Они тянут безвольно свесившиеся руки. Он падает, подхваченный. Мертво падает, пульса нет. Митька оглушенно орет Зиме, сдергивая со спины РД и "трубу".
    - Возьмешь. И его "Калаш".
    Повесив АКС на шею, взваливает на плечи ставшее вдруг тяжелее, но мягкое, рвущее душу... Мишка...
    Вся уйма, скопившаяся на сердце, валит, не сдерживаясь, в голос, благодарная бесконечной череде взрывов. Ночь закисает, содрогается, свистит осколками. Митька размазывает солоноватое тепло на лице, перемешанное со слезами; задыхается под тяжестью, шмыгает носом, становясь на секунды девятнадцатилетним мальчишкой. Но секунды коротки, "забытое" гаснет в злобе. Снова двуногое без возраста, сторонних мыслей и эмоций, принявшее очередной удар вглубь себя, уже подчиненное инстинкту и рефлексу - простоте ощущений зверя. Удар - один из бесчисленного множества, предписанного растущему генофонду нации серьезными, убеленными сединами, умудренными опытом людьми в строгих костюмах и кителях. Во благо...

    МАРКЕЛ минировал так, чтобы сход "гнилого зуба" накрыл всю элитную свору.
    "Этим" придется сгруппироваться перед узкостью и заломом впереди. А дожимать площадь зоны необходимо. Он рассчитывал, что "эти" сразу пойдут на дожим после высадки у перевала - ближе вертухе не снизиться. Тогда со временем был бы небольшой натяг. Но не стали выдвигаться. Ждали. Шум у "пробки" короткого к Паку должен их сдернуть.
    Тактика "этих" была не мудреной. И для Маркела главное национальный вопрос - кого понесет на перевал, за которым тьма войск, а о родном Паке уже можно не мечтать? Только русских, да и то - служивых. Но эту возможность "они" должны были, просто обязаны были не учесть и поэтому у перевала не заслон - страховка. Это одно из двух основных звеньев. Главным же была вертушка. Маркел боялся именно эту, черт с ними с другими. Чуял ее угрозу, не зная о тех, кто в ней, об их опыте и оснащенности. Просто чуял.
    Хаким с Ермаковым остались за заломом. Выбрав монолит лавы, он еле долез и забился в небольшую плавную впадину. Отдаленные, скрытые горами разрывы. Он ждал в мольбе к своему Богу за Митькино умение, впитывая всем телом шорохи ночи.

    Сначала прослуживший чуть больше года гвардии младший сержант Маркелов оказался со взводом в Посольстве СССР в Кабуле - сторожей не хватало. Еще было относительно спокойно, без ракетных обстрелов. "Этих" он видел после штурма Дворца. Необычная форма, высоко-здоровые, улыбчивые, неспешные, походка легкая, зверино-мягкая. Расспрашивал. Было интересно послушать о войне - люди-то знающие. "Ты, младшой, еще нахлебаешься. До крыши," - смеялись, а в глазах другое. Ни черта он тогда не понимал, но радовала близость гор и новая, наполненная необычным жизнь. А потом был посольский подвал, забитый новенькими "цинкачами" на изготовку. Вскоре перебросили и началось "до крыши". Отец дергался, вытаскивал, а он - ни в какую. Сам не мог понять. Чудом избежав опасность первой кажущейся опытности, начал потихоньку чувствовать жилу. С трудом, но заставлял страх не довлеть, сживался с ним. Рядом были хотя и чужие, но те же г о р ы. Они помогали, по крупице наполняли его силой, вернули веру и понимание, утерянные за годы в Москве. Пора было возвращаться. Но там он был никому не нужен, а здесь - уже необходим и остался ради хотя бы нескольких оторванных от мам и пап пареньков, встречающих на первых шагах взрослой жизни ее конец, видящих ее сквозь прорезь прицельной планки, познающих паралич страха, рвущую сердце боль и кровь. Он забывал о себе, стараясь дать им свое, буквально вбивая в головы основное, вынуждая доходить до тонкостей самим, через пот и усталость, валящую с ног, лишь поправляя на пути - не мешая. Навязанная осознанность - блеф, прикажет думать, а нужен рефлекс.

    Зашуршало под мягкой подошвой, но он не слышит. Вжимаясь всем телом в камень, он задыхается от жадно пожирающих остатки тепла взглядов. Давление веса тел сокращает мышцы. Острие боли с лезвием мощного зла сердец вдавливающей силой фона непонятного языка мысли...
    Сработка двух дистанционных подрывных устройств. Нора сотрясается обвалом адского грохота. Тумблер третьего - сработки нет. Опустошенный, с гулкой болью от удара воздухом, задыхаясь в пыли, тянет дистанционник наружу, давая сигналу свободу на пути.
    Два взрыва одновременны - третий и где-то рядом, ударяя под локоть.

    СТАРЛЕЙ, 03:47

    Далекие разрывы. "Компакт" не тянет до "пятых" и пока еще до борта - горы экранируют, а дожимать пора.
    - Выдвижение. "Четвертые" вперед.
    Капитаны молчат, игнорируя. Перебежками уходят вниз. Видна расслабленность, но на грани дозволенного.
    - Всем, вперед.
    Тускнеющая зелень прижавшихся стен каменного коридора изгибается. "С расстановочкой работай! Нюх потеряешь!" "Грязное" дно, склоны уступами, постепенно сужаются, заставляя капитанов ждать подхода основной группы. Через сотню метров впереди резкий подъем, взломавший дно вывороченными громадами камня.
    - Перегруппировка. К четвер...
    Взрыв тишины валит, накрывает лавиной капитанов и передних группы. Старлей в центре, между разрастающихся обвалов. В шлем бьет, он падает в щель между стеной и глыбой. Сознание не оставляет. На ноги. Удар отскочившего камня в спину. Видит выше поднятой пыли и дыма узкую полосу с ярким. Глаз-рука в миг. Плевок подствольника лупит зеленью по глазам и новая сила вбивает его в щель, окончательно ослепляя тьмой.

    МАРКЕЛ, 03:49

    Он зажал пальцами артерию в подмышке. Лоскутья рукава и мякоти еще держали руку у локтя. Боль, забитая шоком перерубленных нервов, постепенно входила в тело. Невозможно, но он чувствовал ее в оторванной руке. За инъекцией промедола лезть глубоко в ранец, жгут - долго, он боялся потерять силы, отпустив артерию, сразу бы запульсировавшую струей. Спихнул вниз все вместе с АКСом: "Отстрелялся я". Тихо звал.
    Ночь затаилась, чувствуя далекое, но неумолимо приближающееся.
    Сквозь гул в ушах не услышал. Свет фонаря в глаза и совсем рядом Митькин голос.
    - Товарищ прапорщик... Мишка...
    - Как же ты, - в лютой ненависти на самого себя, не сумевшего. Но боль. Вялость. Время. - Здесь положим. Не уйти нам с ним. У Хакима "антидог" - не найдут. Потом заберете. Пусть они назад Его, в залом и камнями. А ты мне помоги. Видишь. Зараза.
    Ермак уже убежал т у д а - к залому. Митька тянет за ноги, рука волочится по камню, частые капли с культи и торчащие обломки костей не видны в темноте. Митька спрыгивает, подставляет руки под подошвы Маркела. Не удерживает, пытается подхватить, вместе падают. Охнув, Маркел на доли секунды теряет сознание. Из прокушенной губы кровь, открывает глаза, выдыхает: "Сжег?"
    - Да.
    - Достань. На дне.
    Митька вытряхивает ранец к свету лежащего фонаря.
    - Суеверный я, Митя. От греха... подальше убрал.
    Инъекция. Прерывистое дыхание становится ровным глубоким, вместе с шальной мутью, ворвавшейся в тело.
    Митька тянет поясной ремень. В петлю - на самозатяг.
    - Рука?..
    - Режь... к Нему.
    Лоскутья. Резко. Отточенным лезвием. Подворачивает обрывки рукава и на него петлю. Затягивает возле пальцев Маркела. Рвет пакет. "Подушку" на кости, разорванное мясо. Туго бинтом. Завязывает, помогает подняться.
    - Дай "машину". Соберите все и догоняйте.
    Идет, не шатаясь, в норме.

    Стык глубокой узкой расщелины чистил Ермак. Вдвоем трудно развернутся, но длинная. А Ермак худой. Там немного камней было. Фонарем посветили. Он спрыгнул. Ну и фонарь ему подали, чтоб светлей. Не видно ж ни черта. Ночь. А Хаким с Зимой подсумки и РД только с Него сняли. Ремень с ножом опять одели. Поправили все. Магазины, "железки" забрали. Документов же нет - в полку. А их - подсумки - чтоб не мешали и пустые чтоб под голову потом. И в спальник Мишку. Они - спальники - легкие и теплые, американские вроде. Маркел где-то надоставал. Потом подали Его Ермаку. Туда, вниз. Он уже коченеть начал. Ну, тверже стал. Ермак принял, внизу уложил хорошо. Под голову подсумки свернутые. Они камни сверху стали подавать, а Ермак Его обкладывал... Мишку... Тут Митька прибежал. Вниз туда наклонился. Руку отдал. Ермак камень отложил. И под отворот спальника. Туда. Внутрь. К плечу Мишки. Чтоб вместе вроде. Им... И камни уже быстрей. Втроем же. Ермак Его всего. Хорошо так. Проверил еще. Все, вроде, в норме. Хорошо. А Хаким уже назад. Ну, с этой, от собак. Потом Ермаку отдал. Тот на камни, чтоб Мишке спокойно, потом забрать чтоб... Ермака за руки вытянули. Собрали, проверили и бегом Маркела догонять... Все быстро, тихо, молча... Молча.

    Ночь ежится. Предчувствием бессилия зажигает яркую немигающую каплю в оборках покрывала, которой уготована участь противостоять юной бесплотности надвигающегося. Еще невидимого.
    Митька работал. Времени не было, нужно выходить, срочно. Забрал у Хакима "антидог".
    - Вперед, вперед! Догоню!
    Сбросил перед стеной оба РД. Полез наверх, в нору. Фонарем. Крови немного. Растер ладонью. Антидог. Вниз. Стена чистая. Антидог. Забрал все, осветил, проверил. Антидог. Отбежав назад, еще.
    Вперед, тоже.
    И уже круча обвала, волны непроходимого каменного поля. Ближе к левой стене. Шаткая опасность ловушки. Нога в щель - огнем в колено и конец. Не напрягаться! Легче! Быстрее.
    Глухой сдавленный стон откуда-то из глубины. В свете фонаря узкий провал, на самом дне лежит "черный". Странный шлем, "броня".
    - Сейчас, сука!
    На колени, прижав фонарь к стволу, сует вглубь. Клокочущий хрип, под шлемом отсвет красноты.
    "Нажать!.. Свой он... Свой же!" Кулак в кровь. Нахлынуло из забытья, криком раздавленных слез.
    - Ты, сволочь, если... не сдохнешь! Запомни! На всю жизнь! Должник ты теперь, падла!
    ...Глухой разрыв. Очередь. Разрыв. Еще. Летящее в вершинах слабое эхо. Митька не слышит - он уже за завалом. Ночь рвется вдалеке, на длинном к Паку.
    Коротко вспыхнув, луч митькиного фонаря выхватывает спины четверых, тяжело бегущих в пологий подъем впереди.

    * * * * * * *
    Ермак разбил рацию. Хаким ушел по своим делам. Маркелыч держался в норме, розовый. Не мужик - кремень. Каштаринцев пришлось, правда, поорать от души - сначала ж влепят, а потом разбираться кто, да что. Приняли с радостью, братаны. Рассказывали про бучу у каких-то "спец", то ли местных, то ли еще откуда-то. Летюху аж пришлось "на трубу подорвать". Тот обматерил, чуть по рации ногой не въехал и дальше дрыхнуть. А те еще бились. Километрах в пятнадцати. Только-только стихать начало. Нашли время духов гонять, чудики. Дня им мало.

    Хакимовы разведданные ушли в штаб. Всех, кроме него, конечно, представили к муделям. Но ему, вроде, по хрену. С бабками. Ох, и любит же. А чего? Что есть, что нет - капуста. Маркелыч знает точно, поэтому и не переводятся.
    Вот только Мишку... Не забрали. Там Он. Не смогли без Маркела. Может и к лучшему. Ермак хорошо Его. Чего тревожить-то, а?

    Занимался рассвет. Камень скоро оживет в лучах любимой.



    СЕРГЕИЧ
    Москва, Ясенево, 04.07.95, 10:02

    Выспался, помыл машину, накормлен.
    В кабинете Якименкова резануло необычным.
    - Здравствуй, Чеканов. Присаживайся. Ну так как, выясняется?
    - Пока ничего конкретного, но работаем. ("Сейчас. И три часа потом ахинею слушать "по поводу".)

    Терехин уже внес дополнительную ясность.
    - Детонатор "Телефункен" - изделие очень нежное и чувствительное. Рассчитано для использования на большой дистанции открытых пространств, несколько меньшей при наличии массива поглощающей сигнал преграды. Но не в зоне мощных радиопомех подавления и уж никак не на подземном общественном транспорте. Продукт не войскового - специального назначения. Если не на "боевом", то киловольт не запустит - предохранитель блокирует цепь приемника многократно и механикой. Практически безотказно. Думаю, дело в неопытности гражданина. Снял с блокировки ошибочно. Предохранитель небольшой, цвета одного с корпусом, и на "боевом" лишь точка красная, неяркая.
    Ехал в метро. Долго ехал. Вагон моторный, искрит на щетках двигателя, на токосъемнике. Сигнал получается чисто шумовой, фоновый, но мощный для приемника. Било в схему, било и пробило. Чувствительная очень.

    Фотографии сделали еще вчера - председатель правления банка, заместитель, главбух, начальники отделов. "Гроб" был в тесном контакте с кем-то из них. У Степашина знакомый в охране, хороший знакомый Володя. Он и пояснил, что в депозитном хранилище отработанная система: в сейфе два замка, в хранилище входят только владелец со своим ключом, служащий со своим и при сем охранник. Володя бывал часто. Но Председатель волен поступать по-своему, и балует верхушку - имеют свои депозитники, оба ключа и естественно ни служащего, ни охранника. Ключи "Гроба", как установил Володя, оказались от одного из баловней.
    Лицо "Гроба" готово к 17:00. Пришлось опять Володю потревожить. Узнает. Прохлынов или Прохлынин Олег Константинович. Днями пропадал в кабинете Кедрова. Тот машину, водителя и, по мнению Володи, костюм, галстук и носки и т.д. выделил. Странного вида. Взгляд сонный, нижняя губа висит. Кислый господин. Едва начал пахнуть холеным. Каким образом в затрапезном виде, да еще и в метро, плюс амплуа "Гроб" - вопрос сложный. Дружба разрослась недели две назад. До этого Кедров долго дружил с Бутягиным Андреем Николаевичем. Неразлучно. История идентичная. Машина, пиджак, носки и так далее. Странностей предостаточно. С запашком. Но Сергеич уже в падении: "Поставлен вопрос о..."

    Якименков в глаза не смотрит. Сурово, в сторону.
    - Вопрос о служебном несоответствии снят. Тебе верят, Чеканов. Это понятно? Учитывают твою молодость, прошлые заслуги. По программе тебя собираются посылать. По обмену. В США. И скоро. Трудись, Чеканов. Отдавай все силы нашему общему делу, - "политработничек проснулся". - С документацией помогу. Учитывая важность. Машинистку получишь.
    "Ты какие продукты питания употребил, Якименков?!"
    - И к зарубежным коллегам. Опыт переймешь. Своим поделишься. Вот так. У меня всё. Дергать тебя пока не буду. Вопросы?
    - Нет.
    Секретарша в приемной уткнулась в машинку. В коридоре бритый Степашин. Взгляд вопрошающей побитой собаки.
    - Арбайтен, арбайтен.
    Уносится оповещать.
    Все в сборе. Довольны. Фролов с Кудриным вчера мать "Гроба" навещали, "любовь, близкие родственники, друзья" под парами. Сергеич отпустил, но у Степашина власть негласная.
    - Мать в слезы. Переживала очень. Еле успокоили. "Гроб" постоянно вне дома. Работал официантом, две недели как уволился, точно не помнит и не знает где. Его документов в доме нет. Не женат, про девушку не знает, из друзей - тоже. Приезжал на днях в чужом костюме с каким-то важным. Чаю хлебнули и уехали. Внизу большая темная машина ждала... Продукты "Гроб" часто приносил. Теперь некому. Вдова, пожилая. Из родни у нее только сестра в Калуге. Почти не общаются. Какие-нибудь физико-химические эксперименты или тому подобное не проводил. По ее словам, всё с девочками в детстве играл. Потом замкнулся. В армии не служил. Был у него давно знакомый, в ресторан устроил, но больше она знакомого не видела. Фотографии все из юных лет. Отдала под честное слово. Живут в однокомнатной "хрущобе" на Первомайской. Бедно.
    - Учеба?
    - Десять классов. Школа рядом с домом.
    Сергеич черкает клетки в блокноте. Колонка "Мешал?" Все, кроме одной, зачеркнул. "Любовь". От нее две стрелы. И еще две клетки появляются: "господин Кедров" и "Господин -жа Х". Любовь и ревность. Ох, и несет голубятиной. Здорово несет. Нестерпимо. Но причем здесь изощренность: "пластик", спецдетонатор? Кедров в любом случае выпадает. Лямур! Две недели не расстаются. Зачем эти сложности? Да и "Гроб". Поднимался. Метро и джинсы уже в прошлом. Ненавистном. Прежние ревнуют? Посылай. У Кедрова за пазухой тихо и безопасно. Тьфу! Манцев никаким боком. Не то, что узко. Куда в стену-то?
    И тонко. Самой высотой ноты. Но "этот" уже в прыжке. Рвет цепь. Захлебываясь бешенством от запаха добычи, уничтожает двойной смысл "тяни". Но цепь попрочнела, не разорвать. " В поход за миражами до седьмого пота? А потом ты в конуру и лаять?"
    Начальственное "так" трансформировалось в паузу размышления.
    - ...Попытаемся объять необъятное. В духе традиций.
    Тянет он, тянет. Нужность спешки лишь в плане доставляющих хлопоты насекомых очевидна.
    - Степашин, к Володе и все про Председателя, до дна. Кудрины, "жучить" его авто и квартиру. Терехин, бомбы в сторону. Прежний, как его? Бутылкин?
    - Бутягин.
    - Бутягин. И к шести все здесь. Кроме Кудриных, естественно. Меня час-полтора не будет. Вперед.
    "Телефоны".
    Палыч сразу начал ругаться, но список на прослушивание забрал под обещанную завтра с петухами санкцию.
    Сергеич поставил группу на частности, оставляя за собой брезжащее главное - концерн, владелец банка. Манцев для концерна или "крыши" - звонок. Прет в мэры. Полезность. Сам ни в какую. Кто вы такие? Я с несущими блага, консультирую. Деньги? Увольте, не нуждаюсь, сам помогу. В духовном плане что-нибудь глобальное? Нет, ребята. У меня уже В С Ё есть. И обидел. Смертельно обидел. Угрозы закончились. "Гроб" ехал за жизнью.
    Сергеич на третьем подземном этаже. Карточка. Дверь бесшумно прячется в стену, еще раз карточка. "Зеленый". В стену. И еще.
    - Допуск... Проходите.
    Внутреннее убранство тела страны при взгляде через нижний окуляр. Запах чересчур синтетический.
    Концерн вне запретного файла. Денежно-завальный кретинизм "золота" отсутствует. Дядя Ваня с оброком в допустимых пределах. Манцевых в избытке, просился бы - подумали. Опять все к черту и "этот" в конуре щерится.
    12:07. Запыхавшийся Степашин Вкралась проблема. Судя по всему Кедров туповат. Наречем "Дур". Возомнил о независимости, пререкается. Кредиты по своему усмотрению. Неделями мир осматривает без дозволения свыше. Концерн на ус мотает, паразитирующую личность пока терпит. Скандалов с криком избежал, но предпосылки есть - на инструктаже в офисе безопасности список вхожих требуют. Старший охраны, политический бывший, рвет на полный вперед, а заодно и Дуру простукивает. Не красиво, ты в команде, правила уважать надо. Дур же на ручеек информативный не реагирует. В кураже. Пора бы в "невозвратку", но еще не ойкнуло. Степашин пояснил: рытье могилы невозвращаемыми кредитами на своих. Возможность есть, близко к большой Чечне. И в надежде на её же "крышу", иначе могила не для банка. Глаза застишь, господин Дур? Из грязи в князи?
    13:40. Неожиданный Фролов.
    - Господин в банке, а водитель здесь, в пяти минутах. Ремонт. В квартире поставили чисто. Кудрин заболел. Сотрясение, вроде. В больницу его отвез. После квартиры подъехали к банку. Встали. Метров двадцать до их стоянки на другой стороне. Около 12:00 появился водитель, сел в машину, потом к ступеням входным. Девица появилась из банка. Курили, смеялись, и он за руку её все прихватывал. Кудрин перешел на ту сторону. И под пьяного к ним. Остановился метрах в шести. К стене прислонился. Девица ушла. Водитель к машине. Кудрин подошел сзади, шатается. Водитель дверь распахнул. Кудрин к нему. Тот оборачивается. Кудрин руки протянул, мол, знакомого встретил. "Жука"-то забросил. А тот. Я не понял. Быстро очень. Куда-то вверх и рукой машет, зовет. Камеры же везде. Кудрин уже сел. Охранники выскочили и оттащили к стене. Оставили сидя. Потом, минут через пять, председатель вышел. Прыгающий какой-то, с чемоданом, подождал, пока охранник дверь откроет. Сел и уехали. Наверное, обедать. Я не выходил, камеры же. Кудрин очухался, подошел, сел в машину. Зеленый весь. Ни синяков, ничего. Говорит, в лоб ладонью открытой ударил. "Слушать" за ними я не мог. Кудрина бросать?
    - А если бы он умер? Конспиратор.
    - Да он двухметровый. Такую глыбу танком только. И чего ему будет-то, боксеру? Ну и камеры везде.
    - Камеры. Свободен. Работать.
    14:46. Терехин по телефону.
    - Странное стечение обстоятельств, Евгений Сергеевич. Бутягин живет напротив Манцева. Две недели назад поселил у себя гражданку Крушникову. Разговаривал только с ней. Мистер в отъезде, по делам предстоящего бракосочетания. Раньше Крушникова работала в баре. Проститутка или ошибаюсь, но чем-то от нее тянет, деловым. Шарма, хоть отбавляй. Мистер у ног, точно.
    - Манцев напротив. Как это выглядит?
    - Подъезды напротив. Метрах в тридцати. Дома типовые.
    "Этот" зевнул в конуре. Открыл глаза и получил костью Фролова по морде в 15:18.
    - Только что господин ругался с водителем, а потом спрашивал по телефону Андрея Николаевича. Того, наверное, не было. Извинился, попрощался и шепнул уже после, очень тихо: "Уничтожу". Извините за звонок, Евгений Сергеевич. Думал, может быть, ценное что-то. Носятся, как ненормальные. Отбой.
    Андрея Николаевича "уничтожу"? Или о своем чем-то? Господин Бутягин у нас Андрей Николаевич. И Манцев напротив. Хвостатый устал ждать. Тоже не торопится, но во взгляде укоризна:"Рассмаковался", таких ему жрать не интересно. Приподняв ногу на остальное, брезгливо подталкивает мордой к миске господина Дура с очень личным и премерзко пахнущим, наступив лапой на господина Гроба - несвеж.
    Финальные клетки в колонках. Жертва - Бутягин. Исполнил - Гроб. Интерес - Дур. Так и назовем: "Проблемы семьи Дурогробовых" и в милицейскую компетенцию, террористы-политика закончились. Скоро вам, Дурогробовы, "переезжать". А машинистка уже переехала, не обманул Якименков.
    - Здравствуйте, меня зовут Маша.

    ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
    Москва, 05.06.95, 01:15

    - Прошу прощения за поздний звонок, Александр Викторович. Но вы, я думаю, продолжаете пьянствовать, и ваше наслаждение дивным вечером на природе неописуемо. В ответе попрошу быть лаконичным. Валютную линию претензиями занимать не позволю. На приеме.
    - Ты, конь, чего такой довольный? Или не наработался? Излагаю кратко, и никакие отказы не принимаются. В субботу к пяти часам жду. И с Таней, никаких других. Понял? Мить, ну приезжай, а? Банька, шашлычки, а в воскресенье по лесу побродим, о своем побазарим. Я тебе штуку одну покажу. Лазерную. Пальнешь. И мои по тебе с Таней очень соскучились. Ну, чего в духоте-то городской торчать? Сломайся, Митюх.
    - Буду, Саш. Слово. Особых забот с Идиотом не предвидится. Не до катаний. Герасим очередное Муму надыбал. Еще одеть, обуть надо. Скоро блевать начну от этих козлов. Прихватить чего?
    - Все есть. "Абсолюта" только. Пары, думаю, нам хватит. А для Прекрасных Хакимова вина еще цистерна, и шампанское есть. Слово дал, жду. Да, чуть не забыл, ты когда у своих крайний раз был? Нина Владимировна наказала уши надрать. Получишь.
    - Ага. Заеду, заеду.
    - Ну, давай, пока. Жму лапу. Не скучайте.
    - Жму. До встречи, Саш.
    "Скорбящий" продолжал хранить молчание. Стопор первой брачной ночи. Поиск-турне по увеселительным заведениям окончен, предстоял медовый месяц. "Отпускай, козлина, отпускай".
    - Дмитрий, вы опять спите? - отнюдь не скорбным голосом прозвучало из динамика рации.
    - Никак нет.
    - Машину к 09:00, - уже утонуло в визге колес и боевом кличе: "Тася, я с тобой!"
    "Пастух" остался. Прихватил Дмитрий Васильевич настырно преследующий "Жигуль". Насчет оперативников мысль возникла, но сразу улеглась. Чересчур быстро, не в духе. Концерн под Идиота копает. Славик уже намекнул. По большому секрету, естественно. Но почему-то всему банку. А Дмитрия Васильевича проинструктировать не пожелали, секретчики.
    Дожевывая "Сникерс", он несся по ночному Кутузовскому в объятия любимой, пытаясь понять мимолетное, оброненное Кедровым на рынке при покупке цветов у не желающей уступать дамы: "Я её виноватой сделаю, и завтра ручной будет". Дал на пятнадцать тысяч больше и с грустью, печально посмотрел даме в глаза. И та стушевалась. Не южная, родная дама, в норме. Торговались долго и вдруг. Но деньги взяла. Дмитрий Васильевич натолкнулся: "Что, метод подчинения людей? Чушь".
    Действительно. Просто слишком.

    СЕРГЕИЧ
    Москва, Ясенево, 05.06.95, 09:00

    - Олег Палыч, с добрым утром. Как обещал, с петухами.
    - Петухи все передохли, ожидаючи. Будешь слушать или заберешь?
    - Заберу. С комментариями коллег как-то сподручнее.
    - Ну-ну. Обрати внимание на "лазерную штуку". В распечатке крестиком помечено. Интересны мне твои проблемы, Женя. Не скрою. Сам молодость вспомнил, за оператора посидел. Учти на будущее.
    "Чего им всем от меня надо?"
    - На шести номерах подавители "слышно". Пять банковских и один - квартира. Класс высоченный. Из последних. Можешь, конечно, на стекла "пушкой" попробовать, но не думаю, что получится. Очень мощная машина. Успехов.
    Небритый Степашин. У Кудрина сотрясение. Фролов отдыхает, сбросил ночью кассеты и "хронику". Терехин "на борту", слушает. А Машенька просто прелесть, с головой и почти все отстрочила.
    - Палыч пометил. Поищи, Саша.
    "...о своем побазарим. Я тебе штуку одну покажу. Лазерную. Пальнешь. И мои по тебе с Таней..."
    - Ну и?..
    - 01:15-01:21/05.07. От номера 5773215. Адрес: Пустышковское шоссе, 96. Это жилгородок нашего Центра Ш-15, Сергеич. Мите от Александра Викторовича.
    Степашин листает "хронику" Фролова.

    23:40 - Д. и Неизв.(Испанск.бар) в квартире.
    23:41 - 01:57 - Авто + водит. Ждут.

    - Водитель с Александром Викторовичем беседовал.
    - Звони, Саша.
    - Алло, доброе утро. Я вас сразу узнал, Людочка. Мне, пожалуйста, гражданина потрошки. Москва, Пустышковское шоссе, 96. Телефон: 5773215. Александр Викторович... Записываю. Маркелов А.В., 60-го года рождения, русский, женат, сын. Служащий органов с 1987 года. Учебный Центр Ш-15, завскладом спецтехники и оборудования. Все, все, огромадное спасибо, Людочка. До свидания.
    "С милицейскими придется подождать. Терр-политика уехала, родная контора приехала. Что, клыкастый, не спится?".
    - Сергеич, я знаю его. Однорукий со склада. Классный мужик. На огневой подготовке инструкторам иногда помогал. В этом деле бог.
    - Шевели мозгами, Саша. Через официал долго и громко. Где бы нам про "пластилин"-Телефункен побыстрее.
    - В Центре знакомые остались, но без касательства.
    - А по заявкам?
    - По заявкам... Через бухгалтерию Управления должны были проводить. Там есть одна. Как же её звать?.. Галина... Нет, Катерина.
    Гроссбух записной книжки Степашина.
    - Алло, доброе утро. Екатерину попросите, пожалуйста. Да, Ветрову... Катюша, здравствуйте. Это Степашин беспокоит... Ну, не ругайтесь, пожалуйста. Я уже в слезах... Вот, решил вдруг позвонить... Меркантильные, конечно... Цветы и шоколадка сегодня. Нет, завтра. Хорошо?.. Ну вот и ладненько. Кнопочки понажимайте, пожалуйста. Заказы на радио-детонаторы "Телефункен" серия 43 и пластиковую взрывчатку С-4. Я повторю, запишите... Что? Через 20 минут, ровно. Прелесть вы моя. Жду... Сергеич, у меня тишина с деньгами.
    - Понял.
    Через 20 минут 46 секунд из уст Катюши выплыл сектор Ш-15 в ровном кильватерном строе аббревиатур.
    - И что там про "...я тебе покажу... побазарим"? Давай беседу от и до.
    Магнитофон проглотил.
    С личным Дурогробов по коллегам не пойдет. Только проверенные знакомые. Водитель - кандидатура подходящая. Год возит, всё "личное" на глазах, плюс деньги. Митя в клетку уселся плотно, вместе с Маркеловым. "Орудие преступления" трещит, готово лопнуть. "Этот" лает уже в другую сторону. Хвостов унюхал, многочисленных и разнообразных. А пока: санкции - ордеры. Задержание, обыск и прямо на "лазерной штуке".
    - Придется граждан потревожить, Саша. Бери "наружное", ставь, и дом с округой смотри. Вперед, - "Палычу список очередной, Якименков, бумажки".
    Дверь хлопнула. Сергеич расслабился и почувствовал взгляд. Добрый. А стук машинки пропал уже давно. Машенька. Не глаза - море. На работе и дома нельзя, говорите? Его скандалы по жизни преследуют. Их кредо - он.
    - Это театр, Евгений Сергеевич.
    - Нет, Машенька. Стечение обстоятельств, единичное. Только и всего. Вы где обедаете?
    - Здесь. Чай, сахар - ваши. Бутерброды домашние.
    - Вношу коррективы. Мой надомный информатор в прекрасном расположении духа. Обед обещаю. Заодно и познакомитесь. Удивительная особа.
    - Это мама ваша?
    - Бабушка. Уникум. Не против, Машенька? Я от чистого сердца.
    - Если от чистого сердца, то не против.
    - Прекрасно. Я сейчас по делам убегу, а в половине первого жду вас у входа "С". Хорошо?
    - Хорошо, Евгений Сергеевич.
    Сейф закрыл и что-то "а ля Степашин" понесло, полетело. Сквозь Якименку и т.д.

    Жаркий воздух рвался в окна, приносил нечто, весьма отдаленно напоминающее прохладу. А с ней было уютно. Впервые за годы. И Федор Михайлович, сердечным теплом: "Горе великое, течением времени, в радость тихую..." Оля с ним. Она ушла раньше, значительно раньше, нежели допустимо. Идиотизм баланса? Порочность Правила? И в аналитике разума - твердая прямая линия связи. Бытие, порочность. А дальше - темно и страшно. Все рушится. Зло. Бытие в омуте Зла.

    - Зачем же жить? Утрата невосполнима. Лишь Зло вокруг.
    - Ищи изначалие. Зачем ты здесь? Просто. Оглянись. Добро. Тебе вбили в голову, что все Зло от Женщины. Нет, Женщина - несущая Добро. Добро с Женщиной. Оно неразделимо с Ней. Добро заложено в Женщине вместе с Любовью. Окружай Женщину Любовью. Сильная связь, земное притяжение - Любовь между Мужчиной и Женщиной. Ну, так окружай Женщину Мужчиной-защитником. Ты же Защита? А теперь, как две половинки: Мужчина (Защита) вокруг Женщины (Добро).
    - Но Оли нет со мной!
    - Все кончится. Рано или поздно, но Жизнь уйдет...
    - Оля. Надо лишь...
    - Но истинное, сокрытое от тебя изначальное Правило лишит единения, если, ломая, к ней. Живи.
    - Но чем?
    - Идеалом Правила: "Охрани в Любви Несущую Добро". В радости тихой. Ожидания.

    А бабуля улыбается, и даже всплеснула руками. Довольна. Её индикатор постоянно врет, но необходимо учитывать обещание участкового "примем меры": "Я, Женечка, в предвкушении, а ваша очередная знакомая не достойна строгой оценки в связи с. Пусть будет". Оценки позже. Категоричные, доступные для понимания. В лицо.
    - Тамар Николавна, знакомься. Это Маша. Пообедаем и на работу.
    - Хорошо, хорошо.
    - Вам помочь, Тамара Николаевна?
    - Что ты, деточка. Отдыхайте.
    Они уже ехали с "ты" по настоятельной просьбе Сергеича: "Маш, я молодой. Ну что ты Сергеичем? Жени вполне достаточно".
    - Хорошо у тебя. Просторно и прохладно.
    - Это не у меня, Маш. Это у папы с мамой.
    - А где они, на работе?
    - На пенсии. За городом живут. Невозможность совместного существования с Т.Н.
    - По-моему, прекрасная старушка.
    - Сегодня - да. Но тому причины. Интимного плана. Я бы даже сказал курьезные.
    - Тайна?
    - В некоторой степени.
    Сергеич включил пожизненный "Пинк Флойд" и общались, и обедали, и Вам не интересно уже. Спешить? Увольте.

    Степашин приехал к 17:00.
    - Толи Шувалова "наружное". Дом - сруб двухэтажный, - "План типографский спер где-то". - Лес. Участок пятнадцать соток. Сарай, гараж, баня с прудиком, летняя кухня. Сам благоустраивался. От дороги двести метров. Проблем, похоже, никаких. Чуть попугаем девушек и киндера. Ну что ж поделать? Киндер с собакой гулять выходил. Года четыре. И овчарка юная. Может кобель.
    - Ты уверен, что планировка типовая, не перестраивал?
    - Сто процентов.
    - Ну и всё, Саша. Отдыхай до субботы. К 19:00. Вот на цветы и шоколадку.
    - Лечу на отдых.

    СТЕПАШИН
    Москва, 05.07.95, 17:13

    - Технический перерыв. Вы не видите, топливо сливают? Через двадцать минут открою.
    За решеткой госзаправки неумолимость. Инженерная мысль почти без овса. Впереди вечер, ночь и целый день. Спешить в принципе некуда. Почитаем? Степашин дернул ручку бардачка и пожалел. Банка сайры, отвертки, ключи, газеты, журнал, свертки, ржавый амбарный замок. Утрамбовываемое достигло критической точки. Процесс пошел валом. Половину под сиденье, выбрасывать неудобно: "Народ же смотрит". Остальное обратно, до следующей критической. Исчитанная вдоль и поперек "Юность" в голову не шла.
    "Как же ты так вляпался, Викторыч?" Степашин помнил. Был благодарен за тайну. Давно. Еще ничего толком не понюхав.

    - Ну что, охламон, учишься? А чему?
    - Метко стрелять, Викторыч.
    - Не-е-ет. Стреляют спортсмены. Ты убивать учишься. Совсем другое. И во имя чего? Во имя правды, справедливости? Добра?
    - Ну, да.
    - А Добро-то убийства не терпит. Убийство - Зло. Поэтому учись не убивать, а нейтрализовать с наименьшими увечьями. Убийство - брак. Непростительный брак. Ты не на войне, ты в миру.
    - Да. Но. А если времени не хватит на наименьшие увечья?
    - Времени, говоришь? А что такое Время, по-твоему?
    - Секунда, миг. Быстро очень.
    - Быстро... Ты страх помнишь? Паралич страха? И на глазах всё. Миг в секунду. А секунда - резиной. И тянется, тянется.
    - Было. В детстве.
    - А говоришь - "быстро очень".
    - Так что же? Напугаться до полусмерти? Обездвижит.
    - Обездвижит, если по-человечески страх примешь - всем телом, экономно. Организм тебя защитит от перегрузки. Но тогда - убивать. А ты же решил с Добром жить. Тогда убийство в себя прими, затормози организм. Пусть организм себя на перегрузке убивает, но даст тебе иное Время. Страхом убивает.
    - Это как?
    - Страх где у тебя? В сердце страх. В сердце Добро - больше страха. В сердце Зло - меньше страха. Меньше боится Зло боль причинить. Так вот. Вы на одной исходной. Он тебя убивает. Ты его - нет. У тебя больше забот, больше страха, а значит больше Времени. Но не до паралича.
    - А как же? Регулировка невозможна.
    - Почему? Тренировкой.
    - Да где ж страх возьмешь?
    - Просто. Я в тебя стрелять буду.
    - Убьете, Викторыч.
    - Царапну. Но не убью и не раню, мне тоже страшно. Но ты нутром будешь чуять, что убиваю. Страх придет. Это для начала. Как бледнеть перестанешь, добавлю, в темноте.
    - Ведь помру от страха, Викторыч.
    - А физо тебе на что? Восстановишь. Если с душой, до изнеможения. Но это не все. Страх на свет дитя произведет. И скоро.

    Степашин не видел его со "школы". Завертелся, да и Время. А ведь родилось. Отдал Викторыч, поставил и вот теперь...
    Ревет на всю заправку.
    - Вы что, "Волга", уснули?

    АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ
    Пустышковское шоссе 96, 05.07.95, 21:40

    - Па, сказку.
    - О чем же сегодня мы расскажем вам, синьор?
    Александр Викторович решил, что пора. Мишка возьмет это. Сохранит не разумея, до времени. Чуть сложновато, но постарается, как можно доходчивее, чтобы "полочки" приняли.
    - Сегодня ты узнаешь о том, как появилась на свете маленькая Любовь Чувствовна. Любочка.
    - Давай про Любочку.
    - Жили-были два маленьких человечка. Они гуляли, смотрели вокруг. Но чего-то им не хватало. Моря, горы, леса, разные страны, наша любимая Земля. Но они не понимали, что такое "любимая". А с ними был добрый друг Воздушкин. Он был очень большой и умел даже летать. Он очень любил человечков. Человечкам было плохо без Воздушкина, человечки дышали им. Вторым большущим другом была Водичка Жизневна. И Водичка очень любила человечков, им же нужно было обязательно пить. И вот Водичка с Воздушкиным подумали вместе: "А почему бы нам не познакомить человечков с Любочкой? Они бы тогда любили родителей Землиных, нас и друг друга. Но друг друга больше всего". И Водичка Жизневна с Воздушкиным попросили Свету Счастьевну...
    - Нашу маму?
    - Нет. Тогда мамы не было.
    - А дед был?
    - И деда не было. Это было очень-очень давно.
    - Ну, давай дальше.
    - Так вот. Попросили Воздушкин с Водичкой Жизневной Свету Счастьевну помочь. Подумали уже все вместе и решили взять маленький кусочек Воздушкина, а потом разделить на половинки.
    - Воздушкину больно?
    - Нет, Мишук. У тебя волосик если дернуть? Совсем же не больно, да?
    - Не больно.
    - Этот маленький кусочек они назвали Ошей-Двушкой. Взрослые, уже потом, называли и сейчас называют Кислородыч. А два, потому что Ошка не может быть один. Он быстрей-быстрей бежит и другая половинка бежит, встретились и всё хорошо. А то совсем одному плохо. И Водичка с Воздушкиным, и Света Счастьевна положили одного Ошу к одному человечку, а другую Ошу к другой, в сердечки. Половиночкам хорошо, потому что человечки всегда вместе, как мы с мамой.
    Мишук засыпал.
    - В тебе живет Оша-мальчик. Где-то далеко - Оша-девочка. Им нужно встретиться. Совпадение только одно. Найди и защити. Вместе будьте с Добротой. Дайте жизни других Ошей. Может быть ты и не найдешь свою половинку, но в Любви восходит Добро, и Злу не разорвать.
    "А про Цешу с Ашей в Понедельник".
    Усыпанный звездами свод удивленно мерцал, внимая островку тепла в безбрежном, покрытом мраком Одиночестве. Догорающий костер. Тени огня всполохами на огромных соснах, обступивших темный сруб, зеркало воды и два любящих сердца, согревающих своим теплом третье, еще совсем маленькое, но растущее, крепнущее, наполняющееся Добротой Разума.
    - Спит?
    - Спит, Свет. Пойдем, положим, и прогуляемся к Камню. Рэм не в себе весь вечер. Может быть, заболел?

    По воле нашествия льда он оказался здесь. Мягкие объятия опавшей хвои хранили тепло и покой печальной уединенности. Скоротечностью времени наделенный, замер, веруя в Ожидание, безмолвный свидетель Ожидания людского, дарованного, но лишенного понимания.
    Рэм жался к ногам, испуганно и вяло тявкал в темноту, а на Камне осмелел, залился по-молодецки.
    - Симулируем, юноша? - Обожгло. - Корыстные интересы преследуем? Постыдились бы Глыб-Глыбыча.
    Они возвращались. Луч фонаря скользил по стволам вековых сосен, лесной несущей упругости под ногами. Александр Викторович говорил тихо и не торопливо.
    - Света, без эксцессов. Спокойно. Хорошо?
    - Хорошо, Саш.
    - Завтра вечером с Митькой уеду к Зимину. Жду тебя с Мишуком. Не раньше срока. "Эти" не отпустят. Мы уже обсуждали. Повтори, пожалуйста.
    - Что случилось, Саша?
    - Не "что случилось", Светланушка, а повтори, пожалуйста, все, что я тебе тогда говорил.
    - Хорошо. Три с половиной - четыре месяца. Касса "Трансаэро" на Вернадского. Проезжаю вперед, разворачиваюсь, встаю и иду по магазинам. Около одиннадцати захожу. Заказ Терентьева. Вечером улетаю с Мишей в Киев. Там встречают.
    - Умница.
    - А деньги оставлять?
    - Оставляй. Только необходимое. Ты в Киев летишь, достопримечательности осматривать. Если выживут отсюда, едешь к деду. Даже лучше сразу к нему: беспокойства меньше, побоятся и успокоятся.
    - Ой, Саш, плохо как.
    - Плохо, Светланушка. Из Чумахода дурь полезла. Совсем съехал с этой публикой. Да и я хорош. Завтра встречаем ребят, как ни в чем не бывало. Потом - ты ничего не слышала, не видела, не знаешь. Исчезли. Тане ни слова. Будет ждать - увидятся. Мишуку читай - все на дискетах. И не беспокойся, радость моя. Моему сердцу болеть. Я вас всегда помню и люблю, Светики мои Счастьевны. Всё должно быть хорошо.
    Время. Снова и в который уже раз - Время. Отправить их первыми? А дадут уехать? Зимину же полезно прокатиться, зажрался на иностранных харчах. Теперь - "завтра". "Золотую цепь" трогать - себе дороже, "ты-мне, я-тебе" забрезжит. Но как иначе?
    - Алло.
    - Добрый вечер, Нугзар. Это Маркелов.
    - Привет, Саш. Какие трудности?
    - У меня гости в воскресенье. С рыбалкой отменяется. А вы едите?
    - Да. Как обычно, в четыре.
    - Счастливые. Ну ладно, пока. Удачи.
    - И тебе. Привет супруге. Пока.
    Мишук поперек кроватки, плюшевый Халеська под маленькой ручкой, подушка и половина одеяла на полу. Улыбается летящему свету видений.
    - Сонное царство в пух и прах, мать. Боец растет.
    - Защитник, Сашенька.
    Он обнял её. Сильно прижал рукой к себе. Она уткнулась в плечо.
    - Четыре месяца. Время быстро летит. Не успеешь оглянуться.
    - Не успеешь, - тихо всхлипнула. - Господи, хоть бы все было хорошо.
    Слабый голос времени в тишине домашнего тепла. Нежность. Он и Она. Любовь, живущая предстоящей разлукой, всецело жертвующая тайной.
    Зло вторглось. Но память, неотступная спутница, во глубине себя укроет вершиной чувства опьяненный миг. В горести и печали спасительным трогательным светом прольется во мрак ожидания, придаст сил опустошенной немощи безысходности, охранит Доброту.

    СЕРГЕИЧ
    Москва, Ясенево, 06.06.95, 09:03

    - Доброе утро, Олег Палыч. В такую рань и на буровой?
    - Скважин не в проворот. Присаживайся. Матчасть от твоих телефонов пухнет. Толк-то будет? Или студия звукозаписи?
    - Должон быть. Как с деликатесами?
    - Ничего интересного. Да тут и не так много. Слушай на здоровье. Может и приглянется что.
    - Ну, раз на здоровье, внемлю совету мудрого.
    - Внемли, Женя. Мудрость - она того стоит.
    "Выбитый" у Якименкова резерв сменил Терехина с Фроловым. Отдохнуть надо. Вечер, ночь и воскресенье - сплошной "субботник". А утро порадовало. Этаж, доселе живой и здравствующий, примолк. Лишь одиноко строчит телетайпом из глубин. Скрашенное нерабочим состоянием рабочее место. До субботней побудки еще минут сорок.
    "Хроника" скудная. Дурогробов: дом-банк-обед-банк-дом и одевает, Митя при сем. И Маркелов с выездами в свет не беспокоит. Что у нас тут за простыня приехала? Иркутск, Владивосток, Питер. Взрываем, жжем, взрываем. А кассеты - в авто.
    - Алло. Доброе утро, Мария. Сны не забудьте, поделитесь по дороге. Буду через сорок минут у подъезда. И согласно плану мероприятий. К оружию! До 18:00 не так много времени.

    Павильон Экспоцентра встретил разноголосым хором, заполонившей желто-красной рекламой спонсоров и людской суетой, увлеченно взирающей, чешущей, кормящей, ругающей и ласкающей, но в первую очередь - показывающей своих четвероногих друзей с языками до пола. Жара наступала.
    - Нам к коккерам, Женя. Мама моего Чарлика участвует.
    - Душновато.
    - Собаководство зиждется на терпении. С нашими клубными дамами познакомишься. Своеобразные немного, но ничего. Вон они.
    Сбившиеся стайки женщин у транспортировочных конур взирали на приготовления к показу.
    - А там, слева - это мама. Медалистка. Знатных кровей.
    Ажиотажная толчея вынудила пробираться, пережидать потасовку возбужденных виновников торжества и снова толкаться. Но, наконец:
    - Здравствуйте. Это Евгений. Прошу любить и жаловать.
    Неудобства смотрин удалось избежать. Клыки, окрас и порода знакомы. Кивнув, стайка вновь переключилась на священнодействие: движение металлической щетки по шерсти таящей от жары матушки Чарлея. Внезапная стремительность с банкой "Коки" и бутербродом улыбается рядом. Целуется с Машей, скользнув взглядом по Сергеичу. Потаенный ("Машкин кобель") обмен ("Худющая") любезностями ("Жлоб").
    - Маша, наконец-то. А то как ни приеду, ты все: "Он спит, он спит". А чего было прятать? Очень приятный молодой человек. Я - Эльвира.
    - Евгений. Здравствуйте. Вы, девушки, общайтесь. А я за мороженым, - "Если оно тут есть".
    Сергеич удивился собственной реакции, тропя сутолоку, но уже в направлении "от". Частнособственническая обида отсутствовала. Ни ревности, ни злобы. Всего лишь смешно. "Она тебе чем-то обязана? Да и может ли быть, вообще, обязана? Ты - охранитель. Она - нормальная здоровая женщина, носительница Добра. Что это вы абстрагируете, Чеканов? Это Маша. И очень тебе нравится. О ней надо думать. Каково ей сейчас. Знает несколько часов и столь милые презенты от неосторожных подруг".
    Мороженое отыскал. В самом дальнем углу по направлению "к". Перспективы доставки беспокоили, но сам факт сказывался положительно. Поэтому быстро нашлись бумажные тарелки и устроились над головой в вездесущем желто-красном пластике "Педигри".
    Мамуля уже держала стойку в общей шеренге разнополых соперников.
    - Ой, спасибо, Жень, - прозвучало с сожалением.
    - На здоровье. У нас все хорошо, - "И забыли". - Машунь, а кто же из них маман?
    Она прижалась к его плечу, но он уже внешне был поглощен разворачивающимся действом.
    Маман дала маху, или беспристрастный арбитр иностранной породы припал на блондинок? История умалчивает. Пора было обедать.
    Очумевшая от жары часть столицы спасалась в гудящих "пробках" и черепашьем старт-стопе вчера вечером. Ленивая, трудонасыщенная и адаптированная к климатическим условиям субтропиков - сегодня утром. Составляющие возвращаться в массовом порядке не собирались и слава тебе господи. Свободная Минка. Ветер и зелень леса на непорабощенной кирпичом, стеклом, металлом первозданной земле дарит прохладу.
    - Боюсь, Жень.
    - Все нормально, Марья. Пообедаем, посидим, потрепимся. Не переживай. Чуткие, внимательные, а главное - добрые родители. Будь, как дома. Негативные моменты исключены, прерогатива ТамарНиколавны.
    И даже переезд смилостивился. Никаких паровозов. Вперед, Евгень Сергеич! Да, но зачем же инструкции нарушать? Дачка-то в низинке, спецтелефон с биппером не запоют, и вы это знаете прекрасно. Уж не становитесь ли охранителем, обретая кажущееся недостающим звено Правила?
    ...В преддверии неизбежности Правила иного?..

    ДРУГ МАНЦЕВА - ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ
    Лондон, 06.06.95, 18:20

    Вылетевший из Амстердама "Боинг-767", наименованный "Греат Питер" каким-то космополитом, прижившимся на вершине Олимпа голландской авиакомпании КЛМ, мягко ткнулся во взлетную полосу "Лондон Сити Эйрпорт", словно выросшую из воды близ текущей Темзы.
    Вячеслав Михайлович уверенной спортивной походкой пересек просторное полупустое здание, остановился у стойки "Информэйшн", взял небольшую карточку расписания "шаттл-бас" и удрученно вздохнул. Суббота - полумертвый день. Поменяв доллары у томления одиночества за стеклом "Иксчейндж-офис", решил посетить антресоль в размахе, с абсолютно пустой сегодня ресторацией. Кредитная карточка "Америкэн-экспресс" в наличии имелась, но на то и русская душа: "Я в а м плачу, а не вашей банковской компьютерной сети".
    Тишина и покой расслабили. До автобуса полчаса. Никаких утомительных сопровождающих с такси-грустью во взгляде. Сам себе барин и без подспудных альтруистических поползновений. Ненависть к лондонскому такси укоренялась с годами. Катафалк. Хотя и просторно, и ноги вытянуть можно, да все, что угодно, но эффект "скорая помощь", выхваченный из глубокого детства и осевший рефлексом, не воспринимал, чурался водителя за стеклом. К тому же история, которой Вячеслав Михайлович и не искал подтверждения, гласила: консерватизм местного законодательства до сих пор требует содержания кэб-корма (овса) в такси. Вековое бензиновое господство и, конечно же, чушь! Но греет. Домашний же, в бытность, "ЗИЛ" - значимо. Аналогичной реакции, соответственно, не вызывал.
    "Шатл-бас"-удрученность быстро воздалась сторицей. Красивая высокая румынка Микаэла за стойкой.
    - Добрый вечер. Вы же в Канаду собирались, мисс.
    - Добрый вечер, сэр. Очень рада видеть вас. Обстоятельства помешали. Двойной Смирнофф со льдом, как обычно?
    - Поражаюсь вашей памяти, Микаэла. Три месяца прошло. Смирнофф, конечно.
    "Джин-тоник"-помешательство новых русских (с претензией) не нашло отклика в сердце Вячеслава Михайловича. И тому не вековые устои, а: "Это не здоровье, это - пузыри".
    Микаэла длинноного и неспешно пронесла короткую юбку по застоечному простору, чуть больше времени уделила дозатору, по возвращении окатив обворожительной улыбкой. Этот русский не стар, мудр глазами и сединой, приятен элегантной манерностью. Пусть полюбуется. Три месяца назад он сидел у стойки, на том же самом месте, пил, нес что-то на быстром и добром, но, увы, малопонятном ей английском. Потом аккуратно обронил пятьдесят фунтов и отбыл. Старая индийская кляча Нирджа увлеклась за кассой и добыча состоялась.
    Вячеслав Михайлович, прекрасно сознавая несбыточность мечтаний, но благодарный за их возникновение в голове, забитой проблемами, путями их разрешения и предвидением очередных, был последователен. Кляча в поле зрения отсутствовала.
    - До свидания, моя дорогая.
    - До свидания, сэр. Приятного вам вечера, - сиянием признательности.
    Легкий хмель, последовавшее милое двадцатиминутное путешествие в компании нескольких семей то ли из Дании, то ли из ... (да, бог с ними) окончательно вернули расположение духа. А "труба" Ливерпуль-стрит, платонически совокупившись с забытой ностальгией по метровскому студенчеству, придала сил. И жизнь, издерганной нервной суетой сует текущая доныне, полилась ровно, размерено, в умиротворенности Промысла Господня.
    Насыщенная людским магазинным потоком, вечереющая Оксфорд-стрит внесла в величественный подъезд Графт-хотэл. Цвет администратора не вызвал раздражения. Быстрый и внимательный взгляд на дисплей. Ключ-карточка. Пожелания доброго вечера. И простор апартаментов. И никаких побочных тревожащих брожений по логическим лабиринтам вдруг обретшей отдохновение мысли. И: "Спать! К ядрене!"
    Скрежет простыней в нежном аромате подушек. Благословенно и обвально в,.. но... вдруг ожившая теща в ярком кумачовом платье заискивающе улыбается, взглядом ищет, но не находит понимания. Вячеслав Михайлович, прикладывая усилия ужаса, никак не может заставить ноги двигаться быстрее. Скользящая, воздушная плавность кумача настигает. Унизанные сиянием, сухие сильные пальцы хватают, сжимают горло и мутнеющее сознание, погружаясь в головокружительную, захватывающую дух бездну, на мгновение озаряется: "В бане, Вячек, духами не моются..."
    Тьмою падения унесенные, часы яви сомкнулись изначалием Времени человеческого. Приятных сновидений, Вячеслав Михайлович!

    СЕРГЕИЧ
    Москва, Ясенево, 06.06.95, 19:02

    - Что ж. Отдохнули, порозовели. К барьеру. А где мел, Степашин?
    - Сейчас.
    - Вариант А. Условно назовем "Феликс". Плюсы: минимум времени, четкий, грамотный. В духе прежних "добрых" традиций. Минусы: не исключены трупы, поиск "лазерной штуки" с возможным арсеналом. Полный развал дома, бани, гаража, кухни и окрестностей. Вероятность обнаружения 50 на 50. Граждане у нас, но пока. Гражданка с малолетним сыном на пепелище. Никто в наше доброе и отзывчивое время помогать им не будет.
    Вариант Б. Без названия. Начну с минусов. Бессонная или урывками ночь. Собранность, осторожность, внимание. Во избежание прений, добровольно-обязательно принимается вариант Б. И приступаем к планированию. Время: воскресный выход граждан в лес. Дом на отшибе. "Периметр": двухметровая сплошная стена забора. С территории два пути. Первый - калитка у бани. Второй - ворота. "Стоп" по выходу, через десяток метров.
    Тыл, калитка у бани: Терехин, я и трое черкасовцев. Вы трое.
    Фронт, ворота: Степашин, Фролов и трое. Вы.
    Охватом. Визуально - по половине "периметра". Связь минимальная. Готовность в 06:00. Далее по обстановке. До этого - по прибытию отпускаем "наружное" и по два часа смена, сами разберетесь. Наблюдение внутри "периметра" возможно со всех четырех сторон. "Наружное" подскажет или подыщите, деревьев предостаточно. Дистанция - соответственно, в доме собака. Теперь - "объекты".
    Павлов Дмитрий Васильевич, 33 года. Разрешение на "Вальтер ППК". Объяснять, думаю, не стоит. Все, что угодно.
    Маркелов Александр Викторович, 35 лет. Заведующий складом "всего, что угодно". Оба с обширной практикой в процессе возвращения "интернациональных долгов". Степашин, полный повтор, а потом вопросы. Вперед.

    "ПЕРИМЕТР"
    Пустышковское шоссе 96, 06.06.95, 17:22

    Солнце, заботами о предстоящем сне Одиночества поглощенное, по-иному: палило немилосердно. Вершины деревьев внимали жару, копили всем телом и в прошествии часов отдадут горько, с печальным, Одиночества боли, предчувствием. Легкий ветер в кронах уносил тепло, а копошение люда понизу счастьем прохлады довольствовалось. Бог с ними.
    Искренне радостная встреча. Девушки, беседуя, удалились в летнюю кухню, экскортируемые подрастающими: Мишуком и Рэмом.
    - А чего на "танке" не прикатил?
    - Под контролем Идио. Да и пассажирских флюид полон воз. О чуткой девичьей душе Таси пекусь. Слушай, Саш. Видел протезы в журнале, чумовые, головой управляются. Займусь на неделе. И Сорокиным еще "капусты" наколотил. Светке отдай, пускай сама отправляет. Ладно, братан? Через "банку" особого желания нет. Застучат Идиоту. Потом то-сё. "Оно", слава богу, сожрут скоро.
    - Хорошо, хорошо, пошли.
    - Сейчас, ёмкости заберу. И там еще консервы, зелень, ерунда всякая. Таська набрала. Машину здесь брошу. У вас в норме, вроде.
    - Эт-точно. Тормозили за кольцевой?
    - Нет, сегодня спокойно. Жара и этих доконала. Варнак постоянно за "кирпичом" прятался. А вы не одичали еще? Хвостам бы уже пора. Вон, у Рэмки какой вымахал.
    - Чумаход. Пошли!
    Глухая дверь в воротах захлопнулась и "периметр" зажил размеренной, уединенной жизнью. В бане кипел чан, Дмитрий Васильевич с Александром Викторовичем гоняли Рэма за палкой в прудик, обсуждая новые достижения огнестрельной науки. Мишук пытался повалить качели в двух шагах от "дрессировщиков". Появились девушки с предбанной разгонной, кучей зелени и т.д. Нарубленные чурбачки березы с нетерпением ждали огня в мангале. "По чуть-чуть" придало расслабленности и большей раскованности, смеха и сердечного тепла "периметру" посреди леса с откровенными, не таящими зла, прощающимися сердцами.

    СЕРГЕИЧ
    Москва, Ясенево, 06.06.95, 19:56

    Приятная укутанность вечером. Столбовой неон еще не разгорелся, лишь помаргивал.
    Степашин, в порыве достать из под сиденья "маячок", вопрошающе смотрит.
    - Без оркестра, Саша. Свободно сейчас.
    - Профкачества демонстрирую, Сергеич. Надо ж. Перед руководством.
    - Заводи, "Качество"...
    Еще одна "Волга" и "Жигули" пристроились сзади. Брезгуя кольцевой, разномастная стрела перечеркнула город, в спокойствии улиц, обрамленных праздношатающейся частью населения, не принадлежащей к загородно-спасенным категориям.
    При выезде с Алтуфьевского "неугомонный" бросился, было, из аквариума ГАИ, но что-то изнутри подсказало, проводил взглядом, хотя номера ни чем не отличались от обычных. Все теперь обычное. Интуицию приходится развивать.
    Лес встретил сумраком.

    - Здравия желаю. Спокойно. Однорукий не выходил, баней занимался. В 15:50 подъехала соседка на "Жигулях". Вошла, пять минут поговорили. Жена "объекта" выгнала машину, и вдвоем поехали на платную стоянку в паре километров отсюда. Вернулась с соседкой, на ее машине, через сорок минут. На стоянке шараш-ремонт работает, просила карбюратор почистить, завтра вечером заберет. В 17:20 приехал второй с девушкой. Веселились. "Объекты" в бане больше часа. Дамы заждались, шашлыками занимаются.
    - Запарились, значит, граждане. Благодарю за службу, Толя. Моих в обстановку и домой.

    "ПЕРИМЕТР", 19:45

    Пар жег. Дмитрий Васильевич, охаживая "контингент", занимающий по очереди лежак, пригибался, спасаясь от жара. Тропикпанама-талисман не помогала.
    - Ну, всё, мужики. Мы в душ и мужичонку забираем, хватит. Носа не показывать, пока не стукнем.
    - Хорошо, Светлана Счастьевна. Не скучайте, девушки.
    Вскользь взглядом.
    В открытый проем сунулся Рэмка, потянул носом и передумал. Дверь закрылась.
    - Залезай на презентацию, Митюх. Поддать?
    - Давай, Саш.
    Шипящие камни отторгли воду, и она воспарила возмущенно-накаленная.
    - Мить, девицы завершат, пойдешь в душ. Ох! Но перед этим плейер покрути. Жарит, а?! Я тебе днем удивительные вещи записал. Он на самом верху, над стиралкой.
    - Шевчука?
    - Лучше.
    Прутья березы жарили зеленью листьев. Сухо и до мозга кости. Тело очищалось, благодарное пару, облегчающему нескончаемое и безотказное, в предназначении своем, течение жизни.

    Стук.
    - Дозрел?
    - Угу.
    - Давай, топай. Над стиралкой.
    Дмитрий Васильевич медленно и осоловело поднялся.
    - Бал-дю! - и вышел в предбанник.
    Александр Викторович присел на лавку, воздух внизу прохладнее. Рукой зацепил торец половой доски, не примыкающей вплотную к бревну сруба. Потянул. Доска приподнялась в компании с соседними и открыла подпольное пространство. Из зева люка коммуникационного хода бомбоубежища учебного центра Ш-15 обдало затхлой сыростью. Ряд светодиодов, не так давно появившихся в чреве 50-тилетней постройки, горел во мрачной глубине зеленым, подчеркивая заброшенность сооружения.
    Что же может быть лучше Шевчука? " ...да, не знаю Паша. Их Чеканов ведет, молодой гуманитарий. Наверняка по домам отпустит. С "Захватом" к 20:30 приедет". - "А куда баба укатила?" - "Еремочкин не вернулся еще. Приедет, доложит". - "Ну, ладно. Продолжаю бдить. Ловкий этот однорукий. В бане сейчас. Дрова колол, как с обеими..."
    В распахнутой двери - Дмитрий Васильевич. Некоторое удивление на лице. "Лучше Шевчука нет. Эт-точно".
    - В душ, в душ и одеваться. Все в "шкапе".

    СЕРГЕИЧ, 21:30

    - Что?
    - Зашла внутрь, вышла, махнула рукой. Сейчас у шашлыков. Запах - сил нет. Подруга за столом с киндером беседует. "Объекты" внутри.
    "Третий час и в пруд не лезут. Оригиналы. Черте что! А в "конуре" рычит, крайне недовольно".
    - Терехин, подъем. "Пушку" на окно бани сможешь?
    - Луч не под прямым углом пойдет. Окно низкое, отразится в землю.
    - Думай, думай, Тереша. Думай!
    - "Жука" в бревна, из пневматики.
    - Так.
    - Дерево подавит. Бурчание одно.
    - Хоть бурчание.
    - Прием в идеале с пятнадцати метров. Разберете, возможно, Евгень Сергеич.
    - Приемник беру, ты - "жука" ставь. Быстро только, быстро!
    - 5-7 минут.
    Терехин выдернул из захватов багажника продолговатость в чехле. Сунув в карман "жук"-контейнер, слился с сумраком.
    - "Тыл". Я - "Исток". Двое, к вам. Свет.
    - "Тыл". Принял.
    Тусклое редкое мигание. Шаг с тихим шелестом. И лес на грани тьмы, замерший в оцепенении её неминуемости.

    ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ, АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ, 21:00

    - Сумку возьми.
    - Зачем? - Сорвалось у Дмитрия Васильевича, не подумав.
    - Первый. И ждешь внизу.
    Дмитрий Васильевич, в спортивном костюме и с сумкой за спиной, спускался по вмурованным скобам в мрачнеющую пасть. Подошва ткнулась в сухое дно. Переступая за ним вглубь жерла, Александр Викторович возвратил часть пола, и она с облегчением улеглась на свое привычное место.
    После щелчка тумблера, отправившего непотревоженную "зелень" на покой, - скобы, на ощупь, в кромешной тьме с до гула пронзительной тишиной спящего памятника соцреализма.
    - Забыл уже?
    Снова щелчок. Узкий туннель ожил светом ряда пятен пыли вдоль стен.
    У разветвления - налево. Туннель сузился, заставил пригибаться, постепенно поднимаясь наверх.
    Махина распределительного щита в стене из небольших бетонных блоков. Дмитрий Васильевич со знанием дела просунул пальцы в неглубокие однообразные швы. Усилием, в раскачку, выставил один из блоков. Набитый "тревожный" рюкзак-сумка направился из провала за спину Александра Викторовича. Дмитрий Васильевич потянулся вновь.
    - Только "собаку".
    - Понял.
    Блок устроился посреди соплеменников, которые были затем сдобрены в изобилии пылью и песком. В заботах о следопытах и кинологах они снова уходили вглубь.
    Поворот. Метры назад, до ответвления. Поворот. Туннель шел вниз, изгибался, пестрил развилками, поднимался и, наконец, привел к решетчатой двери с висячим замком: помещение фильтро-вентиляционной установки. Отомкнув и замкнув за собой дверь, они протиснулись к винтовой лестнице, закончившейся люком в полу перевернутого бетонного стакана со щелями-бойницами по окружности. Запахи леса после спертой сырости - из ада в рай. Гайка расхоженно освободила шток наружного засова и он, под собственным весом, дал волю.

    СЕРГЕИЧ, 21:40

    - "Истоку". Проба.
    Сергеич приник, вдавил наушники, пустив пленку встроенного профи "Грюндиг". Шипящий фон и ритм музыкального баса. Минуты напряжения. Улавливается, но уже самообманом. Клыкастый заметался в ярости. "Как?!" Звона не было, кульминация в какофонии с задранной ногой в хозяина: "Фас!"
    И уже на бегу.
    - Степашин, за старшего. Продолжаете. Фролов... Где Фролов?!
    - Свободен он. В машине.
    - Фролов!.. Терехин, быстро на проходную Центра. Дежурного или кто там, но все про их подземелья. Фролов!
    - На связи.
    - Заводись и пулей к "Волгам"!
    Порядок радиообмена к черту. Всё - к черту!
    Сзади - ломающийся под Терехиным кустарник. Рев "Жигулей" на пониженной передаче ворвался в тишину.

    АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ, ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ, 21:40

    - Митя, здесь подожди.
    Александр Викторович снял сумку. Побежал уже на асфальте дороги, направляясь к вагончику сторожей с оравшим на все округу телевизором.
    - Здорово, караул. Ну, чего, почистили?
    - Привет, Саш. Возиться неохота было, жара. Завтра с утра почистим. Светлана же сказала, что до вечера. А ты чего, на ночь глядя?
    - Искупаться семейству треба. Не могу отказать. И пробежаться вечерком в охотку. Ну, бывайте.
    - Пока.
    Карбюратор подал смесь чищено. Фары уперлись в подступивший лес. Скользя и убыстряясь, зажгли ленту асфальта, сумку на обочине. Подъехал, распахнул дверь: "За руль". Перелез, освобождая Дмитрию Васильевичу водительское сиденье.
    - Помнишь, слипы с катерами за эстакадой, справа?
    - Ага.
    - Туда. И торопись медленно, понял? По латыни забыл уж. Старость - не радость.
    - Гражданин, ваш ниспадающий песок мешает грамотному вождению автомобиля.
    - Поговоришь мне, Чумаход, - вздохнул. - Да. Осыпаются листья.
    И заржали они на пару. Разрядка. Не до смеха, но разрядка - первое дело. Без нее колом встанешь, а гибкости мышцам придаст лучше водки.

    СЕРГЕИЧ, 21:45

    - Убери подсос, ради бога!
    Ревело навзрыд.
    - Терехин - "Истоку".
    - Я на КПП. Сейчас придет дежурный.
    - Телефона нет?
    - Звонили. Не отвечает. Говорят, через две минуты будет.
    - Степашин - "Истоку".
    - Шашлыки едят. "Объектов" нет.
    Лес оборвался светом уличных фонарей между пятиэтажных коробок.
    - Стоянку, вагончик видишь? К нему.
    Сергеич выскочил из еще неостановившейся машины, с лету ударился о крыло спящего "Москвича", выругался. За дверью - трое в дыму, картах и громогласном телевизоре.
    - Привет, мужики. А Саша Маркелов не появлялся, машину не забирал? Очень срочное дело.
    - Чего-то сегодня все его спрашивают. Уехал твой Сашка. Минут пять-десять назад.
    - А куда?
    - К себе, в леса.
    - По этой дороге?
    - Не. Он через Ворошиловскую дачу. Вот по той...
    Указывая Фролову, финишным спуртом к распахнутой дверце.
    - Добери, пять минут! - В стоне дымящих колес. - Степашин - "Исток". Преследую. "Объект"на своей машине. В направлении Ворошиловской дачи, 5-10 минут назад. Оповещай, подключай ГАИ, милицию. "Перехват" на тебе. Вызывай дежурную группу: обыск - показания. Под баней пусть смотрят. Всё.
    - Принято.
    - Фролов, карта есть?
    - По Москве только.
    - Где?
    - Сзади. У стекла.
    На "московской" - обрывки и сразу за "кольцом". "Областная" для турпоходов.
    - Не бойся поворота! Чуть скользи и выровняешь потом, Фролов! Давай, давай, родной!
    Под руку лез. Но не мог он иначе. Мясо в зубах. Кровавое. Свежее. Теплое. Пять минут, но если... и все прахом потом. Часы, дни, недели - все прахом. Нутро, уверенность, хватка - все к черту!

    ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ, АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ

    - Это кто ж там сзади "дальним" лупит? А, Саша? Да еще и шустро.
    - Спокойно.
    Слепящий свет приближался.
    - Поворот крутой впереди. Знака нет. С обрыва, в воду. Если "интересанты" - проверишь. Без тормоза, а то поймут. По дуге войди и к левому прижимайся на изломе. Градусов 60-70. Ну, ты при деле. Не мне учить.
    Липучка клапана тревожного рюкзака. Магазин. "Мини-Узи" клацает, слизнув затвором.
    - Там один бордюрный блок небольшой. Сейчас увидишь. Хачики, небось, носятся. Этим полезно поудивляться.
    - Ага.

    ФРОЛОВ
    Давным-давно

    Инструктор заставил остановиться. Отвернулся к окну. Неспешной тягучей нудностью въедался в мозги.
    - Това-а-арищ курсант. Про тормоз уже давно пора забыть. Это хороший, недавно построенный полигон, а не улица Алексея Максимовича Пешкова. Какого ле-ше-го ты уперся в свой комплекс? Колеса тебе все рулем и через задницу объяснят и подскажут. Доходчиво. Разжевано. Без обмана. У них нет никакого желания валяться на свалке.
    Крайний раз. Следующим будет "неуд". Норматив скорости 100 км в час, не ниже - я все вижу. Перед тобой всё открыто, видно без оч-ков. Математику поворота тебе уже вбили. Угол поворота - на лицо. Сразу же дистанция входа в голове. Пока ты еще с тормозом, но никогда в жизни - с бло-ки-ров-кой. Мягко, упругой силой, не бревном. Сцепление здесь забыто. На подходах прижимаешься к "противной" обочине, по отношению к повороту. В голове держишь три точки: вход, точка касания "любимой" в вершине поворота, точка выхода у "противной". Через эти три точки проводишь максимально плавную симметричную дугу. Как вошел, так и вышел. Если на входе никуда не улетел, почему на вы-хо-де улетишь?! Спроси свой котел бестолковый? Зачем он к тормозу лезет? Про тормоз на входе за-бы-то! Тормоз - вы раздельно: машина сама по себе, ты - сам по себе, с деревьями, столбами, стенами, реанимацией.
    Это азы, товарищ курсант. Впереди масса различных развлечений. Стараться надо, а не морочить мне голову! Пошел!

    СЕРГЕИЧ

    Ночь. Тьмою ослепив, власти величием услажденная, владениям бескрайним память скорбную воздавала лихвой. Над беззащитностью немощи упоением злобной мести полнилась, благоволя всецело пришествию госпожи хохочущей. Возрадуйся же, Времени непосвященная слуга, покорности вольной, обретения.

    Та "семерка".
    - Добираешь, и метров пятьдесят-семьдесят держи постоянно. Степашин - "Исток". Веду "объект". Связи с "Перехватом" нет. 12 километров от Шумановки. Ориентировочно - в сторону Дмитровского шоссе, на северо-запад. Трасса незнакомая. Как понял?
    - ...Повтор, "Исток". Прием плохой. Повтор.
    - Веду. 12 километр... НЕ ТОРМОЗИ!.. В АУТ!!!
    С силой налегая на прижатую воздушным потоком дверь, инстинкт ставит на прыжок. Но машина в заносе. Бордюрный блок вне света фар. Миг... Надрывом Времени.
    Ночь беспокойна.
    Продукцией визжит, что Ярославль привнес в обитель человечью, заводом шинным.
    И вдруг. Во тьмы объятья принимает рожденного лишь ползать воспаренье.
    Удар металла гулкий уж растаял.
    Сергеич "не схватил", но неведомая сила выбросила, ударив лицом о стойку двери, и отдала полету. Давно непрактикуемый навык ожил параллельно с долесекундным отвлеченным удивлением в виду явной "свежести" и того, и другого. Пора уже было думать "о встрече". Он успел мельком проследить близкое медленно вращающееся и обгоняющее движение рева и фар. В свете полной луны Фролова видно не было. Внизу - мерцание воды и близкий берег.
    Оглушило, ударило в бок нестрогим входом, перехватило болью. Ноги, в ожидании ломающего и безысходного, провалились. Сродненный извечной необходимостью жилет, ПМ под мышкой, моментально сковавшая одежда тянули продолжить нисхождение. Грудь сдавило, он выдохнул и рванулся от "края" к желанной прохладной свежести неосязаемого. Воздух. Чувствуя избыток сил, не стал избавляться от набухшей обузы, поплыл, превозмогая боль. Глаз залило теплым. Песчаное дно. Встал. Огнем в бок. К берегу, срывая с себя пиджак и остальную помеху, неотрывно в- и вокруг набирающего воду, погружающегося незаметно, с задранным багажником. Спешка драгоценных секунд. Снова в воду.
    Двери закрыло ударом перед падением. Фролов. Внизу. Скроюченно-недвижим. Голова под водой. В удушье раскаленного железа влезает по пояс через открытое окно, накренив плавучую железную коробку. Безвольная податливость. Тянет в воду. Тускнеющий лед за гранью. Неестественный изворот шеи. Плывет спиной, удерживая на груди, доступ открыв необходимости своей лишенному.

    АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ

    - Сбрось газ, Митя. Впереди съезд должен быть.
    - Ага.
    Облачная тьма заволакивала. Александр Викторович пытался выбросить из головы то, что машина сзади ушла с обрыва. Вода - тот же камень, несдобровать. Но виновен ли?.. И поэтому выбрасывал, а лезло. Митька слушаться обязан. В одной упряжке, но не его вина. Всегда ты с виной. Тяжела обуза.
    - Вот здесь.
    Асфальт сменился укатанной, иссушенной грунтовкой. Перелесок, спящие у берега туши с мачтами и без, в фарах вспыхнули катафоты, осветился темный зад "Нивы".
    Нугзар - диспетчер. На переброс-дежурство в воскресное утро пришлет малограмотную молодежь, но отработают, как бывалые. Во-первых, в охотку, новизна будоражит. Во-вторых, срыв - это смерть, два раза объяснять ни к чему. Нравы плана своеобразного.
    Белокурая Жазиль, трепетной ланью и мальчик дежурный. Конспирация сдобрена жизнью, не подумаешь.
    - Чуть вперед ,к воде и гаси. Перепугал уже.
    Дверь "Нивы" шумно распахнулась.
    - Ты, ишак, жизнь надоел?
    - А жил?
    - Дядя Саша, ты? Чего так рано? Привет, - и акцент исчез. Зачем азиата перед дядей Сашей корчить? Не любит он. - Ждать где будешь?
    - Там. Сходу едем, парень.
    Дмитрий Васильевич оставил ключи в замке зажигания, переложил поклажу в катер.
    - Что с транспортом, дядя Саш?
    - Жене нужен. Дама пусть дальше гонит. Километра за два до ГАИ бросит и своим ходом. Вопросы?
    - Понятно. Зинка!
    Жазиль среагировала дисциплинировано молча.
    - Так вас двое? У меня багаж на одного пассажира. Нуг так сказал, на одного.
    - Не переживай. Один свой в наличии. Поехали.
    Катер рыкнул, взял обороты и сообразуясь с путеводной зелено-красной цепочкой огней бакенов, понес в темноту.

    ДРУГ МАНЦЕВА - ВЯЧЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ
    Лондон, 07.06.95, 11:45

    "Где?"
    Трезвон. Незнакомо, просторно, шикарно, но со вкусом. Дабл-трель вернула к действительности. "Альбион. В тумане".
    - Вячеслав Михайлович, здравствуйте. Отланчуем, пожалуй, у "Гарфанклс" на Холборне. Возражения?
    - Принимается, Лев Яковлевич. И с добрым утром, но ваш оригинализм очаровывает. До встречи, - "Мерзавец! Где этот Холборн?"
    Жизненное качество французов (бриться на ночь) воплощалось в Вячеславе Михайловиче десятилетиями, но по несколько иной причине. Лень. Насилуя самою плоть, жаждущую сна, бритва вечером с мечтой о сэкономленном наслаждении минутами утренней полусонной яви. Не обессудьте, бренная оболочка: "труба" зовет! Не до экономии, Холборн - загадка.
    На кабинетном столе веер информационной белиберды. Но "труба" - необходимость, быть в наличии обязана. Постоялец, оказавшийся даже в пределах достижения телефона, в вечерние часы уповает лишь на свои ноги в поисках метро. Такси - гиблое дело.
    "И, тем не менее, мерзавец! Что у них там, на улице? Так-с, пиджак оставляем".
    Отзываясь столь не лестно о персоналии, герой повествования ретроспективно обращается к городу Бостону, что в заокеанском Единении. Лев Яковлевич читал курс лекций в тамошнем университете, суетно-непоседливого вопросительного студента приметил, по истечении порядочностью установленных сроков подозвал. Предложением посетить поставил юного Вячеслава Михайловича в положение неудобственное и страхом переполнил. Мысль несла. Удивление Вячеслава Михайловича сменилась, в мановение ока, подозрением. Обнаженная поверхность, поддерживаясь жидкостью из спиртовых смесей, усеяна была безразборностью в многочисленности связей с противоположным полом, как в пределах университетского городка, так и в отдалении. Смущение юного вынудило Льва Яковлевича повременить, предоставив думы горькой продолжение. И в думе - крадущееся, Единения спецслужб коварство. Последовали вечерне-душевные порывы к коленопреклонению в стенах родной консульской могучести. Но утром, в болеголовной депрессии растаяв, трезвеющий взгляд на жизнь взял свое, оставляя покаяние в туманной, скорее непроглядной дымке некоего "потом".
    Лев Яковлевич, выходец из семьи российских эмигрантов начала века, язык любимый впитал с молоком матери. "Детской смесью" для подрастающего являли: домашний, французский, испанский и немецкий. Безбрежно пространство ячеек памяти человеческой.
    Стареющий клан Льва Яковлевича порадован был молодостью посетившего. Отобедали по неамериканизированных Матери корней традиции и отошли для беседы неторопливой, к кабинету.
    - Молодой человек. Выглядеть перед вами, эрудицией и мудростью блистать не желаю. Поговорим просто, но вам страждущую неутоленность мозга испытывать. Прошу.
    - Хм. Обескуражен, Лев Яковлевич. И в вопросе прошу вопроса нить продолжить. К какой же сфере мы касательство иметь изволим?
    Молод Вячеслав Михайлович, но из страны прибыл, необходимостью адаптации к невозможному обстоятельствами приучающей. Так и ответил, адаптировано.
    - Сие вопросом и прозвучит. Для чего живем, Вячеслав?
    - Сложности недостает, Лев Яковлевич, в окружающем? Свежей струи возжелали?
    - Не язви. Выслушать хочу. Ясность дать в последствии. Именно по сути.
    Резко, но на то и тема. И ответа ждет.
    - Обобщу. И от себя лишь.
    - Надобно того.
    - Деньги? - ... Нет, обыденность. Любовь? - ... Не скажу, параллелью. Работа? - ... Необходимость. Живу, существуя в обыденном, параллельном и необходимом. Конечно, существую. Но всё в этом, возможно ли иначе?
    - А применимо к истории?
    - Нет. Не в применимости. Я - ничто. Пыль в её ветре.
    - На этом и завершим. Жду в Понедельник. С продолжением.
    - До свидания, - "прямо таинство посвященного".

    Слава тебе господи, "подземелье" Холборн с одним выходом и вопрос к обитателям озадаченности не вызывает. Всего лишь простор полету ищущей мысли: в ближайшем окружении три ресторана сети "Гарфанклс" наличествуют. "Мерзавец!" - И заметил проказника пожилого, в улыбке над растерянностью удовольствие испытующего.

    А в означенный выше понедельник беседа затянулась далеко заполночь. И пришлось Вячеславу Михайловичу муки разнообразные по окончании снести: "катафалк", но не со стеклом, а с запахом, да и скудные наличные потратить не на утехи ностальгизирующего сердца, что ударом было поощутимее желтого дурнопахнущего автомонстра .
    - Выслушайте смиренно, сударь. Ни комментариев, ни реакций эмоциональных. Монолог. И в последствии удовлетворю по аспектам малопонятным. Нуте-с, приступим.
    Повествование начну с области, отстоящей от вашего государственного уклада, с Веры. И на Вере дальнейшему зиждиться. Вынося вопрос к обсуждению, ответа вашего слушать не желаю. Отвечу сам и в форме обстоятельной. Повторюсь, сие монолог.
    Понятие знакомое, а уж вам до боли - номенклатура. Но не о "красном" речь. Веет слугизмом на благо масс? Веет. А по сему, единицы у трона, как и сам трон, в служении волю масс претворяют. Масса крест нести избрала, в ожидании благ существует и внимает событиям происходящим. Не угодны слуги. Да и могут ли быть угодны? Душа человеческая к переменам тяготеет. Застойности и приедаемости лиц телевизионных не терпит, новь требует настоятельно. И с позиций предложенных, к бастионам слуг Веры. От земли взглянем и неспешно, к вершинам. Крамола прозвучит, но на то вы и из иного уклада. Крамолы противиться душой не станете. Так, на словах. Основа - приход. Вера в непосредственном с народом общении. Распорядительность, призывы, лозунги - прочь. Голос увещевательный, сладкозвучный, добрый. Орган, прошение в ореоле Всевышнего. Создаем? Ошибаемся? Муки поиска испытываем? Ну что вы, сударь. Владеем священным писанием. В нем и путь истинный, и духовность небесная. Выверено тысячелетиями? Безусловно. Масса принимает, чтит, потчует. В разрез слова не молвит - не ровен час, отлучат. Клеймо несмываемое, позорное. Жизнь не в радость. Да и к чему "в разрез"? Против Добра, разума, любви, благоденствия? Ни к чему против идеалов человеческих. Но доносит-то идеал тот же слуга. В противовес слугам политическим, не приедающийся. Никогда. Отзывчив, добр, скромен. Мил сердцу. Великолепная позиция. Наиудобнейшая и наивыгоднейшая. И что же над ним? Вопрос. Но вот и ответ: строжайшая тайна. Пресса не донесет. С экрана сладкоречие милое. Скандалы, склоки, ажиотаж страстей глубоко и вналичии ли? Неизвестность. А люди те же, планета одна. Воспитание, свет, жизнь самоя разнятся ли? Близко мы все друг к другу, сердца биение различимо. Но тишь и гладь в благодати умиротворенной. Загадка? Вот именно, милостивый.
    Теперь же каснемся видов Идеала. К течениям, порывам ветреным обращаться желания не испытываю. Взглянем на монолит: океаны-безбрежья. Три из них рассмотрим обобщенно: наш, луноликий и жаркий. К последнему. Почитаем на фанатической грани, а то и за. Превосходно. Луноликий. Весельчак, могуч. Но неприятность в наличии. Оплот-то весь в "красном" и угнетен. Так себе стал. По миру разбросан. Слаб. Наш, почитаемый свято. Силища огромадная, с ядерными кулачищами. Две мощных поверхности веком ознаменованы. И беда на одной объявилась. Снова "красное". Растоптана, не ропщет. Оплот, другой, жизни возрадуется, прогрессу и времяпрепровождению несуетному. Связанно вышеизложенным, где же истоки- корни "красного? Путь осветите, милостивый государь. Прервусь в изложении. Извилистостью блистать не придется, в тайне оставьте от покорного слуги, благо, что покину вас не надолго.
    "К чему клоним-с? Попы мир делят? Чушь. Мерзавец вражий, Агнесса убьет завтра!"
    - Ну-с, сударь? Пронеслись по буеракам предложенным? И что же? Оставьте, оставьте. Продолжу. Причина, надеюсь, не столь уж сокрыта. Почему же неугодной великая и бескрайняя оказалась? Зачем чумой заразили колосс и далеко не на глиняные ноги встающий? Потому-то, что не на глиняные. Горластых, роста небольшого, муссировать-цитировать здесь не стану. Да и не в них дело. Глубже всё, значительно глубже. Доминантой становилась Русь, в бразды правления шар земной, не ровен час. Интеллект, многочисленность, пространство, рост капитала.
    Угроза. Кому? Единению? Европе? Востоку? Нет, сударь. Дисбаланс вкрадывался. Но посмотрите, каков мозг. Невероятие отточено, абсолютно, скоротечно в реалии воплотил. Честь и хвала, коль не горе великое. Добра ли мозг?
    - Помилуйте, Лев Яковлевич. Тенденциозно чересчур. Масса иных событий имела место. И почему именно Вера? С молоком матери - сие Добро и вдруг.
    - Не антихристуюсь, Вера глубока. Но под стягом смотрю и не нахожу ни рук, ни голов, ни пути. Лишь возможности безграничные.
    - Хорошо. Но... К Жаркому обратимся. Не с ним в битву, а с собратом, с которым возможность объединения существовала.
    - Ответ странностью прозвучит. Жаркий дело свое осуществил. Не ропщут. И тому не только мощь Веры. Тому - средство влияния. От Жаркого - наркотик, не водка. Ни агрессивности, ни самокопаний. Пелена мутная. Идеал. Войны позабыты давно. Благоденствие и покой в невидимой вышине, над стадом. Ну а что же от слуг сердцу милого? Война. Стихающая уже. Столетиями лелеяли и перед Жарким спасовали наконец. В осознании смиренном, правильности. И заполоняет уже. Единообразие, серость - идеал. Городок-то ваш студенческий, не ровен час, вспрыгнет от дыма трав вечерних. Но сие лишь начало. Новое поколение впитает. На глазах всё осуществится. Попомните слова мои, любезнейший. Десятилетия свершат.
    - Страшно пророчествуете, Лев Яковлевич. Что же это? В своем царстве-государстве стадизм претворяется?
    - Смотрите, Вячеслав. Все перед глазами. А заодно и на часы. На лекции завтра попрошу быть. Новое дам для вашего извилисто-страждущего.

    АЛЕКСАНДР ВИКТОРОВИЧ, ДМИТРИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

    Обороты сникли. Вошла уютная речная тишина. Пластик днища облегченно улегся в лоно и, рассекая, бесшумно заскользил к подступающей непроглядности леса. Мягко ткнувшись, берег приподнял на песчаной груди, ухватил с сонным убаюкивающим плеском, отдал призрачному свету ночи.
    - Дядь Саш, тут немного вверх и грузовик ждет. Вы вдвоем, тогда грузчика выбрасывайте. Там чуть - ящиков восемьдесят перегрузить. Машина ментовская недалеко, не пугайтесь, работают.
    - Митя, рюкзак ему оставь. Только сумку. А где багаж, охламон?
    - Во. Размер не пойдет. Ты больно здоровый, дядь Саш. Извини, твои проблемы.
    - Не мои. Напарнику как раз.
    - Ну и слава нашему. Ждем в команду. Традиционно.
    - Не дождетесь. Нугу привет. Не скучайте. Счастливо.
    - Удачи.
    Тропинка едва видна. Близкий асфальт дороги. Чуть дальше - брезентовая крыша грузовика. Раскатистый храп из кабины.
    - Здорово. Здо-ро-во! Сопровождающие прибыли.
    Внезапный свет фар сзади. Секунды. И снова ночь.
    - Влезай. Чего так рано?
    - Обстоятельства. Я не один.
    - Сколько? Возьму двоих.
    - И надо.
    - Петя, топай домой.
    Дверь с другой стороны грузовика хлопнула, сзади зажурчал двигатель, полоснуло фарами, разворачиваясь.
    - Грузчику в кузов.
    - Тебе.
    - И так всегда. Ох, кости мои. Бумаги на сиденье. Заполняйте.
    В кабине устойчивый бензиновый дух с примесью перегара.
    - До четырех спи, Мить. Времени полно, отдохнешь.
    - Какой "спи"? Без трудовой книжки в новую беду. Пропала пенсия.
    - Эт-точно. С голоду помрешь на старости лет. Надо было детьми обзаводиться. Прокормили бы.
    - Некогда, Саш.
    - Почему? Таня тебе в пору. Зачем тянул?
    - Охота мне на нее проблемы вешать?
    - А откуда набрались?
    - По жизни.
    - Мить, ну чего тебя заносит? Живи спокойно, всё будет.
    - Тебе легко говорить. Знаешь нутром. А у меня мутота сплошная. Скучно.
    - А публику грохать весело.
    - Не публика это. Перхоть.
    - А ты - вершитель судеб.
    - Ну, мразь же, Саша. И "бабки" шальные. Чего дурака-то не повалять?
    - Жизнь это, Митя. Не в праве мы суд вершить.
    - Жизнь? "Это" живет? Не уверен.
    - Их Земля принесла. Значит, должны отжить. Как, чем - не твое дело. Пусть чернотой до корня. Но ты не мажься. Чернота на тебе, если забрал.
    - И что ж теперь? Опять "отмываться", как на острове?
    - Нет, теперь персонифицировано. В камень врастешь.
    - Пашке в радость. Мулаток нагонит кагал, чтобы все повеселились.
    - При чем здесь Зимин? Приедем и в горы уйдем. Я ж не полный дурак. Наполовину только.
    - Ты - дурак? Да я себе крышу срежу, если так. Не смеши. Полмира научил. Таких бы дураков - светло б стало.
    - Дурак, Митя. Все мы здесь такие. Одни больше, другие меньше. На то и жизнь наша.
    - Но в дураках жизнь не покатит. НЕ дано нам.
    - Дано. И живем в идиотизме наисерьезнейшем. Герр Мюнхгаузен захаровский для нас дурак. Помнишь, "Самое страшное с очень серьезными лицами"? Посмеялись и снова, серьезны. У дурака - образ внешний во главе. Себя преподнести и выглядеть - жизненная необходимость. Трудно, думаешь? Нисколько. Вон, как у нас лихо получается. У всех. А иной - значит, чуждый. В могилу, сам, не спеша. Зачем нам такой?
    - Хреново это всё, Саш. Охота жить в таком?
    - Ладно, спи, Чумаход. Тяжелый день впереди.

    СЕРГЕИЧ

    Кровь заливала глаз. Ребра - не продыхнуть. Но был в силе, обязан был действовать. И безысходность: ни связи, ни машины, ничего.
    Рядом Фролов. Пытался, не веря, но руки провалились в мягкое, с черным фонтаном из горла в лицо.
    Он надел мокрую тяжесть, вываленную в песке. Поднял на руки. Понес в крутой обрыв. Выглядывающая луна освещала тропку, натоптанную дачниками. Падал, прижимая к себе. Поднимался. Шел. Дыхание в тяжести - раскаленной иглой в бок. Кровь застит.
    Парня потерял. Годы вместе. Совестью поручен, не штатным расписанием. Свое не отдал. Не о том сейчас, что Время - враг неощутимый, но давит. Неотвратимо давит. Не оправдываешься, что "с места в карьер", что свободы минуты были необходимы, не мог их тратить на братию порученную и обученную до. Коротки минуты. И потерял. Честен перед собой, перед делом своим. Винись.
    Фары. Тормозят. Патрульная группа областной милиции. "Перехват" на всех, должны знать. Но суббота же и темно. Да наплевать нам на ваши заботы, слуги государственные или федеральные. Один черт. Сами суетитесь. Забава-крутизна на отдыхе в полдороги.
    - Алё, вумат нажрались?! Поможем. Это мы быстро.
    Дубинку пихнул сверху, на руку. Хлыстом выдать. Сергеичу фары в глаза. В один, другой в крови. Идет открыто, свои же. А дубинка навстречу. В бедро, с ног сбить. Упадет и потоптать.
    - Доктор прибыл, пьянь сырая.
    Сергеич подкошено падает. Видит силуэт на фоне. Босая стопа ушла боком, шею ломать ни к чему. Зубной щелчок звонкий и покинул на время. Другие из машины. АКСУ затвором ест.
    - Стоп, стоп, коллеги! "Перехват"! Указание дано?!
    Смутил. Весь перекореженный: смерть, ребра, в глаз ливнем, бедра нет, но "стволы" убирают. Дошло и поехало.
    - "Перехват" - "Истоку". Дай Первого.
    Степашин, издергавшись, но не понимая - связь областной милиции.
    - Кто зовет Первого?
    - "Исток". Результат?
    - Нет результата. Готовность "раз". "Воздух" на подходе. Держат по схеме. Прием.
    А что "прием", если нет результата? Дмитровка на стационарных постах. Страшно было одним по темноте выдвигаться. Убьют - не спросят. Оснащенность, нравы. Теперь "барраж" дыры латает, но охват поздний, не жди.
    - Держат, так держат. Ждем.
    Патруль сразу на добор. Он остался со своим парнем. Ночь улеглась, укрылась тишиной, рядом, смиренно.
    Ноги уже не держали. Нестерпимо разбередившее "новое" на то, давнее "грузовое", памятью иногда с переменой погоды, но сейчас заломило, подернуло мутью. Выдыхаясь, огненный резак ложился неимоверной тяжестью, секундами отторгнутой яви, вдавливал в "край", срывая хриплый рык в ночи - мольбу к бестелесному, ускользающему не в силах помочь. Мертвеющая тишина ждала.

    "Воздух" подошел через тридцать девять минут, после детального облета зоны. Расколол свистящим нудным гулом. Ударил, рыскнув прожектором. Долго, боязливо мостился на асфальте, сметая лопастями песок, дорожную пыль. Тысячью игл в лицо.
    Подбежал Степашин. Фролов рядом, льдом. Тяжесть. Близкое расплывчатое лицо. Обрывки фраз сквозь вой. Руки. Пробует подняться. Мышцы непослушны. Отказывая, валят в омут.
    Дрожащие всполохи сгустков. Пелена окутывает, рвется, спадает в ослепительном свете.
    Зов Ожидания. Ждет, манит, чернея мглою, кромешная стылая пасть.
    Миг памяти. Детским стоном. Слезным. Мальчишечьим.
    Грань замирает... "Прости".

    Холод безмолвия.
    Вечность. Падая легкою тьмой.
    Исчезая.

    * * * * * * *



    "...Докладываю по нештатной аварийной ситуации, возникшей 07 июня с.г. в 06:17:03 московского на борту военно-транспортного самолета АН-12, совершающего рейс: аэродром "Корлуковское" ВВС РФ - аэродром "Зарянка" ВВС Украины.
    Самолет АН-12. Борт.номер 057. Экипаж: 7. Пассажиры: 2.
    Груз: четыре тонны (охотничьи патроны в ящиках - 72 шт.)
    Рейс по заявке ЦС ВОО Украины.

    05:32 - Предполетная проверочная документация заверена командиром борта, наземными аэродромными службами.
    05:40 - Доклад с борта о готовности самолета и экипажа к выруливанию.
    05:51 - 05:59 - Выруливание борта.
    06:01 - Доклад с борта о готовности самолета и экипажа к взлету.
    06:02 - Взлет борта. (Метеоусловия на момент: ... Позиции воздушных судов: ...)
    06:04 - 06:17:02 Проводка борта по эшелонам высот.
    06:17:03 - Доклад с борта о возникновении нештатной аварийной ситуации "Пожар на борту". Возгорание двигателя номер 2. На момент: высота 1300, курс 190, скорость 320. (Пеленг на момент: ... Дистанция на момент: ...)
    06:17:24 - Коридор для вынужденного аварийного привода и посадки борта открыт. Суда в воздухе оповещены.
    06:18:09 - Доклад с борта о распространении пожара. Пламя на двигателе номер 2, крыле, двигателе номер 1. На момент...
    06:18:12 - Связь с бортом прервана (Метеоусловия: ... Позиции воздушных судов: ...)
    06:18:40 - Наземные аэродромные, аварийно-спасательные службы, ВПП номер 1 готовы к посадке аварийного борта.
    06:18:44 - Отметка борта на экранах РЛ-станций отсутствует. На момент...
    07:25:20 - Доклад группы поисково-спасательной службы, прибывшей на место падения самолета о прекращении нештатной аварийной ситуации.
    07:26:29 - Оповещение о прекращении нештатной аварийной ситуации проведено.
    07:40:01 - Контролируемое воздушное пространство, наземные аэродромные службы, летное поле приведены в штатное рабочее состояние.

    Вверенные мне службы действовали на нештатной аварийной ситуации в полном соответствии с Правилами обеспечения безопасности движения воздушных судов наземными службами, Инструкциями, Наставлениями ГШ ВВС РФ.

    Записи переговоров "КДП - воздушные суда", "КДП - НАС", выписки из журналов НАС прилагаются."


    СТЕПАШИН
    Москва. 08.07.95, 20:25

    - Прикоснись к лицу. Чуть взгрустнулось? Это пройдет сейчас же. Или через минуту, час, день. Вновь быт и к черту всех и вся. Взметнется ветром пыль. Придет новое, желанное. Перемелется, позабудется. Печаль обернется радостью. Но потом... А вдруг возможно иначе?
    - Как? Ты рехнулся? Мы же земные, не с неба. Нам копошиться в грехах.
    - Всем вместе? Или каждому в отдельности?
    - Как это, вместе? Я "бабки" что ль с тобой делить буду?
    - Не о "бабках" речь. У нас же есть одно общее. Оно с нами. Взгляни. Веками Одиночество в горе, а оторванные, обманутые дети не знают, не слышат, не отзовутся. Взгляни же, ждет.
    - Ты ширнулся, что ли? С "травы" так не прет. И с "нюха" тоже. Неужели контора на игле?
    - Нет. "Золотой век" не по мне. Скучно чересчур потом будет, пресновато от заботы всевышней.
    - Ну а мне пора. Мода новая, космическая. Сплошные полеты.
    - Да, уж. Воевать всем надоело.
    - При чем здесь "воевать"? Прогрессу война не к лицу. Миру - мир.
    - Какому миру?
    - Нашему миру - человеческому.
    - Ты же сказал, что мы земные. Может быть прав?
    - Иди ты знаешь куда, Степашин?
    - Нет, сам не пойду.
    - Хе, поможем, не впервой.
    - Эт-точно. Только вот в норме я. Вперед и посерьезнее, а то подумают, что ты пижонистый дурак. Уж выгляди.
    - С тобой, козявкой, связываться? Притихни, сдохнешь один. Всем наплевать, своих забот полон рот. Да и поздно уже, 21-й час на носу.
    - Ага. Ну, бывайте. Не скучайте.

    Сумерки. Ночь подступила. И бутылек в морозилке съежился.
    Помяни братанов, Саша...