Петербург, XIX век
В раскрытые двери больничной палаты вбежали доктор Бертенсон и два здоровенных фельдшера. Подскочив к Мусоргскому, они скрутили его, оттащили от окна и против воли насильно уложили в постель, где доктор сделал больному успокоительный укол. Мусоргский затих.
- Ну, вот и все. Входите, Илья Ефимович, - позвал Бертенсон художника, не пожелавшего стать свидетелем сцены насилия и решившего переждать ее в коридоре, - успокоили вашего друга. Да, болезнь протекает крайне неровно. Delirium tremens et status epilepticus, дорогой Илья Ефимович. Не дай нам Бог испытать что-либо подобное. Вы остаетесь?
- Да, побуду, с вашего разрешения, - ответил Репин.
- Работать будете? – поинтересовался доктор.
- Да нет, какая уж тут работа. Просто посижу. Да я недолго, с полчаса, не больше.
- Сидите, сколько захочется. А я пойду. Надо других пациентов осмотреть. Госпиталь велик. Всего вам доброго! Да, когда станете уходить, сообщите сестре Евдокии Ивановне. Она вас сменит, нельзя больного оставлять одного.
- Непременно, Лев Бернардович! И спасибо за заботу.
- Не стоит благодарности. Это моя работа.
Доктор Бертенсон вышел и Репин остался наедине с Мусоргским. Заходящее солнце мелькнуло на прощание последним лучом и пропало, ушло на покой, в палату мягким, крадущимся шагом вошли сумерки. Репин взглянул на портрет, поразмыслив, решил не уносить его в гостиницу, и прикрыл куском картона. Завтра Мусорянин придет в себя, это, конечно же, случится, галлюцинации никогда еще по два дня не тянулись, и работа продолжится. Только не забыть сказать сиделке, чтобы холста никто не трогал, даже не прикасался. Строго-настрого нака-зать – не трогать, работа не окончена. Сложив кисти и краски в походный чемодан-этюдник, художник защелкнул замок, и тут его поразило, словно впервые увидел – на кровати нескладно и жалко лежал человек, завернутый в серое одеяло, как какой-то мешок с картошкой. Эх, Модинька, Модинька! Что же ты с собой делаешь, совсем себя не жалеешь! Такой композитор, такая силища! И куда её употребил, на что? И ведь совсем еще молод, сорока двух нет. А почти старик…