Глава 8
Стихия неуемная все хлещет плетью снега
Еще немного, ну… чуть-чуть осталось до привала
А там, и грог, и пунш, и девушки…
упасть в объятья неги
Боец, проснись, хлебни из фляги спирту,
что девушка в дорогу наливала…
Ashtree
Толчок в бок.
Несильный, но чувствительный.
Сергей открыл глаза – и тут же закрыл их. Снежная крупа с ветром пополам неслась навстречу, хлеща его по задубевшим щекам. Тонкий и противный, пронизывающий насквозь зимний ветер забирался под полы длинного плаща, холодил стальную кирасу на его теле, сводил судорогами пальцы в кожаных перчатках и уже намертво заморозил торчавшие из-под треуголки уши. Пальцы в высоких кожаных сапогах тоже задубели, и уже не чувствовались. Похоже, он заснул, или задремал, сидя верхом на лошади, задремал буквально на несколько минут, но этого хватило. И сейчас он чувствовал, как неровным, спотыкающимся шагом бредет находившийся под ним коняга. Когда-то, давно, там, в реальной жизни, Сергею приходилось ездить на лошади, и он вспомнил сейчас то ощущение большого сильного тела, легко двигавшегося под ним – сильного, откормленного, уверенного в себе. Эта же конячка плелась еле-еле, и, похоже, смертельно устала – как и Сергей.
Еще толчок в бок, и бурчание: «хорош спать, уже почти приехали!»
Пришлось открыть глаза. Снежная мелкая крупа также неслась навстречу, забивая теперь уже глаза. Был день, но впереди почти ничего не было видно, кроме согнутых спин, укрытых заснеженными плащами.
«Мы едем… Нас много… Зима…, - начал понимать Сергей, - а, кстати, кто мы и куда нас черти несут?»
Огляделся. Бурая коняга под ним обреченно топала вперед, мечтая о теплом стойле. Его ноги в высоких ботфортах. Руки в таких же перчатках, напоминающих мотоциклетные краги. Поднял руку, прикоснулся к груди – металл.
«Кираса, наверное, … блин, как черепаха в панцире!»
Сбоку – шпага. Еще какие-то узлы и кожаные мешки, притороченные к седлу. И вот – фляга! вот же она, родимая, и не пустая!
Сергей окончательно проснулся, сбросил перчатку с одной руки, открутил горлышко металлической посудины, задержал дыхание (и не зря!), глотнул. Обжигающая жидкость, и холодная, и горячая одновременно, скользнула по пищеводу, шлепнулась в желудок, и сразу же разлилась внутренним огнем по телу, согревая ноги, руки, оледеневшую спину, и возвращая чувствительность щекам и кончику носа….
Впереди, сквозь снежную круговерть, послышался колокольный звон. «Малин! - расслышал сквозь посвист ветра Сергей, - живее, ребята! Скоро будем пить горячий грог в малинских кабаках!»
Пространство вокруг Сергея зашевелилось, задвигалось, наполнилось смутными, но реальными фигурами. Скрипели седла, слышались понукания «ну!», «вперед, кляча!», скрипели отвинчиваемые крышки фляг. Сергей, оказывается, находился в центре колонны людей, скорее всего – солдат, двигавшихся к смутно проглядывавшему через пургу городу. Где-то впереди слышался колокольный звон, неясными пятнами пробивались сквозь снежную муть огни, и жалким, голодным лаем побрехивали местные псины…
Спустя час Сергей уже сидел в полутемной комнате у камина, протянув к нему намерзшиеся босые ноги, изучая при этом свои и не свои пальцы ног, шевеля ими в блаженной истоме и радуясь, что пальцы не отмерзли окончательно. В левой руке у него была трубка с каким-то неплохим табаком, в правой – глубокая чаша с грогом, и горячий огонь разливался по его телу то ли от ног, всунутых почти в каминное пламя, то ли от грога, щедро заполнившего его желудок…. Вот в комнату неслышной мягкой походкой вошла Марта – служанка этого местного дома, куда его определили на постой. Темные юбки ее при каждом шаге плавно перетекали слева направо, и обратно, и большие, но красивые руки, несшие поднос с едой, казались посланцами самого Господа…
- Пожалуйте ужинать, херр Циммер… - и рукой жест этакий, мягкий, приглашающий – к столу.
- А что хозяева?
- Хозяин наш, доктор Шварц, нынче как уехал к больному, так и не появлялся. А фрау Шварц нездорова, просила извинить…
Ага. Доктор Шварц. Доктор… что-то вроде было, вот, кружится в памяти…
- А к кому доктор уехал, милая?
- К Лотте Миллер, племяннице моей…
Лотта! Истинная арийка!
И в голове – как взрыв: девочка, сгорающая в горячке, и мать ее, уставшая горевать, и слова отца – «моя обезьянка», и сам он, неумело пытающийся сбить жар, и смерть, наступившая вслед за этим – и Лотты, и его…
Человек в кресле у камина зашевелился, отложил трубку, сел.
- Фрау Марта! Будьте так любезны!
Стоящая уже почти у двери служанка остановилась, оглянулась. Что надо этому чужому господину, только что заехавшему в их дом? Что-то все-таки надо, раз он зовет ее…
- Что угодно, господин Циммер? Приготовить вам комнату?
- Нет. Что, там, на улице, уже ночь?
- Да почти уж, сударь… смеркается.
- Вы меня можете проводить к дому Лотты?
- Да… но зачем?
- Фрау Марта… ради вашего хозяина – помогите мне!
Сумерки, ранние зимние северные сумерки. Две фигуры – мужская и женская – бредут сквозь непрекращающуюся снежную муть по улицам маленького полусонного немецкого городка, туда, ближе к окраине, где живут бедняки. «Вот дом херра Миллера» - произносит одна из фигур, поменьше. Другая фигура подходит к двери, прислушивается. Внутри тихо, не слышно ни звука, ни всхлипа, ни стона. Будто все живое умерло вместе с маленькой Лоттой Миллер.
«Спят, - подумал Сергей. – Спят впервые за все последние дни. Спят тяжелым, горьким сном, который наконец-то сморил их. Спят, и знают, что больше не надо тревожно прислушиваться к дыханию дочери, и потому спят крепко – и горевать будут, но лишь когда проснуться…»
- Марта…
- Да, господин?
- Здесь, неподалеку, в поле – есть дерево?
Марта задумалась, потом сообразила, и, наверное, посветлела лицом – хоть и не видно было в сумерках.
- Да, недалеко – старый дуб. Там, - и махнула рукой…
И опять мелкий, противный снег бьет в лицо, забивается в глаза, влетает в открытый рот, и вместе со снегом упрямо лезет в голову мысль – «зачем? кому это надо? что ты здесь делаешь? доктора спасаешь? – зачем?»
« А затем, - бубнит в голове мысль противным голосом, - что это ты его сюда завел, эскулап хренов, влез в чужое тело без спросу, сгубил девчонку, еще и в истерику ударился, блин, и херра этого заморозил!»
« Ну и что?»
« Ну и то. Ты знаешь, как лечить заболевших девчонок без помощи антибиотиков?»
« Ну…не знаю…»
« А он может быть – знал! И если бы не ты – возможно, спас бы девчонку!»
Встал Сергей посреди поля этого снежного, подставил лицо резкой крупе. Стоит, молчит, ждет, пока гонор и самомнение его улягутся…
« Ну да. Доктор, конечно, тот еще эскулап. Я, конечно, супер. Но – честно, дружок: доктора ведь ты сгубил? Слинял же, когда он в снегу засыпал? А ведь доктор бы и не расчувствовался, как ты – для него это просто смерть, пусть маленькой девочки – но смерть, такая же, как обычно, как смерть бургомистра пару дней назад… Ну, дитя цивилизации? Вспомнил свое место?»
«Вспомнил…»
«Шагом марш… вперед… пока не стемнело! Вон, что-то темное впереди, похожее на столб!»
Доктор был там – лежал, приобняв ствол дерева, прижавшись к нему щекой, и снег уже начал запорашивать его одежду. Но был еще жив! Сергей встряхнул его за плечи, попытался усадить, потом нахлопал ему по щекам несколько раз – чтобы привести в чувство. Удалось – рыжий усатый эскулап открыл глаза, уставился на Сергея, типа – «где я и кто вы?»
- Марта! Давай назад, и быстро какую-нибудь повозку! – приказал Сергей.
Марта крутнулась на месте, взметая вихри темным платьем, и умчалась в сторону городка. А Сергей сидел рядом с этим рыжим немцем, докторишкой, укрывал его свои плащом, и приговаривал какую-то чушь, вроде «не спи, милый, не надо… скоро все будет хорошо… вон уже и Марта с повозкой…сейчас будем пить грог или пунш или просто шнапс, или что там у вас пьют в таких случаях… а потом тебя – к жене под бок, отогреешься, и все будет хорошо…»
А снег все так же летел жесткими вихрями, кружился, как черт, замораживал все вокруг… Ночь, зимняя ночь, надвигалась, совсем стемнело, и Сергей уже не видел лица доктора, и почувствовал вдруг, что жутко хочется спать. Первая мысль была – «а куда дальше?», но уже следующая мысль ожгла огнем, прогнала сон, заставила встать, заставила подняться и доктора, и так они и стояли, ожидая повозку и уже слыша сквозь свист снега ее скрип…