От гроба к гробу и от хаоса к забвенью,
Тут пустота, где не было души,
Тут звука нет, где царство тишины,
Тут чувства мёртвые, в Танатоса владеньях,
Не признаны, во век не прощены,
Тут всплески жизни навсегда прекращены,
Тут царство смерти. Царство привидений…
Аид всегда – последнее из мест
Куда, покинув этот мир весёлый
(Который был нам бесполезной школой),
По доброй воле хочет человек
Попасть. Но уж такая наша доля.
Мы все с рождения к нему приобщены,
Не замечая, за теченьем дней,
Как мы становимся старее и дряхлей,
И скоро будем молодым замещены,
А сами в утлый прах превращены.
Но мало кто поближе с ним знаком.
Кто свёл знакомство – тихо канул в Лету.
Прах мёртвого в забвеньи погребён,
Утопленник утоп и съеден где-то…
Живой! Подале будь от места это!
Теперь о жизни. Грабит – кто хотит.
Убит маньяк. Вскрыл вены баловник
По женской части. Помер извращенец.
Отбросят грабли чех, удмурд, чеченец,
И гордый горец, в гордых горах, сник.
Пропал турист. Он съеден медведём.
Медведем, то есть. Тот скончался позже.
И альпинист сорвался в пропасть тоже.
На этом мы черту не подведём.
Упал боксёр. Он получил по роже.
Отшиб мозги сорвавшийся циркач,
Его филе на фарш теперь похоже,
А челюсти за ним несутся вскачь.
Зарезан на хрен грёбаный стукач.
Упал с инсультом шахматист под доску.
По алкашу проехался каток,
Где грудь была – там совершенно плоско,
А вздулось – где был только бугорок.
У венеролога аж в заднице прыщи,
И флаг им всем по самую макушку!
Ты счастья в этой жизни не ищи,
А лучше закати друзьям пирушку.
Молодые воют у порога,
Старикам в земле у нас приют,
Поживи, мой друг, ещё немного,
Всё равно опустят, иль прибьют.
Настроение – дай боже!
Просто вааще упасть.
Что за хренова напасть?!
Нужно на судьбу накласть,
Плюнуть в глаз и дать по роже
Б*яди, что откроет пасть!
Песнь 1
Как всегда хорошее начало –
Не предвестник доброго конца.
Дул попутный, лёгкий бриз с причала,
Овевал романтикой сердца.
Чуть в море отошли – и началось.
Везде мелькает красная бандана
Среди матросов. Так уж повелось –
Набор команды – дело капитана.
И тут, среди матросов, был пират.
Он паинькою был до отправленья.
Но рабством, злобой, алчностью объят,
Испытывал по воле волн томленье.
Матросы, вроде все – не дураки,
И честные средь них там были тоже,
Собрались в кучу, будто индюки,
Решая дать кому-нибудь по роже.
Пират тут вновь пристроился ко всем.
Вновь замелькала красная бандана.
Послушал он матросов, а затем
Сказал: -Давайте грохнем капитана!
Тут тишина упала, как обвал.
Кто-то, нахмурясь, длинный ус крутил,
Кто-то, рассеянно, в заду чесал,
Кто тихо писал в угол, кто курил.
Пират глазами строго всех обвёл,
Им всем была видна его бандана
И вновь проблеял сипло, как козёл:
-Давайте, на хрен, грохнем капитана!
Он, сука, писает в отдельный свой горшок,
Парашу никогда не убирал,
На гамаках нам кант не набивал,
На вахте в шторм ни разу не стоял,
Не пил он с нами, с нами не блевал,
На шару с нами девок не пускал,
За пьянство на губе не отбывал,
И сифилисом сроду не страдал.
За это сунем падлу мы в мешок!
Бандана говорил как атаман –
Доходчиво, серьёзно, без прикрас,
По фене ботал, как писал роман,
И убедил матросов стадо враз.
Но трое-четверо поверили едва ль.
Один был глух и ни шиша не слышал,
Другой страдал поносом, да и вышел,
И третий – местный дурачок Бруваль.
Короче – участь капитана решена.
И вот, они подкрались тихо к двери
Каюты капитанской, а она
Открыта. Все вошли, глазам не веря.
В углу, на корточках, присел их капитан.
Лицо – краснее спелого томата,
Глаза на выкате, размером с барабан,
Бормочет что-то сам себе невнятно!
От той картины у команды ввысь
Поднялся страх, а души пали в пятки.
У всех волосья дыбом поднялись.
А кое-кто играл со смертью в прятки!
Банндана, тот в штаны не навалил,
Ему как-будто врезали коленом,
Он бросился наверх и все за ним,
Толкаясь, матерясь одновременно.
И в панике, что заразила всех
Попрыгали за борт, на корм акулам.
А капитан, надеясь на успех,
Натужась, непременно дал бы дуба,
Но тут, внезапно, кончился запор!
Стон удовольствия протяжный испустив,
Прочистил глотку, как каток мотор,
Подтёрся картой и почувствовал, что жив!
Расправив плечи, вышел в коридор
С горшком в руках, и, взвесив на ладони,
Подумал: « Вот ведь проклятый запор,
Потом навалишь, как не ходят кони!»
Задумчиво горшок в руках вертя,
Он к борту подошел и вылил, вторя:
«Ведь помер бы, наверное, хотя…»
Вслед застонало умирающее море…
Песнь вторая.
Таким макаром спасся капитан.
А с ним – кто глух и ни шиша не слышал,
Другой – страдал поносом, да и вышел,
И третий – местный дурачёк, Бркваль.
Задумавшись сидел наш капитан.
А у штурвала, вспоминая атамана
Час от часу выкрикивал Бруваль:
«Давайте, на хрен, грохнем капитана!»
Тот, что глухой – глубокомысленно кивал,
Сворачивая кольцами канаты.
И хоть он ни хрена не понимал,
Видал, как за борт прыгнули ребята.
Тот, что с поносом, вахту отстоял,
(Он сам себя назначил на парашу),
Теперь пытался вычистить фекал,
Недобро поминая матерь вашу.
Корабль плыл. За ним плыло дерьмо.
И куча дохлых рыб – сандали кверху.
А капитан с Брувалем жрал вино,
Пока не пал на стол, рассыпав перхоть.
И снилось: плыл корабль. За ним – вино.
И куча пьяных рыб – на рожах перхоть.
А капитан с Брувалем жрёт дерьмо,
Пока не падает Бруваль, сандали кверху.
Очнувшись, капитан прополз в клозет.
Там проблевался, пО сторонам глядя.
Подумал: «надо дать им на минет,
Всем тем, кто даже вверх сумел нагадить!»
Пошел обратно, стеночки держась,
Закрыв глаза и подноги не глядя.
И тут же наступил на что-то – р-р-аз!
И понял: тот и здесь успел нагадить!
Но время шло. Собрались на совет.
Бруваль пришел, глухой и тот, что гадил.
Тут капитан и вспомнил про минет,
Но не сказал он, на Бруваля глядя.
Ходил Бруваль обычно в парике,
В штанах широких и в камзоле драном.
А тут переоделся – нёс в руке
Одежду. Так предстал пред капитаном.
Кальсоны были стираны водой,
А не помоями, что было необычно.
Нательная рубашка с бахромой
Сияла белизною неприличной.
И вообще, Бруваль аж весь сиял,
А длинный волос – заплетён в косичку.
« Как светится, - подумал капитан, -
Как бы такое не вошло в привычку!
А то на фоне этой чистоты,
Почувствуешь себя чертОм из ада.
А может просто дать ему…в кадык,
И извалять в дерьме вонючем, гада?»
Но тут Бруваль задЫхался, чихнул,
Так, что глухой наделал в панталоны,
Зелёную соплю рукой смахнул,
И с чувством вытер руку о кальсоны.
«Не всё потеряно!» - подумал капитан.
И пригласил всех в круг, за стол садиться.
Обвёл их взглядом и достал стакан,
Единственный, что не успел разбиться.
Совет, как всякие советы, долог был.
Все совещались долго и умело.
Глухой, тот меньше всех болтал и больше пил,
С улыбкой слушал, как команда пела.
Когда петь кончили, глухой глаза скосил
И хлопнул по плечу того, с поносом,
И хоть никто его об этом не просил,
Сказал: « Фальшивишь, брат!» и дал ему подносом.
Тут сразу потасовка началась.
Бруваль, к чему-то вспомнив атамана,
Когда команда вся передралась,
Воскликнул: «Грохнем, на хрен, капитана!»
Никто его и слушать не хотел,
Валтузили один другого вволю.
Кто кулаков огромных не имел
Бил чем попало, проклиная долю.
Тот, что глухой – лупил по головам,
Когда её видать было из кучи.
Бруваль – тот табуретку разломал,
И, кровью харкая, кричал, что всех он круче.
А капитан завёлся не на шутку.
Лупил он кулаками по хребтам,
Пинался, головой бил словно будкой,
И даже задницей толкался капитан.
В разгар веселья кто-то запах ощутил.
И рухнул замертво, мелькнули только пятки.
Ему глухой по рёбрам накатил
И все ещё побили для порядку.
Поносник первым вышел из игры.
В штанах намокло и захлюпало в ботинках.
Природы-матери вонючие дары
Унёс в штанах, схватившись за ширинку.
Сама собою драка унялась.
Все поняли – сейчас пойдут реформы.
Глухому кто-то врезал ещё раз
Не по злобЕ. А так лишь, для проформы.
Стирая кровь, садится капитан,
Себе вина полнее наливает
И опрокидывает в рот целый стакан,
Хрустит стеклом и мыслит капитан:
«И почему стаканов не хватает?»
Бруваль в рубахе – вся из бахромы,
Лежит, чему-то глупо улыбаясь.
Глухой меркует: «Славно это мы
Сегодня на Совете пообщались.»
Песнь третья.
В таких ответственных забавах минул месяц.
Корабль плыл. За ним плылО дерьмо.
Блевал Бруваль, через найтова свесясь,
В каюте капитан наш жрал вино.
Глухой пиликал Вагнера на скрипке.
Не то, чтоб получалось хорошо,
Но он играл, расплывшийся в улыбке.
Бруваль надел на голову горшок
И так ходил. Сказал, что он – улитка.
Поносник всё в клозете пропадал,
И там сидел, струю и вонь пуская,
Пока не кончился их ватенный журнал.
Но он не вышел, гадина такая.
Однажды вышел пьяный капитан
На палубу. И рот слегка разинул.
На палубе, приветствуя землян,
Сидел пришелец, страшный – сам бы сгинул!
Видать моряк мозги слегка подвинул.
Но именно ведь он, - наш капитан,
Заметил землю. С криками восторга
К команде бросился – глаза как барабан,
От счастья синий, будто только что из морга.
Команда посмотрела на него,
Переглянулись тихо, смех свой пряча –
«Куда там, ведь вода одна кругом,
Свихнулся капитан, ну, не иначе.
Земля была и не было земли.
Корабль уходил в пустое море.
Матросы все от смеха полегли,
А капитан об мачту бился с горя.
Он им кричал, он звал. Он их стращал,
Они ему поверили едва ль –
Один был глух и ни шиша не слышал.
Другой страдал поносом, да и вышел,
А третий – местный дурачек Бруваль.
Плывёт корабль. Он где-то далеко.
И куча дохлых рыб – сандали кверху.
Там капитан с командой жрёт вино,
Пока не падает на стол, рассыпав перхоть.
Вот так – за годом год, за веком век
И длится плаванье Летучего Голландца.
Там пьют вино вонючие засранцы,
А их боится каждый человек.
Как всегда – хорошее начало
Не предвестник доброго конца.
Дул попутный, лёгкий бриз с причала,
Овевал романтикой сердца…