ЧУДАЧКА ШУШИК
Никто из четверых маминых сестер и двух братьев угрюмым нравом не отличался. И все-таки моя тетка Ашхен была особенной. Балагурка и хохотушка,награждала окружающих настолько меткими, хотя подчас и колкими кличками, что и самый деликатный человек,краснея от смущения, не мог бы с ней не согласиться. Одного из друзей моего отца,отточенного интеллигента прозвала Так сказать. Уж очень часто употреблял тот в разговоре дополнение «так сказать». Меня,пренебрегая недовольством моей мамы, называла Кахутиным - после того, как на мне, трехлетнем тогда карапузе, однажды увидела тужурку цвета хаки. «Ой, это откуда Кахутин явился?» - расхохоталась она, найдя сходство с поношенным френчем некоего Кахутина, которого частенько приглашали к нам в дом попилить дрова,прочистить дымоход, подлатать водосточный желоб… Ашхен была прирожденной артисткой. В детстве затевала с младшими сестрами и братьями Сергеем, Андреем, Тамарой и Тигуш домашние спектакли. Сама играла роль плутовки-лисицы, крутой атаманши, царевен-военачальниы. И открой ей мои дед с бабкой – строгие нравом выходцы из Карабаха дорогу на настоящую сцену, уж точно она стала бы звездой, знаменитостью. Именно благодаря своему артистическому таланту, совсем еще девчушкой она отвела от дома серьезную неприятность. Это было в начале в двадцатых, когда многие в городе имели скотину на стойловом содержании, вздумавших забить ее, обязывали, - якобы из санитарных соображений, пользоваться исключительно услугами единственной в городе скотобойни на окраине города. Мало того, что за оказанный сервис нужно было платить, но ещё и оставлять шкуру… Несогласные – всегда существуют с чем-нибудь несогласные,тем более со столь затратным, ещё и хлопотным правилом, занялись подпольным промыслом. Называли их тайными бойнистами. Работы им хватало. Живности в городе было полно! Проблем с кормом не возникало. Бери-покупай прямо с подводы молоканина на Сенную или Саманную площади на Песках – там дислоцировался чуть ли не весь гужевой транспорт города, со времен его первых караван-сараев.
В доме, где в то время проживала семья деда, «бойнисты», двое братьев из села Норио, арендовали подвальное помещение. Исправно пополняли бюджет нашей семьи, и никак нельзя было подставить под удар выгодных постояльцев. Однажды в ворота постучали инспекторы-контролеры, Ашхен машинально отварила им и мигом сориентировалась. Устроила столь натуральную сцену припадка безумия с необразимыми криками и конвульсиями на руках у неожиданных визитеров, что ей позавидовала бы и лучшая исполнительница таких сцен самого знаменитого театра. Пока обалдевшие ревизоры приходили в себя, «бойнисты» успели замести следы.
Замуж Ашхен вышла за благонравного хлебопека Хечо, владевшего небольшой пекарней. Был он из персидско-подданных армян, в чьих семьях царил самый что ни есть восточный домострой. Могла бы Ашхен так легко подчиниться их правилам? Молодой невестке не позволяется открывать лицо перед свекром, а еще общаться со свекровью потупив глаза, а вместо слов применять только лишь жесты… И если пожаловали гости-соплеменннки мужа, обслуживай за столом, в общем-то добропорядочных христиан, но позволявших себе после жирного плова побаловаться кальяном. Когда персидско-подданным приказано было выбрать: уехать или стать гражданами Страны Советов, то из всего обширного клана хлебопека Хечо остались только он сам и его сестра Парандзем.
Ашхен всегда только и норовила кого-нибудь поддеть, разыграть. Не от того ли, что на ее характере сказалась-таки необычная для нее, обстановка в доме у мужа?.. Частенько доставалось ее старшей сестре, степенной Амалии, прожившей нелегкую жизнь, без мужа вырастившая троих детей. До скончания своего века укорявшая родителей за то, что те не сочли нужным внести взнос за право ее учения. Не дали ей достойное её ума образование. Ей было обидно, что ухлопали немалые деньги на старшего брата, шалопая с буйным нровом: без толку определили в коммерческое училище Манташева, из которого отчислили за неуспеваемость… Благо,младший брат Андраник, тихий и усидчивый, получить образование уже при Советской власти, стал инженером-строителем. Во время войны оборонял Ленинград, да там и обосновался, создав гостеприимную и хлебосольную семью. Повезло с женой, обаятельной хохотушкой, сумевшей найти общий язык с многочисленным родством любимого супруга. Про сестер Амолии что и говорить было ей: выскочили замуж, не воспользовались бесплатной учебой при Советской власти, которую она искренне уважала. Даже в свои восемьдесят лет прочитывала газеты, интересовалась политикой, допоздна сидела перед телевизором, следила за чемпионатами мира по фигурному катанию.
Так вот Ашхен, за пару дней до каждого очередного праздника Первомая или 7-го ноября, звонила сестре Амалии и, изменив голос под уполномоченного домкома, призывала к исполнению высокого долга матери и тещи советских служащих – и дочь, и зять Амалии работали в системе железной дороги, славившейся строгой дисциплиной, просила не забыть вовремя вывесить флаг. В ответ уполномоченному следовало заверение, что с её стороны заминки не будет, кумач уже выстиран, отутюжен и послезавтра с самого утра будет висеть, как обычно, прямо над подъездом одноэтажного жактовского домишки в Чугурети, на Гончарной.
Ах, как я любил, когда меня водили туда, на улицу имени террористки Веры Засулич, бывшей Панасевича,названной в честь губернского архитектора, а нынче переименованную в честь актрисы Нино Чхеидзе, – интересно, будут ли еще переименовывать улицу последующие поколения?.. – У тети Амалии меня угощали настоем чайного гриба, картофельными пирожками с укропом, и там всегда приятно пахло сладковатой прохладной сыростью…
Разница характеров двух сестер проявлялась в их кулинарных вкусах. Тетя Амалия великолепно пекла, варила варенья. Даже незамысловатый кекс благоухал у нее букетом разных специй – мускатного ореха, гвоздики, кардамона, цедры, ванили и Бог знает чего еще…
Ашхен по части десерта уступала старшей сестре, её козырем считались соленья, острые и душистые. Могли так раздразнить аппетит, что не устоял бы самый рьяный приверженц диетического питания…
Тут самое время заговорить о Москвичке, приятельнице Ашхен – жгучей поклоннице острых солений. Настоящее ее имя было Шушик, точнее – Шушаник. Прозвище Москвичка появилось тоже благодаря острому языку Ашхен. Весь образ жизни Шушик предельно соответствовал тогдашнему духу эпохи. Активнейшая общественница, член ВКПб, волонтер Красного Креста и Полумесяца, член каких-то «Союзов» и «Комитетов», и одновременно, передовик производства на швейном объединении «Мкерави1»… Ни у кого не возникало сомнений, что хоть сколько-нибудь крупное городское партийное собрание или иной форум мог пройти без ее присутствия в качестве делегатки. В дни, когда она захаживала к Ащхен, свободная от подобных мероприятий,с вдохновением повествовала о своих впечатлениях, пусть даже там ей доставалось место в последнем ряду галерки. Как истая фанатка театра,готовая потерпеть и самого антипатичного партнёра её кумира. Главными персонажами её любимых "спектаклей" были тогдашними лидерами правящей верхушки. Как видно, ее совершенно не интересовала "пьеса", скорее, она была ей непонятна. Ее захватывало самое главное в театре: энергетику, которую излучали ораторы. Шушик улавливала её тонко. Ни один штрих в движениях или во взглядах выступавших, их интонации, жесты, не оставались вне ее чисто по-женски направленного чутья и меткого глаза… Каждый визит Шушик к Ашхен заканчивался обедом. Перед гостьей неизменно ставилась глубочайшая фаянсовая тарелка, – единственная такая в доме, с изображением серпа и молота, с надписью «Даешь колхоз, совхоз!», чаще всего доверху наполненная густым фасолевым супом. При этом, конечно, стол дополняли соленая капуста, чеснок, перец… Шушик выбирала себе самые большие стручки острейшего соломенно-желтого перца и, вызывая изумление присутствующих,приговаривая равнодушно, как бы походя: «Арандзапес вочинч чка…», то есть «Так, ничего особенного…». И даже после окончания обеда рассказывала что-нибудь из её трудовой и общественно-политической жизни. Кажется, не оставалось ни малейшего места для чего нибудь её личного… Достопочтенный муж Ашхен, а так же ее золовка и сестры, далекие от Шушикиных сфер, каждый по-своему воспринимал Москвичку. Но, наверное, с гораздо более живым интересом, нежели нынешний обыватель проявляет к теленовостям, к политическим комментаторам. Нередко не без доли иронии, выражавшейся в похихикивании и возгласах: «Ах, да ну?! Надо же! Ну и ну!..»
Однажды, после долгого отсутствия Шушик, она заявилась с сообщением, что побывала в Москве. Ну и ну, в самом деле! В то время событие не менее значительное, чем это стало сегодня, после скончания эпохи так называемого развитого социализма. Она ездила туда в качестве делегатки какого-то форума. Чему он был посвящен, по сей день никто толком из наших общих знакомых не знает. Зато эпизод из её поездки дал Ашхен основание навечно прицепить к Шушик прозвище. Был воскресный день, в доме у Ашхен собралось немало гостей и как раз подоспела Шушик. С пафосом поэта-романтика она описывала минуты, когда оказалась объектом пристального внимания коллег делегатов, как и сама она, прибывших в столицу издалека. Наряженная, видно, не так, как все они, Нушик вызвала их неподдельное любопытство. «Кепокс глхис, шубокс акис, нстацем ложа!..»2 – патетично выдохнула Шушик и продолжала: – Берумен индз программа ев лрагир!.. У наюмен индз болорр ев шшумен3:
«Она москвичка!.. Она москвичка!..» И тут Ашхен захихикала, тихонько показывая пальцем на гостью: «Хи-и-и.. Шушик стала москвичкой!?..»
…Вскорости Москвичка неожиданно укатила жить в Ростов, устраивать свою жизнь – вышла там замуж… Потом через кого-то стало известно, что она овдовела и перебралась в Ереван. Там два раза принимала предложение от вдовых ветеранов партии, когда-то занимавших высокое положение. Но ни одному из обоих не было суждено прожить с ней до более глубокой старости…
Я впервые увидел Москвичку, когда ей было уже за восемьдесят. Она предстала высокой сухощавой старушенцией, с живыми глазами и низким, довольно резким голосом. По каким-то делам приехала в Тбилиси на пару-тройку дней. Обеих моих тетушек уже не было в живых. Она разыскала мою маму. Встреча была очень теплой. Не дожидаясь обеденного часа, мама, по старой традиции, приготовила какао, быстренько напекла оладьев. Предались воспоминаниям. Мама рассказала, что в день окончания войны Шушик была у нас. Меня тогда и в помине не было. Услышав по радио долгожданное сообщение Левитана, Шушик бросилась целовать мамину свекровь, мою бабушку Машо, которая тогда только и молилась о возвращении с фронта её младшего сына Коли. Затем, оставив в покое, - по её, заметной окружающими идее, - свою будущую свекровь, принялась складывать стулья на стол. И хотя это вызвало недоумение у не менее обрадованных домочадцев, что тут странного, если в этот момент захотелось, убрав стулья, сплясать, размашисто раскидывя руки?..
Отполдничав и еще немножко поговорив с мамой, Шушик засобиралась идти, наотрез отказавшись переночевать. По её словам она остановилась у какой-то племянницы своего последнего мужа, известной художницы, которая, оказывается, раньше жила совсем неподалеку от нас, на Бакинской. Нынче ей дали квартиру где-то на новостройке. На её вопрос, знаю ли я эту художницу, к моему смущению, о ней мне ничего не было не известно.
Поддавшись, в конце концов, уговорам моей мамы, Шушик осталась-таки пообедать. Продолжала рассказывать о своем житье-бытье. Говорила, что нынче работает в Ереване по линии Красного Креста, состоит в Комитете ветеранов, что скоро у нее суд по поводу незаконного захвата кем-то из соседей части общей коммунальной площади.
Ещё рассказала волнующий эпизод из своей улетевшей «партийной молодости». Это произошло на некоем форуме в некоем кинотеатре. «Там выступал Буду Мдивани!» – с восторгом вспоминала Шушик одного из тогдашних лидеров советской Грузии, к которому оставалась явно по-женски неравнодушной. – «Ой, какой был красивый мужчина! Высокий, статный, чернобровый, с густой шевелюрой.. А какой сильный голос!.. Говорил, сжимая здоровенный кулак, и все поворачивался в сторону президиума, где локтями на стол, покусывая сложенные кулаки, развалился Берия. То втягивавая, то вытягивавая шею, в своём пенсне он был похож на змею. И вначале терпел, терпел выступление Мдивани, а потом разъярился, вскочил с места, вскинул ногу на стул, потянулся к кобуре с револьвером, и как гаркнет: «Гачерди!.. Гачумди!..5» Мдивани меж тем все продолжал возмущаться, не обращая внимания на угрозы. Эх, вы бы видели, какой красавец был Буду Мдивани!» Шушик тяжело завздыхала, наверное, еще Бог весть, что вспоминая в душе. Мама предложила ей прилечь на диван, хоть немножечко передохнуть, но она не пожелала и, расцеловав всех подряд, направилась к двери… Я проводил ее всего лишь до остановки и усадил в нужный автобус. Большего внимания к себе она не допустила.
Через несколько месяцев моей маме откуда-то стало известно, что Москвички уже нет в живых. Свое аскетически обставленное жилье она оставила на расширение многодетным соседям, в пользу которых, в сущности, и вела ту свою судебную тяжбу.
* * *
Закончив писать давно задуманные воспоминания об «интересной чудачке» Шушик, я уже твердо знал, что неизвестная мне художница, когда-то жившая на Бакинской улице и у которой остановилась Шушик, не иначе как сама Гаяне Хачатурян.
– Алло, Гаяне, добрый день!.. – я позвонил к ней, ибо сейчас мы хорошо знакомы друг с другом, и сообщил, что описал ее родственницу. Гаяне с большой теплотой вспомнила свою тетушку, подтвердила, что та действительно была колоритнейшей особой. Скажем, пренебрегая всякой модой, любила заказывать себе роскошные шляпы с полями, а став пожилой, не без успеха занялась лепкой, керамикой… Но, только вот, - заметила Гаяне, - звали ее не Шушик, а Лена… И ее супруг дядя Грант, ушел из жизни гораздо раньше своей экспрессивной супруги... Хотя совершенно верно и то, что дядя Грант прежде жил с женой в Ростове, затем они переехали в Ереван, но жена была вовсе не армянкой, а чистокровной русской… К тому же дядя никаким партийным работником никогда не был, славился как крупный инженер-мостовик, кому во время торжественного проезда паровозного состава по новому мосту, внизу положено стоять в качестве гаранта его надёжности...
«Как это?!.» – ахнул я от чуть ли не мистических то ли совпадений, то ли несовпадений. Неужели мой рассказ не достоверен, требует особых уточнений и доработки?! Но у кого уточнять, уже и моей мамы нет в живых. Но потом мы с Гаяне решили, что в этой неразберихе есть изюминка, и вовсе не исключено, что романтичная Шушик, еще в Ростове знавшая эту семью, наслышанная о художнице Гаяне, возмечтала идентифицироваться с супругой знатного, человека, тем более и в старости был привлекательным мужчиной… «Только, вот, у кого же остановилась москвичка в тот приезд?» – все-таки не укладывалось у меня в голове… И кто ответит на это сегодня? Никто! И в конце концов, важно ли нам это нам знать?..
________________
1. швейник (груз.)
2. нахлобучив кепок(кепку), надевши шубок, восседаю в ложе… несут мне программку и газету...глазеют на. меня и перешёптываются. (арм.)
4. Ой, девки. (арм.)
5. Остановись!.. Замолчи! (груз.)
Тбилиси. Апрель. 2001г.