Ночи дивное творенье, гл. 7, 8 и 9 (Людмила Волкова) / Проза.ру

            7

            Эля ускорила процесс нашего совместного думания. В полночь, когда я уже тихо погружалась в сон с помощью таблетки (иначе не получалось), в дверь коротко звякнули два раза. Внезапная тревога просто вытолкнула меня из теплой постели. Выглянула в глазок – никого. Открыла дверь – стоит Эля, в одной ночной рубашечке до пят.
            – Мать родная! Что стряслось?! Что-то с мамой?
            Она шмыгнула мимо меня и уселась прямо на ковровую дорожку, вытянув ноги в тапочках. Слава Богу, хоть не босиком…
            Я подхватила ее под мышки:
            – Так что случилось? Тебя мама послала? Почему ты молчишь? Маме плохо?
            – Лидка спит, а я пришла к тебе.
            – Послушай, детка, так нельзя! Нельзя пугать маму! Она больная, она может умереть от страха, если увидит, что тебя нет!
            Вместо ответа Эля обхватила мою шею руками так крепко, что я задохнулась. Потом ослабила хватку и вдруг стала покрывать поцелуями мое лицо: глаза, нос, лоб, щеки. Я замерла под этим ураганом нежности, к которой не была ни готова, ни привычна...
            – Я туда не хочу, не прогоняй меня, я нашлась, я твоя, я тебя люблю!
            За всю мою жизнь на мою голову не вылилось столько признаний в любви! Но главное – я всеми фибрами души чуяла – это правда. Это не спектакль! Это что-то непонятное, основанное на чужой ошибке, мною не заслуженное, но этот вихрь чувств родился не вдруг – он выплеснулся, прорвав все преграды. И моя персона была источником этой любви.
            Я гладила девочку по голове, ища ответных слов. Во мне проклевывалось новое чувство – без названия. Зато я теперь знала, что делать.
            – Пусти меня, детка. Надо маме позвонить.
            Лидия даже не удивилась, что девочка у меня, и я поняла, что она отпустила ситуацию на свободу – будь что будет! Пусть, мол, Эля берет в свои руки инициативу. Но я больше ни в чем не подозревала ребенка. Она просто воспользовалась открытой дверью. Она подтолкнула события, не в силах понять, почему взрослые так отчаянно хотят от нее избавиться. Возможно, я действительно напоминала ей мать, неизвестно куда сгинувшую и когда. А, может, в ее больной голове поселилась уверенность, что я и есть мама, и тогда мое поведение было просто непонятным, обидным?
            Мне не терпелось позвонить Жене прямо сейчас. Я сдержалась. Надо было устроить Эле постель. Пока я стелила ей на диване под пристальным взглядом девочки, та смирно сидела в кресле, но стоило мне отлучиться в кухню или ванную, она бросалась следом и сопровождала меня, ухватившись за подол моего халата.
            Мне предстояла бессонная ночь... В конце концов я уснула, убедившись, что и Эля спит. Пришлось рассказывать ей сказки, на ходу придумывая, потому что ни одной детской книжки в доме не оказалось. Все перекочевали в свое время к Аськиным близнецам. Слушала Эля сосредоточенно, вопросов не задавала. Уходя, я чмокнула ее в щечку, на что девочка ответила крепким объятием. Наверное, для нее были непривычными такие предвечерние процедуры. Боюсь, что у Лидии изначально не хватало тепла для чужого ребенка…
            Под утро меня разбудил отчаянный плач. Я вскочила, не сразу сообразив, кто это может так близко плакать в моей одинокой квартире. Эля плакала во сне. Я стала тихо гладить ее по голове, не зная, будить или нет. Она не просыпалась. Она плакала горько, по-взрослому, и что-то бормотала. Она не просыпалась, хотя я уже трясла ее за плечо, пытаясь избавить от тяжелого сна.
            – Не уходи, не надо! – вдруг четко простонала Эля и схватила мою руку.
            – Я здесь, здесь…
            Она открыла глаза (свет я включила ) и похлопала ресницами. Вид у нее был отрешенный. Я молча продолжала гладить ее по руке и щекам. Наконец она вернулась в реальность.
            – Не уходи.
            – Тебе что-то снилось? Ты так плакала, детка.
            – Я заблудилась, а ты ушла. Я зову, а ты ушла.
            – Это была я или…твоя мама?
            Эля взглянула на меня так непонимающе, что я прикусила язык. Она решительно записала меня в мамы. Господи, у нее не было в этом сомнения. Она вычислила меня там, на остановке, когда сказала: я нашлась. И что же теперь делать?!
            – Утром я ухожу на работу, – вздохнула я.– Может, тебя отвести к…(тут я запнулась) Лиде? Чтобы не было страшно одной?
            – Я не боюсь одна!
            – Ладно, спи.
            – Я к тебе хочу!
            Уснуть, когда под боком ребенок, да еще чужой, невозможно. Эля намертво вцепилась в мою сорочку, пока не заснула. Утром я сбегала к Лидии за одеждой ребенка. Если честно – меня охватила такая злость на эту опекуншу, что я разговаривала с нею сквозь зубы. Она молча выставила к моим ногам уже приготовленный чемодан. Итак, все было спланировано еще вчера!
            – Как вы могли позволить шестилетнему ребенку ночью бежать голышом через двор, в чужой подъезд?! А вдруг бы меня дома не оказалось? А вдруг бы дверь внизу была закрыта? Вы думаете только о себе! – все-таки не сдержалась я.
            –А о ком мне думать в моем положении? – Лидия враждебно нахмурилась.– Мне надо себя спасать!
            – Но не за счет жизни ребенка! А если бы с нею что-то случилось? Вы бы продолжали спасать себя с чистой совестью?
            – Если бы я не пристроила ее к вам…
            – Спасибо за признательность! Но я не просила вас посягать на мою судьбу!
            – Это вы – эгоистка! Думаете только о своем покое! Чтоб вам никто не мешал по мужикам бегать!
            Я схватила чемодан и выбежала, чтобы не распускаться окончательно. Мне хотелось врезать этой бабе по физиономии.
            Работать, когда в голове и сердце такая каша, было невозможно. Пришлось вызванивать Надежду. Та явилась с кислой мордой. Не-ет, надо менять помощницу…
            До работы я успела перетряхнуть Элины вещички и убедиться, что им место на свалке. Прелестной дубленки, сапожек и вышитых колготок я не обнаружила. Пришлось тут же, на рынке, купить самое главное. Пока я выбирала одежонку, поймала себя на желании приодеть Элю понаряднее. Ее красота нуждалась в приличной огранке…Но вот обувку взяла на глазок…
            Как она обрадовалась моему возвращению! Как плясала вокруг обновок! И как я радовалась этой картинке…
            Когда Женя позвонил, я сходу заявила:
            – Все улажено, у нас полный порядок!
            – Просто вернула девочку?
            – Просто оставила ее себе!
            Короткое молчание. Он переваривал новость или не одобрял? Но ведь сам виноват.
            – К тебе можно приехать вечерком? Или у тебя другие планы? – в голосе его была осторожность.
            – Мы ждем, ждем!
            – Я вижу – ты рада. И я рад, что ты рада.
            Поговорили…Теперь понимай, как хочешь. Он не рад ребенку, а рад за меня? Или он рад вообще?
            Все-таки я разволновалась не на шутку. Мне так не хотелось подобной ценой терять любимого человека! Я уже любила его на всю катушку, не уставая удивляться, что в моей жизни произошел такой переворот! И если Эля помешает нам соединиться (втайне я мечтала о замужестве!), то как мне это переварить? Как смириться? Или этот ребенок действительно вносит в чужую жизнь одни неприятности?
            – Дура! Идиотка! – крикнула я себе в ту же секунду, как эта подлая мысль возникла.
            Эля выскочила из гостиной, где смотрела мультик. Сейчас она с испугом взирала на меня.
            – Элька, – бодро сказала я, – это не тебе! Это я себя ругаю за глупость!
            Эля молча вернулась к телевизору. Брошенная ею Мэри поплелась следом. Она ходила за девочкой хвостиком с момента появления ее в доме. Вот предательница!
Женя приехал не вечерком, а неожиданно и куда раньше. Я даже не успела доварить борщ. В его руках была здоровенная коробка с тортом и свадебный букет желтых роз. Он знал мой вкус…
            – Ничего себе! – обрадовалась я, сразу же сообразив, что с такими подарками дурную весть не несут.– И по какому случаю?
            – А ты не лукавь, – усмехнулся Женя. – Показывай свое чудо.
            Чудо уже стояло рядом и глазело своими роскошными очами прямо в душу дяденьке с цветами.
            – Ох, ты-и! – восхитился дяденька, приседая на корточки, чтобы чудо не свернуло себе шею. Уж очень он был высоким…– Да-а…Здравствуй, Элина. Меня зовут Женей. Запомнишь?
            Эля молча кивнула и вывернулась из объятий. Но физиономия у нее светилась, что могло означать только одно: дядя принят за своего.
            За обедом Эля продемонстрировала потрясающую воспитанность. Вилкой она пользовалась свободно, салфеткой тоже, ни один кусочек мяса не пролетел мимо рта, ни разу не влезла в разговор взрослых. Чинно отвечала на вопросы, не отличающиеся оригинальностью, – вопросы взрослых, отвыкших от маленьких детей.
            А вопросов в наших с Женей головах крутилось множество. Но задавать их мы опасались. Все они были связаны с загадочным прошлым девочки – то ли придуманным, то ли запутанным взрослыми. Сначала надо было связаться с опекунским советом, милицией, детприемником и детдомом, разузнать о родителях Эли. Я очень надеялась на то, что Лидия сильно приврала ради красного словца, что она знает больше и скрывает. Возможно, в прошлом Эли было что-то отпугивающее от нее потенциальных усыновителей.
            Сказка про девочку, оставленную на заброшенном полустанке в нарядном одеянье и с дыркой на голове была бы романтичной, прямо в стиле бразильских сериалов, если бы не опрокидывала логику на лопатки. Рана на голове никак не вязалась с ухоженным видом девочки. Тот, кто нанес ее, просто бы отобрал сумку с заморскими вещичками, а не усаживал ребенка на скамейку. Или примитивно добил бедняжку. Что-то тут не клеилось. И ведь не расспросишь! Очевидно, у нее и расспрашивали вначале, только ничего не добились. Так чего добьемся мы? А вдруг просто напугаем, вернув в неприятное прошлое?
            Все это мы обсудили с Женей поздно вечером, когда Эля уже спала в моей спальне в обнимку с разомлевшей от счастья Мэри.
            Именно этот вечер окончательно переломил мою судьбу. Хватило одной Жениной фразы – и я из одинокой женщины превращалась в мать красивого ребенка и жену симпатичного мужчины.
            – Юлька, – сказал Женя задумчиво, – а ведь тебе могут отказать в усыновлении… Для этого надо быть замужней. Ты готова на такие перемены?
            – Да, – сиплым от волнения голосом ответила я и прокашлялась.
            На этом мой личный украинский сериал можно было бы и закончить, если бы не эпилог, в котором было больше вопросов, чем ответов… В таких случаях сладкий сериал превращается в триллер.
            Спасибо Жене – он принял на себя почти всю тягомотину прохождения инстанций по смене опекунства на процедуру усыновления. Случилось это после нашего набега на загс, где мы на задворках, без всякой торжественности, правда, со свидетелями, расписались. Праздничный обед на Жениной территории происходил в тесном кругу двух семейств – нашего и Аськиного, и героиней была не свежеиспеченная жена, то бишь я, а Эля, в которую словно вселился бес веселья.
            – Совершенно здоровый ребенок, – шепнула мне Аська.– И прекрасно разговаривает. А ты говорила – аутизм…
            – Аутизм – приступами,– улыбнулась я, наблюдая, как Эля кочует по рукам.
            – А ну покажи, где твоя мама,– приставала Лиза, тиская ребенка.
Эля послушно тыкала в меня пальцем.
            – А папа? – беспардонно спрашивала Майка, и не получив желаемого ответа, уточняла: – А это кто?
            – Женя.
            Женина дочь ревниво наблюдала эту сцену. Она была довольна: папа пока принадлежит только ей. Но Неле девочка тоже нравилась.
            Я понимала – на Элю обрушилось столько впечатлений за один день, что она не скоро избавится от возбужденного состояния. И точно – ночь она устроила нам бессонную.
            Пока решался вопрос, где кто будет жить, Женя ночевал у меня. Эля уснула неожиданно быстро, и мы с Женей могли расслабиться наедине. Я просто купалась в счастливом покое, и после любовного сеанса, когда Женя заснул, долго смотрела в невидимый потолок, перебирая в памяти прошедшие дни. Мне не верилось, что судьба преподнесла такой шикарный подарок – во всех отношениях. Сбылась главная мечта любой женщины – чувствовать себя защищенной и любимой. С предыдущими мужьями я исполняла мужскую роль – любящей и заботящейся. Мне всячески давали понять, что я обладаю силой характера, и этот дар просто обязана использовать на всю катушку во имя ближних.
            Я только начала засыпать, как вдруг в спальне, куда мы уложили Элю, раздался грохот. Но с моей кровати просто невозможно свалиться. В лунном свете было видно – кровать пуста.
            – Эля, ты где? – шепнула я.
            Эля стояла за распахнутой дверью. Она тихо вышла и направилась к окну. Глаза ее были закрыты. Посреди комнаты валялся опрокинутый стул с детской одеждой на спинке.
            Я замерла, не зная, что делать. Будить? Но она испугается Пока же испугалась я: мой ребенок оказался лунатиком. Я наблюдала за девочкой, притихнув и боясь пошевельнуться. Эля подошла к окну, аккуратно минуя стул на своем пути (точно видела!) и стала взбираться на подоконник. Она с силой подтянулась на руках! Теперь я кинулась к ней и подхватила ее на руки. Тельце было невесомым! Эля открыла глаза, незряче глянула на меня и тут же закрыла их. Я уложила ее на кровать, закрыла наглухо окно, распахнула дверь в спальню и вернулась на свое место крайне расстроенная.
            – Что случилось?
            Женя мгновенно проснулся, едва я присела на диван.
            – Эля бродила по комнате, представляешь? Она страдает сомнамбулизмом.
            – Не торопись с диагнозом. Она была перевозбуждена. Это может быть разово, не паникуй.
            – Но окно было открыто! И она лезла на подоконник! Ты бы видел, как она подтягивалась на руках! Словно гимнастка…
            На следующий день у Жени намечался поход к директору детдома, из которого Эля ушла на улицу. Мы договорились, что я остаюсь с ребенком. Несколько раз звонила по мобилке Надежда – отчитывалась о продажах, хотя ее никто не заставлял это делать.
            Эля рассматривала картинки в новых книжках, таскалась с Мэри, втягивая эту сонную тетерю в свои игры. Иногда включала телевизор. А я готовила обед в ожидании Жениного звонка. Время от времени я наведывалась к Эле – мне хотелось разговорить ее, почему-то исключившую меня из общения. Когда я вышла в очередной раз, то обнаружила, что Эля спит на ковре, свернувшись калачиком, а Мэри восседает сверху, распушив хвост прямо на лице ребенка.
            «Ее надо показать психиатру», – подумала я, осторожно поднимая девочку с ковра.
            – Деле миа, – вдруг четко произнесла Эля с закрытыми глазами.
            Я чуть не выронила ее от волнения. Господи, что это?!
            Целый час я просидела возле спящего ребенка, разглядывая ее личико. Тонкая кожа, длинные прямые ресницы, не изогнутые, как положено, а веером…Золотистые волосы, которые я так и не отважилась аккуратно постричь. Они легкой волной лежали ниже плечиков, придавая девочке сказочный вид. Худое тельце – можно пересчитать ребрышки. А ведь я кормлю ее, кормлю, и та ест, ест… Что такое деле миа? Где она могла слышать такие слова? Кто же она – ночи дивное творенье? Выпрыгнула из моего сна? Посланец какой-то планеты? Глупости это, понимаю, но они лезут в голову все чаще.
            – Смотри, как разыгралась твоя фантазия! – сказал с улыбкой Женя, когда я ему рассказала обо всем.– Девочка могла услышать эти слова даже по телевизору. Миа – это явно местоимение. Деле…Возможно, что-то искаженное, плохо ею расслышанное.
            Эля спала весь день, даже пропустив обед.
            – А вдруг это летаргический сон?
            – Не паникуй, она просто устала от эмоциональной перегрузки. Сколько вчера было событий! Сколько новых лиц! Проголодается – проснется. Хуже, что я ничего толком не узнал. Вроде все концы потеряны, прямо хоть заводи уголовное дело. Родители как в воду канули. Ее действительно обнаружили на полустанке, на каком-то километре. И ни одного следа аварии…А шрам…Да, он похож на след сильного удара, так что амнезия частичная вполне возможна. Когда мы все оформим, постараемся забыть все эти темные места.
            – А вдруг родители найдутся?
            – Что-то они не спешат объявляться. Ужасно, когда в стране пропадают люди вот так – парами, группами – и с концами…
            Несколько дней прошли спокойно. Женя ходил на свою работу, я наняла еще одну помощницу и подумывала о том, чтобы покончить с бизнесом вообще. Этого хотел Женя. Он уговаривал меня поменять вид деятельности. Надо купить компьютер, и он возьмется за мое обучение. А когда я освою нужный объем, он найдет мне работу на дому. Не торчать же на рынке до пенсии! У меня все-таки семья! Эле пора в школу. Ну и так далее…Еще не поздно поменять профессию.
            Пока Женя жил на два дома – не хотел оставлять без контроля дочь, весьма склонную к беспорядочным знакомствам. Меня это даже устраивало. Я так привыкла к одиночеству, что просто нуждалась в краткосрочном уединении. Моя голова лучше соображала в одиночестве. Я привыкла ни к кому не прислоняться, а в последнее время все чаще ловила себя на желании расслабиться до полной отключки мозгов.
            Эля, спасибо ей, держала в тонусе, озадачивая своим поведением. То она плакала ночами навзрыд, то погружалась в длительный пугающий сон, когда казалась умершей из-за невидимого и неслышимого дыхания. То бурно играла с кошкой, а у Мэри появилась привычка защищать свою свободу с помощью когтей. То наотрез отказывалась от гулянья – даже в парке с его многочисленными завлекаловками.
            Однажды я повела ее к детскому психиатру, предварительно изложив без свидетелей причину своих тревог. Когда следом вошла Эля под конвоем Жени, и врач рассюсюкалась от умиления (ах, какая красавица!), девочка просто онемела. Никакого мастерства не хватило врачихе разговорить моего ребенка. А, может, мастерства и не было... Нам посоветовали «понаблюдать». Что мы и делали весьма старательно, запутываясь в догадках.
            Лидия умерла в больнице от внезапного желудочного кровотечения. Пока она проходила там лечение, я наведывалась с передачами, так как убедилась, что у нее нет подруг. Сослуживцы тоже не появлялись. Наши свидания были тягостны обеим. Лидии не хотелось слушать про Элю, она даже вопросов не задавала. Меня это зацепило настолько, что я и сама перестала рассказывать о ребенке. Разговор крутился вокруг лечения Лидии. По ее просьбе я дала телеграмму матери в село, и та приехала, сняв с меня эту неприятную обязанность общаться с умирающей.
            – А куда девалась Элина дубленка? – спросила я однажды у Лидии в минуту ее просветления.
            – Какая дубленка?
            – Но у девочки было пальто, вроде дубленки, такое светлое, да вы сами знаете. Я в этой дубленке и увидела Элю впервые. Скоро похолодает… И сапожки…
            – Нет у нее никакой дубленки. Вы ее придумали. И сапожек нет.
            – А в чем она ходила зимой?
            – В шубке.
            – Ну-ну, – усмехнулась я, – значит – мне приснилось…
            Лидия отвела глаза.
            – Продала я все, когда деньги на лечение понадобились.
            – Очень жаль. Лучше бы вы мне сказали, я бы у вас... перекупила.
            – А я знала? Все хотят на даровщинку!
            – А кто ее покупал для девочки? Неужели вы так потратились?
            – У меня таких денег сроду не водилось. Подарок, – загадочно ухмыльнулась Лидия и добавила сердито, – уходите, я устала! Все расспрашиваете, и как не надоест?
            И вдруг в мою уходящую спину кинула:
            – Она вам еще покажет!
            Пришлось и мне поучаствовать в похоронах Лидии – по просьбе ее матери. Накануне я приходила за документами. Детская одежда (и обувь) были связаны в узел, но мне не предложили посмотреть или взять что-то. Очевидно, Лидия дала приказ старухе отвезти в село все добро. Из узла торчали ноги единственной Элиной куклы, о которой та вспоминала. Ладно, купим похожую…Старуха оказалась на удивление беспомощной в городских дебрях. Пришлось помогать. Женя только плечами пожал, когда я сообщила, что надо помочь.
            – В таких случаях соседи помогают.
            Я редко слышала от него такую жесткую тональность. Он тоже не мог простить Лидии нелюбви к несчастному ребенку.
            В сентябре, когда все уже было улажено во всех органах, я отвела девочку в школу. Слава Богу, она находилась недалеко, внутри дворов, в помещении бывшего детсада. Называлась пышно – «Школа радости» и считалась авторской. Меня привлекали в ней расположение и неперегруженность детьми. В уютном зеленом дворе еще уцелели качели и прочие остатки детской радости, а какой эта обещанная радость окажется, – посмотрим…
            Первый удар нанесла мне Элина, не пожелав разговаривать с учительницей, чьей обязанностью было протестировать ребенка «на предмет ее подготовленности». Как мы хором сладко ни улыбались, пытаясь задобрить Элю, та угрюмо молчала, уставясь в окно.
            – Ты не хочешь ходить в школу? Не хочешь учиться?
            Из уст пожилой дамы просто лился мед, в глазах – море доброты, я бы на месте ребенка клюнула на такую удочку. А Эля только кивнула согласно: не хочу учиться.
            – Вам придется нанимать учителя и заниматься с ребенком дома. Или возьмитесь за это сами. Образования-то хватит у родителей? Ну вот. А потом она сдаст экзамен за первый класс и сразу сядет во второй. Если, конечно, у ребенка все в порядке с…
            Она не могла подобрать необидного слова, но мы прекрасно поняли.
            И тут Эля выдала:
            – У меня все в порядке с головой.
            Дама засмеялась:
            – Вот и прекрасно! Ребенок все-все понимает!
            – Иначе я бы ее не привела сюда.

            8

            – Ну, и почему же ты не отвечала на вопросы учительницы? – спросила я на обратном пути, стараясь сохранять спокойствие.
            – Она противная. У нее нос кривой.
            - Нос? Что-то я не заметила…
            – И рот на бок!
            – По-моему, ты сочиняешь…Эта учительница не собирается с тобой заниматься! Там есть другие. А эта просто проверяет, умеешь ли ты читать.
            – Умею.
            Я недоверчиво усмехнулась. Эля шла со мною рядом любимым своим аллюром – вприпрыжку.
            – Что-то я не заметила. Я тебе читаю книжки, а ты только разглядываешь картинки. Может, ты и писать умеешь? – иронически продолжаю я.
            – Умею.
            – И кто ж тебя научил?
            – Никто.
            – Так не бывает. Но если даже ты умеешь немного читать, то этого мало. А в школе учат и рисованию, и музыке, и задачки решать. Все нормальные дети ходят в школу.
            – А я не такая.
            – Кто тебе сказал?
            – Ты говорила Асе.
            – Тете Асе, – поправляю смущенно.– Что-то не припомню такого…
            Да-а , с Элей не соскучишься...
            – Ладно, что-нибудь придумаем…
            Дома я отобрала детскую книжку с самым крупным шрифтом и весело сказала:
            – Проверка!
            Эля усмехнулась совсем по-взрослому и послушно уселась рядом. Эту книжку из моего детства, вернувшуюся из Аськиного семейства, Эля рассматривала чаще других. «Золотой ключик, или приключения Буратино».
            – Читай.
            Эля читала не просто хорошо, а бегло. Я во все глаза смотрела на нее: мои интонации, паузы… Как я могла проворонить такое?! И как она могла скрывать такое?!
            – Ты, конечно, умничка, – похвалила я, скрывая удивление.
            Эля захлопнула книжку и заявила:
            – Надоело.
            Если бы я не помнила поведения Эли на нашей свадебной вечеринке, то подумала бы о невероятном: она не ребенок! Она играет в ребенка, когда ей выгодно. Но рядом сидел именно ребенок со всеми замашками – болтает ногами, надувает губки, носится по квартире, терзает кошку нежностями, засыпает в обнимку с куклой.
            Я не стала проверять ее умение писать – в это я поверила сразу. В нашем доме – вундеркинд? Но я не знаю, как воспитывать и обучать таких детей!
Женя в тот день дежурил в ночь. Днем он ездил к дочке с очередной проверкой. А мне так хотелось поделиться с кем-то своими тревогами! Аське я звонила все реже, и она, похоже, обижалась. Сегодня мне недоставало как раз ее.
            Аська слушала меня с подозрительным молчанием, словно одновременно с информацией заряжалась моими тревогами.
            – Намаешься ты с нею, – выдала наконец.
            – И это все? Какие будут предположения?
            – Может, Лидия права?
            – В чем? В своих дурацких подозрениях?
            – Она не похожа на ребенка шести лет. Я заметила – она с интересом слушает разговоры взрослых. Откуда такое любопытство? А глаза? Ты заметила, какой у нее взгляд? Оценивающий!
            – Како-ой? Аська, откуда такая злость? Это же ребенок!
            – Как с луны свалилась.
            – Ну вот, приехали!
            Хорошо, что я не успела ей рассказать про странные слова на непонятном языке, однажды выданные ребенком. Точно бы записала Элю в инопланетянки.
            Вечером я все-таки не удержалась – подсунула Эле чистый блокнот.
            – Показывай, как ты пишешь. Вот тебе ручка.
            Эля послушно придвинула к себе блокнот и написала – (не печатными буквами: «Мамочка, не отдавай меня никому!»
            У меня совершенно реально закружилась голова. Блокнот выпал из рук. Я просто рухнула на диван, чтобы не свалиться на пол. Эля одной рукой схватила меня за руку, а второй помахала перед моими глазами – и все вернулось на место. Я подняла блокнот и уставилась на аккуратные буковки, изящно связанные в цепочки: пять слов – пять цепочек. В голове было пусто. Эля исчезла. Из кухни раздавалось звяканье посуды. Эля появилась со стаканом воды в руке. Молча протянула мне. У нее было огорченное лицо.
            – Солнышко, – почему-то шепотом сказала я, – я никому тебя не отдам.
            В ответ – ее горячее объятие.
            – Но ты мне скажи все-таки, кто тебя научил читать и так…красиво писать?
            – Я сама.
            Я только вздохнула.
            Когда вечером позвонил с работы Женя, Эля уже спала, а я не могла сомкнуть глаз. Мысли совершенно безумные лезли в мою больную голову. Я уже готова была поверить в любую чушь, лишь бы она помогла разобраться в этом ребенке. Вместо радости, что мой приемыш оказался таким талантливым, я была в полной растерянности. Поэтому, когда Женя позвонил, я сходу выложила ему новости с горькой приправой тревоги.
            – Нам досталось золотце, а не ребенок, – сказал Женя.
            Меня порадовало это «нам» и немного успокоила Женина реакция на мою путаную информацию.
            – А эта фраза на непонятном языке?– еще трепыхалась я в сетях сомнения.
            – Вот это как раз понятно. Если у ребенка такая память на все, он мог воспроизвести любую услышанную фразу по телевизору, например.
Звонок в дверь испугал меня – шел первый час ночи. Я положила трубку и осторожно подкралась к дверям, чтобы незаметно приложиться к глазку. За дверью никого не оказалось. Но я все-таки открыла ее и обнаружила совершенно новую сумку, довольно приличную на вид. Кто-то уезжал на лифте вниз. Я не знала, что делать с явно чужими вещами, но на всякий случай втащила сумку в дом. И тут же позвонила Жене.
            – Чтобы узнать, чья она, есть два выхода: первый – дождаться утра и опросить соседей, второй – открыть сумку и посмотреть ее содержимое.
Я сделала второе. В сумке лежала Элина дубленка, замшевые сапожки, вышитые колготки, пара рукавичек в тон дубленке и кожаное портмоне…с деньгами. Не считая их (на вид – сумма немаленькая), я опять схватилась за телефон. Очередную порцию новостей Женя выслушал со вздохом.
            – Значит, совесть у бабки заговорила, вернула шмотки. Кому в селе такие нужны?
            – Но деньги?! Там куча денег! Какая бабка расстанется добровольно с деньгами?! В наше время!
            – Значит, кто-то заботится о ребенке тайно…
            – Ну , успокоил…Может, в милицию все это отнести?
            – Неси, родная, они найдут применение такому подарку судьбы. Не суетись. Всему есть объяснение. Все, кого-то «скорая» привезла. Бегу. А ты выпей донормил и постарайся уснуть.
            Мне потребовалось аж две таблетки, чтобы уснуть. Но и во сне меня настигла…Эля. Теперь мы ходили с нею вдвоем по тому самому городу с широкими площадями и полукруглыми строениями в незнакомом мне стиле и чего-то ждали или искали. Потом очутились в комнате, заставленной цветами сказочной красоты и неизвестной породы. Цветы росли прямо из пола и стен, свисали с высокого потолка, словно хотели до нас дотянуться. Страшно не было – было хорошо. Запахи – знакомые, но пока не узнанные, кружили голову. Цветы дышали, слегка двигались, их хотелось потрогать. Я протянула руку, но Эля крикнула:
            – Не надо!
            Я все равно коснулась рукой огромного цветка, чем-то напоминающего кисть гиацинта. И тот растаял на глазах.
            – Я же говорила, говорила! – заплакала Эля.
            Но я в каком-то припадке разрушения хваталась за цветы, чтобы увидеть, как они призрачно тают, тают, тают. А Эля уже рыдала, вцепившись в мою руку.
            Проснулась я в поту. Долго лежала обалдевшая – никак не могла перейти из фантомной реальности в нашу, такую приземленно-понятную. Ноги затекли, я попыталась их вытянуть – и тут сообразила, что на них лежит живое существо.
            – Мэри, брысь, – попыталась я освободиться от тяжести.
            – Мама, – услышала жалобное, – не прогоняй, мне страшно, я с тобой хочу!
            Я так и села.
            – Элинька, детка, почему ты здесь?
            – Ты плакала, я пришла…
            Она проворно нырнула под мой бок, и я изо всех сил обняла это загадочное существо. Вспомнилось почему-то Аськино – « ночи дивное творенье»…Вот уж действительно…Значит, это не она плакала, а я? Но я же разрушала! А она…плакала!
            Теперь нас ежедневно ожидали сюрпризы, и можно было бы им только радоваться – ведь Эля оказалась талантливым ребенком, но… Было столько «но»! Я не раз вспоминала злую фразу Лидии: «Она вам еще покажет!». Эля показывала не раз, удивляя приятно всех окружающих, но во всем был привкус недосказанности, загадочности (во всяком случае – для меня), от которой просто невозможно было отмахнуться. Приходилось ломать голову: что бы это значило, хотя Женя упорно все расшифровывал с материалистической точки зрения.
            Нас терзали сомнения: что будет, если Эля вспомнит свое прошлое? Родителей, например? Если она их любила и потеряла трагически, как себя поведет, вспомнив? А что будет, если родители обнаружатся, а она их не признает? Не поторопился ли суд узаконить удочерение? Может, надо было, как сделала Ванда, просто оформить опекунство – на всякий случай?
Оказалось, что Эля прекрасно рисует. Когда Женя купил ей шикарный альбом, акварельные краски и набор фломастеров и карандашей, Эля тут же уселась малевать. Она разводила акварель с таким знанием дела, что стало понятно: ее этому учили.
            – Нарисуй цветочек, – попросила я, полагая, что цветочки может изобразить любой дурак.
            Эля прикрыла от меня альбом:
            – А ты уйди. Я нарисую твой любимый цветок.
            Я усмехнулась: как же, так ты и угадаешь! Мой любимый цветок – хризантема.
            Сбоку я с удовольствием видела, какими уверенными движениями воспроизводит задуманное этот чудо-ребенок. Но когда она мне сунула под нос альбом, я ахнула: это был…гиацинт из моего сна, так тонко переданный, что его хотелось потрогать.
            – Угадала?
            Я только кивнула. А потом добавила, понимая, что Эля ждет похвалы:
            – Ты – чу-удо! Ты – маленький гений. Рисуй что хочешь! Тебя надо в художественную школу отвести.
            – Не надо. Я все сама…
            За гиацинтом последовали…хризантемы.
            – А где ты видела этот цветок? – спросила я, указывая на первый рисунок.
            – А он мне снился.
            Час от часу не легче…Нам обеим пора к психиатру.
            Никуда я не пошла, но стала ощущать, как легкая тревога переходит в депрессию. Ничего страшного не случилось, но я ненавидела тайны. Я любила ясность во всем. Аська называла меня вульгарной материалисткой и полностью отказывала в поэтическом миропонимании.
            – Ты не чувствуешь красоты! Тебя ничего не восхищает!
            Я отбивалась, как могла:
            – Я вижу красоту и не равнодушна к ней, неправда! Но я должна понимать ее природу. Реальный цветок прекрасен, его талантливое изображение может волновать. Но если я вижу, как этот цветок рассыпается в руках, если он – химера, меня это…не знаю, как определить… Сбивает с толку. А я не люблю, когда меня дурачат. Не люблю фокусы.
            – Да-а, – тянула разочарованно Аська. – И как я с тобой дружу? Я просто обож-жаю тайны! И ненавижу разгадки. Они всегда дебильные! Я детективы предпочитаю не дочитывать, потому что конец у них непременно бездарный.
            – Тогда странно, что моя Эля не вызывает у тебя симпатии.
            – Откуда ты взяла?! – так и вскинулась Аська. – Славный ребенок, но немного…не от мира сего. Ты заметила – она никогда не задает вопросов? Все дети терзают взрослых вопросами, а эта…точно все-все знает.
            Да, я заметила. Для ленивых родителей такое качество – удобно, а мне не хватало детского интереса.
            Эля была разной – шумной, когда в играх участвовала Мэри, тихой, когда возилась с книжками или куклами. Но она не проявляла никакого интереса к моему прошлому, к нашим делам, к Жениным рассказам про больницу. Она походила на глухую. Наши прогулки по парку сопровождались моим монологом на тему всего увиденного. Лебеди на пруду, уточки, орущая ребятня были лишь предметом ее созерцания под аккомпанемент моих объяснений. Прогулки ее утомляли, но никаких признаков нездоровья, кроме бледности, мы не находили. Всех врачей прошли накануне удочерения, и только психиатр нас « успокоил»:
            – Ребенок нормальный, но последствия амнезии непредсказуемые.
            Нормальный ребенок при этом так усмехнулся, что нам всем стало не по себе. Даже Женя торопливо вмешался:
            – Всем бы таких детей. Она – прелесть.
            «Прелесть» потерлась щекой о его руку.
            Я так зациклилась на вопросах без ответа, что стала сама походить на дневного лунатика.
            – Эй! – окликал меня Женя, щелкая пальцами перед моим носом, как гипнотизер. – Очнись, родная.
            Иногда я заводила волынку:
            – Скажи мне, кто притащил эти вещи и подбросил? Чьи это деньги? Почему она плачет по ночам? Ей что-то снится? Почему она рисует…мои сны? Почему она вообще пошла тогда за мною? Почему ее не тянет к детям? Ты заметил, как она прислушивается к нашим телефонным разговорам?
            – Не зацикливайся на этом, прошу, – мягко говорил Женя.– Просто выкинь из головы. Возможно, всему есть объяснение, и со временем все прояснится. Живи проще.
            Да-а, никогда я не думала, что настанут времена, когда я буду жить вот так – в полном смятении.
            Кончился сентябрь, а мы так и не решили вопрос с Элиной учебой. Я продала часть своего бизнеса, и теперь сидела дома, на хозяйстве, где, оказывается, когда есть семья, работы хватает, и уже не станешь откладывать в долгий ящик нелюбимые занятия.
            Женя стал заведующим отделения, и у него забот прибавилось. Но все равно он рассказывал мне обо всем, что в течение дня его волновало. Постепенно я прониклась его проблемами, как своими, и уже сама приставала к нему: расскажи подробнее! Мне так нравилось его доверие, его желание впустить меня в свой очень специфический мир. Днем я непременно выгуливала Элю. Иногда ездила в гости к Асе, пару раз сводила ребенка в цирк, но очень огорчилась, не заметив особого интереса девочки к яркому и шумному действу на арене. Она почему-то жалась ко мне, не выпускала своей ладони из моей руки.
         Постепенно до меня дошло: Эля чувствует себя хорошо только дома. Ее все время тянет домой, мир вокруг или пугает ее, или просто неинтересен. Как жаль! Я никогда не любила равнодушных, нелюбознательных людей. И потому насильно впихивала в нее всевозможные знания. Она послушно внимала, все так же не задавая вопросов.
         Однажды ночью раздался телефонный звонок, испугавший меня, Женя уехал в Киев на какое-то важное совещание, Эля спала в моей спальне. Я испугалась. Что-то случилось? Женя ни за что не стал бы звонить ночью!
         – Юлька, привет! Извини, что поздно, но в другое время не могу! Алле-е! Ты меня уже не узнаешь?!
         – Узнала! – обрадовалась я совершенно искренне своей давней подруге-однокурснице, умотавшей в Штаты семь лет назад.– Наконец-то вспомнила обо мне! Ларка, ты где?
         – А чего ты так тихо говоришь?
         – Дочка спит. Так где ты? Как ты?
         – Какая дочка?! У тебя до-очка? Ты хочешь сказать – отважилась на ребенка?! Ну, молодчи-ина! Извини, а мужчина в доме есть?
         – Есть. О себе говори. Время-то идет!
         – А что мне время? Я с мобилки звоню, за которую платит фирма! Я в Москве, а муж у меня фирмач! Новый русский! Мы вернулись. Вернее, мы не вернулись, а живем на два дома.
            Когда-то я любила Лару, но это была такая непоседа, заправленная бешеной энергией, что угнаться за нею было невозможно. Она с легкостью меняла работу, мужей, места проживания, и отловить ее не удавалось. Но время от времени она возникала в телефонной трубке, чтобы отчитаться об очередных переменах. Ее оптимизм зажигал всех вокруг и меня. Ася ее не жаловала, обзывая баламуткой, а мне нравилось в Ларе чувство юмора и независтливость. Вот кому можно было бы рассказать о своих проблемах, будь она рядом. У Лары был трезвый ум, когда дело касалось других...
            – Это была идея Славки – вернуться?
            – Вспомнила! – засмеялась Лара.– Славка уже тю-тю! Он остался в Штатах. Теперь я ношу оригинальную фамилию – Иванова, а мужа имею Ивана! Так сколько лет твоей дочке? Когда ты успела вляпаться? В наши-то годы!
Я на Лару не умела обижаться. Я рассказала про Женю, Элю, не вдаваясь в подробности и пообещав, что все опишу в письме. Но у Лары есть замечательное качество: она легко выуживает из собеседника любые тайны – прямо как психотерапевт. Так получилось, что я тоже раскололась, правда, опустив некоторые детали, чтобы не сойти за сумасшедшую.
            На последней фразе о причинах своей депрессии я ощутила беспокойство и оглянулась. За спиною стояла Эля. Я бросила трубку с перепугу.
            – Что ты тут делаешь? Ты же спала! Я тебя разбудила?
Эля как-то грустно качнула головой и тихо вышла, притворив за собою дверь.
Сердце мое колотилось. Как она вошла – так тихо? Что успела услышать? Весь разговор с Ларой я провела сидя, опираясь на подушки, спиной к двери.
Лара не перезвонила.
            Я еще долго лежала, пытаясь воспроизвести в уме весь разговор – скорей для собственного успокоения. Через минуту я отправилась посмотреть, что делает ребенок. Эля вроде бы спала. Я теперь точно не знаю ничего – ни когда та спит, ни когда бодрствует, когда слышит или не слышит…Я бы не удивилась сильно, если бы на моих глазах Элина прошла сквозь стенку.
            А утро преподнесло мне очередной сюрприз…

            9

            Утром Эля не захотела вставать. Я буквально вылезала из своей кожи, чтобы уговорить ее подняться, умыться и позавтракать. Я пела ей песенки из мультиков своего детства, шутила, целовала в щечки, говорила ласковые слова, но девочка даже не открывала глаз, хотя и не спала. Иногда я уставала – и просто молча разглядывала ее личико. Как гармоничны черты ее облика! Все такое миниатюрное, утонченное, аккуратное – бровки, нос, подбородок…Недаром на нас оглядывались в парке. А одна экзальтированная старушка, когда мы присели на скамейку отдохнуть, воскликнула:
            – Какое ангельское дитя! Тебя как зовут?
            Дитя отвернулось. Вот как сейчас – она слегка отворачивала в сторону лицо, не желая мне отвечать…Обижена? Плохо себя чувствует?
            – Ладно, лежи,– наконец сказала я.– Захочешь кушать – позови.
            Как жаль, что нету Жени! Я уже привыкла на него опираться. Меня успокаивала его несуетливость. Мне нравилось, как он разговаривал с Элей. Мне казалось, что если он расспросит девочку о ее прошлом, та раскроется. Но Женя старался обходить опасную тему.
         – Мы не знаем, как ребенок перенесет правду.
         К двенадцати дня я уже запаниковала. Потрогала ей лобик, пощупала пульс. Мне показалось, что сердце бьется слишком слабо. Я испугалась и вызвала детскую неотложку. На появление врачей Эля отреагировала живо – нырнула под одеяло с головой.
            – Та-ак, рассказывайте, мамаша, что ребенок ел, на что жалуется.
            – А можно с вами поговорить не здесь?
            – Мамаша, не тяните время, вы у нас не одна.
            – Хорошо, – сердито сказала я, – ребенок отказывается есть, вставать, разговаривать, у нее плохо работает сердце, – отрапортовала я.
            – Вы – врач? Откуда вы взяли про сердце? Может, это …капризы. А ну, девочка, вылезай!
            Девочку пришлось силком вытаскивать из ее норы. Она распахнула свои глазищи и в голос расплакалась. Медсестра сладко запела:
            – Какая ты красавица! Не плачь, мы не укусим! Дядя доктор тебе только сердечко прослушает.
            Дядя доктор, которому не с детьми работать, а дрессировщиком в цирке, беспардонно задрал рубашку «красавице» и приложился холодным стетоскопом к ее щуплой грудке. Слушал полминуты, потом спросил у меня:
            – Чем вы ее кормите, что она такая худющая?
            И тут же, не слушая мой лепет про нормальный режим питания, гаркнул:
            – Чем болела?
            Я вздохнула. Внезапно меня охватила злость к этому коновалу:
            – Знаете что, доктор, уезжайте! Мне не нравится ваш тон. Я передам вашему начальству свои впечатления от вашего…визита. По-моему, вы ошиблись с профессией.
            Доктор (на вид я бы дала ему не больше тридцати) даже рот открыл от такого нахальства! Он привык к другим мамам – заискивающим, напуганным, терпеливо сносящим любое хамство. Возможно, он внезапно струхнул, заподозрив, что я имею какой-то общественный вес, потому что как-то дернулся и сходу сменил тон:
            – Но вы же понимаете, ребенок ослаблен, я должен знать конкретно…
            Он еще долго выкручивался – даже брякнул про свою отличную учебу в мединституте. Даже улыбнулся, то бишь оскалился в сторону Эли. Та снова закрыла глаза. Я видела, что медицина в лице бывшего отличника бессильна выставить диагноз. Мне посоветовали «не волновать ребенка» и показать врачу поскорее.
            К вечеру я уже металась от отчаянья. Мне казалось, что Эля умирает. Никакие утешения Аськи по телефону не помогали. Она взывала к моей способности логически мыслить, но я эту способность от страха потеряла. Эля лежала неподвижно, ее грудка если и дышала, то так незаметно для глаза, что я то и дело прикладывала ухо к ее сорочке. Мне хотелось плакать, но я понимала – нельзя пугать ребенка. Женя должен был приехать только завтра утром, и я в панике позвонила в его отделение. Я просила совета, хотя как могли хирурги его давать, если налицо не было причин для их вмешательства? Я услышала совет, до которого и сама могла додуматься, – вызвать «скорую». Что я и сделала немедленно.
            Нас отвезли в диагностическое отделение областной больницы. Помогла фамилия Жени, которого, оказывается, все прекрасно знали в медакадемии. Именно областная клиника была на базе академии. Эля так ослабела, что ничему больше не сопротивлялась. Из реанимации меня просто выставили, правда, позволили спать почти рядом, в пустой палате. Как я могла спать?! Из головы не шел сон, который теперь мне казался вещим. Это я уничтожала цветы, хотя Эля просила: не надо! Это в моих руках они рассыпались прахом! Во мне не было любви! Настоящей! Я исполняла роль матери очень старательно, но…
            О чем я только не передумала за эту ночь! Почему Эля от всех убегала и вела жизнь бродяжки, если верить Лиде и детприемнику? Представить себе хрупкую Элю в подвале чужого дома, голодную и раздетую?! Нет, невозможно! Но это подтвердилось. Жене и это подтвердили…Она убегала из теплых домов от любящих людей
            – почему? А откуда я взяла, что – любящих? Лидия – явно не любящая, а что мы знаем о предыдущей опекунше? Эля не любила гулять. Ее тянуло в наш дом, ее, якобы бродяжку по духу! Значит, она не хотела уходить от нас. Она верила, что здесь ее любят, здесь ее дом, а я – ее мама. И вот эта мама говорит по телефону чужому человеку, что она…
            Я вспомнила весь разговор с Ларой. Теперь я понимала, что Эля узнала главное для себя – она не моя дочь, и я ее не люблю. Но это была неправда! Я уже любила ее, пусть не беззаботно, тревожно, но я к ней привыкла, привязалась, я…
            Я не привыкла распускать свое воображение и так уж глубоко вникать в чужие проблемы. Может, потому и сохранила крепкую нервную систему, как мне казалось. А сейчас, то и дело выбегая в коридор, чтобы прислушаться к зловещей тишине под дверью реанимации, я рисовала себе все ужасы, перенесенные этим ребенком за свою коротенькую жизнь. Этими картинами я так разогрела свое раскаянье, что мне казалось – я не переживу Элиной смерти! Такой нелепой смерти!
            Под утро я все-таки заснула. Меня растолкал врач.
            – Она умерла?! – завопила я в ужасе.
            – Да нет, она жива. Мне бы хотелось узнать подробнее, что произошло. Такая, знаете, нетипичная картина. Все органы работают. Анализы приличные, без особых отклонений. Сердце…ни порока, ни аритмии, но еле тянет. Так бывает у стариков, когда исчерпаны все жизненные ресурсы.
            Я сбивчиво рассказала врачу обо всем, утаив, конечно, мистические подробности. Мне нравился этот доктор с его умными глазами и привычкой не перебивать.
            – В прошлом веке, то есть – в позапрошлом, в таких случаях говорили: умерла от нервной горячки…Люди тогда легко падали в обморок. Но здесь и горячки нет… Вы ее любите? – внезапно спросил он, опуская глаза, словно боясь услышать отрицательный ответ.
            – Да, да, да!
            – Тогда идите к ней сейчас. Я попрошу, чтобы вас оставили наедине.
            – Она умирает! Я должна попрощаться?! – расплакалась я.
            – Идите! – подтолкнул доктор.– От вас так много зависит!
            Эля лежала с закрытыми глазами. Эта картина – ребенок под простынкой, на спине, а сбоку бегущие зубцы на экране компьютера – так меня потрясла, что я упала грудью на высокую кровать, схватила Элины руки и стала их целовать как сумасшедшая.
            – Солнышко мое, детка, открой глазки! Это я, мама! Я здесь!
            Она медленно открыла глаза, посмотрела из-под ресниц взглядом, который мне показался угасающим. Я так и взвыла, захлебываясь слезами.
            – Ты меня не любишь.
            Сказано это было слабым голосом, но в нем звучала убежденность.
            – Элинька, что ты такое говоришь?! Я тебя люблю, люблю, я без тебя умру! Ты моя детка!
            Видела бы меня сейчас Аська, считавшая меня клиническим флегматиком, или тот же Женя, ценивший во мне сдержанность эмоций! Я целовала своего ребенка, просила прощения, обещала никогда не бросать, а сама ощущала, как в моей душе разливается тепло подлинной любви, не замутненной никакими сомнениями. Чихать мне на все загадки и тайны прошлого! Мне все равно, откуда этот ребенок свалился в мою жизнь! Пусть даже с Луны или какой-то звезды! Или из параллельного мира – так, кажется, называют «четвертое измерение»? Я закрою глаза на все ее странности, непохожесть на других детей, на капризы, неудобства! Лишь бы выжила! Судьба мне подарила этого ребенка в моем одиночестве! Да еще с «привеском» в лице любимого мужчины!
            …Эля слабо шевельнулась под грузом моих объятий и шепнула:
            – Я хочу домой. Забери меня домой. Здесь холодно.
            – Доктор! – я сорвалась с места и ринулась к двери. Он словно ждал меня за нею.
            – Рановато домой.
            Слышал, что ли? Коротко глянул на экран и молча подозвал меня пальцем.
            – Смотрите. Просто чудо. Я такого еще не видел. Пусть немного полежит, а там посмотрим. Но все неприятное позади.
            Я повисла на его шее. Эля смотрела на нас с улыбкой ожившей царевны из сказки Пушкина.
            Из больницы нас забирал Женя. Мы ехали в его служебной машине и молчали. Эля спала на моих коленях, а я глупо улыбалась. Жене еще предстояло выслушать мой рассказ в подробностях ( все главное я успела выдать по телефону). Он даже не подозревал, что везет домой совершенно новую женщину, и еще неизвестно, устроит ли его такая – ранимая, впечатлительная, с поехавшими мозгами…

Октябрь 2006 г.

.