- Клёво на войне, пацаны, - философствовал Лёха, наш новый снайпер в пару к Лисе, старому снайперу. Старой то её назвать язык и не поворачивается, но всё же ветеран.
Лису у нас берегли все, молодая любвеобильная, психолог от Бога, умела залечить любую душевную рану, как у нас говорили "наложить повязку на мозги", нежная самка и беспощадный хищник. Ей многое прощалось, почти всё.
Схороним мы её через две недели. Пулемёт и девичье тело выясняли кто сильней, победил пулемёт срезав Люси у половины взвода на глазах, как коса литовка свежую траву.
Пулемётчика мы потом достали. Живого. Недолго живого. У него не было шансов в принципе, его грамотно отсекли и уволокли к себе, потом били долго, молча, без мата и истошного крика, с тупым остервенением выбивая душу из тела незадачливого стрелка, пока не забили до смерти.
Страшное это было зрелище - горе вылилось в жестокость, похоронив для верности все эмоции.
Что он мог видеть перед смертью?
Каменные лица без мимики, пустой взгляд без ненависти, презрения, страха и жалости, взгляд вечности отражённый в налитых кровью глазах. Всё это походило на коллективный психоз, который закончился как только он затих. Да это и был психоз, который посещает всех кто слишком долго находится в бою.
Но это потом, а пока к ней добавился Лёха - Лёха Изниоткуда. На вопросы "кто" да "что" туманит глаза и отводит вопрос на нейтральную сторону.Когда он у нас появился в контрразведке с ним пошептались, после чего Тёмный, наш "контрик" попросил пацана не трогать и принять таким какой есть.
Тёмный умел просить так, что не откажешь, и если по началу относились настороженно, как ко всему непонятому, то со временем привыкли, Лёха и Лёха, а до остального нам нет никакого дела, раз уж уважаемые люди просят, тем паче работу свою он знал на "отлично".
Лишь недавно я случайно узнал, что на этой дурацкой войне на его глазах погибла вся семья. Родители сгорели в доме, младшего брата расстреляли возле забора когда он заступился за сестру, которую потом увезли с собой бойцы какой-то армии за освобождение чего-то от кого-то. Нас тут до чёрта разных "освободителей".
Он не мог им помочь придавленный балкой перекрытия, наблюдая всю картину из пролома и сжимая в руке бесполезный топор.
В прочем, ситуация может быть слишком обыденная для войны.
Как выбрался потом из той передряги, как и почему появился именно в нашем взводе история умалчивает, может это их общая тайна с нашими "контрами". Я то догадываюсь, что тут вендетта и совпадение интересов, но порой чем меньше знаешь тем больше спишь.
Лёха не стал замкнутым и обозлённым, скорей наоборот, по крайней мере казался весельчаком и балагуром, лишь перед тем как идти на охоту застывал сидя не отвечая на внешние раздражители, и это не была медитация или какой-то экзотический тренинг, он впадал в кому, просматривал только ему знакомое кино, отпечатавшееся в памяти уродливым шрамом, потом спокойно поднимался и растворялся среди декораций войны.
Возвращался всегда облегчённый, спокойный, иногда даже весёлый как сегодня.
- Не правда, пацаны, ну где вы на гражданке почувствуете жизнь? Сидя в занюханой конторе, слюня на лавочках бутылки с пойлом и щупая потных баб, нервно озираясь по сторонам, чтоб не застукала благоверная? Вы называете жизнью существование в клетке выдуманных кем-то законов?
- Эко тебя понесло, Лёха, знать знатную курицу подстрелил. Ты ежели сам ещё пойдёшь Тополь обещал за яйца подвесить. Якши? А ты его знаешь, - отозвался сквозь зубы Миха-Печенег.
- Мне прикрытие ни к чему, обнаружат его, хана и мне. Сам знаешь - длинные шнурки ногам помеха, - ответил на угрозу яйцам Лёха, его глаза загорелись не добрым огоньком.
Такие перепады настроения случались почти с каждым, у каждого были свои долги на этой войне, свои причины и претензии к ней, не всегда они совпадали с общими интересами - война была одна на всех, но у каждого своя.
Видя, что на "шнурки под ногами" Мишка закипает "братской любовью" - он его действительно любил как брата и всегда злился если Лёха пренебрегал его помощью - пришлось вмешаться в дискуссию и мне, дабы снять накал страстей и не допустить "боёв местного значения", вызывая огонь праведного гнева на себя.
- Печенег, отстань от пацана, у него можно сказать праздник. Видать должок очень дорог раз припёрся на подъёме, а твоя помощь ему и на фиг не нужна, не лезь в чужой интим. Правда, Лёха? Раз против него он не задумываясь ставит яйца, то нам вместе с Тополем делать нечего.
Я сознательно провоцировал Печенега и своего добился судя по тому как он ко мне повернулся с красной от негодования рожей, но тут неожиданно появилась подмога.
- К стати, накликал черта из табакерки, - сказал я повернув голову влево, - вот и Тополь. Быть работе, господа "народные мстители". Всё. Брейк.
- Лёха! Блин..., твою мать.., чтоб тебе.., из-за тебя меня.., так я тебя..,.., - разразился не сложной тирадой обычно спокойный, можно даже сказать степенный Тополь.
- Обстановка резко меняется, ты бегом в штаб, а вас, анархисты я ещё достану. Всем готовиться, - это уже к нам всем, и понеслись эпитеты связанные славянской вязью в единый гармоничный узор вековой народной мудрости.
Они ушли оставив зарождающуюся не шуточную тревогу. Положение в последнее время было больше чем хреновое, нас обложили старательно прижимая к реке, происходили постоянные перемещения соседей и так называемые ротации осуществлялись без нашего участия и ведома, оправдывались "секретностью" и почти откровенным "не ваше дело".
У нас пытались забрать даже наш развед-взвод, но он не ушёл пойдя на откровенный конфликт. Похоже нас оставляли одних и это не добавляло оптимизма. Что-то в ближайшее время должно решиться, мы подошли к ситуации "или-или", "на расстояние выстрела".
Все, вдруг, зашевелились, сонная настороженность сменилась деловым весельем. Кто-то проверял амуницию, набивал свободный магазин, точил нож, подтягивал лямки, проверял экипировку на звон прыгая на масте, кто-то сел писать письма прекрасно зная, что отправлять некому и некуда, кто-то проверял наличие НЗ, курева, капронового шнура и прочей мелочи.
Все поняли, что сегодня днём, максимум ночью, мы покинем этот бункер, уже обжитый и родной, но который, задержись в нём, может стать и склепом.
Это было ясно по общей обстановке сложившейся за последние недели, по тревожной тишине больших штабов, по активности разведки, по загадочно-тревожным лицам "посвящённых", по не свойственной для Тополя тираде.
- Послушай, Полтинник, - обратился ко мне Печенег, - Давай держаться втроём, тебя ни мина, ни засада не берёт, ты давно стал в роте талисманом. Все говорят, где дед прошёл там ребёнок пройдёт. Мне братуху вывести надо.
- Не всегда,- вдруг, вспомнил я пацанёнка в гаражах, которого и моё присутствие не спасло, - бывают случайности. К тому же растоновка дело высших сил, а мы, рядовое сословие подчиняемся приказу.
- Дед, тебя то же в штаб, - послышался чей-то весёлый крик.
Чего веселятся и причём здесь я - рядовой стрелок пенсионного возраста? Ох не нравится мне всё это. В штаб меня приглашали редко и то, больше чаю погонять, да потрепаться на досуге обо всём и ни о чём. Странно, тревожно и интересно.
Так размышляя на ходу я добрался до места, проскользнул мимо ординарца двух метров роста, доложился по форме, скорчив подобострастную рожу фельфебеля времён Николая Последнего.
- Сядь и не паясничай, - прозвучала ни команда, ни просьба, так, констатация факта повелительного наклонения, сейчас обсудим коротко ситуацию, услышишь не задание, просьбу, а потом решишь смеяться или погодить. Просьба будет не совсем обычная. Если одолевают сомнения то лучше сейчас.
- Да, ладно, не тяни. Я ж не дурак и кое что вижу, да и не только я, все что-то видят. Тут один вопрос - почему я?
- Потому, что не дурак, хоть и злой.
- Я то?
- Ты себя во время боя видел?
- Да откуда? Потом картину восстанавливаю, что запомнилось.
- А я видел. Та ещё картина - злой и без эмоций, злость у тебя холодная что ли, и ситуацию может по этому всегда контролируешь, чуйка у тебя есть, звериная что ли.
- Гоподи!!! Задолбали меня этим "талисманом", и ты туда же. Ты пацана вспомни, - взмолился я, не скрывая тревоги глядя на Петра. Батей то его бойцы звали, а мы с ним ещё с первых дней сошлись, нас ветеранов мало осталось.
- Да помню я. Деваться мне некуда, это личное. Так да или нет?
Только сейчас я обратил внимание на его бегающий взгляд, по его придавленному виду можно было догадаться, что его что-то тяготит, он что-то должен открыть, сбросить какой-то груз, что стоит неимоверных усилий.
Да, уж, грехи наши.
- Ты как невеста после сватанья, всё не верит, не уж то и правда с милым под венец. Валяй, - закончил я, и, вдруг, почувствовал дикую усталость. Мы расставались на всегда, это я знал уже наверняка, и не встретимся то же больше никогда, это часто происходит на войне.
- Так, вот, тебе надо быть возле Алексея во время прорыва, вывести во что бы то ни стало, вывести из боя и увести из Города вон, - начал довольно горячо наставлять меня мой товарищ и командир по совместительству, потом успокоился и уже деловито продолжил, - возьмёшь Печенега, с вами будет ещё группа. Я так всех расставил, что мы вас протолкнём как в контейнере, потом вы в сторону и уходите. Город ты знаешь, данные разведки я тебе дам. А здесь всё кончено.
- А ты? - спросил я, невольно напрягаясь.
- Я здесь остаюсь, а там как повезёт. Тебя не касается. Это личная просьба, очень личная просьба.
От ответа стало холодно спине, почувствовал щемящую тоску и стало ещё тяжелей.
- Ты знал Лёху до этого?
- Знал, - коротко ответил Пётр, глядя куда-то в даль, сквозь бетонную стену, внутрь себя, - знал очень давно, но узнал.
- Лёха знает?
- Нет. Ты и расскажешь, потом когда выведешь. Ладно не рви душу. Для легенды, чтобы он ни где не сорвался, я дал вам "очень важное задание", собрал какие-то диски, несколько карт, так, ерунду, но о том, что это ерунда знаешь только ты.
- А если не выведу?
- Значит сам выйдешь, а мне всё же легче тут будет, что-то да сделал. Только не говори, что вмешиваю личное, - вдруг завёлся комбат - ради своих интересов, подставляю других, и т.д., и т.п.. Не интересно это. Все не выйдут, расходимся веером, верного маршрута нет, одна надежда на твою интуицию, - врал себе и тут же верил Петруха, он для себя уже всё решил и спорить было бесполезно.
- Мне будет спокойней, - выдохнул на конец то напоследок, и, почему то виновато, замолчал.
- Ну, что ж, замётано, Батя, - сделал я ударение на последнем слове, -- вводи в курс дела, да под чаёк на посошок.
Просидели битых два часа, больше вспоминали всё, что случилось за время войны, все дома, этажи, заводы, взорванные мосты и сожжённые танки, засады и как из них выбирались, удачи и провалы, потери, потери, потери... Вбивали в память, вгоняли в подсознание, раскрашивая в красочные тона, чтоб оставить в памяти на вечно, до смерти.
В этот раз мы прощались на всегда и оба это знали, от этого сдавливало грудь и глаза застилала злость кроваво-красной пеленой.
Выйдя из штаба я тщетно старался выбросить всё, у меня ни черта не получалось, гвоздь сидел глубоко в мозгах, но я как заколдованный повторял: - Прошлого нет, есть я и вечерняя заря как прелюдия конца.