К вечеру в таверне душно. Клубы дыма и спертый воздух, которого не хватает, делают нахождение здесь испытанием не для слабых. И народ подобрался, который не заподозришь в изнеженности: бывшие рыбаки, потерявшие работу, какие-то докеры и солдаты, должно быть, дезертиры в неопрятной форме. Я тут лишний, чужак из того мира, где пьют кофе на завтрак. Потому и ловлю на себе недоброжелательные оценивающие взгляды. Говорят, до поножовщины в распивочной доходит редко, но пьяные драки случаются что ни вечер. Мне интересно, и кровь разгоняет по венам. Так повышают адреналин. Мой рассказчик, запойный пьяница, вопросительно заглядывает в глаза, давая понять, что честно отработал стакан портвейна своей историей. Бесконечно растянувшийся вечер никак не кончится. Впереди пропасть времени, и я заказываю новую бутылку в надежде послушать прочей такой дребедени. Мы довольны друг другом, я и случайный сосед по заваленному объедками столу. Сейчас бродяга продолжит…
…Оборви лепестки у цветочка, поломай судьбу деве. Любит, не любит, к сердцу прижмет, любит – не любит – все равно, приедаются они быстро, красные жены. Пять – шесть лет – и нет чувства, а потом как в ладони ромашку комкай - насильно не станет люба. Плачут они, заливаются, слезами умываясь и землю вкруг себя орошают, лишь злобе в сердце мужском способствуя. И впрямь,что им надо? А одна, сказывают, при прощании все о последнем поцелуе молила, а сама украдкой в тот миг два волоска свои к пуговкам костюма спутника бывшего привязала, что тот не заметь. А когда ушел он от нее к иной женщине на свидание, то при новых объятиях невеста богатая, на которую променять любовь прежнюю решился, волосы чужие на костюме суженого нашла, и тем самым свадьба расстроилась. Потому и рвать нужно с ними, когда не милы станут, решительно и бесповоротно, ведь сантименты всяческие лишь накоплению чувств ненужных способствуют. Вот о том же и я в рассказе своем, как следует от пут земной любви освобождаться, новому чувству предаваясь, и что может тогда статься, когда порывать с опостылевшей женой медлишь…
… Среди горожан, отличившихся в травле дракона, был и бомбардир пушкарей Педро Хуан Перейра, муж той синьоры, что прельстила чудовище. Жизни хват, усы подковой, судьбы баловень, он не упускал случая, а хватал за хвост, понуждая воле. Ему везло потому, как удача любит тех, кто умеет ею пользоваться как женщиной. А такие, как Дон Хуан, знают, чего хотят от жизни: подчинить себе в услужение, чтобы стать господином многих и не зависеть от избранных.
Сколь помнится, несколько ядер из его мортиры попали в грудь зверю и, хоть жизни того не лишили, но во многом удачному повороту дела в тот вечер способствовали, который гибелью чудовища завершился. Кое-кто из недоброжелателей и завистников лихого капитана говорил потом, что чудище само, мол, по своей воле с высоты низверглось, и под тяжестью собственной погибло, и воля провидения в том заключалась. Потому и снаряды пушечные бестолковые не большой урон жизни дракона могли заключать. Однако претор Эммануил Вентега в церкви толки сии высмеял и свое авторитетное заключение вынес, что силы ополчения городского роль здесь сыграли. Не будь их, неизвестно чем бы дело все кончилось. Бог располагает, а человек свершает, а посему и солдаты всяческого уважения заслуживают. И не прояви они тогда сметливость, еще неизвестно, скольких бед чудовище могло натворить, и хорошо еще, что того не сталось.
И, кроме прочего, вопрос сей неоднозначный и в ученой среде философическую дискуссию при дворе герцога вызвал, где среди мужей многомудрых были как хвалители подвига пушкаря городского и бомбардира, так и того насмешники. Что есть истина? – вопросом все задавались. Суверен был в ударе. Победило его, герцогово мнение, с которым после речи его блестящей никто спорить уже не отважился. И не потому только, что положением его светлости закреплено было, но и вельми разумным выглядело.
- Пусть, правда то,- благообразный герцог глаголал, белоснежными кудрями потрясая. - Возможно, и не большой урон принести способны ядра пушкарей, что во множестве были в чудовище посылаемы. Среди коих, болтают, лишь несколько-то и в цель угодило. Вот только, правда то есть кажущаяся,- повторял оратор, перст воздымая и презрительно улыбаясь.- Кому истина эта нужна станет? Как с ней придется поколение подрастающее в нравственном отношении воспитывать, которое в уверенности пребывает, что в жизни есть место подвигу? Льет ли воду она, мнимая, на мельницу патриотизма, чувства священного, на любви к отеческим гробам взращенного? Способствует ли такая сплоченности на национальной идее и своей, доморощенной почве? Нет, трижды нет!!! – суверен витийствовал.- Потому как, правда, по большой сути, противна подобию внешнему и приверженности факту мелочному. Она же способна реалии житейские отбрасывать, что шелуху от подсолнечников, до которых горожане охочи. Луща, зерна истины от плевел отделить, - нам бы в усердии в занятии нехитром с простолюдином сравниться!
Мириады правд разных в Лету канули, потому как оказались не нужны потомкам и не востребованы людской памятью. Не лучше ли предположить,- рек герцог,- что благодаря стараниям ратников городских и отваге чудище побеждено было, а крепость духа воинства градова - тому условие, победы всеобщей. Правда большая и божественная, таким образом, универсальна по сути, дидактику в себя включает и смысл здравый, пропедевтику пути нравственного. А по правде такой, духоподъемной, Хуан Перейра и его пушкари спасители отечества есть и того герои. Не согласные с тем - пустой логики аристотелевой пленники, возмутители покоя общества. И не истины ищут в споре подобные, а победы самолюбию ущемленному.
А потому еще Хуан наш Перейра по настоянию герцога на площади у городской ратуши, где происходило действо, губернатором был посвящен в рыцари и награжден орденом истребителя драконов Георгия да новым мундиром с золотыми на нем позументами.
И что любопытно, более иных исходом спора мудрого остался недоволен сам отец Эммануил, пастырь душ тамошнего прихода и капеллан церкви святой Варвары, среди прихожан коей и сам бравый капитан числился. Городских защитников радетель, Вентега, тем не менее, не мог с сиятельнейшим герцогом в деталях согласиться. Смущало падре, что казался ему совсем не похожим на героя народного Педро Хуан Перейра. В церковных делах тот был мало аккуратен и, бывало, вечерним службам в костеле предпочитал праздное времяпровождение за бутылкой вина привозного, до чего слыл охотником. Решил священник про себя внимательнее за прихожанином своим наблюдать. А это, тем более что помнились ему жены того сетования на беспутство мужа и небрежение долгом супружним, на что жаловалась на исповедях. Спорить же с сиятельнейшим герцогом и его вельможами, фарисеями да прощелыгами, Вентега не отважился. Сам понимал он необходимость примеров назидательных для юношества и истории города. Казалось ему, священнику, не лучший пример для подражания был выбран, хоть речь герцога и на него произвела впечатление.
К слову сказать, непросто истина сия дидактическая, за которую герцог ратовал, к жизни потом пробивалась. Видать, не лучшего кандидата на роль героя отечества герцог тогда выбрал. Всякое о Педро Перейре и его прошлом болтали. Человек он пришлый, так и не сумел в местное общество вписаться, к чему и не очень стремился, гордыней обуреваем. Ландскнехтом был призван на службу, до того ж кондотьер-бродяга авторитета над собой не признавал и себе был хозяином. Кое-кто божился, что и не рыцарь он вовсе, а флибустьер, а потом каторжник беглый за преступления многочисленные в соседнем королевстве разыскиваемый. Потому, что, пиратствуя, гнев соседнего монарха вызвал, за что и был в камлот заключен, в застенки, которые ему удалось обманом покинуть и скрыться. Разное про капитана злословили. Внутренний облик того оставлял желать лучшего. Бретер, записной дуэлянт, что ко всем придирается лишь бы повод найти картель на вызов послать и утешиться, еще одного человека к праотцам направив. Лангобарды, в окраинах коз пасущие, не раз того видели среди природных кущей, где занимался Дон Перейра любовью грешной с женщинами, чьи имена и произносить- то боязно из авторитета покровителей тех в обществе. Планида недостойному благоволит, вот и сейчас ненароком во спасители отечества записался.
Противоречивые чувства горожан разбирали, среди коих зависть к заезжему выскочке была не малой. Не все учел, видать, мудрый герцог, который, как всегда оказалось, не очень-то и прислушивался к тому, что вне замка народ болтает. Кое-кто из врагов Дона Педро и завистников шептать грязное начал. Вопрошали, как оно, мол, случилось, что чудище перед гибелью с полчаса времени под балконом дома капитана возлежало, а супруга героя народного того совсем не убоявшись, о чем-то с ним беседу вела неторопливую и видом зверя ужасного не была поколеблена? И еще шептали, что то был и не зверь вовсе, а тайным образом в него превращенный рыцарь бедный, разыскиваемый властями за убийство. А драконом он уже потом стал, чтобы избегнуть кары, искупавшись в волшебной речке Лее, которая на всяческие чудеса горазда. Впрочем, на каждый роток платка не накинешь. И в преуспевании не стал исключением Хуан Перейра, о котором нещадно враги злословили. Но он мало тому печалился, и забот у него особых не было, разве что жена досаждать стала: дурнела.
Не радовали его теперь, как прежде, прелести ее дородные, когда разоблачалась еженощно в супружеской спальне умышленно медленно и старалась завладеть вниманием мужним, брезгливым теперь и снисходительным. Нет, не думал о ней Дон Хуан Перейра, о приевшейся женщине, пахнущей кухней. В мыслях и мечтах к иным возносился, городским кудесницам, чьим вниманием благосклонным не уставал пользоваться. Новых женщин все жаждал, и страсти похотливой был пленником, с кровью и стонами, заверениями тех в любви, что под ним извивались, слезами их и клятвами, которые, впрочем, ему и без надобности. Так что стало ему и не хватать их, женщин, потому как не осталось и юбки такой, под которой бы он не похозяйничал и свое б не получил, мужское.
… Случилось ему намедни, по городу прогуливаясь, в лавке побывать жидовской, где всяческим скарбом торгуют. Заприметил он там сквозь стекло неумытое оконной рамы картину за спиной хозяина в золоченой раме. Это и заставило бомбардира не побрезговать и войти в лавку, куда бы прежде не стал наведываться. Был там портрет женщины красоты немыслимой. Как тот у него оказался, хозяин объяснить не сумел. Явно не место ему находиться было среди нищеты и убогости товара дешевого. Пользуясь правом сильного, Дон Хуан попросту конфисковал картину, завладел ею, никого не спрашивая. Но и жида, чтоб совсем уж не обижать, облагодетельствовал. Кинул ему, как собаке кость, золотой дукат - малую часть того, что портрет, видимо, стоил. Дома после ужина, выпив в спокойствии, Перейра рассматривал полотно и радовался, что не прогадал при покупке.
С холста смотрела в мир рыжеволосая красавица, недоступная в женском величии. Круг нее распространялось сияние, подобно которым лучатся ангелы. Унылый и тусклый огонь желания таился в волооких карих очах, что светились. В чертах лица виделось славянское и неуловимо варварское, татарское что ли, как то бывает у русских иль иных народов, что живут с ними рядом. Раскосые глаза и чувственный рот вызывали волнение, заставляя забыть о небесном. Она нравилась, такою хотелось обладать и делать ее наложницей. Дон Педро потянулся к портрету и коснулся полотна, не в силах совладеть впечатлением, что в раме совсем не картина, а живая и притаившаяся женщина. И к недоумению… Изображение в раме ожило, русская взяла его за руку и бережно коснулась губами…
Потрясение оказалось велико. Воин, он видел на своем веку достаточно ужасов и смертей, но здесь на мгновение едва не лишился чувств. Одно дело, когда привыкаешь к крови и убийствам, что давно уже стало работой. Иное, когда вершащееся пред тобой неподвластно разумению, дико и донельзя странно. Придя в себя, Дон Хуан поднялся с холодного мозаичного пола, налил из кувшина и залпом выпил дорогое привозное вино. Оно заслуживало лучшего к себе отношения, он знал это, но пренебрег этикетом, потому как находился один, вне окружения слуг, а потом задумался. Ведь когда выпьешь, размышляется лучше, он знал то по опыту.
Все могло показаться, причудится, быть плодом разыгравшегося воображения. Но чутье подсказывало капитану, что чувства не обманули. В жизни он твердо стоял на ногах и не считал себя мечтателем. Кто бы из воинов его отряда пушкарей не упал бы в обморок при проявлениях черной магии и нечистой силы? Потому он считал простительным небольшой казус, что стался с ним давеча. Нервы его крепки, а впечатлительность не суть дела, что оставляла с годами.
Дону Хуану Перейра было известно, как надлежало поступать в подобных случаях. О явных или тайных следах колдовства всем горожанам приказано сообщать в Святую инквизицию, а та уже примет меры. Скорее всего, жида после его доноса прилюдно казнят и сожгут на костре вместе с портретом. Действо развеяло бы скуку и доставило б потехи простолюдинам, падким на развлечения. Его же за обнаруженную опасность делу веры, скорее всего, наградят или повысят по службе.
Как и знал он, Педро Хуан Перейра, бомбардир пушечников и капитан службы герцога, что делать ничего подобного не станет потому, как завладел сокровищем, с которым не намерен расставаться ни за какие блага земные. Понимал он, что сегодняшняя находка в жидовской лавке есть главное событие его, хуановой жизни, ради которого, может, и на свет появился.
Поколебавшись, он опять подошел к портрету и пристальнее вгляделся. Сейчас, когда в доме стемнело и на улице был вечер, он придвинул подсвечник на столе так, чтобы картина осветилась лучше. Ему почудилось, что ярче на полотне не стало, пока не заметил, от изображения излучается ровный и спокойный свет, и оно не нуждается в канделябрах.
Дон Педро протянул к раме руку и удостоверился, что происходящее не обман, и ощущения не подводят. С приближением длани к холсту лицо кареглазой незнакомки оживилось, исполнилось внутреннего сияния, черты прояснились, и она ожила. Тут он, как ожегшись, в волнении одернул руку, и легкая дымка на портрете восстановила спокойствие. Рыжая вновь застыла в непринужденной позе, терпеливо ему улыбаясь. Он весь покрылся испариной, тщась понять тайну повторяющегося на глазах таинства. Подуставший, он еще несколько раз тянул к картине руку, но уже просто так, без душевного трепета, для того чтобы перепроверить наблюдения, и тогда волшебства не происходило, все оставалось, как следует, неподвижным. И его осенило: любовь дает этой женщине жизнь, без него, чувства, она остается мертвой. Он кинулся, было к раме, чтобы покрыть холст поцелуями, но усилием воли остановил себя, а славянка приняла неприступный вид. Дон Педро так и не решился в тот день еще раз повторять таинство и притронуться к ее телу.
Следующим днем за ужином капитан опять выпил лишнего. Заморское привозное вино согревало душу и помогало мыслить. Оно стоило многих денег, но он предпочитал его местному, кислому и излишне бодрящему, выпив которого хотелось бедокурить. Погруженный во вчерашнее, в пол-уха слушал он глупые россказни жены о том, что волнует город.
Отец Вентега в церкви прилюдно пенял, что Дон Хуан не аккуратен в богослужениях и все чаще молитвы пропускает вечерние. Око недреманное Святой инквизиции всегда начеку, да, видать, чудище Левиафаново живуче: сколь ему голов не отрубай, новые вырастают. Промысел Божий в том и состоит, чтобы бедствиями народ проверить: кто действительно блаженства загробного стоит, а кому в исцеление на костре гореть, душу спасая. Ведьм обнаруживают с каждым разом более, и, несмотря на усилия горожан и всеобщий энтузиазм в этом деле, проку пока мало: домашний скот у крестьян мрет, а цены на рынках безумно подскочили.
Дон Педро знал, что пока он на службе у герцога, голод ему не грозит. Беды народа не переживаешь как собственные, пока полнится чаша того терпения. Гроздья гнева еще не созрели. Чернь горазда к бунтам и охоча до крови властителей и наместников. До Бога далеко, до воинства герцогова близко. Потому он все чаще ощущал на себе колючие, исподтишка бросаемые взгляды и не питал иллюзий любви народной, зная что сделали бы с ним и его солдатами горожане, дай им волю. Воспрепятствовать такому развитию событий и было его работой. За беды же пусть виноватят Бога, которого он не любил, ведь считал себя гиперборейцем. Там были свои боги, грозные и веселые, не под стать здешнему, злому и мелочному. Хочешь дышать свежим воздухом – пореже ходи в церковь, где смердит от простонародья. Вот только супруга ему край надоела, а собственные мысли казались важнее, чем болтовня с бабой. Неожиданный шум и возня в прихожей отвлекли капитана и вернули в опостылевшую каждодневную маету духа, что зовется человеческой жизнью.
Ему доложил слуга, еврей лавочник униженно ждет сиятельство сообщить чрезвычайно для того занимательное. Дон Педро вспомнил вчерашний заход в лавку и поморщился. До сих пор ни один иудей и не осквернял порог его дома. Дон Педро был дитя своего времени и недолюбливал хитроватый народец, хотя и не верил в россказни, преследующие евреев, что те пьют кровь христианских младенцев. В иной день он бы пришел в гнев от мысли, что жалкий еврей допускает возможным пройти к нему, и непременно бы проучил наглеца. Но после вчерашнего стояния у портрета, чутье подсказало, что, видимо, тот знает тайну ... Желание разведать все о волшебной картине пересилило в нем брезгливость. Дон Хуан, удалив жену, приказал, чтобы лавочника допустили.
- Ты, жидовская собака, осмелился проситься в дом советнику славного герцога и начальнику его пушкарей. После тебя придется вызывать священников, чтобы те кропили помещение святою водою. Горе тебе, если не сумеешь внятно объяснить своей назойливости и я не найду твои доводы состоятельными,- заговорил он сурово, по привычке хмуря брови, как в тех случаях, когда общался с чернью и отребьем из народа.
Еврей валялся в ногах, размазывая притворные слезы, просил внять просьбе: выслушать.
- Говори, - приказал Дон Педро.- Тот назвался Исааком и стал оправдываться.
- Портрет имеет свойство оживлять изображенную на нем женщину. Исаак не успел сообщить об этом, потому как великий господин не стал ждать и минуты. Картина может принести владельцу горе или сделать того счастливым. Изображенная на ней славянка была в прошлой жизни ведуньей.
Как попал портрет к Исааку - слишком долгая история, чтобы он докучал вельможе. Стоит полюбить женщину, и она доставит владельцу плотские услуги. Она оживает, и ею можно пользоваться, как женщиной. Тогда тебя ждет блаженство, которое не получишь от дочерей земных, что во множестве на пути каждого. Любовь есть условие счастья с ведуньей. Но если станешь пользоваться портретом просто так, без любовного вдохновения, тебя ждет несчастие. Тогда она принесет смерть или горе. Жизнь шангреневой кожей скукожится, и ты уже на земле познаешь адовы муки. Бывало, что сей портрет доставлял бедствия владельцам. Исааку доподлинно известно о двух таких случаях, когда погибали достойные. Один - преуспевающий маркитант, разбогатевший на войнах и составивший капиталы. Второй - в цвете лет заболевший неизвестной болезнью и в одну ночь умерший юноша, сын досточтимых родителей.
Исаак почел необходимым рассказать все бравому капитану, чтобы не знать неприятностей. Кроме прочего, еврей умеет молчать, а это качество как никогда ценно: инквизиция столь всесильна и везде имеет уши. Исаак знает, какой великой тайной он, лавочник, обладает, оставляя портрет у блестящего офицера. А посему ему необходимо заверение в крепости характера бомбардира пушкарей, что он серьезен в замыслах. Небольшая мзда была бы полезна, тем более, покупая волшебную картину в лавке, Дон Педро не ведал о ее необыкновенных свойствах.
Удовольствие, что может принести славянка, стоит немыслимых денег. Еврей снисходительно просит сиятельство снизойти к просьбе и добавить толику средств ему в пропитание. Ведь счастье за дукат не купишь. Жид не собирался продавать портрет, а просто вынес на свет, чтобы почистить, когда бомбардир пушкарей застал его за занятием. Великий господин знает теперь, что владеет сокровищем.
- Ты думаешь, сказал мне нечто, чего бы я не сумел узнать без тебя? – почувствовал гнев Дон Педро. - А пробовал ли ты, жидовская собака, лапить ту женщину, что служанку?
- Как мог бы я осквернять святыню, семьянин и иудей, боящийся бога Яхве?- сделал вид, что обиделся лавочник.
Исаак валялся в ногах и старался облобызать туфлю капитана, заливаясь послушными слезами. Бомбардир швырнул ему в лицо кошелек с разменной монетой и приказал слугам вытолкать надоевшего взашей. Дон Педро не любил евреев.
Оставшись один, он задумался. Любить женщину казалось ему слабостью. Он во множестве владел ими, знал без числа и смеялся над трубадурами, воспевающими избранниц. Он ведал, ради любви иные идут на смерть, но сам бы того не сделал. Все они, в конце концов, одинаковы – такое заключение он вынес из своего опыта с женщинами. Даже устроены схоже: принимают мужчину, раздвигая ноги, клянутся в любви, когда те пользуются ими как вещью. Бывает, что и кусаются, перед тем как застонут уже тогда, в концовке,- вспомнил он и плотоядно улыбнулся.
Потом помрачнел, подумал о нелюбимой жене, которая все полнела. А ведь была хороша, полгорода бросало на них восхищенные взгляды, когда они парой бродили улицами. Время безжалостно к женщинам. Впрочем, и сам он изменился,- капитан насупился.- Годы дают себя знать. Появилась одышка, чуток обрюзг, черты лица расплываются. Но в остальном он прежний, ловелас, хват жизни и брат самому черту. И конец его крепок, и не скоро потеряет в функциональности. Дон Педро кликнул жену, чтобы та приказала служанкам прибрать остатки ужина.
… На следующий вечер Дон Хуан в предвкушении любовной утехи был, как всегда рассеян. За ужином, попивая дорогое вино, вполуха слушал он привычные бредни супруги. Жена, как обычно, рассказывала городские слухи, переиначивая на свой лад и путая. Дон Педро глубоко презирал супругу за скудоумие и любовь к сплетням. Впрочем, он не делал исключения и для других женщин, полагая что все они одинаковы, и созданы на погибель. Что графиня, что лавочница одного стоят к себе небрежения, когда бы не дрожь в чреслах, что мужнего духа средоточие и похоти.
Жена между тем что сорока трещала. Ведьмы стали опять похотливы, зная о слабости мужчин к наслажденьям. Выявлять таких среди обычных женщин призывал всех Вентега. Вчера вот покончили с молодухой, еще девчонкой, лет тринадцати, которую доставили в город крестьяне, чтобы сдать инквизиции. Как оказалось, несмотря на младые годы, успела шлюха переспать с мужчинами всей деревни. И вот в чем действо бесово заключалось: после каждого слияния колдуньи с крестьянином у того на следующий день околевала корова. Так вот ее и разоблачили в деревне. Ясно всем стало, что дело имеют с нечистой силой. И что оно любопытно: осталось в деревне две семьи, где мужчины устояли от соблазнов младой искусительницы. Один из мужей и глава семейства был основательно стар для подобных утех, а иной отлучился и жил в то время в городе. Так вот именно в этих-то дворах коровы живы - здоровы и никаких напастей с ними не сталось.
Под пытками призналась ведунья в том, что навела порчу умыслом. Самого святого инквизитора тронули молодость и краса девичья. Умыв руки, тот вернул ее крестьянам, сказав, что те вправе решать ее участь. Не хотел он сжигать ведьму у себя в городе, опасался, сочувствующие найдутся красоте ее и молодости. Только зря это он. Многие из горожан еще присоединились к крестьянам, и пошли вместе топить ее, исчадие адово, во ближайшем болоте, что и сделали, успех празднуя. Только перед тем, как ее туда бросить, вбили ведьме в пах кол осиновый, в самое то место, во чрево, которым мужчин завлекала. Так и смерть ее постигла. Истекаема кровью, засосана была болотом. И подтвердилось пророчество: к подобному таковое и приложится: грязь земной жижи и чрево развратное сукупно воссоединились…
Вчера вот священник Вентега на вечерней молитве опять заметил, что дон Педро отсутствовал. Прихожанам своим падре в тот час разъяснял, кто есть инкуб, а кто суккуба, и как между ними видеть разницу. Демоны бывают, сказывал, мужского пола, то вот инкубы, а иные, что женские – то суккубы.
Инкубами еще часто жиды оборачиваются, что христиан врагами во все времена пребывают. Вот зря он Исаака к себе в дом допустил,- жена пеняла. - Зачем дела имеет с евреем? Ведь кто знает, не из инкубов ли тот, про которых Вентега толкует? Нельзя опасностью пренебрегать от извергов рода человеческого, которые самого Бога не пощадили. И зря он тянет с окроплением дома святою водою, как намеривался. Уже сутки вторые идут, как в доме жидовского духа исполнено…
Глупая бабья болтовня стала, вконец, невтерпеж Дону Педро. Он перехватил подозрительный женин взгляд, когда та заговорила об инкубах. Читались в нем ненависть и нелюбовь, что зиждились на отказе капитана заниматься ее телом ночью.
Злость затаенная, что пряталась глубоко и сидела в нем, вдруг в мгновение ока прорвалась. Он схватил женщину за горло, плохо понимая, что делает, а свободной рукой потянулся к ножу, что лежал на столе не при деле. Впрочем, и быстро опамятовался, прочитав на ненавистном лице животный ужас.
- Доведешь до греха, тварь, прирежу,- пообещал ей. – Уж лучше дракону бы досталась, чем мне докучать без меры…
Поднимаясь по винтовой лестнице в покои, он почувствовал на себе еще один ненароком брошенный, полный ненависти взгляд супруги.
В предвкушении сладостно билось сердце, когда он подошел к портрету и протянул длань к женщине. Потом наскоро потер ладонью об ее щеку, ожидая тепла упругого тела, и чувственно разволновался. Хотелось ощущать себя хозяином зовущей к наслаждению плоти. Он давно уже понял, что главное для женщин – власть над собой господина, услужить которому их задача. Он доставит ей боль, славянке, для того, чтобы сломить волю и сделать податливей. Подчинить себе женщину, превратить в тряпку, ветошь, о которую вытирать обувь – он всегда преуспевал в этом. Знойные кудесницы теряли гордость, становясь прилипалами, домогались любви и унижались за скупую ласку.
- Ну, скорее же, оживай, - торопил он славянку, в нетерпении хлопая по щеке, ожидая метаморфозы.
Чуда не происходило. С холста смотрела уверенная в себе особа, а все произошедшее, таинство и волшебство обещаний, казались несуразностью. Становилось похоже, реалистический вечер затмит затхлостью романтические бредни и волшебства не станется. Дон Педро хмурился.
Надлежало действовать: спокойно и без лишних волнений попользоваться златовлаской и получить искомое.
В закатном луче солнца оседали пылинки. Пора было выпороть слуг за нерадивость, а он все откладывал за рассеянностью. Подумав об этом, Дон Хуан нахмурился, потому что правильные в общем-то мысли о делах насущных сейчас были не к месту. Следует лицедействовать, чтобы заполучить русскую. Все не ладилось.
Еще несколько раз Дон Хуан касался дланью портрета, но славянка не оживала. Должно быть, магия рассеивалась иль волшебство оказалось недолгим.
- Проклятый еврей, обожди. Я разделаюсь с тобой,- процедил сквозь зубы Дон Педро. Впрочем, жид не обманул с портретом, вспомнил он, что случилось давеча. – Исаак говорил про любовь, без которой не станешь обладать славянкой.
- Любовь, любовь…- брезгливо поморщился Дон Педро.- Бабьи россказни и треп рифмоплетов. Она же и стратегия живозачатия.Крепкое волевое начало и твердость второго тельца, маленького Хуана Перейра.
Он вспомнил, как мать наказывала его в детстве, когда заставала за запрещенным занятием. Прячась, он трогал себя внизу, знакомился с ощущениями просыпающегося мужского начала. Той казалось, что в сыне все от распущенности, ранней порченности, наследия нелюбимого ею мужа. Она подзывала сына к себе, стягивала ему штанишки и надевала на маленькое трепетное тельце прищепку, для того чтобы отучить интересоваться грязным. Было больно и унизительно. Мальчик Хуан плакал и клялся отомстить матери за позор и детское горе. Ненависть к матери выросла небрежением к женщинам, без которых не обходилась похоть.
То было в прошлом. А сейчас ему нужны игрища с златовлаской, обладать ею и получать удовольствия. Дон Хуан был искушен в делах любовных. Он притворится и станет как обычные человечишки. Ведь и раньше ему приходилось идти на ложь, чтобы заполучать женщин, тех из них, кто придавал значение словам, никчемным и легковесным, которые он мог отпускать во множестве, не ведая колебаний, потому как те открывали наготу женского тела. Жизнь делает лицедеем, когда игра сулит выгоду. Дон Хуан не стал смущаться. Он протянул длань к портрету и сказал чужеземной ведунье, заглянув в очи:
- Люблю же, люблю всей душою, оживи окаянное сердце мое, истосковавшееся…
И чудо свершилось. По холсту прошла дымка, славянка улыбнулась, ожидаемо и с надеждой. Дон Педро взял ее на руки и отнес в ложе, где распорядился властью. Он мял ей груди и вдоволь тешился, истребляя в себе стыдливость. Солдат, он вкушал на пиру жизни бесхитростных удовольствий. Ведь иначе и не можно мужу, о достоинстве воителя пекущемся. Ему не было дела до того, что чувствует под ним славянка, потому как любая женщина – сосуд греха и создана для наслаждений. И он получал их, пока вконец не устал под утро. А потом, когда видение исчезло, он тяжело проспался тем здоровым и крепким сном мужчины, когда под утро уже сомневаешься, сон или явь ночное.
Следующим вечером Хуан Перейра после трудов дневных на городской службе при своих пушкарях, как повелось уже, пропустил вечернее богослужение, рассеяно слушал болтовню жены и был занят мыслями.
Трудным было думать о себе, не предаваясь тщеславию. Ему открывались вечные истины. Нет «вчера» и нет «сегодня», он давно это понял, а есть лишь вечное «сейчас». А потому держись за «здесь», через которое будущее погружается в прошлое. Человек чистый и честный непременно погибнет в среде громадного большинства, столь падкого на блага земные. Лишь праздный и изощренный умишко витает в эмпиреях несущественного. Таков вот герцог, его покровитель, мнящий себя небожителем, который, в конечном счете, власть потеряет, как и все философствующие на троне. Не худо бы ее подобрать, когда к ногам свалится. Заповеди – химера для гиперборейца. А пока нужно брать от жизни, что та дает, не рассчитывая на болтовню священников о второй жизни. В раю ему будет скучным, а ад он и на земле познал, не запугаешь. Стихами пьян не будешь, подумал он и улыбнулся, вспомнив о многочисленных женщинах, оставленных им и совращенных, среди коих попадались и такие, о которых Петрарка слагал бы стихи вечность. Он так не станет. Дон Педро знает цену виршеплетам, как и хорошему вину за сепаратной выпивкой. Все – в услужение, все в ублажение прихоти и сластолюбия.
Воспоминания о прошедшей ночи доставляли ему радость. Райский сад для наслаждений из совершенств женского тела. Что ему Сад Эдема и призрачные кущи рая, когда те и на земле возможны. Она вобрала в себя представления об идеале и предшествующий опыт с другими.
Грудь ее пахнет клубникой и сливками. Половинки, каждая, что свежесваренные пасхальные яйца, уже охлажденные и очищенные. Соски как у девственницы, он видел их, когда мял, что светлы как божественное утро, а у рожавших корявы и грязны. Ягодицы ее на ощупь крепки что два мячика, когда отжимает руку упругостью. У большинства женщин они же - мякоть плода подгнившего. Волосы ее пахнут мукой кукурузной. Луковый пот подмышек вместе с запахами моря распалял чувственность.
Вот лишь настораживало, намедни златовласка не спешила оживать и подставлять тело. Что если опять запривередничает, не разделит ложе, не воплотится, не оживет? Тогда он вспомнит слова, что во множестве говорил другим женщинам. Он обманет, как прежде не раз делал, потому что ложь окупается получаемым удовольствием. Но и славянка за то поплатится. Он будет груб с ней, как никогда с иными, жесток, как варвар к добытой заложнице. Замучает, принесет боль и страдания, теша тщеславие и похоть. Он изрежет ей грудь и вырвет роскошные волосы, а, входя в лоно, доставит боль, чтобы отомстить за унижение.
Дон Хуан совсем уж перенесся мыслями на свою половину, в покои, где ждало его действо, не замечая присутствия опостылевшей благоверной. Жена же опасливо на него поглядывала с отстраненным интересом, что впервой видя. Ненароком он перехватил ее взгляд, любопытный, оценивающий, словно через замочную скважину и прислушался к болтовне.
- Капеллан опять недоволен и не преминул заметить твоего отсутствия на вечерней службе. А, кроме того, объяснял пастве, что нечистая сила нынче силу взяла необыкновенную. Прихожанам своим советовал быть с той повнимательнее, потому что имеет обыкновение в тела людей вселятся. И даже с близкими нужно держать ухо востро. Вчера еще муж твой сегодня может в инкуба превратиться, беса сущего, и только на первый взгляд оставаться еще человеком. А суккубы – это женского рода демоны, которых тоже донельзя в городе расплодилось. От них то, исчадий адовых, и все человечеству беды. Чем более человек таких демонов выявит, тем на том свете в раю у него слаще блаженств станет. И кто знает, почему ты вдруг у себя запираешься? - вот о чем я стала думать.- Чем таким по ночам занимаешься с жидовским портретом, что милее тебе стал жены законной? Не тот ли ты самый инкуб, о которых падре рассказывал? А женщина та на картине не суккуба ли и ведьма, что на горожан и семейства наводит порчу? – она себя вслух спрашивала. - Не грозит то бедой семейству нашему? Должна ли теперь пред Святой Инквизиций правду скрывать, имею ли я на то право?
Огненные шары пред глазами Дон Хуана Педро застлали ему супругу. Так бывало с ним при приливах бешенства, он знал за собой это, как и то, что потом последует. И не стал противиться в себе ярости, отдался в ее власть, потому что знал, та сильнее мужества. Он схватил опостылевшую женщину и, себя не помня, придушил десницей, ведь и той стало, чтоб узреть на ненавистном челе ужас.
- Донесешь, тварь, из-под земли достану, и прежде чем меня сдашь, сама жизнью сто раз поплатишься. Задушу, собака, своими руками,- пообещал он, уже беря себя в руки. Ведь терять сейчас время было негоже, там давно уже ждала иная, достойная славословий.
Он было отпустил жену, уже сожалея, что не доглумился, а потом, так и не переборов искушения, смачно плюнул в нее, наблюдая, как слюна растекается по ее вспотевшим от страха лбу и щекам. А затем, довершая скверну, растер жидкость по ненавистному челу, куражась собой и тщеславясь.
Лишь затем удалился к себе, в покои, где ждала вожделенная встреча. В этот раз он немного волновался, потому что помнил, тогда она долго не подчинялась. Предчувствия не обманули. Женщина на портрете не оживала, хоть он гладил ее по холсту. Не знал бы, подумал, что все прошедшее лишь привиделось и не имело места. Дон Педро нахмурился и решился действовать, ведь игра свеч стоила.
Я отомщу тебе, азиатка с раскосыми и узкими глазами из племени недочеловеков. Тех миллионов, что живут на окраине чуждого мира. Они служат щитом между двумя расами. Ты нужна мне любимая, потому как без тебя я пребываю в несчастиях. Я многое повидал на свете, жизнь бывала ко мне беспощадна. Я звал тебя, но ты не обернулась, а когда лил слезы, ты не снисходила, женщина. Множество раз я избегал смерти, чтобы нам встретиться. У меня случались иные, то было данью бушующим по тебе страстям, что не находили выхода. Снизойди, любимая, и я поставлю тебе памятник в сердце. Не призывай, я поделюсь счастьем. Мы составим тело волшебного зверя о двух спинах, не будет его прекрасней. Я войду в твое лоно, а ты примешь доверительно и с надеждой. А потом мы познаем любовь богов языческих, что сокрыта от земноводных людей за ненадобностью. Сами станем богами, тех превзойдем в любви, потому что не закостенели в утехах.
Дон Хуан не чувствовал раздвоения. Часть души его, которой стыдился, млела в радости. Потом все кончится, отойдет безвозвратно, исчезнет и станет ненужным, потому что славянка должна будет сдаться и очутится в его власти.
Так и сталось. Он ощутил подобно летнему ветерку прикосновения к горячему своему челу, и понял, что это русская с портрета протянула руки. И тогда он стремительно вскочил с колен, для того чтобы никогда уже на них не опускаться. Капитан подхватил женщину и унес в ложе.
… Такой ночи не знал Дон Хуан. Он спустил скакунов страсти на волю и не пытался владеть ими, потому что знал, жеребцы все равно вырвутся и обесславят хозяина. Сам себя ощущал он теперь конем, убежавшим из стойла. Дать контроль чувствам сейчас – все равно, что упрашивать угомониться море тогда, в бытность корсаром. Не раз он смеялся над прочими, вымаливающими сочувствие богов при житейских бурях. Человек есть сам себе бог, когда об этом знает, и властелин судьбы, а кормчие ему без надобности.
Дон Хуан предался чувству, немилосердно мял тугие ее перси, которые, казалось, лопнут в его ручищах. За униженное стояние пред портретом он доставлял страдание, потому как женщинам негоже любить слабых. А когда славянка стонала в его объятиях, эти стоны казались музыкой. Что есть музыка, как не истошные вопли любви? Что есть живопись, в конце концов, как не движение духа, сродни любовному? Имеют ли смысл искусства, как и все существование бренное, вне человеческой страсти? Постнолицые вентеги с распятым богом!!! Ужо вам, священникам, что пальцем деланы!
Роскошные рыжие волосы, струившиеся с ее плеч, были немилосердно смяты. А потом он специально подтерся их золотом, что грязной тряпкой. Хозяйское небрежение красотой – удел избранных. Стоит пошевелить рукой, и хрустнут кости, чужая жизнь всецело в его воле, по усмотрению он может и поступать с ней.
Захочет - отпустит до следующей ночи, ну а нет – своевольным движением переломит горло и насладится случаем. Сострадание – шелудивый пес, что сидит в каждом и ластится. Общественный договор из боязни побоев: я не стану кусаться, а ты не накажешь. Страх заставляет искать в себе Бога. Убить в себе пса – надругаться над красотой и уничтожить творение рук Всевышнего. Это высшее наслаждение, ведь и ангелы спускались на землю,чтобы знать земных женщин. И Дон Педро протянул свою длань к горлу славянки, примериваясь, каково будет проще лишать ее жизни.
Он вспомнил первое испытание в жизни, когда лишил жизни живое существо, что потом уже стало работой. В детстве младая дочь поварихи искала того, кто бы зарезал курицу. Та сама не решалась, полагая, что ей то нельзя, женщине. Педро нравилась дочь поварихи, которая была старше. На том месте, где у женщин грудь, у нее уже твердели маленькие холмики. Он сам вызвался ей помочь, потому что взрослых мужчин рядом не оказалось. И семилетним не сплоховал, словно предчувствовал, понимал всю важность убивать для дальнейшей жизни. Сердечко его тогда билось в предвкушении удовольствия. Он взял настороженную курицу и отказался от протянутого девчонкой ножа. А потом скрутил шею птицы и, не тужась, оторвал с горлом. Та потом смешно прыгала вкруг него, забыв про голову, пыталась взлететь. Он же заглядывал в помутневшие глаза курицы,сжимая хохолок пальцами, и ощущал затвердение маленького мужского тельца.
Это движение, сладость его засели в нем. Сколько их потом было, самолично им уничтоженных в битвах и при дуэлях, он никогда не считал. Но то первое детское волнение и сладость предстоящего убийства уже не повторялись. Разве что сейчас вот… Он чувствовал, как тогда, в детстве, волнение крови и легкую дрожь, когда касался горла стонущей под ним женщины. Если так же повернуть голову славянки, он услышит скрип и это станет высшим наслаждением жизни. Он сможет и сил у него станет. Чем не курицы они, наседки-женщины, и умом схожи. Если только повернуть, если только…
В звездный свой миг он услышал треск выбиваемой двери, шум за спиной пред альковом, возбужденные голоса человеческого множества.
- Именем Святой Инквизиции! Подчиняясь, вы предаете себя в руки Господа!
-Инкуб и суккуба суть есть воплощения Вельзевула, князя бесовского, в мужском и женском естестве их.
- Жид и Дон Педро, стало быть, инкубы, тогда как портретная бестия сладострастная – суккуба.
- Господь отблагодарит вниманием жену донну Анну, что распознала зверя в своем муже, когда дьявол в того вселился,- доносилось до него из чужого мира, что никогда его не был.
Его приняли чужие немилосердные руки, приподняли с портрета, и обездвижили веревками.
… Неделю спустя на площади возле ратуши были завершены приготовления к сожжению еретиков, пойманных при содействии донны Анны, жены бомбардира. Там, где был награждаем, и смерть принял. В назначенный час все свершилось по обычному устоявшемуся укладу. Рядом с приготовленными кострищами для жида и дон Педро был и специальный, почти игрушечный, для портрета.
В последний свой час бомбардир пушкарей не чувствовал себя обделенным. Безграничное одиночество было родиной его души. Кругом его окружала толпа народа, что была и есть во все времена земли солью. Среди прочих он заметил и пробирающуюся к нему жену с собственной охапкой сена, чтобы возложить на кострище.
… Событие сие, столь неоднозначное, как арест и казнь Инквизицией народного героя, не могло пройти мимо внимания сиятельнейшего герцога. И опять стало плодом дискуссии среди мужей, при дворе философствующих. И вновь седовласый герцог затмил всех ученостью и блеском речи, после которой спорить с ним было бессмысленным.
- Как статься могло,- вопрошал вершитель судеб ораторствующий, потрясая седыми кудрями,- что герой народный пал втуне и подвиг свой обесславил? Убийца драконов, соблазна медных труб не выдержавший? Огонь и воду прошедший? В услужении Везельвуловом оказался мухою трупной. Неисповедимы замыслы Господни и не нашего ума понятия. Но и мы с Ним мыслим. В пучину сомнений наш бренный ум ввергая, проверить возжелал Господь твердость веры нашей. Высшей правдой исполнены провидения Господнего сюжеты, что от людских отличны…
И с тем согласился отец Эммануил Вентега, понимая, не ко времени еще с сиятельством в витийстве тягаться. Еще силен был герцог, и час того падения не пробил.
19 апреля 2009, Пасха.