Из всех живых ч. 2

    В попутчиках капитана Можара оказались знакомый, улыбчивый матрос второго года службы Валера Рокотов и водитель Женя, на УАЗе которого капитан поехал с борта БДК на берег.
    Движок довольно урчал, жара совсем не доставала, солнце пряталось за белой пеленой на небе, почти скрывая собственную огневую позицию. Набегающий ветерок ласково трепал короткий ежик волос и, вообще, жизнь начала нравиться, а усталость куда-то запропастилась.
    - Женя, сейчас поворачиваем направо и всё время по прямой. Тут к мостам дорога одна - не заблудишься. Откуда сам?
    - С под Пскова, товарищ капитан.
    - Бывал в ваших краях. В Лопатино за речкой.
    - У десантов?
    - Там. В командировку ездил лет пять назад. Погода паршивая была. Холодно и дождило сильно. Осень.
    - С этим у нас полный порядок. По осени, вообще, никуда не проехать, товарищ капитан. Все дороги размывает. Только по асфальту.
    - Меня на вокзале на ГАЗ-63 встречали. Вездеход. Оба моста ведущих. По дороге задремал. Потом проснулся. Смотрю, старший машины тоже закемарил. А солдат за рулем, как в фильме "Кавказская пленница" - из стороны сторону головой мотает и спит. Но мы едем. Не быстро, но едем. Уже сумерки на подходе. Лейтенанта в плечо толкаю и говорю, смотри, что творится! Он глаза продрал, и спокойно так, мол, колея тут - с нее не съедешь. Спи, то есть...
    - Там же трасса Ленинград - Невель. Десанты рядом стоят. Ничего не путаете, товарищ капитан?
    - Может и вру. Или на Дальнем Востоке это было? Не помню уже.
    К переднему сиденью наклонился гвардии матрос Валера.
    - Я вот тоже, товарищ капитан, вчера начал вспоминать, когда последнее письмо домой написал. На прошлой неделе или на позапрошлой? Так и не смог вспомнить. А у вас аж пять лет прошло.
    - Напиши сегодня вечером два письма и вопрос решен. Им - до дома - дорога долгая.
    - Чего у них тут людей так мало, товарищ капитан? И бабы, в основном. Детишек тоже мало. Куда все мужики подевались? - спросил водитель Женя.
    - Сам видишь, воюют тут много. Мужики на службе где-то или... нет их уже. Страна богатая. Нефть, алмазы. Потому люди и мрут, как мухи.
    - У нас тоже страна богатая. Однако, все живы и здоровы, товарищ капитан, - осторожно возразил Женя.
    - Нас же делить-грабить некому. Пусть попробуют только. А этих... - капитан Можар прервался, понимая, что разговор сворачивает на ржавые рельсы. - Здесь еще не настолько сильна власть народа, чтобы дать достойный отпор империалистам. Но мы, вместе со всем социалистическим миром, уже оказываем помощь. И скоро здесь будет всё в лучшем виде - как дома, бля... Хороша дорожка, а, ребята?
    Капитан Можар, всё-таки, решил поменять тему от греха подальше.
    Ровный и темный, будто отутюженный асфальт стелился впереди, не покалеченный даже траками прошедших танков. Кое-где проглядывали белые полосы разметки. Ей было, как минимум, лет пять отроду.
    'Всё начинается с дороги - улыбки, радость и любовь. Тоска по дому и тревога, что не увидишь его вновь,' - Можару вспомнились строчки из песни, которую слышал каждый подъем летом прошлого года на турбазе министерства обороны 'Красная поляна' в горах Кавказа. Жена тогда постоянно скандалила по поводу обязательных на базе туристических походов, в которые идти категорически отказывалась. В конце концов, придумала какую-то болезнь и их отправили загорать в Кудепсту. 'Всё начинается с дороги... Дураки и дороги... Наверное, всё-таки, у нас всё начинается с дураков. Дороги - следствие,' - подумал Можар и окончательно поставил крест на продолжении обдумывания данного вопроса, прекрасно понимая, что ничего в этой жизни от его потаенных мыслей и чаяний не изменится. А, вот, от озвученных мыслей - и не на кухне - жизнь еще как может измениться. Так что, ненужно это всё. Ни к чему. Денежное довольствие на уровне, строим социализм по всему белу свету, и турбазы, вместе с министерством обороны и генеральным штабом, никуда не денутся.
    Шоссе уже вывело загород, и вокруг раскинулась абсолютно голая пустошь, краснеющая, как задница макаки, изредка утыканная деревьями, будто кнопками с широкими шляпками. Острия кнопок, правда, оказались кривоваты. Наверное, оттого и не влезли в плоть полностью. В общем, полная... Но не жарко. Можар усмехнулся, снял с колена мабуту и натянул на голову до ушей. Скорость увеличилась. Поддувало уже не так приятно, как в городе.
    Вскоре дорога начала изгибаться, и кривых кнопок в заднице прибавилось. Из её красноты, кое-где, теперь торчала щетина - пожухлая трава. У горизонта объявились краснеющие, пологие припухлости - жалкие подобия холмов. 'О! Приближаемся к промежности!'
    Можар развеселился ни с того, ни с сего. То есть, настроение качнуло в определенные сферы - ни к месту и не ко времени. Согласно азбуке жизни, о которой он уже имел некоторое представление после Вьетнама, это было совсем ни к чему. Дурной, мол, знак - жди в гости напасть. Но посетители и без намеков обещали объявиться. Хотя, пока ни слуху, ни духу. 'Что? Время пришло?'
    Минуты потянулись в полном молчании, сдобренные звуками бушующего на скорости уазовского движка. Валера попытался о чем-то спросить капитана, но тот лишь покачал головой и не ответил. Можара теперь слишком занимали собственные мысли и пространство впереди, чтобы слышать кого-то еще.
    Но ни на подъезде, ни на самих мостах, ни в окружающем просторе никаких изменений пока не происходило. Всё также и потихоньку ползло воскресенье. Та же белесая, сплошная дымка прятала небо. То же буро-красное, мертвенное пространство, теперь перечеркнутое широким, абсолютно сухим руслом реки, предоставляло себя к осмотру во фронт и с флангов, вплоть до очень далекого горизонта.
    Тем временем, УАЗ въехал на мост и Можар узрел, что безжизненность и умиротворенность пустыни, на самом деле, была обманчива. На противоположном берегу, с большими интервалами, замерли в окопах глыбоподобные объекты под маскировочной сеткой, которая, скорее, выдавала разницей цвета, а не скрывала. Но со стороны города противника не ожидалось. С фронта технику и людей прятал береговой уклон. Его уже изрыли траншеями, ходами сообщений, отдельными позициями, пунктами по назначению. Блиндажей не наблюдалось. Практически, везде еще копошились, продолжая зарываться вглубь и обустраиваться.
    Когда до оконечности моста оставалось метров семьдесят-восемьдесят, Можар увидел, как из-под насыпи, слева, вынесло одинокого бойца. Он вышел на шоссе и встал посередине - видимо, решил перегородить дорогу. Одергивал форму и подтянул ремень, поправил каску. Одной рукой держался за автомат, а вторую поднял вверх, требуя немедленной остановки. Женя начал снижать скорость.
    - Не останавливайся. К нему подъезжай, - приказал Можар.
    - Не стрельнёт? - спросил сзади Валера.
    - Зачем?
    - Это Мукин. Серьезный очень. Кандидат в члены партии.
    Можар промолчал, а Женя встал в метре от бойца. Тот подошел, ухватившись за автомат уже обеими руками.
    - Кто такие?
    Можар привстал и посмотрел, откуда этого воина принесло.
    Впереди, у самого берегового бруствера разместился широкий, пока не закрытый сеткой, окоп. Из него высунулись рога стереотрубы с привязанной для скрытности растительностью. От окопа шел ход сообщения в тыл на КП, притулившийся внизу, возле самой насыпи, выдавая себя усами нескольких антенн, торчавших из маскировочной сетки. Там же, у входа, стояла и смотрела в сторону УАЗа группа из трех, явно, офицеров.
    - Ты сам-то кто будешь? - уже усевшись на сиденье, спросил в ответ Можар, обескураженный наглостью воина. - Пароли ввели, что ли? Или своих не признаешь?
    Боец не смутился. Гордо отрапортовал.
    - Гвардии ефрейтор Мукин! Охрана штаба группы 'Север'! Товарищ гвардии капитан Худжадзе приказали вас остановить и спросить про переводчика. Привезли его или нет?
    - А чего тут, просто так ездят, Мухин? Без переводчиков? Мы уже какие по счету? - спокойно продолжал Можар.
    - Я - Мукин, - обиженно ответил боец и отвел глаза. Начал краснеть. - Товарищ гвардии капитан Худжадзе приказали...
    - Ты, гвардии Мукин, краснеть потом будешь, когда доложишь своему командиру, что я, капитан Можар, налагаю на тебя дисциплинарное взыскание за нарушение правил воинского приветствия. А сейчас показывай, куда машину ставить. Или мы тут, бля, торчать должны, как гора Эверест? Вражеские разведки не дремлют!
    - Езжайте за мной, товарищ капитан, - слегка перепугавшись, выдохнул гвардии ефрейтор Мукин и побежал по шоссе показывать дорогу. УАЗ тронулся, через метров пятьдесят свернул влево, а затем пошел вниз по пологой насыпи и остановился неподалеку от всё также молчаливо рассматривающей группы офицеров. Но их осталось двое. Они подошли поближе, пока Можар открывал дверь и вылезал из машины.
    - Здравия желаю, - отдал честь и протянул руку стоявший слева: плотный, ниже среднего роста, усатый, с черными, колючими глазами. - Командир группы 'Север' гвардии капитан Худжадзе. Мой заместитель - старший лейтенант Кочетов.
    - Здравствуйте. Капитан Можар Александр, - козырнув в ответ, пожал сухую, жесткую ладонь и вторую, помягче. Можар уже видел их на борту БДК, но так и не познакомился. Много там народу было, чтобы со всеми перезнакомиться. - Направлен к вам командиром десанта для проведения допроса пленных.
    Ни о чем не спрашивая, Худжадзе указал на землянку под сеточным шатром: 'На мой КП, пожалуйста,' - и, резко повернувшись, зашагал к входу. Зам не отставал. Пройдя за ними с десяток метров, а затем спустившись по земляным ступеням, Можар обнаружил довольно просторное помещение в пятнистом намеке на сумрак. Людей в нем было всего-ничего. Пахло свежеразрытой, чужой землей. Ни стульев, ни столов. Штаб расположился на ящиках из-под выстрелов. И даже 'икона' - оперативная карта - одиноко висела на одной из голых, земляных стен. Ни Леонида Ильича, ни портретов членов Политбюро ЦК КПСС, ни генерального штаба. Даже 'Боевой листок' еще не выпустили. Стояла непонятная для суетного и горячего - по всем параметрам - места тишина. Лишь снаружи доносились частые и звонкие клацанья лопат о землю.
    - Здесь удобно будет? - спросил Худжадзе и показал на угол с двумя, повсеместно распространившимися ящиками, стоявшими на боку напротив друг друга рядом с аккумуляторами.
    - Да. Вполне.
    - Сейчас приведут пленного. Мы их развели, чтобы не договорились. Были вооружены автоматами Калашникова, но форма одежды у них странная. Ни в Луанде, нигде такой не видел. Камуфляжная, добротная. Пошита из хорошего материала. Знаков различия нет. Вот, бумаги с ними были, - Худжадзе протянул Можару два небольших, исписанных листка.
    - Где их захватили? - Можар прекрасно помнил услышанное от комдеса. Но не только ему, а, наверное, всем и всегда хотелось заполучить историю из первых рук. Заодно, он пытался прочесть текст на мятых листках. Было не так, чтобы очень светло и почерк уж больно корявый и мелкий - не разобрать.
    - Взяли в районе обороны, по фронту, в километре отсюда. Боевое охранение расстаралось. Ехали на дрезине по железной дороге с востока. Транспорт сломался. Спешились. Направлялись к мостам.
    - Разведке не пристало. На 'железке' их только слепой не заметит. Если задача - мосты, то разведке идти вдоль реки, под берегом. Русло переходить километрах в пяти к востоку. Там изгиб реки, сама поуже и холмы закрывают. Потом с тыла заходить - по кустам прятаться. Кустарника на том берегу хватает. И почему двое? Ладно, послушаем, что скажут.
    - Мне тоже странным показалось. Тем более, ничего не понимают по-английски. На своём, без умолку, лопочут, - Худжадзе задрал голову и крикнул в нетерпении. - Самсоненко! Ну, где ты ходишь?! Где пленный?!
    Ответа не последовало, но, буквально, через секунды, споткнувшись на ступеньках, кто-то худой и низкорослый ввалился в землянку. На ногах, кое-как, устоял. Сверху на голову, до локтей, был надет вещмешок. Руки связаны за спиной. Мотал головой и мычал чего-то.
    Капитану Можару не составило труда установить происхождение обмундирования по видимым полам хэбэ и штанам. Темно-серая ткань с коричневыми и зелеными полосами выдавала кубашиную принадлежность.
    Около трех недель назад в Мозамедеш откуда-то прибыла здоровенная, транспортная посудина. В течение нескольких суток порт работал не покладая рук - днем и ночью. Эшелоны забивались контейнерами, уймой разнокалиберных ящиков, мешков, ёмкостей и экстренно отправлялись по 'железке' на восток. Офицеры-кубинцы, сопровождавшие груз, свободно болтали по-русски и были одеты в точно такую же форму. Поэтому Можар оторопело констатировал.
    - Похоже, это кубаш.
    - Кто? - Худжадзе не понял.
    - На нем кубинское обмундирование, - медленно выдавил из себя Можар и сел на ящик, оказавшийся, слава богу, по месту.
    - Товарищ с Кубы?! - до гвардии капитана Худжадзе с трудом доходила объективная реальность по причине подрыва мозга в результате мгновенного анализа последствий содеянного. 'Но мы ж их не били! Рты только заткнули и мешки эти - сверху... Только и всего...'
    Тем временем, на КП объявился гвардии сержант Самсоненко, заботам которого препоручили пленных.
    - Самсоненко, снять с него мешок! Вытащить кляп и развязать руки! Быстро! Он, наверное, пить хочет. Кто-нибудь, дайте воды! Самсоненко! Что ты возишься?! Второго - сюда, срочно! - закричал Худжадзе и сам бросился высвобождать из пут кубинского брата. КП сразу же обрело привычный вид шумного, кишащего муравейника.
    - Если это кубаш, то испанского языка я не знаю, - продолжая сидеть на ящике, задумчиво и негромко произнес Можар, то ли обращаясь к окружающей действительности, то ли размышляя вслух. Гвардии капитан Худжадзе не расслышал, активно занимаясь высвобождением пленного из пут, но его мысли и слова пришлись в унисон.
    - Кубинцы по-испански говорят. Вы испанский знаете, капитан?
    Можар не ответил. В воздухе повисла пауза. Пленного, наконец, распеленали. Он начал плеваться, отчаянно чихать, а затем жадно и надолго припал к кем-то поднесенной фляге. Пауза продолжала висеть, но отсутствующий взгляд Можара внезапно наполнился смыслом. Он внимательно посмотрел на пленного. Даже встал и подошел поближе.
    - Рожа у него слишком круглая. Не кубинец это. Местный, вроде.
    Пленный продолжал глотать воду, давясь. Можар вырвал флягу у него из рук. Бесценное африканское сокровище выплеснулось на земляной пол. Капитан приблизил лицо к уже вытаращенным от страха глазам и перекосившемуся, широко раскрытому рту, в котором не хватало половины зубов. Нахохлившись, громко зашипел:
    - Кому тэ шамаш, а тинта? Номэ? Ойджэ! (порт. Как тебя зовут, чернила? Имя? Быстро!)
    - Жоау Мораеш, - прозвучало очень тихо, дрожаще-загробно, а потом, вдруг, погромче. - Куэрья фумар... э комэр. (порт. Я хотел бы покурить... и поесть.)
    - Компрэнду (порт. Понятно), - Можар кивнул, распрямился и даже злоба ушла. - Агора вайш мамар накинда пата дэ ум буру. Дэ ондэ э? Аондэ вайш? (порт. Сейчас отсосешь пятую ногу осла. Откуда ты? Куда путь держишь?)
    Сразу же раздался чуть осмелевший трындеж, со сдвигом на полтона вверх, но в этот момент на КП случилось явление номер два.
    Напарник дистрофичного Жоау выглядел покрупнее и повыше. Гвардии сержант Самсоненко уже снял с него вещмешок, но руки не развязал, и во рту пока еще сидела тряпка-закупорка, прихваченная обрезком кончика (веревки), намотанного вокруг головы.
    - Капитан, второго развязывать? - дребезжащим голосом спросил Худжадзе, выдавая уже стихающие, но совсем недавно бушевавшие внутри ураганы.
    - Пока так оставьте. Пусть посмотрит и подумает.
    - Этот-то не кубинец?
    Можар окинул пленного быстрым взглядом, чтобы еще раз убедиться.
    - Нет.
    - Как, кстати, ваше отчество, капитан? Знаю, что зовут Александром.
    Видимо, у Худжадзе настолько мощно отлегло на сердце, что захотелось простого, человеческого общения, не взирая на штабную свиту под рукой. Не с подчиненными же - по-людски.
    - Зовите без отчества, - ответил Можар.
    - Хорошо. Меня Андреем зовут.
    Худжадзе, вдруг, подошел и протянул руку. Попытался улыбнуться, но щека подергивалась - не получалось. 'Вот, до чего человека служба в забугорье доводит. Жизнь, как на минном поле', - подумал Можар, снова пожимая крепкую, но на этот раз влажную ладонь. - 'Видать, с погонами в мыслях расстался... Ох и циник же ты, Можар!'
    А Жоау примолк. Непонимающе и оттого испуганно разглядывал двух страшных белых, которые от чего-то пожимали друг другу руки и щерились. По этому поводу его воображаемые шансы на возможность дальнейшего пребывания на поверхности родины резко пошли на убыль. Надо было спасаться - сказать им очень важное и нужное. То, чему бы поверили. Но разве поверят?
    - Сэнтэ-сэ, Жоау. Сэнтэ-сэ! (порт. Садись, Жоау. Садись!) - Можар подтолкнул его к ящику. Сам уселся напротив и продолжил с откровенным сожалением, будто понимая причину опечаленности Жоау. - Асим ондэ дэхаште сэу серебру? Под репетир? Кому вэм пара кэ? (порт. Так, где ты потерял свои мозги? Давай, с начала? Как ты сюда попал?)
    Пленный не торопился отвечать, чего, по-видимому, до сей поры, никогда не случалось. Он обдумывал ответ, иногда посматривая на корешка, стоявшего у выхода из землянки. Тот уже оклемался и хлопал ошалелыми, бегающими по сторонам глазами.
    Жизнь на КП притихла, но заходить на покойный фарватер не собиралась. Казалось, атмосфера гудела от напряжения, в котором каждый ждал чего-то сиюминутного, но абсолютно непонятного.
    - Кочетов, давай на НП. Проверь там, как служба несется и вообще. Всем, работать! - разрядил обстановку Худжадзе и отвлек общее внимание от допроса и допрашиваемого. - Самсоненко, усади пленного. Поставь ему ящик. Не видишь, качается уже!
    - Есть!
    Жоау осторожно посмотрел на Можара, вздохнул, начал тихо и медленно говорить, аккуратно подбирая слова. Не прошло минуты, и капитана начало распирать изнутри от комичности и невероятия картины рассказа пленного. Можар не поверил ему. Такого, просто, не могло случиться в военное время, в крупном подразделении, в котором долженствовало существовать какому-то управлению, субординации, дисциплине, старшим и младшим командирам, людям, в конце концов. Можар пока лишь обретал привычку ничему не удивляться, поэтому не мог позволить себе усомниться в собственных представлениях о вещах, относящихся к почетному званию: вооруженные силы страны - неважно какой.
    Но сомнения в собственной правоте закрались. С другой стороны, для этого доходяжного пацана не имело никакого смысла так мудрено и артистично врать. Он прямо смотрел в глаза Можара и не отводил их ни влево, ни, тем более, вправо-вверх, где пряталась человеческая ложь. Руки свободно двигались, ладони часто открывались. Более того, Можар не только видел, но и чувствовал, что хлопчик был совсем не искушен в вопросах ввода в заблуждение. Он спотыкался, возвращался к уже сказанному и забегал далеко вперед, пропуская огромные куски, которые, затем, аккуратно восстанавливал, часто перескакивая с кадра на кадр. У седого разведмерина, ветерана профильных игрищ, обросшего ракушками, не склеилось бы так. А у этого парнишки срасталось. Можару понадобилась всего пара вопросов, чтобы убедиться - ловить не на чем. Но поверить не мог. Не имел права.
    Гвардии капитан Худжадзе расхаживал по КП со сцепленными за спиной руками, негромко огрызаясь на штабных. Он продержался всего минут пять-шесть. На большее у командира группы 'Север' терпения не хватило. Подошел, наклонился к Можару и тихо спросил.
    - О чем он, Саша? Что-нибудь ценное есть?
    Жоау прервался, жалостливо поглядывая то на одного, то на другого капитана. Можар встал с ящика и, потянувшись, указал глазами на выход - мол, пойдем, поговорим тет-а-тет.
    - Самсоненко! Охранять пленных! Замначштаба, командуй! Я отойду на минуту.
    Наруже разворачивался день, но даже он не удосужился разогнать белесую завесу в далекой вышине неба. Не знающая преград теплота в невидимом, но ощутимом диапазоне указывала направление на припрятанное солнце. Оно болталось почти в зените. Неподвижность воздуха и застывшее вокруг, буро-красное однообразие нагоняли уныние и тоску, если бы не воскресенье, которое, всё же, излечивало чувства и мысли подобного рода. Хотя, с трудом. Вообще-то, кому как.
    Личный состав почти утихомирился. Одни глушили сухпай, другие сильно не шумели, доводя профиль множественных рукотворных творений, которым бы следовало радовать глаз. Но предназначение ям и канав, называемых более привлекательно на языке людей в погонах, шибко хромало в плане 'радовать' и оттого отношение к созиданию и прогрессу имело весьма посредственное. Ну, на троечку с минусом, может быть.
    - В общем, такая история, Андрей, - обхлопав себя по всем карманам, Можар нашел сигареты, но доставать не стал. 'На позиции куришь - врага не надуришь!' - Парень этот из танковой бригады, которую расхреначили. Второй тоже оттуда. Я даже не знаю, чего делать. Докладывать? Или везти их комдесу - пусть сам думает.
    - А в чем проблема? Почему мы не можем доложить? Что произошло? - зачастил Худжадзе, колючками своих глаз впившись в лицо Можара, нервозно тюкающего кулаком раскрытую ладонь. Можар смотрел в сторону города, хмыкнул ни с того ни с сего. Потом набрал полные легкие воздуха и шумно выдохнул с: 'Да-а-а-а... Дела'. Сплюнув под ноги и повернувшись к буравящим колючкам, начал говорить.
    - Нет никакого противника, понимаешь? Никто ни на кого не нападал, ни уничтожал, ни перерезал железную дорогу.
    - Как нет противника? - Худжадзе раскрыл рот от удивления.
    - Сам в это поверить не могу. Но он, явно, не врет. Картину дал абсолютную. В деталях не путается. Я в той бригаде был раз. Два месяца назад. Формируют её только. Всего танковая рота техники и личного состава - четверть от комплекта. Со снабжением водой и продовольствием у них дела плохо обстояли. Ну и началось - это мне и это мне, а тебе - хрен. Я не знаю, куда командование бригады смотрело. Были бы советники - наши, 'варшавские' или кубаши - сразу бы доложили. А эти, видимо, скрывали. Думали, рассосется. В общем, три ротных власть делили-делили, а вчера войну затеяли - на троих. Сначала на полигоне. Потом соседнюю деревню разнесли, и в расположение переместились. Танковые дуэли. Говорит, боепитание там, в последнее время, чуть ли не под ногами валялось. Анархия. Эти двое ночью на дрезине оттуда убежали.
    - А радио?
    - Радиоцентр в расположении был, но, по словам Жоау, его вчера утрамбовали. Видимо, доложиться в Лубанго успели, а то бы никто и не знал ничего. Но уж чего они там доложили - не знаю.
    - Как же мы такое - и Артурычу? Про ЧП окружного масштаба лучше уж пусть кто-нибудь другой на хвосте несет... Вдруг - деза? - вырвалось из недоумевающего Худжадзе.
    - Вот и я - о том же. Повезу на 'командный'.
    - В самом деле, забирай их отсюда, - согласился, сразу оживившийся Худжадзе, но тут же сник. - Если он сказал правду... Сколько же нам здесь ждать у моря погоды?
    В этот момент Можар заметил взгляд и знакомые, луноликие очертания, на секунду выглянувшие из-за сеточного шатра над КП.
    - Ты чего там подглядываешь? А?! Ну-ка, иди сюда, Мукин!
    Гвардии ефрейтор с очень серьезным выражением лица мгновенно возник по пояс над шатром. Снова поправлялся, подтягивал ремень и устанавливал каску на голове под нужным наклоном. Затем пошел чеканным, строевым шагом на зов. Автомат, на этот раз, висел на груди, как при параде. Он прижимал его правой рукой, а левой производил образцовую отмашку.
    Можар заметил краем глаза некоторое оживление метрах в пятнадцати ниже по берегу. Там стоял УАЗ, и прозябающие возле него Валера с Женей начали готовиться к просмотру шоу.
    - Товарищ гвардии капитан! Разрешите обратиться к товарищу капитану?! - уже притопнув в полутора метрах и вытянувшись по струнке, грянул низковатый крепыш Мукин, слегка 'окая'.
    - Дома услышат, ефрейтор. Потише, давай, - вяло и глухо ответил в конец расслабившийся Худжадзе. Он, будто в забытьи, достал из кармана сигареты, подержал пачку в руках и, видимо, опомнившись, быстро убрал обратно. - Обращайся.
    - Товарищ капитан, гвардии ефрейтор Мукин по вашему приказанию прибыл, - уже не так громко отчеканил Мукин, продолжая есть глазами Худжадзе. Тот смотрел в раскрасневшуюся, еще свежую землю, сцепив за спиной руки и попрыгивая на мысках.
    - Ефрейтор, вы доложили своему непосредственному командиру о наложенном взыскании? - решил, было, поизмываться Можар, но отчего-то передумал.
    - Никак нет, товарищ капитан, - теперь Мукин молящим взглядом ел Можара.
    - А что случилось? - проявил слабый интерес Худжадзе.
    - Во вверенной вам морской пехоте всё в ажуре, товарищ гвардии капитан, - ответил, улыбнувшись, Можар. Затем снова посерьезнел. - Так вот, Мукин. Отставить доклад непосредственному начальнику. Взыскание с тебя снимаю за отличную строевую выправку и хорошо поставленный командный голос. Ты откуда родом-то?
    - С Онеги я, с под Петрозаводска, товарищ капитан.
    - Вот я и подумал, Мукин. Без стереотрубы вижу, что станешь ты очень большим начальником лет через двадцать-тридцать. Забудешь, о нашей встрече. О том, как ты мне - советскому человеку - не только командиру, но твоему старшему брату, посреди Африки вопрос задал: 'Кто такой?' А у меня память - зараза - крепкая. И когда уже стану совсем старым дураком, то приеду к тебе в самый большой дом посреди Петрозаводска, с видом на Онежское озеро. Зайду в приемную твоего огромного, самого начальственного кабинета. Нет, не насчет дров похлопоптать попрошу, а просто спрошу у твоих секретарш многочисленных: 'Ну, как тут Мукин вами правит?' Так, что они мне должны ответить?
    - Не могу знать, товарищ капитан, - ни на секунду не задумываясь, с тем же серьезнейшим выражением на лице ответил ефрейтор.
    - А ты подумай, Мукин. Я ж не тороплю.
    Мукин наморщил лоб, смотрел куда-то вверх. Вскоре выдал.
    - Секретарши плохого не скажут, товарищ капитан.
    - Сам-то сразу о плохом заговорил. Это отчего ж так?
    - Не о плохом. О дисциплине я подумал, товарищ капитан. Дисциплина - она не плохая и не хорошая. Она - дисциплина.
    - А люди?
    - Дисциплинированные советские люди - они все хорошие, товарищ капитан.
    - Уел, Мукин. Сдаюсь, - улыбнулся Можар. - Иди, неси службу.
    - Есть, - ответил довольный Мукин и обратился к Худжадзе. - Това...
    - Иди-иди.
    Лихо изобразив 'кругом', Мукин потопал за шатер, с поворотами, сохраняя прямоту углов.
    - Вообще, он очень хороший парень. Кандидат. Отличник боевой и политической. Исполнительный, грамотный. Чего ты его строил-то? Это я ему приказал вас остановить, - с малой толикой удивленного непонимания спросил Худжадзе.
    - Обидно, чего-то, стало, Андрей. Свои же мы. Тем более, здесь.
    - Ну, ты и вытащил тему. Для партсобрания, как раз. Будто, других забот нет.
    - Ладно, поеду. Скажи тогда Самсоненко, чтобы второго развязал и пусть выводит их на погрузку в транспорт. У меня, вон, какие орлы - не сбежишь. А тебе - счастливо. И успехов!
    - Тебе тоже всего хорошего. Рад встрече.
    Они пожали друг другу руки. Казалось, каждый думал о чем-то своём. Но попрощались тепло, искренне. Худжадзе пошел на КП, а Можар остался, крикнул.
    - Ребята! Заводитесь! Грузимся и едем обратно!
    Но, странное дело, прошло минут пять, а из землянки КП никто так и не появился. УАЗ стоял наготове и его молотящий движок потихоньку наполнял атмосферу запахами цивилизации. Гвардии матрос Валера Рокотов заметно подобрался, напрягся и замер в готовности принять пленных под охрану. Можар расхаживал возле машины, мял сигарету в пальцах и уже, было, собрался снова навестить упрятанный под землю мозг группы 'Север', когда раздалось: 'Принимайте первого!'
    Через секунду из-под сетки над входом показалась голова Жоау. Он начал оглядывать окружающее, но, видимо, сзади подтолкнули, и пришлось материализоваться в полный рост. Его руки снова были связаны за спиной. Валера бесцеремонно ухватил Жоау за слегка порванную шкирку и впихнул на заднее сиденье УАЗа. Можар тут же гаркнул под землю: 'Второго давай!'
    Но вместо пленного из землянки появился Худжадзе с двумя листами бумаги в руках и протянул их Можару.
    - Саш, давай подпишем передачу пленных и трофеев. Один лист - тебе, другой - мне. Учет под роспись делу не помешает. Вот ручка.
    Можар молча забрал листы, уложил их на горячий капот УАЗа и мельком прошелся взглядом по содержимому.
    'Акт передачи... Я, ком.гр.'Север' гв.к-н Худжадзе А. передал к-ну Можару А. для доставки на... пленных в количестве... и трофейные вооружения типа... боеприпасы... в количестве... в целости и сохранности'. Время местное, дата, подпись.
    Валера, тем временем, оприходовал второго пленного, а потом доходчивым языком жестов рассказал обоим про потенциальные возможности автомата Калашникова модернизированного, калибра 7,62 мм, и порекомендовал не испытывать навыки и умения морской пехоты в плане прицельной стрельбы по движущимся целям.
    Потом откуда-то принесло Самсоненко со скарбом ангольцев, который был свален в задок машины. Самсоненко снова исчез.
    - Утопли мы в бумажках. Людей за ними не замечаем, - тихо пробубнил в никуда Можар и, размашисто расписавшись, передал один лист Худжадзе. Но тот услышал.
    - Ты чего, Саш? Думаешь, мне оно надо? Я ж от комбата прикрытием запасся. Чтоб на разборе полетов не придрался. С бумагой спокойнее.
    - Я не о том. Ладно, бывай. Счастливо!
    - Счастливо!
    Всю обратную дорогу Можар промолчал, завалившись куда-то внутрь себя и ни на что не обращая внимания. Похоже, мусолил в голове невзгоды, о которых было известно одному богу и начальнику управления. Ни укрытые дымкой небеса, ни краснеющая вокруг задница с понатыканными кнопками деревьев, ни горемычные анголоиды, притулившиеся на заднем сиденье, внимания на него также не обращали. Что-то спросил водитель, но Можар ответил невпопад и тот больше не пытался завязать разговор с доселе прикольным капитаном, на которого отчего-то напала хмарь.
    А Жоау потихоньку приходил в себя, уразумев, что из странной ямы вытолкали не на расстрел, хотя снова связали руки, и этот большой и рыжий в невиданной военной форме нагнал страху своим Калашниковым.
    Вообще, руки - это, всего лишь, руки. Зато грязной, вонючей тряпкой рот никто затыкать не стал и мешком сверху не придушили. Получилось так, что жить пока было можно. Только вот вид офицера на переднем сиденье казался слишком уж грозным. Он, ведь, очень даже дружелюбно задавал вопросы Жоау на дне странной ямы, в которую по совершенно непонятной причине собрали столько ящиков, бумаги, железяк и людей в почти такой же форме, как у большого рыжего.
    Жоау удивило то, что с ним никто больше не разговаривал и ни о чем не спрашивали. Это настораживало. Хотелось прямо сейчас рассказать какую-нибудь секретную штуку, о которой никто бы не знал и даже представления не имел. Но ничего подобного в голове пока не нашлось. Попадались всякие приключения, типа незнамо куда улизнувшего с танковой башни большого пулемета, который они с Карлушем припрятали в буше, а потом обменяли в деревне на две курицы. Жоау искал и искал, но постоянно натыкался на что-то не совсем то, связанное с продовольствием. Скорее всего, это бы не заинтересовало офицера на переднем сиденье, потому что всех офицеров всегда и везде хорошо кормят и поят. Отчего Жоау еще сильнее захотел есть.
    Впереди завиднелась окраина города в виде плотного строя приземистых лачуг. За ними, вдалеке, возвышались отдельные, намного более прочные жилища, краснеющие черепицей крыш, отчего сразу же приходило понимание: партийному руководству еще работать и работать над вопросами равенства-братства. Экипаж УАЗа, стремительно приближающегося к городу, совместно с военнопленными глазел на те же самые городские достопримечательности, которые примерно в это же время разглядывал товарищ Рабэлаш. Он находился возле одного из окон своего огромадного кабинета, за южной стеной которого периодически слышались громкие голоса на непонятном ему русском языке. Также, из коридора в его руководящие покои частенько залетал громоподобный топот увесистой обуви, невзирая на солидное прикрытие в виде двойных, кабинетных дверей и просторной приемной.
    Указанные факторы негативно воздействовали на и без того расшатанную нервную систему партийного руководителя. К тому же, этим утром ему пришлось лишить себя удовольствия поприсутствовать с семьей в церкви, то есть не увидеть проявления счастья, радости, умиления и почитания на лице народа при виде руководителя, приблизившегося к этому самому народу почти вплотную. Одни расстройства...
    Единственное, что успокаивало товарища Рабэлаша - это вид из окна. За ним лежал широкий простор его города, видимый до самой северной окраины. Также, была хорошо различима красная крыша любимого дома. Она возвышалась над всеми крышами, кроме второй и не менее любимой, которая простиралась, в данный момент, над головой, и которую беспардонно оккупировали эти советские. Но, всё-таки, они приехали не просто так, а на танках. Они здесь, чтобы защитить его народ! Они дадут отпор врагу и сохранят жизнь его народу! К тому же, очень даже вероятно, что они отдадут все силы и не пожалеют ни свою жизнь, ни жизни своих людей, чтобы сберечь обе крыши. Поэтому пусть топчутся и орут сколько им будет угодно. Товарищ Рабэлаш даже улыбнулся где-то в самой глубине души. Захотелось кофе. Он не очень доверял секретарю. Даже кофе у него получался какой-то не такой. Поэтому решил сварить сам и, удовлетворенно хлопнув в пухлые ладоши, направился в приемную.
    Воскресенье шло своим чередом и прошла уже уйма времени, а беда - жутко Высокомобильная и, вроде бы, очень Ударная, аж целая Группа какой-то там армии - даже не пискнула в эфир, обозначая присутствие. Распахнутые во всю ширь 'уши' БДК не прозевали бы даже шорох - не то, что писк. Граница времени, на счастье, оказалась не так близка. Но шаловливое Время любит забавляться с прочувствовавшими Границу людьми - оставляет в них след. Оно же способно, в определенных условиях, буквально, уничтожить человека, не понарошку отвечающего за судьбы других людей. Его величеству Времени, всего лишь, достаточно заранее дать понять этому человеку, что граница слишком близка, а за ней... То есть, запаса у человека, вообще, нет. Запаса эфемерного, несуществующего, доступного в понимании только разуму, наделенному душой.
    Поседевшая прядь волос осталась незамеченной. Слишком много этого добра прижилось на голове комдеса гвардии подполковника Игоря Артуровича Симакова. Ныло сердце, но всё уже, казалось, в прошлом. Батальон и отдельная группа замаскировались, ушли под землю в рост и встали на боевой взвод - в общем, закусили удила в готовности ошеломить и сокрушить кого угодно. Вот только некого было дербанить - противник где-то застрял. Игорю Артуровичу теперь, а точнее, уже с полчаса как очень желалось хряпнуть водки. Просто, стакан водки.
    В общем, воевать не хотелось никому. Даже Можару. Он вдруг захотел домой. Оттого и грусть-тоска навалились, и играться в войну разонравилось. К тому же, по планете шкондыбало воскресенье, а значит, полагалось отдыхать, чему, к его глубочайшему сожалению, в ближайшем будущем ну никак не суждено было случиться. Вот тут он вспомнил, что совсем недавно довлело еще какое-то желание, но позволить себе его исполнение не мог из-за служебных препон. То есть, хотелось не только домой, а еще и... 'Блин, такой дурдом, что даже про курево забыл!'
    Можар достал из нагрудного кармана измятую пачку 'ТУ-134', выцыганенную на борту БДК у тезки - командира разведвзвода. Потом выбил из нее уже обнюханную раз тридцать и замусоленную в пальцах сигарету. Наклонившись под лобовое стекло, зажег спичку и... Даже легкий, болгарский табачок пришелся в пору и блаженная нега отравы разлилась сначала по легким, а потом и по душе. Парадокс, но на сердце отлегло. 'Одно лечим, другое увечим,' - подумалось по этому поводу, и Можар повернулся к пленным. Решил их порадовать.
    - Если завтрашний рассвет увидите, то еще целый век проживете. Сейчас вас самый главный командир будет допрашивать. С ответами не спешить, слова обдумывать, не врать. Я всё услышу и увижу. Понятно?
    Пленные молча кивнули, глядя на капитана преданными, собачьими глазами. Можар отвернулся.
    Город ожил. На дороге появились одиночные транспортные средства, больше напоминающие разбомбленные телеги на женской тяге. Кто-то куда-то шел поодиночке или в небольших количествах. На головах теток сидели какие-то тазы с поклажей. Пооткрывались кривые лавки-магазинчики со скромным ассортиментом, разложенным на потемневших досках прилавков или свисающим с козырьков над дырами, в которых красовались торговки. Детишек на улицах было совсем мало. Разрозненные группки жестикулирующих дам, о чем-то увлеченно болтающих, попадались на глаза то тут то там в глубине улочек, отходящих от шоссе. Судя по экспрессивности общения, будоражащих новостей навалили целую кучу. Ну, конечно же - столько мужиков на железных носорогах всё утро чего-то елозили туда сюда. Всю округу задымили. Неужели опять большая война? Сколько можно-то? Уже всех отцов и сыновей, и даже дедов она позабирала или на службу, или на небеса, покалечила тела и души, а иноземцам всё неймется.
    В общем, дрянные мысли лезли в голову к Можару по поводу увиденного. Но вскоре УАЗу предстояло сворачивать с шоссе, и мысли уйдут вместе с видами. Придут другие.
    А на небольшой площади возле здания провинциального комитета МПЛА мало что изменилось. БэТР на углу всё также выцеливал небеса, но крышки люков были частично прикрыты. Наруже никто не торчал - видимо, ребята уже попали на кукан кого-то из штабных.
    Одинокий УАЗ замаскировался в тени платана, но, на этот раз, вместе с водителем, павшим под натиском сна. Правда, знакомые звуки срезонировали, заставив встрепенуться - собрат подкатывал.
    Все четыре «Мерседеса» притулились в теньке с торца здания – подальше от БэТРа. Они были облеплены телохранителями и водителями, которые вдруг перестали вытирать задницами пыль с блестящих немецких боков, приняли строго вертикальное положение и дружно повернули головы в сторону набитого людьми УАЗа. Тот приближался к въезду на площадь. Дергаться не стоило, потому что транспортное средство выглядело идентично второму – в тени, под деревом – водителя которого они уже знали. Улыбаясь, он подошел и объяснил руками, что хочет выкурить сигарету, а забрал всю пачку.
    Женя хорошо дал руля влево, чуть было не поставив машину на два колеса, и лихо затормозил у парадного входа. Из-за угла показались три или четыре головы телохранителей товарища Рабэлаша, но тут же скрылись, еще раз удостоверившись, что приехали свои, и всем будет хорошо, если держаться от этих своих подальше.
    БэТР тоже ожил. Над серединой грозного чрева показалась белобрысая голова и стала наблюдать за происходящим на площади.
    Можар вылез из машины и натянул на голову мабуту.
    - Эх, мать, кости мои! - вытянув вверх руки с автоматом, прогнулся назад пару раз. Довольно крякнул, и служба стартовала по новой.
    - Рокотов! Этих - на улицу и за мной, в колонну по одному. Ты, понятное дело, замыкающий.
    - Есть, товарищ капитан! - ответил Валера. Спрыгнув с задка, повесил автомат на плечо и распахнул заднюю дверцу. - Вылазь, приехали!
    Ему не пришлось переводить руками на доступный для понимания язык.
    Потом поднялись на третий этаж. Заметной суеты и криков не обнаружилось, ни в здании, ни на третьем этаже, которому должно было бы кипеть от работы мозга батальона.
    Остановившись перед знакомыми, двухстворчатыми дверями, капитан приказал Рокотову подождать с пленными в коридоре и не расхолаживаться. Но тут, чего-то, вспомнил, как в каком-то нашем кино, перед тем, как запустить на допрос к следователю, уголовников ставили лицом к стене. Хмыкнув, сказал.
    - Валер, поставь их мордами к стене. Так, вроде, посолиднее.
    Рокотов молча выполнил пожелание. Оба полюбовались со стороны.
    - Нештяк, товарищ капитан.
    - Да. Ничего так.
    И Можар распахнул дверь.
    Внутри громадной, белой комнаты с высоченным потолком всё оказалось по-старому. Радист приткнулся в углу у окна. Двое облокотились на стол с кипой карт посреди комнаты. Боец шустро шлепал на печатной машинке, сидя за другим столом у стены. Разве что, комдес уселся на широкий подоконник и теперь излучал полный покой, болтая ногами и что-то прихлебывая из красивой, большой кружки. Еще несколько таких же кружек стояло на другом подоконнике рядом с радиостанцией. Но запах кофе отсутствовал. 'Наверное, чай пьют. Во, житуха!'
    - Товарищ гвардии подполковник! Разрешите доложить?
    Комдес нехотя слез с подоконника, поставил на него кружку, подошел.
    - Докладывайте.
    - Прибыл с двумя военнопленными из расположения группы 'Север'. Допрос проведен. Происшествий не случилось.
    - Вот и хорошо, раз не случилось. Ну, что там за килька к нам в сети попалась? Диверсанты-шпионы?
    - Никак нет, товарищ подполковник. Местные воины приблудились.
    - Чаю хотите? - сменил тему комдес, которому, вроде, тоже надоело воевать по воскресеньям.
    - Не отказался бы.
    - Лихолетов! Сгоняй-ка за чайком для капитана.
    - Есть, - громко выдохнул сидевший за столом 'писарь' и скрылся за дверью.
    - Берите стул и садитесь, капитан. Расскажите поподробнее. Может, вон, на подоконник присядем? Там ветерок, пальмы и море плещет... где-то. А в ногах правды нет. Верно, начштаба?
    - Точно так, Игорь Артурович.
    - Вот и начальник штаба так считает. Попробовал бы не согласиться.
    Можара удивила развеселая интонация в голосе комдеса, который снова уселся на подоконник и принялся за содержимое кружки. Можар присел рядом. Вздохнул и, подспудно чувствуя, что сейчас произойдет и чем обернется, начал неторопливо вещать, подбирая слова.
    - Военнопленные, сообщили, что до настоящего времени проходили военную службу в танковой бригаде, которая этой ночью подверглась нападению противника. По их данным, в бригаде, в течение длительного времени, существовало пассивное противостояние отдельных офицеров - командиров рот - при поддержке рядового и младшего командного состава. Это было вызвано ограниченным снабжением бригады продовольствием и питьевой водой. Старший офицерский состав от командования, фактически, самоустранился. Вчера противостояние переросло в вооруженный конфликт. Есть жертвы. Как среди личного состава, так и местного населения. Пленные утверждают, что никто извне на пункт дислокации бригады не нападал.
    Можар примолк, и воцарила зловещая тишина. Тут распахнулась дверь и улыбающийся матрос Лихолетов стремительно прошагал через комнату с красочной кружкой в протянутой руке.
    - Ваш чай, товарищ капитан!
    Можар взял кружку и кивнул, тихо сказав: 'Спасибо'. Это, похоже, и вызвало последующую реакцию.
    - Епонский бох! - единожды шарахнул комдес, сорвался с подоконника и пошел-пошел-пошел. От стены к стене и обратно. Остальная штабная публика замерла в прежнем положении.
    Можар подумал, что в запасе еще имелся с десяток секунд, то есть пора было пить чай. Он оказался вкусным, душистым, в меру сладким, но, вот только, слишком горячим, чтобы успеть.
    - Значит, чаи тут распиваете?! - начало рваться из комдеса на ходу. - Черте что происходит под боком, а они чаи распивают!
    Игорь Артурович ни к кому конкретно не обращался, поэтому Можар продолжал чаевничать. Не пропадать же добру.
    - Вы, капитан, отдаете себе отчет, какую информацию предоставили в моё распоряжение, под вашу ответственность? Может быть, вы считаете, что я должен немедленно сообщить об этом в Луанду? Или прямо в штаб флота?! На чем основана ваша уверенность в достоверности этого... Даже не знаю, как назвать!
    Можар медленно сполз с подоконника, заодно попрощавшись с кружкой.
    - В правдивости данной информации не уверен, товарищ гвардии подполковник. Необходима полная проверка указанных фактов. Я доложил вам о том, что сообщили пленные. Всё, мною изложенное, базируется исключительно на их словах.
    Можар только сейчас подумал, что начинает завираться. Допросил-то он одного Жоау. А второй? Может, он чего другое выдаст на гора? 'Во, попал'.
    - Где эти тюлени?! Ну-ка, сюда! Обоих!
    Можар рванул на выход. Аккуратно прикрыв за собой дверь, встретился с удивленно-вопрошающим взглядом гвардии матроса Рокотова, видимо, услышавшего громы, а молнии дорисовало воображение.
    - Обоих – туда, - негромко сказал Можар, кивнув «куда». – К левой стене их поставишь таким же макаром. Никаких докладов и двигай назад без разрешения. Здесь подождешь, от греха подальше.
    - Есть, - также негромко ответил Валера. Можар повторил на португеше маршрут следования, место назначения и вид стойки, чтобы герои дня не вышли в окно с перепуга.
    - Ну. Вперед, - и открыл дверь.
    Всё прошло относительно гладко. Оба ангольца смирно встали у стены. Лишних телодвижений не потребовалось. Валера тут же исчез. Комдес занял позицию напротив них, в паре метров. Заложив руки за спину, молча переводил взгляд с одной спины на другую. Потом повернул голову и ухнул куда-то в никуда.
    - Это что?! Доблестные ангольские воины?! Отчаянные танкисты?! Детвора! – потом добавил очень тихо и Можар не расслышал. Видимо, не во всеуслышание прошелся «по маме». Пленные, тем временем, продолжали вжимать головы в плечи.
    - Так. Ну, что? На их спины будем любоваться?! Капитан Можар, скомандуйте «кругом» и пусть доложатся по всей форме. Лихолетов, протоколировать!
    Лихолетовское «есть» перекрыло децибелами капитанское «слушаюсь». Последний повторять не стал и продолжил на португеше.
    – Жоау! Кру-гом! Твоё воинское звание, имя, подразделение, номер и наименование воинской части? Не спеши. Как второго зовут?
    Жоау сноровисто повернулся на стоптанных кубинских каблуках, и чуть было не затараторил, по привычке. Вовремя спохватился. Смотрел куда-то в противоположную стену.
    - Рядовой Жоау Мораеш. 2-е отделение. 3-й взвод. 2-ая рота. 17-ая танковая бригада… Карлуш.
    Можар перевел и, не дожидаясь комментариев комдеса, «крутанул» второго. Из него выпала аналогичная информуть, но в спешке. «Куда, ыбёнть, торопятся-то?»
    - Капитан, а ну-ка спросите, они знают, какие перспективы ожидают дезертиров в военное время?
    - Я их уже спрашивал, товарищ гвардии подполковник, - зачем-то соврал Можар. – О расстреле они знают.
    «Не. Ну, зачем? Ведь, перепуганные насмерть – без очков видно. Зачем очевидное мусолить?» - подумал Можар, а комдеса, казалось, немножко отпустило. На самом деле, теперь уже он задумался: «Что прикажете со всем этим делать? Что, вообще, происходит? Где этот высокомобильный противник? Почему Луанда до сих пор молчит? Какой сегодня день?... Кто сказал, что воскресенье? Воскресенье!»
    - Капитан Можар, попросите, пожалуйста, товарища Рабэлаша присутствовать на допросе. Он сейчас находится в своём кабинете. По коридору, налево. Крайняя дверь. Слева.
    - Есть.
    Можар пошел к двери. Открыл её не резко, понимая, что может зашибить Валеру, вместе с его здоровым любопытством. Распрямившись, смущенный Рокотов снова молча и вопрошающе уставился на капитана. В этот момент откуда-то сверху раздался звук вскрываемого железа, потом донеслись начальственные интонации русской речи и шаги. Несколько человек спускались вниз по лестнице с крыши центрального портала.
    - Ага. Кого-то с НП несет, - констатировал Можар. - Ты службу-то неси. Охраняй тут чего-нибудь. Вишь, «звезды» наземь опускаются. Мало не покажется.
    Валера принял пост у двери, а Можар увидел такую же белую и двустворчатую, пройдя в конец коридора. На ней блистала золотом табличка неслабого размера с пояснительной запиской, выведенной вязью - мол, здесь покоится самое главное тело провинции Намиб.
    Но произошла ошибка. За дверью обнаружилась небольшая приемная и тихий, улыбчивый чувачок, встретивший их с товарищем Рабэлашем по утру у парадного подъезда. Он восседал за столом, на котором пристроились два телефона, аналогичного с «оператором» цвета, но значительно старше.
    - Бом диа. Передайте, что товарищ гвардии главнокомандующий просит товарища Рабэлаша зайти в расположение Главного штаба Военно-морского флота СССР.
    - Извините… Куда зайти? – страж приемной даже привстал.
    - За эту стенку его просят пройти. Зайти из коридора в следующую дверь.
    - Я сейчас передам. Подождите. Садитесь, пожалуйста.
    Секретарь показал ладонью на ряд стульев вдоль стены и поднял трубку телефона. Можар сел, положил автомат на соседние стулья и закинул ногу на ногу. Потом поискал глазами и сразу нашел столик с электрическим чайником, заварником и цветастой коробкой дорогущего цейлонского чая «Могол», которую он как-то раз видел в «Березке». Ни в городе, ни в гарнизоне, ни в Луанде его рядом не лежало. Также, нигде не было видно кофеварки, а запах кофе присутствовал. «Жмоты». Затем Можар обнаружил на подоконнике огромную, пустую пепельницу и тут же полез за сигаретами. Секретарь предвосхитил дальнейшее развитие событий, прикрыв трубку ладонью.
    - Простите. Есть указание товарища Рабэлаша, чтобы в здании комитета партии не курили, - и снова зашептал что-то в трубку. «А кто курит-то? И не собирались даже». Капитан заскучал.
    Какое-то шевеление за дверью напротив Можара случилось минуты через две, в течение которых он внимательно изучал сначала до странности дешевую люстру, а потом побелку потолка. Наконец, дверь приоткрылась. Первой показалась голова товарища Рабэлаша, удивительно напоминающая черный шар из пражского кегельбана. Но шары не смогли бы похвастаться белоснежными зубами, которые товарищ Рабэлаш сразу же оскалил в добрейшей улыбке. Секретарь вскочил и помог открыть дверь пошире. Можар тоже встал, подхватив автомат.
    - Товарищ Рабэлаш! Товарищ подполковник просит вас присутствовать на допросе военнопленных.
    Тот, в начале, удивился – о пленных, естественно, никто не проинформировал. Затем понимающе прикрыл глаза и слегка кивнул. Улыбка исчезла. Товарищ выдвинулся в центр приёмной, брякнув нечто, абсолютно непереводимое, секретарю, который, тем временем, уже завершил бросок по направлению к двери в коридор и, открыв её, таял в почтении.
    Можар проследовал за товарищем Рабэлашем на выход. Уже за дверью он увидел и даже услышал, что возле входа в штаб происходит нечто из ряда вон выходящее. В сумраке неосвещенного коридора было непросто разобрать детали. К тому же, товарищ Рабэлаш и уже обогнавший его секретарь шагали впереди, почти перекрывая обзор.
    По мере приближения, Можар понимал, что два очень грозных и малознакомых товарища имели гвардии матроса Рокотова, либо снова не удержавшего порывы любопытства, либо по причине присутствия гвардейского матроса не в том месте и не в то время.
    По натуре скромному Можару очень не понравилось, что кто-то, а не он сам, строил и измывался над личным составом, вверенным ему самым-пресамым вышестоящим командованием. «Соблюдайте субординацию! Стройте непосредственного начальника, а он уж сам разберется». Поэтому, после того, как товарищ Рабэлаш вошел в штабную комнату, Можар чуть ли не налетел на товарищей офицеров, прижавших понурого Валеру к стенке, и резко бросил.
    - Рокотов! К машине! Быстро! Боевая готовность!
    Не дослушав даже до середины, Валера мгновенно снялся с места, на бегу крикнув: «Есть!»
    Товарищи офицеры аж отшатнулись, но тут же восстановили командный статус, вперившись уничтожающими взглядами в наглеца без представленного рода и племени, бесцеремонно нарушившего плавный ход воспитательного процесса. И род, и племя были о-го-го, но о них Можар не распространялся. А четыре глаза выражали явное желание открыть шквальный огонь с обоих стволов, пока плотно сжатых в праведном гневе. Хотя, это, наверное, больше походило бы на выпуск поднакопившегося с утра пара.
    - Капитан, вы кто, собственно, такой?! По какому…
    Можар не стал дожидаться отстрела всего боекомплекта. Зычно перебил.
    - Товарищи офицеры! Здесь не курят! Если есть вопросы, то прошу за мной!
    Он сам не понял, к чему это сказал. Никто же не курил. Но, ведь, сработало, и были выиграны две секунды оторопелого молчания, по истечении которых секретарь аккуратно закрыл за Можарым дверь.
    - Что там за крики, капитан? – раздраженно спросил комдес.
    - Курят. В здании курить запрещено! Вот, сам товарищ Рабэлаш здесь. Это его требование, - понесло Можара дальше.
    Комдес нахохлился и молча попер на дверь. Товарищ Рабэлаш тут же отступил в сторонку с боевого курса. Можар за ним. Стало еще интереснее, когда на выходе из комнаты приключился казус. Видимо, кто-то находился непосредственно за дверью, в то время, как комдес обеспечивал оперативный простор своему неудержимому, штурмовому порыву. Морская пехота, ёлы!
    Словом, комдесова становая сила и масса, а также: «Что за кочегаровы оргии на палубе?!» - сообщили неслабый энергетический импульс древесине с внушительными показателями по высоте, ширине и, главное, толщине.
    Звука удара не последовало, но дверь так и не смогла открыться даже под нарастающим натиском. Можар посмотрел вниз. Оказалось, что в хорошо видимой, широкой щели между дверью и полом застрял мысок ботинка кого-то с той стороны. Вскоре донеслись звуки, напоминающие мычание. Комдес, видимо, узнал в нём что-то знакомое.
    - Николай Викторович? Вы?! Что случилось? Почему вы дверь держите?
    - Товарищ гвардии подполковник! Николай Викторович получил удар дверью в голову, и его нога под ней застряла!
    - Зам! Ты?! Что там у вас происходит?!
    Комдес с силой захлопнул дверь. Прислушался. И открыл снова. С порывом. Натиска.
    На этот раз удалось.
    Заместитель командира батальона «по войне» сразу оказался в проеме двери. Он имел вид, прямо скажем, обескураживающий и не присущий морской пехоте. За ним стоял заместитель командира батальона по политической части и держался рукой за левую половину лица.
    Комдес бесцеремонно отодвинул рукой одного своего зама и протянул – уже обе руки - заму по политике, констатируя с сожалением в голосе.
    - Ну, вот. Первые раненые… Ну как же так, Николай Викторович? Зачем же вы за дверью…
    - Я хотел войти, Игорь Артурович. И доложить. Потому что творится полнейшее безобразии. Вот этот хам чуть не снес нас с майором. Так еще и имел наглость отчитывать.
    Продолжая удерживать половину лица и посверкивая видимым глазом, Николай Викторович сделал пару шагов по направлению внутрь, то есть к протянутым рукам комдеса.
    - Вы бы потише тут выражались. Надеюсь, вы понимаете, какое впечатление о наших внутренних взаимоотношениях может сложиться у главы провинции товарища Рабэлаша? – совсем негромко потянул одеяло на себя Можар. – Дискредитация советской армии и военно-морского флота в глазах мировой общественности начинается с малого. А именно, с курения в неположенных местах.
    - Я не курю! Вы что себе позволяете?! Как смеете бросать мне в лицо вымышленные обвинения?! Ложь!!! И майор не курил! – с надрывом в голосе парировал Николай Викторович, обретая монументальность адмирала Нэльсона, не заметив, что в обнимку со своим громоподобием топал прямо на мины.
    Комдес уже проанализировал ситуацию. Обернувшись к присутствующим в комнате, чтобы подтвердить результаты аналитики, он наблюдал следующую картину. Два расхристанных ангольских товарища… Или не товарища… В общем, иностранцы, явно, не скучали возле стенки, а с интересом наблюдали за происходящим. Также, возле стола посреди комнаты, с недоумевающим выражением на лице застыл партийный баклажан очень солидного, по местным меркам, уровня зрелости или залегания. Он не понимал, что, именно, происходило и почему кричат, потому что кричать полагалось только ему или главному, советскому. То есть, кто здесь, вообще, командует? Не пора ли брать руководство в свои руки? Вот тут комдеса пробрало.
    - Товарищ майор! – поехал он на уцелевшего зама. – На каком основании вы покинули боевой пост?! Немедленно вернуться на эНПе. Бегом!
    Теперь настала очередь замполита.
    - Николай Викторович. Сейчас не время заниматься политико-воспитательной работой. Найдите медика, и пусть он вам окажет первую помощь. Йодом помажет или пластырь наложит. Потом постарайтесь узнать, кто курил в коридоре. Накажите своей властью. У меня – всё.
    Комдес приобнял кипящего замполита, легонько подтолкнул и выпроводил за дверь. Наверху уже давно отгрохотало закрывшееся за вторым замом железо.
    - Капитан, переведите товарищу Рубал… Да… Товарищу Рабэлашу, - и комдес, на секунду сконфузившись, посмотрел в сторону товарища. - Переведите ему следующее. Мы поймали двух дезертиров, которые утверждают, что со стороны противника никакого нападения на регулярные воинские части, дислоцируемые в провинции Намиб, не осуществлялось. Переведите, пожалуйста, дословно. Теперь, следующее. Попросите товарища Рабэлаша провести с ними беседу и установить истинное состояние 17-й танковой бригады. Эта беседа должна быть наиболее полно и со всеми подробностями переведена мне. Приступайте.
    Всё это комдес негромко и на одном дыхании выпалил почти в лицо Можара, добавив «в зал» из калибра покрупнее: «Ну-ка, стул для ангольского руководителя!»
    В данный момент, товарищ Рабэлаш пристальным взглядом изучал дезертиров, как их, без особых умственных усилий, сразу же обозвал комдес. После того, как товарищу шустро подтащили стул, тот уселся, наклонился вперед, уперев руки в колени, и продолжил буровые работы на потупившихся лицах.
    Понимая, что никакого негатива со стороны командования за несанкционированные действия не последует, потому что оно уже устало от негатива. Так вот, поэтому Можар взял стул, приставил его сбоку, рядом с «бурилой». Сел. Начал аккуратно переводить, чтобы товарищ не растерял детали задачи. Тем временем, комдесу организовали посадочное место с другого бока товарища Рабэлаша, но он сам перетащил стул и пристроился сзади – между ангольцем и капитаном.
    Можар переводил-переводил, переводил-переводил. Товарищ Рабэлаш слушал. Комдес тоже слушал. Штаб притих. Пленные прислушивались. Ничего не слышали, но пытались. В общем, все слушали. Ничего не понимали, но слушали. Можар завершил перевод.
    Товарищ Рабэлаш на несколько секунд призадумался. Потом посмотрел в окно на по-прежнему затянутое дымкой небо и поехал в какие-то дебри. Начал выспрашивать у Жоау с Карлушем откуда они родом. Про мам и пап, сестер и братьев, родственников. Там родни было – полные уш трибуш (порт. племена). Но комдес не подгонял, потому как война пока не началась и, по непроверенным данным, в ближайшем будущем не предвиделась.
    Вообще, никто из присутствующих жить не торопился. Пора было обедать, вот только вопрос с сухпаем предусмотрели исключительно в планах морской пехоты, которые ни в коей мере не касались советников. А клянчить Можар за всю прошедшую жизнь так и не научился.
    В капитанском животе бурчал голод. Нудили анголоиды. Комдес что-то переспрашивал постоянно. До болезненной темы 17-й бригады, казалось, ползти целый век. Еще и курить Можару захотелось. Потом про чай вспомнил. Он, наверное, уже совсем остыл. Вкусный, сладкий чай.
    - А причем здесь Заир? До него же далеко, - переспросил комдес. Можар пролистнул в голове только что переведенное и наткнулся на вопрос товарища Рабэлаша о наличии у пленных родственников в Заире.
    - Там, вдоль границы с Анголой, сейчас формируются базовые лагеря. Савимби готовит оплот контрреволюции. Инструкторы, советники, наемники пока подтягиваются. Американцы, англичане, французы, голландцы и не только. Южная Африка, Родезия помощь оказывает. Пленные говорят, что у них нет родственников в Заире. Все, без исключения, любят МПЛА.
    - Тоже партию любят, - почти шепотом констатировал комдес со странной интонацией, в которой содержалась толика обреченности. Можара чуть на улыбку не разобрало, но сдержался. Комдес, похоже, дотумкал, что позволил себе лишнее. Выпрямился на стуле и ни о чем не спрашивал.
    Воскресенье потихоньку ползло дальше.
    С борта БДК «позвали» где-то сразу после пятнадцати по нолям местного. К этому времени у капитана совершенно пересохло в горле. Он поболтал рукой флягу на ремне. Там еще что-то плескалось.
    - Извините, товарищ подполковник. Я попью?
    - Конечно.
    Продолжая вещать о процессе установления товарищем Рабэлашем точных дат начала воинской службы, которые ни один из пленных никак не мог вспомнить, Можар хлебнул водицы. Вот тут, как раз, из угла радиста донесся зов: «Товарищ гвардии подполковник».
    - Кто?! – резко повернувшись на жалобно скрипнувшем стуле, ухнул комдес.
    - Борт, товарищ гвардии подполковник.
    - Разродились, наконец-то!
    Комдес, буквально, бросился к радисту и выхватил у него из рук радиопричиндалы. Даже товарищ Рабэлаш примолк. Нависла тишина. В распахнутые окна залетели едва слышимые, ритмичные звуки поколачивания, возможно, в исполнении неведомого строительного инструментария. Далекий женский крик затянул непереводимую тираду. Откликнулся другой. Что-то прокудахтало совсем неподалеку. Воскресенье.
    - Это хорошо, что связного с донесением сию минуту направишь. Это правильно, что порядок доставки знаешь и исполняешь. Но мне ни горячо, ни холодно пока. Ты скажи, воевать будем? Да или нет?
    Все в комнате замерли. Даже секунда притормозила.
    - Принято. Жду.
    Из комдеса не выпало наружу ни одной эмоции по поводу «принятого». Лицо оставалось таким же непроницаемым, немного усталым, с плотно сжатыми губами, которые, казалось, никогда не навещала улыбка. Только острота прищуренного взгляда слегка притупилась. В общем, вроде, отлегло у него на сердце. Но Можар, слегка припухший от голода и недостатка никотина, тут же позволил себе право на ошибку, поэтому не стал забивать голову загадками физиономистики. Перехватив взгляд товарища Рабэлаша, он кивнул в сторону пленных. Мол, дальше давай.
    Снизу раздались приглушенные команды, захлопали дверцы УАЗа. Недолго поколготав стартером, взревел движок, и через секунды машину куда-то унесло. Но никаких распоряжений по поводу транспортных средств от комдеса не поступало, поэтому Можар решил, что с крыши – с «эНПе» – замы с начальниками служб запустили какие-то свои морпеховские, наработанные механизмы.
    Комдес снова сел на стул.
    - Ну, как тут дела? – голос, явно, оживился.
    - Всё – по-прежнему, товарищ гвардии подполковник. Вспоминаем даты и время.
    Комдес наклонился к Можару. Спросил, почти шепотом.
    - Что с ними делать, капитан? Как считаете?
    - В гарнизон бы их сдать. Там некое подобие гауптвахты имеется. Пусть сами разбираются. Не наше это дело, товарищ подполковник, - ответил полушепотом Можар, повернувшись к комдесу.
    - Тоже так считаю. Гонец с борта прибудет, и поставим точку. Хватит ерундистикой заниматься.
    Товарищ Рабэлаш придвинул заинтересованное ухо поближе, затем вопросительно посмотрел на Можара. Тот отвел взгляд, молчаливо разглядывая горемычную пару. О том, что ждало парней впереди, продолжало оставаться известным только одной их Деве Марии.
    Товарищ Рабэлаш снова втянулся в беседу, но по комнате, будто, сквозануло ветром перемен, и Можар уже с нетерпением ждал их проявлений, примирившись с голодухой. Общие позитивные изменения ни в коей мере не повлияли лишь на «покурить бы».

    * * * * * * *


    То, что, судя по лычкам, гвардии старший сержант вручил комдесу, выглядело, как серый, плоский конверт большого формата со штемпелями и печатями на обеих сторонах. В таковых, обычно, оперативный план развертывания части хранился в командирских сейфах. Хотя, те выглядели чуть побелее, потолще и на них краснели полосы по диагонали.
    - Старший сержант, вы свободны.
    Товарищ гвардии подполковник отошел к окну и разорвал конверт. Пошурудил в нем рукой и достал белый листок, сложенный вдвое. Потом заглянул внутрь упаковки, но ничего сопутствующего не обнаружил. Развернув и, видимо, подружившись недавно с дальнозоркостью, держал листок на вытянутых руках, отстранив голову. Пока читал про себя, смешно шевелил губами. Затем оглядел комнату обычным, прищуренно-пронзительным взглядом.
    - Командно-наблюдательный пункт, – указал комдес на стол со стопкой карт, обвел пальцем комнату и ткнул вверх, подразумевая крышу, - немедленно подготовить к маршу и погрузке на борт корабля. Моих заместителей и начальников служб сюда! Быстро!
    Комната взорвалась от топота ног. Распахнувшись, шарахнула о стену дверь. Комдес подошел к стоявшему рядом со стулом Можару. Вообще, все находились в положении стоя уже с тех пор, как появился старший сержант с донесением. Даже товарищ Рабэлаш, с неприкрытым удивлением оглядывая происходящее, всё порывался и, наконец, тоже решил встать.
    - Капитан Можар, переведите товарищу Рабэлашу, что мы передаем военнопленных под охрану в гарнизон города. Дальнейшая их судьба в руках закона этой страны. Или, как там, у военюров? Сами сообразите, что и как объяснить. Пусть задействует для передачи свой транспорт и сопровождение. Десанту некогда этим заниматься. Вопросы?
    - Никак нет, товарищ гвардии подполковник. Разрешите отбыть с пленными в гарнизон, к месту службы?
    - Разрешаю… Вот, чуть не забыл. Поблагодарите товарища Рабэлаша от моего имени за оказанную помощь и всемерную поддержку.
    В этот момент кто-то из штабных высунулся в окно и загрохотал, обстреливая приказаниями БэТР на углу, вместе с обоими УАЗами. Повернувшись спиной, комдес продемонстрировал завершение диалога, и отошел к столу в центре комнаты, нагрузившись дальнейшими перспективами. Его уже не интересовали ни пленные, ни сам товарищ Рабэлаш. Ему надо было в кратчайший срок погрузить батальон на БДК и находиться в полной боевой готовности для воплощения в жизнь пока неведомых, дальнейших помыслов-приказов главного командования.
    Или не командования, а Родины? Наверное, всё-таки, командования. Родина - или Люди - такого не насозидают, а точнее, не нахреновертят. Но комдес не вникал в эти вопросы. Даже, не потому, что: «Зачем?» Всего лишь, по причине общей, безоговорочной увлеченности и всеохватной – от октябренка до Политбюро - вовлеченности. Игорю Артуровичу никогда не приходила в голову мысль задумываться над э т и м. Других забот всегда хватало.
    «У нас же, из всех живых, самые мирные заботы. Как в песне. Типа, парни, парни, в этом наша сила – Землю от пожара уберечь!» - параллельно подытожил Можар, забросил автомат за спину и шагнул к окну. Он взял с подоконника кружку с недопитым чаем и, прихватив под локоть товарища Рабэлаша, чтобы проводить на выход, начал доводить до его сведения примерно следующее:
    - этих балбесов сейчас к партайгеноссе Лутукуте и за решетку,
    - советский транспорт и охрана кончились,
    - от командования – вот такое вот здоровенное «обригадо»,
    - меня до гарнизона подбросите.
    - А как же я? Как же город? Порт? Что же будет? - спросил довольно громко товарищ Рабэлаш и остановился на полдороге к двери. Но никто не обращал внимания на его возгласы. Товарищ Рабэлаш еще немного постоял и, наконец, поддался капитанским попыткам выдворения из комнаты. Можар даже успел отхлебнуть холодного чая на недолгом перестое, заодно обдумывая версию посолиднее.
    Вокруг – совсем рядом – появилось очень много людей в военной форме. Они суетились, докладывали, командовали, бегали и уносились от товарища Рабэлаша всё дальше и дальше, вместе с танками.
    Оба пленных прижались спинами к стене, испуганно наблюдая за человеческим термитником, абсолютно бессистемным, живущим с неведомой, непостижимой скоростью. Но система работала.
    По выходу в коридор товарищ Рабэлаш обрел дар руководящей речи, видимо, после того, как Можар разъяснил причины происходящего вокруг. Капитан не имел никакого представления о том, чем была вызвана столь спешная эвакуация, но успокоил товарища Рабэлаша информацией о сверхсекретном маневре, который сейчас воплощался в жизнь. Будто бы, танки погрузят на корабль, и он даже выйдет из залива, а, на самом деле, кое-какие танки останутся, то есть, в тайных и скрытных точках будут подкарауливать врага. Но это надо держать в строжайшей тайне, потому что вражеские уши могут быть… И Можар выразительно кивнул на секретаря, поджидающего товарища Рабэлаша в коридоре. Капитану ответил многозначительный взгляд, в котором сквозило понимание сути проблемы. Затем, вроде бы, товарищ окончательно пришел в себя, увлеченно пользуя указующий перст в ходе перегрузки задач на секретарскую голову. Нюх партлидера совсем растерялся в подзатянувшемся процессе, и Можару пришлось прервать идиллический полет «в свете решений». Вернул он всех на землю несколько грубовато.
    - Товарищ Рабэлаш! В здании неспокойно. Могут возникнуть осложнения. Я сам заберу пленных и спущусь с ними вниз. Секретарь поможет подключить охрану и транспорт. Находитесь в своем кабинете.
    Партбосс, наконец-то, обратил внимание на всесметающий, милитаризованный поток, который несся вниз и вверх по лестнице. Какие-то руководящие, по мелочи, военные понурым гуськом потянулись в штабную комнату, наверное, с крыши. Туда же прошел человек с очень грозным выражением на непокрытой пластырем половине лица. Потом партийная голова с удивлением обнаружила, что пол трясется и, вдобавок, обозрела свежую пробоину в стене, сотворенную ручкой двери при покидании комнаты «штабными». На что же тогда способны «нештабные»?
    И товарищ Рабэлаш предложил сейчас же всем вместе укрыться за крайней дверью слева по коридору - в своей номенклатурной цитадели. Но тут вкралась закавыка. Вскоре ему, явно, приспичит обсудить внутриполитическую ситуацию на современном этапе развития страны. А кофе зажмет. Поэтому левых дверей с края Можару было ненать.

    * * * * * * *

    Тем временем, гвардии старший лейтенант Горельский отбивался от наседавших полчищ сна. Они давили в лоб, зажимали с флангов, атаковали с неба, используя весь диапазон дистанций. Спасу от них не было никакого, потому что вокруг расстилалась абсолютная нежить, уже изученная и заученная как невооруженным, так и вооруженным глазом. Даже за радистом не надо было приглядывать. Тот боролся со сном, безостановочно барабаня ладонями по коленям. Горельский, знавший гвардии ефрейтора Петю Парфенова больше года, никогда не замечал за ним применения таких вот радикальных методик. Видимо, сон и впрямь достал всех.
    Суть происходящего в голове запряталась даже не в прошлой, бессонной ночи. Недосып – друг привычный, никогда не мешавший жить. Разве что, периодически возникало желание послать всех и вся на семь футов под килем и задрыхнуть на сутки. Но это длилось всего-то в течение нескольких минут с момента пробуждения, причем ранним утром, после четырех и менее часов сна. Когда есть, чем заняться – не до спячки. Обычно, забот всегда хватало. А тут – уже который час стоял мертвый штиль.
    Взведенный на «товсь», находясь на активной жизненной позиции, готовый вступить в бой, отражать и преследовать, но, вероятнее всего – по обстановке - лихо отступать, гвардии старший лейтенант никак не мог адаптироваться к навалившейся расслабухе. Фибры его души протестовали, потому что объективные реалии выглядели уж больно мирно, безжизненно, убаюкивающе.
    Даже Ореху надоело ерепениться, так что ход сообщения между траншеями отделений и дальше в тыл стал обретать рельефные формы.
    Ненадолго посетившее гвардии старшего лейтенанта Горельского чувство голода было усмирено несколькими глотками воды из фляги под хруст изделий повышенного морпеховского спроса – галет. Он лишь задумался о судьбе пайковых банок с гречневой кашей в намеках на тушенку, но жевать чуть теплый и оттого непотребный жир расхотелось. Греть банки привычным путем - на движке БэТРа – не позволяла боевая задача. Второй источник тепла выключила небесная дымка. К тому же, возможность повышения температуры серебристых банок до нужного уровня под солнечными лучами вызывала некоторые сомнения. Вообще-то, скоро греча под жирок – пусть хоть из холодильника - покажется за счастье, но этому еще предстояло случиться.
    Горельский вдруг обратил внимание на отсутствие не только привычных чаек, но и птиц вообще. А дымка, казалось, загустела. Хотя, смутно различимое, светлое пятно, непокорное всяким там атмосферным передрягам, указывало на местопребывание солнца в давным-давно облюбованном зените. Несмотря на заполуденное время, жара так и не соизволила навестить.
    Горельский окинул взглядом небеса и измордованную засухой землю, установил наличие полного безветрия и озадачился: «Чего-то не печет». Подумал с десяток секунд, в течение которых пробежался биноклем в тысячу какой-то там раз по горизонту, и решил: «Видать, сезон варки яиц не подошел. Подвезло нам…» Усмехнулся по поводу налетевшего чувства морального удовлетворения, буквально тут же отлетевшего, так как дрёмо-зевотные штурмовые группы возобновили массированные атаки на мозг по всему фронту. В конец устав с ними воевать, Горельский встал. Прошелся, размахивая руками взад и вперед под прикрытием останков стены. Присел несколько раз.
    Радист, завидев перемещения командования, даже перестал барабанить по коленям и мельком взглянул на гвардии старшего лейтенанта. Тот с трудом прятал зевоту последние десять-пятнадцать минут. Проявлений скрытого раздражения или поганого настроения гвардии ефрейтор Петя у командира не обнаружил и снова принялся молотить по коленям.
    Тем временем Горельский сел и решил погрустить: "Может, проснусь?" Снял панаму и задрал лицо вверх - к небу. Зажмурился. Жалостливо затянул под "Танкистов" и, естественно, не в слух. Лишь едва шевелил усами.

    Вокруг тебя стоят братушки.
    Берет чернеет на груди.
    И африканские старушки
    С Муюмбы племени пришли.

    Они споют тебе тихонько
    И задушевно, и тепло.
    Ну, не родня они нам, Колька!
    Зачем отдал себя всего?

    Никто не думал, что придется
    С тобой прощаться навсегда.
    Как верить в то, что оборвется
    Жизнь дорогого корешка?

    Приспущен флаг, взметнулся вымпел
    И замер строй на эСДэКа.
    Но телевизор эти лица
    Вам не покажет никогда.

    И будут волн грустить накаты,
    И обнимать наш серый борт.
    Нескоро до военкомата
    Дойдет печальный ноль-рапОрт.

    А в письмах – жив и скоро дома
    Не скроет мать счастливых слез.
    Не знает, что родному сыну
    Не слышать шелеста берез.

    Теперь - герой, но как же горько...
    Вокруг жара, а в сердце лёд.
    Исполнен долг, но слышишь, Колька!
    Нас чайки вновь зовут в поход.

    Мы на Земле родились, братцы!
    Нам жизнь нужна, а не война.
    Доколе будут заниматься
    Извечным поиском врага?

    Даже увлекся… Загрустил… Вроде, проснулся… А когда опомнился, то оказалось, что никакого «уже рано» не наступило.
    Вокруг нихрена не изменилось. Всё та же заупокойная тишь, да гладь. Поэтому решил не заниматься самобичеванием по поводу злостного нарушения жизненных установок. Оправдал себя тем, что глаза, всё-таки, перестали самопроизвольно закрываться, и голова больше не стремилась куда-то улечься. То есть, позитивом разжился. Хоть отбавляй. Но, с другой стороны, препахабнейшее ощущение объявилось. В глубине – под дыхалкой – зажало чего-то, и тоска наползла. Хотя, с этим, всё-таки, проще было бороться.
    Горельский прислушался к тишине. Она начала потихоньку звенеть и приглушила очарование звуков в пустой бочке. Изредка доносившееся клацанье шанцевого инструмента было едва слышно, потому как в заботах о ходе сообщения ребята Ореха уже основательно заглубились.
    За всеми этими занятиями гвардии старший лейтенант не заметил, как радист перестал отбивать ритм на коленях. Теперь он прижимал ладонью наушник, а лицо обрело осмысленное, напряженное выражение.
    Низко пригнувшись, чтобы не мелькать в дыре от парадной двери на всю округу, Горельский захрумкал подошвами ботинок по осколкам кирпича. Через пять шагов он присел на выступ фундамента рядом с радистом, который сразу стащил с одного уха гарнитуру и теперь вопросительно смотрел на Горельского.
    - Чего там надуло, Парфенов?
    - Всех ротных и капитана Худжадзе «на трубу подорвали». Они сейчас докладываются, что на связи. Будете слушать, товарищ гвардии старший лейтенант?
    - Давай.
    Через какую-то минуту глаза Горельского на лоб не полезли, потому как, судя по многочисленным признакам, всё к тому и шло: «Покойлаться и - на борт. Войне конец».
    Долго ждать приказа на отход от гвардии капитана Худжадзе не пришлось.
    - Орешкин! – высунувшись в проем в стене, закричал Горельский, уже позабыв про скрытность и никого не стесняясь. – Орех! Маскировка твоего наблюдателя всю Африку перепугала!
    Верхняя половина гвардии младшего сержанта Орешкина выросла над землей и начала распихивать по подсумкам гранаты и магазины, даже для приличия не обернувшись на ор, всем видом выражая абсолютно индифферентное отношение к пустопорожним наездам «страшного лейтенанта Погорелого». Тот, тем временем, снова набрал воздуха в пятилитровую, дыхательную емкость.
    - Всем! Выход, ребята!! По трюмам и на воду!
    Затем гвардии старший лейтенант Горельский посмотрел на часы, после чего - на небо. Он что-то посчитал в уме и, облегченно вздохнув, начал искать глазами каску.
    Запас по времени не жал в затылке. Торопиться предназначалось группе «Север», а боевому охранению потихоньку подтягиваться для прикрытия её выхода. Поэтому, где-то внутри себя оказалось позволительным придержать узду, сбавляя темп. Оттого и полегчало.
    Вероятно, не только в морской пехоте живет афоризм ”festina lente” (лат. торопись медленно). Это даже не афоризм, а жизненно-важный принцип. Сроки или нормативы крайне сжаты - имеет место постоянная погоня за временем. То есть, надобно действовать молниеносно и, при этом, принимать грамотные решения, аккуратно взвешивая как уже нахреноверченное, так и творимое в реальности, не забывая прогнозировать грядущие кошмары с напастями. Причем, всё это происходит на фоне не менее динамичной, мало предсказуемой и особо опасной среды.
    В свете вышеизложенного, командир подразделения морской пехоты обязан представлять собой единый кавалеристский комплекс: всадник – парнокопытное. То есть, несущийся через бурелом, крепкий, выносливый конь, должен быть неведомым образом наделен недюжинным интеллектом для выбора безопасного, кратчайшего и верного пути. Самая незначительная оплошность может обернуться личной трагедией не только для командира, но и для отделения, группы, взвода, роты, батальона.
    Далее – над комбатом – находится поднебесная сфера и заглядывать туда пока не стоит. Дело в том, что в поднебесье, согласно укоренившемуся мнению, доминирует мировоззрение не только безлошадных всадников, но и оных без головы. Это не совсем так и придет время осветить поднебесье.
    А в настоящий момент на позициях боевого охранения оставались лишь продукты жизнедеятельности подневольных зодчих в глубинах подземных творений, не представляющих архитектурной ценности. Еще и посередине стены усадьбы, на останках побелки объявилось в спешке нацарапанное:

    «ВИРНЕМСЯ УРОЕМ!
    ГВАРДИЯ ДМБ-76»

    Александр Николаевич Горельский молча оценил шедевр наскальной графики. Принятие карательных мер по поводу обширных познаний личного состава в плане грамматики и пунктуации он решил отложить на некое абстрактное «потом».

    * * * * * * *

    Казалось бы, ничего не предвещало кардинальных изменений в бытии капитана Можара на отдельно взятом участке суши с прилегающей морской акваторией, то есть в пункте его теперешней постоянной дислокации на планете Земля. Возможно, перемен бы не случилось, если убрать со счетов невесть откуда снизошедшее желание поржать от души по дороге к мостам и странную, абсолютную заупокойность тех же мест, в которой, буквально, звенела угроза. Вот только окончательную черту подвела скрипучая мелодия узкоглазых композиторов.
    Как оказалось, неожиданно ожили часы на руке Можара, почившие в бозе после купания с месяц назад. Они объявили о том, что день подбирался к преклонному возрасту. Но капитан не удосужился бродить по и без того перегруженной голове в поисках каких-либо причин. Лишь мимолетно констатировал факт уникальных регенеративных способностей тайваньской микроэлектроники. Вообще-то, Его Величество Воскресенье никогда не подразумевало собой необходимость наблюдать время, каким бы боком оно не выходило. Разве что, в этой связи, иной раз, напоминали о себе сроки приема пищи.
    Что же касается кухонного аспекта жития-бытия, то, на момент, капитан Можар уже принял стылый обед внутрь и сидел с тыльной стороны гарнизонного штаба, в теньке, на древесине, представляющей собой беспорядочно набросанные, посадочные места для перекуров командного состава. По официальным документам древесина проходила, как дрова для кухни, в изобилии и повсеместно заполонившие гарнизон, если не считать ТэПэ (танковый парк). Какая-то ошибка с планированием-учетом произошла в Уамбо или Луанде. Гарнизон, буквально, заваливали деревяхами, жердями и чурбаками в течение месяца. Никто не противился. Надо, так надо. Дрова – вещь необходимая, к тому же, успешно конвертируемая.
    А с полчаса назад, совместно с коллективом товарища Рабэлаша, Можар препроводил горемычных дезертиров на гауптвахту – точнее, в дышащий на ладан сарай - и приставил на охрану весь экипаж бездельников легендарной «тридцатьчетверки». Уже в столовой, он приказал накормить и напоить узников. Так что, в данный момент, лениво переваривая неплохую вермишель с рыбой типа «не одни кости», потому что системы «по дровяному бартеру», капитан Можар с сожалением смотрел внутрь почти добитой пачки «ТУ-134».
    Более чем вероятно, что пройдет несколько секунд, и он вытряхнет сигарету, понюхает, несколько раз проведя под носом. Потом будет искать спички и обнаружит их в левом нагрудном кармане. Затянет с поджигом, чтобы посмаковать момент, рассматривая самолет, изображенный на пачке.
    За исключением инвентаря – болгарских сигарет - всё могло бы соответствовать изо дня в день копируемой, послеобеденной процедуре. Но сегодняшнее воскресенье уже внесло коррективы, которые Можар успешно пытался игнорировать.
    А самолет на фоне безоблачного, голубого неба улетал с креном куда-то в космос. Вообще-то, полагалось ему двигать на северо-восток, домой. Хотя… По всем параметрам выходило, что домой еще рановато. Пока не наблюдалось достаточного объема сертификатно-денежного довольствия, чтобы обеспечить мир в семье или оптимальный период радостного, домашнего времяпрепровождения.
    В этот момент объявился черт из табакерки - кособокая дверь с тыла штаба распахнулась и из проема, почти как космический «ТУ-134», чуть ли не вылетел помощник дежурного по гарнизону.
    - Телефон говорит! Никто не понимает, что говорит! Он кричит!
    Можар с сожалением перевел взгляд с самолета на сигарету, подготовленную к приему внутрь. Натянув на голову мабуту, заложил сигарету за ухо, убрал пачку в карман, взял автомат, встал с древесины, одернул хэбэ и… Снова сел, нашаривая по карманам спички.
    - Пусть кричит. Война кончилась.
    В довершение чего добавил по-русски: «Изыди».
    Помдеж недоуменно похлопал глазами, еще немного постоял, беззвучно открывая-закрывая рот, и, наконец, исчез из поля зрения. Но при этом он не выполнил положение недавнего приказа по гарнизону о «Принятии мер по усилению охраны боевой техники, вооружений, боеприпасов, снаряжения, сооружений и имущества, а также личных вещей военнослужащих». Теперь, в соответствии с приказом, полагалось закрывать двери. Не на замок, конечно. Замки, задвижки, засовы, практически, отсутствовали.
    Причиной принятия строгих мер оказалась надежда и опора Великой Октябрьской Социалистической революции - беднейшее крестьянство. Оно представляло собой не нашедших себя в новой, светлой жизни и не прижившихся на руководящих постах, черно-коричневых, человекоподобных существ с идентичными по цвету, прилипшими обрывками «чего-то» на причинных местах. Эти бесполые тени обитали в пустыне, неподалеку от кухни, а иногда забредали на территорию гарнизона. Недавно им зачем-то понадобился гарант пожаробезопасности штаба. Вероятно, завидев открытую дверь, они восприняли это, как приглашение и уперли заржавелый, единственный на весь гарнизон, бесполезный огнетушитель.
   После четвертой или пятой затяжки, распахнутый факт злостного нарушения воинской дисциплины исторг пред ясны очи капитана Можара уже группу лиц, возглавляемую дежурным по гарнизону. Черная трубка в его руке, естественно, была приторочена к телефону, который бережно нес помдеж. За ними на божий свет выбрался дежурный по штабу, пятясь задом и сбрасывая витки с неслабой катушки телефонного кабеля.  Видимо, линию проложили из дежурного помещения.
   Можар продолжал наблюдать, как скрепленная узами связи троица начала приближаться, медленно шествуя вдоль штабной стены. Дежурный по гарнизону молча тыкал пальцем в трубку, глазами побитой собаки моля о спасении. Помдеж часто кивал, будто подтверждая угрозу чего-то, сидящего внутри трубки. Дежурный по штабу пятился за ними, часто оглядываясь, чтобы не сбиться с курса.
   По мере приближения, до Можара начали доноситься обрывки пока неразличимых сочетаний звуков, явно производимых человеком. Чуть позже выяснилось, что из трубки валил бесконечный поток родимого языка с чересчур ярким эмоциональным окрасом. Можар молча забрал источник мата из руки дежурного и раздраженно загромыхал в микрофон, пытаясь привести в уравновешенное состояние абонента на другом конце провода: «Слушаю! Капитан Можар! Слу! Ша! Ю!»
   Возникла пауза. Какое-то время из трубы доносилось шумное дыхание на фоне гула линии. Потом заговорили голосом политического советника, но уже на несколько тонов ниже.
   - Майор Останин на проводе. Срочно установите связь с командованием морской пехоты.
   - У вас же там их радист. Почему по радио не свяжетесь?
   - Уехал. Уехал уже радист.
   - Десант сейчас на борт грузится. Связь только по радио. В округ звонить?... Толку-то… Могу в порт позвонить. Они обязаны связь с кораблем поддерживать, но в диспетчерской, как к бабке не ходи, пусто. В порту судов нет. И воскресенье сегодня. У вас же ЗИЛ минометчиков на ходу. С ним гонца отправляйте.
   - На нем радиста повезли. Чёрт! Можар, постарайтесь с диспетчерской порта связаться.
   - Да что стряслось-то? – цепляя зубами выбитую из пачки внеплановую сигарету, резко спросил капитан, сменив недоумение на раздражение. – Отвоевались же! Приказ довели до вас или нет?
   - Какой тут «отвоевались»! Пять минут назад… Да. Уже семь минут назад, в направлении на юг, на удалении порядка десяти километров обнаружены признаки авиакатастрофы! В общем, самолет там упал!
   - Какой… самолет? – раздражение Можара трансформировалось в обалделость.
   - Откуда я знаю «какой»? Вы что, Можар?! Большой! Большой самолет! Серый! Или белый! Видимо, пассажирский! Опознавательные знаки на нем были! Не успели разглядеть! Я требую…
   Майор Останин, уже прибавивший громкость до прежнего уровня, внезапно прервался. Из трубки секунд десять доносился один гул, но потом раздалась спокойная речь советника начальника гарнизона подполковника Шумакина.
   - Саша, вы меня слушаете? Саша, нужно срочно сообщить в главный штаб - в Луанду - о падении самолета. В округ – это уже потом. И оцеплять место падения. Потому что наши братья всё растащат. Там люди. Возможно, много людей. Их багаж, деньги. Документы. Вы понимаете. Документы.
   - Так точно, Анатолий Сергеевич. Задачу понял. Выполняю.
   - Мы оставим наблюдателей и срочно… Ну, как тут возможно что-то сделать срочно? В течение дня мы вернемся в пункт дислокации. А вы, Саша, действуйте. Действуйте.
   - Слушаюсь. Разрешите положить трубку?
   - Ну, что вы, ей-богу, как в Управлении? Конечно же, кладите.
   Можар передал трубку дежурному по гарнизону, на секунду представив выражение лица майора Останина по поводу «ей-богу», произнесенного Анатолием Сергеевичем.
   Майор Останин считал подполковника Шумакина недобитым отпрыском дворянского рода, то есть контрой, загадочным образом оказавшейся на переднем крае борьбы со своими корешками из лагеря жадной до пролетарской крови гидры империализма.
   Разговор на эту тему уже состоялся. Видимо, пытаясь найти отклик в душе Можара, майор Останин, как-то - тэт-а-тэт - предложил к рассмотрению собранные факты неблагонадежности Анатолия Сергеевича. Мол, слишком мягкий; говорит в духе попов, которые – всем известно - отделены от государства; внешний облик холеный и знает кучу языков. То есть, фактически, обнаружена явная недоработка известных всему миру, сверхсекретных органов. Можару такой подход не понравился.   
   - Прошу прощения, товарищ майор. Считаю Алексея Михайловича глубоко порядочным, преданным Родине и партии человеком. Даже не могу представить, чтобы я поставил под сомнение результаты работы и квалификацию личного состава… кхм, ну, вы понимаете, какого ведомства.
   Майор Останин замер, побелел, а потом начал зеленеть. Вот на такой цветовой гамме разговор завершился и никогда не возобновлялся вновь.
   Тем временем, надо было срочно соображать насчет средства оповещения командования морпехов, которое располагало возможностями достучаться до Луанды без участия братьев. Можар даже не вспомнил про радиостанцию, спаленную наповал еще два месяца назад, вместе с ЗиПом, разворованным значительно раньше. Кое-где теплящаяся в городе телефонная связь, а также «прямой» в штаб округа, периодически находящийся в состоянии «обрыв на линии», вместо надежды вызвали лишь досаду и опасения. «Кусок-то лакомый грохнулся. «Звезды» с округа обязательно ударную экспедицию снарядят, чтобы урвать хоть что-нибудь. Луанду поставят в известность потом… После рывка».
   На глаза попалось средство звуковой сигнализации. Можар обвел его сумрачным взглядом. Деревянная конструкция, очень напоминающая виселицу, приткнулась к стене штаба. На свисающей с неё рельсе еще оставались следы красной краски. Тут же присутствовал абсолютно пустой пожарный щит, даже не носивший следов чего бы то ни было.
   В конце концов, мысль Можара оставила в покое рельсы и побежала глубже, но так и не нашла по сусекам памяти отголосков встречи с сигнальными ракетами, когда-либо попадавшимися на глаза в расположении.
   Параллельно, он решил, что действовать в духе «Винету – сын Инчу Чуна», то есть подавать сигналы посредством поджога отдельно стоящего строения – это слишком по-индейски. К тому же, отдельно стоящим строением оказался сам штаб. Можару, как и каждому советскому офицеру, была присуща или привита гуманность, то есть он не смел позволить себе удовольствия добить-запалить и без того покосившиеся мозги гарнизона.       
   Таким образом, несолено нахлебавшись продуктов анализа средств извещения, Можар перешел к проработке наличествующих средств доставки себя, как оповестителя. Его уже проинформировали, что единственный самодвижущийся ЗИЛ-131 с радистом морпехов на борту отбыл в район десантирования. Второе – легендарное - средство приткнулось совсем неподалеку, так и не удосужившись сегодня ранним утром поставить на всю округу добротную дымовую завесу из недогоревшей соляры, чтобы гордо покачивая пушкой пролязгать траками по направлению к оборонительным позициям гарнизона. Можар сразу же выключил «легенду» из уравнения, даже не надеясь на чудо, которое, может быть, и случилось бы, кабы экипаж «тридцатьчетверки» не состоял исключительно из профессиональных вредителей – отменных диверсантов-убийц танковых дизельных двигателей.
   То есть, всё шло к тому, что придется применять подручные средства, а именно лошадиные силы, размещенных в области тазобедренных суставов и ниже.
   Точка доставки Можара находилась на удалении около пяти километров. Он тешил себя надеждой на то, что встретит ЗИЛ и уже на нем быстренько добьет маршрут. Поначалу возникшая идея в очередной раз побеспокоить товарища Рабэлаша мгновенно улеглась под грузом множества сопутствующих проблем, а также ненадежностью веры в какие-либо обещания, заверения и перспективы со стороны товарища, мозговые извилины которого тут же заработали бы в классическом направлении: «Что я с этого буду иметь?»
   Определив автомат на шею, Можар бултыхнул рукой флягу. Видимо, убедившись, что воды в достаточном количестве, он окликнул, то есть сбил троицу «телефонистов» с курса следования внутрь штаба и приказал утроить бдительность охраны периметра гарнизона в связи с возможными провокациями, а также, упаси бог, скрытными рейдами со стороны проживающего за углом – в пустыне – беднейшего крестьянства. Да-да! Было! Имелось то, что еще можно было спереть в расположении, если не закрывать двери!            
   И вот тут, всё-таки, приключилось чудо. Вернее, не чудо, а явление пропащего элемента народу. Еще точнее, не народу, а пустующему расположению гарнизона. И не явление, а сначала легкое, затем всё усиливающееся – с приближением – знакомое урчание ГАЗика разжалованного начальника гарнизона.
   Можар даже встал под грузом навалившегося счастья, перекинул автомат с шеи на плечо и одернул форму, а затем пошел к воротам – радушно встречать и экспроприировать средство передвижения.
             
* * * * * * *

   Странно то, что дымка в пресловуто-безоблачном африканском небе так и не разбежалась, а продолжала надменно и обездвижено нависать, лишь кое-где пробитая умеренной, солнечной радостью. Но гвардии старший лейтенант Горельский не курил и не сидел сверху на броне, пользуясь благосклонностью светила при легком и приятном ветерке с моря. Было не до вольностей, поскольку слишком уж хорошо просматривалась вся надстройка БДК, заглатывающего технику, а, следовательно, с мостика, куда уже перекочевала вся батальонная знать, могли увидеть его беспардонное отношение к уставам и наставлениям.
   В данный момент, броня разведвзвода перекрывала северный и южный рубежи зоны погрузки, а БэТР гвардии старшего лейтенанта - съезд с шоссе на берег. Основная часть батальона уже находилась на борту. Оставшиеся, немногочисленные единицы первой роты ожидали в линии погрузки.
   Лишь изредка и, как бы, по делу гвардии старший лейтенант показывался из люка по пояс, окидывал в бинокль оставленное позади пространство, забитое пальмами, халупами и многочисленными провожающими из местного населения, представленными всё теми же женщинами с детьми. Они всё также держались на почтительном расстоянии.
   Как уже было отмечено, воевать надоело, поэтому никто не переполошился, увидев за частоколом высоченных пальм, на доселе пустовавшем шоссе, одинокое транспортное средство. Общий вид машины и расцветка формы её экипажа не вызвали каких-либо агрессивных поползновений даже у стрелка гвардии младшего сержанта Кости Скорина, уже уложившего так и не «продутый» ствол КПВТ.
   ГАЗик свернул с шоссе и тут же остановился, почти уткнувшись бампером в колеса БэТРа гвардии старшего лейтенанта Горельского. Тот показался над люком. Разложив руки на срезе, уперся в кулак подбородком, задрал одно ухо шлемофона и крикнул: «Ты чего?! Опять в гости?!» Он уже признал сидевшего рядом с водителем советника при местных вояках, с которым познакомился прошлой ночью на борту и подарил пачку сигарет.
   - Привет! Срочно нужна связь с командиром десанта! У нас ЧП! – прокричал озабоченный капитан в ответ, выскакивая из ГАЗика, гудронный воин-водитель которого, тем временем, с опаской осматривал борт БэТРа, в который русский приказал чуть ли не воткнуться.
   - Впрямь, ситуация? Или жирафы на сносях? Гляди, тезка, обоим достанется, – усмехнулся Горельский, бросив мимолетный взгляд на крыло мостика БДК. Там совсем недавно маячило несколько, явно, командирских голов. - Ну, чего? Решай. Зову «комбатю»? 
   Можар заскочил на броню, уселся рядом с люком и положил автомат на колени.
   - Зови!         
   - Как скажешь, - Горельский поджал ларинги и вдавил тангенту передачи. – Шторм-раз, Шторм-раз. Я – Север-десятка два. Прошу на связь. Прием.
   В наушнике хрустнуло, и раздался вялый голос штабного радиста.
   - Здесь – Шторм-один. Кто вызывает? Подтвердитесь. На приеме.
   - Шторм-раз. Я – Север-десятка два. Я – Север-десятка два. Советник капитан… Как твоя фамилия, Саш? -  отпустив тангенту, быстро спросил Горельский.
   - Можар.
   - Советник капитан Можар просит на связь Шторм-1. Срочное донесение. Прием.
   - Вас понял, Север-десятка два. Ждите.
   - Сейчас орать начнет: кто такой?
   - Не начнет. Мы знакомы уже. Плотно.
   - Везде поспел, - снова хмыкнул Горельский и, стащив с головы шлемофон, передал его Можару. - Умеешь пользоваться-то?
   - Обижаешь, гвардия, - Можар надел шлемофон и уставился куда-то немигающим взглядом, явно не желая продолжать разговор.
   Горельский посмотрел на берег. Остатки брони первой роты снялись с линии и маневрировали на подъезде к десантной аппарели корабля, возле которой суетилось человек пять. БэТР гвардии прапорщика Арукаева и второй – Ореха – сиротливо и безжизненно торчали метрах в двухстах слева и справа от  БДК, почти возле самой воды. Море покойно накатывало легкой волной на песок. Стадо чаек кричало и кружило над кормой, ожидая, видимо, очередной выброс с камбуза.
   - Здравия желаю, товарищ Шторм-первый! Капитан Можар. По приказанию советника начальника гарнизона. Прошу разрешения прибыть на борт для доклада. Чрезвычайное происшествие.
   Горельский увидел, как капитан наморщил лоб, выслушивая ответ.
   - Никак нет, товарищ Первый. Не преувеличиваю важность. Имею указание о необходимости срочно поставить в известность «Цитадель».
   Можар что-то беззвучно прошептал губами, мотнув головой, пока комдес отвечал. В общем, любоваться этим «симплексом» Горельскому надоело.
   Тетки с детьми начали потихонечку расходиться. Невесть откуда донеслись запахи готовящейся пищи, и у гвардии старшего лейтенанта заурчало в животе, да так, что вспомнил про сухпай. Вот теперь и холодный жир пошел бы в охотку, но, вообще-то, до борта было рукой подать. А там ждала, хоть какая-никакая, а нормальная служба с питанием по распорядку.
   - Под вашу ответственность, товарищ Первый. Прошу зарегистрировать, как телефонограмму. Настаиваю, – Можар замолчал. Мельком бросил взгляд на часы. Ждал недолго. Замолотил монотонно и не спеша, чтобы успевали записывать. – Докладываю, что в 16:45 местного, на удалении пятнадцать-двадцать километров от порта Мозамедеш в направлении на юг произошла авиакатастрофа – падение самолета на землю. Я, капитан Можар, советник гарнизона города-порта Мозамедеш, получил приказ от советника начальника гарнизона подполковника Шумакина поставить в известность о ЧП гвардии подполковника морской пехоты Симакова. В приказе содержалась настоятельная рекомендация гвардии подполковнику Симакову направить с борта корабля срочную шифрограмму в адрес главного штаба с информацией о чрезвычайном происшествии, а также отдать немедленное распоряжение об оцеплении точки падения силами морской пехоты. Довожу до сведения информацию очевидцев - советников гарнизона, о том, что воздушное судно было крупных размеров. С большой долей вероятности утверждалось, что пассажирское; цвет белый или светло-серый; несло иностранные опознавательные знаки, государственная принадлежность которых неизвестна. Весьма вероятно наличие на борту большого количества документов, представляющих особую важность для соответствующих служб. Время 17:10 местного. Передал капитан Можар. Ожидаю решение.
   Гвардии старший лейтенант Горельский изумленно вскинул брови и уже не опускал их секунд пять, а также, отчего-то, сразу забыл про голод.
   - Вот такой вот моржовый кот, Сань, - покачал головой Можар. – Сейчас они там чего-то нарожают на нашу голову, на ночь глядя. А куда деваться-то? Служба, она и в Африке… Воскресенье, едрит.
   - Во! Дела…
   А Можар раздумывал над тем, что до границы с южными соседями, представляющими собой не каких-нибудь замухрышек с пальмы, а самого настоящего противника, всего-ничего - километров двести пятьдесят. И про упавший самолет там, вполне вероятно, уже знали. Но он решил об этом забыть, потому как решать не ему, а лезть с советами и комментариями он никуда не собирался. Себе дороже.

* * * * * * *
               
   Стремительный ход жизни гвардии подполковника И.А.Симакова внезапно застопорила непростая дилемма. Для него пока существовал всего один приказ, согласно которому батальону морской пехоты следовало осуществить погрузку на борт корабля и находиться на рейде порта Мозамедеш в полной готовности к морскому переходу. Естественно, что: «Срочно… Незамедлительно… В кратчайший срок…» Но игнорировать упавший самолет… «Бумажки иностранные, будь они неладны. Удавят же за них».
   Игорь Артурович забрал у радиста бланк радиограммы, исписанный донесением Можара. Шарахая по дороге дверями, прошел из БЧ радистов на ходовой мостик. «Что-то много командиров тут набилось».
   - Батальон на борту?
   Опережая всех, с докладом встрял раненый замполит.
   - Первая рота только что погрузилась. Нормативы перекрыты. На берегу остается охранение. Разведвзвод. Сейчас пойдут на борт.
   - Отставить, - комдес оглядел мостик и увидел своего зампотеха. - Майор Запрудин, доложите о состоянии боевой техники и вооружения разведвзвода. Кто у них там командует? Горельский, кажется?
   - Старший лейтенант Горельский, - снова встрял замполит.
   - Всё-то вы знаете, Николай Викторович. Та-а-к. Боекомплект они не расходовали… И еще. Майор Запрудин, о запасах взвода по питьевой воде и сухому пайку доложитесь. Выполняйте.
   - Слушаюсь.    
   Игорю Артуровичу показалось, что мозги уже начали жужжать от всей этой воскресной чехарды, финал которой вообще не влезал ни в какие ворота. Он сделал несколько шагов к просторным, лобовым иллюминаторам, затем прислонился к прохладному стеклу и начал методично отбивать одному ему известный ритм кулаком с зажатой радиограммой.
   - Товарищ гвардии подполковник, разрешите доложить? – раздалось через пару минут.
   - Порадуй, майор.
   - Три единицы боевой техники разведвзвода – БТР-60ПБ – в хорошем техническом состоянии. Запаса ГСМ достаточно для совершения ста тридцатикилометрового марша. Вооружение исправно. Полный боекомплект. Вода и сухой паек - на двое суток.
   - Сколько у Горельского людей?
   Отозвался зам по войне.
   - По штатному расписанию – двадцать восемь, товарищ гвардии подполковник. Приданы три расчета гранатометчиков и два матроса из инженерно-саперного взвода. На данный момент, все в полном составе на броне, на берегу.
   - Вижу. Значит, тридцать семь… А что? Силища.
   Ходовой мостик, будто бы, погрузился в тишину на несколько мгновений. Игорь Артурович перестал слышать даже настойчивый, утробный рокот дизель-генераторов и зубодробильную мелодию репитеров гирокомпаса. Он внезапно почувствовал какими-то неведомыми датчиками организма не глухоту, а странное затишье, которое распространилось, казалось, повсеместно. Словно непонятная угроза притаилась в этой абсолютной, пронзительной тишине. Но звуки вернулись также мгновенно, как и исчезли. Он не придал этому значения, списав чудеса на усталость после бессонной ночи и сумасшедший воскресный день.
   - Внимание! Приказываю. Разведвзводу позиционно находиться на берегу до особого распоряжения. По десанту: ускорить крепеж техники в трюмах и ЕТО (ежедневное техобслуживание) с тщательным контролем по заведованию. Выполнение доложить. Разбор десантирования перенесем на завтра. Виктор Андреевич, - обратился комдес к командиру корабля. – Машина готова?
   - Точно так. Двадцатиминутная готовность.
   - Десантную рампу – по-походному. Выходим, встаем на рейде.
   - Есть.
   - И гоните моих командиров отсюда. Я – в штурманской рубке, потом у радистов. Всё.
   Мостик начал быстро пустеть. Корабельная трансляция ожила громкими командами, в которые вклинился перезвон машинного телеграфа.
   Игорь Артурович оторвался от нерадующего вида за стеклом. Там - на фоне бежеватого песка, в вершинах равнобедренного треугольника - замерли БэТРы разведвзвода, командира которого он всё пытался и никак не мог вспомнить.
   Комдес прошел несколько шагов в корму мостика, где за переборкой находилась штурманская рубка с разложенной на столе картой морской акватории, прилегающей к порту Мозамедеш. В углу карты были аккуратно сложены линейки-параллели, треугольник, рейсфедер и карандаш. Комдес поискал глазами чистый лист бумаги. Его не оказалось. Тогда он выдрал лист из пачки прогнозов погоды, нанизанных на две торчащие из переборки острые спицы. Затем позаимствовал отлично заточенный, штурманский карандаш и принялся писать донесение в Луанду прямо на обратной стороне прогноза.
   Гвардии подполковник уже принял решение, которое позволяло сесть на две банки одной кормой. Он не ослабил ударно-мобильную мощь десанта и выполнял задачу по самолету. Хотя, Игорь Артурович прекрасно понимал, что полным штилем всё это не закончится. И никто иной, как он сам попадет под серп и молот при любом варианте развития ситуации, потому что инициативу на военно-морском флоте проявлять никак нельзя. А не проявлять, в связи со сложившимися обстоятельствами – невозможно. «День сегодня не мой… Не мой. По-любому».

* * * * * * *

   Гвардии старшему лейтенанту Горельскому взгрустнулось сразу после сеанса радиосвязи с зампотехом батальона. Причиной послужили слишком уж не двусмысленные вопросы гвардии майора Запрудина.
   Но дальше – больше. Грусть трансформировалась в нервные смешки, когда родимый «плавдом» завизжал гидравликой десантной рампы, то есть предложил к осмотру явное стремление отвалить в морские просторы. Таким образом, гвардии старшего лейтенанта, вместе с его взводом, похоже, определили на сухопутное житие-бытие. И ладно бы, если где-нибудь на Балтике или на Черном море. Нет же. У черта на рогах и на ночь глядя.
   - Расчекуй мои контровки! Сваливают. И стемнеет скоро. Сколько ж можно идею рожать под шум винтов? Слушай, Саш, запроси борт, а? У тебя с комбатей, вроде, контакт налажен, – вырвалось из Горельского с нескрываемой досадой. Молчание длилось уже несколько минут, пока они с Можарым были погружены в свои собственные, невеселые мысли.
   - Запрошу… Ну и чего? Он, прям, разбежится и сразу озадачит… «Положь» мечты на место.    
   Можар вздохнул и улегся спиной на башню БэТРа. Поглядел на небесную дымку над головой. Там уже зарождалась конкретика вечера в виде легкого налета красноватых тональностей. 
   - Эт-да… Не разбежится. Орать будет. Вообще, он – мужик толковый. Ему видней. Подождем, чего уж тут.      
   Внезапно подал голос водитель ГАЗика. Вещал долго, эмоционально, довольно громко, но в рамках субординации. Ему, как оказалось, надо было срочно ехать обратно в гарнизон. Там его ждал начальник и, вообще, нужно было в туалет, а покидать машину нельзя, потому что есть приказ, а скоро ужин и надо успеть вернуться. К тому же, в темное время суток в городе находиться опасно, ведь недавно была война, и у нашей страны много врагов, поэтому на автомобиль возможно нападение. Недавно у него украли канистру. Но машина очень хорошая даже без канистры. Сделано в СССР. Правда, уже очень старая, но товарищ начальник гарнизона говорил, что скоро получим новую машину, и тогда будем ездить быстрее. Пока новой машины нет, а товарищ начальник гарнизона ждет его, то есть рядового Себастьянуша. А он всё не едет.   
   Продолжая глазеть на дымку в вечереющем небе, Можар выслушивал весь этот набор слов, внешне оставаясь абсолютно индифферентным. Первым среагировал Горельский.
   - Он чего? Молится?
   - Не обращай внимания. Если не замолчит, то убивать придется.
   - Да ладно. 
   - А ты думал? Здесь – не у Пронькиных. Африка. Понимать надо, - ответил Можар, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться.
   Горельский промолчал, но заосторожничал, пытаясь не встретиться с черным водителем взглядом. Словесный поток снизу постепенно стих, и жизнь вошла в привычное с давних пор, ненавистное русло ожидания.
   Через несколько минут, гвардии старший лейтенант внезапно вспомнил про вверенный ему личный состав и ушел под броню. В легком сумраке чрева БэТРа встретило дружное сопение и похрапывание. Весь десантный отсек, мехвод и стрелок спали, как убитые. Одному богу было известно, что ждало впереди, поэтому Горельский сам сладко зевнул и решил не беспокоить ребят за ради «нечего делать». Полез обратно наверх и, никого не стесняясь, снял шлемофон, встал во весь рост, подставив лицо крепчающему, приятному ветерку с моря. Но через десяток секунд, всё-таки, снова надел давно примолкшую чудо-шапку.
   Корабль уже задраил створки десантной рампы и усиленно чадил трубой. Видимо, запускали главный двигатель. На обоих крыльях мостика маячили чьи-то головы, судя по обстановке, неопасные - мореходские. Потом Горельский с изумлением обнаружил, что Орешкин до сих пор ховается внутри БэТРа. «Спит, небось. Македонский хренов». А вот гвардии прапорщик Арукаев уже водрузился над броней своей «десятки-третьей» и махнул рукой, завидев гвардии старшего лейтенанта. То ли приветствовал, то ли удивлялся происходящему. Горельский отмахнул ему в ответ также абстрагировано. А чего было сигналить? Никто, ничего пока не знал и никакого представления о перспективах не имел. Оставалось одно…
   - Закурим, Саша? – перехватил инициативу Можар. – Звезды, считай, уехали. Никто и слова не скажет. Давай, угощай. А то у меня две штуки твоих осталось. НЗ.
   - Во! Пачку убил уже! Я с ночи дохлую лошадь во рту не держал. Ни капли никотина. И некогда, и личсоставу плохой пример не подаю. Разведка в поле не курит!
   - Курит-курит. Поля-то разные бывают, - усмехнулся Можар.
   - Север - сто два, Север - сто два, - внезапно ожили наушники, но не тяжестью голоса комбата. – Здесь – Шторм-первый. Как слышите? Прошу на связь. Прием.
   - Покурили, - констатировал Горельский и нажал тангенту передачи. – На связи Север – десятка два. Слышу на пятерку. Прием.
   Некоторое время из наушников доносился лишь гулкий фон и потрескивание эфира. Затем объявился комбат.
   - Сто второй, слышишь меня?
   - Так точно, товарищ гвардии подполковник. Слышу, - в спешке ответил Горельский, слегка позабыв про правила радиообмена. Но с рук сошло.
   - Получай задачу. Капитан Можар твоим замом пойдет – не заплутаете. Так. Взводом выдвигаешься на место падения самолета. Выставляешь оцепление. Местных к обломкам не допускать. Если там пожар или непредвиденные помехи, то устраняешь по мере сил и возможностей. В первую очередь, оказываешь помощь раненым и немедленно приступаешь к досмотру места катастрофы. Устанавливаешь тип воздушного судна, госпринадлежность и бортовой номер. Особое внимание уделить пилотской кабине, личным вещам и багажу пассажиров. Изъять все уцелевшие полетные карты и документацию, электронное оборудование, личные и иные документы, валюту, ценности. Погрузить на одну броню. Пять матросов с Можарым на борт и пулей отправляешь на точку десантирования. Не тяни. Никаких описей. Оформим на борту корабля. Оцепление не снимать до моего личного распоряжения. Всё. Как понял? Прием.
   - Задачу понял. Приступаю к выполнению.       
   - Подожди. Не гони. Дай мне Можара.
   - Есть, - Горельский снял с головы шлемофон и передал Можару, придвинувшемуся почти вплотную, пытаясь хоть что-то услышать. – Тебя. Комбат.
   - Капитан Можар. Слушаю, товарищ Первый.
   - Капитан. Район падения самолета нами не проработан, незнаком. Задача первостепенной важности. Требуется проводник и переводчик. Своей властью назначил вас заместителем старшего лейтенанта Горельского на время операции. О назначении сообщил в штаб флота, так что отступать некуда. Старший лейтенант доведет тебе задачу. Вопросы?
   - Никак нет.
   «Привязал крепко и мягко на «ты» съехал,» - подумал Можар, но никаких особых претензий в душе это не вызвало.
   - Давай Горельского.
   - Старший лейтенант Горельский на связи.
   - Сейчас 17:57. На всё про всё тебе, старший лейтенант, пять часов. Чтобы в 22:57 броня с грузом на точке высадки стояла. Надо успеть.
   - Слушаюсь. Сделаем в срок, товарищ Шторм – первый.
   - Там, - голос комбата полегчал, - много мертвяков будет. Зрелище отвратное и страшное. О парнях своих позаботься. У меня - всё. До связи.
   - Понял. Выполняю, товарищ Шторм - первый. Конец связи. 
   А небо решило очиститься перед тем, как отойти во власть вечера. Слегка раскрасневшийся, но всё еще слепящий диск солнца сменил диспозицию, основательно наклонившись к горизонту, и принялся заливать округу светом – будто бы, мстил за дневное бесчинство небесной дымки. Море загорелось от золота, добавленного в прежнюю вороненую сталь. Сменился ветер, подчиняясь законам вечернего бриза – задул с берега, но не сильно, а всё также лениво, по-воскресному.
   Можар вытащил из-за пояса мабуту и натянул на самые брови, спрятавшись от света. «Там же покойников, кровищи – прорва». Затем он встал на броне, вытянул руки вверх, вместе с автоматом. Смачно потянулся, до хруста, и крикнул в чей-то адрес.
   - Нахрена мне это надо-о-о-о-о?!
   Горельский прокомментировал.
   - Полегчало, Сань?
   - Ага. Поехали. Я на броню, над водилой твоим сяду. Так управлять – самое то. Сейчас, только ГАЗик в гарнизон отпущу.
   Можар спрыгнул вниз, а Горельский в два приема выбрался наверх БэТРа, встал и засвистел в два пальца в сторону моря. Когда дело касалось подчиненных, он игнорировал средства радиосвязи, потому что эфир всегда кто-то слушал. И потом – в те времена еще гвардии лейтенанту – вечно доставалось на разборах по первое число за нарушения. В основном, за ненормативную лексику. Время уже всё исправило, но привычка осталась.
   Гвардии прапорщик Арукаев и разбуженный радиопереговорами гвардии младший сержант Орешкин привыкли к закидонам Горельского и ожидали визуально-звуковой команды, сразу отреагировав запуском двигателей на призывные жесты, последовавшие за свистом.
   А затем Горельский услышал, как прямо под бортом заколготал стартер, заревел движок, и хрястнула коробка передач. ГАЗик развернулся. Выбрасывая из-под колес струи песка, он чуть ли не выпрыгнул на шоссе и понесся на юг. Горельский проводил взглядом это безобразие, пока оно окончательно не скрылось за строем пальм. Усмехнулся.
   - Акробат! Прибил бы за художества.
   - Всех не перебьешь! – заверил Можар, снова забравшись на броню. – Ты, вообще, собираешься задачу доводить? Твои командиры слушали, но меня миновала чаша сия. Весь внимание.
   - А всё - просто, Саш. Оцепить место падения. Установить самолет. Изъять карты, документы, деньги, электронику, если что уцелело. Погрузить на одну броню. На ней – ты и пять бойцов. Сюда доставите к 23:00. Свяжетесь с кораблем. Там решат куда и как. Мне – оцепление держать до упора. Такой вот моржовый кот, как ты говоришь.    
   - Задачу понял. Но я ж – советник. Мне советовать полагается. Оно тебе нужно?      
   - Ты, главное, нас на точку выведи. Там сами разберемся.
   - Понял. Вопросов не имею. А советов – целая гора. Первый пошел?
   - Давай. Есть минута, пока Семеныч с Орехом подтягиваются, - но вместо слушаний Горельский переступил на нижнюю бортовую скобу, наклонился к люку и зарявкал туда со всей мочи. – Гвардия! Подъем! Товсь! Парад наступает!
   Прислушался. Внутри БэТРа с глухим стуком упало что-то железно-тяжелое. 
   - Скорин, спокойно! Крушин, мать твою! Запуск! И люк свой раздрай! У тебя на голове гости поедут!
   С чувством исполненного долга, Горельский поднялся и хлопнул по плечу стоявшего возле башни Можара, который, за ненадобностью, отвернулся к заливу. Там - на рейде - уже не так отчаянно дымил БДК, обрамленный сиянием солнца. Оно почти привалилось к горизонту, раскраснелось не на шутку и так и не нашло следов небесной дымки, чтобы показать людям глобальные масштабы своих изумительных и красочных экспромтов.
   Тени удлинились и преобразили берег. Ветерок разгулялся в кронах пальм, шум которых вполне мог бы сравниться с шелестом берез. Но услышать родимые звуки не представлялось возможным. Рев двигателей приближающихся БэТРов нарастал, да еще и гвардии ефрейтор Крушин, наконец-то, обрел ощущение реальности. По очереди запустились движки «десятки второго». Потом поднялась крышка люка мехвода и встала на стопор согласно приказу «страшного лейтенанта».   
   - Так, что за совет-то, Саня? – Горельскому пришлось говорить громче.
   - Совет простой. Гляжу, вы под броней на марше хоронитесь. Так и похоронитесь.
   - Тьфу ты! Сплюнь.
   - Сплюну, но это мало что изменит. Нам придется с асфальта на целину уходить. И вот такой тебе совет: перед сходом всех – ну, кроме водил, конечно - сверху на броню определи и сам садись на срез люка.
   - Это еще зачем?      
   - Там – к югу - полей минных, что у «Битлов» - поклонников. Никому до них дела нет.
   - Ну и что?   
   - Ничего. С меня – только советы. Разъяснительной работой в ГлавПУре занимаются.
   - Ладно, так и быть, прислушаюсь, хотя у меня два сапера приданных.      
   - Уж прислушайся, пор фавор. Мои советы – тебе, с пониманием твоей незавидной, командирской доли. Не честолюбия порока ради, а токмо волею ниспославшего меня в эту катавасию товарища гвардии подполковника. И не по причине эгоистической жабы удушливой, а для благополучия нашего всеобщего возвращения к родным берегам.
   - Вот только попов нам и не хватало, - засмеялся Горельский. – Ты, часом, не из политического выпускался?
   - Нет, - улыбнулся Можар. – Бог уберег.
   Горельский не расслышал, отвлекся, глядя на оба БэТРа, вставших рядом, метрах в пяти от кормы. Он укрылся ладонью от солнца, наседающего из последних сил, и решил не гнобить понапрасну голосовые «канаты». Вытянув в сторону подошедшей брони свободную руку, Горельский показал гвардии младшему сержанту Орешкину два пальца: «Идешь вторым», - а гвардии прапорщику Арукаеву, соответственно, три: «Замыкаешь». Те покивали головами, подтверждая. Потом гвардии старший лейтенант поднял с брони шлемофон, демонстративно постучал по нему пальцем и, на этот раз, не укрываясь от солнца, погрозил гвардии младшему сержанту кулаком.
   В это же самое время, капитан Можар, взял автомат, прислоненный к корме башни, перешагнул на левый борт и дальше вперед - к открытому люку мехвода. Внутри люка виднелся верх черного шлема. Можар несильно стукнул по нему кулаком. Шлем тут же обернулся заспанным, круглым лицом в веснушках с расфокусированным взглядом и открытым ртом.      
   - Как звать, служивый?! – крикнул Можар, чтобы пробить «уши» шлемофона.
   - Гвардии ефрейтор Крушин! – отчеканил мехвод и сразу заголил одно ухо.
   - Как имя, спрашиваю.
   - Лёша… Алексей!
   - А меня, Лёша, зовут «товарищ капитан». Я вот сюда на броню, сзади тебя сяду, и с помощью кулака, а также нечищеных ботинок, - Можар задрал ногу и показал на свою обувку, - мы с тобой будем управлять боевой техникой. Наука немудреная. Башмаком, левое плечо вперед – сворачивай вправо. Правое – влево. По голове кулаком аккуратно  – это плавный «стоп». Неаккуратно – экстренное торможение. Вот и всё. На команды «вперед» и «взлет-форсаж-посадка» я права не имею. Ими распоряжается товарищ гвардии старший лейтенант. Всё понял?
   - Так точно, товарищ гвардии капитан!   
   - Внимание, Лёша! Я - не гвардии, а просто капитан.
   - Извините.
   - Ничего-ничего. Занимайся своими делами, а я пока обустраиваться начну. У тебя там бушлатик нигде не завалялся?
   - Никак нет!
   - Тогда скажи стрелку, чтобы чехол казенника передал, а то тут всё седло отобьешь.
   - Есть, товарищ капитан!
   Гвардии ефрейтор Крушин исчез под броней.
   Гвардии старший лейтенант Горельский, как раз, завершил воспитательный процесс гвардии младшего сержанта Орешкина, опустил ноги в люк, встал в рост. Оглядываясь вокруг, он одернул форму, поправил портупею, расправил плечи, загнал пятерню в короткий ёжик волос. Ну, словом, разжился бравым видом на штатном, командирском посту, а перед тем, как надеть шлемофон, крикнул Можару.      
   - Готов?!
   Можар пока распускал ремень автомата, чтобы подвесить его через голову.
   - Погоди. Сейчас твой Крушин сиденьем снабдит и поедем.
   Гвардии старший лейтенант, ни слова не говоря, сразу ушел под броню, отбросив шлемофон на срез люка. Уж чего внизу происходило – неизвестно, но через секунду на положенном месте показался верх головы мехвода, а еще через пять секунд Можар получил свернутый чехол, почему-то, от Горельского. Раскатав брезентуху, капитан сложил её в несколько раз квадратом и определил по месту назначения, взгромоздившись сверху.
   - Готов, Саш?!   
   - Готов!
   - Двигаем на юг?!
   - Точно так. Всё время по шоссе. Наблюдатели встретят, – ответил Можар и  подумал: «Если они там есть».   
   Горельский надел шлемофон и, видимо, уже переключился на переговоры с экипажем, потому как быстро поднес руку к груди, вторую – к шее, с явным азартом крикнув: «Крушин! На асфальт и право! Вперед!» Тут же обернувшись, широко замахал «на ход» Семенычу с Орехом. По поводу чего Можар вздохнул с сожалением: «Видать, не наигрался еще».