«Время смотрит спокойно, с презрением. Вы меня уж, наверное, не вспомните…Опаздавшее ходит прозрение по моей гладко выбритой комнате. Недосказано и недослушано, сердце бьется другими вершинами, значит, все безнадежно разрушено, ну зачем же, зачем поспешили мы… проститься…»
группа Уматурман
1.
Весь день у нее было странное состояние. Временами она не могла понять, где и с кем находится. Но, вдруг осознав, чувствовала сладостный прилив тепла и нежности. Она жила с этим человеком. Жила во всех возможных смыслах этого слова. Родной и чужой. Близкий и далекий. Иногда, став родным и близким, превращался в чужого и далекого. Пугающая перемена терзала ее. Возникал вопрос, какой же он? В качестве альтернативы оставался вариант: ни тот, ни другой…
В тот день ей показалось, что она поняла. Чудилось ей, что глаза, губы, руки, любили не ее, но кого-то другого. Возможно, много раньше она могла подумать то же и о себе. Но не теперь. Не теперь…
В тот вечер их тела по обыкновению слились в мощную изогнутую линию дрожащей страсти. Она привыкла чувствовать его в себе. Становиться продолжением члена. Повиноваться воле. Он пронзал ее насквозь неистовой силой. Входил так быстро и резко, что она не успевала дышать и лишь изредка жадно заглатывала пересохшими от страсти губами предельно заряженный воздух. В тот момент он был богом. И среди богов – первым. Физическая страсть - безудержная власть. Клубок переплетенных рук, губ, судеб…
Когда все закончилось, она кое-что осознала, и стало страшно. Страшно оттого, что мысль пришла в голову только ей. Он сидел, прислонившись к спинке кровати, и с трудом переводил дух. Упрямо глядел в кромешную тьму. Слушал громкую музыку, которая суть гимн этой ночи. Она смотрела и обожала. Ни раз она испытывала приливы глубочайшей нежности, но в этот раз эмоции хлынули через край и затопили. Сильно закружилась голова. Предобморок. Она широко раскрыла глаза и, глядя исподлобья, вот-вот хотела прошептать: я люблю тебя…
- Почему ты смотришь? Что такое?
Она растерялась, но, улыбнувшись, ответила:
- Все хорошо…
- Нет, все плохо… - сказал он, отведя взгляд, - Я такой разбитый…
- Ничего, это пройдет…
Вот и все. И желание осталось желанием. И чувства остались чувствами. И он не услышит этих слов. И все будет как прежде.
На самом деле, он был тем, кем она прикрыла нагую душу. Но счастья не было. Как и любви. Откровенно говоря, это чувство было ей незнакомо. Качественный секс, нежность, заботу, - Матеа получала сполна. Но не любовь. На что она похожа эта… любовь?.. Раньше так хотелось верить в искренние признания мужчин. Но, как правило, в последствие они быстро отказывались от своих слов или забывали о них. Так что же такое любовь? Возможно, она об этом не узнает. Глупо забыть и этот вариант. А сейчас она просто прятала одиночество.
Как и всегда после бурного соития он крепко-крепко уснул. Матеа тихонько сползла с кровати и, на цыпочках, пройдя через комнату в ванную, умылась прохладной водой и, быстро и бесшумно выпорхнула на улицу. В сумке были деньги и косметичка. В душе - рваная рана. Матеа, не задумываясь, поехала на вокзал. Купив доступный билет в сторону залива-несбыточных-желаний, застыла на платформе в состоянии томительного ожидания. Ночь нежно шептала, что все будет хорошо…
2.
Он не убегал «от». Он бежал «за». Казалось, колеса не стучали, соприкасаясь с рельсами, а слегка шелестели. Нежный, чуть слышный, убаюкивающий шелест. И шепот. Да. Он слышал шепот. Не знал, чей и откуда. Шепот. Странный, почти не различимый шепот. В купе было темно. Все пассажиры спали. Кроме него. Он не мог спать. Действительно, мог ли он спать?! Пытаясь не думать, он думал слишком много. Какие-то смятые обрывки, клочки мыслей. Каждая порождала бесчисленное количество новых и новых и новых. Бесконечный поток. Неконтролируемый. И он не пытался его контролировать. Бессмысленно. А потому спокойно сидел на своей нижней полке и молча смотрел в окно. На пейзаж удивительно скудный. Фактически отсутствовал. Пейзаж. То ли поезд ехал через болота, то ли через бескрайность, то ли через степь… А впрочем? Лысо и гладко. Чистое небо. Осколки звезд. Усталый свет. И его взгляд, который впитывал. И безграничное пространство, и необъятность неба, и луну, и всю Вселенную. Глубокий умный полный надежды.
Ехал вторые сутки. Устал. Хотел и не мог спать. Жил.
В вагоне периодически становилось слишком жарко, слишком холодно. Возможно, он был болен, и чувства лгали. Он заволновался и вспотел, мысли ускорили бег: частые яркие вспышки. Лоб покрылся каплями, которые впитались в легкие пряди косой темной челки.
В купе стоял тяжелый запах. Резкий и одновременно холодный запах незнакомых спящих тел. Отчужденность и безразличие слились воедино. В тот момент нереально было чувствовать защищенность и стабильность. Но будущее манило и завораживало. Слишком хотелось надеяться и верить. Слишком… Все было слишком. Он был один, но не был одинок. Внутренняя сила переполняла существо. Не самоуверенность, не глупость, но просто желание жить. Принимать всех и все. Он думал, что готов ко многому, но оказалось, не готов ни к чему.
Там, откуда он - не было жизни. Казалось, воздух умер, как и все, кто им дышал. Он не хотел сгнить заживо. Вакуумная четырехстенная пустота давила. И небо-потолок теснило грудь. Он знал, что есть другое небо… не такое низкое… не такое тяжелое… не такое темное… не такое никакое…
Пошел дождь. И ничего не видно. Обидно. Грязное стекло помутнело и отвернулось. Только ручейки. Холодные. Он чувствовал. Холодные. На коже гусь. Его стало знобить. Он накинул на плечи одеяло. Старое, обветшавшее, в которое заворачивалась не первая и не последняя жизнь. Оно выполняло надлежащую функцию: спасало от холода. О своей функции он еще не знал. И не думал. Не искал смысла или призвания. Жизни, быть может?. Что-то, чего не было там. Наверное, и там можно было жить. Но он не сумел.
Едва различал отражение в стекле. Казалось, что он выглядит иначе. Догадывался, что в отражении – он, однако, не был уверен. Действительно, можно ли быть уверенным? Он помнил, что там многие называли его красивым. Почему? Просто лицо. Глаза-хамелеоны. Зеленые-серые-синие… Чуть впалые щеки. Заостренный нос. Всегда приоткрытый рот с подвижными бледными губами. Проблемная кожа. Не вполне отчетливо все это было отражением. Он не мог понять, кто пристально и насмешливо смотрит на него. Казалось, отражение действительно искажено ухмылкой. Искушение – мелькнуло в голове. Он отвлекся на секунду и вдруг заметил, что за окном светает. Вид почти не изменился. Правда, теперь отчетливее стало видно, что поезд едет через болота. Над ними стоял низкий густой туман. Он потер руками лицо, чтобы немного взбодриться. Закрыл глаза и помассировал их своими длинными пальцами. Открыв их, он несколько удивился, увидев в окне прежнюю ночь, звезды и свое отражение.
До него странным образом стали доноситься знакомые и любимые звуки штормящего ветра. Дикого, свирепого. Еле-еле он различал в этих звуках свое имя. Словно его кто-то звал… Он сам не мог понять, как у ветра получилось провыть громко и звучно РО-ДИ-ОН. Разве это странно? Он лишь подумал: «Если меня зовут, значит, ждут.
Вдруг всем существом он ощутил, как чувства обострились до предела. Свист ветра смешался с шипением колес и стал почти враждебным; яркая ночь резала глаза, смотреть было больно: кто-то словно кромсал глазные яблоки и, неаккуратно засунув в грязый рот, громко, чавкая, пережевывал. Вот он хруст. Ему чудилось, что это лопались сосуды. Кожа медленно покрывалась тонкой коркой льда. Паралич. Язык онемел и превратился в безвольный кусок мяса, покрытый слизистой оболочкой и рецепторами. На мгновение смерть накрыла черным саваном. Он почувствовал, как нежно шелк прикоснулся к обмороженной коже. Было ли страшно? Ну, конечно. Ведь так жалко умереть, не увидев то, другое небо. А еще он подумал, что рассвет должен был наступить несколько часов назад, но почему-то ночь. Внезапно вспышка озарила небо. Когда глаза пришли в себя, то без труда обнаружили на небе безупречно яркое и круглое солнце. Ему подумалось, что это скучные фокусы, которые не впечатляли. Провалы во времени. Он читал об этом в тех книгах.
В купе за столом сидел толстый пузатый мужчина со стаканом чая и газетой в руке. Родя заметил, что солнце беспощадно жалило шерстяные штаны жирных ляжек господина, от чего тот нервно потирал их бесформенной ручкой. Рядом пристроилась приятная женщина лет сорока с вытянутым лицом. Оно выражало не то беспокойство, не то удивление, не то возмущение. Впрочем, смешное и необычное. Она читала книгу. Старую, потрепанную, в мягкой обложке. Вдруг он заметил, что продолжает сидеть, закутавшись в одеяло в то время, как солнце, не делая для него исключений, жадно впивается в лицо и грудь. Он скинул одеяло и обнаружил, что одежда промокла. Вода и пот. Вода появилась после того, как «разморозилась» кожа, а пот - от жаркого солнца… Все логично…
3.
Поезд остановился. Женский голос глухо объявил: холод-в-пустыне. Через несколько минут в купе зашла девушка. Нет вещей, нет проблем. Чистое светлое лицо.
Родя поглощен своими мыслями. Она заняла верхнюю полку. Небрежно закинув сумку наверх, она тихо присела рядом. Незнакомка ни для кого.
Вдруг Родион почувствовал, что в этой девушке безразличия больше, чем в нем. Он испытал детское недовольство. В попытке бросить туманный сплином взгляд, …впился в нее. Так вот, куда пропала ночь!!! Она выпила ее. Густая синева ночного неба обрушилась цунами из-под ресниц. И холод. Снова стало холодно. Снова за окном или…Бог знает, где заштормил ветер. Она опустила ресницы, и по коже пробежала горячая волна.
Пузатый на секунду опустил газету, внимательно посмотрел на обоих и, кашлянув, вернулся к чтению. Родя усмехнулся. Матеа молча разглядывала руки, надеясь увидеть что-то важное…
Пятнадцать минут тишины, изредка нарушаемых перелистыванием страниц.
- Я - Родион, – и по телу снова пробежала раскаленная удушливая волна.
Взмах ресниц, небо льется из глаз.
- Я – Матеа.
Он хочет и не хочет. Говорить одновременно. Через силу, но с упоением:
- Если не секрет, позвольте поинтересоваться, куда Вы едете?
- В сторону залива-несбыточных-желаний… А Вы?
- В сторону дождя-ветра-и-бесконечного-неба…
- Мне раньше выходить.
- Да… Я уже еду… Не знаю, сколько…
- Провалы во времени… Откуда сами?
- Хм, - печальная улыбка, - из сожженного-города…
- О-о-о…
- Да-а-а уж…
Через десять минут беседа ожила. Час, два, три, четыре…
«По минутам осыпаетсая ожидание НЕИЗБЕЖНОГО…»
«Как молчание ледяной зимы нас закутало неизвестностью, здесь друг друга так долго искали мы и, конечно, пропали без вести…»
- А вот и моя остановка… - «Выйди со мной, выйди! Выйди! Выйди!.. и я поверю…»
- Очень жаль… Бесконечно жаль… - «Небо! Небо! Небо! Я должен увидеть его! Я не могу выйти!»
За окном стоял такой густой и тяжелый туман, что он не смог увидеть, как Матеа сошла с поезда. Белоснежные влажные клубы проглотили ее. Двери закрылись. Поезд поехал дальше.
Три часа отчаяния. Помешательство. Он вышел на своей станции и не увидел неба. Ломая руки и кусая до крови губы…
- Скажите, - обратился он к прохожему, - а где мое небо?
- Ты знаешь, где…
Сердце рухнуло и рассыпалось.