Случайно, для работы, листал сборник летописей и вдруг наткнулся на одно место…
Из низин, из болот ползет на город предутренний туман, затягивает все и вся, будто проглатывает, - тропинки, дороги, крыши домов. Тянет сыростью и смрадом и запах этот вездесущ. Он не дает дышать и будто выворачивает наружу все внутренности. Ночная тишина становится невыносима. Видно, не случайно это время называют собачьим и бесовским. Глухое время. Опасное время. Время страха, безнадежное, мертвое.
Князь стоит возле бойницы и пытается хоть что-то разглядеть в прокисшем воздухе, в бесовском мареве, хоть что-то услышать, хоть что-то понять, хоть к чему-то приготовиться.
Он остался один. Нет рядом никого, кто бы помог ему в этой отчаянной ситуации, помог бы в бою, принял на себя удар, подлый и предательский, просто хотя бы подал бокал вина, просто хотя бы выпил с ним на помин его души…
Тихо.
Тоскливо.
Холодно.
Жутко.
Кончилась власть князя. Никому не нужна эта его власть, никому не нужен он сам.
И как незаметно все это произошло! Сначала ушли в мир иной люди, которые воспитали его, выпестовали его, заменили ему рано ушедшего отца, поставили на крыло. Ушел старый дядька, только глянул на прощание грустным, все понимающим взглядом, простился с ним одними глазами, отворотился к стене и уснул навеки. Так же тихо и печально ушла старая бабка. Погладила его ласково по голове, попросила о чем-то напоследок, что-то наказала, отвернулась к стене и тоже уснула навсегда.
Когда все это было? Сорок лет назад, тридцать лет назад – разве это так уж важно?! Словно вчера это было. Но только сейчас князь понял, что рухнули в тот момент самые дальние рубежи, крепкие заслоны.
Потом ушла мать. Долго не хотела уходить, долго цеплялась за жизнь, будто понимала, что оставляет князя один на один со всем миром, оставляет одиноким и беззащитным. Долго и князь пытался удержать ее на земле, молил всех своих и чужих богов, но толи не слышали они этих молитв матери и сына, толи не захотели услышать…
И остался князь один. Огляделся в недоумении по сторонам и сам впервые понял, что действительно остался один, что больше никто и никогда не захочет слушать голос его души, не станет воспринимать его боли, радости и проблемы как свои собственные. И поразился князь тогда, как много вокруг него стало чужих людей, которые равнодушно смотрели на его горе, хотя и говорили при этом какие-то теплые и ласковые слова, равнодушно слушали его слова, которыми пытался он открыть чугунные двери их душ. Будто ждали от него чего-то или… ждали, уже тогда ждали и его ухода?!
И вот тогда ему впервые стало страшно, ибо самый большой, настоящий страх приходит только тогда, когда человек остается один… один на один уже не с чужими, а с близкими людьми, с теми людьми, которых он и считал близкими, которых любил и которым верил.
Дети разъехались по своим уделам и под любыми предлогами старались как можно меньше появляться в его доме. Это и понятно, конечно, - свои земли, свои проблемы, свои заботы. Понятно… и все же… и не понятно, никак до сих пор не может привыкнуть он к этому. Хочет, но не может.
Дружина распалась. Кто-то нашел иных хозяев, кто-то нашел другую работу, а кто-то и перешел к его врагам.
И вот князь один. Один в башне. Весь город в руках врагов. Только в эту башню они еще не вошли. Расположились вокруг плотным кольцом, запалили свои вонючие костры, жарят конину, тискают каких-то девок и посмеиваются над князем. Знают, что все равно войдут в эту башню, что жить князю осталось часы, а то и минуты. Они не торопятся. Ждут. Смакуют последние, сладостные мгновения.
А смрад ползет в щели башни, в окна ее, струится из-под двери, пронизывает до костей.
Князь ждет врагов и тоже торопится насладиться последними минутами. Развел в углу небольшой костерок и варит в котелке… картошку в мундирах. Разломил на куски булку черного хлеба, не скупясь, посыпал их солью, напластал кусками мясо и нацедил полную братину браги.
Что ж, и в этом последнем удовольствии есть своя прелесть. Надо только растянуть его подольше.
Медленно, глоток за глотком, пьет брагу князь и с несказанным удовольствием ест картошку.
А туман ползет и ползет. Вот уже свечи возле икон затянуло изморозью, но будто еще ярче запылали глаза святых. Особенно пронзителен взгляд Христа, смотрит он сквозь туман, сквозь века и этот взгляд как никогда ранее успокаивает князя, внушает ему спокойствие, дарит последнюю радость. Ласково смотрят на Христа глаза Богоматери. Так же ласково смотрела когда-то на князя его мать. И понимает он, что есть все же нечто, что никаким врагам не уничтожить. Это материнская любовь, это любовь Христа, это любовь самого князя к матери, к Богу, к Истине, к семье, к детям, родным лесам и полям, к тем людям, в конце концов, которые скоро поднимутся сюда за его жизнью.
Успокаивается князь. Делает еще глоток и несет ковш к столу. Ставит его на край, тщательно вытирает руки рушником и медленно раскрывает лежащую на столе книгу. Обмакивает в чернильницу гусиное перо и начинает писать.
Пишет князь свою последнюю книгу, свою Голубиную Книгу. Стынут руки, он греет их своим дыханием. Бьются о туман слабые огоньки свечей. А князь все пишет и пишет.
Успеть! Главное – успеть! Успеть рассказать обо всем, что знает, что помнит. Успеть запечатлеть на матовых листах образы, теснящиеся в груди, видения, пронизывающие мозг.
Как хочется все успеть записать!
Как хочется напоследок выговориться до конца!
Пусть даже и не перед кем!
Но куда девать эту Голубиную Книгу?
Как спасти ее от врагов?
Туман стал уже таким плотным, что даже большая часть комнаты не видна из-за него. Вдруг сонная кукушка несколько раз ни с того, ни с сего прокуковала в лесу. Нехотя, будто кто ее заставляет и всего одно ку-ку каждый раз. Усмехнулся князь – и без нее он знает, что жить ему осталось уже какие-то минуты. Зачем ему напоминать об этом?!
Туман словно ожил и вместе с ним в комнату вошли звуки – где-то во тьме лязгает оружие, слышны голоса, недовольные, сонные, лениво матерящиеся.
Противно стало князю. Целой сворой на одного?! И откуда пришли эти люди? Добро бы свои, а то ведь выползли из тайги и сугробов холодной и мрачной Сибири, дикие, невежественные, злобные, примитивные.
Оправил кольчугу князь, покрутил в руках меч, положил рядом щит и небольшую палицу. Огляделся.
Конечно, есть еще потайной ход, но зачем он князю? Даже, если спасется, куда пойдет? Кому он нужен?!
Нет, видно, действительно пришла пора помирать. Что ж, неплохая смерть ему досталась. Книгу дописал, спрятал, когда-нибудь ее все равно найдут, найдут те, кто наконец-то поймет ее и его, - поймет, простит и будет помнить.
А сейчас пора на встречу с Богом, с любимым Христом. Вон уже кровью сквозь туман блестят за окнами огни и злоба голосов поднимается до самых небес. – Ржуть комони не за Сулою, - с грустной улыбкой подумал князь.
Он поднял щит, вытащил меч и встал напротив двери.