Как причудлив поток сознания!
Как непредсказуем!
Как могущественен и безжалостен!
Очередная годовщина со дня смерти дядьки, который в моей детской судьбе сыграл во многом роль, предназначавшуюся моему отцу. Человек он был добрый, легкий и мне хорошо было с ним. Потому и вспоминаю его часто и легко, до сих пор тоскую о нем, хотя и прошел уже не один десяток лет.
Вот и сейчас я посидел наедине с его фотографией, поглядели мы друг другу в глаза и я снова посмотрел фильм, который память моя сняла когда-то о моем детстве.
Дела не ждут, однако, и я отодвинул фотографию и стал вчитываться в текст «Сокровенного сказания». Но что-то встало между мной и Ван-ханом, Кучлуком, Джамухой и Темуджином. Не до этой «семьи» мне было. А перед глазами появился старый рыжий конь, на которого когда-то посадил меня мой дядька. Он тогда заведовал конефермой и я часто этим пользовался. Бегал к нему и крутился возле лошадей. Конюхи знали меня и катали по улицам на телегах или даже в седле. Лошади были ко мне снисходительны, а я в ту пору любил их до безумия.
Где она теперь, эта любовь?! Равнодушно прохожу ныне мимо лошадей и желание прижаться к ним, как в детстве, у меня уже давно остыло.
Но я начал вспоминать других лошадей, с которыми приходилось встречаться.
Вспомнил Карьку.
Я в ту пору командовал бригадой и мы заливали бетон в одном колхозе, точнее на отделении этого колхоза. По делам практически каждый день надо было ездить в центральную контору, а это около пяти километров. Иногда ходил пешком, но чаще ездил на телеге.
Ох, и вредный был этот конь! Пока его запряжешь, вспомнишь все нецензурные слова и не только из русского языка. Но самое противное было, когда он через каждые пятьдесят метров норовил остановиться. Стар уже был неимоверно. Потому и отдали его нам. Просить его было бесполезно, бить тоже. Кожа у него уже задубела от побоев. Меня научили бить его … между задних ног и я иногда это, каюсь, делал, но чаще мне было его жалко и я пытался его стыдить, уговаривать. Материл нещадно.
В общем, эти пять километров мы могли тащиться, черт знает, сколько. Но я все прощал ему, когда мы останавливались посреди леса.
Летний лес прекрасен! Карька стоя дремал, а я ложился возле берез или сосен и просто смотрел вокруг или в небо. И мечтал, мечтал, мечтал… Тишина была оглушительная, даже птицы неохотно ее нарушали. Иногда шмыгнет заяц какой-нибудь, один раз даже лиса пробежала мимо и нагло усмехалась мне прямо в глаза.
Хорошо было, как в детстве. Счастлив был я в те минуты. И все Карьке за это прощал. И он вроде все понимал, после этого уже почти не останавливался. Но на обратном пути мы снова делали подобный привал, в лесу или просто посреди поля.
Умер Карька где-то через полгода. Зимой, в самую стужу, как мне рассказывали мужики из колхоза. Сам умер. И то, слава Богу!
Вспомнил я и других лошадей.
А потом понеслись иные кони.
Как наяву видел рыжего Темуджина на белом коне.
Слышал, как ржут комони за Сулою.
Конь вещего Олега.
Холстомер.
Розовый конь Есенина.
Красный конь Петрова.
Летит, летит степная кобылица и мнет ковыль…
Наверное, ни одно животное так часто не упоминают люди и книги, как коня.
Но как упоминают?!
История конницы.
Наставления, как разводить лошадей.
Невзоровское сочинение.
В общем, как ни крути, а вспоминает неблагодарный человек коня как средство передвижения, как вещь.
Вот и я вспомнил, как ездил на лошадях, а вот глаза этих лошадей почему-то вспомнить не могу.
Виноват я перед ними!
…Да, вот так причудливо прошел сквозь душу мою мутный поток сознания. Сознания ли?... Началось с человека, а закончилось все лошадьми.
Но я думаю… я надеюсь, что ни дядька мой, ни Карька на меня все же не обижаются.