Ante scriptum.
Будто сговорились все, а иначе чем объяснить, что в течение всего одной недели мне самые разные люди задали вопросы об одном и том же – о книге.
Вот некоторые из них:
- …есть книги, которые живут через века, среди них есть достойнейшие, прочтение которых стоит целой библиотеки, какие это Книги на Ваш взгляд?
- а Вас в школе насильно заставляли читать книги?
- а у Вас дома есть книги и какие?
- какие книги Вы предпочитаете читать и почему?
Хорошие вопросы, только вот ответы на них у каждого свои. Я могу сказать только о себе и только о тех книгах, которые прочел. А их не так уж и много. Я рад, что прочел Библию и она одна действительно стоит целой библиотеки. Но она не одна такая! Для меня, именно для меня. Есть Пушкин, Толстой, Бондарев, Данте, Шекспир и т. д. Я их люблю перечитывать. А вот Акунина не буду не только перечитывать, но даже вообще читать. Короче, ответить на подобный вопрос и то очень неполно я смогу только за несколько секунд до смерти. И любой, наверное, так. У каждого в жизни своя библиотека составляется и она обязательно будет непохожа на библиотеки других людей. Вообще, было бы страшно, если бы все читали одни и те же книги.
Но представить человека без книги уже невозможно. Мне кажется, что он выделился из животного царства, стал особой частью органического мира и царем всея природы не с обретением огня. Он в то время стал просто опасным животным, которое предпочитали обходить стороной не только Шер-ханы, но и Балу, Багиры и прочие прежние друзья. И не с изобретением колеса – он просто превратился в быстроходное животное. Порох сделал из него убийцу, а атом – самоубийцу. И не труд сделал из него человека. Книга и только книга превратила его в человека. Homo legens и только он может быть назван человеком. Быть может, обретение знания и есть тот первородный грех, который не могут простить человеку ни Бог, ни Дьявол, ни Женщина, долго еще рассчитывавшая на то, что он останется хоть и homo sapiens, но при этом будет только и прежде всего homo habilis и homo erectus.
И в то же время чтение остается одним из самых бессознательных и бесполезных занятий человеков. Им занимаются с целью получения «общественно-полезных знаний» и «образования», после приобретения коих либо поднимаются на еще одну ступень социальной лестницы, либо «улучшают» свое «материальное благосостояние». Кто-то читает от скуки и безделья. Читает то, что купит в каком-нибудь придорожном газетном киоске или в книжном магазине, на полках возле входной двери.
Честно признаюсь, не люблю читателей. И, к сожалению, похоже, что это не определенная категория людей, а подавляющее большинство населения.
Как много читателей на вокзалах и в больницах! Читают в палатах, читают в коридорах. Всеядны и читают все подряд – книги, газеты, плакаты на стенах, а один раз я видел, как мужчина внимательно изучал денежную купюру и при этом шевелил губами. Медленно шевелил, впечатление, что читал по складам, и ведь читал! Купюра была русская, кстати. Как неистребима страсть к чтению! Поистине, физиологическая потребность.
В самом чтении есть какое-то потребительское отношение к книге. Вспоминаю горьковское «Любите книгу – источник знания!» А если она нечто большее?!
Люди любят книги как конфеты и «пробуют» все подряд. И аллергия их мучает и проблемы с «душеварительным трактом», но отдохнут и снова читают. Зачем??? Должен же быть какой-то смысл во всем этом! От нечего делать читают книги, от нечего делать разгадывают кроссворды – ведь это все не больше, чем просто интеллектуальный онанизм, в лучшем случае, плацебо.
Inter scriptum. Я не «подкрадываюсь» к тому, чтобы показать себя как «правильного» читателя. И я всеяден, и у меня потребительское отношение к книге. Разве что, я понимаю это и ругаю себя за это.
Вероятно, с того самого времени, когда вместо коротких записок и заметок для памяти стали появляться обширные тексты-рассуждения, появилась и сама эта проблема выбора среди нарастающей массы рукописной продукции наиболее важного, наиболее интересного, просто наиболее полезного. Тексты отбраковывались, ненужные или опасные уничтожались, интересные и нужные сокращались или, наоборот, расширялись, собирались в одном месте. Так возникали библиотеки и все они по-своему боялись книг, которые как тараканы все размножались и размножались. Пытались оставить только самое необходимое Моисей, александрийские монахи, философ на троне Марк Аврелий. Лев Николаевич Толстой пытался резко ограничить «круг чтения». Х. Л. Борхес издавал свою библиотеку.
Но справиться с этой «заразой», пустившей метастазы по всей планете, похоже, не дано никому. Прошло навсегда время ОДНОЙ книги. Тексты не удержать ни в одном здании, сколь бы обширным оно ни было, ни под одной обложкой, сколь бы гениально они ни были отобраны. Явно уходит навсегда время реализации какой-либо определенной программы («божественной», «партийной»), количество идеологий растет, они мельчают и у каждой есть своя собственная библиотека. Одна книга не нужна никому и не возможна.
И люди тоже собирают свои библиотеки. Для кого-то это всего-навсего «трехтомник» (медицинская, сберегательная и трудовая книжки), для кого-то и то перебор. Кто-то укладывает в углу на антресолях то, что купил от скуки, кто-то подбирает книги определенной направленности (детективы, фантастику и др.). И лишь некоторые чудики собирают многосотенные или даже многотысячные подборки.
Зачем? Для чего?
Разных видел я собирателей книг. Для многих библиотека была столь же необходима, как и, извините за такое сравнение, кухня.
Но были и неожиданные встречи.
Много лет назад в Керчи столкнулся я с одним оригиналом. Был в городе проездом, всего одну ночь переночевал у знакомой и, естественно, осмотрел не только скифские древности, но и книжные магазины. И в одном из них ко мне подошел какой-то невзрачный мужичонка в неопределенного цвета телогрейке и предложил осмотреть свою библиотеку. Сразу предупредил, что ничего не продает, а только меняет.
Поздним вечером мы с женой поехали на окраину города и не без труда нашли нужную нам пятиэтажку. Остальное как в тумане. Абсолютно темный подъезд, без единой лампочки, однокомнатная квартира на пятом этаже. Первое, что я увидел в открывшуюся дверь, - стол на кухне, заставленный бутылками из-под водки и усеянный окурками и банками с явно неоднократно еденными консервами. В общем, картина маслом – «бычки в томате».
Справа был дверной проем, без всяких признаков двери, через который я увидел огромный стеллаж с книгами, прямо посреди комнаты. Но дорогу к нему преграждали какие-то тряпки на полу. Приглядевшись, я увидел среди них нечто, что когда-то, еще до Рождества Христова, было простынью. Больше в комнате не было ничего – ни кровати, ни стола, ни стульев.
В общем, наш знакомец оказался экскаваторщиком, который с армии пристрастился к собиранию книг. Их он действительно собирал. Как марки собирают, монеты. За всю жизнь он прочитал и то случайно (сам с гордостью заявил!) всего три книги. Я их названия и не запомнил – макулатура какая-то.
Но какие книги были у него! За один только пятитомник Вазари я готов был в то время отдать зарплату за полгода. Меньше он и не стоил. У него впервые я увидел томик Ш. Нодье, раньше я о нем и не слыхивал.
Мы обменялись адресами. Я долго и неуклюже отказывался от предложения обмыть знакомство. Такое впечатление, что на стаканах были отпечатки не только пальцев и губ, но и некоторых иных частей тела.
После выхода из подъезда я тут же брезгливо выбросил листок с его адресом.
У меня тоже много книг и эта огромная библиотека появилась как-то сама собой. Были деньги, покупал то, что хотелось. Вроде бы больше ничего не делал особенного, а книги, будто и в самом деле как тараканы, плодились и размножались. Заняли одну комнату, потом другую, потом коридор.
Думаю, начал все это еще мой дед, собравший перед революцией неплохую для того времени библиотеку в пару сотен книг. Гражданская война, коллективизация, странствия по всей Сибири уничтожили ее почти полностью. До моего детства дошли Лечебник, томик стихов Аполлона Майкова и знаменитый «Половой вопрос» профессора Фореля. Моя мать увлекалась книгами всю жизнь, но нынешнюю библиотеку собрал фактически я один.
Любопытно, что еще в детстве я познакомился с двумя взглядами на чтение книг. Мать читала много и часто беспорядочно. Бабушка, человек православно верующий, принципиально обходилась одной только Библией. Потом, когда она перешла в протестантизм, появились, правда, отпечатанные на машинке различные пособия, книги Елены Уайт и тому подобная литература. Читала она по складам, но каждый день и Библию знала весьма прилично.
Думаю, что мне исключительно повезло, ведь фактически я познакомился с двумя вариантами дискурса, - находящегося в свободном плавании среди хаотичного нагромождения льдин – проблем и тем, и работающего с определенным знанием как «истиной». Это были оригинальные методики и, худо – бедно, я познакомился с обоими еще в детстве.
И мать, и бабушка приучали меня к чтению, но, как сами не раз говорили, только после того, как увидели, что я своими детскими ручонками потянулся сначала к книге, а только потом к игрушке. Да и какие игрушки могли быть в пору моего полуголодного детства?!
Книги, как и животные, стали членами нашей семьи. Именно так я их воспринимаю до сих пор.
Но, если это «семья», то кто «родители»?
«Матерью» моей библиотеки стала старая детская книжка о тяжелой судьбе горлинки. Я плакал над ней в детстве и берег ее все последующие годы. Всем мягким в своем характере я, вероятно, отчасти обязан и этой книге.
Всем сложным и жестким в душе я обязан другого рода книгам, которые и стали моим книжным «отцом». Особенно на меня повлиял Александр Грин. До сих пор тянусь к его книгам и сопротивляюсь этой тяге, в общем, обычные сложные отношения «отца» и «сына».
Через «мать» и «отца» познакомился с массой родственников. По материнской линии у меня много «дедов» и «бабушек». Александр Сергеевич Пушкин, Михаил Юрьевич Лермонтов, Евгений Абрамович Баратынский, Иван Сергеевич Тургенев, Островский, Достоевский, Толстые, Чехов и вообще практически вся литература девятнадцатого века. Она воспитала меня, из нее я вышел и к ней я чаще всего обращаюсь в трудные или, наоборот, легкие минуты своего бытия. И прежде всего это русская литература. К западной в детстве был равнодушен, восточную не знал.
Я много читал уже в средней школе. По программе, но чаще без всякой программы или даже вопреки ей. Сам вышел на «отцовскую литературу» двадцатого века – века вздорного, невоспитанного, временами даже хамского. Какая-то непонятная рокировка слова и звука произошла в этом веке. Понимаю, слово стало неважным, ему перестали верить, но откуда интерес к хаосу, к потоку сознания?! И в литературе преобладает «что вижу, то пою»… Вероятно, обществу в целом это нужнее. Прошло время, когда люди тянулись к книге за советом и помощью, пришло время, когда сама книга стала клоуном и развлекает всех как коверный рыжий.
Именно в школе состоялось мое «взросление», когда я перешел к общению не с отдельными книгами, а с авторами. Далеко не все книги их мне нравились, но на полке оказались все же Шолохов, Мандельштам, Ахматова, Есенин, Бондарев, Быков, Симонов, Эренбург, Шукшин, Пикуль, позже Пастернак, Высоцкий, Булгаков, Филатов и другие. Как-то сразу невзлюбил я Галича, Набокова и некоторых такого же типа писателей, с которыми общался крайне редко и вынужденно. За версту обходил смердящего Венечку, делал вид, что мы незнакомы с Акуниным. Кто такая Донцова, слава Богу, не знаю до сих пор. Но это, правда, уже практически в конце тысячелетия.
В университете я «женился»! Ох, как же долго выбирал я себе «жену» среди книг. Шло это и на уровне подсознания, и вполне осознанно. Но это все же произошло. И произошло это не только благодаря все время находившейся рядом моей бабушке. С годами она стала очень плохо видеть и мне часто приходилось читать ей вслух ее любимую Библию. Когда-то из Киева она привезла толстенное синодальное издание, которое сразу заняло половину нашего стола в комнате. Сказалось и влияние университетских преподавателей, прежде всего Михаила Осиповича Рижского и Нины Викторовны Ревякиной, лекции которых были так или иначе связаны с христианством. Нет, я не стал верующим и до сих пор им не являюсь. Но в церковь очень люблю заходить, а Библия и стала … моей «женой».
Ох, и «жена» же мне досталась. И умна, и красива, и добра, и хозяйка отменная, и подруга каких поискать! Повезло мне с «женой», очень повезло. Всегда поможет советом, всегда утешит. Куда здесь Василисе Премудрой!
Научила меня читать обоими полушариями – не только интеллектуально подходить к любому тексту, но и пытаться вжиться в ситуацию, полюбить или возненавидеть, пожалеть или обвинить, взять удар на себя. Она ведь тоже любит людей, хотя и нет более строгого судьи для них, чем она.
Но до чего же строптива и своенравна! Сколько же она мне нервов потрепала! Сколько спорили мы с ней, как часто злились друг на друга за «тупость», прежде чем окончательно, по крайней мере, я так надеюсь, нашли общий язык, «притерлись», «приноровились», до конца подружились и, наконец, «сроднились». Я не пытаюсь ее переделать, она не пытается переделать меня.
«Изменять» ей с другими книгами мне и самому не хочется. «Встречался» одно время с Кораном и был у меня к нему искренний интерес, но не «ушел» к нему. И ни к кому идти мне не хочется. Домой меня тянет, сильно, постоянно, туда, где на полке ждет она меня вернее, чем Ярославна своего забулдыгу Игоря.
«Жену» свою люблю и уверен в ней абсолютно. Ни одному из людей не верю, в других книгах сомневаюсь, а ей верю. Не предаст, не обманет, не бросит! И я ее берегу
«Жена» привела с собой массу своих «родственников», самого разного возраста. Здесь и Августин, здесь и Фома Аквинский, но здесь и Мень, Лютер. Себе на уме ребята, видят меня насквозь и по-своему щадят. А я иногда до такой степени лезу им в душу, так хочу понять. Но они неизменно вежливы, терпеливы и корректны. Холодноваты, правда, немного по сравнению с самой Библией.
Книги дали мне невероятно много радости, удовольствия и восторга. Это одно из тех «явств», без которых нет смысла в жизни, я его, по крайней мере, не вижу. Упаси меня Бог даже сейчас, может быть, особенно сейчас хотя бы один день прожить без него!
Но счастья, полного, всепоглощающего, я от них, как, впрочем, и от женщин, от работы, от детей, так и не дождался. Общение с ними завораживало, общение с некоторыми из них вызывало ни с чем не сравнимый интеллектуальный оргазм. Но как мало этого было! Как мало женщин, ради одной лишь ночи с которыми можно и душу продать дьяволу, так мало и подобных книг. И подобно женщинам книги пытаются подчинить меня себе, заставить любить только одну и беспрекословно верить только ей. И по хорошему я пытался с ними договориться, слушая внимательно все, что они говорят, расспрашивая их, пытаясь наладить диалог с ними, но ничего не получалось. Сколько бессонных ночей прошло в спорах с ними, в скандалах с ними! А они ведь этого не прощают! Страшно подумать, сколько книг возненавидели меня за то, что не стал их рабом, не отдался им полностью и бесповоротно! Наверное, их было даже больше, чем женщин, ненавидящих меня за то же.
Но что я мог поделать с собой?! Не способен я отдаться ни одной из них! Потому, что мужчина я что - ли…
А, может, в этом и было бы счастье?!
Вспоминаю сейчас по дням – шагам все прочитанные книги, но не могу никак вспомнить ту, единственную, на стыке двух десятков тысяч шагов.
Разве что, это была все же Библия?!
А, с другой стороны, ну и что мне это счастье-то?!
Хотя вопрос о том, зачем мне нужна книга, это вопрос мещанский, потребительский. А зачем нужна любовь? Скажем так, зачем нужно то, что не дает денег, а, наоборот, требует их?!
И много ли мне помогли эти «ляхи»?! Тает жизнь, тает здоровье, тают силы, но быстрее всего тают знания. Чем больше я узнаю о чем-то, тем меньше это понимаю. Как я завидую своим студентам, их знаниям – мне никогда уже не достичь их уровня! Никогда! У них нет вопросов, но есть на все ответы. А у меня не осталось ответов вовсе, зато количество вопросов растет и растет. Да и что такое вопрос? Что такое вопросительный знак? Это просто состарившийся, согнувшийся под тяжестью незнания знак восклицательный. Окончательное знание, финитное, - это понимание, а понимание – умение видеть всю массу фактов, процессов, связей. С годами зрение настолько развивается, что действительно видишь их все больше и больше, но увидеть в них единую картину уже трудно – чем больше углубляешься в лес, тем больше деревьев видишь, но перестаешь видеть лес. Зато как его чувствуешь! Как это здорово чувствовать самого себя частью этого леса, когда начинаешь дышать с ним одним воздухом, жить одной целью и стремиться в нем раствориться. Даосы правы – главное в пустоте, в небытии, в бесцельности. Если имеешь четкую цель, то легко и быстро насквозь проходишь лес истории или литературы, но видишь только то, что нужно тебе, как лесоруб видит только те деревья, которые годятся для дров. Но деревья растут не для того, чтобы стать дровами! Потребительское отношение к книгам дает ответы, которые на деле не больше, чем дрова.
…Потребность читать такая же потребность, как пить, есть, дышать, двигаться, любить, работать. И «питаться» книгами надо регулярно. И разнообразно. Хотя беспорядочное чтение или чтение книг «не первой свежести» опасно не только для души, но и даже для желудка.
Есть книги, которые помогают развить у себя способность любить (Библия, поэзия). Другие развивают понимание (философия, религия). Обходиться только теми книгами, которые «нужны для работы», все равно, что питаться только хлебом и водой. «Душа» требует разнообразной «пищи», в том числе и стимулирующей чувственность. Скучен и подозрителен «неозабоченный» человек! Любовь к книге подобна любви к женщине и должна быть яркой, и по сути и по форме. И у меня есть свой «гарем», обо всех его «обитательницах» говорить, понятно, не стану, но кому знаком Рубоко Шо, тот понимает, о чем я.
Я понимаю Петрарку, который в конце дня шел «советоваться с античными авторами». И у меня есть свои «завтраки», «обеды» и «ужины». И я подчас такие пиры закатываю, благо все «блюда» под рукой! Сегодня утешить меня в моей болезни пришел Леня Пастернак, забрел к обеду Ежи Лец (как почувствовал, что настроение у меня соответствующее было). Рассказал мне один из своих рассказов Роберт Хайнлайн и долго препирался со мной мой любимый пророк Аввакум. Эх, хорошо все же болеть! Постельный режим в библиотеке – самое лучшее лекарство.
В общем, я человек книги. Из того самого поколения. Это потом появятся иные поколения – рабы телевизора, газет, интернета. Я из динозавров. Для меня никакая газета не заменит книгу, как никакая резиновая Зина не заменит женщину.
Хотя… вот задают же мне вопросы о книге, а значит, возрождается она. И хорошие вопросы ребята задают. Чувствуется, что не все равно им, что читать. И пусть я не понимаю в чем-то чтение Каргополова, для меня это, если воспользоваться словами Шерлока Холмса, книга на одну трубку, но уж пусть лучше будет самовлюбленный Каргополов, чем самодовольный Фоменко или хитрозадый Акунин. Любая книга – дорога или тропинка, только в виртуальном мире и нужно чувствовать, куда она ведет, знать направление, идти по азимуту. Если есть маршрут, то это дает систематическое знание, если нет – дорога скатится в пропасть. Многие люди не умеют так ходить и либо вообще отказываются читать, либо ходят только по знакомым или большим дорогам, там, где людей больше.
Жизнь под горку покатилась и мне некогда уже много читать. Так хочется успеть прочитать то, чего «на том свете» не будет.
Подлинная книга – вода родниковая, чистая, свежая, вкусная, живая. Но найти эту «свою» библиотеку ох как непросто! Настоящие книги, как и любые науки, любое знание, напоминают мне горные хребты, Люди городов и полей, долов и весей боятся их, избегают, недолюбливают. Но, как все неизвестное и опасное, они интересуют людей. Люди любят бывать в этих горах туристами и с вершины какого-нибудь Малого Седла судить о Казбеке или даже об Эвересте. В предгорьях много пасется тех, кто мнит себя знатоками гор. Но туда, где снега и пропасти, идут очень немногие. В сердце литературы, как и в сердце исторической науки, холод, жуть, боль, мерзость. Это отпугивает большинство людей, но без этого-то как жить, если уж хоть раз поднялся на Эверест?! И чем можно заменить чувство абсолютной свободы, которое появляется только на самой большой высоте?!