Ольге было невыносимо плохо жить одной. Каждый день, когда она возвращалась домой в свою тесную однокомнатную квартирку, где под низким абажуром настольной лампы прятались тени смутных ожиданий, а в углах пылились прошлогодние прогнозы и скучные обещания с понедельника начать новую жизнь, она погружалась в тоскливую пучину раздумий о собственном несовершенстве и несправедливостях своей судьбы.
Действительно, ее жизнь казалась чудовищно неудачной, потому что Ольге было уже тридцать, но, в отличие от всех своих знакомых, она еще никогда не была замужем. Работала младшим бухгалтером в маленькой государственной конторе, курирующей детские дошкольные учреждения, имела такую же маленькую государственную зарплату, крошечную квартиру в самом криминальном районе города, проездной на трамвай и никаких перспектив в ближайшем обозримом будущем.
Из мехов у нее имелась старенькая полуоблезлая лисья шубка, из богатств – потертые коралловые бусы, которые когда-то в юности ей подарила мама, из друзей – глупая соседка Машка, у которой язык был без костей, и молотила она им без остановки на всех перекрестках. А из родных – остался только кот Мурзик, донельзя толстый перс, еле передвигающийся в тесном пространстве ее обветшавшей хрущовки, которую последний раз ремонтировали еще при царе Горохе.
Ольге невыносимо плохо было жить на свете. Каким-то непостижимым образом она осталась совсем одна (мама, два года назад умерла от рака, немногочисленные родственники как-то незаметно растворились в пространстве, друзья… с друзьями сейчас нелегко, особенно, когда ты пользуешься «немного странной» репутацией).
Все чаще взгляд Ольги останавливался на счастливых улыбающихся парочках, которые почему-то непрестанно целовались. На уютных гладких мамашах, толкающих впереди яркие колясочки. На счастливых родителях, дружно ведущих за ручки своих сопливых отпрысков, словно им больше нечем было заняться в этой жизни. И даже вполне бытовые сценки какой-нибудь случайно наблюдаемой ею семейной ссоры, незначительные эпизоды и зарисовки разговоров, взглядов, касаний – всего того, что можно было додумать, раскрасить, наполнить реальными перипетиями счастья - все это мучительно отзывалось в самой глубине ее существа, потому что было недоступно.
Тема семьи стала навязчивой, болезненной и ежедневной ее мукой, которая изводила ее до основания, заставляя по вечерам тихо плакать в подушку, а по утрам с содроганием смотреть в зеркало, созерцая чудовищные последствия вчерашних слез. И она ничего, ничегошеньки не могла с этим поделать.
Господь наделил ее совершенно заурядной внешностью и до обидного средними способностями. Единственное, чем Ольга выделялась среди окружающих, была патологическая скромность и застенчивость, которые, не смотря на возраст и жизненный опыт, махрово расцветали на ее щеках багровыми пятнами стыдливого румянца. А еще ей казалось, что у нее на лбу горящими литерами было начертано: «тридцать лет, старая дева, вход строго воспрещен».
«Уж лучше вообще держаться от людей подальше», - часто думала Ольга и шла в библиотеку, чтоб оторваться там по полной программе, оставшись наедине с собой и миром вымышленных ситуаций.
Она любила Достоевского и Коэльо, зачитывалась Пастернаком и Хемингуэем. И жила в состоянии хронического ожидания перемен.
Перемены не спешили… Видно погода была нелетная. Застряли себе на запасном аэродроме где-то на самом краю земли.
Может быть, для того, чтобы однажды ворваться прямо без предупреждения, без протокола и без заголовка, и все начать сразу с кульминации…
Был конец рабочего дня, один из долгих декабрьских вечеров, когда все семейные люди, стремятся поскорее отправиться домой, чтоб сделать последние приготовления к праздникам: купить подарки, продукты, продумать блюда новогоднего меню и детали нарядов, сходить в баню, в конце концов...
В этот предновогодний вечер склоненная над бумагами голова сумасшедшего трудоголика воспринимается как нонсенс, но именно в этот вечер вопреки всем правилам обычной человеческой жизни, Ольга затеяла генеральную чистку своих хвостов и с упоением нырнула в рабочий процесс.
Ей некуда было спешить. Новый год она собиралась встречать традиционно. Одна…
В кабинет вошел Антон Сергеевич, частный предприниматель, арендующий складские помещения на территории подотчетного ей учреждения.
- Антон Сергеевич, ваши документы еще не готовы, Вам придется подождать, - сказала она и рукой указала ему на стул возле входа. Но он почему-то не сел. А подошел совсем близко к столу и начал с места в карьер.
- Олечка, выходите за меня замуж. Я Вас давно люблю. Вы такая строгая и красивая. И такая умная, - он запнулся, словно припоминая, что еще можно добавить в дежурный набор комплиментов, произносимых в таких случаях. - У вас такая вязаная кофточка…, - выпалил он, наконец, и икнул. Ольга отшатнулась. От Антона Сергеевича пахло вином.
К выпившим, а тем более пьяным мужчинам, Ольга относилась с каким-то смешанным чувством презрения, жалости, и снисходительности. А впрочем, это были единственные представители мужской братии, которые не вызывали в ней неконтролируемого смущения. Потому что были беспомощны, наивны и немного смешны
- Сегодня Новый год, пойдем к тебе, - бесцеремонно скомандовал Антон Сергеевич, обнимая Ольгу, словно они были давно знакомы, и все меж ними уже решено.
Видимо, это был какой-то неправильный предновогодний вечер, потому что вопреки обычной модели своего поведения с мужчинами, которая ограничивалась парой фраз и сухих замечаний на общие темы, Ольга вдруг неожиданно для себя глупо ему улыбнулась. То есть самым бессовестным образом начала с ним кокетничать. А как это еще можно было назвать…?
Никто и никогда не предлагал ей выти замуж. В конце концов, когда-то же это должно было случиться. Пусть понарошку, пусть на пьяную голову, но все же...
Антон Сергеевич показался таким симпатичным вдруг. «Не делай этого», - в отчаянии говорил внутренний голос, но Ольга, внутренне содрогаясь от своей смелости, пошла ва-банк. Как это бывает между женщиной и мужчиной...?
Отчаянная отвага вдруг, откуда ни возьмись, загорелась в ее глазах, и Ольга шагнула в пропасть таинственной неизбежности.
Антон Сергеевич был не настолько пьян и настолько опытен, что тут же уловил тонкую грань, отделяющую ее решимость от сомнений, и взял, что называется, быка за рога.
Как охотник с опытом, он сразу проникся азартной прелестью освоения новой территории. В том, что территория не освоена, сомневаться не приходилось. С первой же минуты их знакомства, как только он увидел ее склоненную над столом голову, аккуратную полосочку пробора, кончик розового носа, Антон Сергеевич понял об Ольге все. В его мозгу, и наверняка где-то еще, словно на столе главнокомандующего развернулась четкая линия стратегического плана, подкрепленного вполне конкретными желаниями.
Ольга редко подвергалась подобным атакам, на дежурные комплименты не реагировала, о погоде беседовать отказывалась, при первых же попытках адюльтера утыкаясь в груду бумажек, спасительно белеющих у нее на столе.
А тут, ее словно перемкнуло...
Как Ольга оказалась в постели с полупьяным мужчиной, которого едва знала, которому едва ли симпатизировала и уж точно не видела в роли своего мужа? Как это случилось…?
Утром, когда забытый в углу комнаты телевизор еще показывал финальные сцены невостребованных концертов, Оленька открыла глаза и с ужасом почувствовала, что на ее животе лежит большая волосатая рука. Это была рука Антона Сергеевича.
Жестокая это вещь – быть одинокой неопытной девственницей 30 лет отроду, которую еще никогда никто не целовал, не обнимал и соответственно не желал, как мужчина.
Вот он этот мужчина, вчера он открыл и освоил ее всю, до самого последнего сантиметра.
«Что теперь будет?» - с ужасом подумала Оля и захлопнула глаза обратно, наивно полагая, что таким образом можно вернуться в безмятежность вчерашнего предновогоднего вечера.
Антон Чубакин протрезвел не сразу. Он был еще пьян, пока она слабо сопротивлялась в маленькой тесной бухгалтерии, где их совместными усилиями удалось разбить настольную лампу и рассыпать на пол квартальный отчет. Он находился в эйфории охотничьего инстинкта, когда они зашли в ближайший супермаркет и накупили там всякой всячины для новогоднего стола, а потом дружно чистили картошку на кухне. Он фонтанировал, сыпал афоризмами и ужом увивался вокруг Ольги. И она под обстрелом его нелепых и слащавых комплиментов постепенно расцветала и входила во вкус, и он это чувствовал. А потом, так и не дождавшись боя курантов, Чубакин все-таки уложил ее в постель. И только тогда протрезвел окончательно.
Он был женат уже десять лет, периодически захаживая налево и регулярно меняя впечатления жизни в самых разнообразных постелях и интерьерах, и удивить его чем-то в этой области было практически невозможно. Женское тело как инструмент получения удовольствия, исследованное многократно вдоль и поперек, и воспринимаемое им с легкой долей цинизма, казалось, больше ничем не могло его поразить.
Но с Ольгой… Что же его так зацепило?
Заурядная, закрепощенная, застенчивая. К тому же девственница.
Чубакин не очень уважал девственниц, с ними столько мороки. Он заранее настраивал себя на долгие уламывания, кривляния и зажатости.
Ольга, действительно, была девственницей. Но уламывать ее не пришлось. С обреченностью камикадзе она отдалась ему вся и сразу, без лишних слов, ужимок и условий. Как в прорубь нырнула.
И это было совершенно ни на что не похоже. Он вдруг понял ее до самой глубины и почувствовал ответственность за эту взрослую несчастную девочку, которая не смеет поднять глаза на мужчину, но способна открыться ему вся до самой последней волосины просто потому, что жаждет этого всеми фибрами своей души и по-другому не умеет.
Женщины, с которыми сталкивала его жизнь, всегда сохраняли некую условность игры даже в самые трепетные моменты близости. И он, не умея открыть их настоящую сущность, просто проникал в пустоту их тела и использовал его для наслаждения.
Барьер близости, который не удавалось преодолеть с женой даже через десять лет брака, всегда держал его в банальном напряжении равнодушия к любой женщине, защищенном высокомерным чувством собственного превосходства.
Ольга не играла. Она страстно хотела быть с ним, каким бы он ни был, просто потому, что он был мужчина, а она была женщина. В ней так много было этой неизмеримой бездонной глубины, что ему с наслаждением хотелось нырнуть в нее еще и еще раз, чтобы забыть себя и стать частью этой непонятной и такой родной субстанции пространства, где можно было не опасаться, не отгораживаться. А просто быть…
Впервые в жизни быть с женщиной и в то же время быть собой…
- Антон Сергеевич, хотите чаю? – не найдя ничего лучшего для первой фразы, просто спросила она и присела на кровати, протянув одеяло под мышками. – Мы пропустили Новый год.
- Зато мы не пропустили самого главного…, - многозначительно улыбнулся совершенно трезвый Антон Сергеевич и нежно поцеловал в губы свою первую настоящую женщину…