Я начала писать поздно. Не то, чтобы мне не писалось. Пописывалось, так скажем. Но как-то все не было времени. Казалось, что для пистельства надо быть совершенно свободной, жить в Переделкино, на пленере, чтобы ничто не мешало, не отвлекало... А здесь - семья, дети, мужья, будь они не ладны... Ну и любовь, конечно.
Писать стало возможно, когда появилось время. Так и напрашивается: и деньги. Нет, денег не появилось. Не убавилось, и на том спасибо. А мужа как-то совершенно неожиданно эта моя деятельность растрогала. Он посмотрел на это с интересом и почему-то стал по утрам приносить мне кофе прямо к столу с компьютером. По этому поводу у меня тоже вспыхнул к нему взаимный интерес... Боялась только пролить кофе на клаву, вспоминая подругу, совершившую аналогичную оплошность и больше месяца безуспешно пытавшуюся с помощью знакомого мастера ликвидировать последствия своей неловкости.
У меня верующая дочь. Как и когда она успела придти к вере, я просмотрела. Но все вокруг решили, что это - моя работа. У нас с дочерью очень доверительные отношения с раннего детства, и вполне логично было предположить что я, как более старший и влиятельный человек, ее и направила на этот путь.
А я - ни сном, ни духом. Так же, как и многие, дважды в год могла зайти в церковь при Пятницком кладбище, где похоронены мои купеческие предки, или в большие праздники за компанию с приятельницей поставить свечку, поприсутствовать на отпевании, венчании, если кому-то взбрело в голову закрепить свой брак именно таким образом. Вот и все, пожалуй.
А тут - мать начала писать. Моя дочь недоверчиво поглядывала в мою сторону, волнуясь: богоугодное ли это дело - писательство? До этого никаких особенных греховных нарушений в моем образе жизни она не замечала и была за меня спокойна.
Яйца курицу не учат! Но потихоньку она стала высказывать мне свои сомнения и обеспокоенность, заезжая ко мне все чаще и постоянно видя меня за компом. Смогу ли я стяжать в посмертном моем существовании царство Божие при таком сомнительном занятии? Сама она ответа на этот вопрос не знала, но ее духовный отец был из среды творческой интеллигенции и порвавший с ней по религиозным соображениям. Правда, с творчеством он не порвал, став профессором богословия и автором очень интересных, но сложноватых для моего кургузого религиозного кругозора теологических трудов. У него в храме были в основном молодые прихожане и разные творческие личности, некоторые из которых и ныне широко известны в современном искусстве.
Дочь стала уговаривать меня пообщаться с ее духовником.Посоветоваться о целесообразности и богоспасаемости моего нового увлечения. Сначала я не обращала внимания на все ее происки, отгоняла от себя, как муху, отшучиваясь и отбрыкиваясь всеми доступными способами. Но! Мне и самой вдруг стало интересно. Вода камень точит...
И вот я в храме. Стою в очереди намеревающихся сбросить с себя груз малых и больших грехов, собирающихся исповедываться. Мне исповедоваться не надо. У меня грехов нет! Никого не убила, никого не обворовала, мужу не изменяю, родителей почитала, не завидую, не осуждаю (почти). Мне нужна просто беседа. Совет. Индульгенция на мою новую, такую привлекательную для меня писательскую деятельность. Стою прямо за высоким плечистым парнем с длинным и почему-то седым хвостом. Ничего почти не вижу за его широкой спиной, а только бесполо и совершенно безгрешно любуюсь его удивительно ярко выраженными мужскими пропорциями - узкими бедрами в джинсах и развернутым плечевым поясом в кремовой рубахе.
Дошла очередь и до моего парня освободиться от мучающих его сомнений, прегрешений, смущений и соблазнов. Он развернулся лицом к стоящим за ним прихожанам и, осенив себя крестом, низко поклонился всем нам.
Мать моя женщина! Да это же... Господи ты Боже мой. Известнейший и популярнейший рок-музыкант! Кто его не знает?
Он долго говорил что-то священнику, а тот понимающе улыбался и одобрительно кивал рокеру.
Потом накрыл его голову епитрахилью, перекрестил, прошептал на латыни молитву...
Музыкант поцеловал ему руку и отошел со счастливым лицом, чистый и безгрешный, как младенец.
Я поведала дочкиному духовнику о так волновавшей ее проблеме. Он смотрел на меня недоверчиво, но внимательно. Слушал, не перебивая. Я закончила. Он молчал. Потом спросил:
- А издателя нашла?
- Нет, батюшка. А что, надо?
- А зачем тогда все?
Я не знала, что сказать. Я и в самом деле не думала об этом. О чем, и что именно я пишу, он не спросил.
- А может, вернешься к своим обязанностям перед домашними? Господь вверил тебе твоих домочадцев, тех, кого Он дал тебе...
- Да я, собственно, и не уходила никуда от них, - соврала я, глядя на него усиленно честно. Ну и что? Я же не на исповеди, а на беседе.
- Ну, смотри сама. Я бы не советовал. А если будешь продолжать, то ищи издательство.
Так я и не поняла, богоугодное ли это дело - писательство? И дочь моя осталась в таком же неведении: попаду я в рай или в ад по окончании моего жизненного странствия, обремененного таким непонятным и соблазнительным занятием?
Одно только нас обеих успокоило. Музыкант тоже пишет стихи и тексты для своих песен. А ведь его-то строгий батюшка даже благословил на такие сугубо мирские труды. Вон как по-доброму улыбался ему, как понимающе слушал...
Вот только, как быть с издательством?...