1
Я – женщина деловая, из тех, кого называют «мужик в юбке». Но юбок я не переношу. Моя рабочая форма – джинсы, футболка или блузка, устойчивая обувь. Я поджарая – наподобие гончей. И веду себя соответственно: бегаю, бегаю, бегаю. В зеркало гляжу только по утрам – причесать короткие волосы, накрасить губы.
Нечем любоваться. Все ординарное, но все в меру, слава Богу. Никаких выдающихся черт. Правда, моя столетняя подруга (сто лет дружим) Ася, пытается спасти во мне женщину, упорно твердит:
– Да покрась ты волосы! Седина прет! И сделай что-нибудь с лицом! Ты же похожа на смазливого подростка, осталось только намакияжиться чуть-чуть. Волосы отпусти, они у тебя густые, классно будет! И сними ты эти джинсы, купи брючный костюм поприличнее. Деньги-то есть!
В разных вариантах я слышу это от Аськи с тех пор, как она сама в семнадцать лет перекрасилась из брюнетки в блондинку и стала похожа на куклу Барби. Иметь такую куколку под боком было опасно, потому что рядом мы смотрелись как рабочая лошадка (я) и газель (она ).
Тропинки, по которым мы двигались по жизни, шли параллельно, только Аськина была хорошо заасфальтирована, а моя просто утоптана такими же рабочими лошадками. Ася на своих тонких каблуках не дотягивала до моего плеча и цеплялась за меня при каждой вмятинке на жизненной дорожке. Считалось, что я сильная, прагматичная, устойчивая во всех обстоятельствах, а она – создание хрупкое и просто обязана любую свою поклажу из проблем стряхивать на мои крепкие плечи.
Кинув в телефонную трубку дежурное «как дела?» и с радостью поймав мое ответное «нормально!», она тут же переводила стрелку на себя и подробно докладывала о своем безденежье, слабом здоровье, бессовестных детках и муже-ленивце. Я слушала и проникалась. Потом задавала вопрос:
– Так, сколько тебе надо? Сто гривень? Двести? Могу – бессрочно.
– При чем здесь деньги, Юлька? Какая ты деловая, аж противно! Я – про свои беды, а ты…
– Но сама говоришь: лекарство надо купить, блузку сменить, деткам деньги на сапожки, что еще? Да, у мужа кроссовки приказали долго жить. Так сколько?
– Да я не жалуюсь, я просто так говорю! Мой Мишель, кстати, так и не получил премию.
Со мною дружить удобно: я умею слушать. А женская дружба зиждется на говорильне. И если обе подруги страдают словесным... извержением (чтобы не сказать грубее), то начинают искать себе слушателя на стороне. Если бы Аська, к которой мальчики приставали с первого класса, не нуждалась в моем покровительстве, я бы ни за что такую подружку не завела. Сейчас поздно перестраиваться – нам по сорок два, Она нашла во мне опору, а я в ней… что?
…А черт его знает, что! Слабость тоже привлекает, хотя и не надолго. Но кроме слабости есть в Аське непосредственность и некий лукавый артистизм. Она умеет рассказывать в лицах, бывает потешна, с нею не соскучишься.
– Слушай, что мне сегодня снилось, – время от времени говорит мне Ася, просмотрев очередную серию своих ярких сюжетных снов.
И начинает пересказывать. А я терпеть не могу чужие сны, Мне своих хватает – тоже ярких, но таких запутанных, как и положено снам, что утром не вспомнить.
Аськины сны я не слушаю. Одной рукой держу трубку, другой что-то делаю, а думаю о своем.
Никакой романтики в моей жизни нет. Я торгую на рынке, позабыв о прошлом инженера КБ, своим товаром, который сначала привозила из Польши, потом из Турции, а сейчас с Харьковской барахолки. Раньше я называлась бы спекулянткой, теперь гордо именуюсь коммерсантом. У меня своя точка на рынке и есть помощница. Фирмой это не назовешь, но на жизнь хватает. Я ведь одна. После третьего неудачного брака (без детей) решила эксперименты с замужеством прекратить. Так что Аськины непутевые детки мне вроде племянниц, и тоже привязали меня к домашнему якорю Семеновых довольно крепко. Когда на твоих глазах личинки превращаются в личностей, этот процесс завораживает. И затягивает. Ждешь результата... При всей моей деловитости у меня имеется скрытый запас нереализованных материнских инстинктов. Так что Асины девочки с голоду не помрут, пока начеку такая «богатая» и крепкая тетя Юля.
Другие мои привязанности остались в прошлом – институтском и инженерном. В трудные годы перестройки они предпочли плакаться и голодать, но в торговки не подались. А я долго не раздумывала: взяла кредит под квартиру – и дальше некуда было деваться, только пахать. Что я и делала. Подружки рассредоточились по косметическим фирмам, а я вкалываю на рынке и страшно устаю. Но пока терплю и в общем приспособилась к окружению. В прошлом остались все мытарства начинающей бизнесменки мелкого калибра. Иномаркой не разжилась, обхожусь жигуленком, но мечтаю о чем-то посолиднее. Если бы не бедные родственники, разбросанные по всей Украине, но хорошо изучившие мой адрес, могла бы купить «тойоту». Но, увы, родня стонет по телефону и в письмах, справедливо считая, что мне для житья не надо так много денег, как я имею. Для них много – это все, что больше тысячи гривень.
Я отбиваюсь небольшими суммами, из которых складывается одна приличная, и каждый раз думаю: вот возьму из детдома ребенка и – фиг вам!
Но ребенка одиноким не дают. Неполная семья, как же!
Так и живу – одна в двухкомнатной квартире, с кошкой Мэри и весьма разговорчивым телефоном. Приятельницы все-таки имеются… На одиночество не жалуюсь. Мне хватает себя. Книги, телевизор, тишина по желанию – что еще нужно, помимо работы? В гости хожу редко, принимаю на дому всех желающих меня увидеть. Их не много, но есть. С Асей, живущей далеко, общаюсь по телефону, вижусь раз в месяц. Пару раз в году она выгуливает меня в парке или тащит на выставку, в театр.
Ей нравится чувствовать себя умнее. Я не сопротивляюсь: умничай себе, на то ты и училка. В твоем техникуме сильно не поумничаешь – им на все плевать. А я удобный объект для извержения знаний, почерпнутых в университете и оказавшихся ненужными. В моем институте искусству и литературе не учили. Мы сами до всего докапывались. И ничего, кое-что раскопали.
Как-то в художественном музее, куда меня затащила Ася вопреки моему нежеланию любоваться местными шедеврами, я сказала перед пейзажем летней рощи:
– Ничего… а - ля Васильев, только копия…
– Ну ты, мать, даешь! – вытаращила глаза моя экскурсоводша.– Ты откуда Васильева знаешь?
– Думаешь, я кроме Шишкина с Левитаном никого не знаю? – огрызнулась я.
– Нет, я просто…– смутилась Ася, – распинаюсь тут, а ты, получается…
– Распинайся, родная, мне интересно, ты все равно меня образованней, – утешила я мою всезнайку.
2
В общем, такие люди, как я, с ума не сходят. Мозги у них исключительно трезвые, эмоции в среднем регистре, не зашкаливают, воображение недоразвито, хотя интуиция «фурычит», как говорит моя Аська про свою персону. Я не верю в сны, порчу, сглазы, гаданья, не ищу своего Бога (и чужого). Короче – особа скучная в глазах других, обожающих мистику. В моей жизни не случилось ни одного загадочного совпадения обстоятельств, способного сбить с толку. Мне эта тема вообще скучна неимоверно, признаю, что другим больше «везет», то бишь у них хоть есть основания для сомнений, все ли так в нашем мире объяснимо…
И вот, дожилась – срочно надо к психиатру. Я вообще не тяну, если дело идет о здоровье, мне зарабатывать надо. Не боюсь зубных врачей, например, но в больницу хожу редко – нет надобности. О психиатрах… в страшном сне не снилось – что я к ним побегу!
А началось все с банального сна. Мало ли что может нарисоваться в усталом мозгу? Я в тот день прилезла с работы, а не пришла.
Хотелось тут же завалиться спать, но позвонил братец (двоюродный) из Херсона и радостно известил, что сынок его наконец-то женится, а меня ждут на свадьбу. Я-то знаю – не меня, а подарок. Пришлось пообещать, что не забуду двоюродного племянника…Потом Аська отчиталась о проведенном дне, а у меня уже не было сил отвечать. Потом зацепилась за телевизор…Моя персиянка Мэри передвигалась по квартире вместе со мной, терпеливо поджидая удобного случая, чтобы угнездиться на моих теплых коленках. Каждый раз она обиженно мяукала, когда приходилось покидать насиженное гнездышко уже через минуту.
Наконец, я бросила якорь на диване, и Мэри радостно заурчала на моей груди, время от времени протягивая лапу к моему лицу – проверяла, как долго будет длиться это блаженство вдвоем, не собираюсь ли я подло нарушить ее покой. Меня это смешило:
– Лежи спокойно, я на месте.
Незаметно я уснула. Момент, когда заоконная голубизна сменилась непроглядной синью, я прозевала. Предвечерний сон плавно перетек в ночной, а тот увел меня в фантастический город – переливчато-жемчужный на фоне темно-сиреневого неба. Я брела вдоль причудливых домов с округлыми стенами, необычными балконами и башенками, пересекала просторные площади – и все в полном одиночестве. Мне не было страшно от этого безлюдья – душа пела от восторга: такой красоты я никогда не видела. Никто мне не мешал ею восторгаться, никто не требовал разделить восхищенье. Я знала, что чего-то жду или ищу. И это что-то сделает меня счастливой навсегда, бесповоротно. Я шла к своему счастью. А потом я почувствовала в своей ладони чужую теплую руку – детскую. Теперь рядом плыла тонкая фигурка девочки лет пяти-семи. «Я нашлась», – сказала девочка и повернула ко мне лицо. Оно напоминало детские портреты Глазунова. Он обожает такие – почти одинаковые, повторяющиеся, как навязчивая мечта: глазастый ребенок с благородным овалом лица, аристократическим носом и вздернутой верхней губой. Ребенок голубых кровей – не меньше, чем принц.
Такое же лицо смотрело мне в глаза сейчас – по-взрослому, без улыбки, словно ожидая моего решения. Я только крепче сжала руку, чтобы удержать девочку. Теперь мы шли вдвоем и молчали. Но это было сладкое молчание.
Из состояния блаженства меня вывел телефонный вопль. Я долго не могла врубиться, где нахожусь. Сердце лупило изнутри где-то под горлом. Теплый комок на груди дрогнул и растекся по мне с музыкальным звуком, потом сорвался на пол.
– Мэри, – простонала я в полубессознанье, – это ты?
Телефон обиженно замолчал. Я еще долго лежала с закрытыми глазами – пыталась вернуться в сон. Иногда мне такие штуки удавались. Сейчас не получалось. Но чувство счастья возвращалось вместе с сознанием…
И чему было радоваться? Сон растаял, как и положено сну, действительность могла бы удручать, но я не хныкалка – понимаю, что сама выстроила именно такую жизнь, не на кого пенять… Надо просто жить.
Через время сон забылся, как забываются праздники, убитые буднями.
В то утро, сбившее меня с привычного ритма и настроя, начиналось обычно: подъем, зарядка, символический макияж – лишь бы люди не шарахались.
На работу в обычные дни я хожу пешком, чтобы не застаиваться. Два квартала пробежки бодрым шагом окончательно будили меня. Рынок мой – рукой подать, и не надо напрягаться с поисками стоянки для моего жигуленка, давно мечтающего о пенсии. Он отдыхал в чужом гараже между моими поездками за товаром, который не надо было возить туда-сюда: тот хранился на рыночном складе.
Я высматривала троллейбус или маршрутку – не хотелось шлепать по снежной каше. Декабрь в наших краях вызывает депрессию: солнце шляется где-то на южных курортах, снег похож на съеденную молью манку, которую сдуру бухнули в воду, и она расплылась там безобразными комьями. Он не пахнет, как положено снегу зимой. От сырого воздуха неуютно, а бесцветный уличный пейзаж добивает окончательно. Но поскольку я – умеренная оптимистка, то не позволяю себе зацикливаться на унынии, даже если есть к нему повод.
Потихоньку заспанный люд сбегался на остановку, и теперь я была в компании трех дам под зонтиками. Они вяло обсуждали своего тупого начальника, обходя его имя на всякий случай. Мне чужие дрязги не интересны, я отступила под навес. И тут обнаружила сидящую под навесом на скамье девочку в нарядном одеянье. Белое пальто-пелерина, скрывающая руки, по краю капюшона – меховая воздушная оторочка типа лебяжьего пуха, белоснежные колготки, затейливо вышитые (и где такие покупают?) голубыми цветами – в тон мягким сапожкам из замши. Девочка была слишком мала, чтобы в такую рань оставаться без сопровождения, и я невольно поискала глазами ее маму. Но дамы к девочке не проявляли интереса, а больше никого подходящего не было поблизости.
– Ты почему одна? – я села рядом, пытаясь разглядеть ее лицо.– Где твоя мама?
Девочка опустила в капюшон лицо и не ответила, потом вскочила, отворачиваясь от меня. «Ну и дикарка!» – удивилась я, привыкшая к раскрепощенным деткам…
– Ты живешь рядом?
Девочка не отвечала, но и не уходила.
– А- а, ты из первого подъезда? Не слышишь?
В первом подъезде живут глухонемые. Правда, детки у них вполне горластые.
Мне показалось, что я этого ребенка уже видела и даже любовалась им. Густые опущенные ресницы, щеки бледные, капризная гримаска на тонком лице… Я, конечно, с детьми не общаюсь, исключая уже выросших барышень из Аськиного семейства, но вижу по телевизору и поражаюсь их раскованности. За словом в карман не лезут, никого не стесняются, на сцене поют, словно там и родились – под юпитерами, громко хохочут, толкаются в лифте, общаются на незнакомом языке. Только матюки и понимаешь… Все вокруг стонут от возмущения, но проходят мимо с полным безразличием – дети-то не их!
Может, они дома – другие? Эдакие приспособленцы… Меня волнуют только замурзанные бродяжки с пакетами клея в руках. Но и они почему-то веселее домашних, словно нет ничего лучше этой полной свободы передвижения в стране мусорных баков и бомжей. Приличный мир выбросил их на жизненную помойку и забыл, отторг, успокаивая себя : разве эти дети похожи на несчастных? Голодных? Да они сами не хотят дома жить! Из приютов удирают – не загонишь! Ну и так далее…На заре перестройки я немного подонкихотствовала: привела за ручку пару беспризорников в родную милицию, а потом увидела моих подопечных на соседней улице. Они посмеялись и показали мне смачный кукиш. Да-а…
Конечно, нарядный ребенок на бродяжку не походил, но тревогу вызывал.
– Детка, – прицепилась я к девочке, все отворачивающей от меня лицо, – покажи пальчиком, где ты живешь! Если говорить не можешь.
Но детка упорно молчала. И вдруг сняла капюшон и уставилась на меня синющими глазами в махровых ресницах. Прямо принцесса! Нет, я ее видела!
– Слушай, я на работу опаздываю. Мне в восемь надо на месте быть! Или отвечай, где твоя мама, или я тебя в милицию отведу, пусть они разбираются.
Троллейбус я прозевала. Вернее, я видела, как он прикатил и подобрал дамочек, но растерялась: а как же девчонка? Водитель не стал дожидаться, пока я соображу, шустро захлопнул двери. Я еще попыталась помахать ему ручкой: стой, мол!
– Так, – сказала я построже, – идем со мной.
И тут обнаружила, что рядом никого! Девочка растаяла как видение.
Или это была галлюцинация, и я сама с собой разговаривала, как идиотка? Не могла же девочка бесследно исчезнуть за полминуты, пока я посылала привет вслед троллейбусу?
Еще раз обойдя скамейки на остановке и даже заглянув в соседний двор рядом с нею, я быстрым шагом пошла вниз по улице, ругая себя за очередное донкихотство. И все-таки сразу выбросить из головы странную девчонку не смогла. Если потерялась, то почему не плачет, не ищет маму? Почему так спокойна? Она же совсем маленькая, от силы шестилетка! Кто ее отпустил гулять в такую рань и непогоду? Плохая мать? Но плохая мамаша так не вырядит свое дитя – под принцессу или Снегурочку. Если она глухонемая, то почему у нее был такой вид, словно она все понимает, слышит, но разговаривать не желает?
Работала я плохо – раздражалась по пустякам. Продала мало. Наверное, меня обходили, отпуганные кислым выражением физиономии. Так мне и надо!
На следующее утро я вышла еще раньше – мне надо было срочно сделать инвентаризацию.
Девочка была на своем месте! Словно меня поджидала! И снова одна. Болтает легкомысленно ножками, насунув капюшон на нос. Все тот же маскарадный прикид. Другой была только погода: солнце подсушило землю, снегом только пахло, но его не было. Легкий морозец ласково покусывал щеки, обещая зиму. Я плюхнулась рядом с девочкой и вцепилась в ее руку.
– Ты опять одна? Ну, признавайся, где живешь!
В ответ она подарила мне лучезарную улыбку Снегурочки на детском утреннике. Значит, слышит! Вот маленькая мерзавка, все равно молчит!
И тут я рассердилась. Вскочила и, начхав на троллейбус, отправилась пеши к своему кормильцу-рынку. Но через минуту почувствовала в своей ладони теплую детскую руку… Было состояние дежа вю, и я остановилась рывком, не забыв покрепче ухватиться за детскую руку.
– Ты – кто?
Я присела на корточки, придвинув к себе девочку, и заглянула в ее капюшон.
Из-под светлых волнистых прядей, невесомых на вид, на меня смотрели знакомые синие глаза. Внимательно, по-взрослому, понимающе. Дрогнула вздернутая верхняя губка и расползлась в улыбке.
– Молчишь,– удрученно вздохнула я. – Но я тебя не брошу. Раз ты потерялась…
– Я нашлась.
У меня закружилась голова. Теперь я знала, где видела и слышала девочку! Но это же бред! Такого не бывает!
– Значит, ты меня обманула и говорить умеешь. И все прекрасно слышишь, – бормотала я, чувствуя, что сбрендила, – скажи хоть, как тебя зовут!
Наша улица не похожа на сказочный пейзаж неземного города: куча переполненных мусором контейнеров с голодными кошками на вершине, разбитый тротуар, облупленные дома, навсегда забытые властями…Девочка в белоснежном пальтишке в эту картинку не вписывалась.
– Так как тебя зовут? – приставала я, начиная злиться. Ну не умею я разговаривать с незнакомыми детьми, еще и неясного происхождения! Кому скажи, что из моего дурацкого сна выпрыгнула живая девочка… Даже Аська, обожающая всякие загадки природы, не поверит, спишет на переутомление!
– Раз молчишь, придется тебя в милицию вести. Там разберутся (ну, сволочь я! Пугаю ребенка! А что же делать?!)
– А что же делать? – говорю, действительно не зная, что делать.
– Элина, – вдруг произносит девочка.
– Тебя так зовут? Ну, слава Богу, хоть что-то узнали… Красивое имя. Сейчас мы твою маму разыщем. Напишем заявление в милицию… Погоди, я позвоню.
Я отпустила руку Элины и стала копаться в сумке в поисках мобилки. Надо сообщить помощнице Наде, что я задержусь. Пусть меня подменит. Надька дрыхла. Нет, просто мобилку отключила…
– Ладно, милое дитя, – сказала я поласковей и повеселей, – сейчас мы будем тебя спасать!
Но спасать было некого. Ни рядом, ни за спиной, ни впереди Элины не было. Испарилась, исчезла, растаяла. Господи, когда она успела?! «А был ли мальчик?» – вдруг ударило по моим мозгам. Живое создание не исчезает за несколько секунд! Ему нужны не меньше десяти минут, чтобы скрыться из поля зрения! Так что же это – глюки? Но я не алкоголичка и не наркоманка!
На всякий случай я обследовала ближайшие подъезды, где не было кодов, и подворотни.
…Пока я развешивала на своей точке блузки, свитерки и прочий ширпотреб, мне казалось, что белое пальто мелькает между рядов среди тележек с барахлом и фигурами грузчиков да продавщиц. Покупатели в такое время еще спят.
«Может, она испугалась милиции, а теперь, проследив за мною, поджидает, когда я освобожусь? – думала я, пытаясь выкинуть из головы кошмарную мысль про собственное безумие. – Но как можно так быстро исчезнуть? И почему она должна бояться милиции? Откуда шестилетний ребенок может знать, что милицию иногда нужно и бояться? Разве она похожа на беспризорницу?
Однако…что делала на улице одна в такую рань? Второй день подряд? Кого поджидала? Она сказала: я нашлась…Как это понять? Получается – это я ее нашла? Или я ей понравилась, и она так сказала? Но что во мне может нравиться ребенку? И почему она молчит?»
Сколько вопросов без ответа! Прощай, душевный покой!
Целый день я высматривала Элину среди толпы покупателей, а когда шла домой – глазами прочесывала улицу. На остановке троллейбуса ее тоже не было.
Дома я поймала себя на мысли, что зациклилась на этой девчонке, пытаясь вспомнить, где я ее могла ее видеть в реальности. Сон – ерунда. Он отразил какие-то мои впечатления прошлого. Девочка похожа на кого-то конкретного. Но я не помню таких изумительных глаз! Я только однажды видела их у чужого младенца.
Как-то бежала из поликлиники и столкнулась на выходе с молодой женщиной – та входила. И вдруг она резко остановилась:
– Женщина, извините, вы мне не поможете?
Я кивнула с сомнением – зуб болел чудовищно.
– Понимаете, мне надо поставить печать на больничном листе, а ребенка оставить не на кого. Она в коляске, на улице. Я быстро – туда и назад!
– Идите, – кивнула я, еле открывая рот.
Меня проводили к коляске, в которой спал младенец, и тут же его мамаша скрылась. Я послушно покачала коляску за ручку, взглянула на спящее личико – и тут девочка открыла глаза и уставилась на меня. Боже, я таких синих огромных глаз не видела! Особенно меня потрясли ресницы. Девочка молчала, словно переваривала подмену родной мамы на чужую тетку. Потом улыбнулась сияюще и стала издавать те чудные для нормальных женщин звуки, при которых материнские инстинкты просто взрываются... Я расстроилась, потому что в те времена мечта о ребенке была еще слишком горячей.
Продолжение следует
http://proza.ru/2009/04/18/556