Тайга росла, казалось, не по дням, а по часам. Из робкого, тщедушного щенка превратилась в поджарую крепконогую собаку. Мы души в ней не чаяли. Я всё думала, что, наверное, я так долго жила без собаки, потому что должна была встретить её. Теперь в доме было трое проказников, муж подшучивает – углов в доме скоро не будет хватать для наказания.
Возвращаемся как-то из кино – Тайга выскакивает навстречу, вся морда в какой-то белой канители, слюна капает, глаза умоляющие. Мы хохотали до слёз – она во время одиночества решила погулять по комнатам и набрела на пачку жевательной резинки. Нажевалась от души, как «настоящая», и теперь не могла избавиться от липкой тянучки. В другой раз мы оставили на ночь коробку с шоколадом в пределах досягаемости, так что Тайга в буквальном смысле, всласть повеселилась. Конфеты были съедены, а красивая коробка предел мечтаний Сони, застолбившей её для своих «девчонских» секретов, была разгрызена на мелкие клочки и аккуратно посыпала пол как в новогодний праздник.
Мы с Тайгой вместе забирали детей из садика. Однажды пока я беседовала с воспитательницей, моя собаченция открыла сезон охоты на какое-то насекомое. Взвизгнула, потёрла морду лапами и принялась чихать безостановочно. Вечером я долго не ложилась спать, Вандолин задерживался на работе, я ждала его. Я делала эскизы новой коллекции, мне нравилось это спокойное вечернее время, когда дети уже спят, телевизор бормочет в уголке. Тайга всхлипывала во сне. Время близилось к полуночи, когда я, наконец, сложила листы в папку и потянулась. Вышла в коридор. Тайга вскинулась мне навстречу, и я сначала даже не поняла, что вижу – морда её распухла, глаза заплыли. И жаль было глупышку, но я не могла удержаться от смеха. Пришлось поить её активированным углем, прикладывать компресс из размоченной таблетки валидола. Пока я возилась с Тайгой, вернулся муж. Он тихонько приоткрыл дверь и несколько минут молча стоял в проёме, не двигаясь.
– Что?! – посмотрела на него снизу вверх, Тайга кинулась к нему без вопросов. Странно всё. Я подобрала этого щенка, возилась с ним день-деньской, а души она не чаяла в Вандолине. Как и он в ней.
– Ничего. Я в душ, – он криво улыбнулся и аккуратно обогнул меня, по-прежнему стоящую на коленях у Таёжкиной подстилки.
– А почему папа спит в кухне? – удивлённо спросила ранняя пташка Соня, уже наведавшаяся к холодильнику.
Что-то в моём маленьком мире начало рушиться, но разве объяснишь это детям? Да и смею ли я?
Он возвращается домой всё позже, в глазах отражаются блики огня разложенного в честь неизвестного мне идола. А в жертву, похоже, приносится благополучие нашей семьи. Благо получить… Мы давно уже не получаем никаких благ… Муж выпал из нашей Солнечной системы и несётся ледяной каменный обломок в далёкий космос…
Как разобраться в нас? Что я делаю не так? Почему не хватает сил соединить края трещины? Неужели высох тот клей, что накрепко связал нас друг с другом?
К соседке Люде часто забегает подружка-собутыльница, завсегдатай всех свадеб и поминок, Белокурая Жизель. Она с пьяным умилением наблюдает за нашей компанией, и для детей у неё всегда находятся конфетки или яблоки: – Мне-то Бог детей не дал, бестолковой, – всхлипывает она при каждой встрече.
– Да какие дети, после семнадцати абортов! – огрызнулась однажды из окна первого этажа Люда, очевидно повздорившая с подругой.
- А что такое – абортов? – немедленно заинтересовались близнецы.
Я дёрнула их за руки, торопясь уйти от опасной темы.
– А что-то я супруга вашего редко вижу, – зацепила меня Жизель, – Да нет, вот недавно на свадьбе у Нинкиной дочки он был. Отплясывал с тако-ой блондинистой! Ноги от шеи, молодая, горячая. Да Нинкина племянница или крестница, что-то не помню уже, Марина… Не… Марьяна. Да массажистка она у них. В заводском профилактории работает. Вот думаю, жере… инженер даёт!
Люда выскочила на улицу и залепила приятельнице звонкую пощёчину: –Ты думай, мать твою, с кем говоришь!
Дальнейший диалог был явно не для детских ушей, мы ушли домой, а поздно вечером Люда зашла за содой и стоя в прихожей, долго извинялась за подругу.
* * *
Хозяин остановил машину возле высокого свежевыструганного забора. Позвонил. Не дождавшись ответа, толкнул калитку.
– Тайга, айда! – скомандовал он. Собака нехотя поплелась за ним. В доме никого не было, неужели Хозяин не догадывается! Человеком, к которому они несколько раз приезжали на какие-то «шашлыки», не пахло ни на дорожке ведущей к дому, ни на веранде.
– На рыбалку что ли, ушёл? – почесал голову Хозяин. Пошарил над дверью, заглянул под крылечко: – Ключа нет. Славка забыл, наверное, что мы договорились. Ну, посидим на крыльце, подождём. Он расположился на деревянных ступенях, Тайга улеглась возле. Но Хозяину не сиделось на месте. Он встал, закурил, пустился в длинные путаные объяснения.
– … а как я могу выбрать между вами? Ты – моя собака, она – моя любимая… стерва, конечно, говорит, отравлю твою псину… да это она не со зла, ревнует просто. Ну, и ты тоже, хороша! зачем помаду сгрызла? – говорит, настоящая американская или ещё какая-то импортная… пациент подарил… Она, знаешь, какая? – она красавица, а красавицам всё самое лучшее надо, а ты её помаду сгрызла… вот она и ругается…
Тайга терпеливо выслушала упрёки. Потом, вспомнив, что в прошлый раз спрятала в саду кость, убежала на раскопки, оставив Хозяина наедине со своими рассуждениями и гадко пахнущей фляжкой, к которой он неоднократно прикладывался по ходу монолога.
Смеркалось. Хозяин покрутил головой, вялые глаза тускло смотрели на невзрачный закат, пустая фляжка выпала в траву. Тайга призывно гавкнула, приглашая в машину, дескать, пора домой и жрать охота!
– Но-но! – покачал он пальцем перед мордой Тайги, – Шутишь, подруга! Я обещал своей… любимой, что ты останешься у Славки… Я вот сейчас пристегну поводок, не верти головой и тут тебя привяжу. Сидеть! Ждать! Славон с рыбалки вернётся, пусть он тебя и кормит, говорят, что так надо, голодную собаку новому хозяину отдавать, чтобы тот прикормил из рук. Так что, извиняй, собака моя ненаглядная, и адьё! Всё. Пошёл. Пока.
Хозяин, покачиваясь, медленно растворялся в сумерках. Недоумевающая Тайга провожала его взглядом, всё ещё не готовая поверить, что он и в самом деле, уйдёт насовсем. И даже когда хлопнула дверца машины, заворчал мотор, и звуки стихли вдали, собака ждала, что Он вот-вот вернётся, снова примется что-то объяснять, и они поедут домой.
Но время шло, сумерки сменились кромешной тьмой, Тайга ждала на веранде, насторожив мохнатые уши, а Хозяина всё не было.
* * *
В доме стало грустно. Жена-Женя приходила домой грустная. Грустно смотрела в окно, подперев щеку рукой, дети играли в тихие игры, и прогулки тоже были грустными. Наступало лето. Которому никто не радовался. Однажды Женя вернулась с большим кульком клубники, высыпала блестящие сытые ягоды в решето, вымыла, переложила в большую глубокую тарелку, запорошила сахаром. Поставила в холодильник и снова села к окну, подпирать щеку рукой. Через некоторое время позвала детей домой. Разделила клубнику на четыре части, поставила перед каждым тарелку, перед Тайгой тоже.
Когда клубника была уничтожена, Женя встала, хлопнула в ладоши и сказала преувеличенно бодрым голосом: – Ну, всё, собирайте рюкзаки, едем к бабушке! Что глаза распахнули? Кричите «ура», и в воздух чепчики бросайте! – накрепко закусив губу, вышла из кухни.
Хозяин в этот день пришёл домой раньше обычного. Женя расхаживала по дому в джинсах и свитере, а не в лёгком сарафане как обычно.
– Ну вот, мы поехали! – всё тем же неестественным голосом сказала она, – Поживём у мамы.
– А я как же? Мы-то как?
– Поживём – увидим. Я вещи беру на первое время, летние. Потом приеду за зимней одеждой. Или контейнер отправь. И… и провожать нас не надо! – и слабым голосом позвала: – Рома, Соня, идите с папой попрощайтесь. Я вас на улице подожду.
– А Тайга как же?
– У мамы аллергия на шерсть. Да и куда в двухкомнатную квартиру ещё и собаку везти. Потом… Тайга тебя больше всех любит, пусть остаётся…
Тайга заскулила. Женя опустилась на колени и накрепко прижалась к собаке: – Я плохая, я предатель, но я так больше не могу. Мы тебе из Белоруссии напишем.
– А как же работа, что ты там делать будешь?
– Хорошие модельеры и закройщики везде нужны. Ателье там есть, Слава Богу, прорвёмся как-нибудь! Или на дому шить стану, старую клиентуру привлеку. Что касается развода, алиментов, давай потом созвонимся – спишемся, мне очень трудно.
На улице раздался сигнал автомобиля, Женя вскинулась: – Ой, это же Славка, наверное, приехал. Пора.
Смущённые, растерянные дети переминались у порога: - Пока, папа! – сухо сказал Ромка и вышел первым.
– «Па… Па… Папочка! – навзрыд заголосила Соня, и вцепилась в отцовскую куртку, ткнулась головой в объятья. И заколотила по спине и плечам кулачками: – Из-за тебя всё! Зараза ты, вот ты кто!
– Идём, Соня, дядя Слава ждёт.
Дети устроились в купе, Женя прижала грустные глаза к стеклу и постукивала ногтями. Вандолин с Тайгой на поводке вырвался на перрон. Раскинул беспомощно руки, хотел крикнуть, но захлебнулся накатившим внезапно горем. Поезд тронулся, дети махали в окно, Женя плакала, уткнувшись в уголок, Тайга лаяла, рвалась с поводка, а Славка, старинный, самый преданный друг сказал: – Ну и сволочь же ты, Ванда! – отвернулся и ушёл, не оглядываясь.
* * *
Утро было ярким и солнечным, совсем непохожим на вчерашнее. Тайга встряхнулась от росы, негромко выжидательно поскулила, не понимая, отчего же нет Хозяина. Походила взад-вперёд, насколько позволял поводок. Живот бурчал, требуя еды. Поесть было негде и нечего. Собака подёргала привязь, попыталась выкрутить голову из ошейника. Но этот фокус проходил со старым, растянутым за годы службы ошейником – новый, жёсткий и остро пахнущий кожей, не отпускал. Тайга затосковала. Ничего не происходило. А солнце, поднимаясь, пылало всё ярче, заливая зноем веранду. Собака страдала теперь и от жажды. И она решилась на святотатство: принялась яростно жевать поводок. Грызла и поглядывала по сторонам, прижимая уши – по головке за такое не погладят! Наконец – свобода!
Тайга протиснулась в знакомый лаз под оградой и понеслась, что было духу по поселковой дороге, остановившись только возле лужи, похлебать воды.
Она бежала по разбитому шоссе, направляясь в город, она уже не была уверена, что встретится с Хозяином в городе, что вообще найдёт свой дом, но всё в мире менялось с пугающей скоростью и верить, во что бы то ни было, становилось невозможно. Оставалась надежда.
Голод и усталость взяли своё. Тайга, выбившись из сил, едва брела, тоскливо глядя прямо перед собой, вздёргивая голову только, когда мимо проезжал автомобиль. Белая «нива» остановилась рядом с Тайгой, она слабо вильнула хвостом и понюхала протянутую ладонь.
– Да точно тебе говорю или потерялась, или выгнали! – авторитетно заявила полная женщина с низким грудным голосом.
– Да вроде люди такие хорошие, с детишками приезжали.
– Может, надоела или денег не хватает. В наше время себя бы прокормить, у них детей двое, а тут ещё собака. Возьмём на лето, а к осени что-нибудь решим. В квартиру-то, чужую собаку боязно брать, кто знает, приучена она к порядку или нет. Как же звали-то её? Найда?
– Не помню. Смотри уши, какие мохнатые, и морда не злая. Давай Зайкой назовём. Ей необидно, а нам приятно.
Люди, немолодые и одинаково пахнущие луком и сеном, ласково уговаривая, подтягивали Тайгу за обрывок поводка к машине. Наконец, смирившись со своей участью, Тайга сама запрыгнула в машину и улеглась под задним сиденьем.
У Тайги началась новая сытая и однообразная жизнь. Она поначалу держалась на привязи, возле загона для коз. Днём дремала в тени навеса, ссорилась изредка с козой Июнькой, молодой и драчливой, постоянно норовящей поддеть собаку рожками, наблюдала за степенными мирными курами. Вечером Дед выпускал её на луг, побегать. Ночью она дремала чутко, готовая грозным лаем отогнать нежданных гостей. Потом её стали брать на выпас, где она могла вволю погонять коз, поиграть. Ближе к осени бродила с Дедом по пригоркам, он собирал грибы, смешные созданья, притворяющиеся листьями и комками земли. Ходили они и за желудями для коз, а Мать ждала их на брёвнышках у ограды с вязанием в руках. Козы и куры бродили рядышком, и на них было хорошо смотреть.
А всё-таки во снах Тайга оказывалась в своей прежней семье. Виделась с Ромкой, у него большие тёплые спокойные глаза и добрые руки, с Соней, подвижной, тревожной, порывистой, с Женой-Женей, ласковой и весёлой, с Хозяином, сильным, смешливым, самым любимым… Она плакала, козы и куры и белая пятнистая Мурка сочувствовали ей, но никому не рассказывали о её тоске.
Наступило странное время. Дед по утрам заходил в курятник и уносил по две, жалобно кричащие птицы. Потом что-то глухо тюкало, крики смолкали, а из летней кухни вкусно пахло, распаренная хозяйка «крутила банки» и «делала консерву», Тайга не понимала значения слов, но слышала их каждый день, когда Мать перекрикивалась через двор с соседями. А однажды Дед вошёл к козам, вздыхая, швыркая носом и увёл Июньку. Она тоскливо блеяла за сарайчиком, потом опять тюкнуло, коза закричала страшно, снова удар и отборный мат Деда.
Он прошёл мимо Тайги, утирая рукавом глаза и бормоча: – Всё! Не могу больше! Подавитесь вы этим мясом!
Он вернулся поздно ночью, качаясь, как Хозяин и пахло от него также муторно и горько. Мать вышла навстречу, подавая ему солёные огурцы на тарелке.
– Дармоеды! Мы тут горбатимся всё лето, хоть бы один приехал. Зато за мясом они не сегодня - завтра примчатся, и время сразу найдётся, и здоровье будет в порядке.
Мать, кряхтя, уселась рядом на заднем крылечке, расправила цветастую юбку на коленях и неожиданно тоненьким голосом затянула: – «Виновата ли я, виновата ли я, виновата ли я, что люблю?»… Тайга прониклась тоской и жаждой счастья сквозившей в песне и заскулила, попадая в такт.