Кому нужны эти записки?
Жена многое из этого слышала раньше.
Взрослым дочерям это не интересно.
Наверное, полугодовалому внуку Марату. Прочитает, когда подрастет.
* * *
Перебирая бумаги в шкафу, наткнулся на пакет с армейскими фотографиями. Долго смотрел я на полузабытые лица друзей, вспоминая ...
"Где же вы теперь?.."
Откосить от армии не удалось.
В ту весну, а вернее в декабре, после неудачной попытки перевестись с вечернего отделения КАИ на второй курс дневного, я на три года загремел в армию.
То были годы, когда космические корабли только начинали "бороздить просторы...", а я наивно веря во что-то и поскорее желая стать самостоятельным, после школы пошел работать и поступил учиться на вечернее отделение ...
И вот теперь, ковать "щит Родины".
Пять суток в плацкартных вагонах и мы, полста парней из Татарии 61 года призыва, высаживаемся где-то в Красноярском крае. Мороз за тридцать. Два часа в крытых машинах, час в бане и вот в строю - стриженые "салаги". Поход в столовую, казарма.
Учебная рота - собачья дрессировка!
- Подъем! Отбой! Подъем! Отбой! Подъем! Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь, отжаться двадцать раз! Встать! На выход, бегом марш!..
В первую же ночь рядом со мной с койки второго яруса свалился здоровенный парень. На полу он бился в приступе эпилепсии. Те, кто были рядом, столпились около, не зная, что делать. Вскоре он успокоился, и его уложили на нижнюю койку.
Наутро снова:
- Подъем! Отбой! Подъем! Отбой! ...
И так до одурения.
На улице строевая песня: "Дальневосточная! Опора прочная!..."
Через два месяца, передавая из рук в руки единственную винтовку, приняли присягу.
Парня эпилептика комиссовали только через два года.
* * *
ВСЧ - военно-строительные части. Попросту стройбат. Гимнастерка с черными ромбами на отложном воротнике и эмблемами в виде скрещенной кирки и лопаты. Сюда попадают отсрочники, недомерки, умники и хиляки, которых медкомиссия и военком сумели замести в ряды непобедимой и легендарной.
Впрочем, солдат стройбата гордо именует себя сапером и быстро меняет эмблему кирки и лопаты на эмблему с изображением бульдозера. А что ему остается делать? Всегда хочется выглядеть значительнее, тем более, когда отправляешь фотокарточку своей любимой.
Наша часть механизированная - автокраны, экскаваторы и прочие асфальтоукладчики, так что эмблемы наши недалеки от действительности.
После "учебки" оказываемся в двенадцатой роте, это компрессорщики и мотокаткисты. Старички встретили нас "присягой". При входе в казарму каждому врезали пару раз по жопе бляхой ремня. Кто-то увернулся, подставил руку или бок. Но, в общем, обошлось. Старшина роты - башкир Хабибуллин, оглядел нас насмешливым взглядом и легкой, походкой играючи прошелся вдоль строя:
- Жить, и понимать службу будем здесь. Соблюдать дисциплину, порядок в казарме
и слушать старших! Поняли! Не слышу! Громче!
* * *
Все мы - человек пятнадцать попали в один взвод, к сержанту Смирнову, который гонял нас в "учебке" и пришел в роту вместе с нами. Светловолосый, широколицый сибиряк, незадолго до этого окончивший школу сержантов, как и мы, в роте человек новый. Он оказался добрым малым, и когда через пару месяцев кому-то объявил наряд вне очереди, то сказал:
- Гордись. Это первый объявленный мной наряд вне очереди.
Жизнь наша буднична и однообразна.
По утрам взводный бегом гонит нас за периметр части и после легкого опорожнения проводит зарядку на стадионе. Политзанятия. Завтрак. Полковое построение-развод. Днем работа, обед в "поле". После ужина свободное время, вечерняя поверка, отбой.
Командует ротой капитан Комлев - незлобивый, но занудный сорокадвухлетний мужик с замечательной кличкой "теща". По часу держит нас на вечерней поверке в строю и, хотя скуп на наряды вне очереди, долго что-то нудит о дисциплине, боевом товариществе и об отношении к социалистическому имуществу... Ротный, всю войну провел на Дальнем востоке в ожидании нападения японцев, в сорок пятом воевал с ними, за что и получил медаль.
Наша воинская часть расположена в сотне метров от основной дороги. С другой стороны она примыкает к болоту, за болотом тайга. В болоте горит торф, так что зимой и летом над болотом стоит дым.
Казарма - одноэтажный барак. Справа и слева от прохода по два ряда двухъярусных коек. На одном конце казармы "Ленинская комната", на другом - каптерка, хозкомната, умывальник и сушилка, по средине вход, здесь же кабинет комроты.
Рядом с воинской частью территория с гаражами, ремонтными мастерскими и прочими строениями. Ходим на занятия - учимся на компрессорщиков. Обучает нас прораб Рыжов - конопатый мужик, лет тридцати. Гражданский. Показывает материальную часть - коленвалы, карбюраторы и что-то долго и скучно говорит о технике безопасности.
Однажды бросает недокуренную сигарету в ведро, стоящее у двери. Вспышка. Общий испуг. Оказывается, кто-то принес пустое ведро, в которое перед этим наливали бензин. Вспыхнули пары.
- Вот она техника безопасности в действии, - облегченно смеется Рыжов, после того как он покрыл нас матом, и все прояснилось.
Окончив одни курсы, без перерыва осваиваем профессию мотокаткистов. И в мае мы готовы к труду на благо обороны.
* * *
Строим объект и город в тайге. Объект, который собственно и есть "щит Родины", отдельная статья и не о нем речь. Зато город - сказка. Жилые пятиэтажные дома, дворец культуры, больничный комплекс, парк у озера, бульвары и прочая инфраструктура, а вокруг глухая тайга - берендеево царство
Катаем асфальт на улицах.
Конец мая. После полугода в казарме первый выход в город. Обычные люди - мужчины, женщины, дети. Магазины, транспорт, афиши... Сразу вспомнил родной город, мать, бабушку... Как они там?
Приехал на смену - катать асфальт.
Коля Зубрилов, спрыгивает с катка, хлопает меня по плечу и доброжелательно говорит:
- А ну молодой, покажи, чему тебя учили.
Смущенно взбираюсь на каток, берусь за рычаги управления. Катаю площадку у торца дома - гравийное основание под асфальт. На площадке два колодца и столб. Аккуратно маневрирую вокруг них. Вроде ничего не задел. Бригада строителей - ребята из соседней части, и Николай наблюдают за мной.
- Ладно, годится, - говорит он, когда я слез с катка. - Ты работай, а я пошел.
С его уходом знакомлюсь с ребятами. Бригадир старослужащий, украинец, остальные из Средней Азии, как и я "салаги". Узбеки, казахи, таджики. Говорю, что бывал в тех краях, в Ташкенте, Самарканде, Душанбе. Приветливо улыбаются. Вскоре привезли асфальт. Они его раскладывают, а я катаю. Опять эти колодцы. С трудом объехал. Получились морщины, но для первого раза сносно.
Вечером, усталый прихожу к месту сбора. Едем домой, в казарму. Настроение хорошее.
* * *
Коля Зубрилов мой напарник по катку, мешковатый на вид парень, служит второй год. В юношах был чемпионом Москвы по самбо. Входит в сборную гарнизона по борьбе. В начале службы на приставание кого-то из старослужащих, вежливо посоветовал отстать от него, а на повторное приставание, одним движением бросил обидчика на пол. Больше его никто не трогал.
Работаем в паре. Когда я на следующий день пришел на смену, он, заглушив каток, говорит мне:
- Затишье, асфальта нет. Пойдем пивка попьем.
- У меня нет денег.
- Я ведь не спрашиваю у тебя деньги. Я тебя приглашаю попить пива.
- Хорошо. А где пиво?
- А вон в столовой, видишь на углу.
- Но ведь солдатам не отпускают.
- Эх, "салага", - смеется он. - Прорвемся.
Оглядевшись, не виден ли патруль, заходим в столовую. Берем по чашке чая с пирожком отходим в угол зала. Затем Коля просит мужика за соседним столиком купить нам пива. Тот, понимающе улыбнувшись, берет деньги и приносит две бутылки темного. Не спеша, с удовольствием пьем пиво с пирожком и, оставив нетронутым чай, выходим на улицу.
Николай уходит, а я вдребодан захмелев, остаюсь около мотокатка.
Хмель проходит через полчаса.
* * *
Виталий Пискарев - легкий, изящный, улыбчивый человек из нашей роты. В детстве танцевал в ансамбле московского дворца пионеров и потому теперь, в свободное от компрессора время, руководит в нашем клубе танцевальным ансамблем.
Еще весной он ходил по ротам, подыскивая среди солдат нашего призыва людей способных мало-мальски танцевать. Отобрал человек пять, которые вместе с ребятами, ранее танцевавшими составили ансамбль. Попал туда и я.
Витя собрал всех в клубе и приступил к занятиям:
- Стали все в ряд. Показываю. Первая позиция, вторая, третья... Так. Хорошо.
Теперь упражнения. Батман... Тяните носок, еще... Ну и что, что сапог кирзовый? Все равно нам придется плясать в сапогах. Тянуть носок. Ногу выше, еще...
По вечерам гонял он нас в клубе до седьмого пота, но это было лучше, чем оставаться в казарме. Там всегда появлялась какая-нибудь работа и командир, который находил тебя для ее выполнения.
Главным и единственным номером нашей программы был солдатский перепляс. Мы его долбали полтора года, пока Пискарев не демобилизовался. Аккомпанировал нам на баяне Толя Шуралев. Баян он привез с собой из дома и играл просто замечательно. Души наши трепетали, когда он начинал выводить свои ярославские трели.
Вообще за культурную программу полка отвечал начальник штаба подполковник Василец. Были в полку солисты, но не было хора. Василец, в приказном порядке собрал сводный хор - по десять человек из каждой роты и заставил их петь.
Программа была что надо. На сцене стоял хор, за ним висел белый экран, за ним помост и подсветка прожекторами. Под звуки стоголосого хора:
- Это раздается в Бухенвальде! Колокольный звон!...
по помосту, проецируемые на экран, понуро шли без ремней солдаты изображающие военнопленных.
Эффект был необыкновенный и вышибал слезу.
Затем выходили мы с улыбкой на лице и грохотом сапог в солдатском переплясе демонстрировали жизнеутверждающую мощь нашей армии.
* * *
Нам платят деньги.
На компрессоре мы работаем повременно. По четвертому разряду тариф с учетом поясных - девяносто восемь рублей в месяц. На мотокатке по пятому разряду - сто пятьдесят четыре рубля.
Часть денег вычитают на питание и обмундирование, оставшуюся часть делят пополам. Одну половину откладывают на счет до демобилизации, вторую дают на руки в виде зарплаты. Это около тридцати рублей. Летом больше.
Вот такая бухгалтерия.
Получив деньги, иду в полковой магазин покупаю необходимую в быту мелочь. Зубную щетку, порошок, мыло, бритву. Тетрадь, ручку, пачку конвертов - сто штук...Все отношу в казарму и укладываю в тумбочку. И так каждую получку. Пишу три четыре письма в месяц, но конверты кончаются через неделю.
Затем покупаю пачку печения, конфеты, бутылку газировки, банку сгущенки, сто грамм шоколадного масла, вафли... Все это съедаю прямо в магазине, иду в столовую обедать. После сладкого так приятно скушать тарелку кислых щей.
Оставшиеся деньги в течение двух дней пропиваем.
Пьем водку.
Как-то после смены с Петей Барановым для разнообразия взяли бутылку коньяка. В подвале строящегося дома выпили ее с горла. Закусили килькой.
Петя, человек московский, плевался и матерился.
* * *
В начале августа День Строителя - главный праздник в стройбате.
С утра чистка сапог и пуговиц. Перед завтраком, торжественное построение личного состава полка, торжественное же его поздравление с праздником, вручение удостоверений "Ударник коммунистического труда" и прочих грамот под грохот оркестра.
Затем команда:
- Полк равняйсь! Смирно! На пра-во! Первая рота левое плечо вперед, остальные прямо, поротно, шагом марш!
И под бравурные звуки марша отправляемся в столовую.
День проходит в спортивных состязаниях, просмотре футбольного матча, торжественного концерта, поедании праздничного обеда и в других видах безделия.
На обеде, раз в год нам дают котлеты, а в столовой играет полковой оркестр. Играет ритмичные эстрадные мелодии, и сотни глоток в момент проигрыша в такт музыке истошно вопят: "Ча-ча-ча!".
* * *
В сентябре проходит подписка на газеты и журналы.
В роте появляется полковой почтарь с каталогом и квитанциями. Наш замполит, старший лейтенант Копырюллин строит роту, и что-то долго говорит о роли "коллективного агитатора". Завершает он свою речь словами:
- Молодые воины первого года службы выписывают газету "Советский воин",
воины второго года - газету "Красная звезда", а старички выписывают то или иное, но не менее одного наименования. Дополнительно можете выписывать все, что найдете в каталоге. Деньги вычтут с получки. Установка ясна? Вольно. Разойдись.
Строй рассыпается.
Некоторые недовольно ворчат и подсчитывают - сколько можно было бы взять пол-литров на эти деньги.
Выписываю "Советский воин" и "Литературную газету". Учитывая, что на гражданке на все популярные газеты и журналы лимит, условия для нас просто отличные.
После работы, обычно, бегу в "Ленинскую комнату", набираю десяток свежих газет, сую их за голенище и после ужина, не спеша, читаю. Прочитанные газеты оставляю на столе.
Кто-то из ребят был в командировке, и друзья в шутку подписали ему журнал "Акушерство и гинекология".
* * *
Летом в казарме жарко. Постепенно разбиваются форточки и окна. Кто-то запустил сапогом, кто-то выпрыгнул в окно. К осени таких окон набирается немало.
В конце сентября старшина роты Хабибуллин прохаживается вдоль строя:
- Ну что, саперы, ю... пашу мать, - говорит он с акцентом. - Так с разбитыми окнами и зимовать что ли будем? Чтоб через неделю все было застеклено. Поняли? Не слышу! Поняли?
- Старшина, стекло дашь, застеклим, - раздается голос.
- Я что ли разбивал окна? Сами разбивали, сами ищите стекло.
- Мы стекло найдем. Машина нужна.
- Будет вам машина.
Назавтра к вечерней поверке ящик стекла уже в казарме. Его попросту после смены украли со склада одного из строящихся в городе домов. Спилили решетку и через окно вытащили.
Через неделю окна застеклены и казарма готова к зиме.
* * *
В межсезонье, посылают нас на склады - разгружать вагоны, перекладывать с места на место ящики, бочки, мешки и прочие тяжести.
Однажды попадаем на базу ОРСа - еда, продукты. Бригадир, старослужащий Бакуев, распределяет работу:
- Вы, молодые воины, на хранилище перебирать картошку, а мы "старики",
пойдем разгружать конфеты.
Пришли на картофелехранилище, поработали с полчаса, вышли покурить. Приходит женщина завскладом:
- Ребята, докурите, пойдете на соседнее хранилище. Там надо ящики с яблоками
передвинуть.
До обеда передвигаем ящики с яблоками. Яблоки китайские, все одного размера и каждое завернуто в отдельную бумажечку.
В обед угощаем "стариков" яблоками. Бакуев ворчит:
- "Салаги", нехрен прохлаждаться. После обеда все пойдем заканчивать наш вагон с рисом, а то не успеем.
- А где же конфеты?
- Конфеты были в прошлый раз, а сегодня рис.
Идем разгружать рис. Мешки китайские, по пятьдесят килограммов. Подходишь к вагону, двое кладут на плечи мешок, относишь на склад.
Перекуриваем. Кто-то из "стариков" спрашивает:
- Интересно, а по два мешка можно носить?
- Запросто, - заводится Бакуев.
- Ну, попробуй.
- Попробую, только вы подстрахуйте.
Кладут ему два мешка на спину. Медленно идет, у ворот склада что-то хрипит. Тут же снимают с него один мешок, затем второй.
- Ну, их, на хрен, - тяжело дышит Бакуев.
Пока экспериментировали с мешками, куда-то исчез Зубрилов.
- Коля, ты где?
Молчание.
- Коля, ты где?
Из-за мешков выходит Николай, рот и нос забиты сухим молоком. Еле продышался.
- Что кричите? Я там мешки с молоком нашел. Спокойно поесть не дадут.
Назавтра разгружаем вагоны с дровами. Двух метровые бревна сталкиваем под откос, там машинами их увозят. Подходит мужик, показывает из кармана горлышко бутылки:
- Ребята, нагрузите в машину четыре кубометра?
- Сделаем.
Четверо идут грузить машину, остальные разгружают вагон. К обеду набралось литра три. Под хорошую закусь, на свежем воздухе, все махом пролетает.
* * *
В ноябре я получил компрессор.
Передвижной на шасси, тот самый, который мы видим на улицах и с помощью которого отбойными молотками долбят асфальт или бетон. Отбойные молотки соединены с ресивером компрессора шлангами и потому нас зовут кишкодуями.
Работаем со строителями. Те долбят молотками канавы под теплотрассу или что-то на фундаментах. На улице холодно, молотки быстро забиваются конденсатом и их отогревают в костре
Моя добровольная задача топить печку в вагончике бригады. Мусора на стройке всегда хватает, и с дровами проблем нет. Сижу в вагончике, читаю книжки.
Днем шагаю на край города. Сюда механизаторам привозят обед. Суп, каша компот. Разводящий глухо брякает кашу черпаком в алюминиевую миску и выдает пайку хлеба. С супом буханку черного на троих, затем с кашей буханку черного на четверых. Иногда хлеб бывает белый, но редко. Пшенка, кирза и хлеб делают свое черное дело. К концу службы большинство обзаводятся гастритом или язвой желудка.
Но работаем на улице, и есть хочется постоянно.
* * *
Политзанятия в армии, как молитва.
Утром до завтрака, в полудреме слушаем замполита старшего лейтенанта Копырюллина. Он что-то монотонно рассказывает о РСДРП, о революции, о Ленине, Ленине, Ленине...
Мирно дремлю сидя на табурете, спрятавшись за спины товарищей. Сквозь дрему слышу свою фамилию и ощущаю толчок в бок. Встаю, едва размыкая слипающиеся веки.
- Проснитесь. Кто был первым марксистом в России? - тихо так
спрашивает старший лейтенант.
Окончательно просыпаюсь и, едва не попав впросак, отвечаю:
- Ле... Плеханов.
- Садитесь. Да, Плеханов, был первым, кто перевел на русский язык произведение
Маркса...
И снова монотонно журчит речь замполита: "Ленин, Ленин, партия, партия, партия..."
В конце занятия Трендюк из соседнего взвода поднимает руку:
- Разрешите вопрос товарищ старший лейтенант?
- Разрешаю.
- А вот у нас в районе строили котельную и отчитались в том, что ее сдали. В газете
напечатали снимок, где из трубы шел дым. На самом деле подогнали паровоз, и дым от него подвели к трубе котельной. А по настоящему запустили ее только через полгода. У меня вопрос, как такие действия согласуются с генеральной линией партии?
Публика, проснувшись, довольная улыбается.
Ничего конкретного замполит по этому вопросу ответить не может, и что-то говорит об ответственности и достоинстве советского человека.
Трендюк своим вопросом бодал всех командиров и проверяющих три года и так демобилизовался не получив на него внятного ответа.
* * *
На втором году объединили нас с хозротой.
Захожу я в "Ленинскую комнату", а там сидит наш портной, узбек Мамедов, и всех обыгрывает в шашки. Заинтересовался я, подошел. А он продолжает у всех выигрывать. Я конечно не знаток шашек, но всегда считал, что играю хорошо. Удивительно, но уверенность эта укрепилась во мне со времен детского сада, где я играл в "чапаевцы". Есть такая игра на шашечной доске, когда шашки по очереди щелкают пальцем и выигрывает тот, кто собьет с доски шашки противника.
Дождался я, когда Мамедов обыграет очередного противника, и сел за доску. Играем одну партию, вторую, третью...Он у меня выиграл девять раз подряд, и только десятую мне удалось отыграть.
Ничего не пойму. Ребята стоят рядом, смеются:
- Слабовато играешь земляк, слабовато!
Завелся я. Стал играть с Мамедовым каждый вечер. День за днем. Изучил его манеру игры, нашел ответные приемы, но одолеть никак не мог. Счет всегда был в его пользу с соотношением примерно 6 - 4.
Однажды мы даже провели соревнование в роте по шашкам. Я бился как лев, и очков на финише у нас с Мамедовым было поровну. Он предложил матч из трех партий или играть до первого проигрыша, но я отказался, сказав:
- Мне приятно будет вспомнить, что мы играли на равных.
* * *
Есть в нудной армейской жизни замечательное развлечение - письма заочницам. Некоторые "бойцы" имеют до десятка адресов. Обычно такой любитель пристает ко всем с просьбой дать ему адрес подруги знакомой девушки, иногда пишет по адресу из газеты или журнала.
Письма пишут индивидуально, чаще коллективно. Садятся в "Ленинской комнате" и начинают:
- Я тут адрес достал, земляк с соседней части дал. Дивчина что надо. С Таганрога.
В техникуме учится. Живет в общежитии. Напишем?
- А то! Пиши. Здравствуй дорогая Галя. Пишет тебе незнакомый солдат Петро...
- Ты еще напиши, что после службы хочешь приехать в Таганрог и посмотреть как
оно там...
- Что там?
- Та жизнь...
- Да подожди, не мешай. Надо ж познакомиться. Давай сначала. Здравствуй дорогая
Галя...
Ну и так далее. В конце письма просьба прислать фотокарточку и обещание в ответ отправить свою.
Через месяц приходит ответ, контакт налажен и переписка продолжается. Девчата всегда с охотой втягиваются в переписку.
* * *
Петя Баранов попал в комендатуру.
Собственно ничего такого он не сделал - шел с обеда по улице, ел мороженое, не отдал честь проходившему мимо патрулю. Патруль был солдатский и вполне мог бы пройти мимо, но нет - забрал.
Метет Петя плац у комендатуры и видит, появляется наш взводный сержант Смирнов.
- Ну, наконец-то. Я уже два часа жду, когда кто-нибудь меня отсюда заберет. Все
полы подмел, вот плац мету.
- Да меня самого забрал патруль, - смеется Смирнов. - Петлицы говорят бархатные и
на миллиметр уже.
- И за это забрали?
- А ты как думал!
- Совсем обнаглели.
- А кто тогда этот плац будет мести? Не сами же.
Привез их из комендатуры ротный старшина только вечером. Хорошо еще к ужину поспели.
На вечерней поверке капитан Комлев долго нудил о дисциплине, затем объявил рядовому Баранову наряд вне очереди, а взводного отчитал и приказал поменять петлицы.
* * *
Смерть в стройбате нелепа и среднестатистична.
Лето, три недели стоит жара за тридцать. Посылает мастер в гараже солдата открыть пожарный гидрант. Вентиль от гидранта на улице в трехметровом колодце. Солдат сдвигает крышку, спускается вниз. Все! Конец!
Мимо идет другой солдат, заглядывает в колодец, видит на дне человека, окликает:
- Земляк, ты, что там затих?
Молчание.
Второй спускается вниз, хочет помочь. Чувствует ухудшение дыхания, как ударом по голове. Едва выбирается на поверхность. Зовет на помощь.
Набежали, вытащили. Погиб человек. На дне колодца скопился углекислый газ.
В то же лето. На улице умывальники, сосков на пятьдесят. Рядом на деревянных столбах бак кубометра три в объеме. Солдаты, по пояс голые плещутся водой. Места всем не хватает, кто-то лезет к баку, умывается наверху. И так каждый день. Столбы под баком постепенно клонятся. Однажды бак рухнул. Одному раскроило череп, другого придавило. Оба умерли, не приходя в сознание.
Осень. Пятеро саперов, слегка поддав, набиваются в кабину автогрейдера и едут на обед. По дороге не справляются с управлением и уходят под откос. Автогрейдер несколько раз переворачивается. Пятерых нет!
На родину уходят письма: "Ваш сын..."
* * *
Осенью демобилизовался наш ротный старшина Хабибуллин. Капитан Комлев собрал "стариков" и сказал:
- Кого предложите старшиной, того и поставим. Вам служить.
- Тузова, - предложил кто-то.
Тузов был, как говорится "свой в доску". Так же ходил в самоволки, выпивал и ни у кого из "стариков" не появилось сомнения, что он их подведет.
- Хорошо, - сказал ротный. - Мы подумаем.
Через день Тузову присвоили звание сержанта и назначили старшиной роты.
Когда на другой день утром он построил роту, это был другой человек. Он так закрутил гайки, что "старики" взвыли. Но было поздно - поезд ушел. Мы только посмеивались:
- Ну, как? Свой в доску!
"Старики" его возненавидели, и когда через год Тузов демобилизовался, то уехал тайно в одиночестве, подтвердив старую истину - властью испытывается человек.
Интересно и такое наблюдение. Тот, кто в начале службы больше всех скулит, что его обижают "старики", в конце службы сам бывает жестоким по отношению к молодым.
* * *
Сортир в стройбате отдельная песня, а песня, как известно - "маленькая жизнь".
Стоит он где-то на краю воинской части. Некоторые думают, что котлован под него роют экскаватором. Какая проза! Яму роют вручную два сапера, неделю. Затем возводят строение из свежеструганных сосновых досок, и стоит оно на солнце, сверкая проступившими каплями смолы, призывно возвещая людям явление нового института человеческих страстей наравне со столовой, клубом и казармой.
Сортир строят очков на двадцать-тридцать и расторопные плотники, прибив последним гвоздем вертушек к двери, торжественно совершают его открытие. Первыми опробуют его функциональное соответствие и тем самым кладут начало его наполнению.
Потом его красят известью и осыпают хлоркой. И сколько незабываемых минут проведут здесь проштрафившиеся саперы, выполняя наряды вне очереди по очистке этого славного помещения. Через три-четыре года произойдет его наполнение. Старый сортир снесут и рядом построят новый.
Такова диалектика.
Однажды летом за забором части в бурьяне с каким-то делом перемещался бульдозер и провалился в яму бывшего полкового сортира. Пытался выбраться самостоятельно, но только глубже увяз. Бульдозерист вылез на кабину и стал звать на помощь. Набежали солдаты. Пригнали два бульдозера. Подцепили тросами, роют землю траками, ни с места. Нож провалившегося бульдозера уперся в борт ямы и мешает вытаскиванию. Свободная публика, расселась на заборе. Не каждый же день такое представление. Каждый что-то советует.
- Вместе, надо вместе, а вы поврозь тяните! Твою мать!
- Пошел ты! Советчик!
Дело не идет.
Пришел офицер, дежурный по части. Взял командование на себя. Пригнали еще бульдозер и десятитонный автокран. Приподняли нож, и бульдозеры дружно дернули. Медленно, но верно, вытянули попавшего в говно собрата.
Полковой сортир, вместе со столовой и клубом, одно из любимых мест солдатских посещений. Прихватив свежую газету, отправляешься по нужде. Серьезное дело не любит суеты. Идти туда, минут пять, там пять и столько же обратно. И никто тебя не упрекнет, если ты потратишь на это благое дело полчаса или чуть больше. Никто тебя не потревожит. Можно спокойно покурить, рассказать анекдот и провести несколько минут в чтении свежей или обрывка старой газеты. Некоторые, наиболее усидчивые, приходят с книгами.
Представьте картину - десяток парней на "очках" со спущенными штанами и газетами в руках.
И кто-то еще сомневается в том, что мы самая читающая страна в мире.
Однако жизнь сложна своими сюжетными поворотами и не всегда удается предсказать исход посещения даже такого простого места общего пользования как полковой сортир.
Как-то зимой ночью, то ли с запора, то ли с поноса, сунув босы ноги в валенки в одной гимнастерке, побежал солдат по нужде. Мороз, как обычно, за двадцать. Начал там парень замерзать. Ни нужду справить, ни в казарму бежать не может. На его счастье кого-то из соседней роты тоже приспичило ночью по нужде. Тот, увидев замерзающего собрата, подхватил его под руку и приволок в казарму. Оттерли солдата, в койку уложили, доложили по начальству.
Наутро, на полковом разводе начальник штаба подполковник Василец зачитывает приказ:
- За солдатскую взаимовыручку, проявленную... - ну и так далее, - наградить
рядового Петрова отпуском на родину на десять суток, не включая дороги.
Вот она улыбка судьбы!
* * *
Друг мой Витя Медведев - мускулистый, светловолосый красавец из славного города Тулы, как-то вздохнул:
- Гашека нет, чтобы описать всю дурь наших будней.
- Это, верно, - поддержал его я.
Витя занимался спортом, играючи отжимал двухпудовую гирю, готовился в институт и был ужасным серцеедом. Не так чтобы он был "Дон Жуаном", но все-таки.
Почему-то всех девушек, с которыми он встречался, звали Валентинами. Судьба! Или он только с ними и знакомился? Не знаю. Одна Валентина жила в Туле, ждала его демобилизации. Другая здесь, в городе.
Послали его как-то работать на ЖБИ. Ему что, завел компрессор и сиди рядом. А девушка эта Валентина, работала технологом. Разговорились, познакомились. Неделя проходит, другая. И вот однажды во вторую смену, ближе к ночи, там, в конторе цеха, на столе она ему и отдалась.
Долго он с нею дружил. По выходным брал увольнительную и ходил к ней домой.
Лет через пятнадцать, когда я приехал к нему в Тулу, в гости он меня познакомил со своей женой Валентиной. Но это была совсем другая, третья Валентина.
Было у них двое детей - мальчик и девочка и жили они счастливо.
* * *
Было это во вторую осень. Завклубом старший сержант Петухов докладывает начальнику штаба:
- Товарищ подполковник, надо менять батареи. Эти текут.
- Меняйте.
- А где взять батареи?
- Ищите.
- Нужна машина.
- Возьмите.
На следующий день снаряжается экспедиция - Петухов, художник Сидоров, полковой почтарь, мы с Гапоненко и водитель со своим дружком. Машина, приехала со смены и водитель с дружком только, только распили бутылку. Но Петухов их уговорил и мы, чтобы не попасться патрулю ВАИ, окольной дорогой поехали в город. В темноте погрузили заранее присмотренные у стоящегося дома отопительные батареи и, так же окольной дорогой поехали назад. Машина, крытый грузовик. Мы сидим на лавке около кабины, упираясь ногами в батареи. Сзади у двери Сидоров.
Где-то на половине дороги, встречная машина ослепляет нашего водителя и он, вильнув рулем, направляет машину под откос. Машина клонится, падает на бок и, продолжив вращение, ложится сначала на крышу, затем на второй бок. В момент падения батареи движутся на нас и ноги попадают между ними. Сидевший сзади Сидоров выпрыгивает из машины.
Чередой мелькают мысли: "Конец!", "Что-то долго падаем!", "Кажется, жив!", "А как остальные?".
Тишина. Перед глазами звездное небо.
Лежу неподвижно, еще не веря в то, что остался жив. Ожидая худшего, шевелю пальцами ног. Осторожно вытаскиваю ноги из батарей.
- Ребята! Есть кто-нибудь живой? - раздается дрожащий голос Сидорова.
- Есть, - откликается Петухов, а за ним остальные.
Удивительно, но все отделались ушибами и ссадинами. Петухов испуган, но вздыхает с облегчением.
- Ты что, мать твою! Чуть не угробил нас, - кричит он шоферу.
- Я же говорил, что не надо ехать, - огрызается тот.
- Надо идти в часть за тягачом, - говорит кто-то.
Выбираемся наружу, потираем ушибы.
На дороге останавливается машина.
- Ребята, помощь нужна? - кричит водитель.
- Спасибо. Справимся сами, - отвечает Петухов.
Машина уезжает.
Сбрасываем разрушенное укрытие кузова и, поднатужившись, ставим машину на колеса. Странно, но, почихав и постреляв выхлопными газами, мотор с третьего раза заводится. Грузим батареи и, взгромоздившись на них, отправляемся восвояси. Все громко вспоминают детали происшествия, нервно смеются.
- "Салаги", мне через месяц домой, а вы меня тут чуть не угробили! - матерится
Сидоров.
Батареи привезли в клуб. О происшествии доложили дежурному офицеру.
Водитель с дружком всю ночь ремонтировали машину - меняли крылья, рихтовали кабину, вставляли стекла.
Наутро машина выехала развозить людей на работу. Солдаты матерились на ветру, удивляясь, куда девалось укрытие.
* * *
Моего земляка Зарипова, добродушного и улыбчивого парня из деревни на реке Белой, за какую-то провинность упекли в столовую на два месяца посудомойщиком. Это была обычная работа. Каждый день, после завтрака, обеда и ужина он отправлялся в столовую мыть посуду. Особенно тяжело было после ужина. Возвращался ночью, когда мы уже спали.
Придя в казарму, расталкивал двоих, троих ближайших друзей:
- Чай пить будешь? - шептал он.
- Буду. Конечно, буду.
Нас кормили не плохо, но почему-то есть хотелось всегда.
Потихоньку идем в хозкомнату и пьем там чай. Зарипов приносит полный чайник, буханку свежего белого хлеба, сахар, иногда масло.
На душе теплеет от ночных посиделок. Зарипов "старик", ему нынче домой и он все вспоминает, как красиво на реке Белой, вспоминает свою девушку и грустно поет: "Ай, былбылым, вай былбылым..."
Погрустив вместе и поболтав о том, о, сем отправляемся спать.
* * *
Подзывает как-то меня наш замполит и говорит:
- Надо на щите написать "Моральный кодекс строителя коммунизма", а щит
повесим на казарме. Сможешь?
"Моральный кодекс..." - десять заповедей сочиненные в недрах тогдашней системы на волне движения за коммунистический труд. Не то чтобы я в это дело не верил, но больно уж делалось все это компанейски. Нужен коммунистический труд? Хорошо! Завтра с утра будем трудиться по коммунистически.
- Смогу, - отвечаю. - Только я давно не писал.
- Ничего, вспомнишь. Действуй. Щит тебе принесут, краски и кисти возьмешь у
старшины, текст я тебе дам.
Принесли щит, метра полтора на два с половиной. Дали кисточки и краски - красной для фона и белой для текста.
Покрасил фон, сделал разметку строчек, на всякий случай количество строчек сделал с запасом - на три больше.
Начал писать текст. Старшему лейтенанту понравилось.
Вокруг ходят ребята и каждый что-то подтыривает:
- Хорошо, хорошо. Только буквы толстоваты.
- Да пошел ты.
Когда написал строчек пять, взводный усомнился:
- Слушай, а у тебя поместится текст?
- Поместится, - отвечаю. - Я все рассчитал. В конце предложения остаются пустые полстроки, вот за счет этих хвостиков все и компенсируется.
- Ну, хорошо. Вроде так.
Я его убедил, а сам начал писать буквы немножечко теснее друг к дружке. Еще через пару строк стал писать буквы поуже. Дальше места стало катастрофически не хватать. Не спасли и запасные строчки. Последнюю строку я дописывал буквами тонкими, узкими и прижатыми друг к другу.
Пришел замполит, матюгнулся, и долго соображал вывешивать так или все закрасить и переписывать заново. Но, то ли сроки подпирали, то ли решив, что лучше все равно не будет, приказал щит повесить, как есть.
Так и висел этот худописный "Моральный кодекс...". Все равно его никто не читал.
Больше таких работ мне не поручали.
* * *
И снова на складах, таскаем круглое железо, кантуем квадратные ящики. Простыл и так мне все это промозгло, что не удержался и пошел в полковой лазарет.
Полковой врач, капитан Митрохин, выслушав меня, дал парочку обычных советов при простуде и полез в шкаф за таблетками. Тут меня и осенило:
- Товарищ капитан. У меня сердце что-то болит. Как вот тяжести стали таскать, так
вот давит и давит.
- Давай послушаем.
Померил пульс, давление, потыкал в бок и под ребра стетоскопом, затем на всякий случай отправил меня в госпиталь на обследование. Мало ли что.
Лежу в тепле, чистоте и уюте. Выкидываю, не глотая успокоительные таблетки, сдаю анализы, хожу на процедуры. Заодно запломбировали зуб и осмотрели желудок.
Сосед по койке, земляк из Казани, лежит с язвой двенадцатиперстной кишки. Рассчитывает комиссоваться.
Подружились, вспомнили родину...
Пришел Петя Баранов. Он тут недалеко работал. В госпиталь его не пускали, так он через запасную дверь прямо в телогрейке проник в палату. Сидим болтаем. Зашла медсестра прогнала его.
Читаю книги.
Через две недели выписали в часть.
Поставили дневалить в роте.
* * *
Дневалю в роте на постоянной основе. Нас трое, по очереди по восемь часов. Сижу у двери, на тумбочке телефон. Скучно.
Когда звонит телефон, взяв трубку, делаю паузу и, дождавшись, когда на том конце начинают говорить, монотонно завожу свое:
- Дневальный двенадцатой роты рядовой Ишмуратов слушает.
Поскольку говорим оба вместе, то оба же ничего и не понимаем. Начинаем по второму разу, снова ничего не понимаем и только после этого начинается нормальный диалог:
- Ну, ты, дневальный двенадцатой роты, позови капитана Комлева.
- Его нет на месте.
- Когда появится, передай, чтобы позвонил в штаб.
- Есть.
Вечером ребята по одному приходят с работы. Беру лист бумаги и начинаю записывать:
- Сереберцев! Записываю.
- Куда?
- Иди. Иди, умывайся. Ага, Пискарев! Записываю.
- Зачем?
- Так надо. Иди. Так! Айвазян! Записываю.
- Почему?
Записав человек десять, двенадцать убираю листок в тумбочку.
Попавшие в список толпятся вокруг, отходят, снова подходят, шумят:
Мы никуда не пойдем! А почему не другие? Мы приехали во время, - звучат реплики.
Возмущение нарастает. Подходят те, кто не попал в список, и тоже начинают возмущаться, а почему их не записали?
Помучив ребят с полчаса, достаю листок и разрываю его:
- Я пошутил.
- Хороши шутки. Вот получишь по шее, будешь знать, как шутить!
- Да ладно! Шуток не понимаете.
Успокоенная публика расходится.
* * *
На нашего замполита настучали. Дело было так.
Однажды утром он появился в казарме после отправки основного состава на работу. В помещении были дневальный, дежурный по роте, старшина и еще человек десять отдыхающих после ночной смены. Пройдясь по казарме, разговорился с солдатами. Близился какой-то праздник, и речь зашла о возможности спрятать в казарме выпивку. Слово за слово его завели и он, не удержавшись, поспорил со "стариком" Антоновым, когда тот, шутливо, сказал:
- Водки нет, но для Вас, через минуту будет.
- Минуту?
- Минуту!
- Нет.
- Да. Но если принесу, то я ее выпиваю.
- А если нет, идешь чистить сортир.
- Согласен.
- Тогда вперед. Время пошло, - глядя на часы, сказал замполит.
Только что в казарме прошла утренняя приборка, ее осматривали бдительные глаза дежурного сержанта и старшины роты и быть в ней, естественно, ничего не могло. Сомневаться в этом замполиту не приходилось.
Антонов выскочил в тамбур, забрался на чердак и через минуту стоял перед замполитом с бутылкой в руках.
Делать нечего, под общий хохот Копырюллин налил Антонову кружку водки, а остальное содержимое вылил в раковину.
Антонову, после того как тот опорожнил, не крякнув, кружку, он приказал лечь и до обеда не вставать. Окружающие поухмылялись и разошлись.
Вечером в роту пришел полковой комсомольской секретарь, старшина Баландин. Собрал в кабинете комсомольское бюро, туда же пригласил нашего славного замполита и подробно рассказал нам об утренних событиях:
- Наш товарищ старший лейтенант Копырюллин, совершил действия позорящие звание советского офицера и комсомольца и мы должны серьезно осудить его.
Абсурд был в том, что мы рядовые должны были обсуждать действия своего командира. Однако мы хорошо знали правила игры и включились в этот спектакль. Заслушав пару выступлений с осуждением действий нашего товарища и комсомольца, предложили поставить ему "на вид".
- "На вид" мало, это серьезное нарушение и надо объявить ему "выговор с занесением в личное дело" - выступил Баландин.
- С "занесением" это слишком. Товарищ Копырюллин осознал свою ошибку и можно ограничиться замечанием "на вид".
- С "занесением" - настаивал Баландин, явно проталкивая согласованное в штабе решение.
- "На вид", - отставали своего провинившегося замполита комсомольцы роты.
Наконец, вынесли решение - обычный "выговор".
Кто настучал на командира, мы так и не узнали. Скорее всего, это был старшина роты. Если бы это был кто-то другой, старшине бы врезали за умолчание.
* * *
По субботам в клубе показывают кино. Два сеанса - перед обедом и после. Зал на пятьсот мест, асфальтовый пол с небольшим уклоном, ряды сидений, проходы. Все обычно. Фильмы привозят старые, которые мы смотрели на гражданке, но смотрим их с удовольствием. Публика приходит с семечками, конфетами, печеньями и весь сеанс шуршит бумажками и сплевывает шелуху. Я тоже люблю ходить в кино. Можно спокойно вздремнуть на заднем ряду. После сеанса дежурная рота пожарными брандспойтами чистит "Авгиевы конюшни" нашего клуба и он готов к новым культурным мероприятиям.
Однажды, уже на втором году службы, дежурил я по роте и не успел сходить на первый сеанс. Показывали "Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Набралось там таких желающих посмотреть кино, человек пять. Офицер, дежурный по части уговаривает нас:
- Ребята, кино так себе. Может быть, не будем крутить пленку. Отменить сеанс я не
могу, но если вы откажетесь, просмотра не будет.
- Будем смотреть.
Сеанс запустили, и мы спокойно продремали полтора часа.
Случались в клубе и иные события. Смотрели мы, как обычно, в субботу фильм. Посреди сеанса зажегся свет, разом открылись все двери, на сцену вышел дежурный по части и спокойно так говорит:
- Товарищи солдаты. Все выходы открыты. Всем встать и без толкотни
покинуть зал. Еще раз говорю, спокойно покидаем зал. В клубе пожар.
Среди тишины голос:
- Кино давай!
В зале смех.
И снова офицер:
- Покинуть зал. Это приказ! В клубе пожар.
Не спеша, солдаты выходят на улицу. Там две пожарные машины поливают угловое помещение здания клуба. Горит комната оркестрантов. В ней для шумоглушения стены обиты войлоком. Кто-то из музыкантов сунул окурок за обивку.
Пожар вскоре погашен, но кино сорвано.
* * *
Гапоненко, купил баян!
Деньги на него он копил с начала службы и, наконец, в конце второго года, вот он - новенький и блестящий. Глаза Гапоненко, как и пуговки, вновь приобретенного баяна светились, а пальцы нежно раздвигали меха. Играть он не умел. Со слухом и ритмом у него тоже, видимо, не все было в ладу. Но желание научиться играть, было неистребимым.
Поначалу Гапоненко ходил за Шуралевым, нашим ротным баянистом из Ярославля, и просил показать ему хотя бы самые простые приемы игры. Тот посидел с ним раза три, потом, сославшись на занятость, отказался, вежливо сказав:
- Знаешь что? Занимайся по самоучителю. Это одно и то же.
С тех пор Гапоненко терзал свой баян в одиночестве. Поминутно заглядывая в самоучитель, отыскивал нужную кнопку, нажимал на нее, тянул меха и снова заглядывал в книгу. И так он клевал пуговки баяна до отбоя каждый вечер.
Гапоненко мгновенно всем надоел, и его стали отовсюду гнать. Кончалось тем, что он уходил в умывальную комнату, садился посредине на табурет, перед собой ставил другой табурет с самоучителем и продолжал растягивать многострадальные меха.
К концу службы он разучил три песни и гордо демобилизовался с баяном на плече.
* * *
Сразу после нового года наступает момент, когда "старики" начинают покупать дембельские чемоданы. Старшина ругается, ведь до осени еще далеко, но уже в феврале появляются первые чемоданы или сумки.
Покупка чемодана - событие. В очередной выходной, очередной "старик" отправляется в город за покупкой. Идут вдвоем, втроем, долго выбирают по размерам, по цвету, хотя особо выбирать не из чего. Обмывают чемодан, и к вечеру возвращаются в часть.
Придя в роту "старик" садится на свою койку, открывает чемодан, кладет туда какую-то дембельскую мелочь - новую гражданскую рубашку, альбом с фотокарточками, новые черного бархата погоны, белые летние портянки, и, повздыхав, относит чемодан в каптерку к старшине.
Процесс этот длится до осени, и каждый вечер всегда найдется какой либо "старик" сидящий с грустью у открытого чемодана, перебирающего свой немудреный солдатский скарб и вспоминающего о доме.
Одновременно начинается подготовка дембельской формы. Ушивается по фигуре парадные галифе, китель, приобретаются хромовые офицерские сапоги, кожаный ремень и прочая соответствующая фурнитура. Заготавливаются нагрудные значки, в ширину кармана гимнастерки, не менее пяти штук - классный водитель, разрядник спортсмен, отличник военного строительства, юбилейный комсомольский и прочие знаки молодецкой доблести которые удается раздобыть.
По приезде домой все это снимается на второй же день, но войти в село, в родной дом солдат должен при параде. Ведь это его день.
* * *
Зимой встал передо мной вопрос как мне поспеть на учебу в институт к сентябрю. Ждать приказа о демобилизации? Это середина сентября, а основной поток дембелей октябрьские праздники. Тогда прости, прощай... Учебный год потерян. Значит надо ехать поступать в институт. Это июль.
Иду к "теще", нашему славному командиру роты капитану Комлеву объясняю ситуацию и прошу разрешения поступить на подготовительные курсы:
- Разрешаю, - неожиданно коротко отвечает он.
Благодарю его и приступаю к занятиям. Подготовительные курсы в городе в школе рабочей молодежи и я каждый вечер езжу туда.
Последние месяцы работаю на компрессоре во вторую смену.
Поскольку собираюсь ехать летом готовлю форму х/б, пилотку и спортивную сумку.
Середина июля. Прощаюсь с друзьями. Поездом до Свердловска, самолет и я дома.
Обнимаю мою бабушку Нагиму. Она плачет и радостно улыбается. Жалеет, что мама в отъезде и не может порадоваться вместе с нами.
Пьем чай, с домашними плюшками и ватрушками, и никак не можем наговориться.
Утром бегу за хлебом. В магазине пять-шесть женщин стоят у прилавка. Встаю в хвост очереди.
- Ты что солдат в очереди стоишь. Проходи вперед, - доброжелательно говорит одна из них.
Мне стыдно, но женщины дружно кивают головами, и я оказываюсь впереди у прилавка.
Дома рассказываю случай в магазине, бабушка смеется:
- У тебя на лице написано, что ты вчера вернулся домой.
Иду в военкомат, затем в институт в приемную комиссию. Председатель приемной комиссии, мужик лет сорока, вникнув в мою ситуацию, говорит:
- Приказ о твоем зачислении без экзаменов на второй курс мы напишем, но нам нужна дата и номер приказа о твоей демобилизации. Ты сходи в военкомат и скажи им, что мы готовы тебя принять в институт.
Радостный бегу в военкомат, а военком мне говорит:
- Мы готовы тебя демобилизовать, но нам нужны дата и номер приказа о твоем зачислении в институт.
Круг замкнулся и я не в нем. Грустно иду обратно в институт.
Председатель комиссии на минуту задумался, затем снимает трубку телефона и звонит военкому:
- Здравствуй Иван Иванович. Слушай, парень отслужил, приехал учиться, надо что
то придумать. Давай-ка, мы оба приказа выпустим с одной датой? Согласен? Ну, спасибо, будь здоров.
Тем и закончилась моя армейская баланда.
Февраль 2004.
Недавно, прочитал в интернете о стройбате, что это «Королевские войска» и название происходит не от слова «король», а от фамилии Королёв –конструктора космических ракет.
У солдата из стройбата
Есть лопата и кирка.
Потому-то мы, ребята,
«Королевские войска»!
Февраль 2014