Где прохожу я – не остается ничего живого. Нет иных звуков, кроме стонов умирающих, и нет иного цвета, кроме бурого – цвета спекшейся крови. Я жесток. Я безмерно жесток, но только эта жестокость, и звон стали, и крики умирающих, дают мне возможность забыться – на время убежать от ужаса. И только запах крови может перебить этот мерзкий запашок страха, который исходит от меня.
Это началось в тот день, когда я узнал цену любви. Это началось, когда в мою жизнь вошло предательство. С того дня мир перестал быть для меня прежним – я уже не вижу ярких красок, и вижу все как через затянутое бычьим пузырем окно.
Мне никогда не забыть того дня, когда отец вошел в дом, и меня испугало его лицо. Помимо обычной суровости в нем было что-то еще – я не понимал что, я был ребенком. Теперь я думаю, что это были боль и страх – и еще – слепая вера. Отец не сказал ни слова – подошел ко мне, резко завернул мои руки, и стянул их за спиной грубой веревкой. Я закричал. Не помню что, да и не важно. Я ждал, что сейчас все изменится, что я проснусь, что мне кто-нибудь поможет – не знаю, я испугался. Но никто не пришел, ничего не изменилось, и я не проснулся. Мать только беззвучно рыдала, а отец взвалил меня на плечо, и вынес из дома. Он уходил все дальше – в горы, молча, ритмично переставляя ноги, и тропинка перед моим взором раскачивалась в такт его шагам. Я плакал. Я просил отпустить меня. Я обещал, что буду хорошим. Ничего не помогало.
На вершине холма отец положил меня на нагревшуюся за день каменную плиту. И я увидел небо, такое синее, и такое далекое, и такое холодное, несмотря на жару. И я услышал птиц – так ясно, как никогда раньше, и никогда потом. И я услышал шорох травы – такой уютный и ласковый. А потом все заслонило лицо отца – он плакал, но в его глазах, смотревших на меня с такой любовью еще вчера, я увидел, что эта любовь уступила место страху и одержимости. На меня смотрела плачущая смерть.
И теперь, стоит мне закрыть глаза, я всегда вижу то, что увидел в последний миг, прежде чем погрузиться во тьму в тот день – лицо отца, и взвивающийся в вышину нож. И каждую ночь я жалею, что этот нож в тот день не оборвал мою жизнь, и не освободил меня от этих мук.