Новелла (из ранних опытов)
[1963]
1.
Они вышли из Зала Чайковского в гуще молчаливой, в общем-то довольно невзрачной публики, всё еще поглощенной концертом и как бы породнившейся в этом зале (пусть на один только вечерок).
- На троллейбус? В метро? - спросил Толик.
- Пойдем пешком.
Толик не любил пеших перемещений, тем более в такой слякотный и сквозящий осенний вечер, но прекословить не решился, принял Полю под руку.
- Между прочим, ты имеешь бледный вид, - скороговоркой, с ухмылочкой, заметил он, слегка наклонясь к ее щеке. - Напоминаешь героиню фильма “Борьба с дизентерией”.
- Прохладно что-то, - поежилась Поля.
- А я совсем замерз. - Толик прижал к себе ее локоть. - Я вообще мерзавец…
Поля думала о только что прослушанном концерте. Другие вроде как уловили суть и смысл, кричали “браво”, а ей было просто хорошо - сидеть и слушать. Спроси ее мнение - ни словечка не нашла бы сказать. И всё же, не считаясь с музыкальной своей безграмотностью, невзирая на громкое, издавна прославленное имя пианиста, Поля осмелилась в глубине души не совпасть с реакцией всего зала. Исполнитель, казалось ей, не разгадал истинной воли, настроения композитора; он, пианист, жаждал привлечь и приблизить публику лично к себе – скорей в качестве зрителей, нежели слушателей: отвлекал их внимание от самой музыки на его позу, мимику, жесты, манеру педалирования. А может, помешал бинокль? Не прихвати его Толик с собой, она не разглядела бы капризов погоды на лице артиста, и, возможно, у нее сложилось бы иное впечатление.
- Тебе понравилось? - спрашивает она.
- Ты о чем?
- О концерте.
- Ничего не попишешь: виртуоз!..
С книгами проще, думалось Поле: каждое слово само по себе несет определенный смысл. Но ведь простота, говорят, хуже воровства?
- Ты читал “Землю людей”?
- “Землю людей”? Кто сотворил?
- Экзюпери.
- Француз?
- Француз. Читал?
- Знаешь, я вообще не люблю, презираю французов.
Ни одной жилочкой не показала Поля, что эти слова царапнули ее. Минутой позже ей стало смешно. До нее дошло: он хотел сразить своей фразой сразу трех зайцев. (Попутно она с неявной улыбкой успела отметить для себя тройное созвучие: “сразить”, “фразой”, “сразу”.) Толик, во-первых, вывернулся из неловкого положения - ведь стыдно, особенно парню, да еще с претензиями, просто сознаться, что не читал; во-вторых, его теперь уж не спросишь, помнит ли он мадам Бовари, как относится к Мериме; и в-третьих, можно сойти за оригинала - с подобным суждением о великой нации.
А каламбур со словом “мерзавец” наверняка припасен был заблаговременно, Толик не замерз - просто сморозил шутку. Пожалуй, насчет “героини фильма” он тоже где-то подцепил и поспешил употребить. Поля, правда, и в самом деле “имела бледный вид”. Как нарочно, у нее в этот день было что-то с животом.
- Я, между прочим, не приемлю низкопоклонства, - заминая неприятную паузу, сказал Толик. - Особенно перед всякими великими. В том, что они великие, ни на грош нет их личной заслуги. Ну как, скажи на милость, совершаются великие открытия? Ежели, допустим, изрядное яблочко сорвется с ветки тебе на кумпол, волей-неволей призадумаешься о силе тяготения. Ни дать ни взять - веский довод.
У поворота в Якиманский переулок, напротив экзотичного здания французского посольства, Поля остановилась.
- Чего ты? - удивился Толик.
- Дальше сама дойду. До свиданья.
- Одна? Поздно ведь.
- Ничего! - крикнула она уже из переулка, довольно круто идущего на спуск. - Тут лампочки...
Ее огорчали чересчур прямолинейные, категоричные суждения Толика. Хоть бы разбавлял их капелькой юмора. Неужели дружба с этим симпатичным мальчиком так и сойдет на нет?
Заморосил дождь, Поля прибавила ходу.
Кабы знала она, кабы ведала, навстречу какому испытанию держит путь...
2.
Произошло сверх меры странное, неправдоподобное, что приключается далеко не со всяким. Пережить такое - недругу не пожелаешь.
Вначале дело пахло заурядным ограблением. На углу Бабьегородского переулка и Крымского тупика Поля столкнулась с двумя встречными фигурами. Она круто обогнула их, пустилась было дальше, но их шаги смолкли, и она поняла: ей смотрят вслед.
- Девушка! Минутку!
Пустилась было тикать, но испугалась: догонят - хуже будет. А так - может, и ничего страшного.
Одна из фигур уже дышала перед ней. Это был среднерослый парень с мясистым лбом. Он преградил дорогу и ожидал, когда подоспеет другой. А тот почему-то не спешил. Ему, видать, всё было по душе: и нервозно отшатывающийся ветер, и плаксивое небо, и то, что двое ждут его и от него многое зависит.
- Вы, пожалуйста, не пужайтесь, - с веселенькой ленцой сказал он. - Но я должен предостеречь. Знайте: у ворот - у ваших ворот - вас ждет налет.
- Какой налет?
- Налетят, разденут, ходики сымут...
Поля ничего не могла сообразить. Она не сомневалась: у них нехорошие намерения. Но почему с ней ничего не делают?
- Как же мне...?
- Это уж, извините, забота ваша. Наше дело предостеречь. Айда, Ухват.
Но, отойдя на два-три шага, он оборотился.
- Мы, конечно, можем, что в наших силах... Хотите, проведем вас окольно? Чтоб мимо засады.
И Поля пошла, куда ее повели.
От полуобморочного волнения даже и не пыталась держать ориентир. Рядом увалисто поспешал Ухват, не проронивший ни единого слова. А второй - руки в брюки - плелся сзади, чуть слышно насвистывал, но и не отставал. Осторожно озираясь, Поля видела: он подставлял дождю лицо, сладостно щерился, жмурил глаза.
- Ухват, подь сюда! - вдруг скомандовал он и остановился. - А вы, девушка, топайте прямо, мы догоним.
Поля была окончательно сбита с толку. Вяло, сторожко двинулась дальше.
Из-за угла овощной палатки, когда Поля уже миновала ее, вывернулся долговязый молодой человек, совершенно голый. Зябко вышагивая по мокрому асфальту, он поровнялся с Полей, деликатно взял ее под руку.
В первый момент, заметив его краешком глаза, она решила, что это обман зрения. Затем, машинально идя в паре с ним, поняла - ее постигло умопомрачение. Но дождик продолжал моросить и крапать, лампочки над мостовой и окна в домах светились по-прежнему. Те двое остались, кажется, далеко позади. В общем, жизнь шла своим чередом, и - хочешь не хочешь - надо признать: рядом с тобой идет “кавалер”. Рука его едва ощутимо дрожит - беднягу, видимо, просквозило. Идет он осанисто, степенно. Чего ему надобно?
Поля всеми силами отворачивалась от него, а он, смачно шлепая босыми ступнями, словно и не замечал ее, хотя по-прежнему крепко держал под руку. Струйки дождя приплясывали на его голых плечах, пыльца брызг окропляла висок, щеку, шею Поли. Подмывало взглянуть на него...
Когда они проходили вдоль облезлой, просевшей в землю одноэтажки, Поле стало вдруг вовсе невмоготу. Резко высвободила руку, ринулась к ближайшему светящемуся окну, тюкнула дробно костяшками пальцев. Замерев как вкопанная, подняла обреченный взгляд на пикантного своего истязателя. Казалось, это последняя минута жизни.
Успела заметить: незнакомец на миг чудно как-то уставился на нее, потом зыркнул на окно - там отогнулась занавеска, - отпрянул в сторону и... сохраняя всю возможную в этих условиях благопристойность, задал стрекача. У Поли подогнулись коленки, она припала щекой к мокрой холодной стене.
Ее уложили на диван, закутали чем-то тяжелым и теплым. Поддерживая голову, дали выпить горячего. Она порывалась домой, но хозяева не отважились выпустить ее в ночь. Поля крепко, беспамятно уснула, а рано утром крадучись выскользнула на улицу. Ей всё чудилось: ее подкарауливают, вчерашнее может повториться. Она не решалась даже оглядываться, косить по сторонам.
Можно себе представить, в каком состоянии она нашла свою мамочку. Ведь еще не случалось такого - не явиться домой ночевать. И телефона у них нет.
Поля не стала объяснять, где была и что приключилось. На все расспросы, мольбы, робкие угрозы отвечала односложно: “Тут, недалёко... Задержалась”. Глаза ее не выражали ужаса или страдания, в них можно было прочесть только страшное изнеможение, нетерпеливый трепет перед диковинной загадкой.
- На работу пойдешь? - спросила мать.
- Я ж не болею... - Поля улыбнулась умиротворяюще, словно хотела сказать: не надо истерик, не думай обо мне плохо, всё расскажу немного погодя, когда сама разберусь, что к чему.
Мать подхватила сковородку, кофейник, помчалась на кухню. Поля слышала, как с сопеньем и кряхтеньем проплыла по коридору старуха соседка; не успев еще дойти до кухни, подала голос:
- Чего ты клюешь, терзаешь девку? Ей, слава богу, двадцать. Не грех и погулять.
3.
Позже, сидя за канцелярским столом, уставленным ящиками с каталожными карточками, Поля, по обыкновению своему, не переглядывалась, не переговаривалась с девчатами-сослуживицами; так что никто не заметил за ней особого самоуглубления.
Зачем я им понадобилась? Чего хотели? - рассуждала Поля, перебирая картотеку. - Приспичило созоровать? Выкинули бы что-то более смешное, не шатались бы по дождю и холоду. Хотели запугать? У меня, кажись, ни врагов, ни завистников. Завидуют красавицам, счастливицам, не простым смертным. Полоумные?..
За спиной Поли, у шкафа с документацией, негромко, но с упоением, балакали две подружки. Одна из них, Лера Пименова, вчера прилетела с юга.
- Знаешь, - живо чирикала она, - когда я еду к морю, всегда забываю брать с собой купальник. Приходится там покупать новый. У меня уж скопилось шесть штук. И расческу тоже всегда забываю...
- Самое важное забываешь, - серьезно отвечала подружка. - Ведь, собственно, можно ехать безо всего. Главное - расческа и купальник...
Этот разговор нарушил у Поли назойливое течение мысли, она смогла по-настоящему взяться за работу.
Ясно было одно: не испуг, не жуть лишили ее вчера сознания - ее свалила нелепость произошедшего...
Вечером мать не пустила Полю на встречу с Катей, бывшей одноклассницей, - они еще неделю назад назначили свидание. Поля насупилась, но в душе была рада запрету. Ее все-таки страшило – на обратном пути появиться в проулке, во дворе без провожатых в позднее время.
Вся прошлая жизнь - до того момента, как Поля столкнулась с двумя фигурами и с тем, третьим, - представлялась ей теперь резко уменьшенной, неразличимо далекой: как в перевернутом бинокле. Отодвинулись и свежие впечатления - концерт в Зале Чайковского, ненасытные аплодисменты, прогулка и разговор с Толиком. Испытай Толик в жизни что-либо подобное, в той же мере жуткое и таинственное, он не рассуждал бы так самоуверенно, убого. И с великим тем пианистом – приключись бы такое, он играл бы иначе. Но вот автор, композитор, давным-давно упокоенный, – он, может, и не пережил ничего похожего, а в музыке у него есть это. А музыкант недоглядел.
Прошло несколько дней. Поля совершенно привела себя в порядок, даже перестала сожалеть, что загадка осталась без ответа. Как-то, проснувшись спозаранок и увидев в окне ясное небо, сияние невысокого солнца, решила вдруг пойти к добросердечным тем людям, что подобрали и отогрели ее. Ей было совестно, не раз собиралась к ним, но, приходя после работы домой, вспоминала с внезапным холодком о своем намерении и - в предчувствии надвигающихся сумерек - оставалась дома.
Пойти в гости утром, когда все злоумышленники отсыпаются, - до этого она не додумалась прежде. Конечно, неловко беспокоить людей в такую рань. “Скажу им: вы мне жизнь спасли, - думала Поля, наскоро одевшись и выскальзывая на коммунальную кухню. Подставила под студеную струю вогнутые ладошки, обдала с плеском заспанные глаза, щеки. - Они смутятся. Дескать, что вы, пустяки...”
- Куда чуть свет? - встревожилась мать, приподнялась с подушки.
- Надо. По делу.
- Ты свои штучки брось. Ложись.
- Мамочка, надо... - Поля открыла дверь.
- Не смей! - Мать свесила с постели ноги. Почуяла, видно, связь с той ночью.
- Я всё расскажу. Потом. Ладно?
На дворе было мягко-светло, тихо-тихо. И пустынно. Только в скверике, за самодельным “общественным” столом (где в летние вечера жильцы режутся в домино и карты), кто-то дремал, опершись ухом на подставленную руку. Поля была уж почти у самых ворот, когда уловила - спиной - некое движение. Обернулась - на нее во все глаза смотрел молодой мужчина. Тот, что дремал только что за столом. Он теперь застыл в такой позе, будто намеревался ее преследовать.
- Не бойтесь, - сказал он и направился к ней.
Ей померещилось: она пятится к воротам и вот-вот, достигнув проулка, умчится прочь. Показалось еще: она должна закричать. Но она осталась безмолвно стоять на месте. Узнала того своего “кавалера”, на сей раз представшего не в натуральном виде. Он протянул ей букет хризантем, неловко скомкав газету, которой была обернута эта роскошная белоснежность.
- Примите это. Вы мне жизнь спасли.
Поля машинально приняла букет:
- Что вы. Пустяки...
Он помялся несколько секунд. Не добавив ни слова, с достоинством обошел Полю, крупно, размеренно прошагал до ворот, скрылся.
- Постойте, - тихо крикнула Поля.
Выбежала за ворота, крикнула еще, теперь уже чересчур громко:
- Постойте!
Он остановился, поколебавшись обернулся, но не пошел навстречу. Она подбежала к нему.
- Очень прошу вас. Объясните... всё это. - Подбородком указала на цветы.
- В какую вам сторону? - спросил он. - Я провожу.
- Нет. Говорите так, вот здесь...
И он поведал ей банальнейше простую историю.
4.
Жизнь его была поставлена на карту - в буквальном смысле. Вышел однажды из кино, его остановили и внушили: место, на котором ты сидел, заиграли в “очко”, настала тебе хана. Хочешь жить - придется... Всё, что было дальше, Поля уже знала.
- Представляю, - невесело улыбнулась она, - каково было вам: в костюме Адама, дождливой ночью, на холоде, взять меня под руку. Выходит так: был обречен, стал обручен?
- А вы?.. У вас не дрогнули сейчас поджилки? - поинтересовался он. - Я умышленно с утра, к тому ж при солнышке... Все эти дни бродил по здешним закоулочкам... Вчера наконец случайно с вами пересекся. Проследил, где живете. Меня зовут Саша...
Поля успела еще зайти на десяток минут в тот домик к участливым самоотверженным людям (немолодой бездетной супружеской чете), вручила коробочку сливочных помадок, отдала букет хризантем, обещала бывать и поспешила на работу.
Ей снова надолго хватило пищи для раздумий. Почему этот человек согласился на такую низость? Он трус? Но это еще вопрос: в чем требуется больше смелости и решимости - в том, чтоб не испугаться смертельной угрозы, или же в том, чтоб устроить столь дерзкий “маскарад”? А с какой грацией он держался, даже когда замелькали его пятки! И вообще: спасая себя, он ведь не совершил никакой подлости по отношению к другим...
Поля вдруг спросила себя: отчего с такой изобретательной горячностью она оправдывает Сашу? Может, хочет искупить и свое малодушие? Ведь она тоже сдрейфила, подчинилась тем фигурам, пошла с ними.
Поле вспомнилась подруга - Аня. Мать Ани, врач-инфекционист, вышла вторично замуж - за человека моложе ее на восемь лет. Спустя два года, в один прекрасный вечер, Аню нашли на тахте мертвую. Наглоталась едких лекарств из домашней аптечки. И никто не узнал, в чем причина. Одна только Поля поняла. Подруга намекнула ей как-то: отчим ее домогается…
Смешно все-таки получилось, думает Поля. Благодаря тому, что я не завопила “На помощь!”, а пошла с теми двумя и потом с Сашей в “маскарадном костюме” (содранном со сказочного короля), я спасла человеку жизнь. А проявила бы геройство - они, может, не встретили бы в тот вечер никакой другой девушки, им очертела бы эта морока, они порешили бы Сашу. Да и мне бы, небось, не поздоровилось...
Минуло несколько месяцев. Зима была уже на краю, но вечера еще стояли хваткие, морозные. Поля жила по-прежнему, как многие знакомые ей девушки: каждый день работа, вечерами какие-то курсы, иногда кино, реже театр. В троллейбусе, по пути на работу и обратно, читала книжки. Хилая, слабенькая, она не во всем могла угнаться за ровесницами, но и не слишком печалилась этим. С Толиком продолжала изредка встречаться. Разговоры у них не клеились, но Поля тосковала, если он долго не показывался. И вообще: подловила себя на том, что смотрит теперь на него немножко по-новому. Не только потому, что сама сделалась иной. Он тоже – как-то стал явно преображаться. В последнее время у него из ума не выходит Чарли Чаплин. Про фильмы, про личность, про его судьбу - Толик выискивает любые сообщения, новости. Особенно его волнует чаплинское детство-отрочество, очень и очень непростое: с мамой-папой, поначалу успешными актерами варьете, счастливо влюбленными друг в дружку (и в маленьких двоих сыновей, Сиднея и Чарли), но потерпевшими катастрофу – и на артистическом поприще, и в кратковременном их супружестве. Похоже на то, что для Толика - во всех перипетиях роста лондонского мальчугана, которому суждено было стать величайшим корифеем мирового кино, - слышались отзвуки его собственных впечатлений, воспоминаний, мечтательных фантазий, о чем он ни разу, даже и намеком, не заговаривал с Полей…
5.
Нелепый осенний случай вспоминается Поле всё реже, лишь пошевеливается иногда что-то нерешенное, уязвимое.
Как-то воскресным мартовским вечером, после малозначащей случайной размолвки с Толиком, Поля отправилась одна в Центральный парк, на каток. Без коньков, поглазеть на публику. Первым долгом - к фигурному катку, овальной ледовой площадке, блестко освещенной свысока гирляндами разноцветных лампочек, овеянной музыкой, чуть сипловатой из-за дефектов записи.
Дощатую изгородь, протянувшуюся кругом катка и приниженную утрамбованным снегом, облепили зрители - просто гуляющие, вроде Поли, но еще больше тут конькобежцев с общего катка (они здесь устраивают себе передышки). Поля протиснулась кое-как к заборчику. Сначала у нее мельтешило в глазах, потом она стала выделять некоторых фигуристов, следовать за ними взглядом, переключать внимание на других, потом опять встречать уже знакомых.
Одеты многие нарядно, празднично, и движения у них особенные, и пар от дыхания какой-то карнавальный.
- Бабуся, поддай! - кричит стоящий рядом с Полей парнишка с чинариком в зубах. Смесью пара и табачного дыма от его дыхания порывистый студеный ветерок подкармливает Полю.
Женщина лет сорока пяти в одиночку отрабатывает близ края льда разворот. Она, конечно, не реагирует на шутку озорника. Вот разогналась немного, пытается проехать на одной ноге, ласточкой; у нее не получается - наклонилась, развела руки, а равновесие колеблется, руки (как у незрячего) начинают шарить в пустоте.
Другие фигуристы гораздо опытней, хоть и помоложе ее. Сколько нужно умения, храбрости, чтоб вот так ненатужно совершать все эти прыжки ножницами, прыжки с оборотом, вихревые пируэты - скрестив руки на груди или прижав локти к бокам, а ладошки развесив как лепестки! А вон паренек-лихач: сделал сальто на заднем ходу! Чуть не врезался в зазевавшуюся девочку, начинающую фигуристку. Или вот неказистый поджарый юноша - мастерски вращает вокруг себя по воздуху миниатюрную партнершу, держа ее за руку и за ботиночек. Она то взлетает довольно высоко, то едва не шаркает животом по льду.
Но большинству все эти тонкости ни к чему. Эти люди приходят и приезжают сюда просто потанцевать, как летом посещают танцверанды. Какое здесь отличие от обычных танцулек - пыльных, душных, унылых! Здесь такая плавная, виртуозная стремительность, такой чистый воздух, такой звонкий лед! Порядком исцарапанный, избитый, он издает неутомимо все эти звуки скольжения, торможения, постукивания. Лед словно бы разговаривает с людьми, норовя доставить им как можно больше радости, удовольствия. Кажется, и сам он испытывает тайную усладу, чуточку увертываясь из-под коньков, как от щекотки.
Полю пробирает мороз, но не хочется уходить... Высокий юноша в белом свитере приглашает на танец девушку. Почему он стягивает с пальцев перчатки и затыкает их за пояс? Ах, вот оно что - девушка без перчаток! Какой тактичный молодой человек... А вот другой мужчина щеголяет почему-то своей лысиной. Неужели нельзя купить шапочку? Выражение лица у него - будто хочет сказать: “Мы сами были с волосами!”.
- Танцуем польку! – объявляет в динамике диктор, и раздается щелчок включения записи.
Поля слушает музыку, переводит взгляд с одной пары танцующих на другую, щурится на одиночек-самоучек, занятых своими упражнениями... Ей думается: на этом ярком овале встретилось и слилось всё, что есть в жизни самого светлого и прекрасного. Здесь, даже если оступится человек, ему достаточно встать и отряхнуться, чтоб снова быть вместе со всеми. Здесь, если люди столкнутся, - обменяются лишь улыбками, взаимными извинениями или, в крайнем случае, вежливыми упреками. Здесь звучит только легкая музыка, кружевная, полувоздушная, упоительная...
Белый Свитер и его девушка в розовой плиссированной юбочке то возникают поблизости, то теряются в извилистой карусели других пар. У Поли всякий раз слезятся от напряжения глаза, когда приближается Белый Свитер. Она тщится получше разглядеть его, клянет свою близорукость. Почему-то взбрело, что это Саша. С каким чувственным изяществом выписывает эта пара неповторимые узоры на льду! Опьяненные скольжением, то затяжным, то склоняющимся к бегу, опаленные морозцем, соединенные синхронностью движений и общим дыханием, они так свободно лавируют в лабиринте танцующих, как будто они здесь совсем одни - не среди людей, а в хороводе березок в зимнем лесу.
Поля ощущает себя свидетельницей истинного волшебства.
“Да, это Саша. Конечно, Саша”.
Ей становится ясно, во имя чего поступился он тогда своим достоинством, своей честью. Он не мог рисковать жизнью. Погибнуть самому - значило бы порушить вот этот союз, это волшебство...
“Сейчас кончится танец, - подумала Поля, - окликну его, скажу: я поняла вас, загадка перестала быть загадкой. Будьте счастливы”.
Словно прочитав ее мысли, Белый Свитер вдруг отпустил на ходу свою девушку и, лихо резанув по льду, свернул к самому тому месту, где прилепилась к заборчику Поля. Она чуть ли не вскрикнула: он тоже ее узнал!
Оказалось: ему надо было что-то поправить - не то шнуровку, не то гетры.
Поля увидела вблизи: нет, не Саша.
Но полной уверенности все-таки не возникло.