Любовь с очень маленькой буквы.
«Я – гений, Боря Инивякин. Я самый главный, умный и красивый. Я велик и ужасен» - возможно, это и были мысли нового начальника хозяйственной части. А может эти мысли ему только приписывали, когда видели его, освещенного ощущением собственной значимости, наподобие нимба.
Борис Палыч Инивякин шел по коридору одного очень серьезного учреждения и старался заметить все недостатки, чтобы сразу указать на них подчиненным. Он уже представлял, как начальство будет говорить: «Как он внимательно относится к своим обязанностям. Он-то наведет здесь порядок. А то совсем развалили одно очень серьезное учреждение» и сердце его наполнялось гордостью за свои будущие дела. Он побрякивал ключами от нового кабинета в кармане своих, специально купленных для этого случая, брюк и продумывал будущую обстановку. Ведь мелочи очень важны. «На стену», - мечтал он, - «повешу я портрет президента, чтоб все знали, что я за партию. А вот на столе», - его аж передернуло от удовольствия, - «поставлю портрет Феликса Эдмундовича, чтоб знал, что Борис Инивякин не так прост и не сломать его всяким там».
К ключам была прикреплена жестяная табличка с номером кабинета. 309 – не самый запоминающийся номер, но Борис Палыч настолько часто повторял его про себя, что запомнил лучше, чем день своего рождения. Он шел мимо больших, обитых кожей, дверей и все искал этот, такой звучный номер - 309. Но нигде его не было. Был только номер 308 и 310, а между ними ничего. Была, конечно, какая-то маленькая фанерная дверка, закрытая на крючок. Но это не мог быть кабинет нового начальника Бориса Палыча Инивякина. Поэтому Борис Палыч еще раз прошелся по этажу в поисках злосчастного номера. А потом еще пять раз. Но наконец, решившись, снял крючок и открыл дверь. Нечто длинное и волосатое огрело Инивякина по новой залаченной прическе. От неожиданности Борис Палыч слегка осел на пол. «Непорядок», - сказал он и потерял сознание.
Очнулся он от чего-то мокрого. Какая-то неприятная женщина брызгала на его персону водой из цинкового ведерка. Рядом валялась швабра.
- Вы это кто? – он решил начать разговор с вопроса.
- Надежда Михайловна я, - ответила та, - уборщица здешняя. А зачем вы в мою кладовку то полезли?
«Какой неприятный голос», - подумал Инивякин, - «Да и сама страшна, как черт. Пакли белые из-под ужасной косынки вылезли, сама красная, как флаг». И, решив возмутиться, произнес:
- А вы зачем меня ударили? Я, так сказать, в свой кабинет новый направляюсь, так сказать, руководить. А меня палкой какой-то волосатой бьют. Я вам кто, Петрушка?! Не потерплю!
- Значит мой новый начальник – это Вы? – голос Надежды Михайловны стал очень тихим, и сама она как-то сразу уменьшилась в размерах.
- Да, я, - Инивякин был доволен достигнутым результатом, - А теперь, если Вас не затруднит, проводите меня в мой кабинет. Номер 309.
- Так это он и есть – уборщица указала жестом на открытую фанерную дверку, за которой виднелся чуланчик, заполненный ведрами, порошками, и грязными тряпками.
«Издевается», - подумал Инивякин, а Надежа Михайловна продолжала:
- Он родимый и есть, а таблички нет. Так это её для экономии сняли, чтоб внизу на 39 повесить, а потом и дверь сняли (тоже из экономии) для 39-того. Там же начальник начальников всех уборщиц сидит. А для моего чуланчика эту принесли, правда, без замка. Так что от 309 только ключи и остались.
Борис Палыч уже и не слушал её. Он оглядывал комнатенку и всё думал, как же из неё можно руководить.
* * *
Но скоро и эта проблема исчезла. Руководить было не кем. Ну, разве что Надеждой Михайловной, единственной (из экономии) уборщицей в штате одного очень серьезного учреждения.
Как же Борис Палыч Инивякин невзлюбил свою единственную уборщицу. И всё она делала неправильно, и все не так, как сказал Борис Палыч. И лестницы каждый час не мыла, и люстры не обтирала, и мусор вовремя не выносила. И страшна была, главное, как черт.
А ведь пытался Борис Палыч помочь ей, указания ценные раздавал, замечания делал, контроль осуществлял за работой, следил, чтоб все правильно делала, чтоб не ленилась, чтоб везде в серьезном учреждении была стерильная чистота. Как в больнице. Он же каждый вечер план для нее составлял, где и как полы мыть. Время тратил. А она башкой своей седой трясет, да все по-своему делает. Что в лоб, что по лбу.
И решил тогда Борис Палыч извести её, чтоб уволилась она, а вместо неё пусть ему пришлют новую да красивую. Чтоб она Бориса Палыча слушалась и ценила, что он пытается ей жизнь облегчить, планы каждый вечер составляет облегчения этой самой жизни. И что он только не делал, и перемывать её по три раза заставлял, и мусор кидал, где она только что убралась, и на стенах фломастером рожицы страшные рисовал. И, главное, жаловался постоянно, каждый день писал, и, кажется, что жить уже не мог без этих писем.
А она ничего. Моет и молчит. Не уходит, не ругается. Моет и молчит, словно и не случилось ничего. Только глаза стали краснее обычного.
«Игнорирует» - зло шептал Борис Палыч и все строчил, строчил, строчил…
* * *
Но внезапно, как пишут в плохих романах, произошло событие, полностью изменившее его жизнь. И хотя это произведение не роман, тем более не плохой роман, событие это, полностью изменившее его жизнь, с Инивякином все-таки произошло.
Он шел на работу, сжимая в руке очередную жалобу (он начал сочинять их даже дома), чтоб сразу занести её начальнику начальников всех уборщиц.
Борис Палыч тихонечко постучал в дверь кабинета начальника начальников и вошел.
Начальник начальников разговаривал по телефону фразами «Нет. Нет. Не имеем никакой возможности. Постараемся что-нибудь сделать». Вообще, когда бы Инивякин не заходил в кабинет, начальник начальников всегда разговаривал по телефону и всегда этими фразами. Борис Палыч даже иногда подозревал, но только, когда оставался дома один, что телефонная трубка просто приклеена к уху начальника начальников и, чтобы об этом никто не догадался, узник трубки всегда по ней разговаривает.
Инивякин тихонечко положил свою жалобу на край стола и хотел было уйти так же тихонечко, как и вошел, но судьба - злодейка. Начальник начальников прикрыл трубку рукой и вопросительно взглянул на Бориса Палыча.
- Жалоба? – еще более вопросительно спросил он.
Инивякин закивал головой.
- На неё же?
Инивякин еще сильнее закивал головой.
- Уберите.
- Как! – Борис Палыч аж подскочил, хотя не имел привычки подскакивать в кабинете начальства.
- Уберите, - еще раз повторил начальник начальников, - она уже уволена. К нам будет приезжать убираться посторонняя организация, - и жестом показал Инивякину, что уже пора на работу.
* * *
Черная полоса началась в жизни Инивякина. Посторонняя организация действительно приезжала, действительно убиралась, но не желала слушать ценные указания и замечания Бориса Палыча. Ему совершенно нечем стало заниматься на работе, и он страдал. Так страдал, что не кем было руководить.
Но он знал, кто в этом виноват. «Если бы только она меня слушалась, если бы только делала, как я говорю, по плану бы действовала, было бы все по другому», - часто говорил он себе. Теперь новая идея охватила его: высказать этой нахалке, все, что он о ней думает. Надежда Михайловна даже снилась ему по ночам. И каждую ночь он говорил ей, что нужно делать и как. И то, что она виновата в его теперешнем жалком существовании. А она умоляла её простить и обещала все делать по плану Бориса Палыча.
Эти картины настолько нравились Инивякину, что он не выдержал и, узнав адрес в отделе кадров, поехал к своей бывшей уборщице.
Он шел широкими шагами, предвкушая осуществление своих снов. Но, чем ближе подходил он к квартире Надежды Михайловны, тем короче становились его шаги. Сначала он ясно представлял, что он скажет, в каких выражениях, каким тоном, а теперь язык присох к небу, словно Борис Палыч чистил сегодня зубы не своей любимой пастой с фтором и кальцием, а клеем «момент».
Он позвонил в дверь. Послышались шаги Надежды Михайловны. Он узнал бы их из сотен других. Сколько раз он прислушивался к ним, когда писал на стене «Надька - дура». Надежда Михайловна открыла дверь. Без ужасной косынки и синего халата лицо её казалось иным, чистым и светлым. Да и красных глаз больше не было. Вероятно, Борис Палыч оторвал её от приготовления чего-то вкусного, потому что руки её были все в тесте и она, улыбаясь, продолжала разговаривать с кем-то на кухне, пока открывала дверь. Но улыбка тот час же исчезла, когда она увидела Инивякина.
- Вы? – она была очень удивлена.
Инивякин помотал головой, непонятно что желая этим сказать.
- Зачем?
Ноги Бориса Палыча подогнулись и он, сам того нехотя, встал на колени. А потом вдруг как брякнет:
- Будьте моей женой, - и зажмурился.